Самый популярный корейский поп-исполнитель весьма мудро выбрал себе сценический псевдоним из одного слова – Rain (в переводе с англ. «дождь»), которое поймут практически во всем мире. На иллюстрации его выступление на Азиатских играх в Гуанчжоу

Когда мне требуется пощупать пульс мировой экономики, я ищу жизненно важные сигналы не в Лондоне, не во Франкфурте, не в Париже, не в Токио и даже не в Шанхае. Я обращаю свой взор на Сеул. Начнем с того, что Южная Корея – одна из первых крупных экономик, которая начала представлять данные об экономическом развитии каждый день, и данные эти своевременны, точны и достоверны. Кроме того, южнокорейские компании проявили потрясающую способность неизменно оставаться на переднем крае: они основные игроки целого ряда отраслей, от автомобилестроения до производства химикатов. А еще эта нация невероятно открыта для иностранцев: они владеют более чем третью акций корейских компаний, это один из самых высоких показателей в мире. В результате всех этих факторов индекс KOSPI, корейский эквивалент S&P 500, дает в высшей степени точную картину глобальных тенденций. Что бы ни находилось в фокусе – Кремниевая долина и высокие технологии, как это было в 2000 году, или Китай и другие крупные формирующиеся рынки, как в прошедшем десятилетии, – Южная Корея всегда находится в центре событий, всегда держит руку на пульсе мировой экономики. Учитывая это, стоит ли удивляться, что в некоторых финансовых кругах сеульский индекс прозвали доктором Kospi?

Потрясающая способность Южной Кореи всегда оставаться в авангарде стремительно сменяющих друг друга отраслей выделяет ее в свою уникальную категорию. Южная Корея и Тайвань – два золотых медалиста глобальной экономической гонки. Только эти две страны за всю задокументированную историю мировой экономики обеспечивали экономический рост выше 5 процентов на протяжении пяти десятилетий подряд. Но сегодня для них настал переломный этап. Обе эти страны в прошлом были колониями Японии, и их успех базируется прежде всего на копировании основных принципов и правил японской экономической системы. Они много инвестируют в научные исследования и технические разработки и целенаправленно работают над сдерживанием неравенства доходов того типа, который может привести к народному протесту против быстрого экономического роста. По мере того как их экономики становятся все более зрелыми (доходы на душу населения превысили показатель 20 тысяч долларов), развитие, естественно, замедляется и в Корее, и в Тайване. Однако сегодня у Кореи намного больше шансов догнать Японию, на долгие годы застрявшую на уровне доходов в 35 тысяч долларов, чем у ее главного конкурента.

Из-за того, что две экономики так долго росли практически одинаковыми темпами, экономисты давно объединили Южную Корею и Тайвань в пару, но базовые различия между ними очевидны, и эта пропасть продолжает расширяться. Южная Корея с ее ВВП в 1 триллион долларов и населением в 48 миллионов, в два раза больше Тайваня (450 миллиардов долларов и 23 миллиона человек соответственно), неуклонно укрепляет свои конкурентные позиции. В 2006 году суммарная стоимость южнокорейского фондового рынка впервые превысила показатель Тайваня, и сегодня разрыв между ними сильно увеличился: 1 триллион долларов против 700 миллиардов. Любопытно, что семейные династии, которые по-прежнему доминируют в топ-тридцатке корейских компаний и которые все считали первопричиной жесточайшей проблемы «кланового капитализма», приведшей к азиатскому финансовому кризису 1998 года, реформировались настолько сильно, что сегодня рассматриваются как важнейшее конкурентное преимущество Южной Кореи. Корпорация Hyundai, которую десять лет назад хором высмеивали за жесткий авторитарный стиль управления, абсолютную непрозрачность бухгалтерского учета и до смешного плохую продукцию, в настоящее время превратилась в мирового чемпиона. Оба наших золотых медалиста гонки экономического развития – очень близкие, так называемые разделенные нации. Но у Тайваня очень мало шансов когда-либо воспользоваться выгодами от объединения с большей материковой отделенной частью, в то время как Южная Корея уже сейчас готовится принять у себя дисциплинированную рабочую силу из Северной Кореи, что может произойти в любой момент. В итоге из пары золотых медалистов Южная Корея – главный претендент на звание прорывной нации, то есть нации, растущей быстрее, чем ожидало большинство людей.

Сегодня Южная Корея все больше выходит из тени Японии и все сильнее расширяет пределы возможного для крупной промышленной державы. Обе эти нации представляют собой в высшей степени конформистские общества, то есть общественное мнение в них, как правило, стремится закрепить статус-кво, однако в Южной Корее само определение статус-кво может измениться в мгновение ока. При наступлении кризиса Япония старается изо всех сил защитить существующую экономическую систему, а Южная Корея мобилизует все силы, принимает самые решительные меры, а потом отстраивает экономику практически заново. Самым красноречивым в этом смысле можно считать контраст во времена кризиса 1990-х, когда Япония в течение многих лет старалась любыми способами удержать на плаву оказавшиеся на грани банкротства компании, а Южная Корея быстро провела в стране «генеральную уборку». Тогда почти 40 процентам крупнейших корейских компаний позволили просто исчезнуть с лица земли. Даже известные транснациональные корпорации, в том числе Daewoo, и целый ряд других фирм были проданы новым владельцам. В итоге Южная Корея стала моделью изменений, а Япония – символом статус-кво. Корейский индекс KOSPI сегодня считается зеркалом мировых рыночных тенденций, а японский индекс Nikkei впал в долгосрочный ступор и практически перестал отображать важнейшие глобальные тренды. Четким симптомом изменения судеб этих двух стран можно считать и тот факт, что сегодня богатейшим человеком Японии является этнический кореец, миллиардер и предприниматель Масаёси Сон.

Мое личное отношение к происходящему на Корейском полуострове резко изменилось после великого глобального бума 2003–2007 годов, когда создавалось полное впечатление, что корейское «чудо» пошло на спад. Как большинство азиатских наций, до этого момента Южная Корея росла и развивалась прежде всего за счет производства дешевых и относительно дешевых товаров, предназначавшихся для продажи в богатых странах, но эта стратегия, казалось, исчерпала себя. К 2003 году выпуск продукции данного типа составлял такую огромную долю экономики Южной Кореи, ее доля от мирового экспорта промышленных товаров была так велика, что было крайне трудно найти там хоть какое-то пространство для дальнейшего роста. Тем не менее на сегодняшний момент на обрабатывающую промышленность страны приходится 31 процент экономики, в то время как всего пять лет назад этот показатель составлял 26 процентов, что, несомненно, в очередной раз подтверждает непревзойденное мастерство Кореи в сфере промышленного производства. Кроме того, Корея сегодня уверенно выходит за рамки своих традиционно сильных отраслей – производство автомобилей и стали – и превращается в глобального игрока в принципиально новых направлениях, например: выпуск промышленного оборудования, робототехники и аккумуляторных батарей, аэрокосмическая промышленность, биотехнологии и материаловедение. Так что корейское «чудо», судя по всему, продолжается.

Правила уличного движения: Сеул

Правила экономического роста варьируются в зависимости от времени и страны. Например, раньше, если доля обрабатывающей промышленности в экономике страны достигала 25–30 процентов от ВВП, можно было ожидать, что в этой области достигнут естественный лимит и экономика, скорее всего, сместит свой фокус на сервисный сектор. Обычно данный сдвиг происходит на относительно ранней стадии игры под названием «экономическое развитие», при доходе на душу населения не выше 10 тысяч долларов. Так было в Соединенных Штатах, Японии и даже в Германии, обрабатывающая промышленность которой и сегодня остается мощным сектором экономики страны. Однако все это еще не значит, что закон переключения фокуса на сферу услуг работает во всех странах и во все времена, и Южная Корея, возможно, представляет собой исключение из данного правила, хотя и редкое.

Приехав в Южную Корею в 2007 году, я увидел нацию, которая не знала, как реагировать на знаки судьбы. Надо сказать, что на предыдущих этапах развития Сеул на удивление легко и с огромным мастерством договаривался с нацией обо всех важнейших изменениях: о переходе с легкой промышленности на тяжелую, с текстильной на сталелитейную и т. д. Начиная с Пак Чон Хи – генерала, захватившего власть в стране в результате переворота 1961 года и руководившего народом вплоть до своей насильственной смерти в 1979 году, – целый ряд автократических корейских президентов продемонстрировал бесспорную способность управлять административно-командной системой, создав, в частности, такие национальные промышленные гиганты, как Samsung и Hyundai. Южная Корея стала мировым лидером в сталелитейной промышленности, нефтехимии и судостроении.

К 1990-м годам следующий логичный шаг заключался в усилении и развитии внутреннего потребительского рынка и создании сильных сервисных отраслей: страхования, туризма и розничной торговли, – но Сеул будто вдруг лишился своего дара в деле развития. Государство научилось освобождать производителей для свободной конкуренции, но так и не смогло заставить себя не вмешиваться в дела сервисного сектора, в котором даже сегодня темпы роста продуктивности почти вдвое ниже, чем в производственном, прежде всего за счет назойливого регулирования и управления со стороны государства. Когда в конце 1990-х «корейская поп-музыка» стала настоящим азиатским хитом, Сеул, верный своим родительским инстинктам, умудрился создать специализированное государственное агентство для продвижения этого музыкального направления и управления им.

Однако, хотя правительство и видело необходимость потребительской революции, ее запуск был проведен неудачно. После азиатского финансового кризиса 1998 года Сеул попытался инициировать потребительский бум, поощряя распространение кредитных карт. Но вместо бума это привело к кризису задолженностей населения, ибо многие корейцы при первой же возможности исчерпывали кредит по всем своим карточкам. Растущий корейский средний класс изо всех сил старался продемонстрировать всем свое благосостояние, но его вековая обида на тех, чье богатство для него недостижимо, никуда не делась. В 2003 году именно благодаря усилиям этого класса президентом был избран Но Му Хён, пообещавший осуществить справедливое перераспределение богатства. В конечном итоге в попытке предотвратить спекуляции с недвижимостью этот лидер пошел на такие агрессивные меры, что Южная Корея стала одной из редких стран, полностью прозевавших глобальный бум цен на недвижимость. Это в числе прочего привело к тому, что корейцы решили, будто их дома слишком бедные, чтобы они могли позволить себе много тратить, что практически свело на нет усилия правительства по продвижению экономики потребления. При этом корейских производителей почти не ограничивали в том, где и как вести бизнес, и они, чтобы не нанимать местную рабочую силу, начали массово перемещать производство за рубеж. Корея занимает второе место по уровню зарплат в Азии, уступая только Японии, а по строгости законов об обеспечении занятости среди всех развитых стран мира уступает только Португалии. Отток крупных компаний с отечественного рынка привел к сильной безработице среди молодежи, что, в свою очередь, еще более негативно отразилось на настрое потребителей, и без того угнетенных большими долгами.

Внутренний рынок Южной Кореи остается малоподвижным и сегодня. Потребительский спрос практически не растет, а расходы физических лиц как доля от ВВП сократились с 75 процентов в 1970 году до 53 процентов в настоящее время, что почти на 20 пунктов ниже среднего показателя для стран с тем же уровнем дохода. Корейцы все еще выбираются из глубокой долговой ямы, в которую они угодили из-за маневра с кредитными картами. Задолженность населения составляет 146 процентов от общего объема экономики – один из самых высоких показателей в мире. В сущности, можно сказать, что южнокорейский потребитель в настоящее время страдает от «бумофобии», сильнейшего страха перед долгами, болезнью, характерной для стран, восстанавливающихся после цикла «спад-подъем».

 

Азиатская Германия

Несмотря на очевидные проблемы отечественного потребительского рынка и сервисной сферы, сегодня я вижу еще одну, совершенно другую сторону Южной Кореи. Считается, что если очевидно, что, казалось бы, абсолютно нетрадиционный подход отлично работает, в какой-то момент следует попытаться изменить традицию, а не подход. Но Южная Корея упорно продолжает пробиваться к процветанию в основном благодаря экспорту товаров обрабатывающей промышленности. Эта модель зависящего от экспорта роста зародилась в далекие 1960-е годы; в те времена ее было относительно просто воплотить в жизнь, поскольку на азиатском рынке существовало всего три крупных игрока: Япония, Тайвань и Южная Корея. Но чем больше игроков вступало в конкурентную борьбу – сначала Таиланд, Малайзия и Индонезия, чуть позже Китай и Индия, затем Вьетнам и Бангладеш, – тем труднее становилось добиться заметных результатов. Южной Корее удалось переиграть в этой игре всех, в том числе и своих главных соперников по наиболее престижным и прибыльным производственным нишам, Японию и Тайвань. В итоге она добилась роста ВВП более 4 процентов – весьма существенное достижение для такой богатой страны, как Южная Корея. Сегодня специалисты начинают говорить о Южной Корее как об «азиатской Германии», многие уже считают ее региональным «золотым стандартом» в области высокотехнологичного производства, хотя прежде этот титул принадлежал Японии.

В середине 1990-х годов южнокорейские производители вступили в игру на международном уровне и принялись оспаривать господство крупных западных брендов. Многие аналитики восприняли это с большим сарказмом. До тех пор развивающиеся страны держали свои амбиции в узде, выпуская товары, продававшиеся под торговыми марками Европы или США. Скептики возвели маркетинг в ранг искусства и утверждали, что, для того чтобы добиться успеха на этом поприще, необходимо тонкое понимание и знание новейших западных и японских стилей, трендов и направлений и даже чувство «комедийного тайминга» (если в нужный момент выпустить на экраны смешную рекламу, она будет очень эффективной). Прежде ни одной нации «третьего мира» не удавалось освоить это искусство, и когда такие компании, как Samsung, начали тратить огромные средства на рекламу и продвижение своих брендов на международном рынке, многие аналитики сочли это напрасными тратами для страны, которой якобы следовало рассчитывать в конкурентной борьбе исключительно на низкую себестоимость продукции и эффективность производства. В качестве образца для подражания они дружно указывали на Тайвань, ибо эта страна продолжала использовать прежнюю модель и производить ноутбуки и прочие высокотехнологичные продукты широкого спроса, которые продавались под брендами Dell, HP и других крупных западных производителей.

Но Южная Корея доказала всем, что эта критика была ошибочной. Хотя некоторые развивающиеся страны, прежде всего Мексика и ЮАР, создали сильные транснациональные корпорации, все это за редким исключением, по сути, региональные компании, конкурирующие на родных континентах в таких областях, как телекоммуникации, СМИ и пивоварение. И только одной Южной Корее удалось создать поистине глобальные бренды в области высокотехнологичной обрабатывающей промышленности, и возглавляют этот список, конечно же, Samsung, Hyundai и LG. Они уверенно завоевывают не только потребителя США и Европы, но и многие зарождающиеся рынки, от Азии до Латинской Америки. Корея – единственный экспортер промышленных товаров в Китай, доля рынка которого в прошлом десятилетии выросла; доля же всех остальных промышленных держав, в том числе Японии, Тайваня, США и развитых европейских стран, сократилась в пользу государств – экспортеров сырья, в частности Индонезии, России и Бразилии.

Это и стало главным импульсом к мощному южнокорейскому прорыву. Агрессивный выход страны на формирующиеся рынки изменил правила игры в глобальной обрабатывающей промышленности. Пять лет назад, оценивая перспективы корейских компаний, аналитики рассматривали традиционный диапазон потенциальных рынков, в первую очередь западный и японский. Теперь же этот диапазон охватывает весь мир; Южная Корея сумела резко расширить пределы возможного для такого сектора, как обрабатывающая промышленность. И сделала она это очень быстро: если в 2003 году две трети южнокорейского промышленного экспорта направлялось в развитые страны, то сегодня столько же идет в развивающиеся. В прошлом году Корея экспортировала в Китай больше товаров, чем в США, ЕС и Японию, вместе взятые. И в этом случае Запад как-то особенно упорно и долго не замечал, насколько быстро менялись правила мировой экономической системы, как быстро Корея становилась глобальным игроком – даже в те времена, когда «глобализация» была еще излюбленным всеми неологизмом.

Еще более впечатляющим мне представляется контраст между Южной Кореей и Японией. Япония, которая изначально считалась общепризнанным экспортно-производственным гигантом, в настоящее время зарабатывает на экспорте чуть больше 10 процентов от своего ВВП, то есть меньше, чем десять лет назад. Сегодня она утратила свой статус «звездного» поставщика высокотехнологичной продукции для Германии. При этом объемы экспорта Южной Кореи продолжают расти мощными двузначными темпами, вдвое быстрее экономики страны в целом; в настоящее время на экспорт приходится 53 процента от ВВП, что почти на 20 пунктов больше, чем всего десять лет назад. За прошедшее десятилетие Южная Корея превратилась в одну из самых открытых крупных экономик мира; сегодня ее внешнеторговый оборот составляет 100 процентов от ВВП. Кроме того, стране удалось сохранить долю в мировой экономике, равную 2 процентам, в то время как доля Японии снизилась почти в два раза, до 7 процентов.

 

Консервативное общество, мобилизующееся в условиях кризиса

Сегодня Южная Корея продолжает процветать, используя модель, когда-то позаимствованную у Японии, которая, судя по всему, сама свои собственные уроки забыла. Из-за девальвации иены, особенно из-за одновременного повышения ее стоимости по отношению и к евро, и к корейской воне, японский экспорт на протяжении двух прошедших десятилетий становился все дороже и, следовательно, все менее конкурентоспособным. Особенно красноречивым мне представляется тот факт, что Корея уже сегодня обогнала Японию в области экспорта высокотехнологических продуктов. На мой вопрос, как это японские компании позволили себе отстать от корейских конкурентов на зарождающихся рынках, один японский экономист ответил: «Из-за отсутствия ощущения насущной потребности». И верно, со своим средним доходом на душу населения в 35 тысяч долларов, Япония, судя по всему, чувствует себя вполне комфортно.

Определенную роль играет и культурная реакция этих двух наций на кризисную ситуацию. Усилия Японии, нацеленные на спасение оказавшихся на грани банкротства компаний в 1990-х годах, привели к увеличению доли государственной собственности в экономике страны и, как следствие, к снижению ее продуктивности. А во время кризиса 1998 года, когда огромные внешние долги привели к краху азиатских валют, Южной Корее пришлось идти с протянутой рукой к Международному валютному фонду с просьбой о пакете антикризисных мер на рекордную сумму в 58 миллиардов долларов. Тогда казалось, что, для того чтобы рассчитаться с долгами, корейцам потребуется много-много лет. Внутри самой страны чувство унижения из-за потребности в займе МВФ (и его весьма жестких условий) привело к серьезным уличным протестам антиглобалистов в Сеуле, но это же чувство вдохновило корейцев на общенациональную кампанию с целью скорейшего исправления ситуации. В то время как граждане других пострадавших от кризиса стран, защищая свои капиталы, массово переводили их на Каймановы острова, корейская нация мобилизовала все свои силы, чтобы как можно скорее выплатить государственный долг. Люди выстраивались в длинные очереди, желая пожертвовать свои золотые украшения на эту благородную цель – уникальный пример корейского патриотизма во имя радикальных изменений. Обремененным долгами конгломератам и страдающим от недостатка средств банкам было позволено «умирать» такими быстрыми темпами, какими могли бы гордиться даже на редкость практичные экономисты австрийской школы. Но уже через год суровых испытаний Южная Корея вернулась в гущу мировых событий. В результате вакханалии 1999–2000 годов, связанной с так называемыми доткомами, стоимость акций южнокорейских технологических компаний резко выросла. К середине 2001 года корейский долг МВФ был полностью погашен.

Во время кризиса 1998 года экономика Южной Кореи пострадала значительно сильнее, чем тайваньская, но опять намного быстрее восстановилась, выйдя из очередных испытаний еще более сильной, чем прежде. Способность к созидательному разрушению – вот что прежде всего отличает Южную Корею от Тайваня и Японии. После 1998 года многие крупные корейские конгломераты пригласили для управления повседневными операциями профессиональных менеджеров, но главная ответственность все еще лежит на семьях-основателях, и долгосрочные стратегические решения по-прежнему остаются на редкость смелыми и радикальными.

 

Победа над Японией на ее собственном поле

Благодаря великой общенациональной «генеральной уборке» корейские конгломераты начали завоевывать мир. Начиная с 2000 года они принялись активно строить в Китае заводы по выпуску автомобилей, нефтехимической продукции и высокотехнологичных продуктов широкого спроса, например мобильных телефонов. Это одна из главных причин, по которым корейским производителям удается сегодня сохранять ценовое преимущество перед японскими конкурентами. С 2004 года доля Южной Кореи от мирового рынка продуктов информационных технологий, в том числе мобильных телефонов и телевизионных ЖК-дисплеев, выросла почти в два раза, до 30 процентов. И в основном это увеличение было достигнуто за счет Японии. Корейские компании уверенно опережают своих японских конкурентов в гонке, цель которой заключается в укреплении высококлассных брендов на крупных формирующихся рынках.

Южная Корея вкладывает огромные деньги в научные исследования и технические разработки, а это считается главным показателем стремления страны к инновациям и ее готовности к изменениям. В Южной Корее все началось на заре 1970-х, когда диктатор Пак Чон Хи четко и однозначно сформулировал главную экономическую цель нации – скопировать эффективную стратегию Японии в области научно-технических разработок при помощи мощных государственных инвестиций. Впрочем, сегодня государство все же отошло на второй план, и основную роль в инновационном процессе теперь играют крупные частные компании. Они построили собственные исследовательские центры и нанимают огромную армию ученых и исследователей; и именно благодаря им и без того немалые расходы на эти цели в 1999 году (2,6 процента от ВВП) к 2009 году выросли до 3,7 процента. В тот год Южная Корея опередила Японию по данному показателю.

Значительная часть расходов на научные исследования в Южной Корее направляется в высокотехнологичную и автомобилестроительную отрасли, чем во многом объясняется мощный прорыв целого ряда корейских автомобилей, от Hyundai до Kia, на североамериканском и мировом рынках. В конце 1980-х, когда корейские авто только появились за границей, их высмеивали все кому не лень: их называли корейской версией Yugo, печально знаменитого фиаско югославского автомобилестроения из далеких 1970-х. Даже десять лет спустя руководство Toyota видело в «корейцах» конкурентов только для подержанных автомобилей своей марки. Сегодня же корейские машины представляют собой два наиболее быстрорастущих бренда в США; эта продукция неизменно получает хорошие отзывы экспертов, у нее высокий рейтинг по уровню качества, и она уверенно отнимает у Toyota все бо2льшую долю массового рынка семейных авто.

Южная Корея догнала или опередила Японию и на мировом рынке автомобилей. С 2004 года доля страны на этом рынке тоже заметно увеличилась – почти в два раза, до около 8 процентов. И если японские автопроизводители не слишком активно выходили на зарождающиеся рынки, то компания Hyundai оперативно выявляла и реализовывала все благоприятные возможности. Например, она начала собирать небольшие автомобили в Индии, создав тем самым новую огромную базу для продажи продукта не только в этой стране, но и в Африке. Для разработки моделей авто, пользующихся сегодня спросом на всех формирующихся рынках мира, в том числе и на китайском, компания наняла бывшего дизайнера Audi, который усовершенствовал Kia, и бывшего дизайнера GM для работы над Hyundai.

Если развивающейся стране удавалось построить конкурентоспособный на мировом рынке «народный автомобиль», многие считали это четким знаком ее выхода на глобальную сцену. В прошедшее десятилетие это пытались сделать многие государства (Малайзия, Югославия, Россия), но безуспешно. Китай и Индия со своими Chery и Tata работают над этой задачей и поныне. И только Южная Корея сделала практически невозможное, продав после кризиса 1998 года две свои автомобилестроительные компании (Daewoo и Samsung) иностранцам, а две выжившие сильнейшие объединив в Hyundai Kia Automotive Group. А уже этот конгломерат сделал все и вложил достаточно средств в создание автомобиля, который выглядит и пахнет именно так, как должна выглядеть и пахнуть хорошая новая машина, в которой чувствуешь себя человеком.

 

Почему Тайвань – не Южная Корея

Уникальные достижения Южной Кореи в создании глобальных брендов обеспечили ей серьезное преимущество перед Тайванем, ее единственным реальным соперником, вторым золотым медалистом гонки экономического развития. Если Южная Корея изначально и целенаправленно настроилась на победу над Японией на ее собственном поле, Тайвань с самого начала был заинтересован в сотрудничестве с Японией и с удовольствием занимался производством по субподряду комплектующих для японских брендов, господство которых стремились свергнуть корейцы. Вместо того чтобы вступить в борьбу с более крупными конкурентами, тайваньские бизнесмены занимали все пока еще незанятые ниши, которые им удавалось найти, то есть в основном эксплуатировали такие преимущества, как тесные культурные связи с Китаем и близость и доступность его огромных трудовых ресурсов. Они с готовностью инвестировали огромные средства в китайские заводы и фабрики, многие из которых расположены в непосредственной близости от Тайваня, прямо через Тайваньский пролив в провинции Фуцзянь, и на протяжении многих десятков лет этого было вполне достаточно для обеспечения устойчивого и быстрого экономического роста страны.

Но в последние пять лет узость тайваньской ниши становится все более заметной и очевидной. За прошлое десятилетие доля страны на мировом рынке ноутбуков выросла с 30 до 80 процентов, однако тайские компании не имеют никакого права голоса в области ценообразования, ибо западные бренды могут без особого труда найти субподрядчика в какой-то другой стране мира или просто-напросто стравить трех крупнейших тайваньских производителей друг с другом. Кроме того, поскольку Китай в последнее время начинает терять свое конкурентное преимущество в некоторых областях, например по затратам на рабочую силу, тот же процесс наблюдается и в Тайване. За прошедшее десятилетие его доля в мировом экспорте сократилась почти на 20 процентов, в то время как соответствующий показатель Южной Кореи примерно на столько же вырос.

Тайбэйский фондовый рынок в основном состоит из небольших компаний, которые выпускают комплектующие для ПК, работающих на базе Windows и Intel. Это очень узкая ниша, и с 2000 года, когда лопнул «пузырь» высоких технологий, Тайбэйская фондовая биржа совсем не пользуется популярностью в мире и работает далеко не в полную мощность. В отличие от «доктора Kospi», никто не считает индекс этой биржи зеркалом глобальных тенденций. Бо2льшую часть прошедшего десятилетия богатые граждане Тайваня, вместо того чтобы инвестировать средства на родине, весьма активно (по 2 миллиарда долларов в месяц) переводили капиталы за границу, вкладывая их в конкурентные зарождающиеся рынки, например в китайский и индийский, либо в недвижимость в Калифорнии. В результате этого устойчивого оттока каждый раз, когда на мировом рынке разражается экономический кризис, тайваньские инвесторы приходят к нему с большим куском «провального» пирога. Последним ярчайшим проявлением этой тенденции на данный момент стал крах Lehman Brothers в 2008 году.

С первых послевоенных лет Тайвань был гораздо больше, чем Южная Корея, открыт для внешних инвесторов, в первую очередь японских, и значительно менее независим. Отчасти это объясняется совершенно разным опытом, пережитым этими странами во время японской оккупации в годы Второй мировой войны. В Южной Корее оккупация была намного более жестокой: этот период отмечен постоянными восстаниями местного населения и незначительным экономическим ростом и закончился в 1945 году весьма плачевной ситуацией в сельских районах страны. Оккупация же Тайваня прошла без особых потрясений – например, японцы много инвестировали в сельское хозяйство оккупированной территории, в том числе в электрификацию сельскохозяйственной тайской глубинки. Таким образом, когда в конце войны власть в стране захватили китайские националисты во главе с Чан Кайши, они получили намного менее травмированное население и более высокую стартовую базу для дальнейшего роста, нежели их «коллеги» из Южной Кореи.

В итоге, однако, Южная Корея вышла из войны значительно сильнее нацеленной на экономическую самостоятельность, чем Тайвань. Сегодня эта страна входит в топ-пятерку государств, зарегистрировавших самое большое количество международных патентов, и быстро увеличивает свою долю в этой области, в то время как Тайвань не входит даже в двадцатку лучших. Тайваньские производители обычно предпочитают закупать важнейшие высокотехнологичные компоненты у Японии, а не разрабатывать их на родине. Эта зависимость особенно ярко проявилась после мощного землетрясения, потрясшего Японию в апреле 2011 года. Природная катастрофа практически разрушила каналы поставок в Тайване и почти не сказалась на экономике Южной Кореи.

Порой создается впечатление, что тайбэйские лидеры, стараясь найти новую формулу роста, готовы хвататься за соломинку. Долгие годы тут ведутся разговоры о создании мировых брендов, но ничего подобного пока не видать. В последнее время в мире много говорят о развитии туризма, и в этой области Тайвань действительно обладает неплохим потенциалом роста; для этого стране в первую очередь надо привлечь внимание китайских туристов, количество которых растет очень быстро. В прошлом году с целью туризма за рубеж выехало более 50 миллионов китайцев, и это число растет со скоростью 20 процентов в год, однако даже это вряд ли дает основания надеяться на серьезные изменения в экономике страны, доходы от туризма которой не дотягивают и до 5 процентов от общего объема производства.

Правила уличного движения: Тайбэй

Будьте бдительны, если лидеры страны обещают дать толчок развитию ее экономики за счет туризма. Иногда создается впечатление, что все нации, у которых имеются неплохие пляжи, пара-другая горных хребтов и несколько приличных музеев, мечтают об одном и том же – о миллионах туристов, создающих все новые и новые сервисные отрасли. На самом деле в относительно крупном государстве даже довольно бурное развитие туризма вряд ли может серьезно повлиять на экономическую ситуацию.

Экономика Южной Кореи диверсифицирована значительно сильнее и надежнее, чем тайваньская. Ее бренды способны серьезно влиять на глобальное ценообразование, прибыли стабильны, ассортимент товаров широк. Больше всего страна славится легковыми автомобилями и бытовой электроникой, но среди компаний, котирующихся по индексу KOSPI, довольно много представителей самых разных секторов промышленности. По сути, самым быстрорастущим сектором южнокорейского рынка в последние десятилетия были вовсе не автомобили или продукты высоких технологий, а судостроение. Корея издавна славилась сильным военно-морским флотом и новаторством в области судостроения; сегодня три самых крупных и лучше всего оснащенных судостроительных предприятия в мире принадлежат Южной Корее.

Корейские строительные компании тоже быстро крепнут и развиваются. Они накопили большой опыт в области проектирования и строительства промышленных предприятий еще в 1960-х и 1970-х годах, когда правительство усиленно стимулировало и продвигало отечественную сталелитейную и нефтехимическую промышленность, и сегодня активно используют этот опыт за рубежом. В самой Корее нет нефти, но ее строительные фирмы, будучи мировыми лидерами в области возведения нефтехимических предприятий, очень сильно выиграли от резкого всплеска цен на нефть в последние годы. Корейские проектно-строительные компании уверенно выходят на рынки Ближнего Востока, Центральной Азии, Африки и Юго-Восточной Азии. Именно благодаря этому разнообразию индекс KOSPI правомерно считают на редкость точным мерилом жизнеспособности разных аспектов мировой экономики.

Стремление Южной Кореи к самодостаточности проявляется и в корпоративной культуре этой страны. Корейцы в основном не приобретают компании за рубежом, предпочитая создавать свои; в 2010 году корейские прямые инвестиции в собственные предприятия, расположенные за границей, выросли по сравнению с показателем 2005 года до 140 миллиардов долларов, то есть на 300 процентов. Эта экспансия, без сомнения, чрезвычайно важна для способности Южной Кореи и впредь продолжать расти как промышленная мировая держава, но она приносит большую пользу и отечественной экономике. Сектор обрабатывающей промышленности Южной Кореи значительно больше тайваньского, но при этом корейские промышленные предприятия нанимают гораздо меньше рабочей силы, чем тайские (15 и 25 процентов от общего объема трудовых ресурсов соответственно). Кроме того, Южная Корея может похвастаться самой плотной популяцией роботов в мире. Значит, страна производит намного больше продукции с привлечением меньшего числа рабочих, чем Тайвань, и, следовательно, ее отечественная экономика работает значительно продуктивнее.

И главная причина этих достижений в том, что южнокорейские корпоративные лидеры проявили и проявляют бо2льшую дальновидность, нежели их тайваньские конкуренты, что, надо сказать, довольно удивительно. Изначально для культуры Тайваня характерна бо2льшая предприимчивость и общительность, чем для Южной Кореи. С одной стороны, тайские компании более открыты для иностранцев, чем корейские: куда чаще можно встретить программиста-индийца в офисе небольшой тайской компании, чем в корейской. Кроме того, Тайвань – страна малого и среднего бизнеса; здешние компании редко разрастаются до больших размеров, в частности, потому, что сотрудники часто уходят от работодателя, чтобы основать свое дело. А в Южной Корее на тридцатку крупнейших компаний приходится 70 процентов национальной экономики – притом что гигантомания вообще, как правило, не рассматривается как возможная модель для творческих инноваций.

Но жизнеспособный корейский предпринимательский сектор все же существует и процветает, традиционно в виде малого бизнеса, например продуктовых магазинов и химчисток. Большинство корейцев сочтут за счастье поступить на работу в гигантскую компанию; они будут трудиться в ней всю жизнь, и им даже в голову не придет уволиться и основать конкурирующую фирму. Но сегодня меняется даже эта ситуация. Множество малых компаний возникают в таких областях, как передовые технологии, машинное оборудование и, все чаще, сервисные направления. В Корее одни из самых развитых коммуникаций в мире с практически универсальным доступом к широкополосной связи. Это очень сильно способствует созданию новых онлайн-игр, онлайн-магазинов, социальных сетей и услуг электронной коммерции, которые корейцы уже сегодня с большим успехом экспортируют в Китай и другие страны Азии.

Характерный для корейской культуры пиетет к контролю «сверху вниз» не душит творчество ни в обычном искусстве, ни в прикладном искусстве международного брендинга. С 2000 года Корея уверенно оспаривает статус Японии как лидера азиатского рынка поп-культуры, экспортируя «мыльные оперы», музыку, косметику и готовую одежду в самые разные страны региона. Корейский телесериал «Жемчужина дворца» об истории бедной девушки-повара, ставшей богатой и знаменитой, считается настоящим хитом от Сингапура до Пекина. Для обозначения этого явления – распространение современной культуры Южной Кореи по всему миру – журналисты даже придумали специальный термин «Халлю» (или «Корейская волна»). Именно благодаря этому явлению Международный кинофестиваль в Пусане превратился сегодня в одно из крупнейших международных событий в азиатском регионе. Корейские фильмы стали источником вдохновения даже для индийского Болливуда, прославившегося на весь мир плагиатом голливудских сценариев. Например, недавний болливудский хит «Искушение замужней женщины – 2» (оригинальное название Murder 2) увидел свет благодаря корейскому триллеру «Преследователь» (The Chaser). Kорейская поп-музыка сегодня успешно соперничает с японской за первые строчки хит-парадов даже в самой Японии, на втором по величине музыкальном рынке мира. В дуэли девичьих групп японская AKB48 и южнокорейская Girl’s Generation стали настоящими сенсациями YouTube, получив примерно одинаковое количество кликов (десятки миллионов), но корейским бэндом восхищалась вся Азия, да еще и Европа с Америкой, а AKB48 – практически одни японцы. Корейская национальная страсть к музыке и интересным историям способствует и дальнейшему разветвлению гигантских корпораций. В полном соответствии с традиционным стремлением контролировать все аспекты процесса производства и продаж практически каждая крупная корейская компания имеет сегодня собственное большущее рекламное подразделение.

 

Семья лучше знает

В определенном смысле глобальный рост корейских семейных фирм, таких как Samsung и Hyundai, можно считать четким доказательством того, что и демократическая, и авторитарная системы в равной мере способны обеспечить экономический рост страны, поскольку успех в данном случае зависит не столько от системы, сколько от мотивации и видения лидеров. Рискованное решение Hyundai выйти в 1986 году на автомобильный рынок США с автомобилем, с технологической точки зрения явно уступавшим японским и европейским конкурентам, часто объясняли стилем «бульдозерного лидерства», характерным для харизматического основателя конгломерата Чон Чжу Ёна. Первый год на рынке стал для компании приятным сюрпризом, в большей мере благодаря тому, что многие американцы из-за сходства логотипов ошибочно считали Hyundai Motors с дочерним предприятием Honda. Вскоре, однако, постоянные проблемы с качеством продукции в сочетании с многочисленными спорами между корейскими и американскими менеджерами привели к десятилетию вялых продаж и вечным подтруниванием над Hyundai в поздних эфирах американского телевидения.

Но Hyundai решила не отступать, а продвигаться дальше вглубь рынка США; возглавил этот процесс старший сын основателя компании, Монг Ку Чунг. Нацелившись в первую очередь на создание репутации надежного и доступного автомобиля, Чунг принял меры по усилению контроля качества, а в 1998 году решил предложить американским потребителям десятилетнюю гарантию – вдвое больше, чем все, что предлагали другие автостроители. Американские СМИ тут же назвали предложение «безумием», а американские менеджеры Hyundai объясняли этот смелый ход исключительно «железной рукой» Чунга. В любой более демократичной корпоративной культуре риск, неразрывно связанный с десятилетней сервисной гарантией, уничтожил бы эту идею на корню, но в Hyundai она выжила и сыграла ключевую роль в позитивном изменении имиджа компании. Другой сюрприз Hyundai преподнесла скептикам и критикам, открыв свой первый завод в США в 2005 году, когда объемы продаж автомобилей в стране неуклонно сокращались. Многие недоумевали: неужели корейцы действительно думают, что их новый завод в Алабаме сможет добиться успеха в то время, как американские газеты пестрят заголовками с мрачными прогнозами вроде «Смерть Детройта»? Сегодня корейское предприятие в Алабаме – не обремененное профсоюзными требованиями, которые в свое время привели к гибельному повышению себестоимости детройтских авто, – входит в число наиболее эффективных в США и уже достигло своей главной стратегической цели, то есть помогло Hyundai стать к 2010 году одной из пяти ведущих автомобилестроительных компаний мира. По словам лидеров Hyundai, завод в Алабаме сыграл ключевую роль в создании в мире «иллюзии», что за Hyundai стоит не просто надежность, а надежность типа «сделано в Америке», а также для ослабления рисков в связи с неизбежными торговыми разногласиями и колебаниями валютных курсов.

Сегодня крупными южнокорейскими конгломератами управляет уже второе чрезвычайно эффективное поколение лидеров – эти люди получили должность по наследству, но, без сомнения, являются очень сильными личностями и обладают широчайшими полномочиями. Однако это же второе поколение лидеров стояло и у руля ряда крупных конгломератов, потерпевших крах в 1998 году, да и по поводу третьего поколения ясности пока нет. Иными словами, еще пять-десять лет основные корейские компании, судя по всему, будут в надежных руках. А потом – кто знает?

Базовый момент остается тут неизменным: самая сильная корпоративная модель – это семейная компания, акции которой тем не менее торгуются на бирже, с профессиональным менеджментом. Семейственность и преемственность позволяет компании сосредоточиться на долгосрочных перспективах, а открытая продажа акций вынуждает ее аккуратно и точно вести бухучет, приглашать для управления повседневными операциями крепких профессионалов и не подпускать к руководству не слишком здравомыслящих родственников. Взлет южнокорейских брендов – достойный объект самых всесторонних исследований, причем отнюдь не только в качестве позитивного примера. Одно такое исследование, проведенное в 2003 году по заказу Newsweek International Thomson Reuters, показало, что в предыдущем десятилетии эффективно управляемые семейные компании Южной Кореи обошли своих «несемейных» соперников по всем шести основным европейским фондовым индексам, от лондонского до испанского, причем с огромным разрывом. По немецкому, например, четыре к одному, а по французскому три к одному. А чуть позже еще одно исследование международной консалтинговой компании McKinsey выявило, что в период между 1997 и 2009 годами корейские семейные компании опережали глобальный фондовый рынок по показателю доходности в среднем на 3 процента в год. И из кризиса 2008 года они вышли в значительно лучшей форме, чем конкуренты, которыми управляют не семьи: с меньшими долгами, бо2льшими потоками наличности и бо2льшими инвестициями в научно-технические исследования и разработки в течение всего кризисного периода. Эти результаты в основном подтверждает и исследование Гарвардской бизнес-школы на базе четырех тысяч семейных компаний и открытых акционерных обществ. Оно показало, что в период между 2006 и 2009 годами объемы продаж в первой группе росли в два раза быстрее, чем во второй, и она смогла противостоять сильнейшему давлению со стороны акционеров, которое в акционерных обществах нередко приводило к излишне масштабным увольнениям персонала и неоправданному урезанию расходов. Впрочем, современные международные СМИ куда чаще пишут и говорят не о сильных сторонах и достижениях южнокорейских семейных компаний, а о частых скандалах, что, впрочем, вполне объяснимо. Ведь заглянуть в шкафы богатых и влиятельных так и тянет, да и скелетов там предостаточно. Не так давно во время поездки в Индию Уоррена Баффета спросили, что он думает о компаниях, управляемых семьями, и великий инвестор ответил: «Они отлично работают, но только до тех пор, пока не начинаются семейные дрязги».

 

Не надо обслуживания, пожалуйста, мы же корейцы

Из-за устоявшихся сомнений в том, что владельцы южнокорейских семейных компаний готовы к переменам, глобальные рынки и сегодня оценивают ценные бумаги этой страны с большими скидками. Впрочем, надо признать, кое-какая работа по выводу туманной отчетности семейных компаний на свет Божий уже ведется. И это весьма позитивный момент, учитывая, что вплоть до 2011 года южнокорейский бизнес вообще не предоставлял стандартных ежеквартальных сводных финансовых отчетов, которые во всех развитых странах давно считаются чем-то само собой разумеющимся. И хотя некоторые корейские компании по-прежнему ведут дела по старинке – то есть «подмазывая» политиков ради получения финансирования и выгодных контрактов, – взятки и подкупы в повседневных рабочих отношениях стали значительно более редким явлением и сегодня рассматриваются не как риск для самой компании, а как риск для страны в целом.

И наконец, некоторых владельцев семейных компаний Южной Кореи по-прежнему считают создателями империи, которых куда больше интересует вопрос доли бизнеса в мировом рынке, нежели задача получения прибыли для акционеров. Южнокорейские гиганты действительно выплачивают дивиденды намного неохотнее тайских компаний, но именно по этой причине у них так много наличности, которая направляется на научные исследования и разработки. И вышесказанное отнюдь не значит, что Южная Корея может вечно рассчитывать на сильную обрабатывающую промышленность. Но в том, что она и сегодня обладает достаточным потенциалом для успешной эксплуатации своей стратегии глобального экспорта и что эта ситуация сохранится довольно долго, сомнений нет.

При этом стране может сильно навредить неравномерность ее экономического развития. Сегодня вызывает немалую тревогу то, что крупные корейские компании видят благоприятные возможности практически только за рубежом, а стагнация в сервисном секторе остается для такой большой экономики, как южнокорейская, поистине аномальной. Несмотря на глобальный триумф Samsung и Hyundai, корейские банки и телекоммуникационные компании не сумели добиться особого успеха даже на внутреннем рынке. Председатель одного из крупнейших корейских банков недавно весьма откровенно признался мне, что отечественные банки в подавляющем большинстве не в состоянии идти в ногу с инновационными продуктами и эффективными услугами их международных коллег. Вот почему из сорока крупнейших корейских конгломератов займы в корейских банках берут лишь очень немногие. Данная ситуация негативно сказывается и на малых и средних компаниях страны, которые в итоге лишены простого доступа к международному капиталу.

Иногда создается впечатление, что Южная Корея страдает культурной слепотой, не позволяющей ей разглядеть ценность сервисного сектора. Вежливые и гостеприимные, как любой другой народ мира, корейцы, кажется, испытывают общенациональное предубеждение против того, чтобы платить за нематериальное. Лучшим отелем в Сеуле считается Shilla, и с 1997 года, когда я посетил город впервые, у него так и не появилось ни одного достойного конкурента – несмотря на то что за прошедший период доход на душу населения в стране вырос почти в два раза. Когда я спросил местного бизнесмена, как такое возможно, он ответил, что корейцы не желают платить за услуги и, приезжая в Сеул, предпочитают останавливаться у родственников или друзей. А еще в Корее совершенно не принято давать чаевые гостиничному персоналу.

Надо признать, правительство Южной Кореи все больше осознает, какие серьезные политические риски связаны с однобоким развитием с явным перевесом в пользу обрабатывающей промышленности. Эта нация представляет собой в высшей степени эгалитарное общество, в котором все сильнее доминируют несколько крупных промышленных конгломератов. На первых порах ей удавалось обеспечивать рост экономики и одновременно сдерживать увеличение пропасти между богатыми и бедными – сначала благодаря земельным реформам, то есть справедливому разделу земель, прежде принадлежащих крупным местным землевладельцам или японцам после Второй мировой войны, а затем благодаря граничащим с фанатизмом усилиям в области всеобщего образования. С 1950 по 1980 годы Южная Корея была безусловным лидером по уровню охвата населения средним образованием среди развивающихся стран мира; на сегодня у нее также самый высокий показатель по уровню начального образования (и третий по уровню высшего). И этим, согласитесь, все сказано. Расходы на эту статью в государственном бюджете значительно превышают расходы на любую другую статью, в результате чего необычно высокий процент корейцев имеет подготовку, необходимую для присоединения к армии «белых воротничков». Вполне возможно, именно эти целенаправленные усилия по обеспечению равноправия позволяли корейцам достигать консенсуса в обществе, когда у страны возникала потребность в радикальных переменах – например, в период крайне неприятных переговоров с МВФ во время кризиса 1998 года.

Но в последние годы, когда здешние конгломераты стали глобальными и прибыльными, расслоение общества стало усиливаться. Кроме того, по мнению многих корейцев, богатство все больше концентрируется в руках нескольких семей – представителей большого бизнеса, преуспевающих на мировом рынке. Поэтому в то время как южнокорейский средний класс вовсю грешит показным потреблением, в среде супербогатых корейцев царят совершенно иные настроения. Ни один корейский миллиардер не «стоит» дороже 10 миллиардов долларов, а на их совокупный собственный капитал приходится всего 4 процента от экономики страны – это один из самых низких показателей среди развивающихся стран. И если эти люди и живут в сказочной роскоши, то делают они это максимально осмотрительно и осторожно, не кичась своим богатством.

 

Как разделение народов может сыграть на руку Южной Корее

Переоценивать разницу между Кореей и Тайванем было бы большой ошибкой. По основным направлениям развития эти страны на удивление похожи друг на друга вот уже пять десятилетий. Они обе, например, имеют схожие проблемы, связанные с быстро стареющим населением, что серьезно ослабляет перспективы продолжения «азиатского века». По уровню рождаемости Южная Корея, Япония и Тайвань занимают соответственно 218-е, 219-е и 220-е место в мире; одна женщина здесь рождает в среднем 1,2 ребенка в год, что сильно не дотягивает до коэффициента воспроизводства населения (2,1). Иными словами, население трудоспособного возраста в этих странах находится на грани быстрого сокращения. Значит, напряженность в отношениях между трудоспособным населением и пенсионерами неизбежно будет нарастать, а это последнее, что нужно Южной Корее вдобавок к увеличивающемуся в стране разрыву в уровне доходов бедных и состоятельных граждан.

Кроме того, и Южная Корея, и Тайвань имеют необычный статус: обе страны представляют собой более богатую часть ранее разделенных народов, и этот фактор сыграл немаловажную роль в их неустанном фокусе на экономическом росте и развитии. В конце Второй мировой войны Южная Корея отделилась от Северной Кореи, а Тайвань от материковой части Китая. В течение многих лет обе страны жили под угрозой возможного вторжения своих соседей, что, несомненно, более чем достаточная причина, чтобы оставаться бдительными и неуклонно стремиться к наращиванию экономической и военной мощи.

Однако в будущем это разделение народов, скорее всего, сыграет на руку Южной Корее, но не Тайваню. Тайвань постепенно угодил в чрезмерную зависимость от дешевой рабочей силы Китая, который уже начал терять свое конкурентное преимущество по себестоимости продукции, да и перспективы воссоединения с материковой частью в данном случае по-прежнему туманны. При этом многие южнокорейские лидеры практически убеждены, что Север под неумелым руководством Ким Чен Ира и его семьи просто обречен на провал. Это одна из главных причин, по которым Сеул в последние годы планомерно сокращал свой государственный долг и уменьшил его до 34 процентов от ВВП: он явно готовится к высоким затратам на восстановление Северной Кореи. Северный сосед все чаще рассматривается южанами как объект инвестиций, способных обеспечить дальнейший и еще больший экономический рост страны. По сути, южнокорейские политики абсолютно уверены в грядущем объединении. Недавно в беседе я спросил одного тамошнего советника по национальной безопасности, принимаются ли в расчет интересы Китая в данной ситуации, и тот ответил, что, как учит история, каждый раз, когда Китай вмешивался в дела Корейского полуострова, расходы на это вторжение приводили к падению империи.

Главным фактором успеха Южной Кореи в последние десять лет было то, что она сумела выйти из длинной тени Японии и утвердиться как самостоятельная промышленная держава. Во время моей последней поездки в эту страну бывший премьер-министр Южной Кореи Ун Чан Чунг упомянул, что его родина уже сегодня является седьмой по величине и богатству экономикой мира среди стран с населением более 50 миллионов и с ВВП на душу населения более 20 тысяч долларов. И не исключено, что если в ближайшие пять-десять лет две Кореи все же объединятся, Южная Корея вырастет еще сильнее, резко, одним махом. Особенно учитывая то, как быстро смена политического режима привела к сильнейшей трансформации Центральной Европы, а также происходящее сегодня на Ближнем Востоке. Воссоединение Кореи «подкинуло» бы значительные запасы угля экономике, у которой нет собственных энергетических ресурсов, да и 24 миллиона дисциплинированных северян очень пригодились бы огромному рынку труда Кореи. А тем, кто сомневается, что южане сумеют успешно адаптироваться к закрытому коммунистическому обществу севера, я бы посоветовал вспомнить, насколько быстро они адаптируются к любым новым глобальным тенденциям.