Как рождается страх и как он умирает

Бывают ли драконы детьми? И еще — как родился страх, если было время, когда его не существовало, и как он умирает, если страх смертен? Вот каким тайнам сказки посвящена эта главка.

В древнегреческом мифе, пересказанном для детей нашей страны Корнеем Ивановичем Чуковским, храбрый Персей, странствуя по свету, однажды увидел несчастную девушку, прикованную к береговой скале. Персей хотел освободить ее. Но девушка взмолилась:

— Уходи! Уходи! Скоро вынырнет из моря дракон, страшное чудовище. Он проглотит и тебя и меня! Каждый день он подплывает сюда, взбирается на гору, рыщет по городу и пожирает без разбору и старых и малых. Чтобы спастись от него, жители города приковали меня к этой скале: дракон проглотит меня, насытится, и все остальные горожане останутся живы.

Персей не послушался девушки, говорит древний миф, он победил дракона.

Но жители города... Почему они, вместо того чтобы защитить девушку, приковали ее к скале? Почему они ждут героя, а пока покорно и подло отдают на съедение девушек? Или они и не ждут никого, даже и не мечтают об освобождении?! «Что ж, и к чудовищам привыкают», — думают они.

И тут пришло время переселиться в сказку замечательного современного сказочника Евгения Львовича Шварца, которая так и называется «Дракон».

... В несчастливый день постучался Ланцелот в двери дома архивариуса Шарлеманя. Завтра Эльзу, милую и прелестную дочь архивариуса, отдадут Дракону, который уже четыреста лет властвует над городом.

Вовремя, как раз вовремя пришел Ланцелот. Такая уж судьба у него: ходит он, бродит по миру и заступается за обиженных, за девушек и детей особенно, — ведь они вечно попадают то в плен к разбойникам, то в мешок к великану, то на кухню к людоеду.

Он участвовал в несчетном множестве сражений и был девятнадцать раз ранен легко, пять раз тяжело и три раза смертельно. Не так уж много крови осталось в его жилах. И кто поможет ему в битве? Недаром Дракон говорит:

— В моем городе только безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души.

Четыреста лет учил Дракон людей унижаться, продавать и предавать. И научил.

Собственно, горожане не так уж и ненавидят своего Дракона. Конечно, приходится раз в год отдавать ему девушку, но глухонемая душа на то и глухонемая, чтобы не слышать чужого горя, и слепая — чтобы не видеть его.

И ведь этот, свой Дракон защищает от других драконов, а они, может быть, еще куда хуже.

Да, никто не поможет Ланцелоту.

Боязливые жители города кричат вслед ему:

— Уезжайте прочь от нас! Скорее! Сегодня же!

Даже травят его собаками.

И все-таки он вызывает Дракона на бой.

И тогда... Тогда страх возникает в самом Драконе. В этом нет ничего удивительного. Истинная храбрость не уживается с жестокостью. Драконы трусливы, даже и огнедышащие. Запомним на всякий случай и эту тайну, которую столько веков повторяют сказочники.

Чтобы избежать сражения, Дракон передает Эльзе отравленный ножик. Один укол — Ланцелота не станет, и он будет править спокойно, как и все прошедшие четыреста лет.

Дракону необходимо, чтобы именно Эльза убила Ланцелота, — во всем городе, может быть, только у нее живая душа. А живые души опасны драконам, драконьей власти, всему проклятому драконьему делу; только они смертельно опасны ему.

Ядовитый нож в руках Эльзы.

Еще неизвестно, на что она решится, она и сама не знает этого. Не глухонемая, не мертвая душа у нее, но уснувшая. Ведь и Эльза долго дышала воздухом лжи. Уснувшая, озябшая, замерзшая душа.

— Эльза, я всегда говорю правду. Мы будем счастливы, поверь мне, — убеждает ее Ланцелот. — Ах, разве знают в бедном вашем народе, как можно любить друг друга? Страх, усталость, недоверие сгорят в тебе, исчезнут навеки, вот как я буду любить тебя.

Только теперь Эльза совсем оживет. И, прозрев, она швыряет в колодец отравленный Драконий нож: лучше умереть, чем предать любимого.

Дракону приходится сражаться с Ланцелотом. Одна за другой падают все три головы Дракона. Но и Ланцелоту не легко. Где-то далеко в горах лежит он, смертельно раненный.

И как это ни странно, как это ни страшно — ведь в городе ничто не переменилось после гибели Дракона. «Люди, раз примирившись с рабством, нелегко привыкают к свободе», — сказал мудрец.

Был у Дракона презренный холуй, готовый на все слуга — Бургомистр. Теперь ему приписывают победу. Бургомистр становится правителем города. «Да здравствует победитель Дракона!» — кричат горожане, когда он проходит по улицам. Садовник даже цветы приучил кричать эту здравицу. Правда, львиный зев каждый раз, крикнув «Да здравствует победитель Дракона!», показывал язык. Но кто обратит внимание на дерзкий цветок.

Ах, как быстро иногда души уродуются и гибнут; насколько медленнее и труднее воскресают они. Но все-таки ведь осмелилась Эльза швырнуть в колодец отравленный нож, осмелился львиный зев показать язык.

Осмелиться! В этом все дело. Видели же люди, как сражался Ланцелот: подвиг его отзовется в сердцах.

Дракон — тень труса на земле. Он рождается вместе со страхом и исчезает, когда рассеивается страх.

И, думая об этом, мы раскрываем мудрую сказку замечательного чешского писателя Владислава Ванчуры «Кубула и Куба Кубикула».

Сто лет назад, когда земля была молода и все верили сказкам, бродили по чешской земле из поселка в поселок медвежатник Куба Кубикула со своим ручным медвежонком Кубулой. Как-то расшалился медвежонок и, чтобы унять его, Куба Кубикула рассказал сказку о медвежьем страшилище Барбухе, у которого голова как у шершня, вместо когтей жала, а шуба из дыма.

Ночью проснулся медвежонок — что-то примерещилось ему, — страшилище тут как тут. И пахнет от него гарью; чем не дракон, только что маленький.

И уже не один глупый Кубула, но и славная его подружка, дочка кузнеца Лизанька, побаивается Барбухи. Пройдут годы, превратится медвежонок во взрослого медведя и Лизанька вырастет; что, если и страшилище это, Барбуха, вырастет в их сердцах? Как им жить тогда?

«Пчелы жалят того, кто их боится», — напоминает старая чешская пословица. «Твой страх делает смелым врага», «Страх больше самой беды», «Трусливый подгоняет убегающего», — вторят ей другие пословицы.

И еще: «Страх страшнее смерти!»

... Тихо в древнем государстве чехов и словаков. Если прислушаться к мертвой тишине, покажется, будто из-за каменных стен, из глубоких подвалов гестапо доносятся стоны тех, кого пытают фашисты.

Это уже не сказочный сон, а явь.

Год сменяется годом: сороковой, сорок первый, сорок второй... Ванчура мог бежать из порабощенной страны, но как оставить родину в самую тяжелую годину?!

По радио передают списки расстрелянных фашистами. Значит, надо работать и за тех, кого нет больше в живых. Ванчура помнит: «Трусливый подгоняет убегающих», но верно ведь и другое: один смелый останавливает тысячу потерявших надежду.

Пишет ли в эти тяжкие годы сказки Владислав Ванчура, лучший чешский сказочник, придумывает ли их? Или все его силы поглощены борьбой с фашистами? Но даже если мысли его сейчас бесконечно отдалены от сказок, каждый чех, взглянув в глаза Ванчуры, пожав его руку, без слов вспомнит историю о Кубуле и Кубе Кубикуле, и надежда затеплится в сердце.

... Нет, говорит сказка, не суждено Барбухе вырасти в дракона. Поумнела Лизанька, да и медвежонок подрос и кое-что начал понимать.

— Разве ты не знаешь, что я расплывусь и мне конец придет, как только ты меня бояться перестанешь? — жалуется страшилище Барбуха медвежонку.

Жалуется Барбуха, но никто не поможет ему. «Мы ведь знаем, что страшилища питаются страхом». Страхом, только им одним, питаются все страшилища на земле, а не только такие безобидные, как медвежий Барбуха, напоминает Ванчура среди ночи, какая опустилась на его страну и еще на половину мира. И напоминание его передается от человека к человеку.

А Барбуха из сказки, что с ним?..

— Я уже был с порядочную собаку ростом и сил набрался, а теперь еле двигаюсь.

И вот уже Барбуха меньше хорька.

— Я появился на свет на скорую руку, — жалуется он. — Приятели мои сделали меня кое-как тяп-ляп — из страха и воображения. Это не жизнь. Поглядите на эти ноги, на мою дымовую шерстку! Ну, могу я так ходить? Прошу вас, пошлите меня в какую-нибудь больницу либо в школу для страшилищ; пускай я тоже чем-нибудь приличным стану.

Барбуху увязывают в носовой платок — ведь он стал совсем крошечным — и отправляют к колдуну Бурдабурдеру. И хотя это не такая уж легкая работа даже для самого умелого колдуна, в конце концов злая шмелиная головка преобразуется в добродушную собачью морду, дымная шерстка — в теплую мохнатую шерсть. Кто бы теперь узнал в пуделе, помахивающем хвостиком — так на земле появились пудели, — вчерашнего Барбуху?!

Веселая сказка? Только ли веселая?

Вчитайтесь в нее, и вы услышите скорбный и гордый голос Владислава Ванчуры, повторяющий:

— Уничтожь страх в собственной душе, только тогда исчезнут, истают, подохнут с голоду все страшилища.

Еле слышный голос сказочника... Как пробиться этой правде в мире, превратившемся в нескончаемое поле сражения: взрываемом бомбами, расстреливаемом тысячами орудий, сожженном, распятом...

Но она пролетит из сердца в сердце, из страны в страну — и в этом, может быть, самое великое чудо из всех, какие знает старая Земля.

... В осажденном Ленинграде сказочник Евгений Шварц на минуту отложит перо и сам себе скажет:

— Да, в этом самое главное. Фашистского дракона люди победят, как бы тяжко ни приходилось нам сейчас. Но если страх останется в сердцах, рано или поздно появится другой дракон, может быть почти похожий на человека, как мой Бургомистр, но от этого еще более опасный. Самый главный подвиг — победить труса в самом себе: без этого бесцельны другие подвиги. Ванчура и его народ правы: страх страшнее смерти.

Евгений Шварц снова погрузится в работу, занимающую дни и ночи, отнимающую все силы, чтобы успеть предупредить людей.

Он закончит сказку, и на земле будет чуть светлее. Сказка его, как Ланцелот, придет вовремя и, обнажив меч, станет рядом со сказкой Ванчуры, бросая вызов врагам.

А голос Ванчуры вдруг пресекся.

Гестаповцы выследили его и 12 мая 1942 года арестовали.

O последних днях Ванчуры мы узнаем из рассказов его товарищей по заключению: «Он умирал так, как жил: гордо... с презрением к любым уверткам или компромиссу, с ненавистью ко всему подлому и нечистому. Умирал, как Владислав Ванчура. Двадцать дней его мучили, били плетью, пытали, но, возвращаясь в камеру, он слова никому не сказал о своих страданиях. Фашистские палачи не добились от него ни звука...»

1 июня 1942 года гитлеровское радио в Праге передало очередной список казненных; начинался он именем Владислава Ванчуры.

Нет, голос сказочника не прерывается; с каждым годом он разносится все дальше. И смерть не заставила его умолкнуть; значит, он бессмертен.

Каждый год он приходит к людям. Приходит в детстве, когда страх еще не утвердился в душе и уничтожить его легко, во всяком случае не нужно для этого проливать потоки крови, и возникают поколения, где не только герои, подобные Ланцелоту и самому Ванчуре, а тысячи людей с самого детства знают, что страх страшнее смерти.

И знают, что страх не вечен: он рождается, но он и умирает, исчезает в мире бесстрашных.

 

О мудрости

Настало время поговорить о мудрости. Конечно, речь идет о мудрости сказочной.

Когда Ланцелот пришел в дом архивариуса Шарлеманя и узнал, что несчастье нависло над семьей, живущей тут, он спросил Кота — больше никого не было:

— Им грозит беда? Какая? Ты молчишь?

— Молчу, — ответил Кот.

— Почему?

— Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, чем копаться в неприятном будущем.

Но ведь тот мальчик в сказке Андерсена не молчал, а крикнул:

«А король-то голый!» Значит, есть по меньшей мере два вида мудрости: мудрость Кота — назовем ее так в честь открывателя, хотя множество почтенных мудрецов, спокойно проживших век и почивших в глубокой старости, могли бы претендовать на честь ее открытия; и есть мудрость андерсеновского мальчика — мудрость прямодушия, простодушия; как правильнее ее назвать?

И есть еще другие виды мудрости, о которых нельзя умолчать.

Жил-был Король, рассказывает Мэри Поппинс, героиня английской сказочницы Памелы Трэверс. У него была красавица жена, Первый Министр, который помогал ему управлять королевством, Паж, который наливал чернила в королевскую чернильницу, и был хрустальный дворец; словом, он ничем особенным не отличался от других сказочных королей.

Однажды он сказал Королеве: «Твои глаза ярче звезд» — и взглянул на небо.

— Интересно, — задумался он, — сколько там звезд? Я, наверное, сумею их сосчитать. Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь...

И он считал до тех пор, пока Королева не уснула.

— Тысяча двести сорок девять, тысяча двести пятьдесят, — считал он, когда Королева проснулась.

С той поры Король только и делал, что считал, думал, собирал Сведения, Данные и Факты. И все сановники его, слуги, даже повара помогали ему считать и собирать Факты. Некому стало приготовить обед и вытереть пыль, так что хрустальный дворец скоро стал черным, как кусок угля, и ужасно печальным.

Король был так занят — всегда, дни и ночи, — что не оставалось даже секунды, чтобы выслушать жалобы подданных или взглянуть на Королеву. Шутка ли — сосчитать и продумать все на свете! Он думал о том, сколько в мире кроликов. Какой полюс больше — Северный или Южный. Можно ли научить свиней петь. Верно ли, что индюки происходят из Индии...

И, разумеется, он был ужасно раздосадован, когда однажды услышал шорох, отвлекающий от таких важных мыслей, и, взглянув, увидел прямо перед собой, на столе, Кошку.

— Кто ты такая? — сердито спросил Король.

— Просто Кошка, — ответила Кошка. — Четыре лапки, пятый хвост. Ну, и еще усы...

— Это я сам вижу! — оборвал ее Король. — Внешность для меня не имеет значения! Важно только одно — много ли ты знаешь.

— О, все на свете! — спокойно возразила Кошка, облизывая кончик хвоста.

— Как? — Король чуть не подавился от возмущения. — Тебе придется это доказать! Раз ты такая умная, как говоришь, я задам тебе три вопроса. И мы увидим... то, что увидим!

— Отлично! — согласилась Кошка. — Но потом буду задавать вопросы я. Это справедливо, верно? И кто из нас победит, тот и будет править Королевством.

— Прекрасно, — надменно сказал Король.

Кошка ответила на вопросы Короля — по-своему, конечно. Надо ли говорить, что это была особенная Кошка. Она совсем не походила на благоразумного шварцевского Кота; последнее обстоятельство никого не удивит.

Сказки всегда утверждали, что не может случиться такого, чтобы все кошки были серы. В мире нет ничего одинакового, этим он и прекрасен.

И наступил черед спрашивать Кошке. На первый вопрос вместо Короля ответил старик Министр, на второй — юный Паж.

— Я думала, вы умнее! — сказала тогда Кошка Королю. — Вот мой третий, и последний, вопрос: что сильнее всего на свете?

На этот раз у Короля не было никаких сомнений в правильности ответа.

— Тигр, — начал он неторопливо, — конечно, очень силен. Силен и слон, и лев. Не забудем о вулканах. И о морских приливах. Сильны, конечно, и лавины, и горные обвалы... И, пожалуй, землетрясения, а может быть...

— А может быть, и нет, — перебила Кошка. — Итак, кто скажет, что сильнее всего на свете?

На этот раз заговорила Королева.

— Я думаю, — сказала она негромко, — что сильнее всего — терпение. Потому что в конце концов терпение побеждает все.

Зеленые кошачьи глаза пристально взглянули на Королеву.

— Да, это так, — подтвердила Кошка.

И, обернувшись, она положила лапу на корону.

— Королевство — уже не ваше, — сказала Кошка. — И, поскольку вам они, видимо, вовсе не нужны, я беру к себе на службу этого мудрого старика — Министра, эту разумную женщину — вашу жену, и способного мальчика — вашего Пажа. Вчетвером мы прекрасно сумеем править Королевством.

— Но что станется со мной? — вскричал Король. — Куда мне идти? Как я буду жить?

— Сударыня, — поклонившись Кошке, сказал Министр, — выслушайте меня. Да, вы завоевали корону в честном поединке. Но я должен отклонить ваше предложение. Я честно служил Королю с тех дней, когда я был Пажом при дворе его отца. Будет ли он по-прежнему Королем или станет простым бродягой, я люблю его и останусь ему верен. Я не пойду с вами.

— Как и я, — сказала Королева, поднимаясь с золотого трона. — Я была с ним рядом, когда он был молод и красив. Я молча тосковала по нему все эти долгие, долгие годы. Мудр он или глуп, богат или нищ — я люблю его, и он мне нужен. Я не пойду с вами.

— Как и я, — сказал маленький Паж и заткнул пробкой бутылку чернил. — Этот дом — мой дом. И Король — это мой король, и мне жалко его. Кроме того, мне нравится наливать чернила. Я не пойду с тобой!

— Что ты скажешь на это, о Король? — спросила Кошка.

Но ответа не последовало. Потому что Король плакал.

— О мудрец, почему ты плачешь? — спросила Кошка.

Ах, вероятно, так горько он плакал оттого, что столько лет стремился к этой странной Мудреной Мудрости — как еще назвать ее? Плакал оттого, что чуть было не прошел мимо простой мудрости, которая ведома мальчику Пажу, старику и любящей женщине — Королеве. Мудрость любви, мудрость верности, простая человеческая мудрость.

... Две с половиной тысячи лет назад жил царь Кир. Он покорил Лидию, греческие колонии в Малой Азии, Вавилон и уничтожил тысячи вражеских воинов.

Об этом царе можно прочитать в каждом учебнике истории.

И в это же самое время на маленьком островке посреди Средиземного моря правил своим народом король Пансо. Он ничего не завоевывал, никого не уничтожал, и учебники истории не упоминают о странном короле.

Только, старая-старая притча — или сказка — донесла до нас его имя.

Однажды, рассказывает притча, на море разразилась буря, и царский корабль поспешил укрыться в тихой бухте маленького зеленого острова. Когда царь Кир спустился на берег, навстречу ему вышел седой старик с румяным, круглым лицом.

— Кто ты такой? — спросил царь.

— Пансо, король, — приветливо ответил старик и показал на маленькую корону, нарисованную золотым карандашом на старой соломенной шляпе, которую он держал в руке.

— А я — великий и непобедимый царь Кир! Тебе, конечно, знакомо мое имя? Во всем подлунном мире гремит хвала моей воинской доблести и мудрости правителя.

— Не извольте гневаться, ваше величество, но что мы можем знать — тут, на острове... Днем работаешь в поле, а вечером, когда сядешь отдохнуть, слышен только прибой, да шум ветра, и крики чаек...

— Покажи нам свои сокровища, что ты хранишь в королевской кладовой, — нахмурившись, перебил царь.

— Изволь! — ответил Пансо. И они спустились по земляным ступеням в подвал, где в углу стояла бочка с вином, лежали круглые сыры и румяные хлебы, а на крюках, вбитых в стену, висели окорока и колбасы.

— Это все твое королевское достояние? — спросил царь.

— О да! До осени хватит, а там поспеет виноград, и мы надавим нового вина.

— Вижу, ничего ты не скопил, — презрительно сказал царь, когда они вышли. — Но, может быть, ты обладаешь хоть мудростью?! Покажи мне Законы, по которым живет твой народ.

В это время двое пришли судиться.

— Король Пансо! — сказал один из пришедших. — Я купил у этого человека пустошь, стал там рыть землю и нашел клад. «Возьми себе, — говорю я ему, — этот клад: я купил у тебя пустошь, но не золото».

Другой отвечал:

— Я, как и ты, боюсь греха присвоения чужого. Я продал тебе пустошь вместе со всем, что находится на ней, от недр земных до высот небесных.

— Имеешь ты сына? — спросил король одного из них.

— Имею.

— А у тебя дочь есть? — спросил король другого.

— Есть.

— Пожените их друг на друге, а клад отдайте им в приданое.

Видя удивление царя Кира, король Пансо спросил его:

— Разве нехорошо я рассудил этих людей? А как в вашей стране решили бы подобный спор?

— Я, — ответил Кир, — отрубил бы обоим жалобщикам головы, а клад забрал бы в царскую казну.

— Светит ли солнце в вашей стране? — спросил Пансо.

— Светит, — ответил Кир.

— И дожди идут?

— Идут.

— А есть ли скот у вас?

— Есть.

— Проклятья достойны люди у вас, и только ради животных солнце светит и дожди идут у вас, — тихо сказал Пансо, бесстрашно глядя в глаза грозному царю.

... Хотя это не имеет прямого отношения к мудрости, может быть, следует заключить главку тем, что говорил о сказке музыкант и писатель Эрнст Теодор Амадей Гофман, известный всем детям, потому что он написал много прекрасных сказок, в том числе сказку «Щелкунчик», и известный взрослым, потому что все мы были детьми.

Одному человеку сказка нужна просто для отдыха, «чтобы потом, — как говорил Гофман, — с удвоенным вниманием вернуться к настоящей цели своего существования, — быть зубчатым колесом и исправно мотаться и вертеться». А другому?.. Другой — музыкант.

Первому не так уж важно, для чего именно «мотаться и вертеться», важно, чтобы исправно.

А второй слышит — для чего.

Первый нарежет лозняка у тихой речки, отнесет на рынок и продаст. Не все ли ему равно, замочат ли этот лозняк в соленой воде и из него получатся прочнейшие розги. Или чуткие и нежные пальцы сплетут из лозняка корзину, куда будут опускаться звонкие ягоды земляники, матовая брусника, черная, как агат, черника и цветы — ведь не так давно в лозняке пели соловьи.

Первый просто делает свое дело: исправно мотается и вертится. А второй? Второй — сказочник и музыкант. Он слышит, слышит музыку того, что творят человеческие руки, он слышит и свист розог, и песню цветов.

Как знать, может быть, и это поможет нам понять, кто же на свете безумен, а кто мудр...