Проснувшись наутро, Пипер лежал и млел в тихом ликовании. Его публикуют. Он едет в Америку. Он влюблен. Все его мечтания сбылись разом, как по волшебству. И совесть Пипера не грызла. Он встал, пошел в ванную и одобрительно поглядел на свое отражение: в нем явно проступали черты, прежде незаметные. Что он был обязан своим нечаянным счастьем чужому остеохондрозу — это он уже перешагнул. Гений его заслужил награду и вот получил ее. Долгие годы разочарований несколько притупили принципы, вдохновлявшие его ненапечатанные романы. К тому же недавно ему подвернулась автобиография Бенвенуто Челлини. «Каждый в долгу перед своим талантом», — сказал Пипер, бреясь, затуманенному отражению, мысленно добавив, что упускать удачу — значит пренебрегать фортуной. Да, и ведь еще Соня Футл!

Пипер был столь предан своему таланту, что на чувства к живым людям у него времени почти не оставалось, а какое было — тратилось на увиливание от хищных незамужних хозяек пансионов и на смутное обожание их молоденьких постоялиц. И все девушки, которые ему попадались, со второго слова обнаруживали полное безразличие к литературе. Пипер берег себя для великой любви, такой же, какая обуревала персонажей читанных им великих романов: для общения облагороженных умов. И Соня Футл, чувствовал он, была та самая женщина, которая его поистине оценила и с которой он мог установить подлинные отношения. Последние сомнения насчет поездки в Америку чьим-то дублером отпадали, раз Соня едет с ним. Пипер добрился, пошел на кухню и прочел записку от Френсика: он, мол, ушел в контору, а Пипер чтобы устраивался как дома. Пипер стал устраиваться как дома. Он позавтракал и понес свои дневник с бутылкой полуиспарившихся чернил в кабинет Френсика, где, за широким письменным столом, принялся выписывать лучезарный образ Сони Футл.

* * *

В отличие от Пипера, Френсик был настроен вовсе не лучезарно.

— Того и гляди, лопнет все это дело, — сказал он прибывшей Соне. — Ну, напоили мы бедолагу, ну, подписал он договор, а вот теперь возьмет да откажется, что тогда?

— Я ему откажусь, — сказала Соня. — Он у нас нынче получит аванс за поездку, а ты веди его к Коркадилам, кончай с договором на «Поиски». Пришьем намертво.

— Такую бы речь да в уста Хатчмейеру, — сказал Френсик. — Ишь ты, пришьем, говоришь, намертво. Опорное слово — намертво. М-да, а у меня, видишь ли, сомнения.

— Да ведь для него же стараемся, — сказала Соня, — Единственный способ протолкнуть «Поиски» в печать: ты что, знаешь другой? Френсик кивнул в знак согласия: не знает.

— У Джефри будет припадок, когда он увидит, что ему всучили. «Волшебную гору» в Ист-Финчли — это же глаза на лоб полезут! Почитала бы ты Пипера под Конрада в том же самом Ист-Финчли, поняла бы, чем торгуешь.

— Я подожду рецензий, — сказала Соня. — Пока что мы худо-бедно отхватили четверть миллиона, фунтов, Френзи, не каких-нибудь вшивых долларов. Ты об этом подумай.

— Я об этом и думаю, — сказал френсик. — А ты, наоборот, прикинь, что будет, если дело сорвется. Мы ведь в безработные попадем.

— Ничего не сорвется. Я тут звонила Элеоноре Бизли, заведующей телепрограммой «Книги, которые вы прочтете». С нею у нас расчеты особые. Так вот она согласилась втиснуть Пипера на будущей неделе…

— Нет, — сказал Френсик. — Этого не будет. Не дам я тебе Пипера никуда втискивать.

— Слушай, лапочка, — сказала Соня, — давай ковать железо, пока горячо. Заявит Пипер на всю Англию, что он автор «Девства» — и вляпался обеими ногами.

Френсик бросил на нее осуждающий взгляд.

— Вляпался обеими ногами? Чудесно. Ай да мы, не хуже мафии. И пожалуйста, не зови меня «лапочкой». Как угодно, только не «лапочкой». А насчет заявлений на всю Англию — как, по-твоему, это очень понравится Кэдволладайну и его безымянному клиенту?

— Кэдволладайн в принципе согласился на дублера, — сказала Соня. — Какие у него могут быть претензии?

— Есть, знаешь ли, разница между «в принципе» и «на деле», — заметил Френсик. — Он всего-то навсего обещал снестись по этому поводу с клиентом.

— Ну и что же?

— Пока ничего, — сказал Френсик, — и я даже как-то надеюсь, что тот запретит. По крайней мере хоть перестану разрываться между совестью и корыстью.

Но не суждено ему было перестать разрываться. Через полчаса пришла телеграмма:

КЛИЕНТ СОГЛАСЕН ЗАМЕЩЕНИЕ ТЧК АНОНИМНОСТЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО КЭДВОЛЛАДАЙН.

— Теперь что хотим, то и делаем, — сказала Соня. — Пойду соглашусь за Пипера выступать в среду и попробую устроить очерк о нем в «Гардиан». А ты давай к Джефри, чтоб сегодня обстряпать договор на «Поиски».

— Не так-то это просто, — сказал Френсик. — Джефри ведь думает, что Пипер написал «Девство», а Пипер «Девства» не только не писал, но даже и не читал…

— Вот и поведи его обедать, поднакачай, а там уж…

— Слушай, — сказал Френсик, — ты, может, это — займешься киднэппингом? У тебя получится.

* * *

Между тем Пипера вовсе не нужно было накачивать. Он пребывал в блаженном состоянии духа, обосновался у Сони в кабинете и многозначительно поглядывал на нее, пока она звонила туда-сюда, предлагая ежедневным газетам интервью с автором проданного за неслыханную цену романа «Девства ради помедлите о мужчины». По соседству Френсик занимался обычными делами. Он позвонил Джефри Коркадилу, договорился, что Пипер подъедет во второй половине дня, рассеянно выслушал скулеж двух авторов, бившихся над сюжетом, постарался их убедить, что все образуется, и отмахивался от своей интуиции, которая подсказывала ему, что с Пипером фирма «Френсик и Футл» зарвалась, Наконец, когда Пипер пошел в уборную, Френсик перехватил Соню.

— Чего это? — по-заокеански лаконично спросил он, выдавая тем самым свое смятение.

— «Гардиан» согласилась взять у него интервью завтра, а из «Телеграфа» говорят…

— Я про Пипера. Чего это он ухмыляется и глаза пучит?

Соня улыбнулась.

— А тебе в голову не приходило, что он, может быть, ко мне неравнодушен?

— Нет, — сказал Френсик. — Что другое, а это, упаси бог, не приходило.

— Тогда исчезни, — сказала Соня, перестав улыбаться. Френсик исчез и поразмыслил над этой нежданной и ошеломительной новостью. Он привык твердо полагать, что для нормальных мужчин Соня интереса не представляет, неравнодушен к ней один Хатчмейер, а Хатчмейер разбирался в книгах и женщинах, как свинья в апельсинах. Если Пипер в нее скоропалительно влюбился, то это совсем запутывало ситуацию, и без того, на взгляд Френсика, достаточно запутанную. Он сел за стол, соображая, что ему сулит влюбленность Пипера.

— Зато теперь мое дело сторона, — проворчал он и снова сунул нос в соседний кабинет. Но Пипер был уже там и глядел на Соню обожающим взором. Френсик вернулся к себе и позвонил ей. — Попался голубок, — сказал он. — Корми его с рук, ставь корытце и укладывай, если угодно, к себе в постельку. Человек одурел.

— Хочешь — ревнуй, не хочешь — не ревнуй, — отозвалась Соня, улыбаясь при этом Пиперу.

— Просто умываю руки, — возразил Френсик. — Не желаю участвовать в растлении невинности.

— Претит? — поддразнила Соня.

— Чрезвычайно, — ответил Френсик и положил трубку.

— Кто это звонил? — спросил Пипер.

— Так, один редактор издательства «Хейнеманн». У него ко мне слабость.

— Хм, — буркнул Пипер.

И пока Френсик обедал у себя в клубе, что бывало лишь, когда ущемляли его личность, тщеславие или остаток мужского достоинства, Соня потащила одурелого Пипера в «Уилерз» и пичкала его мартини, рейнским, лососиной и своим объемистым обаянием. За обедом он успел на разные лады сообщить ей, что она — первая женщина в его жизни, чья неотразимая физическая привлекательность равна духовной, женщина, созданная для него и к тому же сознающая истинную природу творческого акта. Соня отнюдь не привыкла к таким пылким изъяснениям. Дотоле редкие попытки соблазнить ее были немногословны и обычно ограничивались вопросом, даст она или не даст, так что методика Пипера, почти целиком заимствованная у Ганса Касторпа из «Волшебной горы» и для пущей живости сдобренная Лоуренсом, показалась ей обворожительной. Есть в нем что-то старомодное, решила она, и так это мило, так непривычно. К тому же Пипер, изнуренный писательскими трудами, был все же представителен и не лишен угловатого шарма, а Соне с ее комплекцией угловатый шарм требовался в самом неограниченном количестве. Словом, такси до Коркадилов ловила вконец раскрасневшаяся и разомлевшая Соня.

— Только язык там не слишком распускай, — предупредила она, когда машина колесила по лондонским улицам. — Джефри Коркадил — важная шишка, он привык сам разговаривать. Верно, он закидает комплиментами «Девства ради помедлите о мужчины», а ты знай себе кивай.

Пипер кивнул. В обновленном, радостном мире все было возможно и все позволено. Ему же, как признанному автору, кстати и подобала скромность. У Коркадилов он показал себя с наилучшей стороны. Вдохновившись видом чернильницы Троллопа под стеклом, он пустился описывать свою писательскую технологию, особо подчеркнул значение полуиспарившихся чернил, обменялся договорами на «Поиски» и ответил на похвалы «Девству», которое Джефри назвал первоклассным романом, очень уместной иронической улыбкой.

— Поразительно, как только он ухитрился написать эту похабную книжонку, — прошептал Джефри Соне на прощанье. — Я, знаете, ожидал увидеть какого-нибудь патлатого хиппи, а тут — милочка, да он же прямиком с Ноева ковчега!

— Не надо судить по наружности, — заметила Соня. — Дивная будет реклама для «Девства»! Я ему устроила выступление в программе «Книги, которые вы прочтете».

— Ой, какая вы умничка, — сказал Джефри. — А как американская сделка — это уже точно?

— Точнее некуда, — заверила Соня.

Они опять взяли такси и поехали на Ланьярд-Лейн.

— Бесподобно, — сказала она Пиперу. — Давай и впредь говори про ручки и чернила, рассказывай, как пишешь свои книги, и помалкивай об их содержании — тогда все будет в лучшем виде.

— О содержании, по-моему, и речи не было, — отозвался Пипер. — Я думал, что разговор пойдет совсем иначе, что мы больше коснемся литературы.

Он высадился на Чаринг-Кросс-Роуд и остаток дня листал книги в магазине «Фойлз», а Соня вернулась в контору — доложиться Френсику.

— Как по маслу, — сказала она. — Джефри он оставил в дураках.

— Ничего удивительного, — проворчал Френсик. — Дурацкое дело нехитрое. А вот погоди, как начнет его допрашивать Элеонора Бизли про изображение сексуального «я» восьмидесятилетней женщины… тогда все и ухнет.

— Она не начнет. Я сказала ей, что он избегает разговоров о завершенных вещах: пусть, мол, выспрашивает биографию и как он работает. А про перья и чернила у него выходит очень убедительно. Ты, кстати, знал, что он употребляет полуиспарившиеся чернила и гроссбухи в кожаных переплетах? Правда, странно?

— Скорее странно, что он не пишет гусиными перьями, — сказал Френсик. — Одно бы уж к одному.

— Вот-вот. Завтра утром — интервью Джиму Флосси для «Гардиан»; а «Телеграф» хочет дать очерк о нем в цветном приложении к вечернему выпуску. Я тебе говорю — телега покатилась.

Вечером, по пути к себе на квартиру, Френсик мог воочию убедиться, что телега и в самом деле покатилась. Газетные киоски оповещали: СДЕЛКА ВЕКА: ДВА МИЛЛИОНА БРИТАНСКОМУ РОМАНИСТУ.

— Какие сети мы сплетаем, когда обманывать решаем, — вздохнул Френсик и купил газету. Рядом с ним Пипер любовно поглаживал новоприобретенное увесистое издание «Доктора Фаустуса» в зеленой обложке и соображал, как использовать манновский симфонизм в своем третьем романе.