В отсутствие Веры Хорэс провел день замечательно. Ее настолько опечалило грядущее расставание с душкой сыном и предание его этой кошмарной Белинде, что она забыла вынуть ключ из замка в спальне, и Хорэсу удалось вытолкнуть его наружу на подстеленную газету и втащить внутрь. Пять минут спустя он нашел свою бритву в ванной, где Вера ее спрятала. Побрился, надел свой лучший костюм, поспешно упаковал чемодан, закрыл дверь в спальню на замок, ключ забрал с собой и торопливо покинул дом с улыбкой на лице.

То была не просто улыбка — то был оскал триумфатора. Впервые за все время брака Хорэс Ушли чувствовал себя свободным человеком — обновленным, отринувшим эмоциональные оковы, в которых держала его чертова жена.

Неделя, которую он провел в постели, имитируя безумие, — топотание и маниакальный хохот по ночам, когда Вера должна была прислушиваться, — ушла на раздумья. И Хорэс решил наконец, что с него хватит. Хватит с него Веры, ее чудовищных родственничков и этой тихушной твари, его сыночка. Он не вернется в банк. Не нужна ему зарплата, раз у него теперь нет никаких обязательств. Он годами откладывал деньги в частный пенсионный фонд, но еще больше сделал на биржевых играх — этот капитал лежал на номерном счете в швейцарском банке, и ни о том, ни о другом его клятая супруга не ведала. Теперь пусть сама хлопочет о себе и своем мерзком сыне.

Хорэс спустился по Селхёрст-роуд и, шагая мимо «Лебедя и сахарной головы», паба, в который он не имел обыкновения заглядывать и где его никто не узнает, зашел и заказал большой виски — отпраздновать.

Он уселся с выпивкой в дальний угол и задумался, каков будет его следующий шаг. Должен быть радикальным. Надо уезжать из страны, очевидно: Вере и в голову такое не придет. Она слишком боялась летать, да и сам он раньше не тяготел к полетам. Но теперь он — свободный человек, обновленный, и ему плевать, каким транспортом передвигаться, главное — чтоб как можно дальше.

Поскольку чета Ушли боялась летать, за рубежом они ни разу не были, и Хорэс понял, что ему перво-наперво нужно достать себе паспорт. Он толком не знал, как это делается, но стоило задуматься, что к чему, как у него возникло ужасное подозрение: придется заполнить уйму анкет, получить подписи на фотографиях у врачей или коллег по работе. Ему как-то раз пришлось ставить официальную визу на снимке некоего сомнительного типа по фамилии Дженкинз, младшего клерка, собиравшегося в Амстердам на свою холостяцкую вечеринку. Хорэс и первый-то шаг не мог осуществить быстро: в субботу фотобудка в почтовом отделении после обеда не работала.

Хорэс приуныл от такого ограничения свободы, но скоро взбодрился: ему в голову пришла свежая идея. Допив виски, он отправился в банк, отпер дверь и отключил сигнализацию. После чего заперся изнутри и вскрыл сейф с личными документами клиентов. Около часа он проковырялся во всяких завещаниях, старинных облигациях выигрышных займов, хрупких и поблекших любовных письмах, хранившихся в сейфовых ячейках, но в итоге нашел паспорт с фотографией, хоть как-то похожей на него. Может, и не идеальный вариант: паспорт принадлежал некоему мистеру Людвигу Янсенсу, родившемуся в Елгаве лет семьдесят назад, но тяжкий груз недавних событий отразился на внешности Хорэса, и при плохом освещении фотография должна была сойти за правду.

Покончив с этим делом, он закрыл двери, включил сигнализацию и двинулся дальше по главной улице, где сел в автобус до станции на Ист-роуд. Через два часа он вселился в дорогую лондонскую гостиницу под своим новым именем. Отныне он собирался обустраиваться с комфортом, а кроме того, здесь-то Вера точно не станет его искать.

В тот вечер Хорэс отменно поужинал и хорошенько упился в честь праздника собственного освобождения.

Наутро, завтракая в гостинице, он раздумывал, как бы ему покинуть Великобританию, не оставив никаких намеков на пункт назначения. Куда-нибудь в Европу. Паспорт-то у него теперь есть, но, попытайся он выехать, например, в Америку, это где-то зафиксируют, и его можно будет выследить. А выберись он в Евросоюз — и его уже не найдут. На границах между Италией и Францией или Германией никаких отметок, во всяком случае, не ставят.

Хорэс по-прежнему не был уверен, где бы ему спрятаться от жуткой супруги, на которой он столь полоумно женился. А также от сына, которого зачал и чье зеркально похожее на него обличье довело его до пьянства и чуть было не до помешательства. И лишь спустившись к стойке портье оплатить счет, он вдруг заметил статью в газете. Там говорилось, что Латвия входит в Евросоюз, и его это очень воодушевило. Значит, так тому и быть. И почему только он не подумал о Латвии сразу, как увидел паспорт Людвига? Все сходится. Из Латвии он мог отправиться в Польшу, потом — в Германию или куда угодно еще, не оставляя следов.

Хорэс оплатил счет наличными и пошел в турагентство, где объяснил, что у него страх авиаперелетов и он желает добраться до Латвии по морю.

— В Латвию морские лайнеры не ходят, а лишь пароходы, которые, в общем, перевозят грузы, — объяснил ему турагент.

— А почему тогда они называются грузопассажирскими?

— Мне всегда казалось — из-за того, что с пассажирами там обращаются как с грузом. Сразу предупрежу: размещение там такое, что потом не о чем будет рассказать родне.

Хорэс хотел было заметить, что рассказывать что-либо родне в его планы не входит совсем, но воздержался. Он забронировал билет, оплатил его и выбрался на улицу со всеми документами на руках. Его особенно порадовало, что турагент едва взглянул на его паспорт и тут же записал фальшивое имя. Все шло как по маслу.