На следующее утро настроение у него было довольно мрачное. «И как я сразу не догадался, что она это рагу неспроста приготовила. Хотела меня задобрить, а уж потом огорошить, – бормотал он, направляясь в Гуманитех. – Сдать комнату неизвестно кому, это же надо додуматься!» Этого Уилт боялся с тех пор, как они купили дом. До поры до времени Еве было некогда. Сначала она возилась с садом, потом искала целебные травы. Затем опробовала новомодные методы воспитания детей, перекраивала на новый лад кухню и переклеивала обои. Уилт было подумал, что про мансарду она забыла. Ан нет! Втихаря нашла квартирантку и молчок! Ну, надо же, черт возьми! Клюнул на это рагу, как карась на мотыля. Ева, когда захочет, здорово готовит. Уилт уже приканчивал вторую порцию рагу и бутылку своего лучшего бургундского, когда на него обрушились новости. Поначалу он даже не понял, о чем речь.
– Чего-чего? – тупо переспросил он. – Сдала мансарду одной немке, повторила Ева. – За пятнадцать фунтов в неделю. Тишину и порядок гарантирует. Ты ее даже не заметишь.
– Держи карман шире! Заведет себе кучу любовников, они будут шнырять здесь по ночам, весь дом провоняет жареными сардельками. Немцы только их и едят.
– Ничего не провоняет. У нее на кухне отличная вытяжка. А мальчиков пусть приводит, если они будут примерно вести себя.
– Отлично! Покажи мне хоть одного примерного «мальчика», и я тебе приведу верблюда с четырьмя горбами.
– Это не верблюд, а дромедар называется. – Ева применила свою излюбленную тактику запудривания мозгов, от чего у Уилта обычно ехала крыша и он начинал отчаянно спорить. Но сейчас фокус не удался.
– Правильно, дромедар, – подхватил Уилт. – С двумя ногами! Значит, по-твоему, я буду спокойно лежать и слушать, как прямо над головой мандрадер усатый по койке скачет?
– Не мандрадер, а дромедар, – поправила его Ева, – вечно ты все путаешь.
– Ну и хрен с ним! – прорычал Уилт. – Я знал, что так будет, еще когда твоя преподобная тетка преставилась и оставила наследство, а ты купила этот постоялый двор. Знал я, знал, что ночлежку здесь откроют!
– И совсем не ночлежку! И вообще Мэвис говорит, что раньше семьи были крупные, а невзгоды мелкие.
– Мэвис ли не знать! Ее Патрик только и делал, что приумножал чужие семьи.
– А Мэвис предупредила, что больше его выходки не потерпит.
– А я предупреждаю тебя, – сказал Уилт, – Малейший скрип кровати, звон рюмки, гитарный аккорд или смешок на лестнице, я сюда таких квартирантов наведу, что твоя мисс Шикельгрубер отсюда пулей вылетит!
– Не Шикельгрубер, а Мюллер. Ирмгард Мюллер.
– Постой, а обергруппенфюрер Мюллер – не дед ли ей? Тот самый, из гестапо…
– Ты просто завидуешь, – заявила Ева. – Если б тебя нормально воспитывали и не драли уши, чтоб в замочную скважину не подглядывал, ты бы сейчас не относился так болезненно к тому, чем занимаются нормальные люди.
Уилт свирепо уставился на Еву. Всякий раз, чтобы обломать Уилта, она напирала на его сексуальную неполноценность. После чего Уилт обычно капитулировал и отправлялся спать. Обсуждать свою неполноценность он не стал, так как пришлось бы на деле доказывать Еве обратное. А после такого рагу Уилту уже ничего не хотелось.
Ничего ему не хотелось и на следующее утро, когда он пришел в Гуманитех. Перед уходом в детский сад близняшки не поделили платье, а «Таймс» снова напечатала очередное ходатайство лорда Лонгфорда об освобождении из тюрьмы Майры Хиндли, женщины-убийцы. Она якобы перевоспиталась, стала доброй христианкой и вообще добропорядочной личностью.
«Тогда пусть сидит, где сидела, и перевоспитывает остальных!» – пробормотал Уилт в сердцах.
Другие новости тоже не давали повода для веселья. Инфляция опять поползла вверх, а английский фунт свалился вниз. Из Северного моря через пять лет выкачают весь газ. В общем, в мире, как всегда, бардак. А тут сиди и подыхай от скуки, пока этот Мэйфилд расхваливает курсы английского языка для иностранцев. Потом явятся коллеги и будут ныть, что их не устраивает составленное Уилтом расписание занятий. Самое противное в его новой должности было то, что приходилось торчать на работе остаток лета и придумывать, как преподаватели смогут находить свои группы в указанный час. Когда Уилт наконец придумал, оказалось, что он обделил заведующего кафедрой изящных искусств. Тот хотел читать лекции о сущности бытия только в 607й аудитории, а Уилт разместил там третью группу мясников. Вдобавок он не знал, как поступить с миссис Файф. Она его еще в прошлом году достала. Не может, видите ли, читать свои лекции на кафедре мехтехники по вторникам в 14.00, потому что ее муж… Короче, пришлось менять расписание. В такие минуты Уилт мечтал снова стать преподавателем и объяснять «Повелителя мух» газовщикам. Хотя, чего жаловаться? На нынешнем месте зарплата приличная. А деньги всегда нужны, особенно если живешь на Веллингтон-роуд. Составив один раз расписание, потом весь год можно было провести, погрузившись в мечты в своем кабинете.
На факультетских заседаниях он впадал в какое-то оцепенение, хотя в присутствии Мэйфилда, ухо надо было держать востро – того и гляди узнаешь, очнувшись, что на тебя повесили лишние лекции. А доктор Борд? Тот начала учебного года без скандала вообще не мыслил.
Так получилось и в этот раз. Доктор Мэйфилд открыл заседание гуманитеховского руководства и начал:
– Учебная программа должна быть строго ориентирована на обучаемого, причем особое внимание следует уделить развитию социально-экономического мышления.
Вот тут-то и вмешался доктор Борд.
– Ерунда! На моей кафедре учат наших английских студентов говорить по-немецки, французски, испански и итальянски. Мы не должны рассказывать всяким там иностранцам, откуда взялись их языки. Позволю себе также заметить, что насчет социально-экономического мышления доктор Мэйфилд не прав. Если позволите, приведу в качестве примера своих прошлогодних арабов. Экономическое мышление у них – позавидовать можно. Цену своей нефти знают. А в социальном смысле – дикари. Три года я безуспешно пытался их убедить, что неверную жену не следует забивать камнями.
– Перебивая докладчика, доктор Борд, мы сами себя задерживаем, – заметил проректор, – продолжайте, пожалуйста, доктор Мэйфилд…
И доктор Мэйфилд продолжил. Он говорил целый час, пока не был прерван деканом техфака.
– Тут кое-кого из моих преподавателей назначили читать лекции о достижениях британской технической мысли в XIX веке. Прошу прощения, доктор Мэйфилд, господа, но у меня на факультете работают инженеры, а не историки. Зачем заставлять их делать то, о чем они не имеют ни малейшего представления?
– Вот именно! – подхватил доктор Борд.
– А еще хотелось бы узнать, почему столько внимания уделяется иностранным студентам. А наши чем хуже?
– Пожалуй, на этот вопрос отвечу я, – вмешался проректор. – Местные власти урезали ассигнования нашему колледжу, и теперь мы самостоятельно финансируем некоторые бесплатные курсы и оплачиваем труд наших преподавателей. Естественно, для этого нужны деньги. За обучение иностранцы платят неплохо, вот и приходится набирать их побольше. Тут у меня финансовый отчет за прошлый год. Хотите знать, какие у нас доходы?
Изучать финансовый отчет желающих не нашлось. Умолк даже доктор Борд.
– При нынешнем состоянии британской экономики, – продолжал проректор, – большинство наших преподавателей сохраняют работу лишь благодаря иностранцам. И вообще пора уже подумать о том, чтобы открыть для них аспирантуру. Я думаю, статус университета нам не помешает. Выиграют все, надеюсь, вы согласны? – проректор обвел взглядом присутствующих.
Возражений не было.
– Раз так, доктору Мэйфилду осталось только распределить по кафедрам дополнительные курсы лекций, и в добрый час!
Доктор Мэйфилд раздал всем ксерокопии новых учебных планов. Уилт изучил свой и обнаружил, что ему подсунули «Развитие либеральных и социально-прогрессивных взглядов в английском обществе с 1688 по 1978 год». Он собрался было возмутиться, но его опередил завкафедрой зоологии.
– Тут написано: «Животноводство и земледелие. Селекционное разведение свиней и домашней птицы». Я что, это читать должен? Между прочим, этот курс имеет важное значение для экологии…
– И весьма «ориентирован на обучаемого», – хихикнул доктор Борд. – Я вам лучше могу предложить: «Роль постоянно действующих переменных в свиноводстве». Или вот еще неплохо: «Введение в основы процессов компостообразования».
– Только не это! – ужаснулся Уилт, услышав слово «компост».
Доктор Борд сразу заинтересовался.
– Жена никак не успокоится? – сочувственно осведомился он.
– Точно! Она в последнее время…
– Господа, может, сначала дадите мне высказаться, а потом Уилт расскажет нам о своих матримониальных проблемах, – вмешался завкафедрой зоологии. – Поймите наконец, не могу я читать лекции по животноводству. Я зоолог, а не скотник. Я в этом ни бельмеса!
– Надо смотреть шире, – возразил доктор Борд. – Если мы должны стать университетом, в чем я лично сильно сомневаюсь, давайте помнить: интересы Гуманитеха превыше всего!
– Борд, сначала загляните в свою бумажку, – ехидно посоветовал зоолог, – видите:
«Сперманентное влияние…»
– Машинистка ошиблась, – вмешался доктор Мэйфилд. – Следует читать: «Перманентное влияние семантического фактора на современные социологические учения». В списке обязательной литературы вы найдете труды Витгенштейна, Хомского и Уилкеса.
– Смотрите шире, Борд. Это же ваши слова, – напомнил завкафедрой зоологии. – Не хотите? Вот и я не хочу объяснять мусульманской аудитории, зачем разводить свиней в Персидском заливе. Я сам не знаю зачем!
– Господа, как я понимаю, в одном или двух случаях вас не устраивают наименования лекционных курсов. Не вижу проблемы, то, что не нравится, подчеркните…
– А лучше вообще вычеркните, – вставил доктор Борд.
Проректор пропустил это мимо ушей.
– Главное, чтобы, сохраняя общий объем лекционного материала, подавать его на уровне, доступном индивидуальному восприятию обучаемых.
– Про свиней все равно не буду, – уперся зоолог.
– И не надо. Рассказывайте что-нибудь простенькое из жизни растений, – предложил проректор.
– Господи, а я? Тоже должен рассказывать что-нибудь простенькое из жизни Витгенштейна? Год назад был у меня один тип из Ирака, он имени своего написать-то не мог. Ну куда такому про Витгенштейна? – развел руками доктор Борд.
– Надо бы еще кое-что обсудить, – робко заметил преподаватель английской кафедры. – Боюсь, будет проблема общения с японцами, а их у нас восемнадцать человек, со студентом с Тибета.
– Вот именно! – подхватил доктор Мэйфилд. – Языковой барьер. А знаете, было бы недурно провести с ними беседу по теме «Межъязыковая коммуникация». Это, кстати, должно понравиться Национальному совету по наградам за успехи в науке.
– Да плевать на этот ваш совет! Я уже устал повторять: этот совет – выгребная яма британской науки, – не унимался Борд.
– Спасибо, Борд, мы уже слышали ваше мнение, – перебил проректор. – А теперь вернемся к нашим японцам и юноше с далекого Тибета. Он ведь с Тибета, правильно?
– Вроде с Тибета, – осторожно ответил преподаватель английского. – Главное, не поймешь, что он говорит-то. Он по-английски, как я по-тибетски. И по-японски тоже.
Проректор испытующе оглядел присутствующих.
– Вероятно, тут вряд ли кто говорит на этом экзотическом языке?
– Я говорю, – признался завкафедрой изящных искусств. – Только не буду. Четыре года я проторчал у этих чертей в концлагере. Не хватало мне теперь еще с ними разговаривать. У меня с тех пор желудок ни к черту не годится!
– Может, возьмете тогда шефство над китайцами? И тибетца к вам запишем. Тибет же принадлежит Китаю. Сюда же пойдут четыре студентки из Гонконга.
– Тут-то мы и объявим набор на краткосрочные курсы повышения квалификации, – ляпнул доктор Борд, спровоцировав интенсивный обмен любезностями, затянувшийся до самого обеда.
Вернувшись к себе в кабинет, Уилт узнал, что миссис Файф опять не может заниматься с мехтехниками по вторникам в два, поскольку ее муж… Пошел новый учебный год, пошел, мать его! Он знал, что так оно все и будет!
Следующие четыре дня прошли в том же духе. Уилт сходил еще на одно межфакультетское совещание, провел семинар с подшефными учителями на тему «О пользе изучения гуманитарных основ» (по его мнению, слово «польза» здесь было вряд ли уместно), сам послушал лекцию «Опознание анашовой растительности и пристрастии к героину». Прочитал ее какой-то сержант из отдела по борьбе с наркоманией.
Наконец удалось все-таки угодить миссис Файф. Теперь она учила мехтехников по понедельникам с 10.00 в 29й аудитории. Там же занималась и вторая группа булочников. Все эти дни Уилт ходил мрачнее тучи: из головы не выходила Ева и ее проклятая квартирантка.
Пока Уилт боролся со сном в Гуманитехе, Ева настойчиво осуществляла свои планы. Мисс Мюллер приехала через два дня и поселилась в мансарде. Да так тихо и незаметно, что Уилт еще целых два дня ни о чем не догадывался, пока не заметил, что молочник принес не восемь бутылок, как обычно, а девять. Однако он не подал вида, а решил дождаться удобного случая и нанести удар по оккупантке. Но мисс Мюллер вела себя так, как и обещала Еве. Не шумела, домой возвращалась незаметно, пока Уилт был еще в Гуманитехе, а утром уходила только после него. На исходе второй недели Уилт уже было подумал, что худшие его опасения не оправдались. Проблема с квартиранткой вскоре отошла на второй план. Начался новый семестр, его ждали иностранные группы, а ему еще предстояло придумать лекции, которые достойно прозвучали бы в стенах «мэйфилдовской империи», как именовал Гуманитех доктор Борд.
«Ну, что, черт возьми, можно сказать про „развитие социально-прогрессивных взглядов в английском обществе, начиная с 1688 года“. Далеко мы ушли за это время, нечего сказать!» Он вспомнил группу газопроводчиков. Окончили Гуманитех, а как гоняли педиков, так и гоняют.