Семестр закончился. Преподаватели собрались в лекционном зале и изнывали от скуки, как прежде студенты на их занятиях. Сегодня место докладчика занял ректор. Минут десять он терзал слушателей тем, что, плохо скрывая истинные чувства, расшаркивался перед мистером Спайри с кафедры строительства, который наконец-то уходил на пенсию. Еще двадцать минут он сетовал на финансовые трудности и объяснял, почему о капитальном ремонте инженерного корпуса не может быть и речи – даже сейчас, когда неизвестный благодетель пожертвовал колледжу на приобретение книг невероятную сумму: четверть миллиона фунтов.
Уилт с каменным лицом сидел вместе с другими заведующими кафедр и делал вид, будто он тут ни при чем. Кто этот таинственный меценат, знали только он и ректор. Но им приходилось держать язык за зубами, поскольку это была государственная тайна. Дело в том, что нежданный подарок был платой за молчание Уилта. Об условиях этой сделки с Уилтом договаривались два издерганных сотрудника посольства США в присутствии двух жутковатых субъектов якобы из юридического отдела Министерства внутренних дел. Однако Уилта их зловещий вид не смутил. Он был чист перед законом, во время переговоров его прямо распирало от чувства собственной правоты. Ева разинула рот, услышав, что им предлагают новую машину. Однако Уилт отказался. С него хватит морального удовлетворения: пусть ректор мучается от того, что Фенландский колледж гуманитарных и технических наук вновь оказался обязан своим благополучием человеку, которого он, ректор, уволил бы с превеликим удовольствием. Отныне ему придется терпеть Уилта, пока сам не уйдет на пенсию.
* * *
Но близняшек держать язык за зубами не заставишь. Они с восторгом вспоминали, как обдали лейтенанта нашатырным спиртом и обсыпали охранников перцем, и порывались хвастать своими подвигами каждому встречному и поперечному. Ева по недомыслию попросила их дать слово, что они будут хранить молчание, но Саманта заупрямилась:
– А что такого? Мы просто помогали папе убежать от сексуальной тети.
– Будете распускать языки – придется помогать папе с мамой бежать из тюрьмы, – пообещал Уилт. – Сами знаете, что с вами будет, если родителей упрячут за решетку.
– А что с нами будет? – полюбопытствовала Эммелина, которой не терпелось устроить папе с мамой побег из тюрьмы.
– Будет то, что вас отдадут на воспитание злющим-презлющим приемным родителям. Всех четырех в разные семьи. Вы больше никогда друг друга не увидите и…
Уилт пустился живописать невзгоды и унижения, которые поджидают падчериц в приемных семьях. От этих кошмаров в духе Диккенса у близняшек душа ушла в пятки, а Ева даже всплакнула. Так Уилт одержал еще одну маленькую победу: никогда еще его слова не производили столь сильного впечатления на домашних. Конечно, это ненадолго, но пока близняшки осмелеют и разболтают о происшествии, их болтовня будет уже не так опасна, и к тому же им никто не поверит.
После этого разговора прежние подозрения Евы взыграли с новой силой. Ложась в постель, она спросила мужа:
– И все-таки почему ты полгода врал, что преподаешь в тюрьме?
Уилт ожидал этого вопроса.
– Ты же сама слышала, что говорили эти субчики из контрразведки про государственную тайну.
– Разведка? Они сказали – из Министерства внутренних дел. При чем тут разведка?
– Как же, Министерство внутренних дел! А ты и уши развесила. Это контрразведка. Да ты сама виновата. Отдала девчонок в самую дорогую школу для липовых вундеркиндов, а на какие шиши нам жить, если…
Спор затянулся за полночь, но Ева все-таки отстала. Она вспомнила, как рассыпались в извинениях сотрудники посольства, сообразила, что о посторонних женщинах не было сказано ни слова, и успокоилась. Слава Богу, Генри снова дома, а на происшествии в Бэконхите лучше поставить точку.
* * *
И вот Уилт сидит рядом с доктором Бордом и радуется своей скромной победе. Хоть он и натерпелся от чужой глупости и бестолковости, но последнее слово все-таки осталось за ним. Случалось, враги и обстоятельства брали его в оборот, однако Уилт в конце концов вышел победителем. Да, он победитель, а не преуспевающий зануда вроде доктора Мэйфилда или, хуже того, озлобившийся неудачник.
– Чудны дела твои, Господи! – изумлялся, доктор Борд, когда ректор наконец сел на место и преподаватели потянулись из аудитории. – Подарить книг на четверть миллиона! Беспримерный случай в истории британского образования! Обычно если миллионер расщедрится, то передает в дар самым никудышным студентам благоустроенные учебные корпуса А этот – просто гений.
Уилт промолчал. Очень может быть, что здравый смысл – та же гениальность.
* * *
В отделе дорожного движения полицейского участка Ипфорда, у терминала компьютера сидел бывший инспектор, а ныне сержант Роджер. Он пытался сосредоточиться на проблеме распределения транспортного потока и размещения стоянок между часами пик. Роджер еще не оправился от действия паралитического газа и от совсем уж убийственных действий старшего офицера, который под руководством главного констебля расследовал методы работы инспектора Роджера.
Откровения сержанта Ранка выставили Роджера не в лучшем свете.
– Инспектор Роджер дал понять, что радиоэлектронное слежение за машиной мистера Уилта проводится с санкции старшего офицера, – рассказывал сержант. – Я только выполнял приказ инспектора. То же самое касается дома Уилтов.
– Дома Уилтов? Это что же, у них и дома были установлены микрофоны?
– Так точно, сэр. Они и сейчас там. Нам оказали содействие соседи, мистер Геймер и его жена.
– Час от часу не легче, – пробормотал главный констебль. – Если об этом пронюхают бульварные газетенки…
– Едва ли, сэр, – успокоил его Ранк. – Мистер Геймер съехал, а миссис Геймер продает дом.
– Ну так уберите оттуда микрофоны! Да побыстрее, пока их не нашли, – прогрохотал главный констебль и принялся когтить Роджера. Во время экзекуции того чуть удар не хватил. Его разжаловали в сержанты, перевели в отдел дорожного движения и пригрозили, что если он еще хоть раз проштрафится, то угодит в собачий питомник, где на нем будут натаскивать служебных собак.
Но окончательно добило Роджера известие о том, что начальником отдела по борьбе с наркотиками назначен Флинт.
– По части наркотиков этому малому нет равных! – восклицал главный констебль. – Надо же, как ловко раскрыл дело.
У старшего офицера были кое-какие сомнения, но он оставил их при себе.
– Это у них фамильное, – глубокомысленно заметил он.
Во время суда «Ипфорд кроникл» и даже центральные газеты поминали Флинта каждый день. Столовая участка гудела от поздравлений. Вот он каков. Флинт Гроза Контрабандистов. А может, и Гроза Адвокатов. Как ни силилась защита доказать незаконность его методов – основания для этого имелись, – но Флинт был во всеоружии. Он засыпал присяжных цифрами, фактами, названиями, датами, предъявил доподлинные улики, и в конце концов победа осталась за ним. После дачи свидетельских показаний он вернулся на место, сохранив незапятнанной свою репутацию честного полицейского старой закалки. Поползновения защиты только настроили присутствующих в его пользу. Стоило сравнить бравого Флинта с темными личностями на скамье подсудимых – и становилось ясно, на чьей стороне правда. А уж судья и присяжные даже не колебались. Подсудимые получили кто девять, кто двенадцать лет, а Флинт – долгожданное повышение. Теперь он стал старшим офицером.
Отголоски разоблачений Флинта долетели туда, где газетной шумихи боялись как огня.
– Что? Она привезла наркотики из Калифорнии, от двоюродных братьев? – выдавил из себя лорд Линчноул, когда главный констебль при встрече рассказал ему о выводах следствия. – Быть этого не может! Наглая ложь!
– Увы, старина. Никаких сомнений. Она привезла зелье в бутылке из-под виски.
– Силы небесные! Я-то думал, она раздобыла его в своем треклятом Гуманитехе. Я был категорически против того, чтобы она там училась. А все мать виновата, лорд Линчноул замолк и отсутствующим взглядом обвел холмистую равнину. – Как, говоришь, называется эта пакость?
– «Формалин». А еще «ангельская пыль». Ее обычно курят.
– Не представляю, как это: формалин – и вдруг курят. Впрочем, женщин не поймешь, правда?
– Где уж их понять, – махнул рукой главный констебль.
Заверив приятеля, что в окончательном заключении криминалистов смерть миссис Линчноул будет представлена как несчастный случай, главный констебль откланялся и отправился выяснять отношения с женщинами, постичь которых ему было не под силу.
* * *
Из-за настырного интереса Роджера к семейству Уилтов больше всего пострадала авиабаза в Бэконхите. На подмогу к Мэвис Моттрем и «матерям против бомбы» стекались женщины со всей страны. Демонстрации у ворот стали многолюднее. Вокруг базы образовался целый лагерь из палаток и наскоро сколоченных лачуг. По телевизору то и дело показывали, как вполне добропорядочных пожилых англичанок одурманивают газом и, надев наручники, волокут к укрывшимся неподалеку машинам «скорой помощи». Понятно, что после таких сцен отношения американцев и Фенландской полиции изменились не в лучшую сторону.
Положение еще больше осложнилось, когда Мэвис и ее соратницы применили новую тактику. Они блокировали территорию для гражданских лиц, и изнывающие от скуки американки уже не могли отправиться в Ипфорд или Норидж за сувенирами. Каждая попытка выйти за ограду заканчивалась стычкой с «матерями». Иногда «матери» выпускали американок, но вернуться на базу не позволяли. Тогда схватки становились еще яростнее. Эти баталии так часто мелькали на телеэкранах, что в конце концов министр внутренних дел схлестнулся с министром обороны: они никак не могли договориться, кто из них должен поддерживать закон и порядок.
* * *
На самой авиабазе тоже многое переменилось. После того как на глазах генерала Бельмонта исполинский пенис совершил самообрезание, превратился в ракету и взорвался, начальника базы пришлось поместить в приют для умалишенных ветеранов. Там его пичкали успокоительным, и генерал, греясь на солнышке, предавался воспоминаниям о тех блаженных днях, когда его Б-52 бомбил безлюдные джунгли Вьетнама.
Полковник Эрвин вернулся в Вашингтон, привел в порядок облюбованный кошками сад и занялся выращиванием новых сортов душистых нарциссов. В оставшееся же время он использовал свои недюжинные способности для укрепления англо-американских отношений.
Тяжелее всех пришлось Глаусхофу. Его сослали на самый отдаленный и самый радиоактивный ядерный полигон Невады. Там на него возложили такие обязанности, что отныне Глаусхофу приходилось заботиться только о своей собственной безопасности. В общем-то, это и было его единственным занятием. Мона Глаусхоф прибрала к рукам лейтенанта Хару и подала на развод. Затем она поселилась в Техасе и зажила припеваючи на мужнины алименты. А Техас – это не то что промозглый Бэконхит. Тут солнце светит круглый год.
* * *
Солнце осветило и дом №45 по Оукхерст-авеню. Ева хлопотала по хозяйству и соображала, что приготовить на ужин. Наконец-то все идет на лад: Генри вернулся и теперь ведет себя, как и подобает главе семьи. Пылесося ковер на лестнице, Ева думала: «Надо будет летом пристроить близняшек и отдохнуть где-нибудь пару недель вдвоем». В самом деле, отчего бы не податься в Коста-Брава?
* * *
Но об этом Уилт уже позаботился. Когда в баре «Кот в мешке» Питер Брейнтри спросил его про планы на лето, Уилт заказал еще две пинты лучшего горького и безмятежно ответил:
– Я за этот семестр так намучился, надо хоть отдохнуть по-человечески. Ехать в какой-нибудь паршивый летний лагерь и дрожать, как бы девчонки опять не накуролесили, – слуга покорный. Я вот что придумал. Близняшек отправим в Уэльс, в спортивный лагерь для искателей приключений. Пусть себе лазают по горам, катаются на пони и доводят инструкторов. Умаются – присмиреют. А я уже снял домик в Дорсете. Поселюсь там и буду перечитывать «Джуда Незаметного».
– Не мрачновата книжка для отдыха?
– Зато полезная. Не грех лишний раз напомнить себе, что мир – сумасшедший дом и Гуманитех еще сравнительно сносное заведение. И потом, там очень хорошо показано, что безудержная жажда знаний до добра не доведет.
– Кстати, о жажде знаний. Как ты собираешься распорядиться тридцатью тысячами, которые чокнутый филантроп пожертвовал твоей кафедре на покупку книг?
Чтобы скрыть улыбку, Уилт отхлебнул пива. «Чокнутые филантропы». Питер ненароком подобрал очень точное прозвище для всей этой братии: американцев с авиабазы, помешанных на ядерном оружии, и образованных обормотов из госдепартамента, которые даже самого безобидного пантюха-либерала способны принять за изувера-сталиниста или агента КГБ. Наломают дров, а потом, чтобы загладить вину, выбрасывают миллиарды долларов.
– Первым делом подарю инспектору Флинту двести экземпляров «Мерзкой плоти», – решил Уилт.
– Флинту? Почему Флинту? Что он с такой уймой будет делать?
– Ведь это же он сказал Еве, что я поехал. – Уилт прикусил язык. Выбалтывать государственные тайны ни к чему. – Это премия. Первому полицейскому, который сумел поймать Неуловимого Сверкача. Уж больно заглавие подходящее.
– Заглавие-то подходящее, но двести экземпляров – не много ли? Сомневаюсь, что полицейский, будь он хоть трижды грамотный, захочет прочесть все двести экземпляров.
– Ну так пусть раздаст бедолагам с авиабазы. Они, небось, из-за Мэвис Моттрем уже на стенку лезут. Я с Мэвис кое в чем согласен, но вообще-то она самая настоящая кликуша.
– И все-таки у тебя еще остается целая куча денег на книги. Я, конечно, рад: кафедре английской литературы книги нужны. Но неужели кафедра навыков общения и…
– Забудь это название. С нынешнего дня она опять будет называться кафедрой гуманитарных наук. К черту заумные словеса. А Мэйфилд и прочая бюрократическая мразь пусть умоются. Теперь я буду гнуть свою линию.
– Ишь, как ты расхрабрился, – заметил Брейнтри.
– Да, – улыбнулся Уилт. – Я теперь храбрый.
И это была чистая правда.