Не могу сказать точно, сколько прошло времени, прежде чем я очнулась. Мое пробуждение не было похоже на простое переключение между забытьем и реальностью. Переход был медленным, границы беспамятства и сознания расплывались, создавая мутную взвесь из ярких снов, боли, темноты, неясных воспоминаний и редких моментов полного покоя.

Наконец я открыла глаза и обнаружила, что они готовы оставаться открытыми и меня не тянет снова в пропасть, как обреченного подводника. Зато действительность обрушилась на меня водопадом: слишком много информации, поступающей слишком быстро.

Прищурившись от резкого света, я поняла, что лежу на спине в кровати, которая может находиться только в больнице. Больницы выглядят одинаково и имеют один и тот же запах во всем цивилизованном мире.

На языке ощущался неприятный вкус. Нос и рот были закрыты кислородной маской. У меня было странное чувство, что я отделена от собственного тела. Но, по крайней мере, тело, от которого я себя чувствовала отделенной, у меня тоже было. Значит, собственная смерть мне привиделась.

Но мне не привиделась смерть Симоны.

Я зажмурилась и попыталась блокировать эти воспоминания, спрятаться от них. Я не была готова встретиться с ними открыто. Пока не готова. Ради эксперимента я попробовала пошевелить конечностями. Обе ступни отозвались, хотя, когда я двигала пальцами левой ноги, кто-то будто прожег дырку паяльной лампой в моем бедре.

Пальцы левой руки работали как надо, но правая, похоже, затруднялась ответить на простейшие команды мозга.

Я неподвижно замерла, стараясь не паниковать, затем предприняла новую попытку, говоря себе, что этому должно быть разумное объяснение. Может быть, я отлежала руку во сне. Черт, я же могла так лежать уже несколько дней — а может, и недель. Не удивительно, что моя гребаная рука онемела.

Она ведь затекла, только и всего. Я не была — не была — парализована. Закрыв глаза, я сосредоточила всю свою волю на том, чтобы пошевелить правой рукой. Как, черт возьми, можно сделать это сознательно? Мне никогда не приходилось думать об этом раньше. Идея протянуть руку за чем-нибудь всегда просто формировалась в мозгу, и, прежде чем я успевала это осознать, моя рука уже действовала в соответствии с импульсом.

Только сейчас этого не происходило.

Постепенно, вяло и неохотно, рука начала мне подчиняться. От движения, даже самого незначительного, плечо снизу вверх пронзила пульсирующая боль. Однако дискомфорт ощущался как-то приглушенно — видимо, сказывался эффект морфина.

Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула, с мазохистским наслаждением смакуя жгучий укол в ребра. Боль означала, что я, по крайней мере, способна чувствовать, и потому радовала. Ощущение было такое, будто меня повалили на землю и как следует отпинали ногами. Лекарства не избавили меня от боли, а лишь накрыли ее глухим защитным слоем. Видимо, они же вызывали легкую тошноту. От мысли, что вот-вот и в самом деле вырвет, меня бросило в холодный пот.

Где-то у подножия кровати раздался шорох бумаги, затем тихие шаги, и в поле моего зрения появился мужчина. Добротный, безупречно скроенный темно-синий костюм, сшитая на заказ рубашка, шелковый галстук.

— А, Шарлотта, — сказал мой отец без тени улыбки. — Я вижу, ты снова с нами.

Левой рукой я неуклюже стянула маску с лица. К тыльной стороне ладони была прилеплена бабочка, и я постаралась не перегнуть уходящий куда-то вбок катетер.

— Черт, должно быть, все очень плохо, если ты здесь, — выговорила я каким-то засоренным, простуженным голосом. — Кстати, «здесь» — это где?

Отец нахмурился. Он что-то держал в руках — вероятно, мою медицинскую карту — и сурово взирал на меня поверх очков в тонкой позолоченной оправе, но было трудно сказать, чем вызвано его неодобрение — моей руганью или моим легкомыслием. У меня никогда не получалось читать выражение его лица.

— В медицинском центре в Льюистоне, штат Мэн, — сообщил он. — Ты что-нибудь помнишь?

Я сглотнула.

— Помню, что в меня стреляли.

И что моего клиента убили на моих глазах… но в этом я не собиралась признаваться.

— А потом?

Я изо всех сил попыталась сосредоточиться, но воспоминания ускользали как дым. Чем настойчивее я их преследовала, тем быстрее они от меня убегали.

— Нет… ничего. Сколько я здесь нахожусь?

Отец колебался, как будто его ответ мог что-то изменить.

— Четыре дня.

— Четыре дня?

Мои конечности инстинктивно задергались, как будто кто-то им сказал, что будильник сломался и они опаздывают на работу. Мозг был набит ватой.

Отец снова бросил на меня взгляд поверх очков. Этот взгляд и рука, опустившаяся на мое плечо, мигом меня утихомирили.

— Шарлотта, — произнес он резким, кисловатым тоном, который я так хорошо знала. — Пожалуйста, не забывай, что в тебя стреляли — дважды. Первая пуля прошла всего в нескольких миллиметрах от бедренной артерии. Еще бы чуть-чуть — и ты бы без вариантов истекла кровью прямо там. Вторая пуля попала в лопатку и, изменив направление, пробила правое легкое. Тем, что ты вообще выжила, мы обязаны мастерству врачей «скорой помощи», которые занялись тобой на месте, и команде хирургов, которые на славу поработали уже здесь.

Конечно, мне не следовало забывать, что мое присутствие на этой земле продолжается благодаря людям его профессии и не имеет ничего общего с моей волей.

Отец подождал пару секунд, чтобы я прониклась сказанным, прежде чем он выпустит следующий залп.

— Попытка сделать что-либо без одобрения врачей может повлечь — и повлечет — за собой серьезные осложнения и замедлит процесс выздоровления. Ясно?

— Да, — пробормотала я, разбитая и беспомощная. И закрыла глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. — Яснее некуда.

Снова открыв глаза через некоторое время, по ощущениям — всего через пару секунд, я обнаружила, что за окном уже темно, а рубашка отца сменила цвет, хотя костюм на нем был все тот же. Кислородная маска исчезла, катетер остался на месте. Слева от меня находились мониторы, развернутые так, чтобы я не видела экранов.

— Они сказали тебе, когда я могу подумать о том, чтобы прогуляться? — спросила я, продолжая разговор с того места, на котором мы остановились.

Мне показалось, что по тонким губам отца пробежала едва уловимая улыбка.

— Осталось недолго, — ответил он. — Ты поймешь, когда будешь готова, Шарлотта. Я бы на твоем месте не спешил.

Отец указал на мою грудь, и я посмотрела вниз. Откуда-то сбоку выходила трубка и тянулась куда-то за край кровати. Боже, это как же меня накачали морфином, что я не заметила ее раньше?

— А это что еще такое? — слабо спросила я.

— Дренажная трубка, — пояснил отец. — Она наполняет твои легкие воздухом и ликвидирует остаточное кровотечение. Она пробудет там, пока легкое не придет в норму, — добавил он в качестве предупреждения. До этого времени ты привязана к кровати.

Я сделала неглубокий вздох и постаралась спросить как можно безразличнее:

— А мама тоже здесь?

Выражение замешательства на его лице само по себе тянуло на ответ. Нет, конечно, ее здесь нет.

— Она не…

— Что с Эллой?

Отец нахмурился из-за того, что я его перебила.

— Девочка? Она с бабушкой и дедушкой.

С бабушкой и дедушкой… С Лукасом и Розалиндой.

В моей голове снова вспыхнула картинка: Лукас прижимает к себе Эллу, используя ее для прикрытия. Не успела я и глазом моргнуть, как отец в два коротких шага оказался у кровати и вернул меня в лежачее положение.

— Успокойся, — велел он, — а то попрошу, чтобы тебе вкололи транквилизаторы.

Я оставила слабые попытки сопротивления.

— Не имеешь права, — возразила я, тяжело вздохнув, так как и сама понимала всю наивность этого утверждения.

Дверь находилась сзади и слева от меня, и ее частично закрывал один из мониторов. Я настолько отключилась от фонового шума телефонов, шагов и скрипа каталок по начищенному полу, что не услышала, как кто-то вошел в комнату, пока он не заговорил.

— Ага, пациентка начала демонстрировать боевой дух?

— Да, — сухо отреагировал мой отец. — Слишком боевой, на мой взгляд.

Мужчина весело захихикал и обошел мою кровать, появившись наконец в поле зрения. Он был высокий и крупный, но без лишнего веса, коротко стриженный; благородная седина подчеркивала темный загар. На воротнике рубашки под халатом виднелся желтый галстук-бабочка. Типичный самоуверенный хирург.

— Вы, должно быть, Ричард Фокскрофт, — уважительно сказал мужчина, и они с отцом обменялись рукопожатием — два равных, оценивающих друг друга профессионала. — Восхищаюсь вашей работой.

Отец снисходительно наклонил голову.

— Ваша работа, — кивнул он в мою сторону, — говорит сама за себя.

Врач громко рассмеялся, глубоким нутряным смехом.

— Да уж, этого у нее не отнимешь. Ну что, юная леди, — обратился он ко мне, — как мы себя сегодня чувствуем?

— Как будто нас подстрелили, — ответила я.

— Что ж, по крайней мере, с памятью все в порядке, — резюмировал он, все еще широко улыбаясь. — Позвольте сообщить приятную новость: мы успешно извлекли пулю из вашей спины.

— Я могу на нее посмотреть?

Врач удивленно поднял брови.

— Думаю, это лучше спросить у полиции.

Я сглотнула и поинтересовалась:

— Как скоро я смогу вернуться к жизни? — Я не совсем четко сформулировала свою мысль, но, думаю, суть вопроса он уловил.

— Вы получили серьезные ранения, — ответил он, впервые погасив улыбку. — Мы чуть не потеряли вас во время перелета. У вас было внутреннее кровотечение, и нам пришлось влить вам четыре дозы крови, чтобы стабилизировать состояние. Вы пережили гемопневмоторакс — это значит, что в грудной стенке открылось кровотечение и у вас отказало правое легкое. Вы, наверное, заметили, что у вас в груди все еще стоит плевральная дренажная трубка, но инфекции пока не наблюдается. Скорее всего, мы сможем убрать трубку через несколько дней.

Врач обошел кровать и поднял простыню, чтобы осмотреть мое изуродованное бедро. Я почувствовала кожей его холодные пальцы. Секунду спустя он удовлетворенно хмыкнул.

— С ногой попроще. Мы только почистили рану и промыли антибактериальным раствором. Первые несколько дней у вас и там стояла дренажная трубка — вы, наверное, не помните, — но сейчас рана хорошо заживает. В целом вам необычайно повезло. Ну и, разумеется, первоклассное лечение тоже сыграло свою роль. — Врач снова ослепительно улыбнулся. Ему стоило бы сниматься в рекламе стоматологических услуг. — Со временем, если приложите должные усилия, вы полностью поправитесь.

— У меня некоторые… э-э-э… трудности с правой рукой, — сказала я.

Врач кивнул.

— Мы этого ожидали. Пуля вошла в спину под углом и выбила довольно большой кусок из лопатки, прежде чем направиться в легкое. А по пути сильно повредила мышцы плеча. Они распухли и теперь давят на нервы руки. Как только опухоль спадет, вот увидите, все наладится.

— Но она вернется ко мне? — Попытка произнести это без жалостливой мольбы не увенчалась успехом.

— Да, — ласково утешил меня врач, — у нас есть все основания на это надеяться.

Я на мгновение закрыла глаза.

— Спасибо.

— На здоровье. Так вы сжалитесь над тем молодым человеком за дверью?

Я снова открыла глаза, бросила взгляд на отца и уловила слегка виноватое выражение на его лице.

— Над каким молодым человеком? — резко спросила я. Ну, по крайней мере, мысленно спросила резко. На самом-то деле с моих губ сорвалось лишь невнятное бормотание.

Брови хирурга удивленно взлетели вверх, и его глаза забегали между мной и отцом, как будто он понял, что сказал что-то не то. Но уже через пару секунд к нему вернулась привычная самоуверенность, и он утвердился в мысли, что никакой ошибки тут быть не могло.

— Ну как же, молодой человек из Англии, — пояснил он. — Приехал через день после того, как вас сюда привезли, и с тех пор сидит в коридоре.

— Шон, — сказала я, и что-то сломалось у меня внутри. От неожиданного, невероятного облегчения у меня брызнули слезы. Я чувствовала, как они текут по лицу, собираясь между щекой и подушкой. Раз прорвавшись, они хлынули безудержным потоком. Я все плакала и плакала, пытаясь не слишком содрогаться от рыданий, но тщетно: боль заставляла меня плакать еще сильнее, а плач усиливал боль.

— Я так понимаю, вы хотите его увидеть?

Я смогла только кивнуть в ответ, не в силах озвучить обвинения в адрес отца, который снова не подпускал ко мне Шона в тот момент, когда он был мне нужен больше всех.

В следующий раз, когда я открыла глаза, был уже день. Приподняв голову от подушки, я увидела Шона, сидящего в мягком кресле у моей кровати. Он подпирал голову рукой, поставив локоть на подлокотник, и крепко спал.

Даже во сне он выглядел угрожающе. Если бы не дорогие часы «Брайтлинг» на его запястье — и если бы он не был допущен в палату бесспорно авторитетным хирургом, — любая медсестра, заглянув ко мне и увидев Шона, немедленно позвала бы охрану.

Сначала я тихонько лежала и наблюдала за ним. Шон был в джинсах и простой белой футболке и явно не брился с утра. На фоне покрывавшей подбородок щетины его кожа казалась бледной; опущенные темные ресницы выглядели неестественно длинными.

Много лет назад в моей жизни был момент, когда мне было больно, я была напугана и унижена и каждый день молилась о том, чтобы проснуться однажды в военном госпитале и увидеть, что этот мужчина сидит у моей кровати. Но он так и не пришел. Он даже не знал, что со мной случилось, — узнал гораздо позже… слишком поздно.

Тогда наши отношения были тайными, запретными. Шон был одним из моих инструкторов, и любой намек на нашу связь разрушил бы карьеру обоим. После зверского нападения на меня, но до того, как состоялся этот фарс военного трибунала и я оказалась в опале, — когда я все еще наивно полагала, что меня ждет какое-то будущее в армии, — я не осмеливалась спрашивать о нем. Иногда я гадала, изменилось ли бы что-нибудь, если бы я дала о себе знать раньше.

Было странно лежать в больнице при похожих и в то же время совсем других обстоятельствах, проснуться и увидеть, что Шон сидит у моей кровати. Конечно, я испытывала глубокую благодарность за то, что он рядом. Как только врач сообщил о его присутствии, я почувствовала, как с меня свалился огромный груз ответственности, который давил на грудь гораздо сильнее, чем отказавшее легкое.

Но вскоре облегчение сменилось тяжелым чувством вины. Ведь мне доверили задание, а я его с треском провалила. Я осталась жива, а Симона — нет. И еще Элла…

Нет, лучше и не думать о том, что сейчас происходит с Эллой.

Должно быть, от подобных размышлений у меня участилось дыхание, потому что в этот момент глаза Шона дернулись под веками и резко открылись, ясные, как будто он и не спал вовсе.

Шон заметил, что я смотрю на него, и без колебаний улыбнулся.

— Привет, — сказала я.

— Привет, Чарли, — мягко отозвался он. — Как ты?

— Прекрасно, — слабым голосом ответила я. — Но, надеюсь, ты простишь меня, если я не пойду сегодня на танцы.

Шон удивленно приподнял бровь.

— Ты танцуешь?

— Только когда напиваюсь.

— В таком случае, — сказал он, зажигая одну из своих медленно тлеющих улыбок, — напомни мне угостить тебя дешевой выпивкой при первой же возможности.

Тут мы оба замолчали, исчерпав запас реплик для светской беседы.

— Как думаешь, — начал он, подавшись вперед и опираясь руками на колени, — ты уже готова дать краткий отчет?

— Пожалуй, — с откровенной неохотной согласилась я. — Полагаю, все это доставило немало хлопот.

— Бывало и похуже, — ответил Шон, устало улыбнувшись. — Полицейские, кстати, очень настойчиво выражали намерение с тобой поговорить о том, что случилось, но твой отец держал их на расстоянии так же успешно, как меня.

— Я не знала, что ты здесь, пока мне не сказал хирург, — зачем-то принялась я оправдываться.

— Все в порядке. Мне казалось, будет не очень хорошо, если я вырублю твоего дорогого папочку прямо в коридоре. По крайней мере, мне позволили подождать в холле, а не на парковке.

— Извини.

— Да брось, — пожал плечами Шон. — Ты не хуже меня знаешь, что наши с ним чувства взаимны.

Я коротко пересказала события, которые произошли между моим последним звонком Шону и падением в овраг, стараясь сохранять максимальную беспристрастность и объективность.

Шон почти не прерывал меня, предпочитая, чтобы я изложила историю своими словами. Только деликатно помогал наводящими вопросами, если я сбивалась. Мне приходилось почти физически напрягаться, чтобы заставить свой мозг сконцентрироваться и не упускать нить повествования. Иногда паузы затягивались на несколько секунд и даже минут, прежде чем я находила в себе силы продолжить. К тому моменту, как рассказ был окончен, я вся дрожала и покрылась испариной; кроме того, у меня ужасно разболелась голова — адская боль пульсировала за левым глазом. Нижнюю часть правого легкого будто тянул вниз тяжелый камень.

Когда я замолчала, Шон некоторое время сидел, не произнося ни слова, и смотрел, нахмурившись, в одну точку на изголовье кровати.

— Повтори-ка, что сказала Симона, когда ты увидела ее в доме Лукасов, — попросил он наконец.

— Кричала, что он его убил и она это видела. И еще что любила его. Потом назвала его гребаным ублюдком, и тогда Лукас бросился бежать.

— Значит, она…

— Чем это вы тут заняты? — Голос отца, появившегося в дверях, звучал слишком холодно даже для него.

Черт, надо срочно попросить, пусть подвинут это гадское оборудование, чтобы визитеры меня так больше не пугали, неслышно выползая из ниоткуда.

Шон тут же поднялся.

— Мы просто разговаривали, — произнес он невероятно почтительным тоном, за которым обычно прятал глубокую неприязнь к собеседнику.

Отец подошел к кровати, так что я наконец смогла его увидеть, и бегло окинул меня взглядом. Впрочем, ему определенно было все равно, что написано на моем лице.

— Ей нужен отдых и никаких эмоциональных потрясений, — категорично произнес он.

— Жаль, что вы только сейчас пришли к этому выводу, — пробормотал Шон.

Лицо отца побледнело под загаром. Они сошлись почти вплотную. Шон был выше и шире и излучал угрозу, заставлявшую людей освобождать места рядом с ним в переполненном баре. Но мой отец за три с лишним десятка лет достиг вершин одной из самых жестких профессий и по дороге превратился в безжалостного высокомерного деспота. Пока в ход не пошли кулаки, на мой взгляд, эти двое ничем друг другу не уступали.

— М-м… это закрытая вечеринка или любой может присоединиться? — Сзади меня раздался новый голос, который выдавал выходца из Новой Англии, а эти саркастические нотки могли принадлежать только копу.

— Чем больше народу, тем веселее, — устало ответила я, закрывая глаза. — Вы захватили с собой что-нибудь выпить?

Незнакомец усмехнулся.

— В этом месте, мэм, бутылки в основном наполнены такими жидкостями, которые вам не захочется пить.

— Шарлотта, ты не в состоянии сейчас отвечать на вопросы, — предупредил отец. Открыв глаза, я увидела, что он пристально на меня смотрит.

— Возможно, нет, — слабо улыбнулась я, — но мне все равно придется рано или поздно поговорить с полицией.

Отец засомневался.

— Смотри, чтобы они тебя не слишком утомили.

— Если это и произойдет, я просто вырублюсь в их присутствии, — ответила я. — И насколько я знаю, им больше не разрешается бить свидетелей.

— Они не будут ее запугивать, — с холодной уверенностью произнес Шон, заслужив очередной косой взгляд. Пару секунд спустя отец медленно кивнул, явно недовольный тем, что вынужден заключать с Шоном какие бы то ни было соглашения.

— Да, — уголки его рта чуть дрогнули, — полагаю, не будут.

Засим он повернулся и вышел. С таким видом, будто вовсе и не потерпел поражение, а просто его ждут дела поважнее.

Разговорчивый полицейский подошел ближе, и я смогла наконец его увидеть. Он был среднего возраста и крупного телосложения — скорее всего, проводил много времени в спортзале, чтобы не растолстеть. В Англии я бы приняла его за регбиста — все сходилось, вплоть до сломанного носа. Здесь же я предположила, что он играл в американский футбол, причем наверняка нападающим. Спортсмена сопровождала жилистая темноволосая женщина невысокого роста, с суровым, неулыбчивым лицом. Наверное, напарники. Детективы, раз в штатском.

Оба пододвинули стулья к кровати и завели рутинную волынку: представились, показали значки. Мужчину звали Бартоломью, женщину — Янг.

— Вообще-то мы бы хотели побеседовать с вами наедине, мисс Фокс, — подчеркнула Янг, взяв инициативу в свои руки, чтобы мы не подумали, будто она ниже Бартоломью по статусу.

Я покосилась на Шона.

— Если он уйдет, — сказала я, — то уйдете и вы.

Шон оскалился, и оба приняли мученический вид, как будто им объяснили, что, если они не хотят, чтобы ротвейлер спал на диване, им придется стащить его самим.

— Мы правильно поняли, что вы работали телохранителем мисс Керз? — спросила Янг, и неприкрытый скептицизм в ее тоне тут же заставил меня пожалеть о том, что я согласилась поговорить с ними.

— Да, это так, — ответила я.

Женщина-полицейский насмешливо приподняла бровь и изучающе оглядела меня, особо задержавшись на трубках и катетерах.

— Как долго вы выполняли эту работу?

— Достаточно долго, — ответил за меня Шон, уставившись в упор на двух детективов. Они тоже были не новички в своей профессии и наверняка успели выше крыши наобщаться с убийцами и гангстерами, но под неподвижным взглядом Шона оба испытывали явный дискомфорт.

— Мы полагаем — исходя из того факта, что вам попали в спину, — вы не видели, кто в вас стрелял.

— Нет, не видела.

— Но у вас есть соображения на этот счет?

Я сделала вдох, слишком глубокий, так что пришлось подождать, пока отступит колющая боль в груди.

— Не знаю, — твердо сказала я. — Как вы правильно заметили, пуля попала мне в спину. Я не видела, кто нажал на курок.

Бартоломью вздохнул, шумно и небрежно выпустив воздух, чем вызвал у меня черную зависть.

— У нас на руках результат предварительной баллистической экспертизы, согласно которому пуля, извлеченная из вашего тела, была выпущена из пистолета мисс Керз, — сообщил полицейский и подождал, пока я осмыслю этот факт. — У вас нет предположений, с чего мисс Керз пришло в голову подстрелить своего собственного телохранителя?

— Не знаю, — повторила я. Потом задумалась. — А есть вероятность, что из пистолета стреляла не она?

— Ну, на оружии были найдены ее отпечатки, а на ее одежде — остатки пороха, это подтвердил анализ. Обычно для присяжных этого достаточно, — ответил Бартоломью. — Но нам, конечно, хотелось бы иметь представление о ее мотивах.

— Мне тоже, — сказала я. В уме я медленно прокручивала минуты до того, как в меня выстрелили. Снова увидела, как целюсь в голову Лукаса и как затем поднимаю дуло пистолета, убрав палец с курка. Даже при свете луны должно было быть ясно, что я не собиралась стрелять.

Неужели поэтому Симона и выстрелила? Я вспомнила, с каким бешенством она кричала там, в подвале, что Лукас скотина и что она любила его и доверяла ему. Это был отчаянный голос человека, которого предали. Я не верила, что ее первые два выстрела предназначались мне — или вообще кому бы то ни было. Но там, в лесу, все обстояло иначе, несмотря на то, что совсем рядом находилась Элла.

И кого на глазах у Симоны убил Лукас? Джейкса? Именно это вызвало у нее такую ярость? Почему? Ведь она была знакома с Джейксом всего один день.

— Из разговора с миссис Розалиндой Лукас мы поняли, что Симона приехала в их дом с дочерью Эллой и своим вторым телохранителем мистером Джейксом в состоянии некоторого возбуждения. Вы можете пролить свет на его причины?

— Нет. Я получила сообщение на мобильный от Джейкса. Телефон должен быть где-то здесь, если хотите проверить. Он сказал, что Симоне позвонил ее отец, что она хочет поехать к нему домой, злится и не желает меня ждать. К моему приезду Джейкс лежал мертвый под лестницей, а Симона угрожала пистолетом Лукасу и его жене в подвале.

— Но вы не знаете почему?

— Мне не известно ничего, кроме того, что я уже вам сообщила, — вяло ответила я. Горло саднило от разговоров, мне отчаянно хотелось пить. Чтобы это были не просто кубики льда и крошечные глотки жидкости, которыми меня упорно дразнили медсестры, а огромный, бездонный стакан ледяной воды. Желание обрести способность нормально глотать, чтобы напиться вдоволь, быстро превращалось в навязчивую идею.

Янг нахмурилась и заглянула в блокнот, который лежал у нее на коленях.

— Нам стало известно, что мисс Керз потратила много времени и денег, пытаясь найти своего отца. У вас есть версия, почему она вдруг так радикально изменила свое отношение к нему?

— Возможно, — ответила я и посмотрела на Шона в поисках поддержки. У нас не было времени обсудить какие-либо гипотезы, и мне очень не хотелось озвучивать их сейчас, пока они еще не проверены, но я не видела другого выхода. — Мы уехали из дома Лукасов, потому что накануне ночью в дом проникли преступники.

Янг пролистала страницы блокнота, посмотрела на своего напарника и коротко махнула рукой, как бы говоря, что ничего подобного в ее записях нет. В ответ Бартоломью так пренебрежительно закатил глаза, что я немедленно выпрямилась на кровати.

— Мы не сообщали об этом в полицию. Но вы же наверняка заметили, что в окне на лестничной площадке второго этажа совершенно новое стекло?

Янг снова проверила свои записи.

— Я не помню в доме никаких повреждений, за исключением пары свежих пулевых отверстий в подвале, — осторожно возразила она. — И мистер и миссис Лукас не упоминали о взломе.

— Симона не хотела, чтобы информация об этом просочилась в газеты. Папарацци достали ее еще перед отъездом из Англии.

— Погодите-ка, — встрепенулся Бартоломью. — Вы хотите сказать, что не сообщили в полицию о серьезном преступлении только из-за того, что мисс Керз не хотела, чтобы оно попало в газеты?

В голосе полицейского звякнул металл, и Шон тут же оборвал его:

— Симона только что выиграла кучу денег. Чарли решила, что взломщики, возможно, пытались похитить ребенка. Если бы эта история попала в прессу, Элла оказалась бы в еще большей опасности.

— Кучу денег? — переспросил Бартоломью. — Это сколько?

— Несколько миллионов, — коротко ответил Шон, сильно преуменьшив сумму выигрыша, но даже озвученное количество заставило полицейского вздрогнуть от удивления. — По словам ее банкира, перед самым вылетом из Англии Симона составила завещание. В случае ее смерти все деньги наследует Элла. — Шон бросил взгляд в мою сторону. — Я вчера обсуждал это с Харрингтоном. В завещании много оговорок, но если бабушка и дедушка Эллы станут ее законными опекунами, они смогут контролировать ее наследство.

Я знала, что Лукас был в курсе богатства Симоны — практически с самого начала. Но если он вышел с ней на связь исключительно ради финансовой выгоды, зачем он явился в отель и чуть ли не умолял меня увезти ее в Англию? Почему отказался от предложения Симоны? Если только он не знал, что скоро все примет крутой оборот…

Я вспомнила, что сказал мне Вон в ресторане перед тем, как я ушла. Он спросил, выяснила ли Симона правду о Греге Лукасе. Какую правду? Что он такого сделал?

— Мы поймали одного из парней, которые проникли в дом, но Лукас его упустил, — вернулась я к прерванному повествованию. — Может быть, Симона выяснила — понятия не имею как, — что Лукас каким-то образом несет ответственность за взлом, поэтому и сорвалась. Кстати, что случилось с Джейксом?

Сознание начало уплывать, и связная речь давалась все труднее. Я еле вникла в ответ Бартоломью.

— Ему сломали шею.

— По имеющейся информации, Лукас в прошлом служил в десантных войсках специального назначения, — выдавила я. Веки сомкнулись помимо моей воли, и я силой заставила их снова открыться. Перед глазами все плыло. — Один из первых навыков, которым учат в спецназе, — это как сломать человеку шею. Буквально на первом занятии, да, Шон?

Полицейские обменялись взглядом, значение которого я не уловила.

— Патологоанатом считает, что повреждения Джейкса соответствуют падению, — осторожно заметила Янг.

— О’кей, — медленно произнесла я. У меня уже заплетался язык. — Но что если Лукас — не отец Симоны? Его партнер Феликс Вон что-то знает. Вы разговаривали с ним? Только…

Янг перебила меня на полуслове:

— Мистер Вон любезно ответил на наши вопросы, но ничем нам не помог.

Мне вспомнилось, как Вон засмеялся, когда я задала ему тот же вопрос о Лукасе. Все не так просто, сказал он. Почему?

— Если Лукас — не отец Симоны, это послужило бы серьезной причиной для ссоры между ними. Симона была почти абсолютно убеждена в обратном, но они должны были пройти тест на ДНК, чтобы все подтвердить, — пробормотала я. — Если она выяснила, что он не тот, за кого себя выдавал, то вполне могла бы так бурно отреагировать. Мне никогда особенно не нравилось, что он…

— Тесты уже вернулись из лаборатории, — вмешался Бартоломью. — Они положительные, и наша лаборатория провела свои собственные независимые анализы, для верности. — Полицейский помолчал. Он словно был разочарован тем, что я предложила такие слабые доводы в оправдание неожиданного безумия Симоны. — Насколько можно верить современной науке, Грег Лукас определенно приходится Симоне отцом.