Алексей прислушивался к звукам спящей квартиры. Странное было чувство. В его доме ночует молодая красивая женщина, а он испытывает только бесконечную нежность. Наверное, все дело в поведении этой самой женщины, которая никоим образом его не провоцирует, а ведет себя в высшей степени целомудренно. У себя дома он чувствовал себя свободнее, должно быть, стены помогают. В ее квартире тоже было ничего, но он все время контролировал себя: то ли говорит, так ли себя ведет, не вторгается ли в запретную территорию ее существования. Сейчас они поменялись ролями. Она, конечно же, испытывает неудобство, но деваться ей некуда, поэтому и согласилась поехать к нему. Вообще-то, проще было отправить ее к брату. Дом элитный, охрана круглые сутки, мышь не проскочит, но он так за нее боялся, что никому не мог доверять. Может быть, это и есть любовь? Не то мутное, как болото, вожделение, которое он испытывал к бывшей жене, а вот эта прозрачная нежность и постоянный страх – как бы чего не случилось. Должно быть, так любят детей. Тишина в доме прерывалась только звуками, доносившимися из открытой форточки. Во дворе тихо переговаривались соседские подростки. Мальчишки выросли как-то незаметно, ведь совсем недавно, кажется, пошли в первый класс. А теперь, смотри-ка, судя по доносившимся репликам, водили барышень в кино. У всех жизнь, как жизнь – дети подрастают, жены дома ждут, а он должен преступников ловить. Ну, ничего. Вот этого убийцу поймает и сделает Наталье предложение. И дочка сразу появится – Полина Алексеевна Пронина. Он же ее сразу усыновит, как только они с Натальей поженятся. Наверное, свадьбу надо будет играть. В ресторане. Господи, размечтался. А почему нет? Только бы он Наталье так же нравился, как она ему. Наверное, даже ее братья не будут против их брака, хотя, может быть, им нужен кто-нибудь побогаче. Ладно, с этим потом, а пока – за дело.

Значит, получается какая-то чехарда с накладными: то одна валюта, то другая. А если дело в этом? Ведь можно сыграть на разнице курсов, то есть на том, что доллар стоит в тридцать раз дороже рубля. Значит, если в счете, скажем, стояло пять тысяч рублей, а рубли таинственным образом превратить в пять тысяч долларов, то рублей будет уже сто пятьдесят тысяч. Сто пятьдесят тысяч минус пять тысяч рублей равняется, равняется… бешеные деньги. Ну а повторив операцию несколько раз, получим искомые миллионы. Так, теперь про таинственного Махова. Надо еще раз допросить Лидию Машкову, ведь наверняка знает больше, чем говорит. Завтра ей к следователю, вот и надо вместе с ней напроситься. И почему не позвонил Вадим? Времени всего ноль сорок. Надо звонить самому.

– Вадим!

– Слушаю, товарищ майор! – Расслабься, не на параде.

– Хорошо, Алексей Николаевич. Слушаю.

– Ты почему не позвонил? Что-нибудь нарыл? На том конце озадаченно замолчали. – Ты меня слышишь, Вадим?

– Слышу, конечно. Просто я в курсе ваших непростых обстоятельств и стеснялся звонить – вдруг не вовремя. А так, нарыл, конечно, но пока немного.

Алексей шепотом взревел:

– Ты с ума сошел, что ли? Какие обстоятельства? Рехнулись все…

– Ну, в общем, – поспешно, не давая втянуть себя в дискуссию по поводу душевного здоровья, начал Вадим, – в холдинге сейчас хозяйствует юрист Южный Иван Ефимович. Почему именно он, непонятно. Потому, что логически начальником должен быть никак не Южный, а Флеров Василий Павлович, или, на худой конец, Мельников Николай Петрович – финансовый директор.

– Знаешь, чего я не понял? – прервал подчиненного Алексей. – А у них экономиста нет, что ли? Я его в списках не нашел.

– Почему нет? – удивился Вадим. – Есть – Виктория Эдгардовна. Я пока с персоналом не знаком, завтра будет общее совещание, тогда посмотрю на всех. Общее впечатление пока складывается какое-то странное: владельца убили, наследник в права не вступил, а люди работают и, кажется, даже в распри не вступают. Вроде бы все хорошо. Но! – Вадим сделал паузу, и Алексей представил его с поднятой кверху ладонью – характерным жестом призыва к вниманию. Между тем, Вадим продолжил: – У меня там все время было ощущение, что готовится еще какая-то гадость. Даже не знаю, почему. Интуиция, что ли. И люди неспокойны. Ходят какие-то слухи, что наследник будет холдинг продавать, причем не кому-нибудь, а Мусалимову. Вот все и трясутся: что там дальше будет. Я с девушкой одной встречался, – в голосе Вадима послышались нотки смущения, – из секретариата, – пояснил он для чего-то, – так вот она утверждает, что за последние месяцы среди клиентов холдинга появилось слишком много кавказцев. Само по себе это ни о чем не говорило бы, если бы она, со слов Анны Дмитриевны, не знала, что незадолго перед их гибелью Петру Ивановичу приходилось сражаться с Мусалимовым, который положил глаз на холдинг. Мусалимов предлагал супругам большие деньги, но хозяин наотрез отказался продавать предприятие. Мусалимов, говорят, отступил, но мы-то знаем, какая это хитрая и коварная лиса. Так что вот еще одна версия.

– Еще что-нибудь?

– Пока все. Завтра совещание.

– Тогда отбой, и чтобы я больше ничего подобного насчет моих непростых обстоятельств не слышал.

– Слушаюсь, товарищ майор! – бодро отрапортовал Вадим.

Иван читал тетушкин дневник, и слезы сами собой текли по его щекам. У нее была совсем простая жизнь. Она была учителем биологии, но работала ли по специальности, Иван не задумывался. А вот, оказывается, работала, и даже были любимые ученики, и ее волновали вопросы воспитания детей. И у нее был план по усовершенствованию преподавания ботаники. Кажется, ботаника как раздел биологии не была любимым предметом Ивана. Да и вообще, в классе к ботаничке относились пренебрежительно: что за предмет такой – пестики, тычинки, корешки. То ли дело математика или история, или грамматика. А тетя Аня хотела, чтобы ботанику любили, и придумывала всякие завлекалки для школьников: викторину, например, или урок в ботаническом саду, или показ учебных фильмов. Дневник был странный: она каждый день делала заметки о том, что интересного произошло. Если ничего не происходило, она просто ставила число и делала в тетрадке прочерк. Но некоторые дни описаны очень подробно, и Иван наслаждался почти изысканной прозой. Об одном летнем дне было написано: «Утро так осторожно разбудило меня, что я не успела даже озадачиться тяготами наступающего дня. Легкая дымка за рекой только усилила ощущение свежести и прелести июня. Как-то сегодня все пройдет, ведь, кроме родных, приедут еще гости, и надо устроить все так, чтобы всем было хорошо. Но это потом, а пока – утро! У Петеньки болит спина. Это оттого, что он подолгу сидит за своим рабочим столом. А вчера он отказался от моей шали, сказал, что ему будет жарко. Но пока июнь, и вечера прохладны и свежи». Иван помнил тот июньский день. Была суббота, накануне у мамы был какой-то очень важный спектакль, и они собрались на дачу не в пятницу, как обычно, а утром того летнего дня. Иван никак не мог встать. Он привык просыпаться на даче поздно, а в пятницу засиживаться за книгами, и вот теперь организм, за долгие годы приспособившийся к такому режиму, отказывался выполнять приказы мозга. Наконец, ему удалось победить дремоту, и он с неудовольствием прислушивался к репликам родителей насчет того, что приедут какие-то гости, и надо соответствовать. Говорил, в основном, папа, мама молчала или смеялась над его словами:

– Илюшенька, да какая им разница, как я буду одета, ведь это же дача, загородный отдых.

– Детка, ты не понимаешь, это мировая знаменитость, он вхож в дома президентов и воротил бизнеса. А ты собираешься встречать его в шортах.

– Ты хочешь, чтобы я была на даче в вечернем платье? Или строгий костюм надеть? У меня есть такой, даже блузка белая к нему есть, – мама опять засмеялась и обняла папу за шею, – не глупи, возьми с собой шорты, плавки, джинсы – лето, дача, красота!

В конце концов, взяли с собой и шорты, и официальную одежду. А «воротила бизнеса» оказался довольно молодым мужчиной в светлом летнем костюме, в теннисных туфлях и рубашке-апаш. Он приехал вскоре после семьи Ивана – они даже не успели разобрать вещи – в сопровождении хмурого товарища с пристальным рыскающим взглядом. Когда все сели за стол, товарищ всматривался в закуски так пристально, что мама, слегка толкнув его локтем, как бы между прочим, сказала:

– Федор Иванович, не волнуйтесь, у нас вчера была комиссия из санэпидстанции, все проверяли. Есть можно.

Он дико взглянул на нее и промолчал.

Любопытное впечатление произвел на Ивана тот день. Кажется, все было, как обычно: играли в теннис, обедали, бродили по заветным тропинкам, после обеда ходили на речку купаться. Англичанин живо принимал участие во всех начинаниях, флиртовал с мамой, показывал Ивану фотографии своих детей. Обычная загородная жизнь, правда, с гостем. Но, когда Иван добрался до самого своего уединенного уголка, он заметил какое-то движение. По периметру участка бродили мужчины в одинаковых темных костюмах и таких же темных шляпах. Это летом, в жару! После купания дед завладел приезжим и завязал с ним долгий разговор. Иван сидел рядом и внимательно слушал. Он недаром занимался английским языком и даже кое-что понимал. Мудреная была беседа. Англичанин утверждал, что такая политическая система, как социалистический лагерь, не может долго существовать, так как держится не на материальной, а только на идеологической основе. А это не тот базис, который может удержать строй. Вот если бы социализм основывался на твердом капитале, и при этом народ имел бы глубокие традиции культуры производства, тогда социализм, возможно, простоял бы вечно. А при нынешней политической ситуации не надо питать иллюзий: очень скоро этот строй рухнет, и хорошо, если обойдется без гражданской войны. А дедушка возражал, по мнению Ивана, очень аргументировано, что социализм – это народный строй, основанный не на капитале, а на совокупном общественном труде, результаты которого распределяются по степени участия каждого члена общества, поэтому при социализме нет ни бедных, ни богатых. Гость слушал внимательно, не перебивая, но чувствовалось, что он с дедом не согласен и не согласится никогда. И, что казалось Ивану очень обидным, гость чувствовал себя правым. Хмурый товарищ при этой беседе не присутствовал, его увела тетя Аня, и Иван слышал их голоса. Тетя водила его по тропинкам сада и показывала свои цветники. – Ну вы только взгляните на эти левкои, – говорила она с воодушевлением, – какая цветовая гамма, какая форма чашечки цветка, какие листочки!

Хмурый товарищ нетерпеливо поддакивал и косился в сторону веранды, а тетя уводила его все дальше и дальше.

Глубоким вечером, когда гость уехал, семья вздохнула с облегчением. Мама и тетя Аня мыли посуду и вполголоса обсуждали события.

– Я так устала, – сказала тетя Аня, – этот долдон такой дурак.

– Да, я тоже притомилась, – ответила мама. – Вот подумай, когда мы бываем только свои, никаких усилий прилагать особенно не приходится: привычная пища, обычный распорядок дня, никакого официоза. А приехал новый человек, пусть даже свой, советский, – и все. Надо одеваться, причесываться, выпендриваться, готовить вкусняшки, особенным образом подавать эти вкусняшки, в общем, кошмар кошмарный. Да еще этот… как ты его назвала? Долдон?

И мама засмеялась своим звенящим смехом.

…Почему-то Иван очень хорошо запомнил ощущение освобождения, которое возникло у всех в тот вечер, когда уехал англичанин. А, может быть, это был и вовсе не англичанин, а, скажем, швед или какой-нибудь американец. Но после его отъезда все сразу задвигались, уселись на веранде за столом и потребовали чаю с тортом, который был куплен для иностранца и который тот не стал есть – холестерин. И хорошо, и ладно, и сами съели с удовольствием. В тот вечер все так были внимательны друг к другу, так быстро и любовно передавали чай, так старались угодить деду, который принял на себя основной удар – беседу с иностранцем на политическую тему, что Иван вскоре стал жонглировать чайными приборами и случайно уронил крышку от заварочного чайника. Обычно за такие оплошности за столом ему выговаривал кто-то из взрослых, чаще дед, но на этот раз никто не обратил внимания. Как давно это было! А ведь прав оказался иностранец! Социализм закончился, правда, не так быстро, как он предсказал, но и не длился вечно, как считал дед.

Следующая тетина запись в дневнике удивила Ивана. «Ванечка вечером расшалился и потерял над собой контроль. Это все заметили, но не стали пенять ребенку – он и так целый день был в напряжении». Вот, оказывается, как!

Иван всегда в детстве чувствовал себя защищенным. За ним стояла семья, целая группа любящих и любимых людей. Это была самая настоящая стена, за которую Иван мог спрятаться в случае опасности. Его не баловали, у него были обязанности по дому, и его проступки всегда вызывали ответную реакцию со стороны взрослых, но даже когда его ругали, он чувствовал, что интересен взрослым, что его мир – это тоже часть общей жизни семьи. И это было его самым большим богатством в детстве. Первая брешь в защищенности появилась, когда заболел дед. Иван запомнил белую больничную кровать, на которой полулежал-полусидел дед. Говорить ему было тяжело, и он больше слушал.

Ивана приводили к нему после школы, и мама предупреждала, чтобы он не утомлял больного, но дед просил рассказать, что нового было на уроках, и Иван увлекался, изображал в лицах смешные сцены, дед улыбался и, казалось, забывал о своей болезни. Он тогда выкарабкался, но стал уставать, часто ложился днем, и тетя Аня озабоченно прислушивалась к его тихому дыханию, стоя у закрытой двери его комнаты. А потом все пошло-поехало… Сплошные похороны и расставания. Иногда Иван думал, что это все компенсация за счастливое детство. Глупости, конечно. Вот теперь у него никого нет, кроме странной соседки по имени Наталья Голицына и ее маленькой дочки.

Во главе обширного, как футбольное поле, стола восседал Иван Ильич Горчаков. Вадим Игнатьев уже несколько раз видел его, но сегодня бы не узнал. Раньше он выглядел как-то по-другому: молодой человек в удобной спортивной куртке, светлых брюках и однотонной футболке. Теперь перед собравшимися предстал взрослый мужчина в строгом безупречном костюме, в рубашке в тонкую серую полоску и шелковом, сером же, галстуке. Впечатление подкреплял стоящий перед ним на столе ноутбук и стильные часы на левом запястье. За этим внушительным столом он был очень уместен, как будто только тем и занимался, что проводил серьезные переговоры. Совещание длилось около часа. За это время председательствующий не произнес и десяти слов. Он внимательно слушал выступающих, изредка делал какие-то пометки в лежащем перед ним блокноте и во время докладов разглядывал что-то, видное только ему одному, на экране ноута. Рядом с ним сидел немолодой мужчина, который, напротив, оживленно вступал в дискуссии, делал замечания и поправки, периодически приглашая Ивана присоединиться к общему разговору. По-видимому, этот мужчина не был членом коллектива, потому что обращались к нему как-то обезличенно. В начале совещания Иван не представил его, а просто указал на стул рядом с собой. Вадим почти ничего не понимал в разговоре: какие-то поставки, ассортиментный минимум, международные соглашения по золоту. Это было ему не интересно. Зато он спокойно мог наблюдать за реакцией окружающих. По правую руку от Ивана вольготно устроился в удобном кресле руководитель юридической службы Иван Ефимович Южный. Не привлекался, не находился, не участвовал, не женат, детьми не обременен, без долгов, с хорошим автомобилем и загородным домом. Есть сожительница – секретарь-референт финансового директора, которая тоже не привлекалась, не участвовала, ну и так далее. В общем-то, объект для Вадима не значимый. Но то, как он воспринял этого, никому не известного, человека, было в высшей степени интересно. Во-первых, когда вошел Иван, господин Южный встретил его в торце стола, то есть на том самом месте, куда сел владелец холдинга Иван. Стула рядом не было, и Иван что-то сказал своему телохранителю, который неподвижно стоял за его креслом на протяжении всего совещания. Тот, в свою очередь, прошептав какое-то распоряжение по рации, оттеснил Ивана Ефимовича Южного в сторону, открыл дверь перед служащим, доставившим еще одно кресло, к которому сразу и рванулся начальник юридической службы, видимо, решив, что оно предназначается ему. Не тут-то было! Телохранитель вновь отодвинул господина Южного от председательского торца и радушно пригласил ко второму креслу Неизвестного. Вот теперь Иван Южный пытался сохранить лицо и делал вид, что ничего особенного не случилось. Типа «не очень-то и хотелось». Каждое замечание Неизвестного он воспринимал в штыки, ироническая улыбка не сходила с его лица. А Неизвестный все выспрашивал, вызнавал, задавал каверзные вопросы о сборе золотых опилок, о маркетинговых исследованиях золотого рынка, в общем, вел себя раскованно и странно по-хозяйски.

Рядом с Южным восседал господин Флеров. Вадим незаметно заглянул в свои записи. Ага, Флеров Василий Павлович, заведует сетью магазинов. Сколько ему лет? На вид около шестидесяти, хотя, может быть, и меньше. Выглядит он как-то не очень: одышливый, одутловатый, какой-то рыхлый. Одет дорого и с претензиями на изысканность – шейный платок, запонки, конечно же, золотые, карманные часы на массивной цепочке. И говорит странно: то и дело слышится «милостивый государь, сударыня, покорнейше прошу» и так далее. Под купца, что ли, косит? Или просто в присутствии нового лица придуривается? Тоже интересно себя ведет, все время оглядывается, как будто хочет что-то разглядеть за стеной.

А напротив Виктория Эдгардовна. Красивая женщина, черт побери! Правда, красивая. Если сравнивать с Анечкой, то, конечно, Анечка моложе, но эта – дама. Ленивые грациозные движения, улыбка краешком губ, умные изучающие глаза, духи! Духи он унюхал, когда проходил на свое место рядом с Максимом Алешиным, и теперь все время водил носом в надежде поймать шлейф этого запаха.

Приятный молодой человек Максим Алешин. Одет хорошо, но без всяких претензий. С таким хочется сразу подружиться. И умный, наверное. Сидит, внимательно слушает, делает пометки в блокноте, в общем, работает. Перед ним тоже стоит новенький ноутбук, но он в него даже не заглядывает. Неужели на таком совещании может быть кому-то интересно? Вот у них в отделе совещания так совещания: убийства, бандитские разборки, грабежи. А тут…

Вот опять Неизвестный затеял какой-то, видимо, неприятный разговор. Суть сводится к тому, что, оказывается, золотая стружка должна взвешиваться и убираться с рабочих поверхностей перед каждым перерывом, а не в конце рабочей смены. Вадим сразу почувствовал какое-то напряжение среди присутствующих – напряжение посреди мертвой тишины. Может быть, в этом дело? Золото, которое все подворовывают, стало причиной серии убийств? Почему-то он сразу подумал о том, что золото воруют. Именно стружку, которая – он видел – разлетается пылью при шлифовке готовых изделий.

И тут подал голос мужчина, который сидел в некотором отдалении и постоянно что-то чертил на листе бумаги. Разглядеть, что он там чертил, было невозможно из-за бутылки с минеральной водой, полностью закрывавшей обзор:

– Простите, – сказал он негромко, – а вы кто?

– Я? – Неизвестный, казалось, опешил и вопросительно посмотрел на Ивана.

Иван поднялся со своего кресла и сказал:

– Простите великодушно, виноват, забыл вам представить. Прошу любить и жаловать: Михаил Даниилович Гринберг – возможно, новый управляющий холдингом. Я, как вы уже поняли, ничего не смыслю в производстве, тем более, ювелирном, поэтому во время моего отсутствия заниматься делами холдинга будет Михаил Даниилович. Хозяином остаюсь по-прежнему я. Всем понятно? И никаких Мусалимовых.

Иван сел в кресло, несколько отодвинулся от центра стола, давая место новому управляющему. Вадим насторожился. Вот сейчас начнется всеобщее недовольство – он видел, что Гринберг никому не понравился.

Снова заговорил мужчина, сидевший в стороне:

– Михаил Даниилович, позвольте поинтересоваться: а где вы работали до нашего холдинга?

– Я не работал в ювелирном производстве, – ответил, чуть помедлив, управляющий. – Я занимался в Министерстве иностранных дел анализом рынка драгоценных металлов. Но я надеюсь, что мы сработаемся. Теперь представьтесь вы мне, – попросил он мужчину.

Тот, слегка наклонив голову, ответил с достоинством:

– Роберт Артурович Ингвер – главный художник. Ага, вот он какой, Роберт Артурович Ингвер – уроженец Прибалтики, талантище и большой умница, как характеризовал его начальник службы безопасности. Вадим внимательно смотрел на художника. Ничего «художественного» в его облике не было. Дорогая одежда, модная стрижка, хорошие манеры. Может быть, это оттого, что он не обычный художник, а создатель ювелирных изделий? Ведь говорят же «ювелирная точность», значит, и люди, работающие в ювелирном производстве, должны быть точны и аккуратны.

Между тем, Роберт Артурович продолжал:

– Уважаемый Михаил Даниилович, видите ли, в чем дело. То, что вы предлагаете, в непрерывном производстве ювелирных украшений просто неприемлемо. Объясню, почему. Во-первых, возвратные производственные отходы оцениваются и учитываются только во время зачистки, которая происходит на каждом предприятии в определенный день раз в месяц. У нас это двадцать пятое число. Ровно в двенадцать часов дня работа останавливается, и все мастера сдают на склад все заготовки, камни, опилки, пыль со стола, а также, простите, тряпки, которыми они вытирают руки во время работы. На это в нашей компании уходит целый рабочий день. Почему день, если работа заканчивается в полдень? Объясняю. Три-четыре часа каждый ювелир готовит свои изделия к сдаче. Это очень ответственная процедура. Потому что количество драгметалла в изделиях отличается от того количества металла, которое мастер получил перед началом работы. И вот если оно меньше исходного на десять процентов и более, появляются вопросы. Поэтому каждый рабочий тщательно собирает все остатки, всю золотую пыль каждый день после окончания работы. Но взвешивать отходы ежедневно – абсолютно бесполезно и излишне затратно. И делать этого не надо.

Роберт Артурович закончил свое выступление, заложив большой палец левой руки за пройму жилета, а правую руку вскинул вперед. Получилась этакая живая карикатура под названием «вождь на броневике». Вадим напряг всю свою волю, чтобы не засмеяться. Хотя остальные слушали внимательно и одобрительно кивали головами в сторону Ингвера, одновременно осуждающе поглядывая на господина управляющего.

Иван, как и все, с интересом слушал художника. Он и не подозревал, что бывают какие-то «зачистки», «возвратные отходы» и прочая производственная мелочевка. Он-то думал, что есть только драгоценные камни, золото, платина, на крайний случай, серебро.

А Вадим загляделся на живую сцену и упустил одинединственный взгляд, который бросил на Ивана Горчакова не сумевший победить эмоции человек – взгляд, полный ненависти и зависти.

Господин Гринберг чувствовал себя, мягко скажем, не в своей тарелке. Так проколоться! Но ничего, поднял руки, капитулируя.

– Признаю свою некомпетентность, – притворно покорным тоном сказал он, – но вопросов у меня еще много, особенно к бухгалтерии. Может быть, после совещания продолжим в тесном кругу?

Наталья чувствовала себя неловко. Во-первых, она проспала уход Алексея и теперь мучилась вопросом: как ей себя вести в его доме. Конечно, по закону жанра, женщина, попавшая в квартиру к одинокому мужчине, при сходных обстоятельствах затевает генеральную уборку, и мужчина ахает при виде безупречной чистоты и сразу безоговорочно влюбляется и женится. Но в этой квартире чисто, уютно, вкусно пахнет, все вещи на месте, так что уборку делать не надо, если только пыль вытереть и пропылесосить. Сколько времени на это уйдет? Час, не больше. Может быть, хоть обед приготовить? Холодильник практически пуст, все продукты разместились на одной полке. Так, что тут? Яйца, масло, сыр, изрядный кусок ветчины. Наверное, где-то есть хлеб. Хлебница обнаружилась в буфете, тут же в жестяной баночке черный чай, а в другой, стеклянной – зерна кофе. И еще кофе, только растворимый. Марка какая-то неизвестная – Alta Roma. Надо попробовать. А мясо или рыба, ну, на худой конец, курица где-нибудь есть? Из чего готовить обед, спрашивается. Ее размышления были прерваны каким-то посторонним звуком. Что-то где-то звучит, не переставая. Конечно, это телефон. Подходить или не подходить? Телефон домашний, значит, никто из посторонних звонить не может. А вдруг ее вычислили? Не будет она подходить, и все тут. А если это Алексей? Надо хитренько не подойти, а потом ему позвонить. А номер его рабочего телефона? Она знает только мобильный. Ах да, и мобильный тоже в памяти ее сотового, а ее сотовый сейчас для нее недоступен. Да и кому он нужен, без симки? А вдруг! Так, сотовый телефончик она вчера оставила, по просьбе Алексея, на кухонном столе, а сейчас его там нет, стало быть, господин майор утащил его с собой. И что он хочет в нем найти? Тайные связи, порочащие имя честной девушки? Или номера телефонов любовников? Так нет никаких любовников, в природе не существует.

А телефон все звонил. Наталья уже протянула руку к трубке – решила все-таки ответить – как звонки прекратились. Ну и ладно. Кому надо, потом позвонит. Наталья немного посидела еще перед молчащим аппаратом и отправилась на кухню завтракать.

Почему она не отвечает? Спит? Нет, не спит. Когда он уходил утром, слышал, как она тихонько шуршит в его комнате. Там у него две паркетины скрипят, и сегодня скрипели, как будто кто-то осторожно, может быть, на цыпочках, ходил, пытаясь сохранять тишину. А она, должно быть, его не слышала, потому что так устроена его комната: изнутри не слышно, что делается снаружи, зато из коридора можно услышать почти все, что происходит внутри. Может быть, дело в старинной кирпичной кладке? Дом-то дореволюционной постройки. В общем, она уже проснулась, когда он уходил. Конечно, она могла снова лечь спать: что делать человеку в вынужденном заточении? Можно телевизор посмотреть, книги почитать, домашними делами заняться. В собственной квартире, наверное, так и поступила бы, а тут? Глупость, конечно, что он притащил ее к себе. Теперь руки связаны, прямо как у женатика. Вот сейчас надо за продуктами ехать – не оставлять же ее голодной. Времени уже почти двенадцать часов. Скоро законный обед, вот он и съездит за какойникакой едой. И заодно Наталью навестит.

Утреннее совещание принесло немало неожиданностей. Во-первых, выяснилось, что «телефонист» – это никто иной как находящийся в розыске гражданин Пудов Вениамин Викторович по кличке Веник. За ним числилось три разбоя и одно ограбление в составе преступной группировки. По данным Информационного отдела УВД, был Веник жестоким, свидетелей в живых почти никогда не оставлял. Но по отношению к себе любимому был трепетно нежен – физической боли боялся, тяжелых условий карцера не выносил, поэтому был сговорчив и почти всегда сдавал подельников. Сейчас он на допросе у Константина Петровича – следователя, который теперь ведет это, объединенное по признаку схожести преступлений, дело. Так что, наверное, уже известна и женщина, которая отправила его к Ивану на квартиру, и то, почему он убил охранника Михаила Коваленко. И, кто знает, может быть, удастся доказать его причастность к убийству участкового Петра Фомина. Так, с этим разобрались. Теперь с Лидией Машковой. Как выйти на душку Махова, запросто очаровавшего такую опытную женщину, как Лидия? Есть, конечно, одна идейка, вчера еще она оформилась в черепной коробке. Вадим Игнатьев почувствовал, что в холдинге готовится какая-то гадость. Вполне может быть, что все преступления «связаны с профессиональной деятельностью убитого ювелира Петра Горчакова», как говорится в официальных документах, а остальные убийства – следствие первого. И потом эта неразбериха с валютами в накладных. Ну, ничего. Все копии накладных уже в ОБЭПе, там люди ушлые, быстро разберутся. В последние годы мотивы убийств постепенно сдвинулись в сторону экономических, и в отделах борьбы с экономическими преступлениями дел прибавилось. За деньги, тем более, большие, могут убить и родную мать, причем не только гопота, а солидные обеспеченные особи. Так что надо Лидии Машковой предъявить фотографии всех сотрудников холдинга, которые в силу половой принадлежности носят штаны и по возрасту, как Карлсон, находятся в самом расцвете сил. Фоторобот, составленный по ее описанию и с ее помощью, был таким безликим, что по нему задерживать можно было пол-Москвы, а в их отделе трех человек из пяти. А фотографии – безотказное психологическое оружие: даже если очень постараться, никак нельзя не показать своего отношения к изображенному на них человеку. И потом, срабатывает фактор неожиданности. Кажется, все сделано для того, чтобы не выдать своего знакомства, но вдруг, откуда ни возьмись, появляется фотография, причем не где-нибудь, а в милиции. И свидетель теряется, начинает нервничать, нарочито небрежно бросает фото на стол или наоборот как будто пристально вглядывается в изображение, вот тутто и наступает момент истины. Да, в пятнадцать часов ее допрос, вот и посмотрим на реакцию.

Иван принял решение о привлечении своего давнего приятеля Михаила Гринберга поздно ночью, утром созвонился с ним и привез на совещание. Как выяснилось, кстати привез. Правда, он, конечно, блефовал, когда объявил о назначении Михаила Данииловича управляющим, но Миша молодец: ни словом, ни жестом не выдал, да еще выдержал справедливую отповедь главного художника. Цель была одна – заставить топменеджеров поверить в серьезность намерений Ивана в отношении холдинга и прекратить разговоры о возможной продаже предприятия Мусалимову. Ах ты, Ландыш, цветок садовый, что же ты наделала? Зачем тебе этот уродец? Или Иван чего-то не понимает? А может быть, это все ее папаша придумал? И Мусалимова подогнал кстати, и про холдинг ему подсказал. Конечно, лакомый кусочек за так просто оторвать. А убийства, может быть, тоже дело рук Мусалимова? Возможностей у его головорезов много, устранить Ивана – раз плюнуть. Хотя схема должна быть другая: сначала свадьба Ландыш и Ивана, потом какой-нибудь несчастный случай – автокатастрофа, обвал, наводнение, падение с высоты – и Ландыш Горчакова – безутешная молодая вдова – наследница многомиллионного состояния. Проще простого тогда жениться на ней тому же Мусалимову, и далее смотри предыдущую схему. Но почему-то сначала – женитьба Мусалимова на Ландыш. Неужели он не знает, что она в течение нескольких лет была подругой Ивана со всеми вытекающими последствиями? И готов жениться? Что-то новенькое в мусульманском домострое. Наверное, надо этими соображениями поделиться с майором Прониным, заодно и о Наталье что-нибудь узнать. Он сегодня звонил ей целое утро и на домашний телефон, и на мобильный, и на рабочий – все без толку. На работе сказали, что смена у нее завтра, только она на нее не выйдет, потому что ушла на больничный лист. Когда он наивно спросил, что случилось, ему посоветовали обратиться к самой Наталье Сергеевне. Дома нет, на работе нет, по мобильному не отвечает. Где она скрывается? Конечно, можно еще позвонить брату Анатолию Дмитриевичу. Уж он-то, наверное, знает, где сестра. Может быть, ее за границу отправили? Тогда проще простого. Билет, самолет, отель – и все. Романтическая встреча где-нибудь в маленьком уютном кафе, хороший кофе, теплые круассаны, легкое вино. И никаких убийств, никаких мусалимовых и ландышей. Теплое ласковое море, прогулка на яхте – мечта. Он отвез бы ее в Париж или в Прагу, или в Вену – куда пожелает. Они бы гуляли, держась за руки, смотрели на звезды, а потом приехали бы в Москву и сыграли свадьбу по всем правилам. Мама была бы довольна таким его выбором. Да, замечтался. Сейчас – на обед, а потом – в хранилище, взглянуть на фамильные драгоценности и убедиться в их сохранности. Но сначала позвонить.

– Алексей, это Иван. Говорить можешь?

– Да, слушаю.

– Есть некоторые соображения, надо встретиться. – Говори: когда, где?

– Сегодня, как можно быстрее.

– Тогда давай через двадцать минут в кафе около моего отделения. Сможешь?

– Смогу только через час.

– Отпадает. Давай вечером, примерно, – он задумался, – в девятнадцать тридцать у меня дома.

– Подходит, диктуй адрес. Кстати, а где Наталья? – Ты имеешь в виду Наталью Сергеевну Голицыну? – Да, конечно.

– В надежном месте. – Понятно.

– Еще вопросы? – До вечера.

Быстро убрать бумаги со стола в сейф, пистолет в наплечную кобуру, бумажник в карман и уходить. Хорошо бы не попасться начальству на глаза. Уф, выбрался благополучно. Теперь к машине. В отделе все предупреждены, что майор Пронин на обеде дома. И улыбаются, стервецы, и желают приятного аппетита. Ладно, будет удобный случай, отыграемся. Теперь бы еще время в пробках не потерять. Магазин тот самый, гастроном. Что покупать? Так, курица, майонез, зелень, гречка в пакете, печенье, мандарины, йогурт, творог, сметана, яйца – все. Белое сухое вино он увидел в самом конце, подумал и тоже уложил в корзину. Теперь домой. Перекусить, видимо, не удастся, но хотя бы взять с собой бутерброды с сыром и ветчиной будет можно. Потом в отделе чаю с ребятами попьют.

Он открыл дверь и услышал Натальин голос. Она напевала ту же песню, которую давеча пел знаменитый итальянский тенор в Большом театре. Чистый голос, очень красивый звук, итальянский язык. Да ей в опере петь надо! Осторожно, в одних носках, на цыпочках он прошел на кухню. Она стояла около плиты и что-то помешивала в сковороде. Он бы еще послушал, но времени не было. Чтобы не испугать и не смутить ее, он вернулся в коридор и стал усиленно звенеть ключами, а потом хлопнул дверью. Пенье прекратилось. Навстречу ему из кухни выглянула Наталья и радостно спросила:

– Ты на обед или насовсем?

Ему очень хотелось ответить, что он «насовсем», навсегда, лишь бы с ней, но он решил, что пока не время, и сказал:

– На обед. Я продукты принес.

– Вот и хорошо, а я тут приготовила. Не ресторан, но есть можно.

Он почему-то смутился. Вот ведь, пригласил гостью пожить, а о пропитании не позаботился.

Она хлопотала на его кухне, как будто всегда только этим занималась.

– Иди руки мой, а я тебе кофе сварю, или ты чай будешь?

И правда, будто всегда его с работы встречала. Руки он вымыл так быстро, как только смог – не хотелось тратить время на такие пустяки. На столе, покрытом выглаженной скатертью, стояло два прибора. Посреди стола на подставке под горячее возвышалась сковородка, доверху наполненная жареной картошкой с ветчиной. А рядом помещалась мисочка с салатом из свеклы с черносливом. Вот какой изыск! Все это отдавало какой-то сюрреалистичностью: уже много лет он не обедал дома, тем более, салатом с черносливом. И на скатерти!

– Наташа, а где ты нашла скатерть?

– Скатерти лежат в верхнем боковом ящике буфета, салфетки – в среднем, а кухонные полотенца – в нижнем. А утюг я обнаружила в своей, – она смущенно взглянула на него и поправилась, – в твоей комнате на окне. Я что-то не так сделала?

– Нет, нет, – поспешил он ее заверить, – все замечательно.

– А картошка лежит у тебя на балконе, а ветчина – в холодильнике. Давай ешь!

И на его тарелку перекочевала изрядная порция жареной картошки.

– А ты?

– И я тоже, – две ложки картофеля и ложка свеклы – в ее тарелку.

– Ешь как следует, – он постарался придать голосу как можно больше строгости.

– Ты прямо как мой папа, – сказала она и положила на тарелку еще одну ложечку салата.

Было вкусно, радостно и приятно от ее соседства. Она то и дело вскакивала, чтобы подать то хлеб, то воду, то кетчуп из холодильника. А потом еще пили чай с печеньем и остатками смородинового варенья, неизвестно каким образом затерявшегося в недрах буфета. Пора было идти, но на Алексея, как и в тот, предпраздничный вечер, напал ступор. Никуда идти не хотелось, а хотелось сидеть и смотреть на нее. Просто тупо пялиться и ничего не говорить.

Наталья проворно убрала со стола грязную посуду, стряхнула скатерть над мойкой и принялась мыть тарелки, поворачивая их так и этак и проводя пальцем по чистой поверхности, проверяя качество мытья. А Алексей все не мог на нее наглядеться. Он и на самом деле сидел и смотрел на Наталью, провожая взглядом каждое ее движение. Наконец, посуда была вымыта и составлена в буфет, сковорода последовала за посудой на свое место, а мисочка с остатками салата – в холодильник. Она вытерла руки, оглядела кухню и сказала:

– Ты уже пойдешь?

Он почти вскочил со стула, засуетился и, чтобы скрыть смущение, заговорил:

– Я что-то не выспался сегодня, представляешь? Почти до трех часов не спал – работал, а сейчас поел и разморился.

– Так, может быть, кофе?

– Нет, Наташа, спасибо, я уже пойду. Вечером приготовлю курицу на бутылке. Ела такую еду?

– Конечно, ела.

Он разочарованно повертел головой.

– Ну все равно, будет курица на бутылке и сухое белое вино.

– Да мы с тобой сопьемся, – засмеялась Наталья. – Не сопьемся, мы по чуть-чуть.

Он с сожалением закрыл за собой дверь, а во дворе посмотрел на свои окна. В кухонном окне он увидел Наталью, которая махала ему рукой. Он помахал ей тоже и сел в машину. Обед закончился, надо возвращаться к милицейским будням.

Иван открыл дядиным ключом семейную ячейку. В хранилище вместе с ним спустились двое: Вадим Игнатьев и Роберт Артурович Ингвер. В ячейке находилась довольно большая металлическая резная шкатулка, рядом лежал ключ. Еще один ключик Иван достал из кармана. Когда открыли оба замочка, крышка шкатулки откинулась с приятным мелодичным звоном. На выдвигающихся бархатных поддонах сияли благородным блеском бриллианты, изумруды, рубины в оправах из белого, желтого и редкого, зеленого, золота. Кольца, каждое в своей ячейке, изящные серьги с подвесками из драгоценных камней, браслеты, колье, цепочки – всего было много, и все вещи были уникальными. Иван это сразу понял. Теперь оставалось подтвердить подлинность каждого изделия. Роберт Артурович вооружился большой лупой, расстелил на столе серую бумагу и приступил к работе. Иван удивился: стены в хранилище были выкрашены матовой серой краской. Свет, который падал на стол, также был каким-то серым. А ведь дядя любил яркие краски, много света, целую палитру красок. А тут – серость. Роберт Артурович, видимо, заметил его ужимки с разглядыванием стен и как бы между прочим сказал:

– Здесь очень приятно работать. Теплый серый цвет – это то, что нужно для оценки качества бриллиантов.

– А я-то думал, почему стены в мастерских тоже серые? Да, мне надо еще многому учиться.

Чтобы чем-то занять себя, Иван подошел к стене и начал изучать инструкцию внутреннего распорядка. Она, конечно, была составлена в расчете на внешних пользователей, потому что повторяла типовую инструкцию любого уважающего себя хранилища в любом уважающем себя банке, будь он в Сингапуре или в Запечье. Все понятно, доступно, вежливо, но в то же время строго. Главное, чтобы клиент был доволен, но соблюдал правила поведения в подобном месте.

Роберт Артурович, между тем, закончил свои исследования и, складывая лупу в футляр, негромко произнес:

– Мне кажется, все украшения подлинные. Узнаю руку Петра Ивановича. Да и подменить их невозможно – охрана, сейфы, ключи, шифры. Люди, которые арендуют у нас ячейки, все солидные, надежные, давно с нами сотрудничают.

– Дело в том, – Иван помялся, – что…

– Что? – недоуменно спросил Ингвер. – Ничего, я потом вам скажу.

Наверное, никому не надо пока сообщать о пропаже альбома с фотографиями этих украшений? Или можно рассказать? Нет, наверное, нельзя. Или все-таки можно? Вот сегодня он посоветуется с майором и решит, как поступить.

Лидия Машкова у следователя вела себя совершенно не так, как в кабинете Алексея. Серьезная женщина пришла к официальному лицу, не понимая, в чем ее обвиняют. О том, что она подмешала яд в вино, она, видимо, забыла или не придала этому значения. И поэтому разговаривать с ней было трудно.

– Расскажите, как вы познакомились с неким Маховым.

– Я уже рассказывала вашему милицейскому. Что я, попугай вам, что ли?

– Я – следователь, я вам уже представлялся и разъяснял ваши права и обязанности. Вы обязаны, – Константин Петрович пытался быть терпеливым, – помогать следствию и говорить правду, кроме того, четко отвечать на поставленные вопросы, даже если вы на них уже отвечали. Вам понятно?

Она промолчала, дернув плечом, что, видимо, должно было означать: «Понятно, отстань, старый дурак». Константин Петрович придал голосу больше металла:

– Повторяю вопрос. Вам понятно?

Лидия затравленно посмотрела на него и нехотя, сквозь зубы, выдавила:

– Да.

Следователь был неутомим и въедлив в поисках истины:

– Вам понятно?

Ответ последовал тотчас, видимо, ей надоело препираться и играть в независимость:

– Да, понятно.

Константин Петрович удовлетворенно кивнул и слегка откинулся на спинку стула.

– Лидия Ильинична, вы же умная женщина, что вы ведете себя, как неразумное дитя? Вы, я надеюсь, мечтаете о большой любви, о семье, о детях?

Алексей, если бы не знал этого человека, подумал бы, что он и на самом деле интересуется личной жизнью фигуранта по делу. Но Алексей Пронин понимал, что это только психологический прием. В жизни, он чуть не подумал «в мирной жизни», следователь Константин Петрович Михайлов был, что называется, «сухарем», и если чем-нибудь интересовался, то только возможными изменениями в Уголовном кодексе. Хотя это не мешало им испытывать симпатию друг к другу и помогать в делах, когда в том была необходимость. Вот и сегодня, когда Алексей попросил разрешения присутствовать на допросе Лидии, следователь Михайлов, помолчав в трубку, легко согласился.

– Так, Лидия Ильинична? – продолжал допытываться Константин Петрович.

Лидия с независимым видом разглядывала стены и потолок кабинета.

– Не хотите отвечать, – констатировал следователь, – хорошо. Тогда мы применим по отношению к вам статью, – и он завел глаза кверху, будто выбирая статью позаковыристее.

Лидия оторвалась от созерцания потолка и изрекла:

– Что вы ко мне в душу лезете? Спрашивайте по делу.

– Голубушка моя, – встрепенулся Михайлов, – так я же все по делу, только по вашему делу и спрашиваю. Вот ведь какой вопрос: как надолго вы покинете этот прекрасный мир свободы, чтобы провести лучшие годы вашей цветущей молодости в тюрьме?

Он как будто был сам растерян этой перспективой, даже руки развел в стороны. Ну артист, подумал Алексей. Лидия, между тем, утрачивала свою самоуверенность и начала проявлять признаки беспокойства: ерзала на стуле, сжимала пальцы рук, в общем, все, как учили на психологии.

– Что я должна рассказать?

– Вот это разумно, вот это правильно, вот это хорошо. Повторяю свой первый вопрос: как вы познакомились с человеком, который представился как Махов Владимир?

– По телефону. Он вызывал такси, я приняла вызов, а потом мы встретились.

– Сразу вступили с ним в интимные отношения?

– Ну, – она выдавила из себя кривоватую усмешку, – не сразу, а только ночью.

– Где это произошло?

– На квартире, которую я снимаю.

У Константина Петровича удивленно поднялась правая бровь.

– Ну, в смысле, я там временно проживаю. Удивленно поднялись домиком обе брови.

– То есть, это квартира, в которой я живу во время отсутствия Горчакова Ивана Ильича.

– Адрес.

Конечно, она назвала и адрес, и дату знакомства с Маховым, и припомнила, как часто он не ночевал у нее. А еще получалось, что ее любовник Махов очень охотно слушал рассказы о хозяине квартиры, поощрял разговоры о нем, интересовался его привычками, работой, личной жизнью. Все это было похоже на плановый сбор сведений об интересующем лице. Допрос близился к концу, когда следователь, словно фокусник, раскинул перед Лидией веер фотографий.

– Ну, Лидия Ильинична, мы уже установили вашего «Махова», теперь вы присмотритесь к этим лицам. От искренности вашего ответа будет зависеть то, как мы с вами напишем протокол: либо вы активно сотрудничаете со следствием, либо покрываете опасного преступника.

Лидия неуверенно разглядывала фотографии, одну за другой отодвигая их указательным пальцем правой руки в сторону. Одну она рассматривала особенно долго, но, вздохнув, отодвинула ее тоже.

– Что, – спросил следователь, – узнали кого-то? – Да нет, я не уверена. – И все-таки?

– Вот этот, кажется, знакомый Махова. – Почему вы так решили?

– Я однажды ехала со знакомым таксистом, и мы остановились в пробке около кафе на Тверской. И в окне я увидела Володю и этого, – она помялась, видимо, подбирая слово, – господина. Они сидели за столиком около окна и разговаривали.

– А может быть, они просто случайно встретились в этом кафе, кто-то к кому-то подсел?

– Нет, свободных столиков было много, и потом они разговаривали так, как будто были хорошо знакомы.

– Наблюдательная вы женщина, – то ли осуждающе, то ли восхищенно констатировал следователь.

– Что есть, то есть, – польщено улыбнулась Лидия, – работа такая.

– Как же вы, такая ушлая, не смогли мошенника распознать? – в голосе Константина Петровича появились металлические нотки.

И тут Лидия Машкова расплакалась.

– Как-как? А вы когда-нибудь жили совсем один? Когда у всех баб вокруг и мужья, и любовники, а у вас только больная мать, которую ничего, кроме болячек, не интересует? А вас после одной-единственной ночи сразу бросают. Вы когда-нибудь так жили?

Она размазывала по щекам потоки черной туши, и почему-то ее не было жалко. Зрелище вызывало острое желание сейчас же остановить этот театр.

– Вон в углу раковина, умойтесь и прекратите истерику, – спокойно и отстраненно посоветовал ей Михайлов. Он терпеть не мог сцен у себя в кабинете.

Она достала из сумки зеркальце, потом – какие-то платки, что ли, и привела себя в порядок.

– В общем, так, Лидия Ильинична, – заключил Константин Петрович, – я могу вас задержать за покушение на убийство Ивана Ильича Горчакова. Но, поскольку потерпевший заявление на вас писать не стал, отпускаю на подписку о невыезде. Если вдруг вам позвонит ваш любовник, немедленно свяжитесь со мной или с майором Прониным. Вот вам наши телефоны. Надеюсь, вы понимаете, что следующей жертвой убийцы станете вы, – он приподнял кверху ладонь руки, лежащей на столе, останавливая ее возражения, – если не будете сотрудничать с нами. Надеюсь, понятно?

– Да, понятно.

Она как-то вся съежилась, сгорбилась, когда выходила из кабинета. Не было уже той уверенной в себе женщины. Алексею опять не было ее жалко, а было чувство гадливости. Он не понимал, почему она вызывает в его душе столько негативных эмоций. Может быть, имя виновато?

– Ну, давай вылезай, таракан запечный, – совсем другим тоном разрешил Константин Петрович, – а то устал, наверное, на эту галиматью смотреть?

– Да уж, артистка, – согласился Алексей, – и на кого она указала?

Следователь перемешал фотографии и предложил:

– А выбери сам.

– В угадайку будем играть? Ну-ну!

– Да я не с целью тебя подловить, просто на этого человека никто никогда бы не подумал.

– Да ладно, я, когда по следу иду, всех подозреваю.

– Так и уж всех, – пряча улыбку, усомнился Константин Петрович, – я лично знаю одну особу, которую ты не то что подозреваешь, а прямо-таки скрываешь от следствия.

– Уже настучали, – возмутился Алексей.

– Да ты не смущайся, дело молодое, – по-отечески потрепал его по плечу Михайлов, – мы все только радуемся за тебя. Только ты ее быстрее из дела выведи.

– Да она вообще ни с какого боку тут, просто соседка.

– Я это «просто соседка» не от первого слышу. Только вот, видишь ли, Алексей Николаевич, в деле постоянно фигурирует женщина. Веник, конечно, сегодня составил фоторобот этой бабы, и она, на первый взгляд, не похожа на твою пассию, но только на первый. А если приглядеться, то проглядывают какие-то общие черты. Так что, товарищ майор, будьте бдительны.

Хорошее настроение, в котором пребывал Алексей после обеда, моментально улетучилось. Опять поднялась волна сомнения: а вдруг это она? Вдруг он чего-то не знает про нее? Ведь во всех эпизодах, кроме, пожалуй, отравленных бутылок с вином у Ивана Горчакова, она или свидетель, или рядом находилась. Рядом, постоянно рядом. Он, конечно, не посвящает ее в детали следствия, но она в общих чертах в курсе всего, что происходит. Нет, не может быть, чтобы это была она. Не может человек совершить преступление и потом петь, как она сегодня пела.

– Ну ладно, спасибо за совет, буду бдителен. Фотографию-то покажи, которую Машкова опознала.

Взглянув на фотографию, Алексей присвистнул от удивления и быстро набрал номер Вадима Игнатьева:

– Вадим, сейчас же приезжай в отделение, есть важные новости.

С драгоценностями Иван разобрался быстро, все они, кажется, подлинные – одной заботой меньше. Почему-то не дает покоя мысль о Наталье, как после того сна, в котором его встречает женщина с голубыми глазами. Опять ощущение какой-то радости и счастья, и он оглядывается, ищет ту, единственную, которая…

В машине пахло каким-то приятным парфюмом, негромкая музыка убаюкивала. Ехали быстро, на удивление, не было пробок. Иван думал о том, что он скажет майору Пронину. А ведь сказать надо много. И о Ландышке с ее Мусалимовым, и о том, что прочитал в тетином дневнике, и о том, что не может пока ничего решить о целости украшений в сейфе, потому что опись отсутствует, а фотографий нет, так как альбом утерян. Кстати, насчет Мусалимова. Тетя Аня в своих записях за последние несколько месяцев перед гибелью не раз упоминает о неком М., который сначала смиренно просил Петра Ивановича продать бизнес, потом предлагал несметные богатства, потом открыто угрожал. Интересно, где при таком прессинге была служба безопасности холдинга? И еще интересно, что на самом деле надо Мусалимову? Для чего ему непростое ювелирное производство в столице, когда он спокойно может купить нефтяной бизнес, приносящий априори гораздо больший доход при меньшей головной боли? И как в этой каше оказалась Лидка? Она-то с какого конца? Где Лидка и где Мусалимов? Или Лидка сама по себе, без Мусалимова? Что за телефонист приходил его убивать? Это уже пошли вопросы, на которые он сам хотел бы получить внятные ответы. Хотя до окончания следствия вряд ли он их получит.

И еще он думал о том, что вот это и есть ощущение богатства: удобная, почти бесшумная машина, убаюкивающая музыка, ненавязчивые ароматы, такая же ненавязчивая прислуга в доме, хорошая одежда, вкусная еда, высококлассные напитки. Как он жил без этого? Собственно, если подумать, он жил всегда хорошо. В родительском доме было все, кроме прислуги. Одежда при социализме у всех была одинаково плохая, кроме тех, кто мог себе позволить одеваться в «Березке» или на барахолке. Деликатесы приносили родители перед праздниками. Это были так называемые «заказы». А остальное покупали обычно в магазинчике на Арбате. Правда, и на этом привилегии не заканчивались. Мама постоянно ездила на гастроли за рубеж и привозила оттуда качественные вещи: куртки на меху, кожаные сапоги, качественную обувь, хорошее белье. Иван рано узнал, что такое «встречают по одежке». Где бы он ни появился, на него всегда обращали внимание – он был со вкусом одет. Раньше эту роскошь могли позволить очень немногие. И потом еще у родителей были вечеринки. Приглашали гостей, накрывали стол, танцевали, рассказывали свежие анекдоты, читали стихи, ставили бутылку шампанского, с шумом ее откупоривали, и это зачастую был единственный алкогольный напиток. Было весело, интересно и радостно. Это ощущение Иван пронес сквозь годы. Почему-то сейчас так не веселятся.

В том самом кафе, где Алексей был постоянным посетителем, и из которого он принес памятный пирог с яблоками, Иван оказался раньше намеченного времени. Он оглядел зал и выбрал столик в укромном уголке, за колонной. Тотчас подошла официантка и принесла меню в простой, из кожзаменителя, папке. Выбор блюд был невелик, но названия вызывали какието забытые ассоциации. Например, был салат «Редис со сметаной» или суп «Полевой», как в школьной столовой. Никаких тебе консоме или буйабесов. И очень хорошо. Есть захотелось сразу, наверное, именно из-за этой папки и меню, отпечатанного на пишущей машинке, а не на принтере. Почему Алексей перенес встречу, Иван так и не понял. Он позвонил ему полчаса тому назад и объявил, что они смогут увидеться в кафе, которое находится рядом с отделением милиции. Видимо, что-то изменилось, ведь первоначально был запланирован визит к майору домой. Хотя на службе у Алексея все может случиться.

Снова подошла официантка:

– Вы кого-нибудь ждете? – спросила она доброжелательно.

Иван оторвался от чтения меню: он дошел уже до мороженого с шоколадной крошкой – и ответил:

– Да, жду.

– Позвольте спросить, кого? Если даму, то лучше пересесть за другой столик – здесь иногда дует.

– Я жду майора Пронина. Она обрадовалась:

– Алексея Николаевича? Он уже должен прийти. Вы закажете что-нибудь?

Иван с любопытством посмотрел на девушку: что это она так обрадовалась, уж не влюбилась ли в бравого майора:

– Я бы заказал, только не знаю, что будет есть господин Пронин.

– Ах, это пустяки. Вы закажите, а Алексей Николаевич всегда ест то, что ему принесут.

– Ну, хорошо. Тогда мне гуляш, пирог с черникой и какао.

– Какао растворимое или сварить? – Конечно, сварить.

Иван обрадовался: какао будет сварено, пирог с черникой, у них, наверное, тоже натуральный, а не размороженный, гуляш, как и положено, с густым соусом. Замечательно!

– Давно ждешь?

Иван обернулся и увидел Алексея Пронина, который подходил к столу.

– Недавно, вот заказ уже сделал. А официантка тебя по имени-отчеству величает. Знакомая?

– Да меня тут все знают, я постоянный клиент, мне даже скидку делают. Вот так-то, – гордо сказал Алексей, – ну, ладно. О чем ты хотел мне рассказать?

Тон его стал невыносимо деловым, официальным. Иван тоже подобрался и начал говорить:

– Понимаешь, я никак не могу разобраться с Ландыш Юсуповой. Она, оказывается, собирается замуж за Мусалимова – это такой крутой бизнесмен. А в дневнике моей тети я прочитал, что он очень хотел завладеть дядиным бизнесом, даже угрожал ему. То есть сначала предлагал большие деньги, а потом, когда дядя категорически отказался, стал серьезно угрожать.

– Как угрожать?

– Ну, он звонил и говорил, что если дядя не продаст ему холдинг, пожалеет о том, что родился. Представляешь?

– Я-то представляю, но почему Петр Иванович в милицию не обратился?

– В том же дневнике написано, что решить проблему взялся начальник службы безопасности холдинга.

– Слушай, уволь ты его на хрен, этого начальника. Любой на его месте при сходных обстоятельствах сам бы уволился или застрелился. У него под носом такие махинации проворачивались, а он чем при этом занят был, ты знаешь? Закупал следящее оборудование в Бельгии. С женой, между прочим. Это что, начальник службы безопасности серьезной фирмы?

– Я тоже задумался, как он такое допустил.

– Парнишка мой у вас в офисе уже носом поводил и даже за такой короткий срок понял, что твой этот, как его, короче, начальник – абсолютно безграмотный в качестве организатора подобной службы. Поэтому я настоятельно рекомендую его убрать под каким-нибудь благовидным предлогом.

– Ну как я его уберу? Он столько лет работал с дядей, был его доверенным лицом, а я его уберу.

– Ты, конечно, смотри, только сейчас безопасность холдинга особенно нуждается в надежном руководителе. О Мусалимове я уже не от тебя первого слышу. Им сейчас занимается ФСБ, к ним мы соваться, конечно, не будем, но в этом направлении тоже будем сами копать. Еще что у тебя?

Иван растерялся. Кажется, он продумал, что скажет, о чем спросит. Но вдруг задумался, а надо ли нагружать человека своими проблемами. И что, что он милиционер? Он же не обязан принимать на себя все чужие проблемы. Но все-таки рассказал о сегодняшнем визите в хранилище, о драгоценностях, которые теперь принадлежали ему, и об альбоме, утерянном при невыясненных обстоятельствах.

– Вот ты подумай, кому нужен альбом с фотографиями ювелирных изделий? Я понимаю, если бы это были какие-то компрометирующие фотографии: ну там любовник, шпион, свидетель преступления, а то кольца, броши, серьги. Фигня какая-то получается.

Алексей задумчиво смотрел поверх Ивана куда-то вдаль. На самом деле, что было в этом альбоме, если его надо было воровать практически на виду у хозяина квартиры?

– А ты знаешь, как он выглядел?

Иван прищурился, подумал и ответил:

– Альбом как альбом: в темно-красных бархатных корочках, листы массивные, между ними проложена папиросная бумага. Формат обычный, знаешь, тетради для рисования у школьников бывают – вот такой. Он у тети был всегда. Помню, дядя Петя ее только еще обхаживал – конфеты, кино, цветы – тогда и подарил этот альбом, в котором был единственный фотоснимок – обручальное кольцо. Само кольцо он подарил ей на свадьбе, а предложение делал таким странным способом. Сейчас бы сказали – виртуально.

Официантка принесла еду на подносе для Ивана и сразу же – второй поднос – для Алексея. Алексей с удовольствием потер руки:

– Маришка, ты, как всегда, молодец. Шницель поминистерски – это то, что сейчас нужно. И пирог черничный, как я люблю.

Маришка зарделась от удовольствия:

– Приятного аппетита, Алексей Николаевич, – посмотрела на Ивана, – и вам тоже приятного аппетита.

– Ну, я же говорил, – шепотом поддел майора Иван. – Да ладно тебе, – тоже шепотом ответил Алексей, – она хорошая девушка, ее обижать нельзя.

– Кстати, о девушках, – сказал Иван, расставляя тарелки так, чтобы они не мешали. – Что-то я ничего не могу узнать про домработницу, которая была у моих родственников. Куда она делась? Наташа сказала, что она уехала на праздники к своим родителям. Праздники закончились, а эта подруга так и не появилась. Где она? Может быть, ее стоит допросить? Прости, я понимаю, что лезу не в свое дело, но слишком много событий вокруг меня. Я как-то привык к более… спокойному образу жизни.

Алексея почему-то задело это, как ему показалось, слишком вольное упоминание о Наталье. Какая она ему Наташа? И что, что соседка его погибших родных? Мог бы более уважительно к ней отнестись. Она, между прочим, при жизни супругов Горчаковых была им как дочь. И глупости все это, что Иван ему соперник. Не соперник, просто потерпевший. А Наталья сейчас дома не у Ивана, а у него. И нечего тут. И вообще, упоминание о Наталье в связи с этим делом неуместно. И точка. Это все пронеслось в его голове за считанные секунды, а сказал он совсем другое:

– По домработнице мы работаем. Сейчас выясняется ее постоянное место жительства, она ведь официально была зарегистрирована в Москве, адрес ее родителей должен быть известен, мои опера работают, так что ее никто из поля зрения не выпускает. А вот по другой твоей подруге я могу сказать, что тут очень нечисто. Как тебе пришло в голову пустить ее в свою квартиру? Ты вспомни, она сама напросилась, или тебе кто-то подсказал? Что за дикая идея у тебя родилась?

– Так, буду вспоминать. Я первый раз надолго уехал за границу, когда мама умерла. Понимаешь, в квартире было много цветов, их надо регулярно поливать, подкармливать, в общем, ухаживать. А кто будет ухаживать? Ландыш, что ли, просить? Так она к труду не приучена. Поэтому как-то сразу в моем воспаленном сознании возникла Лидка. Тем более что она периодически звонила и жаловалась на то, что с матерью совершенно невозможно жить в малогабаритном пространстве: та все время ограничивала ее свободу личности. Вот я ей и предложил пожить у меня в то время, пока я буду отсутствовать.

– Погоди, у тебя, кроме Ландыш, были еще Петр Иванович и его жена. Они, наверное, с удовольствием поливали бы цветочки во время твоего отсутствия. Или я чего-то не знаю?

– Конечно, тетя Аня приглядела бы за квартирой. Но у меня тогда в голове точно был полный раздрай, и казалось, что, если в квартире будет кто-то жить, то мне будет спокойнее. Так что, получается, это я Лидке предложил свою квартиру вместо дорогой, съемной.

Он еще немного подумал и уточнил:

– Конечно, я. Ей такой вариант и не снился, тем более что она знала уже тогда про Ландышку, и иллюзий насчет меня у нее не было. Хотя она сама мне позвонила и пожаловалась на жизнь, мол, квартиры нынче дороги.

– А что, были какие-то иллюзии? Иван помялся, потом нехотя сказал:

– Да не иллюзии, а надежды на то, что я как молодой здоровый мужик не устою перед ее прелестями.

– А ты устоял? – недоверчиво поинтересовался Алексей.

– А вот устоял, – с гордостью констатировал Иван. – Слушай, ну пустил ты знакомую пожить в твоей квартире. А условия какие-то обговаривал?

– Какие условия?

– Ну, не знаю, кто за квартиру платить будет, за телефон, можно ли знакомых приводить.

– Видишь ли, насчет знакомых, как ты изволишь выразиться, у меня тогда мыслей не было. А когда я однажды приехал внезапно, то, конечно, был удивлен, что по моей квартире разгуливает какой-то ферт в тапочках. Но потом я подумал, а зачем ей сдалась моя жилплощадь без ухажера?

Алексей вспомнил, что Лидия говорила про хоромы и подтвердил:

– Действительно, ни к чему.

– А я что говорю? И потом, я посмотрел: все вещи на месте, идеальный порядок, барышня и кавалер пользуются своими зубными щетками, ну и так далее. Поэтому я не стал Лидке пенять. Пусть пользуется квартирой по своему усмотрению в рамках, допустимых правилами общежития.

– А ты у нас альтруист, – изумился Алексей.

– Нет, – опроверг его определение Иван, – я – очень корыстный, практический обыватель. Для меня в тот момент было важно, чтобы квартира не оставалась без присмотра и чтобы мамины цветы не погибли. Если бы не было цветов, не было бы сейчас головной боли с Лидкиным участием в этом деле.

– Ишь ты, как повернул, – удивился Алексей, – такую причинно-следственную связь обозначил, что прямо в учебник по следственной практике вставляй. Слушай, давай поедим, а то я уже слюной истек, – совсем по-свойски вдруг заявил он.

И правда, еда оказалась вкусной. Иван решил, что будет в это кафе, хотя бы иногда, захаживать, чтобы его тоже узнавали, как Алексея. Зависть – низкое чувство, он это знал. Но Алексею позавидовал.

– Ты знаешь, мы вообще-то говорили о пропаже альбома, – вспомнил он, – я к чему завел этот разговор?

– К чему? – с интересом уточнил Алексей.

– А вот к чему. Мне можно рассказывать в холдинге о том, что он потерялся, или нельзя?

Алексей с удивлением посмотрел на собеседника, даже брови подскочили кверху:

– А что, есть такая потребность – всем рассказать о своих проблемах?

– Да нет, – досадливо перебил Иван, – просто я сегодня посещал хранилище, увидел тетины драгоценности и сообразил, что не знаю, все они или чего-то не хватает. Описи нет, альбома нет. Хотя главный художник, – он полез в карман пиджака, достал оттуда блокнот и заглянул в него и торжественно провозгласил: – ага, вот – Роберт Артурович Ингвер считает, что все драгоценности подлинные. Я как думал? Я думал, что дядю убили, чтобы скрыть хищения, в том числе ювелирных украшений, принадлежащих нашей семье. Но в холдинге все работают, как обычно, никто за границу не улепетнул.

Он замолчал, а потом спросил:

– Слушай, а ничего, что мы Масленникова в Альбион отправили?

Эка, как выражается, «в Альбион», ты погляди!

– Он под присмотром, причем под очень плотным присмотром. Это тебе для общего сведения. А вообще, он точно никого не убивал, но, если хочешь еще раз услышать мое мнение, он не на своем месте. Отправь его на пенсию, или пусть такую же должность себе присматривает где-нибудь в фирмочке поменьше. Андестенд?

Ивана так забавляло, когда люди произносили английские слова с нижегородским акцентом, что он не выдержал и засмеялся. Алексей не понял, что его насмешило, но, на всякий случай, засмеялся тоже. Поели, отсмеялись, посидели. Видимо, именно так зарождается взаимная симпатия. Иван помаялся, но все-таки спросил:

– А может быть, в ресторан завалимся?

– Нет, спасибо, мне надо домой, у меня там… цветы полить надо.

Он не сказал про Наталью. Просто не сказал – и все. Кажется, это называется «проявил благородство», хотя просто не сказал. Ведь не понятно, что подумает Иван Горчаков о том, что она живет сейчас у Алексея. Заметьте, «У» Алексея, а не «С» Алексеем. Пусть считает, что она где-нибудь на конспиративной квартире скрывается. Кстати, и Анатолия Дмитриевича он тоже предупредил, чтобы ни одна душа. А то не ровен час узнают совсем не те, кому нужно знать. А Иван всетаки ему, Алексею, соперник. Соперник, соперник, как ни крути. Образован, в самом расцвете сил, карьерный дипломат, а самое главное, богат, как Крез. И Наталье, кажется, нравится. Вон как у нее глаза сияют, когда он рядом. При виде Алексея глаза… кажется, тоже сияют, но по-другому. Наверное, его она воспринимает как братишку, а Иван – жених по всем статьям, только разберется со всем криминалом, который обрушился на его бедную, то есть богатую голову.

Что-то Иван ничего не понял насчет цветов. Это Алексей пошутил или иронизирует? Ладно, пусть себе шутит, только бы дело хорошо делал.

А Наталья бродила по чужой квартире, не зная, чем заняться. Собирались вчера в такой спешке, что она не подумала о том, что у нее вдруг появится масса свободного времени. Можно было забрать ноутбук и писать свою научную работу. А какая бы польза была! Хотя, может быть, у нее с собой флешка. Надо порыться в сумке, вот тогда ее сидение в четырех стенах будет хотя бы не бесполезным. Флешка, конечно, нашлась, но компьютера в квартире, похоже, не было. Как он живет без компьютера? Или он ему дома не нужен? Вообще, что она знает об Алексее? Что он хорошо готовит – это раз. Что он хорошо танцует – это два. Что он классно выглядит в смокинге – это три. Что он откровенно понравился всем ее родственникам – это четыре. И, наконец, он очень нравится самой Наталье. Конечно, надо еще присмотреться, ведь есть еще Иван Горчаков – предел ее недавних мечтаний.

Она до сих пор помнит то ощущение, когда обняла его, рыдающего, на поминках. У него оказались поженски мягкие руки – нежные и теплые. Но, когда он ее в ответ обнял, руки почему-то стали железными и ухватистыми. Это было очень приятно, даже в такое печальное время. Они бы еще долго могли стоять обнявшись, если бы не его нахальная знакомая. А потом Иван надолго потерялся. Она регулярно ходила к следователю, выслушивала его бредовые вопросы, устало повторяла одно и то же каждый раз, что она никого не убивала. А Ивана рядом не было. Зато был постоянно в поле зрения милиционер Алексей, который ничего от нее не хотел, но, кажется, помогал, как мог, доказать ее невиновность. И сейчас он с ней возится, прячет, охраняет, устраивает ее дочке безопасные прогулки в сопровождении незаметных охранников. Интересно, это он в силу служебной надобности делает или из-за хорошего отношения к ней? Или он просто хороший человек и помогает всем женщинам, попавшим в сложное положение? У него тоже нежные сильные руки. Во время танца она это почувствовала. Он вел ее уверенно, как будто знал, что она умеет и любит танцевать. А ведь могло быть и по-другому. Вдруг она не танцует вальс? Хотя сейчас такое время – вся продвинутая молодежь танцует, а если не танцует, то учится вальсировать. Без вальса на Венском балу в Кремлевском дворце делать нечего, как и без мазурки, и танго, и польки. Вот какая метаморфоза. Наталья-то, конечно, с раннего детства с удовольствием сначала плясала в ансамбле «Светлячок», потом стала заниматься классической хореографией, потом – бальными танцами и танцевала всегда хорошо. Поэтому и вальс у них в ресторане получился классный. А как он смотрел на нее! С любовью, правда, с любовью, нежным, откровенно восхищенным взглядом. Она поддалась его настроению и тоже стала смотреть в его глаза. На некоторое время она впала от его взгляда в романтическое настроение и даже решила, что, если он ее поцелует, она не будет возражать. Но никакого поцелуя не случилось, и Наталья слегка разочаровалась в своем кавалере. Вот Иван, наверное, поцеловал бы ее после такого танца. Хотя, может быть, он и танцевать-то не умеет.

Какая интересная у нее теперь жизнь! Целых два кавалера, престижная, хотя и тяжелая, работа, замечательная дочка, обеспеченная жизнь. На работе она получает не очень много, но на жизнь, одежду и на няню им с Полиной хватает. А на роскошь зарабатывают братья. Саша, хоть и молодой, уже накопил авторитет как детский ортопед-травматолог, оперирует сложных больных, недавно защитил кандидатскую диссертацию, уже есть материал на докторскую. А об Анатолии и говорить нечего. У этого все в полном ажуре: и достаток, и удовлетворенные амбиции, и хорошее образование, позволяющее его банку быть в числе первых, даже в европейском рейтинге. И что особенно важно, его банк чистый, не связанный ни с каким криминалом. А теперь и личная жизнь налаживается, кажется. Машка почти летает, а не передвигается по земной тверди, а у Анатолия такой голос, как будто сбылась его заветная мечта. Долго ли это будет продолжаться? Хотелось бы, чтобы брату также повезло в личной жизни, как и Саше. Тому-то точно повезло. Танюша у него классная. Как там Полина? Девочка очень ранимая и чувствует любую фальшь, требует постоянного внимания и ласки. Наталья на ласку никогда не скупится, ведь она сама жила в любящей и заботливой семье. Ее мама была построже, могла и прикрикнуть, если Наталья заслуживала, а папа так ее любил, так старался выполнить все желания, что и желаний-то особых поэтому не было – все они были предвосхищены. В атмосфере постоянной любви и заботы Наталья пыталась воспитывать Полину. И Машка ей в этом очень помогала. Когда Полина была совсем малюсенькой, лет двух, она плохо засыпала. И Машка придумала способ уложить ее в кроватку: она рассказывала Полине, кто ее любит.

– Полечка, ты закрой глазки и слушай. Тебя все любят: мама, Маша, Толя, Саша, Таня.

Потом, когда все родственники заканчивались, Машка включала в этот список однокурсников, а позже сослуживцев. Полинка эту нехитрую игру очень любила, быстро весь перечень выучила и в тех случаях, когда Машка забывала кого-нибудь упомянуть, подсказывала:

– Маша, а меня уже врач Никита не любит? – Спи, Поленька, очень любит.

– Хорошо, тогда ты ему скажи, что я его тоже люблю.

Конечно, Наталья уверена, что Полине у Танюши очень хорошо, но ей самой без дочки плохо, скучно, тревожно. Хоть бы кто-нибудь позвонил, что ли. Где Алексей? Когда он успеет ей курицу на бутылке приготовить? Или самой с курицей разобраться? Делать все равно нечего.

У Алексея в расследовании наступил период, который он очень любил. Все потихоньку складывалось в четкую картинку. Осталось только всех поймать и посадить за решетку. Было только одно препятствие: Мусалимов. Эта фигура была настолько одиозной, что к нему даже фээсбэшники не знали, как подступиться. И к президенту он вхож, и к премьеру, и с Обамой встречался, и с видными политиками водку пил. Конечно, глупости все это. В конце концов, кто он такой в масштабах страны? Крупный бизнесмен, возникший в последние несколько лет. Как нажил свое состояние, никто толком не знает. Почему так сблизился с сильными мира сего, тоже неизвестно. Ничего, потихоньку раскопаем. Кстати, можно позвонить другу юности Коле Спиридонову, который как раз работает в ФСБ. Информация у них всегда закрытая, но, может быть, что-нибудь приоткроется.

– Николай Васильевич, привет, дорогой. Это Алексей Пронин.

– Алешка, рад тебя слышать, надеюсь, не по делу. Алексей вздохнул:

– Увы!

– Тогда давай завтра в шесть вечера на нашем месте.

– А давай сейчас?

– Что, так подперло? – Аж дышать нельзя.

– Ага, ага. Я тебе перезвоню через три минуты.

Вот что значит настоящий друг. Перезвонит через три минуты. Значит, будет искать какие-то лазейки в своем плотном графике и если не сейчас, то через час точно назначит встречу. Звонок раздался почти сразу.

– Алешка, дуй прямо сейчас, сам знаешь, куда.

Все сказано. Алексей быстро накинул пиджак не совсем нового костюма, сунул в карман ключи от машины и, сдерживая нетерпение, спокойно вышел в коридор. Никто не должен знать, куда он направляется, даже свои. Навстречу ему двигался полковник Сухомлин. Так, надо срочно скрываться, иначе зазовет к себе на промывку мозгов, и все пропало. Он завернул в боковой коридор и открыл первую попавшуюся дверь. Перед ним предстала картина плохо организованного междусобойчика соседнего отдела. На мятой газете был наломан неопрятными кусками черный хлеб, навалом лежала покромсанная колбаса, пахло водкой и рассолом, видимо, банку соленых огурцов успели спрятать под стол. Бутылку водки тоже упрятали – к бабке не ходи – в стенной шкаф. Стаканы с водкой в своем наивном бесстыдстве стояли вряд, как солдаты. Конечно, напиток только что разлили и приготовились употребить, а тут вдруг старший офицер. Кто не запер за собой дверь, высокой компании предстояло еще разобраться, а пока даже придумать никто ничего не успел в оправдание. Алексей неторопливо оглядел стол, поморщился, перевел взгляд на присутствующих и заметил Мишу Некрасова. Остальные были не из его отдела, и на них ему было наплевать, но Миша-то как в этой компании оказался? Еще не хватало, чтобы он в рабочее время водку жрал!

– Лейтенант Некрасов, – строго позвал он, – подойдите.

Миша обреченно выдвинулся на первый план. Алексей принюхался, водкой от Миши не пахло. Ну и хорошо, значит, не успел еще выпить.

– Михаил, иди за мной, я тебя уже целый час ищу. Никак не мог Алексей искать лейтенанта целый час, потому что Миша сиднем сидел в кабинете и составлял отчет по предыдущему делу. Но не возражать же начальнику отдела! И Миша покорно пошел следом.

Алексею было и смешно, и неприятно, что он застал подчиненного за таким занятием. Как будто специально выслеживал. Но зато лейтенант запомнит этот урок навсегда и впредь в отделении выпивать не будет, тем более, с чужим отделом.

– Ты, Миша, чего? – спросил он наконец. – Чего? – удивился Миша.

– У тебя там друзья, что ли, что ты в такой разрухе выпивку себе организовал?

– Да я…

– Накрыли бы по-человечески, на тарелках, с вилками и ложками, на чистой скатерти или, на худой конец, на клеенке. А то на газете, которой место знаешь где?

Миша понуро стоял и слушал. И что его туда понесло? Сейчас бы докладывал товарищу майору о том, что случайно обнаружил в записях убитого капитана Фомина. Может быть, заслужил бы похвалу. А то Алексей Николаевич, наверное, думает, что ему водки хотелось. А он водку пить не любит, его с любого алкогольного напитка мутит. Он зашел за бумагой для принтера, у них закончилась. А там на стол накрывают. И он остался, чтобы не думали, что он человек второго сорта: водку не пьет, не курит, девушки его не любят. И что майор Пронин забыл в этом кабинете? Он, пока в этом отделении работает, наверное, никогда там и не был. А сегодня вдруг зашел.

– Извините, товарищ майор, больше это не повторится.

– Смотри, Миша, спиться можно очень быстро, тем более, на нашей непростой работе.

Майор посмотрел на часы:

– Мне сейчас некогда, завтра с утра – ко мне в кабинет с результатами по делу Горчаковых.

– Так точно.

Ладно, даже хорошо, что полковник Сухомлин встретился, иначе Мишу бы на путь истинный не наставил.

Конечно, он приехал позже Николая. Тот нетерпеливо прохаживался по дорожке, приглядываясь к сидящим на скамейках редким посетителям садика. Это место, почти в центре Москвы, они облюбовали еще со студенческих лет. Иногда им надо было перекинуться парой слов без посторонних ушей, и они встречались всегда около одной и той же скамейки и уходили по грунтовой дорожке подальше от людей. Здесь они могли разговаривать без опаски.

Рукопожатие было коротким, сильным. Несколько секунд они вглядывались в лица друг друга – не виделись с зимы.

– Ну, что? – начал Николай.

– Мусалимов, – сразу обозначил тему беседы Алексей.

– О, – с уважением протянул Николай, – и тебя зацепило.

– Можешь поделиться информацией? – Давай сядем.

– Сесть всегда успеем. Давай присядем.

Шутка, конечно, милицейская. Или бандитская? Или общечеловеческая? В последнее время как-то все перемешалось, и сленг перемешался тоже, и люди уже не делятся четко на бандитов и законопослушных граждан. Но Николай улыбнулся понимающе, похлопал Ивана по плечу и примирительно согласился:

– Ладно, давай присядем.

Нашли уединенную скамейку, расположились вольготно, даже расслабленно. Ведь день был почти летний – светило солнце, молодая листва отбрасывала кружевную тень, даже припекало. А разговор предстоял серьезный, вот и на минуточку перед тяжелыми откровениями позволили себе короткий отдых.

– Ну, спрашивай, – обреченно разрешил Николай. – Мусалимов, – повторил Алексей.

– Значит, Мусалимов. Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял? Он задерживался и привлекался раз пять, но в результате садились совсем другие люди.

– То есть каждый раз появлялся зицпредседатель Функ?

– Именно. Всегда возникали неопровержимые доказательства вины вторых или третьих лиц, которые соглашались сотрудничать со следствием и сдавали даже целые группировки боевиков, но Мусалимов выходил из игры чистым.

– Следаки?

– Да нет, следаки тут ни при чем. Кто-то его консультирует из высоких милицейских чинов.

– Опа!

– Да, вот так. И пока на него мы выйти не можем. – Ну, существуют разные методы выявления оборотней.

– Не учи ученого, – усмехнулся Николай, – по этому делу работают такие доки, что будь спокоен, найдут. Только время уходит.

– А чем он вообще занимается?

– Легально – бизнесом. Кстати, хороший семьянин, двух жен имеет, как истинный мусульманин.

– То есть на самом деле двух жен?

– Да. Одна в России, в Москве, а другая – в Арабских Эмиратах. И он мотается из России в Эмираты через неделю.

– Вот у людей денег куры не клюют!

– И денег, и времени! Он тут бизнес свой оставляет на доверенных и проверенных людей, но, по слухам, никому не доверяет. Ему все документы на подпись курьеры возят.

– Да ладно, сейчас все можно по интернету передать.

– Не доверяет интернету. Только лично и только в руки.

– Так можно курьеров перехватить.

Николай посмотрел на него, как на психически больного, покачал головой, выдал на гора короткий смешок и снисходительно произнес:

– Наивный.

Алексей вздохнул:

– Понятно.

Посидели, помолчали, а потом заговорили враз. Алексей:

– У меня такое дело сейчас…

Николай:

– А тебе зачем эта докука?

Разом замолчали и уставились друг на друга. Это было для них обычным. Они привыкли так разговаривать: вдруг начинать вместе говорить и замолкать, ожидая, кто продолжит. Один раз, когда Алексей был у друга в гостях, они до слез насмешили Тамару – Колину жену. Разговор шел, кажется, о рыбалке. Как всегда, вдруг беседа приняла очень энергичный характер, и они в обычной своей манере стали обсуждать способы наживки червяка. При этом Алексей показывал на пальцах, как нужно червя зацепить, чтобы он не сорвался до поклевки, а Николай рассуждал, что только дилетанты плюют на червяка перед тем, как насадить его на крючок. Они друг друга отлично понимали и, главное, слышали. А Тамара переводила взгляд с одного на другого, пока не зашлась в хохоте. Они одновременно замолчали и стали на нее смотреть, не понимая, что такого смешного они сказали. А она никак не могла остановиться и хохотала долго и с удовольствием. Кажется, они тогда так и не пришли к единому мнению ни по поводу червяков, ни по поводу крючков, зато отлично провели время.

– Так зачем тебе Мусалимов? – спросил наконец Николай.

– Видишь ли, он всплыл в деле, которое сопровождает мой отдел.

И Алексей коротко и толково изложил суть дела, не забыв упомянуть об убийстве участкового Фомина.

– Слышал эту историю, – согласно кивнул Николай, – помогу. В Москве Мусалимов Муса Мусаевич появился десять лет тому назад. Смешно сказать, но его бизнес начинался с фруктовых рядов на Черемушкинском рынке. Никто его тогда не знал. А потом он женился на дочери смотрящего по рынку и резко пошел вверх. Сейчас у него недвижимость в Москве, в Арабских Эмиратах, я уже не упоминаю Испанию, Болгарию и Македонию. И свечных заводиков несколько. Работают там, в основном, русские, на руководящих должностях – почти все чеченцы, ингуши, арабы. Работают грамотно. Скупают по дешевке крепко стоящие на ногах предприятия – самые разные – и доводят прибыль до бешеных процентов. Богатеют, мать их!

– Интересно, зачем ему еще ювелирный бизнес? – Это ты про Ювелир-холдинг, что ли? – А ты уже знаешь?

– Конечно, знаю. Это поэма. Ему этот холдинг поперек горла встал. Хозяин никак свое детище отдавать в чужие руки не хотел. Кстати, к нам обращался его начальник службы безопасности, мы провели аудит, всякие негласные проверки и ничего криминального не обнаружили. Правда, за Мусалимовым тогда установили слежку, но тоже – мимо денег. Никаких подозрительных связей, никаких темных контактов. Все его разговоры слушали – чисто.

– Но Горчаковых все-таки убили! – вставил реплику Алексей.

– Убить-то убили, да Мусалимову от этого не холодно, не жарко – наследник же законный вступил во владения.

– А ты знаешь, скольких людей уже убили? – Знаю, Леша, я все знаю.

Алексей пристально взглянул на друга:

– Какого черта? Какого черта я тебе это все рассказывал?

Николай хитро прищурился и тихонько ответил:

– Зато я получил кое-какую информацию.

Алексею эти игры в хитрых ментов никогда не нравились. Послать бы важного такого Кольку к черту и уйти. Но он сдержался.

– Может, расскажешь, какие у вашей службы соображения?

– Соображения? Следствие сейчас идет, мне кажется, правильным путем. Вы давайте, Веника колите. Он с Мусалимовым пересекался так, – он пошевелил пальцами в воздухе, – легонько, но все-таки пересекался. Сейчас ведь информационных каналов не счесть, и возможностей передать информацию – тоже. Поэтому, может быть, и выйдем через Веника на Мусу. Только это все надо быстро делать – время не ждет.

– Слушай, а он оружием не подторговывает?

– А кто сейчас оружием не подторговывает? Все торгуют.

– Да ладно. Я не торгую, и ты не торгуешь. – Не уверен ни в тебе, ни в себе.

Алексей развернулся на скамейке лицом к другу:

– Знаешь, я своему оперку недавно объяснял, что такое профессиональная деформация личности. Тебе тоже объяснить?

– Ладно, Леш, не обижайся, – Николай примирительно накрыл его ладонь своей рукой, – я пошутил. Теперь вот о чем. Ты каким боком влез в это дело по самую макушку? Из-за Натальи Голицыной?

Алексей опешил. Вот это да! Хорошо работают спецслужбы в нашей доблестной милиции! Все знают! Николай поторопил:

– Так?

– Так, – ответил Алексей и опять посмотрел другу прямо в глаза.

– Ага, – удовлетворенно покачал головой Николай, – значит все-таки из-за нее. Ну, так слушай. Вполне возможно, что она владеет ценной информацией по этому делу. Мы тут перехватили один разговорчик, – он помедлил, но все-таки продолжил. – Она, похоже, знает убийцу, причем, видела его во всех трех эпизодах. Они ее сейчас ищут.

– Кто «они»? – выдохнул Алексей.

– Люди Мусалимова, – спокойно ответил Николай. – Не для того, чтобы убить, а для того, чтобы получить информацию. Видишь ли, получилось, что смерть ювелира оказалась невыгодной для Мусалимова. Он рассчитывал его дожать, а если не дожать, то хотя бы предложить выгодное сотрудничество. Да, Мусалимов хам и, по сути, бандит, но только не по этому эпизоду. Тут он чист перед законом. Но госпожу Голицыну ищет и не на шутку озабочен ее исчезновением. А ты не знаешь, где она?

Алексей стряхнул с брюк невидимую пылинку, достал из кармана пиджака носовой платок, протер руки и спокойно ответил:

– Ее брат отправил за границу. – Куда, не знаешь? – Говорит, далеко. – А узнать можешь?

– Это вряд ли, он скрытный очень.

– Жаль, мы бы за ней наружку организовали, глядишь, и от бандитов бы уберегли.

«Уж вы бы уберегли», – подумал Алексей.

– Ну ладно, давай прощаться, – предложил Николай, если что, звони.

– Давай прощаться, – согласился Алексей, протягивая руку, – мало ли – будет информация, ты уж не забывай старого приятеля.

– Это ты приятель? – улыбнулся Николай. – Ну-ну. Ах ты, незадача какая! Значит, Наталью люди Мусалимова ищут! И найти ее у него дома могут в любой момент. Что он может сделать, кроме того, что только постоянно быть рядом? А как он может постоянно быть с ней, если у него работа, и это единственная возможность постоянно получать нужную информацию о ходе следствия и о том же Мусалимове? Что же придумать? Отвезти ее к брату? Быстро сделать пластическую операцию? Отправить с чужими документами за границу? Что делать? Единственный радикальный выход – быстро разыскать убийцу. Вот тогда ее никто никогда не тронет. И еще. Что-то неприятное было в разговоре с Николаем. Что-то такое, что сразу Алексея насторожило. Что: какая-то фраза, жест, выражение глаз? Что?

Домой Алексей попал только за полночь. В отделении началось такое, что оставить службу было никак нельзя. Сначала Сергей Пестров привез домработницу Настю. Оказывается, она еще вчера приехала в Москву, но в почтовый ящик, где лежала повестка, заглянула только сегодня. По правде сказать, она туда и сегодня бы не посмотрела, если бы не записка под дверью, обнаруженная тоже случайно. Поезд пришел поздно, и пока Настя добралась до дома, наступила глубокая ночь. Сил хватило только на то, чтобы доползти до кровати и уснуть. А сегодня девушка случайно бросила взгляд на странную бумажку серого цвета, которой никогда не было в ее чистенькой комнатке. Она хотела сразу выбросить ее в мусорное ведро, но любопытство победило, и записка была прочитана. После этого Настя в страшном волнении выскочила в домашних тапочках на лестницу к почтовым ящикам, которые висели в ряд между первым и вторым этажами. В ящике, среди целой кипы рекламных листовок, она обнаружила повестку в прокуратуру и еще другую повестку в районное отделение милиции. Подумав немного, девушка позвонила, конечно же, в отделение, ведь это были почти свои люди – с ними она уже разговаривала после смерти супругов Горчаковых.

Сережа Пестров обрадовался так, будто услышал, по крайней мере, любимую тещу.

– Настя, вы где? – спросил он.

– Я? Дома, то есть на квартире, в Москве.

Сережа страшно засуетился, начал переставлять предметы на столе, чем поверг в полное недоумение сидящего тут же Сашу Мальцева. Друг никогда не видел, чтобы капитан Пестров совершал такие быстрые движения.

– Настя, будьте дома, я сейчас за вами заеду!

– Але, ты куда? – спросил Саша убегающего Сергея.

– Скоро вернусь, сообщи товарищу майору, – на ходу ответил Сергей.

Беседа с Анастасией Ивановной Максимовой заняла довольно много времени. В деле об убийстве супругов Горчаковых полугодовой давности допрос домработницы потянул на полстраницы. Все сводилось к тому, что она ничего не видела и ничего не знает. Ни характеристики убитых, ни связей, ни привычек, ни даже уклада семейной жизни – ничего. Было ясно, что допросили ее формально, к допросу не готовились, просто надо было подшить в дело очередной листочек для объема, его и подшили.

Алексей с удовольствием разглядывал сидящую перед ним девушку. Хорошенькая мордашка, хотя, может быть, скучноватая. Макияж такой деликатный, что и не заметен вовсе. Одета просто, сумка тоже какая-то простенькая, без затей. Русые волосы забраны в хвост. Увидишь такую на улице и не оглянешься. Хотя, может быть, она специально для милиции оделась, ведь часто люди, идя на встречу с представителями закона, стараются выглядеть победнее, чтобы не вызывать излишнего интереса к своему материальному положению. Держалась она скромно, на вопросы отвечала спокойно, каждый ответ обдумывала. Запнулась только, когда разговор зашел о поминках. По ее словам, она вышла проститься с женихом из подъезда сразу после того, как убрала первую смену тарелок. Молодой человек ждал ее за углом, они простояли с ним, обнявшись, около четверти часа, а потом она вернулась в квартиру и сразу услышала крик Натальи Голицыной. Алексея насторожило не то, что Настя отсутствовала во время нападения на Наталью, а то, как она об этом рассказывала. Сразу возникло вполне серьезное подозрение, что она врет. Причем до этого эпизода она говорила только правду.

Настя работала у супругов Горчаковых около года, точнее десять месяцев. Платили ей исправно, хватало и на жизнь, и на оплату подготовительных курсов. Анна Дмитриевна относилась к ней ласково, старалась особенно не нагружать. Работать в этом доме было приятно и не утомительно, свободного времени у девушки было достаточно и для учебы, и для отдыха. На даче, где убили Горчаковых, она тоже бывала не один раз: помогала наводить порядок в доме и на участке. Хотя на участке работы было немного, потому что из ближайшей деревни приходил садовник. Что это был за человек, Настя не знала, так как никогда его не видела, только слышала о нем от Анны Дмитриевны. О самих убитых Настя вспоминала с теплотой, больше рассказывала, конечно, о хозяйке, видимо, чаще общалась с ней, чем с Петром Ивановичем. Ну, это и понятно: для чего мужчине входить в детали ведения домашнего хозяйства? Гости в доме бывали редко – Петр Иванович и Анна Дмитриевна любили уединение. Не было в доме и случайных людей, только родственники и персонал холдинга. Один раз была какая-то девушка, явно не из окружения супругов, но она принесла какой-то пакет, выпила чашку чая и ушла. Когда это было? Да, кажется, в тот день, когда их убили, а, может быть, накануне. Да, точно, накануне. Или в день убийства.

Алексей понимал, что, если она сейчас не расскажет правду о том, что случилось на поминках, то уже не расскажет этой правды никогда: что-нибудь придумает и извернется. Интересно, что ее так напрягло?

– Настя, конечно, я понимаю, что прошло уже много времени, но вы не могли бы описать эту девушку?

– Девушку? – она сморщила лобик и посмотрела вверх, вспоминая. – Красивая такая, старше меня (кокетливый взгляд на майора, движение плечом), ростом примерно с меня (опять стрельба глазами), волосы, кажется, черные, макияж яркий. Одета была в курткуветровку, ботинки на каблуках, без сумки, представляете? Да, еще брюки на ней были светлые. Осень же была, дожди шли, а на ней – брюки почти белые.

– А что-нибудь приметное в ее внешности было?

– Да я ее видела всего минуту-другую, когда в квартиру впускала, потом ее Анна Дмитриевна сама проводила. Я наверху книги пылесосила.

– Если бы на улице встретили, узнали бы?

– Это вряд ли. Правда, один раз мне показалось, что я эту девушку уже где-то видела, но потом я подумала хорошо и решила, что ошиблась.

Алексей протянул руку к ее пропуску и, между прочим, спросил, переходя с официального тона на задушевный:

– А жениха твоего как зовут? Имя, адрес, возраст. – А зачем это вам?

– Ты же знаешь, мы должны весь твой рассказ проверить. Вот и спросим у молодого человека, что он помнит. Вдруг заметил кого-то около подъезда, пока тебя ждал?

Во время этого объяснения Алексей лучезарно улыбался, и Настя заулыбалась тоже и, кажется, выдохнула. Но вдохнуть он ей не позволил:

– В Москве жених у кого останавливался?

Она сразу как-то обмякла, улыбка с лица сползла, и плечи поникли.

– Давай-ка, красавица, всю правду, – по-отечески тепло попросил Алексей.

Она заговорила быстро, проглатывая окончания слов и целых фраз:

– Я ни в чем! Я и не знала, что нельзя! Никто не говорил, что нельзя брать!

– Так, спокойно, без истерики, – прикрикнул на нее майор, вставая из-за стола и наливая воду в стакан. Воду он поставил перед ней, она взяла стакан двумя руками и жадно отпила глоток.

– Я не виновата, я ничего не брала, и Коля тоже ничего не взял, мы только хотели посмотреть.

– Что посмотреть?

– Ну, часы эти, которые потом пропали. – Какие часы?

Иван удивился. Никто ни про какие часы не рассказывал. Может быть, в них кроется ключ к разгадке всей этой, крайне запутанной, истории?

– Ну, часы… Петр Иванович принес в коробочке бархатной с вензелем и убрал в сейф. И он их каждый день доставал и слушал, как они звенят.

– А ты про эти часы откуда узнала?

– А мне интересно было, что это так красиво играет, ну, звенит, в смысле, я чай ему в кабинет принесла. А он часы сразу тряпицей накрыл, на которой бриллианты рассматривал в лупу.

– А откуда ты знаешь, что это звенели именно часы? Она опустила глаза и покраснела. – Ну! – поторопил ее Алексей.

– Мне потом Анна Дмитриевна их показывала.

Опять врет. Сразу понятно, что врет. Даже голос меняется. Иван пристально смотрел на девушку. Она все больше съеживалась под его взглядом. Потом вдруг как-то суетливо продолжила:

– Только я ничего никогда не брала, потому что их любила очень. И потом, Анна Дмитриевна мне обещала, что, если я на бюджет опять не поступлю, она мне первые два семестра поможет оплатить. А потом бы я на работу устроилась. Так что мне их цацки были не нужны.

– Ты еще что-то хотела рассказать про часы, как вы их «хотели посмотреть».

Она опять сникла, даже зашмыгала носом, но снова отпила из стакана и заговорила:

– Ну, в общем, Колечка мой приехал на три дня. У меня был выходной, но Анна Дмитриевна попросила цветы полить, потому что они с Петром Ивановичем уезжали на дачу, а она дня за три до этого пересадила цветы в более глубокие горшки. Ну, их надо было поэтому через два дня поливать какой-то гадостью, чтобы лучше приживались.

«Опять цветы», – подумал Алексей. Что-то мне сегодня на флору везет.

– И вот, мы с Колечкой пришли на квартиру, и он обалдел. Говорит: «Как же люди красиво живут»! Он ведь у меня простой совсем. Я из интеллигентной семьи, а он из рабочих, – пояснила она важно. – Цветы полили, он по комнатам стал ходить, у камина в кресле посидел, будто барин какой. Потом пошли на второй этаж. В спальне…

Она запнулась, и Алексей вдруг явно представил, что там «в спальне».

– Что? – спросил он.

Она помялась и ответила:

– Ничего.

Потом заторопилась:

– В кабинете Колечка увидел сейф и вообще удивился. Спросил: «А вот бы по приколу посмотреть, че там». А я набрала код, и сейф открылся. Ну, там деньги были, бумаги всякие и коробочка. Коробочку я сама из сейфа достала и открыла. Там часы были. С бриллиантами, наверное, камни очень блескучие, у меня даже дух захватило. Мы посмотрели, коробочку опять положили в сейф, сейф закрыли и ушли. А потом, когда в квартире обыск был, то коробочки уже в сейфе не было.

– А откуда ты код узнала?

– Это случайно получилось, – ответила она, помявшись.

Вообще, она все время запиналась, смотрела на него чистым взглядом, пытаясь, видимо, понять, верит он ей или нет. Ладно, пока застревать на мелочах не будем, это дело следователя.

– Так, может быть, коробочку с часами Иван Ильич забрал?

– Нет, он тогда еще не приехал.

– А где ты на самом деле была, когда на Наталью Сергеевну напали?

– Да никто на нее не нападал, она, наверное, сама запнулась за стул и упала.

– Еще раз повторяю вопрос: где ты была, когда ушла с поминок?

– Я Колечке еду относила. У меня хозяйка квартиры уехала к внуку, а Колечка сидел в моей комнате. И поесть было нечего, я ему в контейнер рыбки положила, пирогов, колбаски разной, в другой контейнер антрекоты и гарнир. А то ему ехать долго, чего голодномуто оставаться? Еду все равно выбрасывать. Мне Анна Дмитриевна всегда с собой поесть давала.

– Так-так, – почему-то рассердился Алексей, – значит, в квартире ты лазила по сейфам, подсматривала и подслушивала, о чем говорили люди, которые тебе доверяли, а потом еще приводила посторонних и демонстрировала им драгоценности, которые тебе не принадлежали? Знаешь, как это называется?

– Я ничего не брала без спросу, – опять запричитала Настя, – я все на место складывала. Я не воровка, мне просто интересно было. Я, может быть, таких вещей и не увижу никогда.

И тут Алексея осенило:

– Альбом!!!

– Я принесу завтра.

– Никаких «завтра». Сейчас, немедленно, отдашь капитану Пестрову. Поняла?

Она согласно закивала головой.

– И адрес Колечки, имя, отчество, фамилию, год рождения, место работы.

Она все кивала, испуганно прижимая руки к груди. А он уже не испытывал к ней никакой симпатии: так себе девчонка, смазливенькая, неумная и неинтересная, совсем как его бывшая жена.

Сережа Пестров быстро оформил ей подписку о невыезде, смотался на ее квартиру и привез в целлофановом пакете альбом в сафьяновом переплете, страницы которого были заполнены фотографиями эксклюзивных колец, сережек и других драгоценностей, точного названия которых Алексей и не знал вовсе.

А потом позвонил следователь Михайлов:

– Фоторобот составили, – без лишних предисловий сказал он невыносимо приказным тоном, – надо уточнить.

Алексей обрадовался. Именно так Константин Петрович разговаривал, когда в следствии появлялся реальный подозреваемый. Чем более реальный, тем более официальным было его общение с оперативниками. Потом, когда все закончится, он опять будет похлопывать всех по плечам, угощать сигаретами, но пока… Пока его выканье и официоз доводили несведущих людей до полуобморочного состояния и вгоняли в излишнюю исполнительность. Но Алексей-то был уже матерым опером и манеру следователя Михайлова знал досконально, поэтому он, тоже без всяких приветствий и экивоков ответил:

– Сделаем. От вас когда забрать?

– Сейчас его к вам в отдел привезут. – Кого привезут-то?

– Как кого? Пудова Вениамина Викторовича по кличке Веник.

Ага, значит, дожал настырный Михайлов, и «телефонист» согласился сотрудничать со следствием. Это уже кое-что.

…С экрана компьютера на мужчин смотрела черноволосая женщина без определенного возраста с упрямо сжатыми губами и тяжеловатым подбородком. Впрочем, если бы она улыбалась, то могла сойти за красавицу. Алексей с облегчением вздохнул: совсем не походит на Наталью. Впрочем, и на Лидию Авдошину, и на домработницу тоже не походит.

– Распечатывать? – спросил эксперт-криминалист. – Конечно! – с энтузиазмом ответил Миша Некрасов, который, маясь от неопределенности – помнит товарищ майор о дневном происшествии или не помнит? – крутился тут же, стараясь быть полезным.

– Я не тебя спрашиваю, – беззлобно огрызнулся эксперт. – Так что, товарищ майор?

– Конечно, распечатать, – согласился Алексей. – И, знаешь, копий штук пять сделай, ладно?

– Да я на ваш комп скину, а вы уж сколько хотите, столько и делайте.

Ах, досада какая! Алексей все время забывал, что ничего не надо распечатывать, не отходя от кассы. Можно работать на компьютере в своем собственном кабинете, получая всю необходимую информацию и печатать, и читать, и даже смотреть телевизионные программы. Конечно, молодые сотрудники легко обращаются с техникой, но он любит читать настоящие книги, писать настоящие письма и смотреть телевизор, который стоит у него дома на специальной тумбочке.

– Ага, ну хорошо. А поиск в базе данных по схожести обличия можно устроить?

– Это всегда пожалуйста, – легко согласился эксперт. – Сейчас на ваш ящик скину и запущу поиск. Только это не скоро.

Конечно, не скоро. Может быть, найдется в базе данных похожая физиономия, а, может быть, и нет. Всякое бывает. Кстати, надо фоторобот сразу показать Ивану.

Иван приехал минут через двадцать. Он долго рассматривал фотографию, крутил ее так и этак в руках, заглядывал для чего-то на обратную сторону бумажного листа, а потом неожиданно заявил:

– Я эту женщину, кажется, где-то видел, только не помню, где.

– Давай, вспоминай, – приказал ему майор.

– Не помню, даже не уверен, видел или не видел. Точно знаю, что я с ней незнаком. Если был бы знаком, помнил бы, как зовут, кто такая.

– Да ладно, – удивился майор.

– Конечно, – убежденно ответил Иван, – хорош дипломат, который не знает имя собеседника.

– Ты что, всех помнишь?

– Помню, – покаянно ответил Иван, притворно склонив голову.

Еще и с чувством юмора у него хорошо в дополнение ко всем несомненным достоинствам. Точно, соперник. Алексей вздохнул и продолжил:

– Соберись и вспоминай, где и когда, при каких обстоятельствах видел эту женщину.

– Или похожую на нее, – уточнил Иван, вглядываясь в изображение.

– Или похожую, – согласился Алексей.

Иван закрыл лицо руками и попытался вспомнить. Нет, ничего не приходило на ум. Где-то недавно, где? Кажется, в Берлине. Где? В посольстве? Нет, точно, в посольстве такой женщины нет. Кто еще? Кто-то на улице? Да, кажется, на улице. Где? Нет, здесь невозможно сосредоточиться. Надо забрать этот портрет домой и не торопясь подумать.

– Ты знаешь, я тут не вспомню, не могу вспомнить. Хотя уверен уже, что встречал где-то женщину с подобными чертами лица. А для чего ты мне это вообще показал? – вдруг спросил он Алексея.

– Ну ты даешь, – засмеялся тот, – мы с тобой почти полчаса мучаемся, а ты только что поинтересовался, для чего.

– И правда, – тоже засмеялся Иван. – Ну что, мне можно домой или еще у тебя посидим? А то времени много, хотелось бы завтра не клевать носом в офисе.

Алексей взглянул на часы и ужаснулся: половина двенадцатого ночи. Кошмар! Наталья одна, голодная, наверное, а он ей ни разу за вечер не позвонил.

– Забирай, конечно, я себе хоть двести штук напечатаю, – почему-то с гордостью разрешил Алексей.

– Тебя подвезти? – Иван, вставая со стула, протягивал ему руку для прощания.

– Да нет, я на машине.

Алексей проверил дверь сейфа, скинул бумаги в ящик письменного стола, оглядел кабинет и только после этого выключил свет и запер дверь.

Выходили молча, думая каждый о своем.

Иван размышлял о том, что каждое действие имеет как начало, так и завершение. Например, его приход в отделение вместе с Алексеем и сегодняшний выход тоже с Алексеем, как логическое завершение входа. Две стороны медали, вход – выход, начало – конец.

А Алексей мечтал о том, как тихонько, чтобы не разбудить Наталью, заляжет в ванну, достанет бутылочку пива из холодильника и выпьет сначала один стакан залпом, а потом – не торопясь – второй. И еще сделает себе пару бутербродов с сыром и съест прямо в ванной. Если бы не Наталья, он ходил бы по квартире в одних трусах или вовсе завернувшись в полотенце. И это тоже было бы удовольствием. Но еще большим удовольствием было ехать домой и знать, что его в его собственной берлоге ждет женщина. Конечно, было время, когда его уже ждала дома жена, но почему-то его тогда домой не тянуло. А сейчас…

Иван ужинал в одиночестве. Охранник за стенкой не в счет. Какой-то раздрай в голове. Все нехорошо. В холдинге заморочки, воспоминания о Ландышке отдают тухлятиной, особенно противно думать о последней, постельной, встрече. Как он мог не сдержаться? И вообще, для чего это все было затеяно, если она знала уже, что не собирается за него замуж? И еще одна странность – демонстративный поход с ним на глазах будущего мужа в Большой театр. Что-то тут не так. Какая-то нестыковка. В институте Иван занимался специально историей ислама, особенностями мусульманского быта – пытался закрыть пробел в образовании. Ведь в школе этого не проходят. А Ивану всегда хотелось знать как можно больше о культурном наследии других народов. Не может женщина, собирающаяся замуж за ортодоксального мусульманина, то бишь правоверного, вести себя так, как Ландыш. Что-то тут не так. И вообще, он слишком много думает о бывшей невесте. Собственно, почему «невесте»? Предложение он не делал, помолвки не было, вообще, ничего не было. Нет, было, но как-то по-подростковому, почти по-детски. Постель, конечно, была, влюбленность была, но планов совместных не было. Вдруг Иван понял, что на самом деле планов-то не было никаких. Они никогда не разговаривали о будущем, только о ближайшем времени. Никогда Ландыш не делала никаких намеков о свадьбе. Это он решил жениться, как честный человек. Странно, странно, странно все это. Он, конечно, первое время был ослеплен ее изысканной восточной красотой. Она казалась ему похожей на диковинную птицу из детских сказок. Этот волнующий изгиб губ, неповторимый рисунок глаз – все это было необычайно красиво и будоражило воображение. Она была неглупа, с глупой девушкой он ни за что не смог бы встречаться.

И, конечно, он, ослепленный своей влюбленностью, не разглядел Наталью, не увидел ее неброскую красоту. Кажется, кто-то из классиков сказал о том, что настоящие красавицы встречаются чаще в русской провинции, чем в столицах. Вот Наталья из самой глубинной провинции и есть. А ее знаменитая сестра? Тоже из провинции, а достигла таких высот в искусстве. Интересно, как бы сложилась ее жизнь и жизнь всей семьи, не случись той авиакатастрофы? Где бы тогда жила Наталья? Может быть, у нее была бы уже своя семья, свои дети. Конечно, Полина тоже ее ребенок, но все знают, что приемный. Кстати, как Полина будет реагировать на известие о том, что Наталья – не родная мать? Ведь обязательно найдется кто-то сердобольный и сообщит девочке об этом. Или она все знает, только пока, по малолетству, не осознает? Наверное, тяжело жить с таким знанием. И с незнанием тоже тяжело.

Почему его собственные родители не внушили ему, что самое главное на свете – это родные, семья? Причем семья – это не только мама, папа и близкое окружение, но и тети, дяди, двоюродные братья и сестры. Ведь, кажется, у тети Ани есть старшая сестра. В дневнике ей посвящено немало строчек. То есть, не ей, а ее болезни, ее проблемам, лекарствам, которые надо покупать или доставать, сиделкам, с которыми у нее не складывались отношения, странностям и прочим «мелочам». Иван просто не вчитывался в эти страницы. А ведь там, может быть, есть что-то интересное. Вот он, дневник: раскрыть и прочитать. Именно прочитать, а не пролистать. И не завтра, а сегодня, сейчас. Сейчас, потому, что завтра может быть поздно.