Накануне Дня Победы Иван решил объявить на предприятии короткий рабочий день. К 14 часам был накрыт стол в кафе и приглашены все от топ-менеджеров до уборщиц. Холдинг был молодым как по собственному возрасту, так и по возрасту сотрудников, поэтому о Великой Отечественной войне знали только по книгам и фильмам. Но, оказывается, в службе безопасности было несколько молодых людей, которые прошли Чечню, воевали в Дагестане, то есть вполне могли претендовать на повышенное внимание. Иван еще накануне дал поручение Александре выяснить, какие подарки им можно сделать на сумму, выделенную из директорского фонда. Ему хотелось, чтобы этот день запомнился, чтобы люди, воевавшие в «горячих точках», почувствовали, что их негромкий подвиг оценен по достоинству. А еще утром он позвонил в Лондон и поздравил Григория Владимировича Масленникова. Ему тоже был приготовлен подарок – супернавороченная удочка. Всем было известно, что Григорий Владимирович увлекается рыбной ловлей, даже ездит с друзьями на Валдай, что ли, или на Волгу. В общем, куда-то ездит рыбачить и, говорят, привозит неплохой улов. Иван подозревал, что рыболовные снасти у заядлого рыбака есть, уж тем более телескопический спиннинг, но ему сразу объяснили, что удочек много не бывает, и он успокоился. Кстати, в обсуждении подарков приняли участие почти все топ-менеджеры. Он запустил эту тему еще на том, ознакомительном совещании, которое повергло его в нешуточное смятение: или надо принимать толкового управляющего, или заморачиваться самому. И надо же! Самая крутая и интересная подсказка пришла от Людмилы Ивановны Маковой по прозвищу Маков Цвет. Она предложила подарить всем ноутбуки. Почему-то Иван считал, что такая малость, как ноутбук, должна быть у каждого молодого человека. Оказалось, что вовсе не у каждого. У кого-то просто не было денег на такую покупку, кто-то откладывал это приобретение до лучших времен. А Людмила Ивановна провела по-тихому опрос и выяснила, что у каждого их тех парней, которые подходили под определение «ветеран войны», была заветная мечта – ноутбук. Правда, выделенной суммы не хватало, но Иван распорядился, и семь красивых коробок уже дожидались своих владельцев на специальном столе с подарками и цветами.

Настроение было праздничным. Иван встал и сказал короткую речь, поздравив ветеранов и всех сотрудников с днем Великой Победы. Первый тост «За Победу!» стоя, сразу троекратное «ура», затем застолье потекло, как по маслу. Хороший праздник, добрый, значимый. Прав был дед: никто и никогда, как бы ни старался, не сможет украсть День Победы у ветеранов и их семей. Пока по земле ходит хотя бы один человек, который знает о тяжелейшей из войн, этот день будет отмечаться.

День Победы в их семье был священным. Пожалуй, даже Новый год не занимал столько места в умах домочадцев. Готовились к празднику всей семьей. Конечно же, дедушка надевал ордена, друзья и близкие собиралась за накрытым столом. Но это вечером, а днем дед был нарасхват: встреча у Большого театра, потом в каком-нибудь кафе с однополчанами, выступления перед школьниками и курсантами военных училищ. Дома постоянно звонил телефон, на звонки было совсем некогда отвечать, и маленький Иван назначался дежурным по телефону и телеграфу. Он записывал, кто звонил и приблизительно что сказал. Дед потом просматривал его записи и, в зависимости от степени старания, выражал либо благодарность, либо порицание. Иван с возрастом стал очень трепетно относиться к оценкам своего труда, особенно если их выставлял дед. Даже странно, но Иван, уже взрослый, самостоятельный человек, продолжает следить за собой глазами деда. Что бы он сказал на это? Как бы он оценил тот поступок? Интересно, а что бы он сделал в такой ситуации? Кстати, а как бы он распорядился дядиным наследством? На этот вопрос Иван не мог найти ответа, потому что ситуация была странно непредсказуемой и постоянно ускользала из-под контроля.

Когда умирал дед – уже в очень почтенном возрасте, Иван был за границей. Вырвался только на сутки и просидел в больничной палате все время, даже не заехал домой. Дед был слаб, говорил мало, но с большим интересом слушал внука. Иван понимал, что деду остались считанные дни, и старался рассказывать только о чем-нибудь приятном, но дед задавал колючие вопросы и сердился, если получал обтекаемые ответы.

– Не считай меня старым маразматиком, – делая длинные паузы, говорил он, – я вчера проглядывал пресс-релиз по этой теме. Мне интересно твое собственное мнение, а не то, чем пудрят мозги всем обывателям.

Иван улетел в Париж, кажется, или в Лондон – он уже не помнил, а дед через двое суток умер. Похоронили его рядом со средним сыном.

Застолье, между тем, продолжалось. Уже затянули «Катюшу», и Иван понял, что можно уходить. Почемуто он с каждой минутой праздника чувствовал себя все более одиноким. Все были вместе, а он один. Никто к нему не подходил с наполненной рюмкой, ни один человек с ним не заговорил. Все тянулись друг к другу чокнуться, а его рюмка тыкалась только в сдвинутые бокалы и ни разу персонально. Он уговаривал себя, что это объяснимо: он пока не стал своим в коллективе, но остро хотелось живого участия, сочувствия, что ли. Он отодвинул стул и, стараясь быть незаметным, пошел к выходу. За ним, дожевывая на ходу, двинулись два телохранителя и водитель. А чуть поодаль, параллельно курсу, стремительно шагал теперешний начальник охраны, как бишь его? Ах да, Вадим Игнатьев. Он шел и прижимал к уху какое-то переговорное устройство. Иван уже подходил к двери, когда телохранители поднажали и оказались оба в дверном проеме. Сзади вплотную подоспел Вадим. Иван оказался полностью закрытым телами охранников. В зале стало очень тихо, а затем вдруг раздался одинокий смешок. Да, не удалось просто смыться, опять похоже на исход Государя Императора. Кошмар, конечно. И тоска. Даже напиться не хочется.

Эх, если бы Наталья была рядом, ему бы не было так одиноко. Можно было бы пожаловаться ей на странный коллектив. Может быть, он их всех чем-нибудь обидел? Чем? Вроде ведет себя нормально, ни к кому не придирается, ни с кем пока не вступил в конфликтные отношения, никого не собирается уволить. И все-таки чемто он не угодил. А, может быть, дело в новом начальнике охраны? Может, просочились слухи о том, что он собирается уволить Григория Владимировича Масленникова? Но откуда они узнали? Да нет, не может быть. Хотя надо бы позвонить майору Алексею. Очень странная ситуация. Он менял много коллективов, ведь по своему роду деятельности постоянно находился среди людей. Но ни разу ни один человек не высказал ему так явно, как сегодня, своего пренебрежения. Или это была демонстрация его явной некомпетентности в ювелирном производстве? Но он сам об этом честно сказал, сразу, что называется, «с ходу», попросил о помощи. Или не надо было просить? А то получается, что он признался в собственной слабости. А, может быть, не надо было уходить из-за стола? Как обозначить сегодняшнее мероприятие с точки зрения дипломатического этикета? Пожалуй, как завтрак. Конечно, по времени это несколько запоздалый завтрак, ведь понятие «завтрак» в дипломатическом обиходе – это прием пищи между 12:30 и 13:30 в компании дипломатов дружественной страны для укрепления коммуникации или решения каких-то вопросов, которые не требуют специальной предварительной подготовки. Длительность завтрака обычно один-полтора часа. Время окончания его определяет обычно старший по рангу дипломат принимающей стороны. Если хотя бы приблизительно сопоставить нынешний праздник в холдинге с дипломатическим каноном, то ничего плохого он не сделал. Единственное упущение, что он не попрощался с людьми, хотел уехать тихонько. Но получилось как-то не очень. И вообще, он собой не доволен в последние дни. Все не так, как ожидалось, все наперекосяк. Может быть, он сам виноват? Или дипломатический этикет совершенно не уместен в производственном коллективе? А как он должен себя вести? Подстраиваться под ювелиров? Но, судя по впечатлению, которое произвели на него начальники служб на совещании, и подстраиваться не надо: культурные, эрудированные люди. Да и не умеет он «подстраиваться».

Как-то так всегда получалось, что его интересы в семье были на первом месте. Он прекрасно помнит, как его знаменитая мама отменила гастрольный тур по странам Азии, когда ему надо было удалять миндалины. А он был уже почти взрослым, двенадцатилетним мужчиной. Отец постоянно занимался с ним его делами: подбирал литературу для внеклассных занятий, проверял уроки, помогал писать сочинения по литературе. Дядя Петя и тетя Аня забирали его из школы, водили в театры и кино, получается, тоже жили его интересами. А он? Он принимал это как должное. Кажется, только дед относился к нему с ироничным вниманием и не делал поблажек на малолетство. Да, по большому счету, он рос не избалованным: все умел, много делал сам. Единственное, чему его не научила жизнь, это вниманию к другим людям. Вот и получил, что заслужил.

Так, хватит заниматься самоедством. Надо все-таки с кем-нибудь посоветоваться. С Васькой! Конечно, с Васькой или лучше с Танюшей, его женой. Когда она приезжает?

– Василий, может, посидим? – сразу, без обычного «привет!» начал он.

– С тобой все в порядке? – в голосе друга слышалась тревога.

– Со мной – да, в порядке. Танюша приехала? – Через пять дней приезжает. Что-то случилось? – Да нет, только тоскливо как-то на душе.

– Вот что. Сейчас начнется семинар у моего аспиранта, я должен присутствовать. А через два часа я свободен. Давай встретимся. Хочешь, приезжай ко мне. Или к тебе приехать?

– Лучше ко мне, только с ночевой.

– Нет, ночевать я привык дома. Посижу у тебя, сколько надо, а потом вызову такси и уеду. Пойдет?

– Конечно, пойдет. Спасибо тебе, дружище.

На том конце провода озадаченно замолчали. Потом Василий очень осторожно сказал:

– Как-то ты все-таки не очень. Давай-ка дуй домой, никуда не выходи и никому не открывай. Я приеду. И не напивайся там без меня, – добавил он ворчливо.

Алексей собирался уже поехать домой, но не тут-то было. Вадиму срочно понадобилась аудиенция. Его голос странно вибрировал, видимо, ехал где-то, где связь была таксебешной. Или вообще в метро был. Без году неделя человек на новой должности, и уже не узнать: плечи расправил, походка значительная, голос командирский. Вынужденная пауза сразу сама собой заполнилась просмотром накопившихся документов: некоторые надо подписать, над некоторыми – подумать. И еще – как же он забыл? – вызвать к себе сразу двух капитанов и дать им задание на праздники. Кстати, у капитана Мальцева, кажется, выходной завтра. Надо уточнить график работы.

– Ну, что, братья-акробаты, – противно-бодрым тоном начал он, когда Александр и Сергей устроились за совещательным столом, – надо бы отследить одного человечка.

Он раскинул перед ними веером пачку фотографий. Оперативники неторопливо брали один за другим квадратики с изображением молодого, довольно симпатичного лица и внимательно смотрели, запоминая.

– Это кто? – спросил наконец Саша Мальцев.

– На обороте все написано: адрес, телефоны, номер автомобиля. Короче, я хочу, чтобы с него в праздничные дни не спускали глаз, а то он наделает нам работы.

– Что это он? – спросил Сережа Пестров.

Мальцев в это время нетерпеливо постукивал по столу костяшками пальцев и все порывался встать и бежать выполнять задание. Или это Алексею так казалось, что выполнять, а на самом деле он спешил домой к любимым тапочкам?

– Саня, ты чего? – по-отечески, с теплотой в голосе, поинтересовался Алексей. – Или живот прихватило?

– Ничего у меня не прихватило, – возмутился Саша, – я вообще не понимаю, для чего за ним следить, он же весь на виду.

– На виду, да не очень. Вот, например, на день убийства участкового Фомина алиби у него нет. Нет алиби, нет.

– А для чего ему алиби? – встрепенулся вдруг капитан Пестров, до этого сидевший сонно и расслаблено. – Он же честный человек, благопристойный. Налоги платит, баб лишних не имеет, живет себе и в ус не дует.

– А ты откуда знаешь? – удивился Алексей.

– Я, товарищ майор, за расследованием слежу и имею в этом свой интерес, – рассудительно заявил Сергей, – я хочу с дочкой на рыбалку съездить и чтобы никаких сюрпризов. А если мы это дело раскрутим, то, наверное, отгулы получим.

Он взглянул на Алексея и добавил:

– Хотя бы один.

Конечно, народу всегда не хватало, и работали «за так», превышая все возможные нормативы КЗОТа, и помочь было нечем – премии выдавались редко, а повышение ставок ожидалось только в каком-то там далеком году.

– Конечно, отгулы будут, – поспешил уверить капитанов Алексей. Зачем разочаровывать людей? – А пока, – он энергично встал из-за стола, давая понять, что беседа закончена, – за работу.

Вдруг вспомнилась передача по радио «Пионерская зорька». Была такая в его дошкольном детстве. Там тоже разговаривали лозунгами типа «А теперь – за работу, друзья!». Вот и он сегодня опионерился – заговорил фальшиво-бодро. Самому противно и неудобно. Главное, он об этом долго будет вспоминать с тяжелым чувством непоправимости – водилось за ним такое. Как-то сразу захотелось домой, в спокойный вечер. И чтобы никаких сюрпризов, как справедливо заметил Сергей Пестров. Уж скорее бы Вадим добрался. А пока можно подумать. В кабинете тихо, обстановка привычная, ничто не отвлекает от дела. Алексей любил такие вынужденные «пустые» часы. Самые неожиданные озарения, приводящие к раскрытию, казалось бы, совсем «глухих» преступлений, случались у него именно в этом кабинете, когда он ждал вестей от оперативников. Вот и теперь можно подумать, только сначала надо позвонить домой.

– Але, – несмело ответили на том конце провода. – Привет, как ты? – Я? Хорошо.

– Чем занимаешься?

– Всякой ерундой: смотрю телевизор, болтаюсь на кухне, пью чай с гренками.

Она засмеялась и вдруг выпалила:

– Я, наверное, растолстею тут без работы, ем, сплю и сижу на диване.

Алексей почему-то расстроился:

– Наташ, я правда стараюсь его быстрее найти, чтобы тебя выпустить на свободу. Ты еще немножечко потерпи.

Она замолчала, и стало понятно, что она жалеет о том, что с ходу начала жаловаться на жизнь, в конце концов, Алексей не виноват в том, что именно она оказалась в эпицентре непонятных, страшных по сути, событий.

– Ты не сердись, Алеша, – совсем другим тоном сказала она после короткой паузы, – я, конечно, потерплю.

Теперь Алексей испугался, он совсем не хотел, чтобы Наталья чувствовала себя виноватой. Положение спас Вадим Игнатьев, который вошел в кабинет.

– Я попозже еще позвоню, пока занят, – быстро сказал Алексей и отсоединился.

Вадим стоял у двери, ожидая разрешения войти.

– Вадим, заходи, садись и не тяни кота за хвост, – скомандовал майор Пронин, а никакой не Алеша.

Вадим четким шагом дошел до стола, прежде чем сесть, разложил перед собой листы бумаги с непонятными закорючками, сел и сразу заговорил:

– В холдинге происходят странные вещи. Во-первых, исчезли записи с камер наблюдения в период с августа по октябрь прошлого года, то есть конкретно в период, когда произошло убийство супругов Горчаковых, – он мотнул головой в ответ на невольный жест Алексея, – не изымали менты эти записи, я проверял. Все компы просмотрел – нет этих записей. Остальные есть, а этих нет. Господин Масленников ничего по этому поводу сказать не может, божится, что они точно были, а теперь нет.

– Погоди, какой Масленников? Он же за границей. – За границей, – подтвердил Вадим, – только я с ним уже несколько раз беседовал по телефону.

– Ты не разоришься с дальним зарубежьем связываться? – ехидно поинтересовался майор.

– Не разорюсь, мне симку служебную выдали. Я ее, конечно, использую, но только не для разговоров с Лондоном. Туда я звоню с секретного номера, который специально для меня приобрел лично Иван Ильич Горчаков через подставное лицо.

Алексей покрутил головой:

– Лихо. И что?

– Да ничего особенного Масленников не рассказывает. Или на самом деле он плохой начальник службы охраны, или очень хитрый аферист. Короче, про исчезнувшие записи он ничего не знает и ответственность за их исчезновение перекладывает на начальника внутренней охраны некого Копысова Никиту Борисовича, 1979 года рождения, русского, проживающего по адресу… Не привлекался, не состоял, не участвовал, прошел службу в рядах вооруженных сил, причем, не в «точках», а в Военно-морском флоте. Характеристики со службы отменные. Женат, имеет сына двух лет.

– Когда ты это все успел? – позволил себе удивиться Алексей.

– Успел, – неопределенно махнул рукой Вадим.

– И что говорит Копысов? – поинтересовался Алексей, просто для того, чтобы разговор поддержать. Ясно же, что у Вадима на все есть ответ.

– Вот тут-то и начинается самое интересное. За два дня до убийства его отправили в отпуск. Он и не просился, собирался с женой на зимние каникулы в Тайланд, что ли, слетать или куда-нибудь в другое экзотическое место, а ему – бац! Отпуск! Причем кто был инициатором такого неожиданного решения, он так и не понял. Какие-то заморочки с личным составом службы охраны: вроде кому-то срочно понадобились деньги, и надо было, чтобы этот человек временно занял его место. Или наоборот: надо было потратить деньги фирмы на чей-нибудь отпуск. Галиматья какаято. А что касается записей с камер наблюдения, то все, с его слов, очень странно. Понимаете, он зуб дает, что с компьютеров стереть информацию практически невозможно. Она там хранится вечно. А с камер информация хранится в трех компах, связанных одной внутренней сетью. И ее тоже удалить нельзя. То есть поработал профессиональный хакер. Опять же, когда поработал, неизвестно. Не было никого постороннего на фирме. А доступ к информации имеет ограниченный круг лиц.

И он протянул Алексею листок бумаги, на котором было шесть фамилий.

Алексей взглянул и даже не удивился: именно эту фамилию он ожидал увидеть среди остальных. Ну что? Кажется, продвигаемся в правильном направлении.

– Так, ладно, с этим предстоит еще работать. А теперь что у тебя во-вторых?

– Во-вторых, – с энтузиазмом продолжил Вадим, – впервые за весь период существования холдинга людям не выдали к празднику зарплату. Причем объяснили это непредвиденными расходами на охрану Ивана Горчакова. Представляете?

Он немного помолчал, предоставляя начальнику оценить важность информации, а потом продолжил:

– Я очень удивился, когда работники, сначала шепотом, а потом в полный голос, начали крыть нового хозяина почем зря. А оказывается, денег не получили. И такую обструкцию устроили ему на банкете, мама, не горюй! Я бы сразу на его месте из страны сбежал.

Конечно, я по своим каналам постарался узнать, откуда ветер дует, но источник этой «утки» так и остался неизвестен. А зарплату обещали выплатить не раньше, чем через десять дней. Хотя кажется, что деньги на фирме есть – банкет закатили что надо.

Ну и третья странность. Ходят упорные слухи о закрытии предприятия. Не о продаже, а именно о закрытии. Будто бы Иван Ильич собирается остановить бизнес, оборудование продать, а сотрудников всех уволить. Помещение будто бы будет переоборудовано в фитнесцентр. В общем, чушь собачья, а все слушают и боятся. И строят планы, как холдинг у него выкупить. Чуть ли ни комитет по спасению собираются создавать. При этом начальник службы безопасности пребывает на курорте.

Алексей слушал очень внимательно, чертя на листе бумаги загогулины и стрелки. Что-то такое он предполагал, только не думал, что все будет так быстро и откровенно. Этакая лобовая атака штык на штык. Ему казалось, что Ивана будут выживать постепенно, изматывая проблемами, которые ему не по силам. А оказывается, кто-то очень спешит. Это становится опасным. Надо быстро принимать меры. И при чем тут Наталья, совершенно непонятно. А может быть, она и ни при чем вообще. Тогда для чего он ее прячет? Хотя понятно, для чего. Просто не может с ней расстаться, вот и прячет. Или все-таки ей угрожает опасность? Взять хотя бы эти непонятные звонки в тот день, когда он забрал ее из квартиры. Кто звонил? Для чего звонил? Почему молчал? А если это люди Мусалимова? Чаще всего на такие «мелочи» люди не обращают внимания, а зря. Система личной безопасности как раз и складывается из таких мелочей. Непонятные звонки по телефону, ощущение слежки, посторонние в подъезде, записки в почтовом ящике, да мало ли что еще. Все это должно настораживать. Но люди по природе своей беспечны. Все плохое может случиться с кем угодно, только не с ними.

Правильно, что он охраняет Наталью. И точка.

– И поэтому ты раскис? – удивленно развел руки Василий. – Сам посуди: все друг друга знают на этой фирме давно, а ты нарисовался из ниоткуда. Кто такой, непонятно. Племянник? И что? Они сейчас считают, что ты просто везунчик, которому по наследству достался такой куш, которого ты недостоин. Понятно? Ты хотя бы представляешь, как живут простые люди в стране? Как они перебиваются от зарплаты до зарплаты? Как мучаются на коммунальных кухнях? Как боятся за детей, которых вынуждены оставлять без присмотра, потому что надо зарабатывать деньги? Ты же у нас никогда ни в чем не нуждался, как и я, собственно. Только я остался в Москве, а ты все больше по заграницам, от реальности вдалеке – в этом и разница между нами.

– Что мне делать? – спросил Иван, недоуменно переваривая информацию. Он никогда не задумывался о том, кто как живет и какие у кого доходы, то есть именно о качестве жизни так называемых «простых людей». И потом, какая связь между отношением коллектива лично к нему, Ивану Горчакову, и маетой на коммунальных кухнях?

– А ничего, – почти беспечно ответил Василий, – живи себе, найди управляющего, получай удовольствие от того, что у тебя есть свой бизнес.

– А как же простые люди? – не смог скрыть иронию Иван.

– Да ладно, что-то я впал в демагогию. Они тоже как-нибудь устроятся. Особенно под твоим руководством, если зарплату выплачивать вовремя будешь.

– Черт! – Иван схватил мобильный телефон и судорожно стал тыкать в экран. Наконец, ему ответили, и он, сдерживаясь, спросил:

– Николай Петрович, а зарплату сотрудникам выплатили?

Видимо, на том конце ответили как-то не так, потому что Иван замахал рукой, свободной от телефона, и почти заорал:

– А почему вы меня не нашли? Я все время на связи, в пределах шаговой доступности. Как такое могло получиться? Это что же, люди без денег на праздники остались? А я тут голову ломаю, что происходит, а, оказывается, все просто. Так, я сейчас приеду. Будьте готовы получить в банке деньги на выплату зарплаты.

Василий уже давно крутил пальцем у виска:

– Вы рехнулись, ваше величество, – произнес он очень пафосно, – кто же выдаст такую сумму без предварительной договоренности? И потом, завтра выходной день. Кому деньги выдавать? Никого же на работе не будет.

– Ничего, по квартирам развезут.

Иван судорожно собирался, суетливо раскладывал по карманам какие-то мелочи, зачем-то сунул Василию ключи от своей машины:

– Поехали со мной! – приказным тоном заявил он. Василий и не думал возражать, покрутил еще раз у виска, положил ключи в портфель и шагнул вслед за товарищем, который быстро шагал по лестнице впереди охраны.

– А что, если его взять?

Миша Некрасов уже нисколько не сомневался в том, что человек с фотографии и есть убийца или, на худой конец, организатор. Вот только непонятно, что за женщина крутится рядом и кто такой господин Махов.

– Улик-то нет, – опечалился Вадим.

Алексей задумчиво помешивал чай в стакане. Чай был так себе, из пакетика. И сахара не было, и пакетик болтался и мешал размешивать воду, и сама бессмысленность этого действия ужасно раздражала.

– Ну, придраться к чему-нибудь, – не унимался Миша, – договориться с гаишниками, организовать аварию и закрыть голубчика.

– Ты телевизор меньше смотри, – снисходительно улыбнулся Вадим, – это там только и с гаишниками договариваются, и преступники попадаются все больше сговорчивые, а еще собаки человеческим языком разговаривают.

– Плохо, что завтра выходной, – встрепенулся Алексей, выбросив наконец размякший пакетик и отложив ложечку, – опять никого не найти.

Все помолчали.

– А вдруг это не он? – как-то некстати засомневался Миша.

– Вот те раз! – засмеялся Вадим. – Ты ведь ему уже и статью подобрал.

– И подобрал, – упирался Миша, – только не пойму, для чего ему это надо было – убивать.

– Следы хотел замести, – объяснил Вадим. – Украл много, боялся разоблачения.

– А мне кажется, он и так неплохо жил.

– Да уж, нам бы так жить, – вздохнул Вадим.

– Все, закончили треп, – подытожил Алексей, – план действий до понедельника утвержден. Главное – не упустить, остальное – дело техники. Улики надо искать в холдинге, это понятно. Эх, – затосковал он опять, – выходные. Как с ненаписанным сочинением теперь: и писать надо, и не хочется. Нам бы еще хотя бы три денечка, мы бы тогда… Эх!

– А как же, товарищ майор, вдруг он за границу свинтит? Может быть, все-таки арестовать, в смысле, задержать?

Миша никак не мог понять, почему, если преступника подозревают, нельзя сразу его сцапать, ведь уйдет же!

– Нет, товарищ лейтенант, будем действовать по закону.

– А женщину искать? А вдруг она – убийца?

Да что же это такое? Чистый детский сад, младшая группа: «А что? А почему?».

– Отставить разговоры, задание у всех есть. За работу!

Алексей выпроводил подчиненных из кабинета и позвонил Наталье.

– Привет, как ты?

– Нормально, – голос звенел радостно, как на пионерской линейке.

Вот ведь привязалась тема младшего брата комсомола, прямо не отодрать.

– Обедала?

– Да, конечно, времени уже почти восемь часов вечера. Я уже и поужинала.

– Ага, конечно. Я скоро приеду. Купить что-нибудь к ужину?

– Хлеб закончился и молока осталось мало. – А вкусненького?

– А вкусненькое я испекла, не скажу, что, – закончила она разговор.

Хотелось домой, но надо было еще закончить одно дело. Он вышел из кабинета, закрыл дверь на ключ и неторопливо двинулся по коридору. В отделе было тихо, только в обезьяннике колготился какой-то задержанный, очень нетрезвый гражданин. Алексей подошел к окошечку дежурного.

– Петрович, дай мне посмотреть сводку за 30 апреля.

– Чего домой не идешь, Алексей Ильич? Тебя ведь там, говорят, дожидаются?

Алексей опешил. Вот так дела! Не скроешься в родном коллективе.

– Откуда информация? – спросил, принимая через узенькую щель журнал регистрации происшествий.

– По воздуху летает, – усмехнулся постоянный дежурный Петрович.

– А ты что ищешь-то? Спроси у меня, я все знаю. – Да я и сам не знаю, чего ищу. Так, – хитро взглянул он, – по воздуху летает.

В журнале ничего особенного не было. Собственно, он ничего и не ожидал увидеть, только вот одна непонятка все-таки обнаружилась, когда он уже собирался окончательно отдать гроссбух дежурному. Под номером четырнадцать значилось два обращения. Сначала, в 10 часов 2 минуты была запись о том, что в квартире 63 дома номер 3 по второму Смоленскому переулку слышны выстрелы и крики. В графе «Предпринятые меры» прочерк. Во второй записи под этим же номером в 10 часов 11 минут сообщалось, что в подъезде дома по адресу Смоленская площадь 11 найден пакет, оставленный на подоконнике между третьим и четвертым этажами. Заявительница – Макарова Анастасия Федоровна, 1933 года рождения, проживающая в этом подъезде в квартире на пятом этаже. Чего бабульку понесло на третий этаж, да еще пешком, непонятно. В соответствующей графе отмечено, что по данному адресу отправлен наряд, который пакета уже не обнаружил, а обнаружил заявительницу в расстроенных чувствах. Оказывается, пакет принадлежал ее ближайшей соседке, лифт в старом доме, как всегда, не работал, а ноша оказалась тяжелой. Вот женщина и оставила пакет, чтобы через минуту за ним вернуться. Добрые милиционеры попеняли пожилой гражданке Макаровой на то, что она не позвонила в отдел, когда недоразумение разъяснилось, и убыли восвояси. Интересно.

– А вот и спрошу я тебя, Петрович.

– Да знаю я, что спросишь. Это ты насчет стрельбы в адресе дом 3 квартира 63. Так не было никакой стрельбы. Мальчишки так шутили.

– Установлено, что мальчишки? – Установлено.

– Кто ездил, где пояснения?

– Так Фомин и ездил. Оттуда отзвонил, что ничего подозрительного нет.

– В квартиру заходил?

– Вот этого я не знаю. Его убили потом, – сообщил он, подумав.

– Так. А кто теперь на участке Фомина служит? – Участковый, что ли?

– Участковый. Какой-то ты недогадливый, я смотрю.

– Не ворчи, тебе это не идет, – огрызнулся Петрович, роясь в каких-то бумагах в ящике стола. – Вот, нашел. Иванов Владимир, старший лейтенант, переведен из Фрунзенского района, стало быть, взамен Фомина.

– Угу. Ну, спасибо, Петрович. Теперь точно домой пойду.

Когда он вышел на улицу, то с удивлением заметил, что, оказывается, стемнело. А он хотел вернуться пораньше. Что-то надо было купить. Ах да: хлеба и молока. Ближайший магазин почему-то был закрыт, и он решил зайти в Смоленский гастроном. Народу было много, все бестолково суетились, тележки постоянно сталкивались, покупатели нервничали. Алексей быстро взял кирпичик бородинского хлеба, белую булку и пакет молока и направился к кассе одной покупки. Вот тут, именно на этом месте, он встретил Наталью и Полину в свой выходной день. А потом все завертелось, затянуло, как в воронку, и ее, и его.

Все-таки он добился своего. Платежную ведомость подписал в шестнадцать часов с какими-то минутами. В семнадцать ноль-ноль банк прекращал выдавать наличные деньги без предварительной заявки, но он позвонил лично управляющему, тот дал команду задержать отправку денег в хранилище, и в семнадцать часов двенадцать минут ведомости были обналичены. Трудность заключалась еще и в том, что половина сотрудников получала зарплату на банковские карточки. Перевести деньги на счета было просто не реально. Именно поэтому и пришлось включать сложный механизм с участием не только банка, с которым работал холдинг, но и Внешэкономбанка, а также банка, которым управлял Анатолий Голицын.

– Ну ты даешь, – это была его первая реакция на путаные объяснения Ивана относительно срочности получения денег.

Затем последовал набор специфических, видимо, банкирских, терминов, из которых Иван должен был понять, что сделать ничего нельзя, а он растяпа и профан.

Иван повторил просьбу еще раз, заверяя Анатолия в совершеннейшем почтении. Тот подумал несколько секунд, а затем предложил идти в известном каждому русскому направлении. Иван озадачился, но попытался еще. В результате сейчас он ехал в своем автомобиле, а по рядошной полосе, параллельно следовал бронированный банковский внедорожник, доверху набитый новенькими пачками купюр. Конечно, не доверху и не совсем новенькими, но ему было приятно думать, что доверху.

Николай Петрович Мельников только крутил головой и цокал языком, когда его срочно везли в банк, почти бегом тащили к нужному окошечку и потом быстро выпроваживали, усаживая рядом с опечатанными мешками с денежными знаками. Он и забыл, как это делается, потому что в жизнь плотно вошли пластиковые карты, и наличные деньги постепенно превращались в некий символ уходящего из сознания социализма. Да еще теперь эти деньги надо раздать рабочим и служащим. Причем быстро раздать. Он уже вызвал в офис Людмилу Ивановну. Она, конечно, поможет, но и только поможет. Так получилось, что ответственным за эти деньжищи оказался не кто-нибудь из бухгалтерии, а именно он – финансовый директор холдинга. И как это ему удалось, молодому этому? И что за спешка такая? Ну, получили бы после праздника свои кровные, ничего бы с ними не случилось. Нет, надо устраивать гонки с валидолом и ошалелыми менеджерами, и это после такого вкусного обеда на банкете! Просто фу как нескладно! Но ничего не поделаешь. Вот уж поговорка кстати. Хозяин – барин.

А у Ивана было прекраснейшее настроение, которое быстро поднялось после первой самостоятельной удачи за все эти дни в Москве. Между тем, лицо его никакого такого ликования не выражало – дипломатическая выучка. Лицом, как, впрочем, и другими частями тела дипломат должен владеть безукоризненно. Он ехал себе и ехал, с удовольствием наблюдая, как расступаются перед банковским броневиком крутые иномарки, простенькие «Лады» и другие автомобили, марки которых и распознать-то трудно из-за их обилия. Василия он еще из холдинга отправил домой. Когда к нему вернулась уверенность в себе, необходимость в спасительных посиделках отпала сама собой. А Василий обрадовался так, будто ему подарили королевскую корону.

– Ура, – сказал он, – я даже выспаться сегодня успею, а то собирался ночью статью одну править – завтра сдавать надо.

Вот это друг! Ночью собирался работать, а ничего ему об этом не сказал. Впрочем, Иван и не спрашивал, может Василий к нему приехатьили у него есть собственные неотложные дела.

Иван вдруг вспомнил, что хотел позвонить Алексею. Позвонить? Пожалуй, завтра. Сегодня он будет наслаждаться своим триумфом: все-таки что-то он может делать самостоятельно и хорошо. Он еще раз взглянул на едущий рядом броневик, а потом сказал охраннику, который ехал рядом с водителем:

– Пожалуйста, домой.

И еще один вечер они были вдвоем. Ужин, пирог с изюмом и курагой, свежезаваренный чай. Ее руки совсем рядом, ее глаза, ее усталая улыбка, ее такая родная домашность, как будто это навсегда. Почему он не встретил ее раньше, еще до своей неудачной женитьбы? Ему казалось, что неудачный брак так искорежил судьбу, что он не может теперь даже думать об этой женщине как о будущей жене. А ведь думает постоянно.

Он убрал со стола посуду, вымыл, расставил по полкам. Она сидела за столом и наблюдала за его передвижениями с каким-то отрешенным выражением лица. Это ее состояние очень ему не нравилось.

– Наташа, ты спать пойдешь или еще посидим? – наконец задал он вопрос.

– Как твои дела? – вместо ответа спросила она очень серьезно.

Надо понимать, что ее интересуют как раз свои, а не его дела.

– Мы вышли на один след, но пока не уверены. – Ты имеешь в виду убийцу?

Она подалась ему навстречу с такой надеждой, что он не выдержал и отвел глаза.

– Я имею в виду, что мы вышли на человека, который может знать убийцу и привести нас к нему. Я не знаю пока, он ли убийца, но то, что он причастен ко всей этой истории, точно.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросила она. – Ты уже помогаешь.

Он сел напротив нее и стал говорить:

– Я сегодня разглядел в твоем телефоне эти замечательные часы, которые, похоже, украли или в тот день, когда произошло убийство, или после него, вполне возможно, в тот вечер, когда были поминки. Мы сначала думали, что исчез альбом с фотографиями драгоценностей, а потом альбом нашелся.

Она не удивилась, а только спросила:

– Настя?

– Ты знала?

– Да нет, я почему-то сразу решила, что это она, когда всплыло, что альбом пропал. Он же сам по себе никакой ценности не представляет. У Петра Ивановича в сейфе хранится вся картотека в электронном виде, в том числе, и этот альбом, так что сразу стало ясно, что это она. Есть в ней что-то такое… провинциальнохищное, что ли.

– Не любишь провинциалов?

– Вовсе нет. Я сама из провинции, и сестра моя тоже сюда приехала из провинции. Знаешь, самые счастливые мои годы были не в Москве, а в городе, в котором я родилась, училась, и где были мои родители. Я ни за что не осталась бы в Москве, если бы у меня был другой дом – родительский. Понимаешь?

– Тогда мы не встретились бы с тобой, – он осторожно накрыл ее руку своей.

Она руки не отняла, но по-прежнему никак не участвовала в этой опасной прелюдии любовной игры, которую он невзначай затеял. Как у него смелости хватило коснуться ее руки? – Ты не представляешь, какой счастливой я была до той авиакатастрофы, – все так же отрешенно начала она. – Я теперь думаю, за что мне это? Кого я в жизни так обидела? Или грех какойто был на моих предках? Фамилия у моей мамы – Трубецкая, а у папы – Голицын. Может быть, это искупление за какую-то древнюю вину? Только вот перед кем? Бабушка со стороны мамы была совсем простой женщиной. Конечно, у нее было какое-то образование, в доме книги, пластинки с классической музыкой, но она иногда неправильно ставила ударения в словах, очень неинтересно одевалась… Хотя за глаза ее все звали дворянкой.

– А дед?

– А деда я не помню. Какая-то грустная история: он, конечно, был репрессирован, а когда вышел по амнистии, быстро умер. Бабушка была его моложе лет на пятнадцать. Но фотография у меня есть. Очень благородное лицо, такой, знаешь, белый офицер.

Она оживилась, повернулась к нему лицом. Рука както сама собой освободилась.

– То есть на самом деле я не знаю, был он офицером или нет, но осанка, выправка. Кстати, я, когда тебя сегодня в мундире увидела, почему-то сразу про деда вспомнила.

– Да, у нас торжественное было в честь Дня Победы. Из нас многие воевали, правда, не на той войне, а на этой, но праздник чтим свято. После этого все разбрелись, а у нас работы полно было, так что и не отметили по-нормальному. Давай мы с тобой, что ли, выпьем по чуть-чуть. Где-то у меня бутылочка была.

– Нет, Алеша, что-то не хочется. Я вообще со спиртным не в дружбе. Да и настроение не предрасполагает.

– Ну ладно, – легко согласился он. Почему-то ему постоянно хотелось с ней соглашаться.

– А ты выпей, если хочется.

– И не хочется вовсе, просто так предложил.

– Ты знаешь, я этого праздника боюсь, – вдруг призналась она. – Ну, не то чтобы боюсь, просто плачу все время. И фильмы военные смотрю вся в слезах, и на ветеранов не могу спокойно смотреть. Я дежурства всегда брала девятого для того, чтобы это состояние переждать. Глупо, да?

– Наверное, у многих такие чувства. Я, знаешь, очень боялся, когда ты к микрофону вышла в Большом театре. Думал, вдруг ты не выдержишь и заплачешь? А ты молодец.

– Это шок был, эректильная фаза. Бывает такое состояние при шоке, когда у человека наступает период возбуждения: и боли нет, и силы вроде есть. Правда, длится оно недолго. Вот у меня как раз тот случай и был. Потом все ушло, и в ресторане я мечтала только о том, как бы скорее до кровати добраться.

– Ничего себе, – удивился Алексей. – А кто отплясывал вальсы с тангами?

– А это из последних сил, – лукаво улыбнулась Наталья.

Кажется, из ступора он ее вывел, появились нормальные человеческие реакции. Только бы теперь снова не затосковала. Надо придумать, чем ее развеселить. Рассказать что-нибудь? О чем рассказать, когда все ненормально: дочку видеть нельзя, из квартиры выходить нельзя, по телефону с родными поговорить нельзя? Чего ни коснешься, все невпопад.

– Сегодня сведения из холдинга Ивана Горчакова получил. Не любят там пришлых. Такой ему сегодня бойкот организовали, вражине не пожелаешь.

– За что? Тоже обидел кого-нибудь?

– Да нет, там своя политика и напряженный корыстный интерес.

– Как ты сказал? «Напряженный корыстный интерес»? Наверное, многое в жизни подчиняется такому интересу?

Она помолчала, а потом, вспомнив, спросила:

– Слушай, ты говорил про часы, ну, что я помогаю. Их нашли?

– Нет, не нашли, но позвонили во все часовые мастерские и всем знакомым часовщикам Петра Ивановича. Об их существовании знали многие, но ни к кому он не обращался с просьбой почистить механизм. Ты это откуда узнала, что он собирается их чистить?

– Анна Дмитриевна сказала.

– Вспомни, что именно она сказала.

– Так. Это было, когда Полине показывали часы. Музыка играла как-то не очень чисто. Было впечатление, что присутствует инородное тело. И Анна Дмитриевна решила, что надо часы показать часовщику. Погоди-ка, она же называла какое-то имя.

Наталья наморщила лоб, усиленно вспоминая:

– Такое имя необычное: Акакий? Нет, не так. Ммм… Агафон? Вспомнила, – обрадовано крикнула она, – Африкантыч.

– Как? – удивился Алексей. – Это же вроде бы отчество?

– Наверное, отчество. Только она так и сказала: «Надо показать часы Африкантычу».

– Извини.

Алексей встал из-за стола и вышел из кухни. Кто занимался часами? Миша, кажется. Телефон у него всегда с собой, тем более что он сегодня дежурит по РОВД.

– Миша, добрый вечер. Ты не встречал среди часовщиков такое экзотическое отчество «Африкантыч»?

– Это по нашему делу? – По нашему, конечно.

– Не припоминаю, – озадачился Миша, – надо по спискам проверить. Я такое отчество бы запомнил, наверное. Правда, их так много было, что может и пропустил мимо глаз.

– Перезвонишь?

– Обижаете, товарищ майор. – Ладно, до связи.

Следующий звонок он сделал Вадиму Игнатьеву и задал тот же вопрос. Вадим решительно не слышал ни о каком Африкантыче и уверил, что в холдинге никого с таким отчеством нет. Обещал завтра позвонить в Лондон и спросить Григория Владимировича, знает ли он этого человека.

Наталья так и сидела за столом, теребя бахрому на скатерти. И опять вид у нее был какой-то потерянный. Что происходит? Почему у нее такое подавленное настроение? Он присел к столу.

– Наташа, ты не заболела?

– А? Нет, не заболела. Просто странно и тоскливо. Ладно, не обращай внимания, считай, что это обычные женские штучки от скуки.

Если это «женские штучки», то как называются те фокусы, которые проделывала его бывшая жена? Ей тоже было скучно одной, но она не занималась домашним хозяйством, не встречала его с готовым обедом, а все требовала и требовала от него денег, поцелуев, каких-то вычурных признаний в любви, нехитрых развлечений, на которые у него не было времени. Больше всего она любила цирк, клоунов и шоу с обезьянами. Пару раз он водил ее на Цветной бульвар и с тех пор даже слышать не мог ничего о фокусниках, дрессировщиках и, тем более, о клоунах. Вспоминалось «Вань, умру от акробатиков», так экзальтированно реагировала Лидия на, в общем, несмешные шутки клоунов, замирая, закрывала рот ладошкой во время трюков воздушных гимнастов. И все бы ничего, только эта мимическая гимнастика предназначалась не Алексею, а парочке младших лейтенантов, сидящих как раз над ними. Глупость выпирала из Лидии каждую минуту – так казалось ему сейчас. Вдруг вспомнилось, как теща, некрасиво выпятив живот, тащила ее баулы из подъезда в какой-то грузовик. Это было в тот день, когда бывшая жена от него окончательно съезжала. Лидия стояла на подножке кабины, опершись обеими руками на открытую дверцу, и командовала: «Что вы, мама, волочитесь, как улитка? Глядите, на вас весь двор смотрит!» Это было так неприятно, что он не выдержал и стал помогать. Когда был загружен последний узел – с постелью, что ли, теща взглянула на него и сказала: «Простите меня, если что не так». Он опешил: «За что мне вас прощать?». И тогда она со вздохом ответила: «За дочь».

Теперь надо как-то вернуть Наталью хотя бы в то состояние, в котором он оставил ее пять минут тому назад, выходя с кухни. Не было никаких сил смотреть на ее потухшие глаза.

– Расскажи мне о своей работе, – попросил он тихонько.

Она удивилась:

– О работе? Зачем? – Интересно.

– Тяжелая обычная врачебная работа. Женщины рожают, дети болеют еще в утробе матерей. А потом за дело принимаемся мы. Вот и вся работа.

– Тебе не хочется разговаривать? – Если честно, не очень.

– А хочешь, пойдем гулять?

Она недоверчиво посмотрела ему прямо в глаза:

– Гулять?

– Гулять, только недолго и недалеко.

– Гулять хочу, но рисковать нет. Поэтому не пойдем. Давай телевизор, что ли, смотреть.

– Там, наверное, все про войну.

– Тогда кинишко какое-нибудь. Есть у тебя?

Он лихорадочно стал перебирать в памяти, что у него есть дома. Специфическое милицейское видео с мест происшествия показывать как-то не хотелось. Вдруг он вспомнил:

– Есть, есть кино, – радостно завопил он, – «Весна на Заречной улице», я сейчас поставлю.

– Вот и хорошо, а я еще раз чайник вскипячу, – оживилась она.

Кино помогло. Почти наизусть выученные сцены успокаивали, приводили в порядок растрепанные мысли. Наталья любила старые фильмы, смотрела их с удовольствием. Сегодня весь день ей почему-то было очень тяжело. Лезли в голову воспоминания, все время хотелось плакать. Вспоминалась мама, ее умная добрая улыбка, папин голос. И Ольга, как живая, стояла перед глазами. Что на нее нашло? Видимо, от безделья снова навалилась. Наталья всегда старалась держать себя в руках. Очень помогала Полина: она все время нуждалась в материнской заботе и требовала постоянного внимания, поэтому на мысли о родных не оставалось ни времени, ни сил. А здесь, в чужой квартире, где она была целый день наедине с собой, память подленько вернула ее в недавнее прошлое, когда весь ужас произошедшего с ней был одним черным пятном. А еще она вспомнила, как мама прощалась с ними в аэропорту. Она никак не могла оторваться от внучки, все не отдавала ее Ольге. А Наталью только мельком обняла и поцеловала. С папой они, как это бывало всегда перед расставанием, долго держались за руки и смотрели друг другу в глаза. Ни у кого не было дурного предчувствия, все были спокойны, расставались ненадолго: папа должен был вернуться дня через два, а через неделю родители собирались приехать в отпуск – помочь старшей дочери с ребенком, а младшую просто хорошенько откормить – что-то похудела. И все. Прощание в аэропорту оказалось последним.

Как-то надо вылезать из этой депрессии. Влюбиться, что ли, в Алексея? Или она уже влюблена в него? Он сегодня попытался сблизиться: руку вот положил на ее ладошку. А она растерялась и замерла. Хорошо, что никакого продолжения не последовало – она не смогла бы его поддержать.

И очень хочется поговорить с Машкой. А как? Был бы телефон, тогда можно было бы исхитриться и позвонить на чей-нибудь мобильник в отделении и попросить Машку. Наврала бы, что Машкин телефон не отвечает или что-нибудь еще придумала. А Машке сказала бы, что находится за границей. Да и не надо было бы ничего придумывать. Машка, наверное, и так все знает. Как у нее с Анатолием, интересно?

Уже пошли заключительные титры, когда она почти пришла в себя и даже пожалела, что отказалась от прогулки. Кресло, в котором она расположилась, когда смотрела фильм, оказалось таким удобным, что вылезать из него не хотелось. Но Наталья понимала, что надо встать, умыться и идти в свою спальню. Дома она бы еще понежилась, подремала, а тут надо соблюдать некие правила общежития. Алексей не железный, она ему нравится, не надо его провоцировать.

Она легко встала, повернулась к нему и с удивлением увидела, что он дремлет. Тело расслаблено, голова на спинке такого же кресла, дыхание ровное, глаза закрыты. А она себе напридумывала! Ладно, пусть спит. Только хорошо бы его чем-нибудь укрыть – дома прохладно. Надо же: она подумала про его квартиру «дома». Тихонько, чтобы его не разбудить, она вышла из гостиной и вернулась с пледом, который еще днем обнаружила в своем шкафу. Он не шевельнулся, когда она его укрывала, только глубоко вздохнул. Она осторожно убрала посуду и унесла ее на кухню. Мыть не стала, чтобы шум воды не разбудил Алексея.

Иван читал и перечитывал дневник Анны Дмитриевны, и в памяти вставали картины счастливого детства. Дед рано решил готовить внука для дипломатического поприща и занимался с ним историей, языками, учил хорошим манерам, много и подробно рассказывал о своей работе. Ивану нравились эти занятия гораздо больше, чем школьные уроки. Учительница истории преподавала материал строго по тексту учебника, и когда Иван пытался во время ответа высказывать свои суждения по поводу какого-нибудь исторического события, она сразу его одергивала и направляла в русло общепринятых понятий. Ситуация изменилась в десятом классе, когда преподавать историю пригласили доцента кафедры истории России из МГУ. Иван стал готовиться к этим урокам со всей тщательностью. Дед приносил ему редкие книги из библиотеки МГИМО, и юноша читал их постоянно: на переменах, в метро, дома за обедом. Он поглощал их с аппетитом изголодавшегося странника, узнавал все новые и новые факты истории цивилизации и был счастлив этим знанием. А иностранные языки давались ему легко. У деда был свой метод обучения. Он ничего не требовал, только играючи рассказывал сказку на языке оригинала, но останавливался на самом интересном месте. Для того чтобы узнать, что было дальше, надо было выучить новые слова по-английски, по-немецки или из другого европейского языка. Через год после начала учебы, то есть в пять лет, Иван неплохо говорил и поанглийски, и по-немецки, а к семи годам понимал французский и итальянский языки. Ему нравилось читать немецкие книги. От них веяло порядочностью. Немецкие сказки были хорошо иллюстрированы, кегль был крупным. Держать в руках такую книгу было приятно. Английские детские книги были скучноваты. Сказки все с моралью, стихи какие-то непонятные. Зато английские книги пахли корицей, переплеты были очень прочными, а бумага – белой и глянцевой. А на последней странице – всегда Тауэр. Маленький Иван думал, что книги в Англии были всегда и очень удивился, когда дед рассказал ему об изобретении печатного станка.

Мама любила слушать, как Иван читал на иностранном языке, особенно ей нравились итальянские стихи. Она запоминала несколько строк и пела их. Голос взлетал высоко-высоко. Мамино лицо становилось просветленным, а руки как крылья парили в воздухе. Иван читал ей часто, и она часто пела, не боясь перетрудить голос.

Сегодня Иван пытался найти в дневнике хоть какуюто зацепку, которая могла пролить свет на события полугодовой давности. Ничего. Кроме записки, которую он нашел в вазе, и записи о том, что Мусалимов угрожал дяде, ничего не было. Только семейные радости, описания дачных развлечений да меню воскресных обедов. Негусто, даже рассказать Алексею Пронину нечего. Интересно, ему уже доложили о сегодняшнем инциденте? Впрочем, это и инцидентом назвать нельзя. Просто какая-то нелепица. Но кто-то за этим стоит. И зарплату рабочим тоже неспроста задержали. Вот только кому это все нужно? Да, нескладуха какая-то получается. Если начать подозревать служащих холдинга, то под подозрение попадают все без исключения, даже та дама с игривым телефончиком. Как же ее? Да, Виктория Эдгардовна. Что если заключить с ней союз, нет, конечно, не брачный, а стратегический? Она ему на совещании очень приглянулась. Наверное, ей польстит, что владелец холдинга обращает на нее особенное внимание. Надо попробовать. Сейчас он позвонит Вадиму Игнатьеву и попросит все про нее выяснить. И если она «за наших», то Иван будет иметь в холдинге свои глаза и уши. А если не «за наших»? Тогда тем более надо все выяснить. От этой простой и понятной мысли у Ивана вновь поднялось настроение, и он решил его еще улучшить.

Алексей ответил сразу. Голос был, как Ивану показалось, сонным. Он даже взглянул на массивные напольные часы, которые показывали всего двадцать три часа – детское время. Неужели он уже спит?

– Спишь?

Не придумать более нелепого вопроса. Если ответил, значит, уже не спит, потому что если бы спал, не ответил бы.

– Дремал, – ответил Алексей, видимо, зевая.

Иван представил себе, как майор потягивается на диване (почему-то он был уверен, что именно на диване), с хрустом встает, расправляет плечи и идет варить кофе. Впрочем, какой кофе ночью?

– Как вообще дела?

– Нормально дела. У тебя как? Новости какиенибудь?

– Новостей нет никаких, кроме того, что мне надо быстро находить толкового управляющего для холдинга. У меня там все неважно получается.

Сказал, а сам подумал, что не все плохо. И кое-что все-таки получается.

– Наслышан, – нарочито спокойно сказал Алексей, – соображения твои по этому поводу.

– Нет никаких соображений, кроме того, что комуто позарез нужно, чтобы я убрался из страны.

– А ты не уберешься? – полуспросил, полуутвердил Алексей.

– А как лучше?

– По мне было бы проще, если бы ты отбыл в свой Париж.

– Берлин, – машинально поправил Иван. – Ну, Берлин. Лишь бы отбыл.

– Я, конечно, могу и отбыть, как ты изволишь выражаться, но у меня есть план.

– Вот не надо никаких таких планов и тем более игр в детективов. Насмотрелись кина.

– Да я не претендую на твои лавры. Я предлагаю тебе сотрудничество, плодотворное, заметь.

– Ладно, излагай свой план.

– Ну, не по телефону же! Давай я сейчас к тебе приеду?

Алексей испугался:

– Нет, сейчас уже поздно, я спать ложусь.

Вот те на! А еще оперативник! Спать он ложится. Возмущению Ивана не было предела.

– Ты не один? – осенило его.

– Я не один, – ответил Алексей. – С дамой?

– Нет, но разговаривать с тобой не смогу.

Интересно, с кем он, если не с дамой? Да еще дремлет в присутствии другого человека. Может, это знакомый или родственник на постое?

– А тогда когда?

– Что «тогда», вернее, что «когда»? – Когда план обсудим?

– Давай завтра созвонимся, только попозже, часов в десять. Я выспаться хочу, наконец.

– Ну, хорошо. Завтра так завтра. А где? – В отделении.

– Ладно, в отделении. Мне, собственно, все равно. Можешь ты ко мне приехать, могу я в отделение подъехать. Все равно.

Он помолчал, а потом задал вопрос, ради которого затевался этот звонок.

– А тебе ничего не известно про Наталью Голицыну?

– Что конкретно тебя интересует?

– Конкретно, я хотел бы знать ее теперешнее место жительства.

– Она живет на конспиративной квартире. – Где она живет? – изумился Иван.

– Повторяю. На конспиративной квартире. – Хотя бы в Москве?

– Не знаю. Я этим вопросом не занимаюсь. – А кто занимается? – Компетентные лица.

– Я так понимаю, что ты знаешь, но не скажешь? – Вы правильно понимаете, – абсолютно елейным тоном произнес Алексей.

– Угу, угу. И долго она будет находиться на этой квартире?

– По обстоятельствам.

– Угу. А ты можешь передать ей привет? – На этой неделе, думаю, уже не смогу.

– То есть ты с ней виделся в ближайшие дни? – Виделся.

– А она про меня не спрашивала?

– Нет, не спрашивала, – мстительно поставил точку Пронин.

– Ну, тогда пока, созвонимся.

– Пока, – добродушно ответил Алексей, нажал кнопку отбоя и засмеялся.

Иван уже собирался ложиться, как вдруг ему позвонила бывшая невеста, а ныне неизвестно кто – Ландыш.

– Привет, – сказала она так, будто они не расстались навсегда. Или она считала, что можно «остаться друзьями»?

– Здравствуй, – ответил он как можно суше.

– О, господин сердится? Ладно, не грузись, я быстро.

Она сделала паузу, надеясь, видимо, что он поддержит ее игривый тон. Он молчал.

– Я с предложением, – вкрадчиво продолжила она. Он молчал.

– Ты меня слышишь? – в голосе появилась раздражительная интонация, которую он хорошо знал. Обычно после таких телефонных сцен раньше последовала бы какая-нибудь санкция: отлучение от тела, лишение свидания и прочее.

– Слышу, говори, что хотела.

Это прозвучало неожиданно грубо даже для самого Ивана, но он и не думал как-то сглаживать ситуацию. Теперь замолчала она.

Иван подумал и сказал:

– Я сейчас занят. Если у тебя что-то важное, говори. – Конечно, важное, – ответила она озадаченно. – Я имею поручение от одного очень серьезного лица предложить тебе помощь с холдингом.

– Ты это про Мусалимова, что ли? Нашла «серьезное лицо».

Она, похоже, испугалась. По ее напряженному молчанию он понял, что она очень боится. А еще он подумал, что ее кто-то слушает, уж не сам ли Мусалимов? И ладно, пусть слушает. Иван никого не боится. Наконец она как-то неуверенно произнесла:

– Ты не понял, тебе предлагают помощь. Ты же дипломат, а не бизнесмен, ты просто не справишься с такой обузой. С моей стороны ничего личного.

– Спасибо за заботу, – ответил он сухо. – Со своими проблемами я разберусь сам.

Кнопку отбоя он нажал так, будто бил в морду фашиста.

Что происходит? Еще раз позвонить Алексею? Удобно? А вдруг он все-таки с женщиной? Имеет право на личную жизнь? Имеет, как, впрочем, и сам Иван. Но у Ивана вся личная жизнь сейчас – это холдинг, а самые близкие люди – это охранники. Неправда, есть Василий – вот его друг и по-настоящему близкий человек. А ему хотелось бы, чтобы рядом была женщина. Понятно, какая женщина – Наталья. Как это сказал Алексей? «На конспиративной квартире»? Что это за квартира такая? И почему ее там держат? А вдруг она в тюрьме? Вдруг она «причастна»? Слово-то какое: «при части» чего-то. Понятное слово «причастие» – приобщение к таинству. А «причастна к преступлению» – это уже что-то зловещее. А если на самом деле причастна к убийству его родных? А мотив? Мотив можно найти. Деньги. Украла деньги или заняла, а отдавать нечем. Какие деньги? У нее брат – крупный банкир, в средствах не нуждается. Да и дальнейшие события ее полностью освобождают от этой роли. Какие-то «жучки» в его квартире, отравленное вино, телефонист, который совсем не телефонист, возня в холдинге, слухи, откровенный бойкот ему, полноправному хозяину. Или есть человек, который считает, что имеет право на его холдинг? У него же была мысль о том, что, может быть, имеются еще какие-то родственники – братья двоюродные или сестры. Есть же где-то вдова дяди Глеба, у нее есть племянник, а у племянника, кажется, дочь или сын – Иван не помнил. Кто этот племянник? Кажется, он был на похоронах – такой потертый господин в нелепом пальто с тросточкой и, помнится, в шляпе котелком. Или котелок ему уже потом «додумался»? А где живет его тетя, он и не знает. Когда он был маленьким, он, кажется, встречался и с дядей Глебом, и с его женой. Только как ее зовут, он не помнит. На похоронах он ее, конечно, узнал, даже хотел поговорить, но не успел. Племянник увез ее сразу после погребения. Она как-то быстро сникла, даже землю в могилу бросить не смогла. А ведь обрадовалась, когда увидела Ивана. Стоп! Иван ей племянник. Тот в котелке тоже племянник – сын ее сестры. Стало быть, он Ивану кто? Троюродный брат, что ли? Или это как-то по-другому называется? Такие хитросплетения в семейной иерархии, как шурин, свояк, деверь и прочая родня, Ивану никогда не были нужны, он и не старался узнать. Если есть племянник, значит, у жены дяди Глеба есть сестра? Откуда он знает про сестру? Кажется, дедушка говорил о том, что старшая сестра Алисы (ага, вспомнил, ее зовут Алиса Семеновна) «неправильно себя ведет». Старшая сестра. Старшая. Должно быть, Алисе Семеновне сейчас лет восемьдесят. А сыну старшей сестры может быть лет пятьдесят пять-шестьдесят. Его сыну или дочери может быть лет тридцать. И они претендуют на наследство. Вот как. Да, еще у тети Ани была когда-то сестра, тоже старшая. Она, кажется, болела. Интересно, а где она сейчас? Жива ли? А у нее родственники какие-то есть? Кстати, еще был же дядя Глеб, который уехал за границу. Может быть, он там обзавелся семьей, и у него тоже были дети? Так, надо это все записать, а лучше занести в компьютер, чтобы не забыть. Кстати, можно там и родню поискать. Будет, чем заняться завтра.

Наталья тихо лежала в постели и слышала, как Алексей осторожно ходит по кухне. Он проснулся от телефонного звонка, приглушенно поговорил, потом ушел на кухню и, судя по доносящимся оттуда звукам, стал вести напряженные переговоры с кем-то из подчиненных. Ей очень хотелось встать и послушать, о чем он говорит. Может быть, уже нашелся таинственный часовщик, и все волшебным образом разрешится, и закончится ее затворничество? Встать или не встать? Если бы она была дома, то непременно встала бы и пошла на кухню. А здесь ее что-то останавливало. Была какая-то грань, которую было просто невозможно переступить. Такие деликатные моменты, как посещение туалета и ванной, были для нее очень болезненными. Она старалась при нем вообще быть менее заметной и более полезной: готовила, вытирала пыль, поливала чахлые цветы. Может быть, это называется чувством такта? А может быть, она просто трусила?

Завтра суббота, праздничный день, выходной. Алексей должен быть целый день дома. Чем они будут заниматься? Как будут обходиться одной ванной? Вдруг он снова решит накрыть ее ладошку своей? От этой мысли забилось сердце, стало жарко, запылали щеки. Она обняла лицо холодными ладонями, остужая. И не помогло! Встать или не встать? Лежать было уже совсем невозможно. Она отбросила одеяло, вскочила с постели, не попадая босыми ногами в тапочки, накинула халатик прямо на ночную рубашку и включила свет. Зеркала в комнате не было. Наталья быстро оглядела себя, особенно обращая внимание на подол – не торчит ли рубашка. Кажется, все в порядке. Она пригладила волосы – почему-то вдруг стало катастрофически не хватать времени – и открыла дверь. За дверью стоял Алексей с поднятой и сжатой в кулак рукой – он собирался стучать. С разбегу она влепилась в его грудь, лицо, шею, сильные руки. Он не отступил, а обнял ее, постоял так на секунду больше, чем просто освобождая ей пространство, и с сожалением разжал объятия.

– Мне надо уехать, – сказал глухо, – не знаю, когда вернусь. Я для этого к тебе стучал.

Она чуть не заплакала. Как? Сейчас уезжать? Сейчас, после того, как он ее так прижал к себе? Она вцепилась в его футболку и попросила:

– Возьми меня с собой. Мне страшно одной оставаться.

– Не могу, родная, никак сейчас не могу.

Она, наверное, ослышалась, потому что он отстранился и быстро зашагал в свою комнату. У нее опустились руки, вот прямо взяли и опустились. И она ничего не могла с ними поделать. А ноги сами понесли ее на кухню. Потом руки, которые опустились, сами налили воду в электрочайник, достали чашки и заварили крепкий чай.

Алексей вышел полностью одетый, строгий, собранный. Чай пить не стал, мельком взглянул на Наталью, также мельком погладил ее руку, ободряя, и почти выбежал за дверь.

Наталья выключила свет и подошла к окну. У подъезда мигала огнями, как новогодняя елка, милицейская машина. Около нее стояли двое мужчин и курили. Увидев Алексея, они потушили сигареты, пожали ему руки и дружно уселись на заднее сидение. Алексей взглянул на окна и тоже сел в машину. Все. Уехал.

И что? Так всегда будет? Он будет уезжать в неизвестность, а она оставаться? А как же выходной завтра? А совместное сидение за утренним столом? А ленивый просмотр телевизора? А ее ладошка, накрытая его ручищей? Она посмотрела с сожалением на свою руку и расстроилась. Спать расхотелось вовсе. Вот сейчас она возьмет и позвонит Машке. Куда только? Или почитать? Или все-таки телевизор? Куда он уехал? И почему так срочно? Может быть, арестовывать убийцу? Правда, она подозревала, что у него помимо «ее дела» еще куча других преступлений, которые он должен расследовать. А там, куда он уехал, не опасно? Наверное, опасно. А она даже ничего не сказала ему вслед – так растерялась.

Алексей вошел в подъезд и остановился. На стене напротив мусоропровода было написано красной краской: «Смерть ментам!». В недавнем прошлом никакой надписи не было. Дверь в квартиру покойного участкового Фомина была распахнута настежь, входили и выходили какие-то люди, видимо, эксперты. Служебная собака – не Никитич, незнакомая – рвалась с поводка, наверное, взяла след. Хотя что тут можно унюхать, в такой толчее? Квартиру вскрыли сегодня ближе к ночи. Соседи – живущие напротив пенсионеры – муж и жена – обратили внимание на то, что коврик, лежащий около двери, затоптан и сдвинут. Они решили, что вернулась вдова с похорон и постучали в дверь – хотели чаем с дороги напоить. Но дверь никто не открыл, а за дверью было шумно. Они потоптались, еще постучали, даже покричали, а потом закрылись в своей квартире и вызвали милицию. Конечно, были оборудованы наблюдательные пункты: на подоконнике и у входной двери, извлечен из ящика письменного стола старенький заслуженный бинокль, а к двери приставлен стул. На стул уселась Мария Петровна – жена, а у окна встал намертво Иван Иванович – муж. Минут через пять из квартиры, а потом из подъезда, вышли два человека в темных куртках с капюшонами и быстро скрылись в арке. Иван Иванович даже сфотографировал их на камеру своего мобильного телефона, да разве разглядишь что-нибудь? Ночью все кошки на одно лицо, тем более воры. Да что тут воровать-то у бедолаг этих? Участковый, даром что мент, денег не брал, жил честно… и бедно.

Алексей с трудом узнал квартиру: все было разворочено, выкинуто, вылито, высыпано. Он насмотрелся в милицейской жизни всяких кошмаров, но сегодня ему почему-то было особенно тяжело смотреть на эту растерзанную жизнь. Нечего тут было брать: поношенные, какие-то сиротские, детские вещи, старенькое женское белье, заштопанные мужские носки. Петру Фомину, наверное, было бы стыдно. И сразу стало понятно, что тут искали – ноутбук. Чтобы хоть как-то унять это чувство неловкости, Алексей, пожав несколько милицейских рук, начал распоряжаться, как старший офицер:

– Отпечатки?

– Да много, разные. Работы на неделю.

– А надо быстрее, – не терпящим возражения тоном заявил он.

Эксперт – немолодой седеющий мужчина – с удивлением посмотрел на него из-под очков и ничего не сказал.

– Кражи в районе серийные были за последнее время?

Это он в пространство сказал, прекрасно зная, что никаких таких краж не было, и любому понятно, что это проникновение в квартиру связано с убийством Петра Фомина. А убийство, в свою очередь, явно из серии «профессиональная деятельность». Господи, когда же это кончится? И хорошо, что не было дома Татьяны с детьми. Как они теперь вернутся в разгромленную квартиру?

– Миша, – позвал он, – ты ведь в отделе со всеми знаком?

Миша пожал плечами, соглашаясь. Алексей подружески взял его под руку:

– У меня к тебе личная просьба. Надо тут все прибрать к приезду семьи. Тане сегодня не звонили, соседи завтра сообщат. Пусть уж не в этот бедлам вернется. А то и мужа потеряла, и квартиру разгромили. Получается, не уберегли мы…

Он замолчал, потому что вспомнил, как Татьяна тайком передавала ему записку на панихиде. А что, если она не мамаши боялась? Откуда преступники могли знать домашний адрес участкового? Это закрытая информация. Почему не особенно таились, когда вскрыли квартиру? Конечно, участковый жил отрыто, вступал на улице в разговоры с соседями, но в дом к себе никого постороннего не приглашал, для встреч назначал нейтральные общественные места или звал в свой кабинет. Для чего вся эта канитель со взломом? Откуда преступники знали про ноут? Почему его не искали в кабинете? Какая еще информация содержится в нем, чего он не углядел? Конечно, это никакие не воры. Воры ни за что не полезли бы в жилище милиционера. Хотя, может быть, отморозки заезжие? Так, надо объединять дела, давать одному следователю, Косте Михайлову, и упорно искать. Завтра надо поднимать агентуру, пройтись по местным бомжам, походить по соседям в домах напротив. Может быть, кто-то увидел лица преступников. Тогда фоторобот, опознание и прочая рутина.

А сейчас быстро в опорный пункт, где работал Петр Фомин. Да, еще зайти к хорошим людям, спасибо сказать.

Мария Петровна и Иван Иванович находились на наблюдательном посту номер два – у глазка входной двери.

Алексей вошел, закрыл за собой дверь, попросил разрешения пройти в кухню.

– Зачем же в кухню, проходите в гостиную, – засуетилась Мария Петровна, – проходите, проходите, – подталкивала она его сухонькой ручкой.

Иван Иванович топтался рядом и тоже суетился: размахивал руками, кланялся, короче, изображал деятельность.

Алексей прошел в темноватую комнату с ковром на полу и ковриком на стене, изображавшим стадо оленей. Коврик был старым, плюшевым, каким-то очень узнаваемым. Кажется, дед привез такой же из Ялты, когда отдыхал там после ранения в мирное время. Где он получил эту рану, никто не знал. Алексей, когда был маленьким, разглядывал рубец на спине деда с нескрываемым любопытством, но тоже ничего не узнал. Дед молчал очень убедительно, и спрашивать больше не хотелось. Этот ковер сразу сроднил его со стариками. Мария Петровна принесла зеленый эмалированный чайник, чашки с блюдцами и вазочку с вишневым вареньем.

– Давайте чайку попьем, – сказала она, наливая ему жидковатый чай.

Он такой чай не любил, всегда пил крепкий, но сейчас не посмел отказаться.

– Я, собственно, ненадолго. Мне только спросить. – Спрашивайте, конечно. Что знаем, все расскажем, – с готовностью ответила Мария Петровна.

– Вы ничего подозрительного в последнее время не видели?

– Видели, – она хитро прищурилась. – Недавно видели, как вы и еще один молодой человек в эту квартиру без хозяев входили.

Он открыл рот, чтобы ей все объяснить. Она остановила его жестом:

– Я знаю, знаю. Мне Татьяна сказала, что, мол, из милиции придут, чтобы я панику не поднимала, что люди свои, надежные, проверенные. Панику-то я поднимать, конечно, не стала, но номер машины записала и записочку положила в тайном месте. Мало ли что? И Ванюшу предупредила, если что.

– А кроме нас, что-нибудь было?

Тут Иван Иванович, до сей поры молчавший, вдруг коротко кашлянул и, прочистив горло, заявил:

– Следили за ним. Алексей удивился:

– Как следили?

– Ходил тут один парень по двору. Сидел, на качелях детских качался, пиво типа пил. Только он не пил, а притворялся. Бутылка постоянно полной была. А как Петрович выходил, так и этого сдувало. И так неделю. Я ему говорил, предупреждал. А он надо мной смеялся. Говорил, мол, спасибо, Иван Иваныч, не переживай, это тебе показалось. Правда, пистолет из кобуры начал доставать и детей из школы-садика сам встречал.

– Как это «пистолет из кобуры доставать?» – удивился Алексей.

– Дак как? Кобуру откроет и пистолет подвинет, чтобы выхватить сразу можно было. Известное дело.

– А в день убийства его ничего особенного не заметили? Парня этого?

– В день убийства аккурат Маша меня на рынок снарядила. Я с утра собрался, часов в девять уже в рядах был. А Петрович в девять уже из дома уходил, иногда раньше. И тип этот мутный сразу за ним. Так что я его не застал.

– А описать его можете? – Портрет?

– Ну, фоторобот составить?

– Зачем фоторобот? Я его сфотографировал несколько раз.

И он куда-то ушел, а потом принес несколько вполне приличных черно-белых фотографий, отпечатанных на принтере. Человек, изображенный на них, вполне мог быть и юнцом, и зрелым мужчиной. Одежда прятала возраст, а темные очки скрывали глаза. Но все равно, кое-что из этих фотографий можно было извлечь. А две фотографии были хоть и смазанные, но на них человек был без очков.

Алексей растрогался, стал жать старичкам руки, а они, не понимая, руки не давали. В общем, прощались долго и бестолково. Иван Иванович согласился дать показания следователю «под протокол», а Мария Петровна пригласила «заходить еще». А утром они решили помочь с уборкой в квартире.

– Мы Татьяну с детьми к себе возьмем пожить, – решила Мария Петровна. Иван Иванович молча выразил полное согласие.