Есть два рода умов. Одни, читая книгу, сразу же осмысливают ее в рамках истории, как написанную позже или раньше других книг. Скажем, роман Бальзака для них— предмет тогдашней эпохи, наподобие шкафа или комода. Другие воспринимают Бальзака как пищу для сегодняшней мысли, для сегодняшней жизни. Я, признаться, не в силах отрешиться от такого внеисторического образа мыслей. Если, например, мне попалась у букиниста «Астрономия» Лаланда, то я с наслаждением читаю ее — не для того, чтобы узнать из нее о состоянии астрономии в ту эпоху, а просто чтобы подучиться; и как раз потому, что наука тогда была еще не столь развита, не столь перегружена знаниями, я и нахожу там нужные мне сведения и пояснения, которые вряд ли попались бы мне в нынешних книгах. Другие пишут историю; я же стараюсь воскрешать историю в том, что есть в ней живого и полезного для наших дней. Остальное же все — бесплодные попытки и неудавшиеся произведения — меня просто не интересует. Я похож на хозяйку, получившую в наследство антикварный шкаф: не считаясь с его антикварным достоинством, она складывает в него белье, а если нужно, то и меняет замок (и правильно делает).

Любопытно, что человек, мыслящий исторически, относится и к настоящему так же, как к прошлому; я тоже — на свой лад. Он читает все подряд: журналы, брошюрки, скверные книги — все ему годится. «Разумеется, — говорит он, — я немного найду тут мыслей, которые бы меня чему-то научили, но я вовсе не их и ищу; я исследую свою эпоху и принимаю ее такой, как она есть; на мой взгляд, она одинаково выражена как в плохом, так и в хорошем романе. Может быть, в плохом даже лучше — ведь в посредственных произведениях выражается образ мыслей большого числа людей, а выдающийся художник может быть и одиночкой, отставшим от своего времени лет на сорок». И вот он читает-читает, а в глубине души презирает все это.

Что до меня, то с современностью я обращаюсь так же, как и с прошлыми веками: я читаю только по надежной рекомендации и только после того, как схлынет общее любопытство. Иначе говоря, я пытаюсь заранее угадать, какие книги будут забыты, и не загромождать ими попусту свой ум. Так же и с наукой: мне думается, что многим ее теориям суждено кануть в небытие, и я предпочитаю чуть-чуть отставать от нынешних физиков. Тем самым я живу историчнее, чем кажется историку: ведь история шествует по развалинам, и главное в ней — поступки живых, а не прах мертвых. Историк к этой истории, что идет сама собой, просто добавляет другую — ту, которую он пишет. Я говорю ему, что он родился стариком, а он мне отвечает, что я умру малым ребенком.