27 января 1885 года Клоду Ашилю волей-неволей пришлось отправиться в Рим. Прибыв на следующий день в Марсель, он написал письмо Анри Ванье, подразумевая, что его прочтет Мари Бланш:

«У меня мало новостей. Боюсь вам наскучить из-за тоски, которая меня одолевает, но уверяю вас, что найду в себе силы как можно скорее вас забыть. И вовсе не из-за черной неблагодарности. Хотя вы можете быть спокойны, этого никогда не случится».

Мрачное расположение духа Дебюсси помимо любовных переживаний объяснялось его замкнутым характером человека, не переносившего жизни в условиях общежития, как это было организовано на вилле Медичи.

«Он был весьма мрачным, обидчивым и в высшей степени впечатлительным. Какой-то пустяк мог поднять ему настроение. В то же время из-за любой малости он мог вспылить и вспыхнуть как спичка. Обладая необщительным характером, он не скрывал недовольства, когда мои родители принимали гостей, поскольку не испытывал желания находиться среди незнакомых ему людей. Если он случайно приходил к нам в такие дни и отдельные гости имели счастье понравиться ему, то умел быть весьма любезным. Он играл и пел Вагнера, пародировал современных композиторов. В то же время даже не пытался скрыть свои чувства, если кто-то не нравился ему», — писала Маргарита Ванье.

Дебюсси приехал в Рим в самом мрачном расположении духа. Он меньше всего думал о том, чтобы найти общий язык с обитателями виллы Медичи, поскольку с ностальгией вспоминал о парижском салоне Мари Бланш на Константинопольской улице. По сравнению с любимой женщиной, его утраченной музой, и семейной атмосферой ее дома, ничто не имело ценности в его глазах, а тем более вилла Медичи, «эта чудовищная казарма», расположенная за сотни километров от Парижа. «Ну вот я на этой жуткой вилле. Уверяю вас, мое первое впечатление оставляет желать лучшего. Погода стоит отвратительная, льет дождь, дует ветер… А когда я вошел в свою комнату, она мне показалась огромной. На первый взгляд один предмет мебели отстоял от другого на целую милю. Я почувствовал себя таким одиноким, что не сдержал слез», — писал Дебюсси Анри Ванье в начале февраля 1885 года. Хотя нелюдимый Ашиль встретил там своих старых консерваторских друзей Пьерне и Видаля, он нисколько не стремился наладить с ними более тесные отношения. «И даже проживая со своими товарищами бок о бок, он не допускал настоящей близости с ними. Он предпочитал одиночество и избегал нашего общества», — рассказывал Габриэль Пьерне. Казалось, Ашилю могло бы понравиться, что он освобожден от материальных забот. Напротив: насколько ему нравилось вращаться в высшем обществе, где его принимали как единственную творческую личность, настолько претило пребывание в группе сотоварищей, где каждый мнил себя гением.

«Разговоры, которые ведутся за общим столом, сильно смахивают на досужие сплетни. Напрасно думать, что присутствовавшие обсуждали проблемы современной эстетики или же смелые фантазии старых мэтров. Если вилла Медичи и стала прибежищем посредственности в искусстве, в то же время она способствовала быстрому усвоению практических уроков жизни. Здесь все были озабочены тем, как сохранить свое лицо по возвращении в Париж…

Эта жизнь на “полном пансионе” похожа на проживание в многонациональном отеле, или коллеже со свободным режимом, или военной казарме, где обитают гражданские лица… Я снова вижу столовую виллы, по стенам которой развешаны портреты прошлых и нынешних лауреатов Римской премии. Их так много, что они занимают стену до самого потолка, так что даже трудно разглядеть лица. Правда, о них почти не говорят. У всех лауреатов на портретах грустное выражение лица и вид людей, утративших связь с родиной. Несколько месяцев спустя эти ровные ряды одинаковых портретов становятся для обитателей виллы олицетворением косности самой Римской премии», — вспоминал один из обитателей виллы.

Дебюсси и раньше на короткое время приезжал в Рим вместе с Н. Ф. фон Мекк. Перспектива застрять в этом городе на целых два года, чтобы сочинять музыку, казалась ему невыносимой. К тому же разлуку с любимой женщиной он переживал как катастрофу.

Так же как Берлиоз, многократно проваливавшийся на Римском конкурсе, Дебюсси, чтобы сократить свое пребывание на вилле Медичи, решил выполнять все установленные требования и правила. В то же время его не покидали бунтарские мысли и желание совершить побег крепло с каждым днем. Оба композитора разрывались между стремлением к свободе творчества и необходимостью получить поддержку со стороны государственной структуры, чтобы жить в соответствии со своими потребностями. Новаторская смелость, которую практиковал Эрик Сати, требовала еще более независимого характера и полного отсутствия интереса к материалу, за который порой трудно взяться.

Итог двух проведенных на вилле Медичи лет не мог быть блестящим по определению, как Дебюсси предвидел с самого начала. «Я опасаюсь, что потеряю впустую слишком много времени и многим моим музыкальным проектам не будет суждено сбыться», — писал он Анри Ванье в феврале 1885 года. Парадокс заключается в том, что вдохновение приходит к художнику необязательно тогда, когда он имеет самые благоприятные условия для творчества, а скорее в случае, если он при тех или иных материальных и прочих трудностях чувствует себя свободным. И это становится для него источником творческой энергии. Так впоследствии и случится с Дебюсси.

«Я немного болен, и как всегда по одной и той же причине — римский воздух вредит моему здоровью, — жаловался он в том же письме. — Я так много работал, что почти надорвался, но не получил взамен ничего, кроме лихорадки, которая окончательно добила меня, оставив без сил».

И хотя бунтарское настроение Дебюсси не вылилось в открытое выступление, в особенности в начале его пребывания на вилле Медичи, он не переставал жаловаться Анри Ванье на свою судьбу:

«Я задыхаюсь. У меня совсем нет сил, чтобы освободиться от мрачного оцепенения, в которое я погружен. Оно заставляет меня видеть все вокруг меня в самом черном цвете. Это происходит не потому, что я потерял вкус к красивым вещам. Однако я не люблю их так, как надо бы любить, чтобы это шло мне на пользу.

Все это происходит со мной из-за того, что я нахожусь здесь согласно указу, который я был обязан выполнить. Я чувствую, как на меня давит тень академии. Ах! Вилла Медичи вся наполнена академическими условными знаками, начиная от привратника, носящего одежду зеленого цвета, и кончая директором. Он поднимает глаза к небу с самым восторженным видом всякий раз, когда говорит об академии. А хвалебные слова в адрес Микеланджело, Рафаэля и прочих походят на официальные речи на приемах».

В 1903 году, высказав все, что думал о Римской премии с риском быть осужденным общественностью за неблагодарность, Дебюсси обрушился с критикой на всю систему присуждения награды, основываясь на собственном опыте. Он отдавал себе отчет в том, что пребывание на вилле Медичи не принесло ему ожидаемого результата. И что среди лауреатов конкурса его случай не был единственным:

«Не собираясь дискредитировать организацию присуждения Римской премии, все же можно упрекнуть академию в недальновидности… Я хочу сказать, что молодых и не окрепших духом людей хладнокровно предоставляют самим себе, нисколько не заботясь о том, каким соблазнам они подвергаются. К тому же молодые люди совсем не умеют пользоваться предоставленной им свободой. По прибытии в Рим они не располагают обширными знаниями в области музыкальной культуры и вряд ли имеют полное представление о своей профессии! И вот от этих молодых людей, уже травмированных глобальными изменениями в их образе жизни, требуют полной отдачи творческих сил как от зрелых композиторов. Это же невозможно! Если вы могли прочитать ежегодные отчеты о направлении лауреатов конкурса в Рим, то удивились бы строгости формулировок. Вовсе не вина лауреатов, что их эстетические вкусы еще не определились. Ответственность лежит на тех лицах, кто отправил молодых людей в страну, где все дышит чистым искусством, предоставив им полную свободу интерпретировать искусство по собственному разумению, как Бог на душу положит».

Из Рима Ашиль часто пишет Анри Ванье. Без всякого сомнения, молодой музыкант испытывает глубокое уважение к человеку, не только открывшему ему двери своего дома, но и внесшему большой вклад в становление его личности и расширение кругозора. И все же следует сказать, что есть что-то порочное в том, что Дебюсси поддерживает столь странную переписку с обманутым мужем. В самом деле, многие строчки в его письмах обращены больше к жене, чем к мужу. И это несмотря на то, что музыкант тайком обменивается письмами с Мари Бланш.

Не успев приехать в Рим и распаковать чемодан, Ашиль уже мечтает вернуться в Париж. Его друзьям с трудом удается уговорить его не делать столь опрометчивый шаг. И все же в конце апреля молодому человеку удается на короткое время вырваться в Париж. Конечно, он тотчас помчался к Ванье.

Помимо Пьерне и Видаля, товарищей по пребыванию на вилле Медичи, Дебюсси часто откровенничал с художниками Клавдием и Густавом Попленами, отцом и сыном. Несмотря на замкнутый характер и нелюдимость, Ашиль любил изливать душу в письмах. На протяжении всей своей жизни он находил близких друзей, которые с течением времени менялись. Он писал им письма, словно вел интимный дневник. Вот что после отъезда из Парижа сообщал он Клавдию Поплену 24 июня 1885 года о чувствах, которые испытывал к Мари Бланш:

«Стоит ли говорить, что эти два месяца ничего не изменили во мне. Они только обострили некоторые мои чувства. Я вынужден признать их силу, так как без той, кто является их причиной, я не существую. Это не жизнь, когда воображение больше не подчиняется тебе. Как я вам уже говорил, я слишком привык испытывать творческий подъем и вдохновение только благодаря ей. С некоторым опасением признаюсь вам в этом, ибо до того, что вы мне советовали, еще очень далеко — мне никак не удается перевести эту любовь в прочную дружбу. Эта любовь безумна, и именно ее безумство мешает мне строить разумные планы. Размышление о любви приводит к еще большему безумству. И это наталкивает меня на мысль, что я недостаточно сделал для этой любви…»

Влюбленный Ашиль вернулся на виллу Медичи с твердым намерением остаться… до конца 1885 года. «Если в следующем году я все еще буду в Риме, это меня сильно удивит», — заявил непокорный музыкант в письме Анри Ванье (май 1885 года). Анри Ванье привел немало веских доводов, чтобы убедить молодого человека остаться в Риме. В свой первый год пребывания в Риме Дебюсси продолжил писать музыку. На слова Поля Бурже он сочинил «Романс» и «Колокола». Между 1885 и 1887 годами он также пишет «Забытые ариетты» на стихи Верлена. Эти сочинения нельзя отнести к категории музыкальных произведений, которые надлежало отправить в академию. Написанные в порыве творческого вдохновения, они носили скорее камерный характер.

Наконец Дебюсси получил официальный отпуск и 8 июля 1885 года покинул Рим, чтобы присоединиться к семейству Ванье, пребывавшему на отдыхе в Дьепе. Договорившись с Мари Бланш о том, чтобы какое-то время провести в Нормандии без ведома Анри, молодой человек не мог не волноваться. Он скрыл эту поездку и от своих родителей, которые не знали о месте пребывания их сына.

«В последнем письме, которое я получил позавчера от нее, она почти не скрывает, какое огорчение принесет ей мое присутствие. К тому же она предупреждает меня о том, что встречаться тайком было бы верхом неосторожности для нас. Ты понимаешь, какая это мука. Я предпочел бы остаться здесь, чем испытывать приступы безумной ярости из-за того, что, находясь рядом с ней, не смогу видеть ее. Такая жизнь была бы для меня невыносимой при той ревности, которую я испытываю. Заставить ее поступить так, как мне хочется, означает расстаться с ней. Возможно, для меня было бы лучше потерять ее по причине самолюбия и гордости, чем играть роль заискивающего пса, которого в итоге выставляют за дверь. Я написал ей, что не хочу ничего менять и что она должна полностью принадлежать мне. Ее ответ покажет, правильно ли я поступил. Видишь ли, мне хочется поведать ей, что я готов на все, лишь бы снова увидеть ее. В то же время я твердо уверен в том, что это приведет к непоправимым последствиям», — писал Дебюсси Густаву Поплену в начале июля 1885 года.

Возвратившись из Дьепа, Ашиль вновь изливает душу Густаву Поплену в письме от 11 сентября:

«Эта поездка заставила меня только лишний раз помучиться и добавила сожалений. Мне понадобится немало времени, чтобы зализать душевные раны».

31 августа Дебюсси вновь едет в Италию. Несколько дней спустя он пишет Анри Ванье письмо, в котором рассказывает о том, что посетил небольшое курортное местечко Фьюми-чино, расположенное недалеко от Рима. Он также поведал, что остаток летних каникул проведет в Вечном городе. Пребывание в Дьепе нисколько не подняло настроение молодого музыканта. Напротив, оно внесло в его душу еще больше сомнений. Молодой человек никак не мог решить, должен ли он покориться судьбе и положить конец этой сложной и безнадежной любовной истории.

8 июня 1885 года на вилле Медичи произошла смена руководства, что позволило новому директору академии в Риме Эрнесту Эберу и его молодой жене Габриэлле, которые были большими любителями музыки, создать на вилле более теплую атмосферу. Они прониклись симпатией к молодому, подающему надежды композитору. Может быть, вполне искренне, а может, чтобы не вызвать ревности со стороны Мари Бланш, Дебюсси пишет Анри Ванье, что семейство Эбер проявляет к нему «немного навязчивый интерес»: «Под предлогом как-то скрасить мое пребывание на вилле, они делают его еще более тягостным». Без сомнения, Ашиль был более откровенен с Густавом Попленом, когда сообщал ему, что внимание к нему со стороны госпожи Эбер вызывает у него «одно лишь раздражение». Получая «знаки внимания» от другой женщины, которая была почти одного возраста с его возлюбленной, как не почувствовать с еще большей силой отсутствие любимого человека?

Вернувшегося в Рим в сентябре Дебюсси вновь охватила глубокая тоска. Он снова подумал о том, чтобы все бросить и сбежать куда глаза глядят. Впрочем, следует признать, что даже в самые лучшие времена обстановка на вилле Медичи была не самой веселой. Густав Поплен и Поль Видаль не спешили в Рим, а семейная чета Эбер в середине сентября уехала из Рима до самого конца 1885 года. Эбер уступил многочисленным просьбам Дебюсси отпустить его на летние каникулы, но по возвращении встретил его далеко не с распростертыми объятиями, поскольку стипендиат задержался намного дольше положенного срока. Возможно, директор был недоволен потому, что знал о цели летней отлучки молодого музыканта. Во всяком случае, госпожа Эбер была в курсе его любовной связи. Вероятно, Дебюсси сам открыл ей свою тайну в порыве откровенности. Болтливая женщина поспешила поделиться этой новостью с Полем Бодри в декабре 1885 года во время своего пребывания в Париже. Вот тогда Поль Бодри и нарисовал портрет Мари Бланш Ванье.

На вилле Медичи Дебюсси мог в свое удовольствие предаваться душевным страданиям, мукам творчества, а также время от времени болеть лихорадкой. Он изливает свое отчаяние и делится черными мыслями, посещавшими его на протяжении дня, на страницах длинных писем, которые посылает Анри Ванье. Поток его откровений заканчивается в последнем письме от 29 января 1886 года. К этому времени Анри Ванье наконец стало известно о неверности его жены. Дебюсси вынужден поставить точку в своем романе. Однако еще многие месяцы его не покидала тоска по утраченной любви. «Я нахожу Рим все более уродливым и грязным. Удивительно, насколько непривлекательным выглядит этот город мрамора и блох. Здесь чешутся и скучают. Вилла по-прежнему представляется мне фабрикой по производству произведений, нагоняющих тоску, о чем я вам уже не раз писал», — сообщает он Эмилю Барону в письме от 6 ноября 1886 года.

На втором году пребывания на вилле Медичи жизнь Дебюсси стараниями семейства Эбер уже не была отшельнической. Из дневника Габриэллы Эбер известно, что он часто принимал участие в музыкальных вечерах и даже выбирался из своей «берлоги» в город. Однако в то время его нельзя было назвать легким в общении человеком.

«Он ладил далеко не со всеми нашими товарищами и часто сторонился общества наших стипендиатов. Однако во время пребывания в Риме он всегда испытывал к Леру и ко мне самые дружеские чувства. При случае он умел показать себя светским человеком…

Порой случалось, что он немного скучал в Риме. Тогда ему хотелось как можно раньше уехать в Париж. Однако в письмах своим парижским друзьям он сильно преувеличивал свое одиночество», — писал Поль Видаль.

Сохранились лишь редкие письма композитора, написанные в 1886 и 1887 годах. В них он не делится впечатлениями, полученными от посещения римских музыкальных вечеров и своих выступлений. В письме Анри Ванье он даже не упомянул о визите Ференца Листа на виллу в начале 1886 года. Между тем великий музыкант провел на вилле Медичи два вечера — 8 и 13 января, а Дебюсси, Видаль и Эбер однажды посетили его в гостинице. Дебюсси вместе с Видалем 8 января даже сыграли перед Листом его «Фауст-симфонию», переложенную для двух фортепиано. Венгерский композитор заснул во время их игры. Несмотря на то что в 1915 году Дебюсси в знак уважения к исполнительскому искусству Листа использовал его технику педализации в фортепианном исполнительном искусстве, нельзя сказать, что эти встречи запомнились молодому композитору. Впрочем, на Дебюсси не производила особого впечатления и музыка Листа. Такое равнодушное отношение свидетельствует о том, что Дебюсси, за редким исключением, не любил общаться с другими музыкантами, предпочитая дружбу с писателями и художниками.

В апреле 1886 года мать музыканта приезжала в Италию, чтобы повидаться с сыном. Дебюсси, похоже, так и не сподобился съездить летом того года в Париж. Молодой человек, по-видимому, предпочел держаться подальше от мест, где все напоминало о его безумной страсти к Мари Бланш. Композитора можно заподозрить в том, что ему даже нравилось хандрить и жаловаться на судьбу. Однако, если принять во внимание его сентиментальные переживания, ему еще не раз представится случай почувствовать себя так же плохо, как во время пребывания на вилле Медичи. В самом деле, Дебюсси на протяжении всей своей жизни будет испытывать творческие кризисы, его будут терзать сомнения по поводу собственных сочинений, что будет становиться причиной приступов глубокой депрессии. В Риме, где, по его мнению, его окружала самая неблагоприятная обстановка, он воспринимал временное отсутствие творческого вдохновения как катастрофу.

«Вы говорите мне о покое, который окружает меня на вилле! Я многое бы отдал, чтобы его было как можно меньше, поскольку я тупею от него. Этот покой мешает мне жить.

Предположим, что это не серьезно. Однако вся беда в том, что страдает моя работа. С каждым днем я погружаюсь все глубже и глубже в трясину посредственности. Я не вижу впереди просвета. Поверьте, я даже не решаюсь заглядывать в будущее», — писал Дебюсси Анри Ванье 16 сентября 1885 года.

Неудивительно, что сочинения Дебюсси для Академии изящных искусств не получили одобрения.

Вначале он отправляет в академию симфоническую оду под названием «Зулейма». Его творческого вдохновения хватило лишь на две ее части. В октябре 1885 года композитор отказывается закончить эту работу, ссылаясь на то, что «эти дурацкие стихи (Жоржа Буайе) велики лишь своей длиной». Решив, что ему больше повезет с Банвилем, он принимается сочинять музыку к одной из его комедий под названием «Диана в лесу». Однако вскоре сталкивается с новой проблемой: ему никак не удается воплотить в музыке свой замысел. «Я взялся за работу, которая оказалась мне не по плечу. Она не похожа на предыдущую. Мне приходится искать новые формы. <…> Я хотел бы, чтобы музыка была лиричной и главная тема не заглушалась бы оркестром», — писал Дебюсси Анри Ванье 19 октября 1885 года, а 7 декабря сообщал Клавдию Поплену: «Я хотел бы сочинить такую музыку, которая в некотором смысле придавала бы новое звучание стихам…» Эта концепция соответствует идеалу, которого он достиг в опере «Пеллеас и Мелизанда». Он стремился к нему еще в ту пору, когда ему было всего 23 года. Дебюсси воплотил в жизнь свою мечту лишь через 20 лет. Не прошло и года, как композитор оставил незаконченным проект «Диана в лесу». Из письма Дебюсси Эмилю Барону, сентябрь 1886 года: «Я и мое вдохновение находимся немного не в ладах друг с другом. Выбросить из головы творческий замысел для меня так же легко, как вырвать зуб». За неимением лучшего по настоянию руководства академии Дебюсси снова берется за «Зулейму». Следует признать, что без всякого удовольствия и в самом дурном расположении духа: «Все, что было раньше написано, внушает мне отвращение, а доработка — самая тоскливая из всех работ». Академическое жюри дало весьма негативную оценку этому произведению: «Похоже, что этот стипендиат, к нашему большому сожалению, в настоящее время занимается только тем, что сочиняет странную, непонятную и неприемлемую для исполнения музыку. Несмотря на отдельные отрывки, не лишенные некоторой выразительности, вокальная часть его сочинения не представляет интереса ни с мелодической, ни с декламационной точки зрения».

После «Зулеймы» Дебюсси подготовил в качестве второй отчетной работы для академии симфоническую сюиту для оркестра, фортепиано и хора под названием «Весна». Вот что писал композитор 9 февраля 1887 года парижскому книготорговцу Эмилю Барону, ставшему его новым доверенным лицом:

«Я задумал создать произведение с особым колоритом, которое способно передать как можно больше ощущений и эмоций. <…>

Я хочу музыкальным языком рассказать о медленном и болезненном возникновении существ и предметов в природе, о их развитии и расцвете, завершающемся яркой радостью возрождения к новой жизни. И все это, естественно, без программы, поскольку испытываю глубокое презрение к музыке, написанной строго по тексту литературного произведения, которое навязали композитору. Итак, вы можете понять, какой образной силой должна обладать такая музыка. Я не знаю, смогу ли достойно справиться с этой задачей».

Что касается «Весны», то Академия изящных искусств была не менее скупой на похвалу:

«Господин Дебюсси нисколько не грешит ни банальностью, ни безвкусицей… Желательно, чтобы он впредь остерегался такого расплывчатого импрессионизма, который является одним из самых опасных врагов правдивости в произведениях искусства. Первая часть симфонической пьесы представлена прелюдиями в темпе адажио, мечтательность и изысканность которых приводят к неясности. Вторая же ее часть является причудливой и бессвязной трансформацией первой, которую ритмические комбинации по крайней мере делают немного более ясной и приемлемой. Академия ждет и надеется на лучшее»…

Что же касается третьего задания, то «Дева-избранница» была закончена уже в Париже в 1888 году.

Ни изобразительное, ни музыкальное искусство итальянцев не произвело большого впечатления на французского композитора. Он также остался равнодушным и к религиозному аспекту Рима. «Это скопление скульптур, живописных полотен, мозаики я нахожу немного похожим на театральные декорации. В церквях у Христа вид заблудившегося скелета, который меланхолично задается вопросом, зачем его здесь выставили людям на обозрение», — писал он Анри Ванье в конце ноября 1885 года. Между тем на Дебюсси произвели неизгладимое впечатление две мессы, которые он слушал в церкви Санта-Мария-дель-Анима. Первая месса сопровождалась церковной музыкой Джованни Пьерлуиджи Палестрины, вторая — Орландо ди Лассо, двух композиторов XVI века.

«Эти два музыканта — настоящие мастера, в особенности Орландо. Он более колоритная личность, чем Палестрина. Я считаю, что самой сильной стороной композиторов было владение искусством контрапункта. Контрапункт — самая неприятная вещь в музыке, но у них он становится великолепным, подчеркивая сущность слов с неслыханной глубиной, а иногда встречаются сплетения мелодических рисунков, которые подобны миниатюрам очень старых молитвенников. Вот когда музыкальное ощущение пробудилось во мне», — писал Дебюсси Анри Ванье в конце ноября 1885 года.

Ашиль Дебюсси окончательно покинул виллу Медичи 2 марта 1887 года.

Все музыкальные композиции, связанные с конкурсом на соискание Римской премии, в том числе сочинения, которые Дебюсси посылал в академию, можно было бы не включать в список его работ, поскольку они наносят вред его славе композитора. Они были лишь уступками музыканта академическим требованиям. И все же их можно рассматривать как опыт в некий переходный момент, во время которого у молодого композитора при отсутствии удачных композиций уже созрел план его музыкальных поисков.

По приезде в Париж в книге жизни двадцатилетнего музыканта была перевернута еще одна страница. Ему предстояло найти свое место во французском музыкальном мире.