БУРЯ ГРЯНУЛА

К чему же пришли Жолио-Кюри, Альбан и Коварский — не к новому ли мощному средству разрушения? Не остановить ли работу, пока не поздно?

На совещании за столом лаборатории Коллеж де Франс весной 1939 года друзья решают трудный вопрос: как будет применено их открытие? Какие последствия для человечества оно повлечет за собой?

Что делать дальше — идти вперед или остановиться в ожидании, когда кончатся войны, когда сложится обстановка, исключающая возможности злоупотребления их открытием?

Пьер и Мария Кюри думали о том, что в преступных руках радий может сделаться крайне опасным. Но все же они решили, что новые открытия в конечном счете приносят человечеству больше пользы, чем вреда.

Мы живем в такой век, когда любое открытие может быть обращено против человечества. Мы должны предотвратить эту страшную возможность. Это осуществимо, безусловно осуществимо. Иначе научное творчество вообще утратило бы всякий смысл, решают Жолио и его сотрудники.

Нет, останавливаться нельзя. Надо продолжать изыскания. Сидеть сложа руки — это значит проявить малодушие, неверие в силы народа. Долг ученых диктует: надо продолжить борьбу, вырывая у природы ее тайны, овладение которыми в будущем может облагодетельствовать человечество. Но в то же время они должны вместе с народом обеспечить мирное, только мирное применение атомной энергии. И никто не сделает этого, кроме них самих.

Работа продолжается. Но это не поиски нового средства разрушения. Атомная энергия должна служить миру. Разве обязательно доводить цепную реакцию до взрыва? Надо научиться управлять ею. Жолио смело проектирует создание центральных атомных установок, из которых каждая должна давать в год триста тысяч киловатт энергии при затрате только одной тонны урана вместо затрачиваемых сейчас трех миллионов тонн нефти или угля.

Триста тысяч киловатт энергии — это одна десятая энергии, производимой всеми силовыми установками Франции. Десять тонн урана — количество, помещающееся на одном грузовике, — может обеспечить всю Францию электроэнергией на год. По проекту Жолио атомная энергия будет обслуживать шахты, каменоломни, заводы, будет двигать поезда, обрабатывать поля. Атомная энергия навсегда раскрепостит человека от тяжелого труда.

Можно ли медлить? Нет. Наоборот, надо ускорить работу, хотя она отнюдь не встречает поддержки. Более того, буржуазные газеты поднимают травлю.

«Прекратите вредные опыты Жолио-Кюри», — требуют они. «Жолио взорвет нас, — внушают они читателю. — Он погубит Францию».

«Зачем Франции атомная энергия? — вопрошают продажные журналисты. — Франция никогда не справится с такой задачей, Франция слишком слаба, оставьте это дело другим странам».

Их «забота» своевременна. Ведь с того же 1939 года опыты по получению ядерной энергии ведутся и в США. Уже в январе 1939 года «Нью-Йорк таймс» коротко сообщает читателям о научной конференции в Вашингтоне, где физики с мировыми именами обсуждали вопрос о делении урана. Кстати, большая часть этих ученых лишь недавно прибыли в США, куда им пришлось бежать от фашизма: от Муссолини — Энрико Ферми, от Гитлера — Альберт Эйнштейн и Ганс Бёте, от Хорти — Лео Сциллард. В той же заметке «Нью-Йорк таймс» впервые для широкой публики прозвучали слова «атомная энергия», «деление урана», «цепная реакция».

В сентябре 1939 года Жолио, Альбан и Коварский посылают в печать статью «Экспериментальное доказательство цепной ядерной реакции в среде, содержащей уран». Они на опыте доказывают, что цепная реакция осуществима. Теперь дело за техникой.

К середине тридцать девятого года в научных журналах опубликовано уже более сотни статей по делению урана — явлению, которым заняты теперь ученые многих стран.

А затем наступает молчание. Пламя второй мировой войны разгорается все ярче. Железный занавес секретности опускается, разобщая ученых и скрывая достижения науки.

Что делается в лабораториях мира? Кто это знает?

Жолио, Альбан, Коварский и присоединившийся к ним физик Франсис Перрен продолжают опыты. Теперь они работают уже над техническим проектом ядерного реактора — первой в мире установки для практического получения ядерной энергии.

За 1938 и 1939 годы группой Жолио получено пять патентов на различные изобретения и усовершенствования для первого в мире ядерного реактора. Патенты могут сделать их владельцев миллионерами, особенно если продать их за границу. А ведь французское правительство ассигнует так мало, так ничтожно мало средств на исследовательские работы. Денег нет, никогда нет, нет приборов, нет материалов. Но оставить патенты себе, скрыть их от мира — это значит замедлить развитие науки во всем мире.

Сорок лет тому назад Пьер и Мария Кюри отказались от патента на радий. Так же решают этот вопрос Жолио-Кюри и его сотрудники. Свои патенты они передают в собственность Национальному центру научных исследований, принося их в дар своей родине — Франции.

Работы по ядерной энергии теперь засекречены, их публикация запрещена.

Жолио, Альбан и Коварский подробно описывают свои новые результаты в статье «О возможности получения в урановой среде расходящихся цепных ядерных реакций», но передают эту статью 30 октября 1939 года в запечатанном конверте в Парижскую Академию наук с просьбой вскрыть конверт, когда узы секретности не будут мешать свободному обмену мнениями между учеными мира.

Пакет был вскрыт в 1949 году.

Для практического осуществления ядерного реактора требуются многие материалы. Прежде всего нужен уран: только в этом редком и дорогом веществе наблюдается реакция деления.

Один из патентов касался замедлителей для нейтронов. Замедлитель был необходим, ибо только медленные нейтроны разбивают уран. Повторив старые опыты Ферми, испробовав разные вещества, Жолио пришел к выводу, что наилучшим замедлителем для нейтронов будет тяжелая вода, то удивительное вещество, которое вызвало столько интереса, когда его открыли в 1932 году.

Но это вещество еще более драгоценное, чем уран. Хотя тяжелая вода всегда присутствует в обычной воде, но примесь ее там ничтожна. Из двадцати литров обычной воды при разложении ее электрическим током можно получить всего лишь один кубический миллиметр тяжелой воды.

С громадным трудом, постепенно Жолио-Кюри накапливает запасы урановой руды и тяжелой воды. Единственный в мире завод тяжелой воды находится в Норвегии. Нужно закупить там тяжелую воду, нужно привезти ее во Францию втайне, через море, которое бороздят немецкие подводные лодки.

А время не ждет. Это уже зима 1939/40 года. Война подошла к границам Франции. Правда, пока это «странная война», как назвал ее французский народ. Вот уже несколько месяцев французские и немецкие войска стоят друг против друга на франко-германской границе. Французские газеты, радио, кино, церковь, захлебываясь, уверяют французов, что Франция неприступна и непобедима, что немцам никогда не удастся взять форты и казематы знаменитой линии Мажино. Французские обыватели верят потоку газетной лжи, посмеиваются над этой «странной войной», войной без выстрелов и крови, и, успокоенные, шлют солдатам на границу футбольные мячи и шахматы, карты, домино и юмористические журналы, «чтобы наши парни там не скучали».

А за спиной этих «парней» и их семейств правительство продает Францию. Правительство отвергает военный договор с Советским Союзом. Правительство закрывает коммунистическую газету «Юманите», правительство арестовывает и предает суду избранников народа — коммунистов, депутатов парламента. Вместо войны с фашистской Германией буржуазное правительство Франции мечтает о войне… с Советским Союзом. Французский генерал Вейган, не стесняясь, пишет, что весной 1940 года он начнет бомбардировку Баку и советских нефтяных районов. И в то же время французская армия не выпускает ни одного снаряда по железным дорогам Германии, по которым подвозятся боеприпасы к французской границе. Предательству нет предела: французские промышленники охотно продают немцам материалы для производства орудий и снарядов, предназначенных для убийства французских солдат.

Газеты молчат о том, что линию Мажино, правда, трудно взять в лоб, но ничего не стоит обойти с севера, через Бельгию, где граница ничем не защищена. Газеты молчат о том, что во французской армии нет ни орудий, ни снарядов. Газеты молчат о том, что пока французские войска отдыхают у линии Мажино, немецкие фашисты собирают у границ Франции все более и более сильную армию. И тем страшнее и неожиданнее оказывается удар, обрушившийся на Францию.

В мае 1940 года немецкие войска вступили в Голландию и Бельгию. Смертельная опасность нависла над Францией.

Жолио-Кюри — он теперь директор Первой научно-исследовательской военной группы — решает вывезти из Парижа свою лабораторию, чтобы продолжать работу, несмотря ни на что. Первые опыты по управлению реакцией деления урана только что увенчались успехом. Были уже накоплены драгоценные запасы тяжелой воды — свыше ста восьмидесяти литров (почти весь мировой запас ее в то время!). Был и запас урана — личная собственность Фредерика Жолио: девять тонн урановой руды подарила ему частная компания. Можно было приступить к строительству первой установки для получения ядерной энергии.

Жителям города Клермон-Ферран не показалось странным, что в мае 1940 года на уютной вилле в окрестностях города поселились какие-то парижане. Это были, по-видимому, тихие, спокойные люди, решившие мирно отдыхать. Они почти не выходили за пределы виллы.

Но как удивились бы клермон-ферранцы, заглянув внутрь домика! Занятия парижан были весьма далеки от отдыха. Курортная вилла превратилась в лабораторию. Драгоценный запас тяжелой воды был надежно спрятан: кому пришло бы в голову искать его в камере городской тюрьмы?

Никакие трудности войны не останавливали Жолио, Альбана, Коварского и Перрена. Три недели спустя после решения о переводе лаборатория была восстановлена, можно было продолжать опыты. Еще несколько месяцев, а может быть и недель, — и первый в мире ядерный реактор начнет действовать.

Еще две-три серии опытов…

Но эти опыты произвести не пришлось.

В июне 1940 года немецкие фашистские войска вторглись во Францию. Они обошли линию Мажино и ворвались во Францию с севера, через незащищенную границу с Бельгией. В несколько дней все французские войска, стоявшие у линии Мажино, оказались обойденными с тыла. Продажное французское командование сбежало.

Солдаты пытались сами остановить вторжение. Без командиров, без орудий, без снарядов пятимиллионная французская армия металась в ловушке.

С севера через Бельгию сплошным потоком лились все новые массы немецко-фашистских танкистов, мотоциклистов, артиллеристов. Сея смерть, летели тучи самолетов. В ужасе бежали мирные жители. Бросая дома, оставляя родные места, французские крестьяне и рабочие уходили от ненавистного врага. На автомобилях и велосипедах, на тележках и детских колясках везли они свой скарб. Все дороги были забиты беженцами, смешавшимися с отступающей армией. Куда идти? Никто не знал. Немецкие самолеты поливали свинцом толпы беженцев, и падали на дорогах Франции только что лепетавшие дети, седые старики и измученные женщины.

Франция была предана.

Через тридцать четыре дня после вторжения во Францию, 14 июля 1940 года, немецкие войска вступили в Париж. Парижские рабочие хотели сами оборонять свой город, не допустить в него врага. Но правители Франции отдали приказ прекратить сопротивление, сложить оружие. Объявить Париж открытым городом. Это значило, что немцы могут входить в Париж спокойно — ни одного выстрела не будет сделано по немецким солдатам.

Тяжелые сапоги гитлеровцев застучали по улицам Парижа, города трех революций. Правительство Франции капитулировало перед Германией. Обманутая Франция была сдана врагу.

До Клермон-Феррана немцы не дошли. Но опыты в лаборатории Жолио пришлось, конечно, остановить. Можно ли было продолжать работу? Ведь все материалы, записи, схемы могли теперь попасть в руки нацистов. О, как нужны были немцам эти материалы! В глубине подземелий, в сверхтайных лабораториях немецкие физики тоже гнались за секретом атомной энергии.

Немцы готовили атомное оружие. В середине 1939 года в Германии была создана военная комиссия для исследования возможностей технической эксплуатации атомной энергии. Как приблизилась бы к людям смертельная опасность, если бы в руки гитлеровцев попали материалы французских ученых!

И снова за столом лаборатории собрались преданные друзья. На этот раз совещание было кратким. Цель ясна: спасти описания и результаты опытов и прежде всего тяжелую воду, спасти их во что бы то ни стало от немцев.

Может быть, просто уничтожить все драгоценные материалы, чтобы они не попали в руки врага? Но эту мысль Жолио и его сотрудники отвергли с негодованием. Закопать в землю? И это не годится. Работа должна продолжаться. Именно теперь, когда известно, что немцы тоже работают над получением атомной энергии, нужно продолжать работу, нужно получить атомную энергию, нужно помешать немцам применить эту энергию для создания атомного оружия.

Взгляды друзей обращаются на Фредерика. Они знают: английское правительство предложило профессору Жолио-Кюри выехать в Лондон, обещая создать все условия для его научной работы. Корабль ждет в порту.

Долгую ночь без сна шагал по улицам Фредерик, обдумывая заманчивое предложение. Он — начальник — принял решение.

Альбан и Коварский должны покинуть Францию. Снабженные полномочиями французского министерства вооружения, они отвезут драгоценную тяжелую воду, документы и инструкции в Англию, союзницу Франции в войне с Германией. Там будут продолжаться начатые работы.

— А вы, Фред?

— Я возвращаюсь в Париж. Мое место там.

— Война продолжается, — сказал через несколько дней профессор Жолио-Кюри, собрав сотрудников своей лаборатории. — Мы не можем знать, сколько времени она продлится — пять, десять или сорок лет. Но этот новый этап войны начинается сегодня. Он труднее и суровее, чем война в военных мундирах, он требует много терпения и самоотверженности. Но это война, я много слышал о ней в моей семье. Я прошу вас довериться мне.

Когда профессору Жолио-Кюри в первый раз предложили явиться в гестапо, он знал, что может за этим скрываться, и он шел по улицам Парижа, мысленно прощаясь с любимым городом.

Его встретили почти вежливо. Нацистский офицер предъявил лауреату Нобелевской премии три обвинения:

Фредерик Жолио-Кюри участвует в Коминтерне.

Фредерик Жолио-Кюри входит в III Интернационал.

Фредерик Жолио-Кюри — влиятельный член коммунистической партии.

Озорная, мальчишеская улыбка скользит по лицу Фредерика и мгновенно исчезает. Спокойно и неторопливо, как учитель непонятливому ученику, он объясняет абсурдность обвинений. Нет, он не участвует в Коминтерне, и тем самым снимается и второе обвинение. Третье — тоже не обосновано, он не член Французской коммунистической партии.

Вопросы следуют один за другим. И вдруг — внезапно и резко:

— Где ваши материалы? Где ваш запас тяжелой воды?

Откуда могут знать об этом немцы? Очевидно, предательство где-то близко.

— К каким результатам пришли вы?

Профессор по-прежнему спокоен и нетороплив. Результаты? К сожалению, он мало помнит. Материалы? Записи? Их увезли его сотрудники.

— Когда? Как? Знает ли он название парохода?

— О да, конечно, — и Жолио-Кюри вежливо сообщает название.

Три парохода отплыли из Бордо в ночь на 19 июня 1940 года, но два из них потоплены немецкими самолетами, и в том числе тот, что назван сейчас. Записи, схемы, дневники опытов и, главное, бесценный запас тяжелой воды — все, очевидно, погребено на дне Ла-Манша.

Вопросы и ответы следуют по-прежнему. Допрашивающие сменяют друг друга.

Сколько времени прошло? Допрос ведется все еще вежливо, но, когда раскрывается дверь, слышно, как где-то совсем рядом кричит душераздирающим голосом человек в предсмертной муке. «Сейчас и моя очередь», — мелькает мысль у Фредерика.

— Вы должны вспомнить, сообщить нам ваши итоги, профессор. Вы должны помочь нам.

К сожалению, ламять профессора хранит лишь самые общеизвестные сведения.

— Потом?

Возможно, что потом ему удастся что-нибудь вспомнить.

— Мы будем ожидать этого, профессор. Мы надеемся, что вы будете сотрудничать с учеными Германии. Мы предоставим вам все возможности для работы. Пока вы свободны, профессор.

Все тем же неторопливым шагом выходит Жолио-Кюри из здания гестапо. Он смертельно устал — допрос длился четырнадцать часов. Он несколько удивлен — он не надеялся увидеть снова улицы Парижа. И он совершенно спокоен, потому что знает: третий корабль, тот, который не был им назван, благополучно ускользнул от фашистских бомб и доставил Альбана, Поварского и их груз в Англию.

УЧЕНИК СПАСАЕТ УЧИТЕЛЯ

Франция замерла. Париж — сердце Франции — опустел и затих. Закрыты ставни окон, опущены шторы у витрин магазинов. Остановлены заводы. Все так же неповторимо красивы парижские улицы, но на многих домах флаги со свастикой. Все так же вздымается к небу ажурная Эйфелева башня, но парижане отворачиваются от нее: на ней флаг со свастикой, как будто черные скрюченные пальцы сжимают горло Парижа.

Немецкий патруль проходит по улицам, чеканя шаг. Немецкий солдат всегда марширует, даже когда он один.

В первые месяцы оккупации немцы пытались играть комедию «сотрудничества» и «культурного сближения». Народ молчал. Сурово молчала и основная масса французской интеллигенции.

Профессор Жолио-Кюри продолжал руководить лабораторией Коллеж де Франс. Немцы снова и снова обращались к нему с предложениями о сотрудничестве. Он не принимал и не отвергал их. Немцы ждали.

Запас урановой руды был надежно спрятан в лаборатории атомного синтеза в Иври.

Циклотрон — громоздкую установку в двадцать семь тонн — немцы оставили на месте в Коллеж де Франс, но в первый же день наложили на него печать. Группа немецких физиков и военных специалистов прибыла в Коллеж де Франс, чтобы увезти циклотрон в Германию. Умело отговариваясь, оттягивая, профессор Жолио-Кюри убедил их провести лучше нужные исследования на месте: «Зачем разбирать и увозить циклотрон? Вы же можете работать на нем и здесь».

Вот только — увы! — «случайная поломка» вывела недавно циклотрон из строя. Для ремонта потребуется несколько месяцев.

Циклотрон «ломался» еще не раз. Он так и стоял опечатанным все время оккупации.

С осени профессор Жолио-Кюри возобновил чтение лекций в Коллеж де Франс. Он знал, что после войны Франции будут нужны кадры физиков, и он заботливо берег их.

Единственной партией, продолжавшей борьбу с нацизмом, не отступавшей и не дрогнувшей ни на один день, была Коммунистическая партия Франции.

«Несмотря на преследования, Французская коммунистическая партия восторжествует, потому что это великая партия рабочего класса, великая партия французского народа», — писала в ноябре 1939 года выходившая в подполье «Юманите».

«Можно издать любые декреты о запрещении коммунистической партии, но нельзя сломить наше сознание, нашу веру, нашу уверенность в том, что коммунизм должен стать завтра принципом организации мира», — заявляла «Юманите» несколькими месяцами позже.

В дни немецкого наступления, в мае 1940 года, Центральный Комитет Французской коммунистической партии принял декларацию о борьбе с врагами и с предателями Франции.

И даже в обстановке всеобщей паники и хаоса в день вступления немцев в Париж тут же, в Париже, все же вышел очередной, нелегальный номер «Юманите». Через несколько дней «Юманите» опубликовала воззвание к французскому народу:

«Франция еще вся в крови, но она хочет жить свободной и независимой. Никогда столь славный народ, как наш, не будет народом рабов.

Только в народе коренится великая надежда национального и социального освобождения».

В истерзанной, залитой кровью Франции жила стойкая, мужественная партия народа. Эта партия подняла и повела народ на бой.

Сначала в Нанте, Бордо, Лионе, затем и в Париже начались летом 1940 года первые открытые выступления против фашистов. С августа по призыву Центрального Комитета Французской коммунистической партии начинается формирование первых групп Сопротивления.

К концу лета выступления против немцев становятся все шире: летят под откосы немецкие поезда, горят немецкие склады, падают убитыми фашистские офицеры. Немцы ответили массовыми расстрелами.

Осенью в Париже появились и первые студенческие листовки.

В конце концов нацисты сбросили маску «культурного сотрудничества». Начались аресты. Десятки профессоров и ученых были посажены в тюрьмы гестапо, высланы или подвергнуты домашнему полицейскому надзору. Одним из первых оккупанты арестовали Ланжевена.

Поль Ланжевен был известен каждому французу не только как выдающийся ученый, учитель нескольких поколений французских физиков. Люди старшего поколения не забыли о митингах в зале Ваграм. У многих были еще свежи в памяти яркие выступления Ланжевена с публичной критикой деятельности Лиги наций, не противодействующей угрозе войны. Как один из председателей Всемирного антифашистского комитета, Ланжевен, вместе с Анри Барбюсом и Роменом Ролланом, стал известен уже всему миру.

Имя Ланжевена недавно снова прогремело по всей Франции. Когда в начале «странной войны» правительство Франции запретило коммунистическую партию и разгромило прогрессивные общественные организаций, в том числе Всемирный антифашистский комитет, профессор Ланжевен смело выступил с протестом в открытом письме премьер-министру Франции Даладье. В начале 1940 года, на судебном процессе сорока четырех депутатов-коммунистов, Ланжевен с изумительным мужеством произнес речь в их защиту. Он открыто заявил тогда, что считает коммунистов подлинными патриотами и борцами за свободу и независимость родины.

— Тот режим, который преследует коммунистов, действует так лишь из побуждений нечистой совести и неверия в самого себя, — закончил Ланжевен свое выступление на суде.

У немецких фашистов были особые счеты с Ланжевеном. Ведь он был одним из инициаторов и организаторов всемирной кампании за освобождение Димитрова после знаменитого процесса о «поджоге» германского рейхстага. Он входил и в Комитет защиты вождя Германской компартии Эрнста Тельмана. Он возглавлял кампанию защиты Испании от Гитлера и Муссолини. Это он, Ланжевен, создавал Комитет бдительности антифашистской интеллигенции, громко разоблачавший гитлеризм. 14 июля 1939 года, в день 150-летия Французской революции, профессор Ланжевен шел в первом ряду в грандиозной демонстрации в Париже, лозунгами которой были принятие решительных мер для защиты мира, против гитлеровской агрессии и роспуск фашистских организаций во Франции.

Весь жизненный путь Поля Ланжевена был отмечен страстной борьбой против насилия, против шовинизма, против фашизма — как могли фашисты оставить его на свободе?

Надпись, выбитая на камне старинных ворот тюрьмы Санте, гласит:

«Свобода, равенство, братство!»

Прохожие со страхом смотрят на мрачные громады зданий Санте. По вечерам им иногда удается услышать из-за высоких стен пение «Марсельезы»: «Вперед, сыны Отечества!» Иногда слышат не пение, а крики…

Сюда, в холодную одиночную камеру без воздуха, брошен член Французской Академии наук и двух десятков других академий и научных обществ всех стран мира, бессменный председатель Сольвеевских конгрессов семидесятилетний Поль Ланжевен.

Крохотное оконце высоко под потолком. Лампы нет. На полу — охапка соломы. Еда дается два раза в день: миска жидкого супа и ломоть суррогатного хлеба. Моцион — четверть часа прогулки по обледеневшему тюремному двору, похожему на дно глубокой ямы.

При аресте у Ланжевена отобрали все, даже шнурки для ботинок.

Ланжевен не мог жить не работая. В те короткие часы, когда в камеру пробивался скудный дневной свет, он продолжал свои труды, записывая вычисления концом обгорелой спички на обрывках бумаги.

Его допрашивали высшие чины гестапо — профессор истории Берлинского университета полковник Бемельбург и его помощник Бидернек.

Ланжевену уже довелось познакомиться с бывшим историком Бемельбургом. При аресте Ланжевена Бемельбург был в числе лиц, производивших обыск, и с нескрываемым любопытством рылся в бумагах профессора. Его внимание привлекло письмо великого физика Эйнштейна. «А, Эйнштейн, этот грязный еврей!» — провозгласил он и спрятал письмо в карман: полковник Бемельбург собирал коллекцию автографов.

Допрашивая Ланжевена, Бемельбург предъявил ему обвинение в том, что он критикует Гитлера и осуждает антисемитские гонения.

— Вы обвиняетесь в том, что призывали французский народ ненавидеть Германию.

— Нет, — отвечал Ланжевен. — Нет, я всегда, всю жизнь, всеми силами вел борьбу за сближение и дружбу французского и немецкого народов. Еще в 1921 году я председательствовал в Берлине на митинге протеста против Версальского договора.

— Вы являетесь одним из поджигателей войны между Францией и Германией.

— Нет. Я всегда стремился предупредить эту войну, побуждая французское правительство вовремя принять меры, как внутренние, так и внешние, которые помогли бы избежать войны.

— Не подлежит сомнению, — настаивал полковник Бемельбург, — что вы явный противник совместной деятельности правительств двух стран.

— Нисколько, — возразил Ланжевен. — Я был и остался поборником совместной деятельности народов двух стран.

— Мы считаем вас ответственным, — заявил Бемель-бург, — за нынешнюю войну и нынешнее кровопролитие, так же как французские энциклопедисты ответственны за Французскую революцию и за якобинский террор 1793 года. Для нас вы так же виновны, как и Дидро и Даламбер!

Седой француз поклонился.

— Я никогда не надеялся быть удостоенным такой высокой чести, — ответил он.

Весть об аресте профессора Ланжевена оказалась той искрой-молнией, которая возвещает грозу. Всколыхнулись средние и высшие школы Парижа, студенчество, профессора. Волнения охватили и заводы.

Компартия открыла кампанию за освобождение Ланжевена. Воззвания, лозунги, листовки требовали: «Свободу Ланжевену!» Эти же слова писали мелом или краской на стенах домов и на тротуарах. В тюрьму Санте прибывали груды писем. Писали все: профессора и студенты, рабочие и ремесленники. Письма, конечно, не попадали к адресату. Но их груды росли и росли, а весомость подписей не могла не ощущаться германскими властями.

«Пишите Ланжевену» — это был один из лозунгов Французской компартии.

В день, когда должна была состояться очередная лекция Ланжевена, толпы студентов собрались перед зданием Коллеж де Франс. Ворота оказались запертыми. Директор Коллеж де Франс, историк Фараль, один из немногих профессоров, стоявших за «мирное сотрудничество», пытался уговорить студентов разойтись.

— Не торопитесь, — поучал он их. — Справедливость требует терпеливого изучения, долгого расследования. Профессор Ланжевен, к сожалению, известен своими коммунистическими симпатиями. Занятия политикой всегда бросали тень на его научные заслуги. Не впадайте в крайности. Сотрудничество с немецкими властями неизбежно.

Студенты не дали ему договорить. Несмотря на полицию, срочно вызванную дирекцией, часть студентов все же проникла в здание.

Даже немецкая полиция не решилась остановить профессора Жолио-Кюри, когда он входил в здание Коллеж де Франс. Властно и уверенно он отыскал ключи, рукой хозяина открыл запертую дверь аудитории. Высокий, худой, с горящими глазами, он поднялся на кафедру Поля Ланжевена. Твердым, решительным, хотя и прерывающимся от волнения голосом он обратился к слушателям:

— Профессор Ланжевен, слава и гордость Франции, брошен в тюрьму.

Глаза его были полны слез, но слова звучали в звенящей тишине ясно и четко. Он, профессор Жолио-Кюри, лауреат Нобелевской премии, здесь, в Париже, в центре оккупированной Франции, перед лицом оккупационных властей заявляет: он закрывает свою лабораторию, он прекращает чтение лекций до тех пор, пока не будет освобожден из заточения его учитель Поль Ланжевен.

На следующий день по приказу немецкого коменданта были на время закрыты все высшие школы и университеты Парижа. Приезжим студентам было предписано немедленно покинуть Париж, а студентам-парижанам — ежедневно являться в полицейские комиссариаты.

Немцы расстреляли студенческую демонстрацию и арестовали многих студентов и преподавателей. Но немцам пришлось выполнить требование об освобождении Ланжевена, После сорока трех дней заключения в Санте старого ученого выпустили из тюрьмы и отправили под надзор в городок Труа, в ста пятидесяти километрах от Парижа.

Жолио-Кюри снова открыл свою лабораторию.

В Труа Ланжевен провел три года. Ему предоставили помещение в доме купца, эмигрировавшего в неоккупированную зону Франции. Прослышав об этом, купец прислал Ланжевену письмо, где писал, что польщен такой честью и просит знаменитого ученого располагать его имуществом. Профессор воспользовался оставшейся от купца почтовой бумагой, и друзья получали от него письма со штампом: «Господин Ферней, торговля мясом и скотом», ниже изящным почерком профессора было приписано: «Ланжевен, его наследник». В доме оставались еще мебель и кое-какие вещи, но однажды немецкие солдаты во главе с какой-то фрау ворвались в квартиру Ланжевена. Немка тыкала тросточкой и указывала: «Это! Это!», а солдаты уносили указанные вещи в машину. Немке понравилось все, в том числе личные вещи Ланжевена. После ухода немцев остались лишь две табуретки на кухне.

А назавтра в квартире Ланжевена снова появилась мебель. Ее принесли местные жители: кто стул, кто кровать, и даже старинные неуклюжие кресла из мэрии.

Окрестные крестьяне и жители города как могли заботились о Ланжевене. Случалось, что у порога своего дома, на ступеньках Ланжевен находил пакетик с сахаром, мешочек крупы, хлеб.

Немцы обязали Ланжевена два раза в неделю являться в комендатуру. И дома они не давали ему покоя. Придя однажды с обыском, немецкий офицер нашел на столе у Ланжевена открытую книгу — «Война и мир» Льва Толстого. «Что вы читаете?» Старый ученый указал ему. Это были страницы о разгроме наполеоновской армии под Москвой. «На этот раз с немецкой армией не будет ничего подобного», — заявил немец. Ланжевен не ответил.

Он продолжал работать. Здесь, в Труа, он заканчивал свои старые теоретические работы по ионизации газов. И здесь же, под бдительным полицейским надзором, больной и измученный, он трудился над проектом реформы образования, которую он еще надеялся осуществить.

Втайне от немцев Ланжевен еженедельно читал лекции по физике группе учениц женской школы.

Однажды вечером, в мае 1942 года, профессор Ланжевен пришел на очередное занятие. Но он не мог прочесть лекцию. Незнакомый рабочий тайком принес ему вчера клочок бумаги, найденный на железнодорожном полотне. Это была записка, которую дочери Ланжевена, Елене, удалось выкинуть из окна вагона для скота, когда ее везли мимо Труа в лагерь смерти Освенцим. В записке Елена сообщала, что немцы расстреляли ее мужа, любимого ученика Ланжевена, талантливого физика Жака Соломона.

Сказав об этом, Ланжевен попросил своих слушательниц:

— Поставьте, пожалуйста, патефонную пластинку.

— Какую?

— Девятую симфонию Бетховена.

Он слушал, закрыв глаза, приложив руки к вискам своим обычным жестом. Музыка кончилась. Он поднялся. Глаза его были полны слез.

— Больше я ничего не могу сказать вам сегодня.

И он ушел.

Зимой 1942 года Ланжевен снова был подвергнут тюремному заключению. Его продержали около месяца, на этот раз не в одиночке, а в общей камере с ворами и бандитами. Он рассказывал позже:

«Как и в Санте, чтобы не поддаться унынию, я работал. Мне удалось сохранить бумагу и карандаш. Иногда один из воров, чесоточный, опираясь на мое плечо, долго рассматривал формулы, которые я писал, и, повернувшись к товарищам, повторял с видом сдавшегося: «Я очень хорошо смотрел, но там ничего не понять».

Меня привели на допрос и заставили очень долго ждать. Там не было никакой мебели, только громадный портрет Гитлера на стене. Я шагал из угла в угол, а глаза Гитлера преследовали меня неотступно. У меня было достаточно времени, чтобы высказать этому безумцу мое мнение о нем».

Немцы снова выпустили Ланжевена, но еще усилили полицейский надзор.

Здоровье старого ученого резко пошатнулось. А новая угроза ареста снова нависала над ним.

Его друга, президента Лиги прав человека, восьмидесятилетнего профессора Баша гестаповцы убили, ворвавшись к нему в дом. Та же участь легко могла постигнуть Ланжевена.

В теплый майский вечер 1944 года Ланжевен в своем старомодном плаще медленно прогуливался по платформе вокзала Труа. Он встречал парижский поезд, и действительно, из поезда вышел тот, кого он ждал.

— Фред, ты приехал сам? А если тебя узнают?!

— Учитель, вы должны уехать.

Беседа продолжалась в доме Ланжевена. Ученик просил и настаивал, учитель колебался. Жена Ланжевена лежала тяжело больная, но она помогла убедить его.

— Ты должен уехать, — настаивала она. — Ты нужнее всех нас.

Жолио-Кюри приехал не только уговаривать. Он привез паспортный бланк, который они тут же вместе заполнили: Поль Ланжевен превратился в Пьера Леона. Фредерик передал учителю адреса, явки, пароль, снабдил его деньгами, даже краской для волос и уехал в тот же вечер.

Назавтра Ланжевен в последний (364-й!) раз отметился в комендатуре, но после этого прошел через город, сел в поезд, несколько раз переменил маршрут, пересаживаясь в другие поезда, останавливаясь у верных друзей и снова перебираясь в новое место. Так по условленному пути он прибыл через десять дней в пограничную деревушку, где его уже ожидали. Однако здесь силы оставили измученного старика. Два партизана на своих плечах перенесли его через границу в Швейцарию, где он и пробыл до конца войны.

Профессор Жолио-Кюри не вернулся в свою лабораторию в Париже.

Он исчез.

БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Что происходило в Коллеж де Франс после ареста Ланжевена? Чем занят был Фредерик Жолио-Кюри, пока Ланжевен томился в Труа? Куда и почему скрылся Жолио-Кюри после побега Ланжевена?

Вернемся снова к 1940 году.

«Борьба продолжается», — сказал Фредерик Жолио своим сотрудникам. Тогда он еще не считал себя политическим борцом. Он только знал, что должен «бороться против несправедливости», как учила его мать. Арест Поля Ланжевена для него, как для всей французской интеллигенции, стал переломным моментом. Он вступил в борьбу.

Лаборатория профессора Жолио-Кюри продолжает работать. Часть помещения занята немецкими физиками и… немецкими шпионами. Профессор Жолио согласился допустить их при условии, что он остается единственным директором лаборатории, что здесь не будет проводиться никаких военных работ и что он, Жолио, находится в курсе любой работы.

Столь велик его авторитет, что немцам приходится примириться с его непреклонностью.

Как и прежде, спокойным шагом хозяина проходит профессор Жолио по гулким коридорам Коллеж де Франс. Его высокую фигуру в белом рабочем халате можно видеть все так же за рабочим столом или склоненной у установок с измерительными приборами, у верстака или у станка.

Жолио знает: после войны стране прежде всего понадобятся кадры. Он бережет их. Он продолжает лекции. Он даже добывает и сейчас деньги для оплаты труда и спасает молодых ученых от «трудовой повинности в Германии». Для этого он создает «акционерное общество по изучению и практическому применению радиоактивных элементов». Ему приходится вступать в переговоры с банкирами, которые продолжают наживаться и в оккупированной Франции. В беседе с одним из таких промышленников в 1943 году Жолио уточняет:

«Я не разделяю ваших убеждений. Я — специалист, а вы — капиталист. Я знаю суть вашей капиталистической системы, и я ее отвергаю. Я не знаю, что будет с вами после разгрома немцев, может быть, вас расстреляют. Однако мы вместе должны подумать, как создать наилучшие условия для нашей страны».

Жолио исследует продукты распада урана, много занимается радиобиологией, действием излучения на человека и на животных. Он давно интересовался этими вопросами. Перед самой войной он создал в лаборатории атомного синтеза в Иври биологическое отделение. Он даже хотел было целиком посвятить себя исследованиям биологического действия радиоактивности, но работы по распаду урана помешали ему. Теперь он снова вернулся к биологии. Немецкие физики живо интересуются ходом его работ, и профессор никогда не отказывается показать им результаты вчерашних или сегодняшних измерений.

Какой козырь для оккупационных властей: лояльность нобелевского лауреата Жолио-Кюри у всех на виду!

Лаборатория Коллеж де Франс расположена в центре Парижа. Нацисты могут войти в кабинет профессора в любой момент. И именно поэтому никому не приходит в голову мысль о дерзновенной смелости Жолио-Кюри.

В той же лаборатории Коллеж де Франс сушится пироксилин, от которого взлетают на воздух поезда вермахта. Под половицами паркета хранятся изготовленные здесь же мины, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Большая труба, идущая горизонтально над коридором, забита оружием. Часть запаса сохраняется в вилле Антони, тоже под паркетом. Один из учеников Жолио, сотрудничая в лаборатории префектуры, доставляет оттуда взрывчатку для детонаторов, конфискованную нацистами у партизан. Взрывчатка возвращается обратно к партизанам, пройдя путь через лабораторию Коллеж де Франс. В этом помогают и два немца-антинациста.

Не хватает материалов, нет химикалий. Ученик Ланжевена и мадам Кюри находит заменители, изобретает новые составы. Не так давно он был занят монтажом гигантских ускорителей. Теперь он конструирует и изготовляет портативные радиопередатчики и приемники для партизан, вкладывая в это дело весь свой талант инженера-конструктора.

Лаборатория профессора Жолио-Кюри всегда привлекала учеников. Они приходят сюда и теперь. На глазах у немцев они обращаются к профессору и его сотрудникам за советами, за помощью. Немцы видят их и слышат их разговоры. Но немцы не видят, что уносят с собой «ученики».

Вслед за лабораторией Жолио-Кюри постепенно восемнадцать научно-исследовательских лабораторий Парижа становятся такими же мастерскими и арсеналами. Ученые-патриоты, отложив на время свои изыскания (или продолжая их для сохранения видимой лояльности), занимаются более неотложным делом. Во имя мира и прогресса они готовят радиопередатчики, взрывчатку и зажигательные смеси.

Они не только изготовляют средства уничтожения живой силы и техники врага, но и сами предварительно испытывают их действие на немецких танках и пехоте. Только после такой проверки они передают готовую продукцию партизанам.

В вагоне парижского метро шпик пристально вглядывается в пассажиров. Старик с корзинкой, две женщины, толкующие о ценах, девушка, какой-то худощавый черноволосый человек с небольшим чемоданчиком. Взглянуть бы ему в лицо, но он уткнулся в книгу. На этой станции он, конечно, не выходит, он так поглощен чтением.

Что?!

Двери вагона уже закрываются, когда человек с книгой спохватывается. Всем видно: он зачитался и чуть не проехал свою станцию. Стремительно схватив чемоданчик, он одним прыжком выскакивает из вагона. Двери захлопываются у шпиона перед носом.

Фредерик Жолио-Кюри с чемоданом в руке входит в другой поезд. Еще два-три раза проделать тот же, уже привычный для него трюк, и любые преследователи будут сбиты с толку. Он не приведет с собой шпионов в условленное место, куда нужно доставить сделанный им радиопередатчик.

Поезда временно не ходят. Жандармы в пригородах Парижа останавливают велосипедистов, проверяя пропуска.

— Ваши документы? Что в багажнике?

— Сейчас покажу. Вот в этом кармане. Ах нет, в другом… А вы знаете, что говорил в таких случаях мой дед?

Хлесткий анекдот, рассказанный с истинно галльским остроумием, вызывает дружный хохот жандармов.

— Как, вы не слышали об этом? Ну, надо вас позабавить другой историей!

Жандармы заинтересованы. Подталкивая друг друга, они впиваются глазами в рассказчика. А он, по-видимому, неистощим, этот веселый велосипедист. Рассказы, шутки, анекдоты — сколько их?! И как он рассказывает! Жандармы видят перед собой то толстого кюре, то тетушку Сюзон, гоняющуюся за курицей. Их хохот привлекает даже прохожих.

— Ну, однако, хватит, — взглядывает на часы велосипедист. — Так и опоздать нетрудно. Завтра я поеду этой же дорогой, я расскажу вам еще о…

Последние слова его уже плохо слышны, велосипедист смешался с другими проезжими. Жандармам жаль расставаться с веселым собеседником. Повторяя друг другу его шутки, они даже не вспоминают, что он так и не показал им документы. Отъехав еще несколько километров, он останавливается и вытирает пот со лба. Сердце бьется учащенно.

Бросив взгляд на багажник, который жандармы забыли обыскать, профессор Жолио-Кюри снова берется за руль велосипеда. В багажнике — взрывчатка для партизан.

В лабораториях Коллеж де Франс, Сорбонны или Музея естественной истории, иногда на чьей-нибудь квартире регулярно собирается комитет Национального университетского фронта. Члены комитета Губерт, Адриан (он же Эйлер), Ленуар руководят Сопротивлением работников высших учебных заведений. Подпольная печать, листовки, вопрос о сохранении культурных ценностей Франции, организация производства оружия, связь с партизанами — все решается быстро и деловито на этих собраниях.

За глухо занавешенными окнами, под ежечасной угрозой ареста, пыток и расстрела, члены комитета обсуждают реформу образования в будущей свободной Франции. Комитет заранее готовит план организации науки во Франции после освобождения. Разработанный в подполье проект реформы высшего образования для будущей освобожденной Франции был передан подпольным радиопередатчиком в Швейцарию Ланжевену.

Подпольные клички членов комитета были раскрыты лишь после освобождения:

Губерт — профессор Коллеж де Франс Анри Валлон.

Ленуар — профессор Сорбонны Рене Моблан.

Адриан (Эйлер) — профессор Коллеж де Франс Фредерик Жолио-Кюри.

Формы борьбы были многообразны: пассивное сопротивление, саботаж, диверсии, подпольная печать и листовки, изготовление оружия, помощь скрывающимся от немцев, организация побегов из тюрем, вооруженная борьба в партизанских отрядах — можно ли все перечесть?

Подпольные группировки создавались среди рабочих и интеллигентов, крестьян и ремесленников.

Как малые ручейки стекаются в реки, так объединялись эти группировки в национальные организации рабочих, писателей, юристов, врачей, учителей, инженеров.

В мае 1941 года по призыву Коммунистической партии Франции была создана общая организация Сопротивления, объединившая все подпольные группировки борющейся Франции.

Президентом Национального фронта борьбы за освобождение и независимость Франции на все время войны стал профессор Фредерик Жолио-Кюри.

В маленьком парижском кабачке или в приемной зубного врача он встречался с Пьером Вийоном, с Лораном Казанова и другими руководителями Французской коммунистической партии, руководившей Национальным фронтом.

Национальный фронт стал самой широкой организацией Сопротивления, объединявшей все слои населения.

Смерть ходила по пятам за Фредериком Жолио-Кюри, Дважды гестаповцы арестовывали его, но отпускали, не имея улик и боясь такой же огласки, как при аресте Ланжевена.

Нацисты арестовывали, расстреливали, бросали в Бухенвальд и Освенцим его друзей и соратников.

Фернан Хольвег из Института радия, ученик, ближайший помощник Марии Кюри, друг и учитель Фредерика и Ирен, был арестован в декабре 1941 года вместе с шестьюдесятью членами организации Университетского фронта. В последний раз его видели стоящим лицом к стене, со скованными руками во дворе тюрьмы Санте. Через несколько дней жене отдали истерзанный труп, в котором едва можно было узнать когда-то веселого, жизнерадостного Хольвега.

Коммунисты-ученые философ Жорж Политцер, профессор германской филологии, писатель и публицист Жак Декур, любимый ученик и зять Ланжевена, талантливый физик Жак Соломон были арестованы в декабре 1941 года. «Назовите имена террористов», — потребовали при допросе у Декура. «Пожалуйста, — ответил он, — самый крупный террорист во Франции — это маршал Петэн».

Их терзали жестокими пытками и расстреляли 13 марта 1942 года на холме Мон-Валерьен.

В подпольных листовках французы читали письмо Жака Декура своим родителям, написанное в тюрьме в ночь перед казнью:

«Я не жалею, что избрал этот путь, — мне хочется думать, что моя смерть не пройдет бесследно… Вы знаете, что я два месяца ждал того, что должно произойти сегодня утром, и у меня было достаточно времени, чтобы подготовиться к этому, но так как я неверующий, я не углублялся в мысли о смерти. Я склонен скорее смотреть на себя, как на лист, оторвавшийся от ветки, — он падает с дерева на землю, чтобы удобрить почву. Качество почвы зависит от качества листьев. Я хочу говорить о французской молодежи, на которую я возлагаю всю мою надежду… Вы потеряете сына… Но, видите ли, он все же счастлив, потому что прожил прекрасную жизнь…»

Семьдесят пять тысяч коммунистов погибли в борьбе с гитлеровскими захватчиками в годы войны и оккупации. Французский народ назвал свою коммунистическую партию «партией расстрелянных».

До войны Жолио-Кюри был членом социалистической партии. Он считал тогда, что у него нет особых качеств, необходимых для того, чтобы стать коммунистом. «Теперь я знаю, что эта позиция была неверна. Именно вступив в партию учишься быть коммунистам, учишься реально сознавать колоссальную ценность коммунизма».

Весной 1942 года, в самое страшное время, когда немецкие войска продвигались далеко в глубь России и казалось, что войне не будет конца, Фредерик Жолио-Кюри вступил во Французскую коммунистическую партию.

На вопрос о том, что привело его в партию, он ответил коротко:

— Я стал коммунистом потому, что я патриот.

Принимавшим его членам Центрального Комитета он пояснил еще:

— Если нас арестуют, ваша судьба будет более тяжелой, чем моя, поскольку я беспартийный. Это было бы несправедливо… И потом, если уж мне придется встать под пули, то я хочу умереть коммунистом.

Через восемь лет, выступая на XII съезде Коммунистической партии Франции, Жолио-Кюри говорил о борьбе во времена нацистской оккупации:

— В Национальном фронте вместе боролись в тесном союзе мужчины и женщины разных мнений и разных религиозных убеждений. Тогда в Национальном фронте мы заботились о том, чтобы не входить в споры о вопросах, которые могли бы нас разъединить.

Но в близости, которая создалась в действии, во взаимном уважении, установившемся между людьми честными и храбрыми, коммунист своим примером, своими объяснениями вопросов, смущавших и тревоживших умы его соратников, подводил их к пониманию огромной человеческой ценности коммунизма.

Именно этой дорогой вступил я в нашу великую партию, и десятки лучших пришли той же дорогой. И я уверен, что, как и я, они сохраняют в сердце бесконечную признательность к старшим, к тем, кто осветил их путь.

К весне 1944 года положение Жолио-Кюри стало слишком опасным. Было принято решение о его переходе на нелегальное положение. Последнее, что предпринял он, пользуясь преимуществом легальности, — это была организация побега Ланжевена.

Вернуться после этого в Париж он уже не мог. Ирен с детьми еще раньше уехала в Швейцарию.

С мая 1944 года после организации побега Ланжевена Фредерик Жолио скрывался в подполье под именем Жана Пьера Гомона. Немцы, не найдя его в Париже, считали, что он бежал вместе с Ланжевеном.

Директор Коллеж де Франс Фараль «по секрету» сообщил Савелю, ближайшему сотруднику Фредерика Жолио: «Не тревожьтесь о вашем патроне, он благополучно уехал в Швейцарию». Савель поблагодарил за доверие и… в тот же вечер обсудил эту новость с самим Жолио. Дело в том, что, вынужденный менять места ночевок почти ежедневно, Жолио ту ночь провел как раз у Савеля.

В подполье Жолио принимал непосредственное участие в подготовке парижского восстания.

Лондонское радио уговаривало французов: «Подождите, пока вас освободят союзники».

«Ни одного дня без военных действий против врага! — отвечала «Юманите». — Французы, освобождайтесь сами!»

За Париж сражались советские солдаты под Москвой и под Киевом. Немецкие дивизии, входившие 14 июня 1940 года в Париж, были в 1943 году уничтожены под Сталинградом. Советская армия шла в бой за свободу Парижа.

19 августа 1944 года подпольный комитет подал сигнал к началу организованного восстания. Улицы Парижа ощети-нились баррикадами. Члены Национального университетского фронта заняли свои посты: одни участвовали в боевых действиях, другие охраняли ценности культуры.

План восстания был разработан до мельчайших деталей. Отряды вольных стрелков и партизан пошли в бой.

Немцы двинули против восставших танки. Рабочие Парижа забросали эти танки гранатами и бутылками с зажигательной смесью, в том числе и теми, что были изготовлены в подпольной мастерской профессора Жолио-Кюри.

Рабочие и служащие, учащиеся и учителя, врачи и ученые сражались на баррикадах Парижа, города четырех революций. И вместе с народом стрелял в фашистов с баррикад Парижа профессор Жолио-Кюри.

Семь дней длилось ожесточенное сражение на улицах Парижа. К вечеру 27 августа Париж освободил себя от немцев.

В тот же день в освобожденную столицу Франции прибыли американские войска и деголлевские дивизии.

Через несколько дней после освобождения немецкие самолеты налетели на Париж. На крыше Коллеж де Франс Жолио-Кюри наблюдал за падающими двухсоткилограммовыми бомбами. Рядом стояли три американских офицера с загадочными знаками различия: на левом рукаве белая буква альфа, пронизанная красной молнией. Офицеры внимательно и почтительно следили за Жолио-Кюри. Внезапно ученый воскликнул: «Я забыл про динамит!» — и бросился в свою лабораторию: там еще оставались запасы взрывчатки. Американцы были ошеломлены: сам лауреат Нобелевской премии возится с гранатами и бомбами.

Жолио не знал тогда, что белая альфа с красной молнией означает принадлежность к особо засекреченной дивизии «Альсос», или «охотников за головами». Задачей дивизии «Альсос» являлось наблюдение за ядерной физикой: увериться, что у немцев нет атомной бомбы, захватить и отправить в США все материалы по ядерной физике, «пригласить» европейских физиков в США.

В отношении Жолио-Кюри офицерам «Альсос» рекомендовали особую осторожность: несколько дней тому назад в «Юманите» было обнародовано, что Жолио-Кюри является членом Коммунистической партии Франции с 1942 года.

Жолио и не подозревал, что американцев беспокоят не бомбы, падающие на Париж, а страх, что профессор-коммунист опередит их в изготовлении атомной бомбы. Кто мог знать тогда, что уже готовят новую войну и что грохот Хиросимы скоро потрясет землю?