ГРОХОТ ХИРОСИМЫ
Последний выстрел отгремел в Париже. Профессор Жолио-Кюри вернулся в свою лабораторию, на дверях которой кто-то прикрепил шутливую вывеску:
«Национальный фронт борьбы за освобождение Франции.
Мастерская оружия»
Сняты веревки, на которых сушились детонаторы. Убраны приспособления для изготовления гранат и бомб. Сорваны немецкие печати с циклотрона. Закончился тоскливый период разлуки с семьей, и с радостью возобновили и Ирен и Фредерик свою работу в лаборатории.
За участие в движении Сопротивления гражданин Жолио-Кюри награжден офицерским орденом Почетного легиона и военным крестом. Его избирают членом Консультативной ассамблеи — органа, на первых порах заменившего парламент.
Через несколько недель после освобождения он получает возможность поехать в Лондон и установить контакт с французской научной миссией в Великобритании. Он вновь встречает своих научных друзей и французских коллег, вынужденных покинуть Францию в дни войны и применять свои знания в военных исследовательских учреждениях союзников. Велика была радость встречи старых друзей. Каждый знал, что он выполнил свой долг, будь то на родине или за ее пределами.
Еще в дни оккупации тайный посланец из Лондона вкратце информировал Жолио о работах по атомной энергии и снова повторил приглашение уехать в Англию, соблазняя Жолио возможностями научной работы. Покинуть Францию Жолио отказался: он в это время был уже председателем Национального фронта.
Лишь теперь Жолио узнал, что Альбан и Коварский приняли участие в работах сначала в Англии, а затем в Канаде, что французские материалы послужили основой для создания канадского атомного котла. Позже к Альбану и Коварскому присоединились французские ученые Пьер Оже, Герон, Гольдшмидт и итальянец Бруно Понтекорво, работавший раньше у Ферми, а затем в лаборатории Жолио-Кюри.
Беседы с коллегами, вернувшимися во Францию, показали Жолио, что в области атомной энергии за годы войны достигнут большой прогресс. Надо сказать, что из-за завесы секретности Жолио не мог тогда знать подлинный размах работ в США. Он не знал, что еще в середине августа 1939 года, именно в те дни, когда окончательно прекратился свободный обмен мнениями между учеными разных стран, Альберт Эйнштейн обратился к президенту Рузвельту с письмом, в котором указывал:
«В течение последних четырех месяцев благодаря работам Жолио во Франции и Ферми и Сцилларда в Америке стало вероятным, что удастся пустить в ход ядерную цепную реакцию в крупной массе урана, вследствие чего смогут быть освобождены большие количества энергии и радиоактивных химических элементов. Становится почти достоверным, что это будет осуществлено в самом ближайшем будущем.
Это новое явление повлечет за собой и попытки использовать его для создания бомбы…»
Физики-эмигранты, до глубины души осознавшие опасность фашизма, спешили, чтобы не дать гитлеровцам использовать энергию атомного ядра для уничтожения жизни на земле.
Они полагали, что если они сделают такое же страшное оружие, как у Гитлера, то ни одна сторона не решится его применить.
С трудом убедив высшие власти США, физики получили возможность в глубочайшей тайне, вдали от войны, работать над проблемой овладения энергией атомного ядра, над подготовкой ядерного реактора. Это был подлинный заговор науки против фашизма, но участники заговора не до конца представляли себе будущее.
Жолио не знал, что в те дни, когда он в рядах бойцов Сопротивления сражался за свободу родины, в декабре 1942 года в Чикаго Энрико Ферми осуществил цепную ядерную реакцию, пустив в ход первый ядерный реактор, так называемый урановый котел.
Не мог знать Жолио и того, что тогда, в 1944 году, уже полным ходом шла подготовка к испытанию атомной бомбы.
Красная Армия в своем победном шествии громила врага. Уже пройдены были поля Белоруссии и Украины с обугленными развалинами городов и деревень, с Бабьим Яром Киева и рвами Смоленска, освобождена была Польша. Советские воины начали бой за Берлин.
Грянул последний час гитлеровских орд. Но и в этот страшный, самый последний час Гитлер исступленно твердил, что у него еще не все потеряно, что он готовит оружие, от которого содрогнется мир. Он обрушит новую силу на армии союзников, он все-таки победит, он вернет все. Не будет преград новой силе, она сметет и сожжет жизнь. Последняя ставка, последняя надежда Гитлера была на это оружие, которым он грозил миру.
И если бы не истекали кровью советские солдаты, не стояли бы твердыней Ленинград и Сталинград, Одесса и Севастополь, не погибали бы гитлеровские армии на полях Страны Советов, если бы, освобождая Европу и мир, Красная Армия опоздала на несколько дней, быть может, успели бы гитлеровцы обрушить на землю разрушительное атомное оружие.
Опытный атомный котел немцы строили уже в 1941 году, а в 1942 году в Германии был создан Государственный военный комитет по контролю за исследованиями урана. Большой запас урана немцы захватили на заводе Уулен в оккупированной Чехословакии.
Работы велись в глубочайшей тайне.
Они тормозились главным образом отсутствием тяжелой воды.
Лишь к 1943 году немцам удалось накопить тяжелую воду и осуществить цепную реакцию в урановом котле лаборатории Института кайзера Вильгельма в Берлине.
Красная Армия теснила врага, и гитлеровцам пришлось эвакуировать ядерную лабораторию из Берлина в живописный городок Хайгерлох в Альпах. Здесь, в недрах горы, глубоко под землей, немецкие физики и химики готовили ядерный реактор. Все материалы были собраны к весне сорок пятого года. В пещере был установлен новый котел. Гитлер торопил, Гитлер надеялся…
Но уже на весь мир слышны были залпы советских пушек: Красная Армия дошла до Берлина.
В самые последние дни войны, когда советские войска сражались за Берлин, ударный отряд американской дивизии «Альсос», ворвавшись в Хайгерлох, проник в пещеру и захватил в плен группу немецких химиков и физиков во главе с Отто Ганом. Да, тем самым Ганом, который всего лишь семь лет тому назад на конгрессе в Риме обсуждал проблемы деления урана в дружеских беседах с Энрико Ферми и Фредериком Жолио.
Та группа талантливых и деятельных физиков во главе с Энрико Ферми, которая собралась в годы второй мировой войны в США, знала, что немцы готовят атомную бомбу. Конечно, не все было известно, но уже из того, что Гитлер наложил запрет на вывоз урана из захваченных стран, можно было с несомненностью установить, что и в Германии решается проблема энергии ядра урана.
Физики-эмигранты прибыли в США не по доброй воле. Им пришлось покинуть родину, бежать из-под родного крова, спасаясь от фашизма. Они видели разгул и варварство, моря крови, расовые бесчинства, гибель культуры. Они знали, что несет миру фашизм. Лучше, острее, чем американцы, физики-эмигранты понимали, что нельзя позволить фашистам овладеть атомным оружием. Скрыть секрет ядерной реакции? Но это немыслимо. Раньше или позже, но немцы сами придут к нему. Значит, единственный путь — это опередить их.
Вот почему торопились физики, работавшие в США. Они тоже шли на бой с фашизмом. Каждый в наши дни воюет тем, что ему всего дороже.
И вот война окончилась. Исчез, ушел в небытие Гитлер. Советский солдат воздвиг красный флаг на развалинах рейхстага. Знамена гитлеровских армий брошены к подножию Мавзолея на Красной площади в Москве.
Теперь можно вернуться в тишь лаборатории. Можно смело экспериментировать дальше, неся людям счастливую весть об атомной энергии, служащей делу мира. Так полагали люди науки. Но они ошибались.
Шел июнь 1945 года — первая послевоенная весна. Слышен был стук топоров на Смоленщине и на Украине: на старых пепелищах строились новые дома. Люди возвращались домой, к родным развалинам. Шли по военным дорогам домой, на восток, немногие оставшиеся в живых узники Бухенвальда и Майданека — шли в своих полосатых одеждах, седые и изможденные. Возвращались домой солдаты — те, кто прошел по полям сражений от Волги до Берлина. Как хороша и радостна была эта первая послевоенная весна! Дети России и Франции, Америки и Англии, дети всего мира будут расти счастливыми, свободными, они не услышат воя сирен и грохота бомб.
А между тем…
Именно этой цветущей весной 1945 года, когда война кончалась и когда больше не было опасений, что Германия первой применит атомную бомбу, военное министерство США приняло решение сбросить атомную бомбу на Японию.
Именно в эти дни, 11 июня 1945 года, ученые, трудившиеся в США над созданием атомной бомбы, обратились с письмом к военному министру: «Мы знаем об огромной опасности, угрожающей Соединенным Штатам и будущему других стран, о которой еще не ведает человечество».
Физики предупреждали: секрет атомной бомбы не может остаться секретом, через несколько лет эта бомба будет и у других государств. Они подчеркивали: неосмотрительное применение атомного оружия подорвет престиж Соединенных Штатов, «волна ужаса и отвращения прокатится по всему миру». Физики предлагали: «Демонстрацию нового вида оружия лучше всего устроить в пустыне или на необитаемом острове в присутствии представителей всех стран — членов Организации Объединенных Наций».
Только так, без угрозы миру, без ущерба людям, — настаивали ученые, авторы письма. Тогда, полагали они, Америка сможет сказать миру: «Вы видите, какое оружие у нас было, но мы его не использовали. Мы готовы и впредь отказаться от его применения, если другие страны последуют нашему примеру и согласятся на установление эффективного международного контроля».
«Если бы Соединенные Штаты Америки оказались первыми, применяющими это новое средство слепого уничтожения, они потеряли бы поддержку мирового общественного мнения, необычайно ускорили бы гонку вооружений и потеряли бы возможность международного соглашения относительно будущего контроля над подобным оружием».
6 августа 1945 года американский самолет сбросил атомную бомбу на Хиросиму.
«Ослепительная зеленоватая вспышка, взрыв, сознание подавлено, волна горячего ветра, и в следующий момент все вокруг загорается. Тишина, наступившая вслед за грохотом ни с чем не сравнимой, дотоле неслыханной силы, нарушается треском разгорающегося огня. Под обломками рухнувшего дома лежат оглушенные люди, в пламени гибнут женщины, гибнут в огненном кольце очнувшиеся и пытающиеся спастись люди…
Миг — и с людей свалилась вспыхнувшая одежда, вздулись руки, лицо, грудь; лопаются багровые волдыри, и лохмотья кожи сползают на землю… Это привидения. С поднятыми руками они движутся толпой, оглашая воздух криками боли. На земле грудной ребенок, мать мертва. Но ни у кого нет сил прийти на помощь, поднять. Оглушенные и обожженные люди, обезумев, сбились ревущей толпой и слепо тычутся, ища выхода…
…Ни с чем не сравнимая, трагическая картина: люди утратили последние признаки человеческого разума…
…На искалеченных людей хлынули черные потоки дождя. Потом ветер принес удушающий смрад…»
Через три дня американцы сбросили вторую атомную бомбу — на Нагасаки.
Теперь известно, что в Хиросиме и Нагасаки погибло более четырехсот тысяч человек. Оставшиеся умирали потом в страшных мучениях от лучевой болезни. Они продолжают умирать и сейчас…
«Мы это сделали, — объявил президент Трумэн по радио. — И мы повторим это, если понадобится…»
Когда через семь лет американский делегат в ООН Уоррен Остин, нападая на Фредерика Жолио-Кюри за его деятельность в защиту мира, обвинил его в «проституировании науки», Жолио-Кюри ответил полным достоинства письмом, в котором содержались такие строки:
«Я считаю, что науку проституируют те, кто ознаменовал начало атомной эры уничтожением мирных жителей Хиросимы и Нагасаки.
Вы очень хорошо знаете, что американские ученые, заканчивая свои научные и технические изыскания, безуспешно просили ответственных политических деятелей Америки не использовать имевшиеся в то время две атомные бомбы. И тем не менее эти бомбы были сброшены.
Уничтожения Хиросимы, убийства ста тысяч ее жителей оказалось еще недостаточно, и спустя несколько дней потребовалось повторить все это в Нагасаки!»
Свое письмо Жолио-Кюри закончил словами:
«В 1903 году в Стокгольме Пьер Кюри выражал беспокойство по поводу «ужасных средств разрушения, находящихся в руках крупных преступников, которые толкают народы на путь войны».
Я часто думал об этом предостережении того, кто вместе с Беккерелем и Марией Кюри дал человечеству радиоактивность. Именно потому, что я знаю, что может дать миру наука, я буду продолжать свои усилия, чтобы заставить ее служить счастью людей…»
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Когда Жолио-Кюри сразу после освобождения встретился со старыми товарищами и с английскими коллегами, он узнал многое, но, конечно, далеко не все, о ядерных исследованиях в годы войны. Ему было ясно, что необходимо продолжать его исследования, прерванные вторжением немцев. Однако во Франции у Жолио в то время не было возможности получить средства на работы по ядерной энергии.
Сразу после освобождения Парижа Фредерик Жолио был назначен директором Национального центра научных исследований.
Он готовился к этой работе еще в годы Сопротивления, когда при завешенных окнах, тайно, подпольный комитет обсуждал координацию научных работ и будущую структуру научных институтов Франции. Жолио взялся за руководство Национальным центром, считая, что после освобождения, когда в правительство вошли прогрессивные элементы и коммунисты, настало время больших реформ в области науки.
«Нужно, — писал он, — чтобы каждый гражданин понял: только ценой интенсивного развития науки нация может жить счастливой и сильной. Я скажу совсем просто: если страна не сделает необходимого усилия, чтобы дать науке достойное место, она рано или поздно станет колонией».
Еще в 1936 году, в речи на приеме в Академии наук СССР, Фредерик Жолио говорил о преимуществах организации научно-исследовательской работы в Советском Союзе. Он восхищался координацией работ, планированием исследований, подготовкой кадров.
Во Франции нет центральной организации, координирующей научно-исследовательскую работу. «Ничто в этом отношении не может у нас идти в сравнение с вашей Академией наук», — обращался Жолио к советским ученым. Лаборатории и научные учреждения Франции, находящиеся в ведении различных министерств, работают независимо друг от друга. Их темы никак не связаны, силы и средства распыляются.
Национальный центр научных исследований во Франции существовал и до войны. Это разветвленная организация, оплачивавшая часть научных сотрудников во многих лабораториях страны, выдававшая пособия и стипендии, осуществлявшая публикацию журналов и отчасти подготовку кадров. Центр действовал подпольно и во время оккупации.
Жолио хотел придать этой организации несравненно больший размах. Он считал, что Национальный центр научных исследований должен быть организацией, направляющей и координирующей всю научную работу во Франции. Центр должен устанавливать программы комплексных исследований, определять работы, отвечающие потребностям восстановления страны, организовать подготовку научных кадров. Жолио добивался увеличения кредитов на науку.
«Я буду неустанно повторять следующие примеры. На средства, идущие на сооружение одного крейсера, можно было бы создать десять научно-исследовательских институтов для успешной борьбы с такими врагами человечества, как рак и туберкулез, а также содержать эти учреждения в течение более ста лет.
Расходов на содержание сотни солдат с их офицерами было бы достаточно для содержания крупной лаборатории, выплаты жалованья сорока докторам наук и обеспечения их аппаратурой и денежными средствами на исследовательскую работу».
Под руководством Жолио-Кюри Национальный центр открывал школы техников и лаборантов, организовывал подготовку исследователей по типу аспирантуры. «Давать стране множество исследователей и техников для повышения ее независимости и величия» — это была программа Жолио.
Жолио вошел также в Государственную комиссию по реформе образования во Франции, которую возглавил Ланжевен вскоре после освобождения.
Комиссия разрабатывала смелый проект перестройки всех звеньев народного образования. По давней идее Ланжевена, образование должно стать широким, всеобщим, тесно объединяющим теорию и практику.
В то же время Ланжевен предупреждал: «Сегодня перед нами, кто создает науку, стоит обязанность следить за тем, какое употребление люди делают из науки». По примеру тех интеллигентов, которые во время «дела Дрейфуса» выступили в защиту индивидуальной справедливости, в наши дни задача творцов науки — добиться, чтобы достижения науки не использовались во вред человечеству».
Поль Ланжевен вернулся на родину сразу после освобождения Парижа. С дочерью Еленой он увиделся лишь в 1945 году, когда Советская Армия освободила Освенцим. До тех пор отец ничего не знал о судьбе дочери.
Сразу по возвращении на родину Ланжевен вступил в Коммунистическую партию Франции. «Я вступаю в коммунистическую партию, — сказал он, — чтобы заполнить место моего ученика Жака Соломона, отдавшего жизнь за свои идеи и за Францию».
Когда Поля Ланжевена упрекали в том, что он слишком много сил и времени отдает социальным проблемам, он отвечал:
— Мою научную работу рано или поздно смогут сделать другие. Но если не заниматься политикой, то наука вообще прекратит существование.
Подготовку реформы образования во Франции, руководство «комиссией Ланжевена», то есть Государственной комиссией по подготовке реформы образования, Ланжевен называл «завершающим делом» своей жизни. Он отдал ей все силы до последнего дня.
Этих сил было уже мало, усталое сердце переставало работать. Почти накануне своего cемидесятипятилетия, 19 декабря 1946 года, Ланжевен скончался.
Вместе с Ланжевеном Жолио-Кюри входил также и в редакционную коллегию возобновившегося журнала «Пансэ». Почти все члены редакционной коллегии — Поль Ланжевен, Фредерик Жолио-Кюри, Марсель Пренан, Анри Валлон, Франсуа Журден — в годы Сопротивления вступили в коммунистическую партию. «Пансэ» неустанно напоминал, что Сопротивление, борьба за честь и независимость Франции, продолжается и теперь — в новых условиях, в новой форме. Борьба не кончена, борьба продолжается.
Сразу после освобождения Жолио-Кюри вернулся к чтению лекций в Коллеж де Франс и к исследовательской работе. Уже за 1944 год он представил шесть сообщений в Академию наук.
После освобождения Жолио-Кюри был также членом временной Консультативной ассамблеи, Экономического совета и различных министерских комиссий. В 1946 году он принимал участие в работах Комиссии по атомной энергии Организации Объединенных Наций как заместитель делегата от Франции.
Еще до войны Фредерик Жолио входил в общество «Франция — СССР». Сразу после освобождения он принял активное участие в возобновлении деятельности этого общества. Народ Франции понимал, что своим освобождением он прежде всего обязан Красной Армии. И тяга к знанию правды о Советском Союзе усилилась как никогда.
Зимой 1944/45 года общество «Франция — СССР» организовало в Париже четыре цикла лекций о Советской стране. Париж был еще лишен топлива, и лекции проводились в холодном зале, похожем на ледник. И все же каждый четверг зал заполняли тысячи людей. Жолио-Кюри отвечал на вопросы о работах советских ученых, о развитии культуры, искусства. Он рассказывал о своих поездках в Советский Союз, о встречах с советскими учеными:
— Во время моих довоенных путешествий в Советский Союз я видел, что наука и техника там развиваются в особо благоприятных условиях.
Система образования в Советском Союзе восхищала Жолио, и он неоднократно рассказывал о ней слушателям:
— У нас всего лишь два процента студентов — дети рабочих. А там — подумайте только! — любой рабочий и крестьянин может послать своих детей в университет.
Жолио-Кюри снова встретился с советскими друзьями весной 1945 года.
«И ВОТ МЫ В МОСКВЕ…»
Самолеты доставили делегацию французских ученых на праздник советской науки — юбилейные торжества Академии наук СССР. Фредерик и Ирен Жолио-Кюри входили в состав делегации вместе с президентом Парижской Академии наук Морисом Коллери, академиками Борелем, Мореном, Блоком, Карманом, профессорами Сорбонны Адамаром и Николем, членом Консультативной ассамблеи, помощником Жолио по Комиссариату атомной энергии Франсисом Перреном и другими.
Это была первая международная встреча ученых в Москве после войны. Торжество в Академии наук было не простым юбилеем, а праздником победы, мира. Сюда приехали учение Франции, Англии, Америки и других стран. Фредерик Жолио-Кюри мог встретить здесь многих коллег, знакомых по довоенным международным конгрессам.
Еще на аэродроме, сразу по прибытии, Жолио-Кюри заявил представителям печати:
— Мы действительно совершили путешествие исключительное по быстроте, комфорту и трогательному отношению со стороны экипажа. Русское гостеприимство началось еще в воздухе над Парижем.
Мы счастливы приехать в Москву, чтобы встретиться с советскими учеными, с которыми мы были столь долгое время разделены войной. Мы знаем, какой вклад внесла советская наука в дело победы. Все участники делегации питают чувство глубочайшего почтения к Красной Армии и советским ученым, которые содействовали ее победе.
«Здравствуйте, коллеги!» — назвал Фредерик Жолио-Кюри свое приветствие, помещенное через два дня в газете «Московский большевик».
«И вот мы в Москве…
Мы ходим по ее улицам и площадям и все еще с трудом можем поверить, что это правда.
Москва! Это имя светило нам во тьме немецкой оккупации. Голос Москвы звучал в захваченном, но не покорившемся Париже как надежда на освобождение, как призыв к борьбе и победе.
Мы знали и знаем: свободная, независимая Франция не может существовать без дружбы с великим Советским Союзом, Соединенными Штатами Америки и Англией. Францию и Россию связывают прекрасные исторические революционные традиции, традиции взаимного уважения и дружбы народов…
«Говорит Москва!» — эти слова хорошо знакомы тысячам парижан. Передачам из Москвы они внимали с затаенным дыханием…
Для нас, ученых, теперь, после победы, очень важно установить дружественные отношения с учеными Советского Союза. Вот почему мы так счастливы, что находимся в Москве на знаменательной юбилейной сессии Академии наук СССР. Каждый из нас, в своей области, хорошо знает русских коллег. Я, как физик, знаком с советскими учеными… Мы высоко ценим их научные труды, хотим познакомиться с их последними работами…
Участие в юбилейной сессии Академии наук СССР — большой праздник для всех нас. Мы уверены, что встречи с советскими учеными помогут нам сообща еще лучше разрешить послевоенные проблемы».
С огромным интересом знакомились Фредерик и Ирен с послевоенной Москвой. Они присутствовали на торжественном пленарном заседании Академии наук и на заседаниях отделений, посетили институты академии, смотрели «Три сестры» во МХАТе, плавали на пароходе по каналу Москва — Волга.
На заседании физико-математического отделения Академии наук в Доме ученых Ирен Жолио-Кюри сделала доклад об устойчивости атомных ядер. Советские ученые тепло приветствовали седеющую, просто одетую женщину с усталым лицом, уверенно и ясно излагавшую результаты уже послевоенных исследований.
Фредерик сидел в президиуме, рядом с академиком Адамаром, знаменитым физиком-теоретиком Максом Борном и советскими учеными А. Ф. Иоффе, С. И. Вавиловым, Д. В. Скобельцыным.
На заседании президиума Академии наук 23 июня Фредерик Жолио-Кюри передал Академии наук в дар от французских ученых комплект листовок и газет, издававшихся Национальным университетским фронтом в подполье во время немецкой оккупации.
На этом же заседании он выступил с речью, посвященной развитию международных связей между учеными после войны. Он вернулся к своей любимой теме, к вопросу о вреде засекречивания результатов научных работ, к тому, что всякая попытка ограничения или остановки распространения научной информации представляет исключительно серьезную опасность для прогресса и науки.
А на следующий день французские гости присутствовали на параде Победы на Красной площади. Они видели грозную поступь Красной Армии, смотрели на толпы москвичей, заполнивших улицы и площади. Они видели, как отделившись от колонн, гвардейцы проследовали четким шагом к Мавзолею, бросая к его подножью знамена разбитых полчищ смертельного врага.
Москва праздновала победу, и Фредерик Жолио-Кюри, наш друг, был в этот день с нами.
В ШАТИЛЬОНЕ
Во время одного из заседаний Комиссии по атомной энергии ООН в Нью-Йорке в 1946 году к Жолио-Кюри обратился представитель США Барух. Этот видный американский финансист стоял во главе компаний, субсидировавших ядерные работы в США.
— Послушайте, — сказал он профессору Жолио-Кюри. — Вы сошли с ума, намереваясь построить атомный котел во Франции. У вас все дряхлое; ваша промышленность не в состоянии снабдить вас тем, что вам необходимо, Подумайте как следует. Вам гораздо лучше остаться в Соединенных Штатах. Мы дадим вам громадные средства для работы, мы дадим вам королевский оклад. Там, во Франции, у вас ничего не выйдет.
Жолио-Кюри не стал спорить. Он попрощался с улыбкой. Прошло всего лишь два года, и Барух смог убедиться, что он ошибся.
Среди старых укреплений, кольцом окружающих Париж, пожалуй, самые мрачные и самые ветхие — это развалины форта Шатильон. Основное назначение сырых казематов Шатильона, кажется, заключалось в том, чтобы снабдить ревматизмом возможно большее число молодых рекрутов. Сводчатые казармы площадью в две тысячи квадратных метров скрыты глубоко под землей. Между ними длинные коридоры с маленькими темными казематами. Широкий и глубокий ров изолирует Шатильон от внешнего мира. Эта развалина, похожая на кротовью нору, сильно поврежденная взрывами во время войны, была передана в начале 1946 года Комиссариату атомной энергии.
Проект организации Комиссариата атомной энергии был разработан Фредериком и Ирен Жолио-Кюри, Пьером Оже и Франсисом Перреном. Указ об учреждении комиссариата, изданный в конце 1945 года, начал фактически приводиться в исполнение в первые месяцы 1946 года, с момента, когда были назначены руководители: верховный комиссар атомной энергии — Фредерик Жолио-Кюри, четыре комиссара — Ирен Жолио-Кюри, Пьер Оже, Франсис Перрен, генерал Дассо, директор отдела научных учреждений — Лев Коварский, директора отделов химии — Жюль Герон и Бертран Гольдшмидт, секретарь научного комитета — Жан Ланжевен (сын Поля Ланжевена), а затем Мария-Луиза Коэн, вернувшаяся из немецкого концентрационного лагеря.
Прошло лишь несколько месяцев после начала работ, и поросшие мхом, полуразрушенные казармы Шатильона превратились после ремонта в механические и радиотехнические мастерские, в лаборатории — химические, физические, электротехнические, минералогические.
Начинать пришлось почти на голом месте. Не было ни оборудования, ни материалов, ни установок. Во Франции кредиты на науку всегда были смехотворно малы, а сейчас страна к тому же была разорена войной.
Журналы помещали карикатуры: ученый в лохмотьях, на колченогом столе — стеклянные колбы с заплатками. «Принесите мне подопытного кролика», — обращается ученый к служителю. «Но ведь его вчера съели», — следует ответ.
Самой тяжелой была нехватка кадров. Именно об этих кадрах заботился Жолио-Кюри и в годы оккупации и сразу после освобождения. Он начал с подбора людей, с открытия школ лаборантов — физиков и химиков, геологов-разведчиков, радиотехников, механиков, стеклодувов, фотографов, даже садоводов. Он привлек в эти школы молодежь, бывших бойцов, партизан маки, смелых и инициативных. В феврале 1946 года их было около десятка. Через год — сотни, а затем тысячи.
Ирен Жолио-Кюри занялась вопросами обогащения сырья и геологической разведки.
Не прошло и полутора лет, как были построены заводы по обогащению и переработке урановой руды. Геологи-разведчики, выпущенные из школы комиссариата, уже через год обнаружили новые месторождения урановых руд в самой Франции и ее колониях и начали их эксплуатацию. Так Комиссариат атомной энергии стремился обеспечить независимость Франции.
Почти весь персонал комиссариата очень молод, но все относятся к делу любовно и увлеченно. Каждый знает план, конечную цель и состояние ведущихся работ. Часто собирается научный семинар, где живо и непринужденно беседуют о новостях науки. Профессор Жолио азартно вступает в споры. С энтузиазмом обсуждая новый эксперимент, он непрерывно курит. Иногда можно увидеть, как сидящая с ним рядом Ирен, беспокоясь о здоровье мужа, выхватывает у него изо рта сигарету и выбрасывает. Увлеченный спором, он невозмутимо закуривает новую. Так повторяется несколько раз. В конце концов, нетерпеливо отмахнувшись, профессор пересаживается на новое место, где никто не помешает ему курить.
Его можно видеть всюду: в радиотехнической мастерской, уже освоившей серийный выпуск счетчиков; на вступающем в строй заводе для очистки урана; в лабораториях, где люди в белых халатах монтируют сложные установки; на строительстве зданий, которые, как сам он описывает, «хотя и предназначены не для украшения пейзажа и не для того, чтобы производить впечатление на прохожих, но все же имеют красивый вид»; в двадцати километрах от Шатильона, в городке Саклé, где под руководством Жолио-Кюри создается второй французский центр ядерных исследований; в специально построенном ангаре, где идет сборка первого французского атомного котла; на товарищеских завтраках, где собирается весь персонал форта и где всегда слышен веселый смех верховного комиссара.
На одном из этих завтраков заметили, что профессор Жолио-Кюри часто исчезает куда-то. Оказалось, он не успел заехать домой и принес с собой ведерко с мелкой рыбешкой — наживкой для завтрашней рыбной ловли на берегу Уазы. Теперь он часто убегал из-за стола, беспокоясь о своих питомцах: их же нужно сохранить живыми до завтра!
— Следующий ученый совет мы проведем не в Шатильоне, — объявил он однажды и пригласил всех научных руководителей комиссариата на свою дачу в Ларкуэст, в Бретани.
Они действительно решали там научные проблемы, но вечером хозяин потащил всех гостей на деревенский бал и отплясывал, как юноша, на площади при свете бумажных фонариков.
Молодость, воодушевление, энтузиазм, общая цель, великолепная организационная структура, престиж, авторитет и обаяние Фредерика Жолио-Кюри сплотили воедино коллектив Комиссариата атомной энергии. Впервые в своей жизни Жолио, казалось, получил возможность и средства, чтобы полностью осуществить свои научные мечты.
Но он знал, чего ждут от него, и поставил твердые условия:
«Мы приступили к работе только после того, как ясно высказали, что целью наших исследований мы считаем защиту мира, и правительство на это согласилось».
«Если завтра от нас потребуют работать на войну, делать атомные бомбы, мы ответим: «Нет!»
По плану Фредерика Жолио-Кюри предусматривалось три этапа в развитии Комиссариата атомной энергии:
первый — сооружение первого французского уранового котла малой мощности;
второй — построение одного или двух котлов средней мощности и создание большого центра ядерных исследований;
третий — строительство первой большой энергоцентрали.
Дальше Жолио предвидел сооружение сети атомных электростанций, снабжающих энергией всю Францию. Первый из этих этапов должен был быть завершен к концу 1948 года, второй — к концу 1953 года.
«У нас есть основания верить в то, что мы сможем сдержать свои обещания, разумеется, в том случае, если страна будет оказывать нам доверие и даст необходимые средства», — писал Жолио-Кюри при разработке плана.
«Мы чувствовали, что нас поддерживают все французы, стремящиеся обеспечить независимость своей страны».
«Нашими акционерами являются все французские граждане, и мы знаем, что обязаны достичь реальных результатов в обмен на затраты, в которых участвовали все».
Материалом для первого французского атомного котла послужили те девять тонн окиси урана, личная собственность Жолио, которые он скрыл от немцев во время войны. Сооружение котла имело целью прежде всего научный эксперимент, а затем снабжение Франции радиоактивными изотопами.
В отчете Национальному экономическому совету Жолио-Кюри пояснял:
«Этот первый котел позволяет подготовить в лучших условиях конструирование котлов небольшой мощности и одновременно получать искусственные радиоактивные элементы, открытые во Франции в 1934 году. Сейчас их известно шестьсот. Эти искусственные радиоактивные элементы имеют выдающуюся ценность для исследований в области биологии, химии, физики и медицины, а также для промышленных исследований».
Производство искусственных радиоактивных изотопов было в то время уже широко освоено в Соединенных Штатах.
Но США соглашались ввозить их во Францию лишь при условии, что родина радиоактивных изотопов будет отчитываться перед Америкой в их потреблении.
«Тщетно целиком рассчитывать на помощь извне, как это делается во многих других областях, — заметил Жолио-Кюри. — За это всегда приходится платить — и часто очень дорого».
— Как назвать наш первый котел? — спросил Коварский. Он любил давать прозвища новым объектам.
— Название должно всегда напоминать о нашей цели, — ответил Жолио.
Они назвали свой первый котел «ЗОЭ», составив это слово из первых букв французских терминов: «нулевая энергия, окись урана, тяжелая вода» (Energie zéro, Oxyde uranium, Eau lourde). «ЗОЭ» звучало, как греческое слово «жизнь».
Название напоминало, что атомная энергия должна служить жизни.
Всего лишь через полтора года после начала работ Комиссариата атомной энергии, на пресс-конференции в июле 1947 года Жолио-Кюри заявил: «К концу 1948 года строительство одного из атомных котлов, несомненно, будет закончено». И он добавил: «Если французы захотят, мы этого добьемся».
15 декабря 1948 года первый французский атомный котел «ЗОЭ» начал действовать.
В холодное зимнее утро в сарае, построенном близ старых казематов форта Шатильон, три десятка людей собрались около бетонного куба высотой в четыре метра. Среди них верховный комиссар по атомной энергии Фредерик Жолио-Кюри, его помощники: Ирен Жолио-Кюри, Герон, Гольдшмидт, Коварский, Сюрден, комиссар Дотри — весь отряд, который полтора года неустанно трудился над осуществлением первого французского атомного котла.
В 6.30 утра началась выверка насоса тяжелой воды. Физики разместились у контрольных приборов. Жолио-Кюри заносит в рабочую тетрадь все показания, которые ему передаются, и выводит свои заключения. В начале страницы написано:
«Опыт пуска «ЗОЭ».
Коварскому поручено наблюдать за насосом и решать, нужно ли продолжать накачивать тяжелую воду в котел или прекратить ее доступ. Он должен сигнализировать о происходящих событиях… или о том, что события не произошли.
В 7.10 можно было начать последний опыт. Коварский, нажав на кнопку, привел насос в действие.
Работа насоса поддерживалась прибором с кнопочным управлением, причем кнопку надо было нажимать каждые тридцать секунд, ускоряя накачивание воды.
В тишине сарая слышен был только негромкий голос Поварского, сообщавшего уровень тяжелой воды. Жолио-Кюри заносил цифры в дневник.
Прошел час, еще три четверти часа. Тяжелая вода дошла до половины намеченного уровня. Регистрирующие приборы должны были бы начать давать показания. Но ничего не видно. Жолио-Кюри записывает: «Коварский говорит, что реакции пора бы начаться».
Неисправен контрольный прибор? Или вкралась ошибка в расчет, и надо снова начинать весь труд полутора лет? Коварский увеличивает напор насоса. Уровень тяжелой воды поднялся еще немного.
Голос Коварского выдал его волнение:
— Началось.
На шкале прибора стрелка дрогнула, затем остановилась. Все знали, до какого деления должна дойти стрелка, чтобы можно было считать, что реакция идет.
Медленно, очень медленно стрелка ползла по шкале. Вот опять она остановилась, и, кажется, даже дыхание наблюдателей прекратилось. Нет, дрогнула опять.
Прошло уже четыре с половиной часа.
Холод и напряженное ожидание давали себя знать. Все проголодались. Служители разносили чай, бутерброды, фрукты. Жолио-Кюри, продолжая записывать, ловкими движениями левой руки очищал банан. Он был внешне спокоен, только очень бледен. Коварский не отнимал руки от пульта управления.
В 11.37 приборы отметили непрерывное нарастание реакции. Послышались голоса наблюдателей у контрольных счетчиков:
— Идет!
— И у меня!
Коваресий последний раз нажал на кнопку и опустил руку.
В 12 часов 12 минут в непрерывном глухом гуле послышалось нарастающее щелканье счетчиков.
Ядерная реакция расщепления началась.
Жолио-Кюри с сияющим лицом вышел из ангара, чтобы сообщить великую новость персоналу форта Шатильон. Вместе с уполномоченным правительства комиссаром Дотри он послал лаконичную телеграмму в совет министров:
«Счастливы сообщить вам, что сегодня в 12 часов 12 минут первый французский атомный котел вступил в строй».
Ответная правительственная телеграмма поздравляла Жолио-Кюри и его сотрудников с «блестящим достижением французской науки и техники».
«Великое французское мирное достижение упрочивает нашу роль в защите цивилизации», «Теперь у нас есть чем обменяться с нациями, наиболее продвинутыми в этом отношении», «Салют Жолио-Кюри, герою науки на службе мира!» — писали парижские газеты.
Самое выразительное сообщение поместила «Нью-Йорк геральд трибюн»: «Вчера в 12 часов 12 минут англо-американская монополия атомной энергии прекратила существование».
На самом деле англо-американская монополия кончилась еще раньше, ибо Советский Союз овладел секретом ядерной реакции еще в 1947 году.
Все газеты воспроизводили вопрос американского корреспондента верховному комиссару атомной энергии:
— За сколько времени вы собираетесь теперь сделать атомную бомбу?
— Мы вообще не собираемся ее делать, — ответил Жолио-Кюри.