В том, что Александр VI использовал все три брака Лукреции для достижения своих целей, нет никакого сомнения. Однако в отличие от предшественников целью его было восстановить авторитет Римской церкви и распространить земное могущество Святого престола на весь Апеннинский полуостров, объединив его, о чем мечтали также Фридрих Гогенштауфен, Данте и Петрарка.
Один человек, находившийся на особом положении и наблюдавший за всем, что происходило в Ватикане, — его мы неоднократно и помногу цитировали — заслуживает нашего внимания. Уроженец окрестностей Страсбурга, Бурхард прибыл в Рим в 1481 году, где он купил пост распорядителя церемоний. Он был педантичным знатоком всего, что касалось этикета и церемоний. Все знали, что он впадал в гнев, когда обнаруживал отклонения от правил. Он был свидетелем, который записывал в своем дневнике с придирчивой беспристрастностью все важные или незначительные события. Близкая дружба со святым отцом превратила этого человека в повседневного свидетеля политики Александра VI, а также жизни Ватикана с его изнасилованиями, жестокостью и трагедиями, раздиравшими семью Борджа. Приводя всегда общепризнанные и подтвержденные факты, он не облегчил задачу хулителям Лукреции, поскольку ничего предосудительного на ее счет в его дневнике мы не находим, в то же время он не щадит ни Чезаре, ни Александра VI.
Так, мы можем быть уверенными в том, что обвинения в разврате, зачастую часто высказываемые с бесстыдным цинизмом некоторыми врагами «пурпурного семейства», не имеют под собой оснований и являются ничем иным, как клеветой. Зная о том, как усердно следили и шпионили за дочерью понтифика агенты иностранных государей и итальянских князей, которые крутились вокруг нее, и каким недоброжелательным вниманием она была окружена, можно лишь восхищаться мудростью Лукреции, никогда не дававшей ни малейшего повода для скандальных разговоров.
И все же клевета не обошла ее. Если Лукреция античная послужила во славу своему полу, то Лукреция из Рима XVI века в глазах врагов Борджа стала его позором — любовница отца и братьев!
Чудовищность предполагаемых извращений сама по себе позволяет усомниться в правдивости таких заявлений. Разве можно представить себе, чтобы женщина, погрязшая в распутстве, бесчестии и преступлениях, вдруг стала бы образцом мудрости и добродетели для интеллектуальной элиты своего времени? История не дает нам ни одного примера столь мгновенной метаморфозы. Так, анализируя более внимательно выдвинутые в адрес Лукреции обвинения, мы видим, что впервые они были высказаны Джованни Сфорца, их брак был аннулирован в 1497 году под тем предлогом, что муж и жена не вступили в супружеские отношения. Тогда отвергнутый супруг обвинил своего тестя в инцесте, и этот крик мести, о котором он, впрочем, позднее сожалел, эхом отзывался в течение нескольких веков далеко за пределами Италии.
Однако клевета эта, вероятно, не дошла бы до будущих поколений, питая больное воображение и создавая вокруг Лукреции скандальный ореол, если бы Гвиччардини в своей «Истории Италии» через пятнадцать лет после смерти герцогини Феррарской не написал следующие слова: «Александр VI был человеком весьма чувственным, он содержал женщин на виду у всех и превосходил всякую меру до такой степени, что общественное мнение сочло, что он познал и сеньору Лукрецию, свою родную дочь, к которой он питал нежную и безграничную любовь. Ходили слухи, что ее любовниками были и три ее брата». Этот же автор доходит до того, что утверждает, будто «внимание, которое папа оказывал своему внуку, служит доказательством того, что он дорожил этим ребенком ради постыдных связей».
Три столетия спустя Вольтер яростно восстал против этих утверждений. «Я позволю себе заявить Гвиччардини, — писал он, — что Европа была обманута вами, тогда как вы были введены в заблуждение вашими чувствами. Вы поверили собственной ненависти». Если человек из Ферне не позволил себя одурачить, то два его английских современника оказались в ином положении: Александр Гордон, протестант, решительно настроенный защищать Реформацию, и Эдвард Гиббон, недавно обращенный в католицизм. Виктор Гюго, как мы уже отмечали, последовал по их стопам. Затем появился Мишле, для которого дочь Александра VI, «итальянская андалузка», символизировала дьявола в женском обличье на Ватиканском троне.
Талейран уже дал надменный ответ клеветникам Лукреции, когда бросил знаменитую фразу: «Все, что преувеличено, — ничтожно».
Была ли Лукреция жертвой своего отца? Александр VI, казалось, бросил вызов времени, его цветущее здоровье в полной мере позволяло ему исполнять обязанности понтифика, управлять государством, воспитывать детей и заводить любовные связи. Послу Франции, который изумлялся тому, как он проживает четыре жизни в одной, он ответил: «Вам, французам, никогда не понять, что папа — такой же человек, как и другие».
Дочь унаследовала от него эту живость, уже с самого юного возраста она очаровывала гуманистов Ватикана, таких, как Антонио Корнаццони или Горджо Робусто, чьи первые стихи, опубликованные в Милане в 1500 году, посвящены ей.
Что касается историков Феррары, то они не считали, что для семьи д'Эсте унизителен брак Альфонсо с Лукрецией, и радовались этому союзу. Джиральди в своих «Записках о Феррарском герцогском доме» упоминает о Лукреции как о «lararissima donna»; посвящая ей в 1508 году своего «Pelegrino», заявляет, что по достоинству оценил Изабеллу Мантуанскую, написав, что «она близка к совершенству Лукреции».
Среди воспоминаний о Лукреции следует процитировать свидетельство Альдо Мануция, известного прямотой своего характера. В его предисловии к одному из опубликованных им произведений Тито и Эркуле Строцци мы читаем, что герцогиня Феррарская взяла на себя все расходы, связанные с этим важным изданием. Он благодарит ее следующим образом: «Ваше главное желание — угодить Господу и быть полезной не только вашим современникам, но и будущим поколениям так, чтобы, покидая эту жизнь, вы могли бы оставить после себя памятники, свидетельствующие о том, что вы прожили ее не зря».
Опубликовав в 1877 году книгу о Возрождении, Гобино встал на сторону Борджа. Он вложил в уста Александра VI следующие слова: «Люди говорят, что я являюсь одновременно вашим отцом и любовником. Лукреция, позвольте этой куче глупых червей выдумывать о сильных духом самые нелепые небылицы».
В тени Александра VI и Чезаре Борджа, гигантских деревьев с густой листвой, Лукреция на первый взгляд кажется сотканной из полутонов и нюансов. И все же, несмотря на свою хрупкость, она проявила незаурядную энергию. Беды, обрушившиеся на близких ей людей, каждый раз приводили ее в отчаяние, но она не сдавалась. И до своего отъезда в Феррару, и уже находясь там, она пережила трагедию своей семьи с достоинством, спокойствием и простотой. Лукреция Борджа, герцогиня д'Эсте — эти четыре слова «perfetta harmonia», они очаровывают, их можно нашептывать и напевать. Напоминая золотой ключик, они открывают нам дверь в волшебный мир целой эпохи. Имя Лукреции действительно останется связанным с людьми — маяками своего времени: Пинтуриккьо, Беллини, Тицианом, Помпонием Летом, обоими Строцци, Бембо и Ариосто, — потому что они слушали ее, как богиню. Свет ее был столь силен, что она была властительницей душ ученых, дипломатов, прекрасных и несчастных женщин, таких, как Барбара Торелли или Элизабетта Гонзага. Франциск 1 и император Максимилиан цитируют ее слова в своей переписке. Ничто из теорий гуманистов не было чуждо этой просвещенной женщине. Ее эрудиция никогда не вырождалась в педантство. Это сочетание внутренней страсти и внешней безмятежности позволило ей исполнить роль правительницы, в особенности во время нашествий армии Ватикана и отлучения от Церкви, осуществленного Юлием II по отношению к Ферраре. И если мы хотим знать, кто своим пылом и боевым духом смог лучше других поддержать морально своих подданных, мы вновь встречаем в свидетельствах имя Лукреции. Ее добродетели были выражены столь явно, что не могли не раздражать. Ее веселый нрав не позволил ей стать тщеславной. Кокетство и интриги казались ей неуместными, и она умела нравиться всем без всяких усилий. В чем тайна ее власти? Пожалуй, в том, что она всегда соблюдала третью заповедь, которая призывает «любить ближнего своего, как самого себя».