Дни во дворце Санта-Мария-ин-Портику были четко распланированы. Чаще всего жизнь протекала в парадных залах, где раздавался голос Помпония Лета, декламировавшего отрывки из «Каталептона», серии эпиграмм, приписываемых Вергилию, или голос знаменитого певца Тромбончино, которому аккомпанировала на лютне Лукреция, всегда находившаяся в окружении своих собачек, персидских кошек и карликов.

Стоило опуститься ночи, как актеров сменяли вельможи и прелаты, начинался пир, сопровождаемый танцами, и, как писал современник, «большинство из тех, кто хочет добиться милости папы, проходят через этот дворец». Адриана, Джулия и Лукреция живут в дружбе и согласии и, не соперничая друг с другом, пользуются расположением папы, и в ящиках их письменных столов лежит великое множество прошений. Однако для того, чтобы добиться благосклонности Александра VI, «нет посредника умнее и осведомленнее, чем Хуан», — писал Карло Канале маркизу Гонзага. Он занимает первое место в отцовском сердце и может рассчитывать на самое блестящее будущее, после того как унаследовал после смерти своего сводного брата герцогство Гандия и невесту покойного, Марию Энрикес, дочь графа Леонского и донны Марии де Луна, двоюродной сестры испанского короля. К несчастью, он не создан для того, чтобы быть доблестным кондотьером. Он красив и молод, единственное его желание — наслаждаться подарками судьбы. Ему, постоянному гостю куртизанок, нравилось также соблазнять деву шек и дам из римского высшего общества: так у него создавалась иллюзия, что он выигрывает битвы в той единственной войне, что ему пришлась по вкусу. Фантастически тщеславный, готовый на все, чтобы блистать, он подражает во всем принцу Джеме, в котором его привлекает сочетание беспечности и силы.

Римляне больше забавлялись, чем возмущались, наблюдая за проездом папской процессии через город. Во главе гарцуют на одинаковых лошадях турецкий принц и новый герцог Гандийский, оба одетые по-восточному и в тюрбанах, какие носят враги христианства; следом появляется кардинал Асканио, несущий большой крест, и, наконец, Александр VI. Толпа очарована этим зрелищем, где экзотические наряды соседствуют с церковными облачениями, люди улыбаются шестнадцатилетнему Хуану, который изображает испуг при виде неверного и склоняется, чтобы принять папское благословение.

Благодаря браку с племянницей испанского короля Хуан породнится с одним из царствующих домов, что оправдает щедрый кредит, который папа открыл для него у лучших ювелиров. «В мастерской, находящейся в нижнем этаже моего дома, — писал Андреа Боккаччо, — живет необыкновенный ювелир, который вот уже несколько месяцев только и делает, что вставляет драгоценные камни в кольца и ожерелья. У него огромное количество крупных жемчужин и превосходных рубинов, бриллиантов, изумрудов, сапфиров». Парча, бархат, мех рыси и горностая, ковры и гобелены, предназначенные для будущей невестки Его Святейшества, складывают в расписанные сундуки, на которых изображены рай и падение Адама и Евы.

Однако отеческая нежность не умаляет трезвости ума. Александр VI приставляет к сыну в качестве секретаря епископа Ористано (на Сардинии), каноника Карфагена дона Генеса Фира, а его казначеем делает Хайме де Пертуза. Под угрозой отлучения от Церкви они должны следить за герцогом Гандийским и сообщать о предпринимаемых им действиях.

4 августа в Чивитавеккья Хуан всходит на борт испанской галеры. 24-го числа семья Энрикес и наследник короны Хуан Арагонский принимают сына римского папы. Двумя месяцами позже до Рима доносятся тревожные слухи о его поведении. Совершенно равнодушный к супруге — брак этот так и остался фиктивным, — он играет ночи напролет и проиграл уже более двух тысяч дукатов и, говорят, даже посягнул на доходы своего герцогства, чтобы выплатить долги.

Такие новости вызывают возмущение Александра VI, а также опасения, как бы не разгневался король Испании. Он упрекает сына настолько же сурово, насколько глубоки его разочарование и раздражение. Он просит Чезаре, недавно провозглашенного кардиналом, призвать Хуана к порядку. «Радость моя по поводу получения кардинальского сана не так велика, как горечь от известий, полученных из донесения папе, о вашем плохом поведении, — писал Чезаре своему брату. — В Барселоне вы проводите ночи, носясь по улицам, убивая собак и кошек, посещая бордели, играя по-крупному, вместо того чтобы повиноваться вашему тестю и с почтением относиться к донне Марии… Его Святейшество, глубочайшим образом огорченный, пребывает в меланхолии»1.

Хуан остается глух к этим словам. Поселившись в Гандии по приказанию отца, он совершенно не заботится о своей жене и бросает ее ради охоты на кабана. Словом, любимый сын Александра VI скучает до смерти и опровергает обвинения, обращаясь к своей семье: «Меня особенно удручает то, что Ваше Святейшество поверило утверждениям, в которых нет и тени правдоподобия». Семья собирается на совет, чтобы обсудить его дела, и Лукреция, вероятно, весьма сдержанно высказывает свое мнение. У нее уже достаточно проблем с мужем, чтобы еще обременять себя братом — расточительным, мелочным, эгоистичным и тщеславным. Живя при Ватиканском дворе, где на каждом шагу западня, она начинает понимать, что необходимо открыть глаза на собирающиеся тучи. Хотя по-настоящему нежно она любит только отца, ее начинает беспокоить положение Чезаре, приговоренного к церковной карьере, нелюбимого, обласканного гораздо меньше, чем посредственный Хуан.

Оказавшись в среде духовенства не по своей воле, Чезаре стремится к власти и военной славе, тем более что многие считают его недостойным пурпурной мантии из-за его незаконного происхождения. Чтобы помочь делу, Александр VI дает ему гражданское состояние при помощи услужливых свидетелей, которые заявляют, что Чезаре рожден от Ваноццы, в ту пору законной супруги Доменико д'Ариньяно. Таким образом, он уже не «дитя греха», и формальности соблюдены. Несмотря на то, что в тот же день, 19 октября 1493 года, Александр VI подписывает еще одну буллу, так и оставшуюся тайной, в которой он признает Чезаре своим сыном, последний принимает первую буллу как кровную обиду, что только укрепляет его в неприязни к Хуану, ведь тот, будучи младше его на два года, не только остается сыном папы, но и крадет у него привилегии.

Когда 20 сентября папа римский назначил двенадцать новых кардиналов в каждую из союзных областей, самый значительный пост достался Чезаре. Назначение пятнадцатилетнего Ипполита д'Эсте и Александра Фарнезе, бывшего на десять лет старше, вызвало улыбку римлян. Первый — великолепно сложенный атлет, известный «роскошным и беспутным образом жизни», второй — брат Джулии, — получил прозвище «кардинала-юбочника», или «неистового кардинала», содержавшее прозрачный намек на его увлечение дамами: отец трех сыновей и одной дочери, он станет под именем Павла III последним римским понтификом эпохи Ренессанса.

Только в ноябре 1493 года Рима достигла невероятная новость, переданная тремя итальянцами, в то время находившимися в Испании: годом ранее Фердинанд и Изабелла Католическая отправили «за моря» каравеллы под командованием Христофора Колумба, и этот сын генуэзского суконщика открыл там неведомые земли и людей, совершенно непохожих на европейцев. «Люди эти, — объяснял Понцоне из Феррары, — ростом с нас, но кожа у них цвета меди, а нос как у обезьян. Вожди их носят в носу золотую пластинку, спускающуюся до самых губ. Лица женщин круглы, как колеса, и все ходят голышом, и мужчины, и женщины. Люди они умные, послушные и мягкие. Никто не понимает их языка. Едят они все, что им предлагают, но вина им не дают». А вот что говорит Джамбаттиста Строцци: «Люди эти походят на тартаров, они могучи и подвижны, у них длинные волосы, ниспадающие на плечи. Они едят человеческое мясо, откармливают людей, как мы откармливаем птицу, и зовутся они каннибалами». Он добавляет, что спутники Колумба нашли в этом краю «деревья, дающие прекрасную шерсть, другие дают воск и льняные волокна». Что касается Луки Фанчелли, то он утверждает, что «золото находится в изобилии в этом краю, жители которого очень приветливы и гостеприимны. Здесь растет огромное количество пальм более чем шести различных видов, и деревья необыкновенной высоты. Есть и другие острова, пять из которых получили свои названия, а один из них размером почти с Италию. Есть там и реки, несущие золотой песок. В этом краю нет железа, однако есть много меди и других чудес».

Таковы первые сведения, похожие на небылицы, отправленные тремя итальянскими учеными из Испании римскому понтифику. Тем самым слава Фердинанда, Изабеллы и их мореплавателя, хоть и генуэзца, озаряет и семейство Борджа, вознося на недосягаемую высоту популярность Александра VI. Современники говорят о нем: «Он всегда готов взвалить на себя заботу об общественной пользе, дать аудиенцию, откликнуться на словах или лично на все то, к чему призывают его обязанности». У римлян нет недостатка в хлебе, живется им легко, и даже совсем простые люди признательны ему за то, что он успешно борется с лихоимством баронов.

Осенью семья Фарнезе приглашает Лукрецию посетить их поместья и замок Каподимонте, где Джованелла, мать Джулии, дает в ее честь несколько праздников. Приятное развлечение для графини Пезаро, которая без всякого сожаления живет вдали от своего мужа и ватиканских интриг. Джиролама, старшая сестра Джулии, и ее супруг Лоренцо Пуччи, кардинал Александр, приглашают свою гостью на большую многодневную охоту. Еду им подают в домах крестьян, находящихся на службе у семьи Фарнезе. По возвращении в Каподимонте все собираются вокруг больших костров, Лукреция поет «Песни любви» под аккомпанемент Джулии, играющей на лютне. Вдали от официальности и торжественности Лукреция укрепляется телом и духом.

Вернувшись в Рим, невестка и племянница Адрианы вновь начинают жить, как прежде, во дворце Санта-Мария-ин-Портику. Утро они посвящают туалету. Трижды в неделю они моют голову. Начиная с Беатриче, возлюбленной Данте, или Лауры, воспетой Петраркой, у всех героинь были золотые волосы, и брюнетки, чтобы исправить этот природный недостаток, использовали квасцы, проваренные с тмином или ревенем, экстракт плюща, полученный с помощью перегонного аппарата, золу очищенного от коры бука или корни орехового дерева. Мопурго в своем «Il governo» и «Mania délia donne», опубликованных в 1475 году, уже порицал губительные последствия атой моды, повлиявшей и на горожанок, и на женщин из народа:

Что касается Лукреции, то для нее эти омовения, спасающие ее от головной боли, становятся необходимостью. Ее густые волосы ниспадают почти что до земли, а их светлый цвет вызывает зависть и злословие, говорят, что она их обесцвечивает. Чтобы соответствовать моде, она красит брови в черный цвет. Так что всем хорошеньким римлянкам приходится соперничать с сильфидой Борджа. Лоренцо Пуччи в одном письме, адресованном 24 декабря его брату Джаноццо, описывает интимную атмосферу дома Лукреции: «Сегодня я отправился во дворец Санта-Мария-ин-Портику, чтобы увидеть сеньору Джулию. Она сидела возле камина вместе с сеньорой Лукрецией, дочерью нашего владыки, и сеньорой Адрианой. Они только что вымыли головы и встретили меня, выразив огромную радость. Сеньора Джулия захотела показать мне свою дочь, которая уже большая и похожа на Его Святейшество».

Обе были одеты в домашние платья, отороченные мехом, по неаполитанской моде; горничные, причесав их, покрыли им головы прозрачным газом. Кузины были совершенно непохожи друг на друга, одна — пышная, цветущая, другая — свежая, грациозная и поселяющая в душе надежды. «Никогда не приходилось мне видеть такие чудеса», — заключает Лоренцо.

Пинтуриккьо и его ученики только что закончили фрески, заказанные Александром VI. «Диспут Святой Екатерины» — настоящий семейный портрет, где художник прославил наследников Борджа с почти божественной интуицией.

Папа, особенно почитавший святую Екатерину Александрийскую, сумел настолько привить своей дочери любовь к этой великомученице, что Лукреция сочла за честь наделить ее своими чертами лица. Во время сеансов позирования, которые начались годом ранее, у нее было много времени, и она настолько привыкла изображать, как героиня IV века поднимается к месту, где ей предстоит принести себя в жертву, что стала воспринимать ее судьбу как свою.

Екатерина, дочь короля Косты, личность незаурядная, была приглашена императором Максенцием принять участие в жертвоприношении идолам. Без тени робости она обращается к нему со следующими словами: «Я пришла приветствовать тебя одновременно из почтения к твоему достоинству и потому, что хочу приложить все мои силы, чтобы отдалить тебя от культа богов и чтобы ты признал единого истинного творца». И Екатерина принимается дискутировать с Максенцием, используя силлогизмы, аллегории и метафоры, в соответствии с правилами риторики. Пораженный ее ученостью и красотой и не чувствуя себя в силах ответить на ее вызов, император призывает своих придворных риторов и философов. Пятьдесят из них тщетно прилагают все усилия, чтобы заставить ее отказаться от ее веры, однако в итоге она обращает их в свою веру. В отчаянии Максенций приговаривает их к сожжению на костре, а христианку к пытке на колесе. Императрицей овладевает гнев при виде такой жестокости, и она тоже обращается в христианскую веру. Муж отдает приказание вырвать ей груди, а затем отрубить голову. Офицеры заявляют командующему, что они стали христианами и готовы на смерть. Император велит их обезглавить. Тогда ангелы переносят тело Екатерины на гору Синай. В честь этого события был возведен великолепный храм.

На фреске Пинтуриккьо дочь и сын папы занимают центральное место. Справа изображен в профиль легкомысленный герцог Гандийский, одетый в восточный костюм, гарцующий на коне и поглядывающий на своего брата Гоффредо, молодого светловолосого кавалера, который склоняется к нему, делая рукой жеманное движение. Слева от трона в белоснежном тюрбане стоит мрачный Джема, а возле него в широком плаще и красном колпаке — Андреа Палеолог, племянник Константина I. В центре возвышается арка Константина, прославляющая папу, на ней изображен бык Борджа с надписью: «Несущему мир».

В этой декорации, где соседствуют роскошь и сельская простота, разворачивается ораторский поединок императора, окруженного риторами, которые лихорадочно роются в книгах, стараясь найти достойный ответ на вызов восемнадцатилетней эрудитки. У сидящего на троне императора черты лица Чезаре, он напоминает кошку, готовую броситься на свою жертву, а жертва эта — Лукреция-святая Екатерина. Юная девушка, слишком быстро повзрослевшая, увешанная украшениями, в наряде из тяжелых драгоценных тканей, столкнувшись с хищником, держится с исключительным достоинством. Ее длинные тонкие пальцы сомкнуты, словно она заклинает судьбу или молится, и появляется предчувствие, что на исходе жизни она, сбросив роскошные украшения, наденет власяницу.

Просто и без прикрас художник изобразил самого себя позади Палеолога: лицо его изрыто морщинами, у него толстые губы и нос. Мы должны быть благодарны Александру VI. Посреди пышных торжеств, посвященных его интронизации, и политических интриг понтифик понял, что этот гениальный человек, безобразный лицом и телом, способен создать для него чарующее видение.

На протяжении четырех столетий апартаменты Борджа останутся недоступными, и о них будут слагать легенды. Рассказывали, что там есть портреты сожительниц папы во фривольных позах и эротические фрески, граничащие с непристойностью: Александр VI на коленях перед Джулией, бык Борджа, вскакивающий на быка Аписа, Исида и Осирис, представляющие инцест Чезаре и Лукреции, и тому подобное. Поэтому когда в 1897 году Лев XIII, отменив запрет, велит начать реставрировать эти комнаты и откроет для публики этот «храм порока», изумлению не будет предела. Свет играет на покрытых рыжеватым золотом и ультрамарином стенах и сводах и на изображениях, словно возникших из грез. Хрупкие в своих колышущихся одеждах, или закованные в чеканные доспехи, или облаченные в роскошные туалеты, они блистают, выделяясь на фоне пейзажей Умбрии. Пинтуриккьо — удивительный миниатюрист и проницательный портретист — представляет нам Борджа из плоти и крови и, главное, раскрывает их тайну.

Благодаря ему Лукреция отразилась на портрете вернее, чем в зеркале. Показывая ей другие фрески, Помпоний Лет объясняет ей эзотерический смысл египетской легенды о любви Исиды и Осириса и о его смерти, которая настигла его из-за ревности Тифона. Лукреция, почувствовавшая трагическую красоту мифа, шесть лет спустя вспомнит объяснения старого мудреца. Совсем как Исида, она будет рыдать на груди мужа, убитого ее братом.

Пока же настоящее отдано не слезам, а празднествам. Дочь Александра VI принимает многочисленных иностранных владык, свергнутых государей и ученых. Она и ее придворные многое перенимают у Востока, входят в моду их костюмы, вдохновившие в свое время Беноццо Гоццоли на создание «Шествия волхвов». Принц Джема — бесценный залог хорошего поведения Великого Турка — даже оставляет Ватикан ради дворца Санта-Мария-ин-Портику, где чувствует себя свободно и где его принимают как члена семьи. На него не сердятся за то, что он сын победителя, утвердившего господство полумесяца над Константинополем, скорее, ему сочувствуют, поскольку брат готов убить его. Лицо его привлекает и волнует странным выражением гордости, хитрости, жестокости и в то же время печали. Так ужасно быть могущественным в прошлом и поверженным в нищету в настоящем. Об этом своем тяжелом положении Джема забывает в обществе Лукреции и ее близких друзей, которые обращаются с ним, как со своим. Это последние лучи света, за которыми последует заточение в замке Святого Ангела, приведшее его к умопомешательству.

С ним, гостем-заложником, беседуют на различные темы, в том числе и о безумии. Фра Мариано Фетти, монах-доминиканец, уверен в том, что каждый из его слушателей имеет зачатки различных отклонений. Игра заключается в том, чтобы расспрашивать друг друга, на какие экстравагантные выходки каждый из них способен и какие вспышки эмоций могут за ними последовать. Это некий прообраз публичной исповеди, хоть и в шутливой форме. Один говорит, что если бы потерял рассудок, то начал бы размышлять, другой — что стал бы петь, третий — что влюбился бы. Пандольфо Коленуччо, весьма почитаемый гуманист, только что закончивший «Defensio Pliniana», которая принесет ему известность, бывает в доме Лукреции. Прежде он служил герцогу Миланскому, а затем благодаря своему красноречию добился у пап Сикста IV и Инннокентия VIII инвеституры Пезаро для Джованни Сфорца, хотя тот был незаконным сыном Костанцо. Философ отдыхает, ему нравятся игры, такие, как «Отдай цветок»2, в которых сначала произносится слово и лишь за ним следует намерение.

По правилам этой игры Лукреция и каждый из ее гостей, сидевших кругом, должны были передать цветок соседу и сказать ему: «Если сердце не совершенно, любовь не может быть идеальной», после чего добавить комментарий, который зачастую становится более или менее откровенным объяснением в любви. Проигравшие — те несчастные, которые не смогли что-либо сказать и разорвали тем самым волшебный круг, — обязаны были выполнять задания, придуманные с изрядным коварством. Один должен был сорвать подвязку с дамы, не открывая ее ногу, другой должен был зубами вытащить из ее рта шпильку, не касаясь ее губ, и насмешница Лукреция демонстрировала в этих забавах удивительную уверенность в себе.

Однако в четырнадцать лет Лукреция, в отличие от большинства ее современниц, еще не познала любовь. Джованни Сфорца, по-видимому растерявшийся перед этой женщиной-ребенком, не смог затронуть чувств своей подруги. Не обременяя себя предварительными рассуждениями, он, что было совершенно в его духе, атаковал ее по-военному, взял приступом, как осажденный город. Как мы увидим, узаконенные и от раза к разу повторяющиеся грубые действия лишь поначалу удивили неискушенную девушку, но скоро она без особого удовольствия приспособилась к правилам этой механической и монотонной игры, и у нее даже не возникало желания узнать, как все могло бы происходить, будь у нее другой партнер.

Что касается Сфорца, то его положение в политике в начале 1494 года становится все более сложным, если не почти безнадежным. До сих пор Папское государство уверяло Милан в своем союзничестве, однако 25 января король Неаполя Ферранте угас «sine luce, sine deo», а его сын Альфонсо Калабрийский стал наследником. Тотчас же Александр VI официально признал его как государя Неаполитанского королевства. Именно тогда Карл VIII объявил, что он оспаривает право Арагонской династии на неаполитанский трон, что предъявляет на него свои права, поскольку является наследником Людовика Анжуйского, который был королем Неаполя в прошлом веке. В этих притязаниях его поддерживает Лодовико Сфорца по прозвищу Моро, который видит, что Ватикан и Неаполь сближаются в ущерб Милану. А это реальный повод к войне.

Поскольку римский первосвященник не допускает даже мысли о том, чтобы король Франции оказывал на него давление, он решает 18 апреля направить в Неаполь в качестве легата своего племянника Хуана Борджа, чтобы короновать Альфонса II и обвенчать сына папы Гоффредо и Санчу Арагонскую, внебрачную дочь нового правителя. Лукреция, жена одного из Сфорца, высказывает отцу свои сомнения по поводу такого дипломатического хода, целью которого было помешать войскам Карла VIII дойти до самого Неаполя. Вместо ответа Александр VI советует ей отправиться в Неаполь вместе с супругом, чтобы присутствовать на коронации и руководить младшим братом — женихом, едва достигшим двенадцати лет. Джованни отклоняет это «приглашение», слишком похожее на вызов, и пытается разузнать побольше о подлинных намерениях своего тестя. Содержание беседы приводит его в недоумение, и он обсуждает этот разговор со своим дядей Лодовико Моро: «Вчера вечером папа спросил меня: «Джованни, что ты хочешь мне сказать?» Я ответил: «Святой отец, все в Риме думают, что вы заключили союз с неаполитанским королем, врагом миланского герцога. Правда ли это? Я могу оказаться в неловком положении: будучи на службе у Вашего Святейшества, я вынужден был бы служить неаполитанцам во вред миланцам. Тревоге моей не было бы предела! Неаполь или Милан? Умоляю Ваше Святейшество не вынуждать меня стать врагом собственных родных и нарушить долг, к которому призывает меня служба Вашему Святейшеству и миланскому государству». Папа ошеломил меня ответом: «Вы проявляете слишком большую заботу о моих делах, оставайтесь на жалованье у обоих». Я взмолился: «Монсиньор, если бы я мог предугадать подобную ситуацию, я предпочел бы скорее питаться соломой, на которой сплю. Нижайше прошу Вашу Светлость помочь, не покидать меня и отнестись ко мне благосклонно. Оставьте мне мое положение и то крохотное гнездо, которое благодаря правителям Милана оставили мне в наследство предки. Я сам и мои войска всегда будут к услугам Вашей Светлости»3.

Джованни Сфорца также делится с дядей беспокойством относительно судьбы своих владений в Пезаро. Не предполагает ли папа упразднить посты тиранов и наместников Папского государства? Сейчас Александр VI просит его собрать в Пезаро войско и готовиться противостоять в Романье в союзе с неаполитанцами возможному французскому вторжению. Таким образом, вскоре он присоединится к своим людям, а пока что присутствует в Ватикане на свадьбе по доверенности: Гоффредо Борджа юридически оформлял брак с принцессой Арагонской.

15 апреля 1494 года в сопровождении дворянина Ферандо Диксера, на которого по рекомендации Вирджинио Сфорца, главнокомандующего арагонскими войсками, были возложены обязанности воспитателя, Гоффредо покидает свою семью и отправляется в Неаполь. Лукреция любит его больше других братьев. Герцог Гандийский слишком тщеславен, а Чезаре, оказывающий все большее влияние на отца, начинает ее пугать. Поэтому она так радуется, когда получает первые новости из Неаполя. Во время церемонии коронации Альфонса II Гоффредо был торжественно посвящен в рыцари новым правителем; тот, прикоснувшись к его левому уху своей шпагой, объявил: «Да сделают тебя настоящим рыцарем Господь и святой Георгий». Он был удостоен титулов принца Скуиллаче и графа Кориато, а также получил орден Горностая, девиз которого гласил: «Умереть, но не предать».

Церковный брак был заключен 7 мая в часовне Кастель Нуово, и на традиционный вопрос епископа Тропеа жених ответил так пылко и поспешно, что в толпе гостей послышались смешки. Гоффредо в письме к Лукреции описывает подробно весь обряд, и Лукреция дивится неизвестным в Риме обычаям: например, в момент причастия епископ Травина, совершающий обряд, целует в губы священника, последний передает поцелуй жениху, а тот, в свою очередь, дарит его невесте. Если отдельные детали, вроде этого повторяющегося поцелуя, вызывают удивление, то сама Божественная литургия ничем не отличается. Так, когда новобрачные отправляются в свои покои, дамы из свиты Санчи Арагонской укладывают их в постель, затем уходят, чтобы впустить короля и кардинала Монреальского. Шутки и ободряющие слова свидетелей не мешают молодой паре делать свое дело, и муж получает поздравления от правителя и кардинала Борджа, которые «восхищены тем, насколько принц грациозен и предприимчив». Уже занимается заря, когда папский легат благословляет брачное ложе и по возвращении делится с Лукрецией своей радостью от того, что ему посчастливилось видеть, как доблестно вел себя племянник: «Я дорого бы отдал за то, чтобы другие могли бы его увидеть таким, каким увидел его я».

Тем временем к весне 1494 года тучи начинают сгущаться. Сперва — в Риме, где свирепствует чума и где, похоже, действительно начинается подготовка к войне. Александр VI стремится укрыть своих близких от приближающейся бури; он решает отправить всех дорогих его сердцу женщин в Пезаро, на Адриатику. Посол Мантуи в Риме Фиораванте Броньоло сообщает 25 мая маркизу Гонзага следующие новости: «Сиятельный Джованни в понедельник или во вторник уезжает вместе с четырьмя дамами, которые по распоряжению папы останутся в Пезаро до августа».