Бомбежка продолжалась. Авиация наносила удары по всему городу. Взрывы раздавались со всех сторон. На небе виднелось несколько полосок дыма. Казалось, бомбы упадут прямо на наши головы. Было не разобрать, куда они целились. Может быть, и не целились вовсе.

Меня посетило чувство дежавю. Я вроде бы уже проходил через нечто подобное. Только в каком мире? В этом? Или другом?

Мы стояли с Казбеком на улице, наблюдая за бомбежкой, не зная, что предпринять.

Справа от нас за многоэтажным домом в небо поднимался густой дым. Что-то горело. Это было буквально в метрах ста от нас.

— Надо спрятаться в бомбоубежище, — сказал Казбек.

— А где тут бомбоубежище? — спросил я.

— В здании больницы. Это тут, рядом. Пойдем, тетке скажем.

Идея мне не очень нравилась. Тем не менее, мы все втроем двинулись в бомбоубежище.

Пока мы туда дошли, на наших глазах авиация нанесла удар по зданию рядом с нами. Взрывная волна едва не сбила нас с ног. В здание попало ракеты три, не меньше. Сверху посыпались куски штукатурки и плит. Вся левая сторона здания, словно игрушечная, оторвалась от основной части, и рухнула вниз. Поднялось облако пыли, которое закрыло нам весь обзор.

Пробегая мимо этого здания, я старался не смотреть в сторону разрушений, чтобы не видеть погибших, если они есть. Или то, что от них осталось. Я почувствовал запах смерти, после чего картина погибших возникла у меня в голове. Запах был неприятный и тошнотворный, и ни с чем другим его нельзя спутать. Я уже однажды ощутил этот запах. Во время первой войны. Это было в центре города. На одной из остановок, в месте наибольшего скопления людей, мимо которого я часто проходил, взорвалась бомба. Сам этот процесс я, к счастью, не видел. Но, каждый раз проходя мимо того злосчастного места, чувствовал тошнотворный запах, который впоследствии нарек "запахом смерти". Не знаю, как его точно описать. То был запах взорвавшейся бомбы, перемешанный с запахом обгоревшей плоти. Наверное, так. Запах окончательно пропал лишь спустя недели две. А запекшаяся кровь погибших еще долго оставалась на асфальте.

И вот, я вновь его ощутил. "Запах смерти". На этот раз он ощущался острее, тошнотворнее. Я едва сдержался, чтобы меня не вырвало.

Мы бежали со всех ног. Ракеты падали тут и там. Казалось, вот следующая ракета упадет прямо на нас.

Бомбоубежище являло собой полуподвальный этаж здания больницы. Поскольку этот этаж выдержал первую войну, его решили оставить под бомбоубежище, в случае начала войны. Три верхних этажа были задействованы, а полуподвальный, судя по его внешнему виду, давно заброшен. В некоторых кабинетах стояли стеллажи с многочисленными медицинскими карточками на больных, мебель и медицинская техника. Для эксплуатации ничего из этого уже не годилось. Все деревянное отсырело, покрылось плесенью, а все металлическое проржавело. Полы были влажными. В некоторых кабинетах вообще стояли лужи воды. То ли сюда вода затекала с улицы, после дождей, то ли водопровод где-то прорвало, то ли канализацию. Все было покрыто паутиной. Похоже, сюда давно не ступала нога человека.

Здесь был в основном персонал больницы и пациенты. Все остальные — пришедшие, такие же, как и мы. По большей части женщины и дети. Пациенты были кто перевязан, кто в костылях, кто в инвалидных креслах, а кто вообще на катафалках, с капельницей. Мало того, что на улице идет война, так еще приходится любоваться на этих больных. Их вид производил угнетающее впечатление. И вообще, мне не нравилось все, что связано с больницей. С раннего детства я не любил больницы, поликлиники и врачей. Дело в том, что, когда мне было года три, я заболел желтухой, и мне пришлось несколько месяцев пролежать в больнице. Каково мне тогда было, находиться вне дома, среди чужих людей, эти нескончаемые уколы и капельницы. Делая мне укол, врачи утверждали, что мне не будет больно. Но каждый раз бывало больно. И это больше всего было обидно. С тех пор я не только невзлюбил людей в белых халатах, но и потерял к ним доверие. Для меня это были злобные обманщики, которые хотели сделать мне больно. После того, как меня выписали, мать еще долго водила меня к врачам, чтобы сделать укол, поскольку курс лечения еще не закончился.

Я боялся не только врачей, но и все, что напоминало мне о них. Как-то мы всей семьей пошли фотографироваться. Фотограф усадил нас на стулья и включил освещение. Тут я запаниковал, заревел, вскочил со своего места, спрятался в раздевалке и ни под каким предлогом не хотел оттуда выходить. Освещение фотографа мне напомнило ослепительную лампочку стоматолога, которой он пользуется, когда заглядывает тебе в рот. Вот я и подумал, что меня обманом заманили к врачу и теперь пытаются сделать больно. Мать с отцом пытались меня успокоить, говоря, что мы просто сделаем фотографию, и ничего страшного или больного со мной не случится. Я не верил. Нет уж! Сколько раз меня пытались обмануть! Тогда они сделали фотографию без меня, чтобы показать, мол, видишь, ничего страшного с нами не произошло. Я и тогда не поверил. В конце концов, родители сдались и решили насильно меня не фотографировать. Был еще один случай. Меня в первый раз повели в парикмахерскую постричь. До этого меня стригли мать с отцом. Увидев человека в белом халате и с неизвестным мне прибором в руке, я испугался и заплакал. Но не убежал, как в прошлый раз. Каким-то чудом меня сумели уговорить сидеть на месте. Я сидел. И дал себя постричь парикмахеру. Почти все это время я рыдал. Не помню, какие мысли мне лезли тогда в голову. Может, думал, что в его руке появится огромный шприц, который он вонзит мне прямо в голову?

Бомбоубежище постепенно заполнялось новыми людьми. Бояться, что на всех мест здесь не хватит, не приходилось, так как этаж был довольно-таки обширным. Один коридор тянулся на пару десятков метров вперед. В конце он заворачивал налево и шел дальше, почти на столько же метров. А числу пустующих кабинетов не было конца. В общем, хоть на ночь оставайся. Конечно, удобства тут отсутствовали. Едва можно было найти на чем посидеть. На влажном и холодном полу не сядешь, если только не захочешь заработать простуду. Приходилось стоять. Но большинство людей с пустыми руками не приходили. Кто-то принес с собой постель, кто-то сменную одежду, а кто-то еду. В общем, все необходимое, чтобы выжить в суровых условиях. Видимо, они планировали остаться здесь надолго, если понадобиться. А чеченцы этому уже научены. К счастью ли, к несчастью ли?

Одно радовало — работало электричество. Благодаря ему, сюда и спустили по лифту (работающий лифт? — удивился я) тех, кто находился на катафалках и инвалидных креслах. В коридоре горели только две лампочки. Из всех остальных патронов лампочки были выкручены. Думаю, и эти две закрутили только сейчас. Вряд ли здесь оставили бы две работающие лампочки. Чеченцы обычно присваивают все, что плохо лежит.

— Интересно, как долго будет продолжаться эта бомбежка? — спросил Казбек, не обращаясь ни к кому конкретно. Из своего нового прошлого я вспомнил, что он приехал в Грозный недавно. До этого он находился в Волгограде. Следовательно, он не прошел через все то, через что прошел я.

— Боюсь, это затянется надолго, — проговорил я.

Снаружи послышался чей-то отчаянный и переполненный болью крик. Он становился все ближе и ближе, пока мы все не увидели его обладателя. В бомбоубежище спустилась женщина с окровавленным лицом. Все ее платье было в пятнах крови. Люди стали подходить к ней и успокаивать ее. Но та была в истерике, и продолжала кричать. Сначала я подумал, что она поранилась и ей больно. Как выяснилось из ее причитаний, на ее глазах умерла ее дочь. Ее ли собственная эта кровь, или ее погибшей дочери, я так и не понял.

Женщину еще долго пытались успокоить. Вокруг нее суетились врачи, которых, на благо, здесь было полно. От ее криков и причитаний всем стало неспокойно. Дети присоединились к ней и тоже заплакали.

Люди принялись оживленно ругать российскую власть, перекрикивая взрывы. Кто-то ругал и боевиков, напавших на Дагестан, но их было единицы.

Я в это время думал о том, чтобы выбраться отсюда. В смысле, из этого мира. Вернуться назад в прошлое и все изменить. Я бы сделал это прямо сейчас. Но у меня не было конкретного плана о том, ЧТО можно изменить. Сколько раз я делал ошибки? Один раз я стал боевиком, и чуть было не погиб. А сейчас в опасности был не только я. Своим вмешательством в прошлое я втянул в войну Ингушетию. Что на этот раз я сделаю неправильно? Втяну в войну весь мир? Стану причиной третьей мировой войны? Что бы я ни делал, все становилось только хуже.

По этой причине я никак не решался на путешествие во времени. С другой стороны, здесь меня ничего не держит. Этот мир для меня чужд, опасен и непредсказуем. Я мог погибнуть в любой момент. Так что надо выбираться отсюда, так или иначе. Но с чего начать?

Вчера у меня возникла идея написать письмо Ельцину. Когда я в своей предыдущей жизни изучал историю, я много узнал про биографию Ельцина. Я знал о нем практические все то, что знал о Дудаеве и Яндарбиеве. Знал, куда можно отправить письмо. Одно но. Его прошлое могло измениться так же, как изменилось прошлое в общем. Мне опять придется найти интернет и изучать биографию Ельцина? В данный момент об интернете можно забыть. Я мог вернуться к вчерашнему вечеру, чтобы покопаться в интернете, в поисках нужной мне информации.

На улице прогремел мощный взрыв, который здорово нас всех тряхнул. С потолка посыпалась штукатурка. Свет погас. Все погрузилось во тьму. Люди засуетились. Послышался детский плач. Кто-то включил фонарь и обвел лучом всех, пока не убедился, что все целы. Больше взрывов не последовало. По крайней мере над нами.

Кто-то принес свечки и зажег их.

Я решил действовать. Долго тут оставаться нельзя. Если я поранюсь, то с путешествием во времени возникнет проблема. А если погибну — мне уже ничего не поможет.

Я закрыл глаза и представил тропу.

Как только появилось чувство бесконечности, моя голова закружилась. Я открыл глаза. Головокружение прошло. Стоило опять закрыть глаза и вызвать образ тропы, голова опять начинала кружиться.

Этого еще не хватало. Почему сейчас? Я еще не успел сдвинуть время ни на миг, а у меня уже начались признаки временн`ой болезни. Нет. Я не могу здесь оставаться. Надо хорошенько постараться.

Наверху раздался грохот. В конце коридора сверху что-то обрушилось, проломав потолок. Прогремел мощный взрыв. Коридор охватило пламя огня. Оно тут же было потушено посыпавшимися сверху огромными кусками плит. На наших глазах засыпало двух человек, которые как раз стояли в том месте. Взрывная волна сбила многих с ног. Свечки опрокинулись, и вновь все погрузилось во тьму. Везде стояла пыль, поднятая взрывом. С потолка, из образовавшихся трещин, на нас посыпалась пыль. Грохот наверху продолжался. Здание ходило ходуном. Еще чуть-чуть, и оно развалится подобно карточному дому. Похоже, бомбоубежище из этого полуподвального этажа было никчемным.

Все были напряжены и испуганы. На их фоне я выглядел неестественно, потому что стоял в сторонке с закрытыми глазами, упершись о стенку. Увидь меня кто в этот момент, решил бы, что я под кайфом. Я старался отвлечься от всего и попытаться сдвинуть время с мертвой точки. При данных обстоятельствах сделать это ну никак не удавалось. Сердце билось в груди как бешеное, мозг отдавал приказ телу: бежать, бежать, бежать! А у меня были совсем другие планы.

Грохот над бомбоубежищем усиливался. Похоже, здание начинало разваливаться. Либо все обрушится на нас, либо мы окажемся в ловушке, засыпанные сверху. Этого я опасался больше всего. Я с детства боялся замкнутого пространства. Лучше умереть, чем оказаться заживо погребенным.

Все операции, которые я проделывал, чтобы управлять временем, я выполнял очень осторожно и медленно, чтобы, чего доброго, не потерять сознание. Чем сильнее я сопротивлялся потоку времени, тем слабее себя чувствовал. Чувство бесконечности и давления при этом усиливалось. Причем, так сильно, как никогда прежде. Или мне так казалось из-за возникающей слабости.

На какое-то время я забылся, меня засасывало в какую-то пучину. Не знаю, сколько времени я так пробыл. Может всего секунду, а может больше. Я резко пришел в себя и открыл глаза.

Время остановилось. Люди с ужасом на лице застыли на месте. В воздухе повисли куски плит, штукатурки и пыли. Казбек держал тетю за локоть, словно мог защитить ее от падающих плит.

Я тоже замер, как и все. Попытка сделать движение ни к чему не привела. Мое тело словно было не моим. Я будто стал сторонним наблюдателем. Пропали всякие ощущения. До того, как время остановилось, мое сердце билось в груди как бешенное. А сейчас я не чувствовал никакого сердцебиения.

Мне уже один раз удалось остановить время. Это было в то время, когда я отправился в прошлое, к Седе. Еще мне это почти удалось на мосту, когда мы оказались под бомбежкой. Пробовать двигаться в остановившемся времени не имеет смысла. Я это понял еще тогда. Допустим, если бы я мог двигаться, что бы я сделал? Вывел бы всех людей из бомбоубежища, пока они "зависли"? И куда бы я их вывел? На улицу, прямо под падающими бомбами? Или стал бы искать другое "бомбоубежище"?

Мне удалось остановить время, и одно это хорошо. Теперь надо прокрутить его назад. Конкретного плана я еще не придумал. Основная идея — отправиться в прошлое и написать третье письмо. О содержании письма я решу как-нибудь на месте. Главное — выбраться отсюда.

Я двинулся назад по тропе. Опять же, медленно и осторожно. Глаза на этот раз я не закрыл, поэтому видел, как все кругом пошло в обратном направлении. Очень медленно. Куски плит, штукатурки и пыль поднимались вверх.

Стоило мне ускорить темп времени, как я снова чувствовал головокружение. Это меня не остановило. Я двигался по тропе все быстрее и быстрее. Упавшие свечки встали на свое место и сами зажглись. Клубы пыли и дыма уплыли в конец коридора. Возникло пламя огня, которое быстро сжалось и вскоре совсем исчезло. На том месте, где прогремел взрыв, куски плит взмыли вверх и потолок принял свой первоначальный вид.

В глазах у меня затуманилось. Все поплыло…