Кровь и грязь

Шатилов Кирилл Алексеевич

История, начавшаяся с таинственных злоключений Уилфрида Гревила, торговца тканями из средневекового графства Уэссекс, постепенно разрастается в эпическую сагу…

Замок Вайла’тун с прилегающими к нему поселениями отделен от остального мира непреодолимой стремниной реки Бехемы с юга и Пограничьем, обширнейшим лесом, населенным дикими племенами рыжеволосых дикарей, с севера. В надежно оберегаемых придворными писарями летописях говорится о том, что где-то за Бехемой и Пограничьем обитают и другие народы, но простым людям знать об этом ни к чему. Да у них и без того повседневных забот хватает…

В этом мире нет места колдовству, феям и драконам, но жизнь персонажей наполнена удивительными событиями. Если приглядеться к ней повнимательнее…

 

— Нужно его разбудить, — сказал где-то в темноте далекий незнакомый голос. — Он должен об этом узнать, обязан…

Ему возразили, однако Тэрл не расслышал слов.

Он почувствовал свое тело, слабое и усталое, которое не только не хотело отзываться на настоятельные приказы проснувшегося сознания пошевелить рукой или ногой, но даже поднять предательски отяжелевшие веки. Такого с ним еще не случалось. И не только потому, что, если не считать отрубленного пальца, он никогда не переживал последствий тяжелых ранений. До сих пор он имел все основания считать, что сохраняет полную власть над своим телом, даже когда расслабляет его, чтобы не мешать движениям осознанной мыслью.

Между тем спорщики заговорили громче, и Тэрл узнал хриплый голос Струна.

— Эти известия добьют его! Ты в своем уме? Мне бы не хотелось…

Чего именно Струну не хотелось, так и осталось для его собеседника загадкой. Тэрл наконец нашел в себе силы приоткрыть спекшиеся губы и вяло напомнить:

— Рано еще меня хоронить. Что приключилось?

Прежде чем ответить, Струн поспешил поднести ему чашку с тепловатой водой. Тэрл сделал жадный глоток и закашлялся. Облизывая губы, открыл один глаз и увидел на худом лице помощника растерянность.

— На нас напали? — предположил он, напрягаясь всем телом.

Струн молчал, предоставляя слово тому, кто стоял сейчас вне поля зрения Тэрла. Им оказался Йорл, рослый и могучий фолдит из туна Артаима. Если Тэрлу не изменяла память, он был женат на дочери последнего и часто выполнял его поручения в качестве гонца, поскольку сам Артаим был слишком стар для частых отлучек. С круглого шлема на широкие, накрытые бурым плащом плечи Йорла все еще стекали струйки дождя.

— Привет тебе, вита Тэрл. — Он опустился на колено и накрыл ладонью руку раненого.

— Ты ведь не за этим приехал, — излишне резко оборвал его Тэрл, чего никогда не позволил бы себе в иной ситуации. — Какие вести?

— Артаим послал меня пригласить тебя на свой день рождения, который, как ты наверняка помнишь, будет завтра. Жаль, что ты, скорее всего, не сможешь там быть. Но я передам…

— … что ты хотел сказать? — настойчиво потребовал ответа Тэрл, неожиданно сильно сжимая гонцу пальцы. — Ты ведь не за этим меня разбудил.

Только сейчас Йорл спохватился и снял шлем. Потупившись и сдержав тяжелый вздох, произнес:

— По дороге сюда я заехал пригласить кузнеца Кемпли. Он ведь тоже последнее время много чего делал для нас.

— Делал?

Йорл выдержал паузу. Казалось, он вовсе не намерен продолжать, однако настойчивый взгляд аола в конце концов вынудил могучего воина побороть странную робость и нехотя добавить:

— Его больше нет, вита Тэрл. Шеважа побывали там раньше меня. Это я и хотел сказать…

То, чего все ждали, не произошло. Карлик остался спокоен, будто не слышал сказанного. Только глаза его влажно блеснули.

— А остальные? Его семья? — Тэрл увидел перед собой всегда улыбающиеся лица обеих жен Кемпли, троих бравых сыновей и маленькой дочки. — Ты нашел их?

— Нашел, вита Тэрл.

— Я уже послал туда обе наши телеги, — подал голос Струн. — Скоро они все будут здесь, и мы сможем похоронить их по чести.

Чему быть, того не миновать, — пробормотал Тэрл, повторяя последние слова, сказанные ему Кемпли, и встречая удивленный взгляд Йорла. — Он не боялся смерти, но думал, что окажется сильнее ее. — Подумав о чем-то о своем, прибавил: — Так когда, говоришь, это случилось?

— Не знаю точно. Я обнаружил их сегодня на рассвете. Тела лежали по всему торпу. Дикари, похоже, попытались его поджечь, но дождь им помешал. Судя по оставленным в грязи следам, их было не меньше десятка.

— Сколько же я проспал? — спохватился Тэрл, обращаясь к пребывавшему в задумчивости Струну.

— Почитай, всю ночь, со вчерашнего вечера. Мы хотели сами вас разбудить, да Элета не велела. Принести вам что-нибудь поесть?

— Потом. — Тэрл уже чувствовал, как вместе с яростью к нему возвращаются прежние силы. — Где Фейли? Где Мадлох? Они уже знают?

— Мадлох вызвался ехать в торп вместе с телегами, а Фейли сидит с Харлином. Старик плох.

— Неси мои доспехи!

— Но, вита Тэрл…

— Мы и так потеряли по моей вине слишком много времени. — Он с трудом откинул служившую ему одеялом шкуру и через силу сел. — Йорл, поспеши обратно и передай Артаиму мои извинения, поскольку на его празднике я быть в этот раз не смогу. Если же он хочет повидаться, то буду рад встретить его на нашем пиру — вместе с лучшими из его бойцов — возле Мхового источника. А почести павшим отдадим после того, как расправимся с рыжими тварями. Струн, собирай людей! Кто-то должен предупредить остальные туны. Теперь шеважа, попробовав нашей крови, могут объявиться где угодно. На окраины Вайла’туна пришла война. Начинается серьезная песня.

Струн попытался увещевать его, сообщив, что гонцы уже отправлены куда только можно, что на их туне с утра все приведены в боевую готовность, что в сторону Пограничья уже ушли лазутчиками Нэлс и Гилтан и что Тэрлу лучше оставаться в тереме, поскольку с такими ранами, как у него, шутки плохи.

— Если боишься, так и скажи! — отрезал Тэрл, отмахиваясь от протянутых рук и пытаясь самостоятельно подняться с колен на ноги. Это ему не удалось, и Струн все же умудрился подставить плечо. — Вот так-то лучше. А теперь, сынок, принеси-ка мне доспехи.

Струн вверил карлика заботам не ставшего спешить в обратный путь Йорла и бросился выполнять поручение. Доспехи и оружие Тэрла находились тут же, в тереме, в специально отведенной для этого светелке, однако у Струна ушло достаточно времени, чтобы на обратном пути он успел заметить в дверном проеме приближающийся сквозь стену дождя скорбный обоз. Таффи уже был тут как тут и, размахивая руками, кричал:

— Везут! Везут!

В понуро бредущей впереди телег фигуре Струн узнал Мадлоха. Вид арбалетчика был слишком красноречив, чтобы рассеять последние надежды. Обоз остановился перед теремом прямо под дождем, и его сразу же обступили сбежавшиеся ото всюду фолдиты. Забыв, куда нужно идти, и затаив дыхание, Струн наблюдал, как мужчины на удивление осторожно снимают с телег и несут под навес амбара завернутые в мокрую мешковину тюки. Тэрл был прав: Струну стало страшно. К гибели виггеров в Пограничье еще можно было привыкнуть. Они отправлялись туда выполнять свой долг, и все знали, что такова цена безопасности Вайла’туна. Сейчас же все было по-другому. Убиты мирные вабоны, беззащитные женщины и дети, убиты не где-нибудь на заставе, куда бы их никто не пустил, а под крышей собственного дома, где им никто не имел права угрожать. И не угрожал. А пришел и перебил всех до одного, как лиса в курятнике.

— Пять, — сказал незаметно подошедший Тэрл. Йорл поддерживал его под мышки, как маленького ребенка. Карлик едва стоял на подкашивающихся ногах, но глаза его излучали решимость и даже, как показалось Струну, веселый задор. — Ты видишь? Их пять! — повторил он.

Ни Струн, ни Йорл не поняли, что он имеет в виду, однако возникший в это мгновение на пороге Мадлох, сам того не ведая, раскрыл смысл загадки.

— Кузнеца не нашли, — начал он и был прерван душераздирающим женским воплем: это старуха-мать признала в одном из бездыханных тел свою дочь, жену Кемпли. Покосившись через плечо, Мадлох откашлялся и продолжал: — Меньшой его дочки тоже нигде не оказалось. Мы перерыли все. Обеих его жен нападавшие зарубили в доме. Двоих младших сыновей, похоже, зарезали еще во сне. Старший успел оказать сопротивление, но дикарей было слишком много, и малец не справился. Судя по крови на его клинке, он тоже задал им хорошего жару, однако всех своих убитых — а таковые явно были — шеважа утащили с собой.

— Думаешь, Кемпли с дочкой попали к ним в плен? — спросил Тэрл, выдергивая из рук Струна кольчугу и пытаясь продеть в нее голову.

Мадлох пожал плечами:

— Надеюсь, конечно, что им обоим удалось бежать во время нападения, но на Кемпли это не похоже.

— Да уж кто-кто, а он первым бы пал за свое семейство, выпади ему такая возможность. Видать, не выпала. Вот только почему? Что-то мне прежде не приходилось слышать, чтобы шеважа брали кого-нибудь из наших в плен. Ты как сам-то считаешь?

Не торопясь с ответом, Мадлох повесил промокший плащ на крюк в стене и расправил пятерней слипшиеся на лбу пряди, всем своим видом давая понять, что задачу выполнил и в ближайшее время идти обратно под дождь не собирается. Его меланхоличное спокойствие крайне порадовало Струна, чего нельзя было сказать про настойчиво сражающегося с кольчугой Тэрла.

— Ты что, не собираешься идти по следу этих рыжих тварей, Мадлох?

— А ты как будто не знаешь, куда этот след ведет? Даже если бы дождь не смешал его с грязью. От торпа Кемпли до леса рукой подать. А в лесу, Тэрл, мы для них по-прежнему дичь, не забывай. И если уж хочешь знать мое мнение, то я думаю, Кемпли все еще жив и может еще нас с тобой пережить, если не будет делать глупостей.

— Ты это о чем? — оторопело заморгал из-под поспешно нахлобученного шлема Тэрл.

— Пока тела заворачивали и грузили на телеги, — сказал Мадлох, демонстративно покашливая и хлюпая носом, — я заглянул в кузницу Кемпли.

— И что же ты там нашел? — навострил уши Тэрл.

— Лучше спроси, чего я там не нашел. — Арбалетчик отстегнул от пояса жестяную флягу и сделал из нее несколько неторопливых глотков. — А я тебе отвечу: многих инструментов. Ни одного молота, ни щипцов.

— Может, он пустил их в ход?

— Ага, пустил! Вместе с мехами. И наковальней.

— И наковальней?

— Вот и я про то же. Будешь? — Он протянул флягу Тэрлу, но тот благоразумно послушался негодующего шепота Струна и мотнул головой: — Тем лучше. Полагаю, ты уже и сам понимаешь, к чему я клоню.

— Им понадобился кузнец!

— Ты читаешь мои мысли. Скорее всего. А что касается дочки…

— … то ее используют как заложницу, чтобы Кемпли не сбежал или не убил сам себя.

— Очень похоже на правду, не так ли? — Фляга вернулась на пояс Мадлоха. — Признаться, я не ожидал от шеважа столь разумных поступков. Раньше они отличались тем, что тупо уничтожали все на своем пути. Интересно, что у них там изменилось?

— Возможно, к власти пришел умный вождь, — предположил Тэрл. К счастью для Струна, он уже не так оголтело рвался в бой, а вместо этого задумчиво проверял твердым ребром ладони прочность своего круглого щита. — Не случайно же они сумели разгадать тайну огня. Видать, теперь им заодно надоело пользоваться нашим железным оружием, и они решили ковать собственное. Выходит, все еще сложнее, чем я думал. И куда опаснее.

— Кемпли им не заполучить, — возмутился Йорл.

— Они его уже заполучили. Если мы правы в своих догадках, то ему хочешь не хочешь, а придется на них пахать. Другой вопрос, будет ли он стараться для них и делать все по науке, как обычно, или станет допускать ошибки, чтобы мечи быстрее тупились, а доспехи трескались при первом же ударе. Во всяком случае, небольшой запас времени у нас, возможно, еще есть. Но жизнь дочери, думаю, ему все же покажется важнее, так что скоро многих дикарей мы так просто, как раньше, в открытом бою не покрошим. Бедняга Кемпли… Мадлох, куда ты?

Арбалетчик, до сих пор пребывавший после выпитого из фляги в легкой меланхолии, сорвал с крюка плащ и устремился на улицу. Окрик Тэрла застал его уже под дождем. Оглянувшись, он неопределенно развел руками и ответил, сплевывая дождевую воду:

— Теперь дикарям понадобится железо, Тэрл. Кстати, не одолжишь мне своего жеребчика? Верну в целости и сохранности.

— Куда он? — не понял Струн, когда Мадлох, заручившись утвердительным кивком карлика, побежал по лужам к конюшне.

— Туго же ты соображаешь, братец. На шахту, разумеется. Следующий удар шеважа должны нанести именно по ней. Ведь кузнец без железа, что девка без мужа. Если только они не нашли залежи прямо в Пограничье, в чем я сильно сомневаюсь. Мадлох хотя бы успеет предупредить охрану.

Выпалив все это на одном дыхании, Тэрл сообразил, что остался без коня и, следовательно, вынужден сидеть на месте. О том, чтобы преследовать шеважа в пешем строю, не могло быть и речи. Правда, от поддержки Йорла он с грехом пополам избавился, однако на ногах стоял по-прежнему нетвердо и искал глазами, обо что опереться. Струн хотел было передать ему дубинку да вовремя спохватился и вместо нее вложил в здоровую руку молотило — шест в два с лишним карликовых роста, на одном конце которого болталась привязанная прочной веревкой толстая дубовая палка в локоть длиной. Тэрл хмыкнул, но сунул шест под мышку и воспользовался им как костылем.

Доковыляв через дождь до подавленно молчавшей толпы собравшихся под навесом амбара односельчан, он хмуро взглянул на изуродованные глубокими ранами тела и поднял глаза к крыше, по которой стучали бесконечно тоскливые капли.

— Их мы уже не вернем, — начал он, не зная, что говорить дальше, но понимая, что говорить должен. — Мы их не сберегли, но можем сберечь других. Отныне пусть все имеют при себе оружие, — перехватив восторженный взгляд Таффи, утвердительно кивнул. — И сохраняют бдительность. Хотя вероятность нападения шеважа на наш тун мала, мы должны быть готовы. Скоро возвратятся Нэлс с Гилтаном, и мы, наверное, будем знать о перемещениях врага больше. Пока же мы предполагаем, что следующей целью может оказаться шахта, где добывают руду. Наш друг Мадлох уже отправился туда с предупреждением. Мы также предполагаем, что Кемпли и его дочь живы и попали в плен к лесным дикарям.

В толпе послышались гневные восклицания, сменившиеся громкими призывами немедленно пуститься в погоню. Тэрл поднял руку, требуя спокойствия:

— Мы можем попытаться отыскать их в Пограничье, но шансы на успех невелики. А если мы ошибаемся, и шеважа рыщут где-то по соседству, то уход из туна большинства мужчин подвергнет опасности наших женщин и детей. Если б их хотели убить, то давно бы уже убили. Если же дикарям, как мы думаем, понадобился умелый кузнец — судьба Кемпли в его собственных руках. Йорл, почему ты еще здесь? Не мешкай, возвращайся к Артаиму и передай ему, чтобы он сам принял решение, стоит ли слать гонца в замок. Я считаю, что стоит. Немало тамошних эльгяр засиделись без дела. Пусть разомнут кости и прочешут хотя бы опушку леса. И не забудь про рудник. Ступай живее. Здесь ты нам не нужен, дружище.

Струн приятельски подтолкнул Йорла локтем, и тот, кивнув, поспешил к своему не расседланному рысаку, уже тянувшему умную морду ему навстречу из-за створ конюшни.

Тэрл отдал необходимые распоряжения о подготовке к похоронам, и несколько мужчин, вооружившись лопатами и хмуро поглядывая на беспросветное небо, отправились на деревенское кладбище рыть могилы. Другие снова взвалили на плечи страшную ношу и перенесли тела внутрь амбара, где, возглавляемые Элетой, уже суетились с ведрами и тряпками наиболее стойкие женщины, которым предстояло омыть и подготовить погибших к скорому вознесению в обитель Квалу. Ближайшие родственники стекались к избе убитой горем старухи-матери, готовясь к поминальной трапезе, которая должна была последовать сразу за обрядом захоронения.

В отличие от жителей Вайла’туна, которые всячески подчеркивали свою обособленность и независимость, фолдиты одного туна считали себя чуть ли не единой семьей, которой, собственно, и являлись не только по духу, но и по рождению. Давным-давно в этих окраинных местах было принято селиться семьями. Со временем браки с соседями привели к тому, что торны, в которых рождалось больше девочек, уходивших по традиции жить к мужьям, хирели и исчезали с лица земли, тогда как остальные, получая приток свежей крови, разрастались и постепенно обретали облик нынешних тунов. Так, под началом Тэрла сегодня находилось примерно три равновеликих семейства, насчитывавших по два-три поколения.

Покойный дядя, большой любитель древностей и сторонник порядка во всем, в один прекрасный день озаботился поиском корней своего рода и в конце концов докопался до имен родоначальников всех трех ветвей этого путаного генеалогического древа. Ими, как и следовало ожидать, оказались три брата — Тангай, Овин и Кентигерн. Легендарный герой Лаирт, но его расчетам, с которыми соглашался и его старый приятель Харлин, был прямым потомком Тангая. Тэрлу же и его родственникам далеким пращуром приходился младший из братьев — Кентигерн. Разумеется, поскольку у всех троих был общий отец, имя которого почему-то не сохранилось не только ни в одной хронике, но и в устных преданиях, изысканиями дяди можно было с чистой совестью пренебречь и считать вообще всех вабонов своими сестрами и братьями. И все же Тэрлу грело душу сознание того, что он не один такой на белом свете, что и до него в их роду были низкорослые крепыши, добивавшиеся славы и почета трудовыми и ратными подвигами. Включая самого Кентигерна, который остался в памяти благодарных потомков как храбрый воин, сумевший однажды голыми руками побороть дикого лесного медведя, будучи в несколько раз меньше его ростом и весом. Как ему это удалось, история умалчивала, однако в роду Тэрла из поколения в поколение передавался сломанный клык чудовищного хищника.

Элета, целительная помощь которой, к сожалению, никому не понадобилась, вышла из амбара последней. Заметив нерешительно застывшего с молотилом под мышкой Тэрла, она молча взяла его под здоровую руку и настойчиво повела обратно в терем. Он не стал сопротивляться и был в душе даже рад уважительной причине остаться наедине с собой и своими сумбурными мыслями.

Тэрл покорно прилег на шкуры и задумчиво смотрел, как женщина снова готовит отвар.

— Не дергает? — спросила она, кивая на перевязанное плечо.

— Еще как! — усмехнулся Тэрл. — Будто старого друга встретил.

— Это хорошо. Значит, заживает. Если будете меня слушать, пить и спать побольше, глядишь, дня через два-три повязку снимем. — Она передала ему чашку с отваром, не имевшим, казалось, ни вкуса, ни запаха. — Вам повезло, что лезвие не было отравлено. Это вас в Вайла’туне так угораздило?

Кто-то уже намекал ему сегодня на отравленное оружие. Тогда он ничего не ответил.

— Мир не без добрых людей, Элета. — Тэрл ощущал, как вместе с отваром в него вливается бодрость и сила. — Тем более когда дело касается денег.

Ему совершенно не хотелось делиться с целительницей правдой о случившемся. Элета поняла его по-своему.

— И куда только смотрит стража! Еще совсем недавно даже рыночная площадь считалась вполне безопасным местом. Неужели так быстро падают нравы?

«Знала бы она, насколько низко они уже пали», — подумал Тэрл, щурясь на пламя факела над ложем. Приятное тепло растекалось по всему телу, веки тяжелели. Стража… Стража смотрит в рот тому, кто ей платит. Раньше на ее содержание шла часть гафола. Виггеры это понимали и чувствовали свой долг перед простым людом. Теперь гафол уходит прямиком в казну, а стража оказывается как бы на довольствии замка, хотя деньги-то те же самые. Пока мало кто это замечает, но Тэрл на то и аол, чтобы видеть дальше других. Если так пойдет и впредь, очень скоро вабоны окажутся меж двух огней: лесными дикарями и выкормышами Ракли. Что до самого Тэрла, то для него это будущее уже настало…

Аол уступил умиротворяющему действию отвара и закрыл глаза. Он чувствовал на себе сострадающий взгляд целительницы и не испытывал неловкости оттого, что она видит его таким покорным и усталым.

Когда он погрузился в сон, сопровождаемый шумом не желавшего прекращаться дождя, Элета расправила шкуру, служившую раненому одеялом, и поднялась с колен. Оглянувшись, она заметила притаившегося у дверей Струна. Струн, как и большинство односельчан, испытывал перед целительницей суеверную робость и старался не вмешиваться в ее дела.

Элета поманила его к себе.

— Дай Тэрлу выспаться, — тихо сказала она, заглядывая в душу Струна своими прозрачно-голубыми глазами и разглаживая на груди по-девичьи тугую косу. — Пусть спит, сколько сможет: хоть до обеда, хоть до ужина.

— А как же похороны? Без аола ведь нельзя…

— Я дала ему отвар, который погружает в крепкий, живительный сон. Ты сам видел его рану, Струн. Она слишком серьезная, да и крови он потерял немало. Мне думается, что для всех нас лучше иметь аола спящего, чем аола мертвого. Семья Кемпли это поймет.

С чувством выполненного долга она откинула косу за спину и, расправив плечи, оставила Струна наедине с раненым. Здесь она тоже сделала что могла.

Нескончаемый ливень не смущал Элету. Точнее, он относился к тем вещам, которых она за свою долгую жизнь научилась просто не замечать. Равно как и поднявшийся промозглый ветер, прогнавший с улицы даже такого любителя приключений, как Таффи. Правда, мальчишка, скорее всего, где-то здесь, прячется и наблюдает. Не зря же сам аол призвал его к бдительности.

Отойдя от терема, Элета моментально промокла до нитки, несмотря на длинный кожаный плащ с капюшоном. Собственно, плащ, вероятно, промок еще накануне, когда ее оторвали от домашних забот и позвали спасать Тэрла. Лечение было тем искусством, за которое односельчане уважали и побаивались ее. Главным образом ей приходилось исцелять их обычные недуги, связанные с болезнями и старостью, которая, словно испугавшись трав и притираний, отступила от самой Элеты. Раны фолдиты получали значительно реже, разве что по оплошности, и она справлялась с ними со всеми, прикладывая соответствующие примочки, готовя отвары и мази и внушая необходимость целительного сна и покоя. Одним словом, делая то, чему научилась у своего давным-давно принявшего лютую смерть тайного мужа.

Элета обогнула плетень, окружавший терем, и заметила на крыльце соседней избы неподвижную фигуру одного из незваных гостей аола, хромого воина по имени Фейли. Тот тоже заметил одинокую путницу и приветствовал ее легким поклоном. Стоя под навесом, он как будто даже наслаждался ненастьем, жуя бодрящий корень хотома, ягодного куста, алые плоды которого делаются съедобными только с наступлением настоящих зимних холодов.

— Как ваш друг? — поинтересовалась целительница, вспоминая тщедушного старика, которого оставила еще вчера мирно спящим под бдительным оком двух сиделок.

— Полагаю, что лучше. — Фейли надкусил корень, поморщился и сплюнул. — Не хотите нас проведать?

— Зайду, только попозже.

— Что там был за шум, не знаете? Мы слышали чьи-то крики, как нам показалось.

— Вам не показалось. — Она смахнула с бровей назойливые капли, не боясь, что собеседник примет их за слезы. — Привезли семью Кемпли…

— Так я и предполагал… А Тэрл где?

— Я дала ему снотворного и велела Струну никого к нему не пускать.

— Он плох?

— Не слышала, чтобы от таких ран умирали, но можно лишиться руки. Едва ли кому понравится подобный исход. Не ходи к нему пока, дай выспаться и прийти в себя.

Фейли понимающе кивнул и посмотрел вслед неторопливо удаляющейся целительнице.

Элета ощущала на себе его тяжелый взгляд до самого порога свой избы. Она не любила, когда на нее так смотрели, а хромой приятель Тэрла не нравился ей вовсе. В нем было нечто, напоминавшее ей стародавнее время, когда вот такие же, как он, сухие, безупречные и бесчувственные воины на лошадях за одну ночь прочесали весь Вайла’тун и без малейшего зазрения совести уничтожили всех лесных дикарей, что жили тогда разрозненными горстками среди вабонов в качестве пленников, а точнее, помощников по хозяйству. Шеважа не были вооружены и не могли оказать сопротивления. Многие из них, даже окажись у них в руках оружие, не подняли бы его против убийц, поскольку сжились с вабонами и сами не хотели возвращаться в Пограничье, однако приказ Ракли не оставлял выбора ни им, ни воинам, ни пытавшимся было возмущаться фолдитам. В числе остальных в тот страшный день погиб и безобидный слуга самой Элеты, ставший со временем ее учителем и тайным мужем. Она не могла даже оплакать его, не вызвав опасных подозрений со стороны людей Ракли, да и со стороны послушных любым приходившим из замка приказам односельчан.

С тех пор многое изменилось, фолдиты сделались не такими наивными, какими были раньше, чему в немалой степени способствовал тот же Тэрл с его горьким опытом службы в замке, однако это вовсе не означало, что кому-нибудь из них стоит довериться. Элета всегда жила одна и привыкла не испытывать потребности в общении, а тем более — в том, чтоб излить душу. Во всяком случае то, что от нее осталось…

Отворив скрипучую дверь, она зашла в темные, сырые сени и, прежде чем запереться на крючок, по привычке глянула сквозь щель назад. Крыльцо было пустым. За ней никто не наблюдал.

В единственном, кроме сеней, помещении было сумеречно. Свет хмурого дня неохотно проникал в маленькие окна. Только остававшийся без присмотра очаг посреди комнаты скупо дарил тепло и уют.

Элета с облегчением повесила мокрый плащ на деревянный гвоздь и прошла в глубь комнаты. Наклонилась, чтобы подбросить в жадные языки пламени побольше хворосту, и опешила: кто-то проделал это за нее. Выпрямившись, испуганная целительница втянула носом воздух. Так и есть: приученные распознавать ароматы трав ноздри безошибочно уловили чужой запах. В избе кто-то был.

Она быстро осмотрелась. Сундук, низенькая кровать, полки с коробками вдоль стен, связки сухих трав и кореньев под потолком, старый стол, вокруг которого вместо стульев стояли три обыкновенных пня. В доме не было даже чердака, куда обычно складывали старые и ненужные вещи, поэтому все это барахло лежало и висело здесь же, по углам да по стенам.

— Кто тут есть? Выходи! — прерывающимся от страха голосом крикнула Элета, никого по-прежнему не видя, но чувствуя, что не одна.

В ответ у дальней стены зашевелился тюк недавно выстиранных тряпок, которые она собиралась употребить на повязки, еще не догадываясь, что они могут понадобиться так скоро. Из-под тюка осторожно появилась вихрастая копна темно-рыжих волос и мохнатая сутулая спина. «Шеважа!» — промелькнуло в голове. Страх, однако, не помешал Элете обратить внимание на то, что волосы и шкура у дикаря совершенно сухие.

Когда следом за огненной шевелюрой показалась смущенно улыбающаяся бородатая физиономия, широкие плечи, могучая грудь, обтянутая грубой меховой курткой, и длинные волосатые руки, заканчивающиеся внушительными кулачищами, испуг, как ни странно, сменился изумлением, перешедшим в радостное возбуждение.

— Гури! — Пораженная женщина всплеснула руками. — Ты?! Откуда? Зачем?

Она стояла, не решаясь приблизиться к мохнатому силачу. Тогда он сам сделал шаг ей навстречу и осторожно обнял за талию.

— Здравствуй, мама.

От него пахло лесом, грибами и… почти забытым прошлым. Так пах его покойный отец, образ которого как нарочно возник перед ней по пути сюда. Тот же голос, с трудом произносящий сложные слова. Гури, ее Гури! Ее сын вернулся! Надолго ли?..

— Что ты тут делаешь? — Она с усилием оттолкнула его и поспешила к входной двери. Остановилась, вспомнив, что надежно заперла ее за крючок. Обернулась. — Тебе нельзя здесь быть. За вами охотятся.

— Знаю. — Силач присел возле очага на корточки и втянул голову в плечи. — Я пришел предупредить.

Элета поняла, что он хочет сказать, и протестующе замотала головой. Говорить сейчас об этом было выше ее сил.

— Поешь чего-нибудь.

Она торопливо высыпала в подвернувшийся под руку котелок пшена из берестяного короба, плеснула туда же молока и подвесила котелок на железный крюк над очагом. Под покрывалом на столе обнаружились черствые, но вполне съедобные буханки хлеба.

— Да не надо, мама, я не голоден.

— Расскажи это кому-нибудь другому! Садись!

Сколько же она не видела его? Две зимы? Три? Последнее время он мало менялся внешне, всякий раз приятно удивляя ее белизной крепких зубов и отсутствием седины. А то она сама не знала, какие травы используют шеважа, чтобы поддерживать в себе жизненные силы. Как будто не отец Гури научил ее почти всему тому, что она превратила в искусство целительства, значительно превосходящее навыки, которыми обладали некоторые вабоны, считавшиеся лекарями. Когда Гури родился — в лесу, втайне от всех, кроме самого счастливого на свете отца, — Элета была еще совсем молода. Выходит, ему сейчас никак не меньше пятидесяти зим. Совсем уже взрослый! По меркам вабонов, еще несколько зим, и его можно записывать в старики. Но шеважа живут дольше, чем они. Если только их не убивают раньше срока.

Гури буркнул что-то себе под нос, однако за стол все же сел. Поелозил на пне. С усилием отломил кусок буханки и стал жадно жевать, поглядывая на мать. Та сняла со стены кусок вяленого мяса и положила перед ним на железную тарелку. В руке Гури появился устрашающий нож с широченным лезвием. Элета не спрашивала, откуда у него подобное оружие. Не знавшие способов обработки железа шеважа обычно отбирали все, что могло им пригодиться, у поверженных врагов. Элета не хотела думать, что ее сын тоже обирает трупы своих сородичей. Нож, как в масло, вошел в мясо и легко отрезал длинный шмат.

— Вкусно, — сказал Гури, облизывая блестящие от жира губы и смахивая с бороды крошки.

— Так о чем ты пришел меня предупредить? — напомнила Элета.

— Тебе нужно уходить. Иди в замок, прячься там.

— Почему?

— Мы скоро нападем на ваше стойбище.

— Да вы уже напали! — Она спохватилась и перешла на шепот. — Сегодня будут хоронить женщин и детей. Вы с ними тоже воюете?

Гури мотнул головой и почесал бороду. Элета смотрела на сына с вызовом. Не получив ответа, продолжала:

— Уж лучше нам остаться здесь, а вам — напасть на замок. Глядишь, пользы будет больше, а невинной крови — меньше. Что ты на это скажешь?

— Нельзя напасть на замок и оставить за спиной остальных. — Гури выражался примитивным языком, но оттого не менее внятно. — Сначала мы захватим туны, а потом пойдем дальше. Так говорят наши вожди. Тебе надо уходить.

— Твои вожди много о себе мнят! До замка им не добраться, зато на пути они погубят женщин и детей.

— Замок прикрывается ими как щитом, — заметил Гури и добавил: — У тебя горит.

— Что?

— Каша горит. — Он указал на котелок над очагом. — Теперь я и правда хочу есть. В лесу одно только мясо. Скучаю по молоку.

Пока Гури неловко орудовал ложкой, Элета с грустью рассматривала сына и думала. Ей все никак не удавалось понять, почему так произошло. Кто первым начал эту страшную войну на уничтожение одним народом другого и почему ни один властелин замка, ни один лесной вождь не имеют мужества ее прекратить? Сколько еще должно прийти в этот мир горя и боли, прежде чем вернется хотя бы то время, когда шеважа и вабоны худо-бедно жили бок о бок, одни — будучи покорными пленниками, другие — милосердными хозяевами? Пусть шаткое, но все же равновесие. Сегодня о нем можно разве что мечтать. И если бы все зависело от одного человека, она бы пробралась к нему на неприступную скалу, зависшую над стремниной Бехемы, и собственноручно задушила бы или зарезала. Ведь именно из-за него погиб ее муж, а теперь на верную смерть идет единственный сын. Кое-кто ей бы даже наверняка помог. Но чего бы она добилась? Ненависти остальных соплеменников, для которых эта война давно превратилась в бесконечную месть за погибших отцов, братьев и сыновей? Они честны, они выполняют свой скорбный долг, их праведного гнева уже не остановить. Немногие из них способны увидеть первопричины происходящего, зато слишком наглядны последствия. Выжить сможет лишь один народ. Вот только какой ценой?

— Если узнают, что я рассказал тебе о наших замыслах, меня самого убьют, — вздохнул Гури. — Гел не пожалеет своего лучшего лазутчика.

— Гел? Кто это? Новый вождь? — Элета помнила кое-что из прежних рассказов сына, когда тот навещал ее значительно чаще. Тогда они мало занимали ее, словно относились к другой жизни, ей непонятной и неинтересной. Там жил ее сын, но он был свободен в своем выборе. Теперь же все, кроме нее, могли увидеть в нем и в его соплеменниках только лютых врагов, которым было необходимо мстить, мстить до полного их уничтожения. — Это он послал вас убивать женщин и детей?

— Я никого не убивал, — прервал ее Гури. — Я только лазутчик. Но у нас теперь много воинов, и Гел готовится напасть на вас здесь, прямо в вашем стойбище.

— Если твой вождь сошел с ума, это вовсе не значит, что ты должен следовать за ним. — Элета забрала пустую миску и приготовилась залить кипятком сухие сосновые иглы с листьями вербы, растолченные в деревянной чашке — излюбленный напиток ее мужа и сына.

— Нет, — ласково остановил ее Гури. — Лучше холодного молока. — И продолжал: — Гел знает что делает. К клану Тикали недавно примкнул клан Фраки. Одноглазый Зорк, их вождь, умеет повелевать огнем. Мы уже спалили одну из ваших застав и скоро спалим все остальные. Это оказалось очень просто. Ваши воины не умеют защищаться, когда вокруг все горит. Когда закончится этот дождь и крыши ваших домов высохнут, мы пошлем сюда огненные стрелы. Тебе нужно обязательно бежать, мама.

— Но ведь ты родился здесь и сам прекрасно понимаешь, чем все это кончится! — возмутилась Элета. — Погибнут ни в чем не повинные труженики, которые никогда не брали в руки оружие и умеют не сражаться, а обрабатывать землю. По их трупам вы дойдете разве что до стен Малого Вайла’туна, но там вас встретят лучшие войска Ракли и перебьют всех до одного. Я не хочу потерять тебя, — добавила она и посмотрела на сына умоляюще.

— Если ты даже и права, — буркнул Гури, — я ничего не могу сделать. Когда прекратится дождь, мы выступаем. Гел и Зорк отдали приказ. Кроме того, ваши воины не такие уж непобедимые. Знаешь, откуда у меня этот нож? — Он повертел перед собой широким лезвием. — Я нашел его среди оружия, которое мы сняли с убитых илюли… Я хотел сказать, с отряда, который первым пришел на пепелище заставы. Мы перебили их всех. Даже из укрытия не вышли. Теперь мы не боимся ничего.

Элета проглотила горький комок. Как и все вабоны, она слышала о том, что шеважа умудрились несколько дней назад спалить одну из застав, куда Ракли распорядился незамедлительно отправить подкрепление. Теперь она узнала, какая незавидная судьба постигла его храброе войско. И, судя по словам ее сына, это лишь начало.

— Ты так просто об этом говоришь… — пробормотала она. — Ты хоть понимаешь, кого зовешь «илюли»? Они же твои братья. Одумайся!

— И они убивают моих братьев! — поднял мозолистую ладонь Гури, как щитом встречая праведное негодование матери. — На чьей стороне я должен быть? Они убили моего отца. Они нападают на наши стойбища и точно так же убивают наших женщин и детей. Ты о них говоришь, мама?

Элета схватилась за голову и тихо застонала. Нет выхода. Нет правых. Нет виноватых. Война объявлена всем и вся. Война, в которой для нее самой есть только проигравшие. Она уже потеряла мужа. Теперь вот-вот потеряет сына. Если сын чудом останется жив, это будет означать, что погибли те, кого она с детства считала своей семьей: потомки Тангая, Овина и Кентигерна, о которых ей недавно рассказывал Тэрл. Тэрл, который сейчас спит в своем тереме и лишь догадывается об уготованной всем им участи. Она же знает про нее наверняка. Она обязана предупредить его и остальных. И как можно скорее.

Элета поднялась из-за стола. Гури опасливо покосился на нее. На его густой бороде белели молочные капли.

— Ты куда?

— Ты же сам сказал, надо бежать.

Он открыл было рот, вероятно, чтобы возразить, но его прервал лай соседской собаки.

— Сюда идут, — шепнула Элета. — Прячься!

О том, что у нее когда-то был слуга-шеважа, кое-кто из односельчан еще помнил. О том, что с ним она прижила сына, не знал никто. И сейчас было далеко не лучшее время открывать правду.

Гури недолго думая юркнул обратно под тряпичный тюк. Не успел он как следует замаскироваться, как в дверь постучали. Стук был настойчивым и не оставлял сомнений: незваный гость прекрасно осведомлен, что хозяйка дома.

— Кто? — на всякий случай крикнула Элета.

Стук повторился — нетерпеливый и упрямый.

У нее екнуло сердце: добрые соседи так не стучат. Правда, лесные дикари тоже едва ли стали бы утруждать себя стуком. Была еще одна догадка, но проверить ее было нельзя, не открыв.

Во входной двери кроме щелей имелась специальная прорезь, позволявшая увидеть, кто стоит по ту сторону. Если только этот «кто-то» не прячется на корточках.

Элета отдернула домотканую занавеску и приникла к щели.

Непростительная поспешность, которая могла бы стоить ей жизни и уж во всяком случае зрения, окажись на месте мокнущего под дождем Струна коварный враг.

— Элета, это я, отвори, разговор есть, — сказал он, заметив в прорези немигающие глаза целительницы.

— Если ты по делу, что молчишь и не отзываешься?

Настороженный взгляд исчез. Звякнула щеколда запора, и дверь приоткрылась.

Следом за Струном, чуть ли не оттолкнув его плечом, в избу вошел Фейли, до сих пор прятавшийся под окном.

— Где? — с порога начал он, наступая на оробевшую от неожиданности женщину.

Струн невольно поморщился. Ему стало неприятно оттого, что пришлый человек, пусть даже такой знаменитый, каким был в его глазах Фейли, не проявляет ни малейшего пиетета перед положением и возрастом целительницы. Сам он никогда в жизни не посмел бы врываться без спроса в ее дом и сразу припирать к стенке, чуть не хватая за грудки, даже если бы знал наверняка, что она прячет у себя врага. Когда Фейли незадолго до этого примчался к ним в терем и, угрожая разбудить только что задремавшего Тэрла, принялся звать Струна наведаться в дом Элеты, тот сперва решил, что его разыгрывают. Фейли стоял на своем: он видел шеважа, настоящего, рыжеволосого, правда, легковооруженного, который проник в избу их уважаемой целительницы и подозрительно не торопится уходить даже после ее возвращения. Он хотел ее предупредить, когда заговорил с ней на улице, однако передумал, и теперь только утвердился во мнении, что она и шеважа действуют заодно: в противном случае дикарь, прикончив ее, давно двинулся бы дальше или сбежал с награбленным обратно в лес. «Значит, он убил ее и чего-то дожидается», — вслух решил тогда Струн, но Фейли убедил его оставить на время дежурство в изголовье Тэрла и проверить все самим.

Фейли первым подкрался к избе целительницы и некоторое время наблюдал за происходящим внутри через маленькое окошко. Наконец он подал условный сигнал Струну, и тот направился к двери. Он тоже старался не слишком шуметь, однако при его приближении соседская собака, совершенно не учуявшая до того Фейли, все же встревожилась и забрехала. Последовавший за стуком вопрос «Кто?», произнесенный явно живой и лишь слегка взволнованной женщиной, окончательно поверг Струна в смятение. Сейчас он смотрел мимо нее, на веселое пламя очага и стол с остатками скромной трапезы, и не знал, что говорить и куда кидаться. В избе все было как будто тихо и мирно. Какое счастье, что они ошиблись!

Фейли надежд спутника на мирный исход вторжения не разделял. С целительницей он познакомился давно, однако был в туне человеком случайным и верил только тому, что видел. А видел он предостаточно.

— Где шеважа? — повторил он свой вопрос и красноречиво вынул из-за спины короткий меч из тех, которыми оружейники снабжали лучников и арбалетчиков на случай рукопашной. — Не отпирайся, он здесь. Ты разговаривала с ним.

— Что вам от меня надо? — пролепетала Элета и добавила более ровным голосом, приличествующим целительнице: — Как вы смеете?!

— Перекрой-ка выход, — приказал Фейли Струну и осторожно двинулся внутрь избы, где, казалось, не было места, чтобы скрыться. Струн пожал плечами, сделал шаг назад, снова запер дверь за крючок и взял наперевес дубинку, с которой, как и Тэрл, расставался разве что во сне. Элета растерянно взирала на их приготовления и сбивчиво призывала опомниться.

Не обращая на нее ни малейшего внимания, Фейли крадучись вышел в центр избы, осмотрелся, указал Струну концом меча на ворох тряпок у стены и с видом выполненного долга присел на угол сундука. Выдержал паузу. После чего неожиданно для всех присутствующих гортанно выпалил:

— Черра дан са? — Вскочив на ноги и потрясая мечом, Фейли продолжал с хриплой угрозой: — Риза те! Риза те ун гар!

Струн, конечно, не мог похвастаться тем, что хорошо знаком со всеми достоинствами арбалетчика, однако ему даже не приходило в голову, что кто-то из вабонов с таким чувством способен кричать на языке заклятого врага. Он хорошо помнил то время, когда в их туне жили пленники из числа шеважа, но никто из фолдитов вовсе не собирался учить их грубую тарабарщину. Дикари сами были вынуждены понимать своих хозяев и, надо отметить, справлялись с этим вполне сносно.

Между тем все увидели, как ворох тряпок неохотно оживает, рассыпается и на его месте обнаруживается странного вида рыжеволосый человек в меховой шкуре. Струн почему-то прежде всего отметил чудовищный размер его грозно сжатых кулаков, а вовсе не широкое лезвие кинжала, который незнакомец прятал у бедра, как делают шеважа, готовясь вступить в рукопашный поединок. Элета вскрикнула, будто появление дикаря застало ее врасплох, и метнулась к двери. Струн машинально преградил ей путь плечом, не отводя глаз от противника. Заваривший всю эту кашу Фейли, казалось, остался вполне доволен произведенным эффектом и не спешил бросаться в бой. Чутье воина подсказывало, что в одиночку ему с этим шеважа так просто не совладать. Дикарь был загнан в угол и спасаться бегством не спешил, да и не мог. Он молча рассматривал своих врагов и как будто чего-то ждал. Все замерли, храня молчание. Даже Элета, сообразив, что легко отделаться не удастся, застыла на месте, в ужасе отвернувшись от сцены назревающего кровопролития.

Фейли тоже опустил свой короткий меч к бедру и начал обходить стол с дальней от Струна стороны. Двигался он плавно и неторопливо. Струн понял, что в конечном итоге шеважа должен оказаться запертым между ним и Фейли. Тогда уже ему самому предоставлялся выбор, на кого набрасываться первым. В этом отношении Фейли выглядел менее предпочтительно: высокий и крупный, да к тому же успешно скрывающий вынужденную хромоту, он едва ли так просто уступил бы натиску рыжеволосого силача, в то время как Струн производил впечатление неказистого слабака. Во всяком случае, сам Струн сделал бы именно такой выбор. Однако дикарь рассудил иначе.

Когда Фейли приблизился на расстояние вытянутой руки, он резко шагнул вперед и оказался почти за спиной нападающего. В воздухе мелькнул его кулак. К счастью, не тот, которым он сжимал кинжал, потому что в следующее мгновение Струн увидел, как не успевший уклониться Фейли натыкается грудью на стену, до которой он только что не мог бы дотянуться даже при большом желании. Удар был такой силы, что Фейли, судорожно пытаясь сделать вдох, мешком стал сползать по стене на пол.

Если в первый раз удивление Струна языковым способностям Фейли можно было отнести к разряду приятных, то изумление, вызванное более чем наглядной демонстрацией виртуозного искусства, доступного, как он думал прежде, исключительно ближайшим ученикам непобедимого Тэрла, причем в исполнении не кого-нибудь, а какого-то дикаря, заставило его непроизвольно отпрянуть к двери. Правда, в следующее мгновение он уже запрыгивал на пошатнувшийся стол и размахивал дубинкой, спеша упредить дальнейшие действия врага. При этом он все же отдавал себе отчет, что у последнего было достаточно времени, чтобы добить Фейли кинжалом под лопатку. Только он почему-то этого не сделал.

Шеважа на прежнем месте не было. Дубинка просвистела в воздухе, и Струн почувствовал, что стол под ним резко накренился. Дикарь снова без труда перехитрил опытного бойца. «Что же происходит», — подумал Струн, скатываясь на пол и понимая, что больше некому помешать вражескому лазутчику выскочить из западни. Шеважа боялись как воинов жестоких и отчаянных, которые любили и умели идти напролом или, напротив, нападать исподтишка, но никогда они не были особо искусны в рукопашном бою. К тому же, неохотно признал про себя Струн, вскакивая на ноги и оглядываясь, шеважа совершенно точно не умели делать одного — жалеть противников…

Дикарь метнулся к двери, чуть не сбив с ног пронзительно завизжавшую Элету. Следом за ним над головой Струна просвистел тяжелый кинжал, брошенный рукой Фейли, который нашел в себе силы подняться с пола и встать на колени. Кинжал каким-то чудом не задел в последний момент нагнувшую голову целительницу. Не задел он и рыжего беглеца, решившего, вероятно, второпях высадить дверь плечом. Лезвие с чавкающим звуком впилось в деревянный косяк и задрожало, как хвост трясогузки. Удар тела в дверь был настолько мощным, что неминуемо сорвал бы ее с петель, если бы за мгновение до этого другое лезвие не просунулось сквозь щель снаружи и не высвободило крючок. В результате, не встретив ожидаемого сопротивления распахнувшейся перед ним двери, шеважа потерял равновесие и довольно неуклюже полетел кубарем в растекшуюся перед избой лужу. Не успел он подняться, как Струн с облегчением увидел маленькую широкоплечую фигурку, которая стремительно набросилась на беглеца сзади, из-за двери, уселась на него верхом и ловко заломила ему руки за спину.

Тэрл! Откуда он-то здесь взялся? Разве не оставил его Струн крепко спать и набираться столь необходимых ему после ранения сил под теплыми шкурами?

Сбитый с толку Струн, пошатываясь, вышел под дождь и склонился над борющимися в грязи. Шеважа хрипел, плевался и пытался превозмочь невыносимую боль в руке, а Тэрл, без видимых усилий удерживая противника лицом в луже, нашептывал ему на ухо какую-то чушь:

— Лежи спокойно, Гури! И не шуми. Лучше попускай пузыри, а не то сюда сбегутся остальные фолдиты, и тебе придется несладко. Тихо, тихо! Ты же знаешь, что тебе никуда не деться. Уймись! Мы тебя, признаться, не ждали в гости, но уж теперь, будь добр, потерпи наше гостеприимство.

Струн вытаращил глаза. Тэрл разговаривал с шеважа. Разговаривал как со старым знакомым, даже называя его по имени. И что самое невероятное — дикарь как будто понимал его! Он еще некоторое время поупирался и порычал, однако стальная хватка Тэрла оказалась более веским доводом, чем слова, и в конце концов ему пришлось со стоном подчиниться.

Все это заняло несколько мгновений, показавшихся Струну целой вечностью. А потом наступила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием противников да шумом проливного дождя по траве и лужам. Похоже, никто в деревне их драки так и не услышал.

— А теперь мы будем медленно вставать, — продолжал Тэрл, оглядываясь на Струна и хитро ему подмигивая. — Медленно, очень медленно, Гури, чтобы я тебе случайно ничего не сломал.

Чудно было наблюдать за тем, как высокий, крепко сбитый дикарь поднимается на ноги, стараясь не делать лишних движений и морщась от боли, причиняемой ему тем, кто был чуть ли не в два раза ниже и легче его. Только опытный взгляд Струна мог подметить искусный прием, которым Тэрл придерживал вывернутые на излом пальцы шеважа, не позволяя ему ни вырвать руку, ни даже повернуться.

— Вот так уже лучше. — Тэрл развернул пленника лицом к распахнутой двери и подтолкнул вперед. — Пошли. Медленно, не споткнись. Ты же знаешь, как я не люблю делать по-настоящему больно.

Они прошли мимо потрясенного увиденным и тем более услышанным Струна прямо в избу. Грязь канала с их мокрой одежды на пол, однако, похоже, никому до этого не было дела, даже Элете, потерявшей при виде Тэрла дар речи.

Снова запирая за собой дверь на чудом уцелевший крючок, Струн терялся в догадках по поводу того, что все это значит и что теперь будет. Он заметил, что Фейли уже поднялся на ноги и неуверенно стоит, опираясь рукой на край перевернутого стола.

— Мне бы очень не хотелось тебя связывать, — продолжал свой монолог Тэрл, подталкивая шеважа вперед, на центр помещения. — Однако я не знаю, могу ли я тебе по-прежнему доверять, как в былые времена. Что скажешь, Гури? Ты попытаешься еще раз напасть на моих друзей и бежать?

И тут произошло то, что поразило Струна куда сильнее, чем все случившееся до сих пор: шеважа заговорил. Заговорил на языке вабонов, понятно, громко, почти не коверкая слов.

— Вяжи, Тэрл. Если не свяжешь, убегу. Должен бежать. Они поймут, если я попал в плен. Значит, не предал их.

— А что, за тобой могут следить, Гури?

Дикарь кивнул. Поморщился от вызванного этим напряжения в шее. Тэрл сделал ему подсечку и повалил на пол.

— Веревку!

Струн бросил взгляд на целительницу. Та, спохватившись, отыскала и передала ему моток бечевки. Связать поверженному пленнику кисти рук за спиной и щиколотки, да так, чтобы он при всем желании не мог до них дотянуться, было проще простого. Дикарь, которого Тэрл называл Гури, с подавленным видом позволил усадить себя на пень возле опрокинутого стола. Только сейчас аол отпустил его и потер раненую руку. Струн ожидал объяснений. Однако первым нарушил молчание окончательно пришедший в себя после падения Фейли.

— Тэвил! Что все это значит, старина? — начал он, пытаясь поставить стол на ножки. — Ты общаешься с ним так, будто вы два старых приятеля. Объясни-ка поподробнее.

— Это больно долгая история. — Тэрл помог ему здоровой рукой и отошел к окну, на всякий случай проверяя, не следит ли кто за домом со стороны туна. — Струн, — указал он на противоположное окно. — Понаблюдай-ка пока за Пограничьем. Сдается мне, что мой «приятель», как выразился Фейли, здесь не один. Я прав, Гури?

— Один, — буркнул шеважа, сдувая с кончика носа грязную каплю. — Но будут еще.

— Когда? Скоро?

— Меня послали все разведать. Если я не вернусь в срок, ждите гостей.

— А если вернешься?

— Ты меня не отпустишь.

— Отчего же? Ведь ты можешь сказать им, что тут засели вооруженные до зубов бойцы и что сражаться с ними нежелательно.

— Могу, — взгляд шеважа повеселел, и Струн понял, что тот вспоминает, как чуть было не расправился с ними в одиночку.

— Тебя послушают?

— Нет. У нас теперь много людей. Очень много. Клан Тикали и клан Фраки объединились. Мы несем огонь, который спалит ваши дома. Мы убили достаточно ваших воинов и теперь носим их оружие. Мы готовы сражаться с вами.

Видно было, как замечание насчет убитых вабонов отразилось на лице Тэрла глубокими скорбными морщинами. Он словно боролся с самим собой, чтобы не дать волю чувствам и не наказать собеседника за его опрометчивое бахвальство. Борьба закончилась победой: он не шевельнулся и только покосился на своих товарищей, которые слушали их странную беседу, затаив дыхание.

— Но ты же прекрасно знаешь, Гури: даже двух кланов недостаточно, чтобы рассчитывать на покорение Вайла’туна. Вы обречены. Вы погубите нас и себя, но дальше стен, которые мы называем Стреляными, вам не пройти. Неужели твои вожди настолько глупы, что спешат умереть?

— Они не хотят умереть. Они не хотят разрушать сердце вашего стойбища. Они хотят подать пример остальным кланам. С огнем мы опасны для вас, ты знаешь это. Мы разрушим много ваших домов, а потом отойдем обратно в Лес, где вам нас не найти. Но зато нас найдут другие кланы. Гел и Зорк станут большими вождями, великими воинами.

— Ты сказал, Гел? — переспросил Тэрл. — Сын этого, как его звали, Немирда?

— Странно, что ты помнишь, — усмехнулся Гури. — Да, Гел теперь ведет Тикали…

— Какого рожна, Тэрл! — не выдержал вконец раздраженный Фейли. — С каких это пор шеважа заговорили на нашем языке, а я перестал его понимать! Нельзя ли растолковать нам со Струном, кто этот твой рыжий приятель, почему мы не смогли его прикончить и почему, раз уж на то пошло, он не прикончил нас?

Струн согласно кивнул и, посмотрев на отошедшую в темный угол Элету, добавил:

— И почему она прятала его?

Тэрл покачал головой, опускаясь на пень напротив шеважа. Стало заметно, что внешняя бодрость и веселость даются ему через силу. Сейчас он снова стал карликом, которого мучает свежая рана и необходимость отвечать на никчемные вопросы.

— Ты хочешь знать слишком многое, Фейли. Боюсь, я не смогу утолить твою жажду. Но кое-что вы оба вправе узнать, я согласен. Поскольку чуть было не поплатились за неведение. — Он указал здоровой рукой на шеважа. — Перед вами один из лучших воинов леса, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться в жизни. Как вы уже, наверное, поняли, зовут его Гури. Если он захочет, то расскажет о себе сам, а я только могу добавить, что познакомился с ним зим двадцать назад у нашего общего лесного наставника, великого мастера рукопашного боя, имени которого мы оба давали клятву не произносить.

— Ты учился у шеважа?! — присвистнул Фейли.

— Наш наставник не был шеважа. — Тэрл посмотрел на Гури, и Струну показалось, что они обмениваются мыслями. — Не был он и вабоном. Он жил в Пограничье вдвоем с сыном, и те, кто о нем знал, уважали его вне зависимости от принадлежности к тому или иному роду-племени. Он говорил, что учит нас для того, чтобы мы никогда не пользовались полученными у него знаниями.

— Что-то не улавливаю смысла, — признался Фейли.

— Он имел в виду, что мы не должны обращать наши знания друг против друга. Он был странным человеком, но мы верили ему. И никогда не жалели об этом. Кстати, Фейли, ты, быть может, забыл, но однажды, еще будучи на службе у Ракли, мы с тобой встретили его в лесу. Старенький такой, с седой бороденкой и узкими глазами. Не помнишь?

Фейли растерянно пожал плечами. Их с Тэрлом объединяло не одно пережитое вместе приключение, однако никаких безымянных мастеров рукопашного боя он на лесных тропах не встречал. Кроме, разумеется, самого Тэрла.

— Ладно, не помнишь и не помнишь — не так уж это и важно. Важно то, что, увы, мы оказались плохими учениками. Сегодня наши пути встретились, и мы не смогли разойтись миром.

— По-видимому, если бы вы разошлись миром, я бы сейчас лежал убитым, — хмуро заметил Фейли.

— Ты так считаешь? — Тэрл не сдержал усмешки. — Тогда пойди и подбери из лужи нож, который он выронил, когда мне удалось с ним справиться. Этот нож был у него в руках все время, и если бы он захотел, то ни ты, ни Струн, ни Элета не остались бы в живых.

— Почему же он никого из нас не убил?

— Скажи ему, Гури, — обратился Тэрл к примолкшему шеважа.

— Зачем мне убивать тех, кто не может мне помешать?

От его слов на губах Тэрла заиграла улыбка. Струну показалось, что в это мгновение тот стал ближе к посмеивающемуся рыжему дикарю, чем к своим оторопевшим соплеменникам.

— Но послушайте, вита Тэрл, — искренне возмутился он, — разве не тому же искусству вы все эти зимы обучали нас? Почему же я, которого вы обычно хвалите, не сумел оказать ему должного отпора?

— Почему? — Тэрл протянул Струну обе руки. — Посмотри, они отличаются: на одной пять пальцев, на другой — только четыре. Однако мы и про ту и про другую скажем, что это — руки. И хотя с пятью пальцами удобно, четырех — вполне достаточно.

— Тэрл хочет, вероятно, сказать, что тебе и твоим односельчанам достаточно четырех пальцев, а пятый он припас для себя, — пояснил Фейли. — Ладно, старина, с этим мы как-нибудь разберемся, а что до твоих лесных братьев, то они нас не очень-то касаются. С меня довольно и того, что не один я, оказывается, настолько глуп, что при случае тратил время, изучая дурацкий чужой язык. Теперь я знаю, что подобные мне белые вороны есть и среди шеважа. Но ответь на милость, зачем он явился к нам, такой весь добрый и пушистый, и что нам с ним прикажешь делать?

— Он пришел предупредить меня, — послышался голос женщины, о присутствии которой никто до сих пор не вспоминал.

— Интересно! — Подтверждение того, что целительница отнюдь не жертва, а соучастница, вызвало у Фейли злорадство. — И о чем же?

— Шеважа готовят на нас нападение. Дожидаются, когда перестанет дождь, чтобы воспользоваться огнем и атаковать. Вот о чем поведал мне Гури. — Она вышла на свет, и стало видно, какое у нее бледное лицо.

— Отличные новости! — съязвил Фейли. — Пришел предупредить! А почему именно к вам?

— Я его мать, — вырвалось у Элеты.

Она прикусила губу и спрятала лицо в ладони, уже не видя, как вытягиваются физиономии слушателей, включая Тэрла. Струн решил, что ослышался. Элета — мать шеважа? Уважаемая всеми целительница, прожившая здесь столько зим, что и не упомнишь, мать лесного дикаря? Он уставился на ее волосы. Обычные, красивые, густые, ни рыжинки. Да и внешне они не похожи. Тем более что он, скорее всего, такого же возраста, что и она, если не старше. Этого просто не может быть. Бред, да и только!

— Ты это о чем, Элета? — откашлялся Тэрл. — Я правильно тебя понял: Гури — твой родной сын?

— А ты чего хотел? — заговорил вместо нее Фейли, давая целительнице время собраться с мыслями. — У всех у нас есть свои маленькие и большие тайны. Ты вон, оказывается, учился невесть у кого невесть чему. Он, — Фейли указал на Гури, — не убивает врагов, хотя может. Не вижу ничего странного в том, что у вабонов стали рождаться шеважа. Пора ко всему привыкнуть. Скоро дочери начнут рождать отцов, а матери — внуков. Если я правильно понимаю то, что здесь происходит…

Никто не улыбнулся.

Струну показалось, что когда-то с ним нечто подобное уже происходило. Он не был уверен, случилось ли это во сне или наяву, однако слова вновь заговорившей Элеты прозвучали до боли знакомо.

— Вы имеете право осуждать меня за грехи молодости и называть это ошибкой или даже злым умыслом. Но сейчас важно не это, а то, что он пришел сказать. Начинается война, и все мы можем от нее пострадать. Погибнет много ни в чем не повинных душ. Я призываю вас не терять времени на разговоры и выяснение отношений, а обратиться лицом к лесу и немедленно отступить под защиту замка.

— Мудрое предложение, — обронил Фейли. — Давайте все обратимся в бегство. Правда, сперва, Тэрл, я бы все-таки хотел узнать, что ей еще известно о планах шеважа. И что благодаря ей известно им про нас. Поскольку на самом деле война началась не сегодня и даже не вчера.

Взгляд его, устремленный на Элету, не оставлял сомнения, что при необходимости Фейли готов заполучить эти сведения силой. Целительница опустила глаза. Она была виновата и не чувствовала в себе сил оправдываться.

— Элета, — сказал Тэрл, глядя себе под ноги, — я не хочу тебя судить, как того требуют наши законы. Все знают, как много ты сделала для туна. Но я не могу не согласиться с Фейли. Расскажи, что ты успела передать шеважа.

Глаза женщины влажно сверкнули.

— Неужели и ты тоже думаешь, что я предала вас? — всхлипнула она.

— Я не появлялся здесь несколько зим кряду, — пришел на помощь Гури, стараясь не смотреть на мать. — Все это время Тикали скитались по лесу. Мы не могли общаться.

Тэрл вопрошающе повернулся к Фейли. Тот лишь хмыкнул:

— Смею подозревать, что у твоей замечательной матери могут быть и другие родственники, кроме тебя. Что скажете, целительница?

— Тот, кто был его отцом, давно погиб, — последовал тихий ответ. — Больше я никого не знаю.

Фейли развел руками.

— Свидетелей ее правдивости у нас все равно нет. Хотя я ей не верю, иного выхода, как послушаться ее совета и броситься под защиту Ракли, у нас, похоже, тоже нет.

Он умолк, ожидая возражений. Вопросительно посмотрел на Струна в надежде на поддержку. Струн отвернулся к окну, оставляя последнее слово за аолом. После короткого раздумья Тэрл заговорил, обращаясь к Гури:

— Пока еще есть время, давай поговорим о том, что должно в ближайшее время случиться. Чего нам ждать? Можешь ты сказать, когда и где произойдет ваша атака?

Фейли разочарованно фыркнул. Откуда у главы туна, храброго и честного воина, столько щепетильности перед врагом? «Можешь ли сказать»! Ишь, что выдумал! Пленник есть пленник. Не захочет говорить — нужно заставить. И нечего играть в вежливость…

— Тэрл, я только лазутчик, — пробурчал Гури. — О том, что ты спрашиваешь, не знает никто, кроме Гела. Меня послали выяснить, сколько в вашем туне мужчин, готовых оказать сопротивление.

— В нашем туне сопротивление могут оказать и женщины, — не без гордости заметил Тэрл.

— Я-то это знаю, — кивнул Гури. — Те же, кто меня отсылал, не имеют представления не только об этом, но и о том, что я здесь родился. Или что понимаю ваш язык. Если бы не мать, я бы вообще не стал тут показываться. Обошел бы вокруг, а потом рассказал, как считаю нужным.

— Разве ты сам не говорил, что за тобой тоже могут следить?

— Говорил. Могут. Я допустил ошибку, когда вошел в тун. Ослушался приказа. Лазутчик, ты сам знаешь, наблюдает издалека. Но мне нужно было предупредить ее, мать. Раз мы подошли так близко, значит, будем нападать. Как я сказал, нас достаточно много.

— Сколько? — подхватил Тэрл, видя, что его старый знакомый не намерен таиться. При этом он не забывал, что у шеважа со счетом есть определенные сложности. Они точны в пределах сотни, тогда как все, что свыше, представляется им слишком большой величиной, чтобы заботиться о ее точности.

— Очень много. — Гури огляделся, ища, вероятно, с чем бы сравнить. — Три раза по десять.

— Велика армия! — Струн готов был облегченно рассмеяться, однако наткнулся на суровый взгляд Тэрла, который не преминул пояснить дикарскую арифметику:

— Насколько я понимаю, он имеет в виду, как водится, пальцы на руках. Так что нужно взять десять раз по десять человек, у каждого из которых по десять пальцев. Тогда мы получим уже не тридцать, а тысячу. Я верно рассуждаю?

— Руки и ноги: десять и десять, — невнятно уточнил Гури.

— Если я правильно понял, их в два раза больше. — Фейли посмотрел на него, и Гури согласно кивнул. — Что ж, наши дела, похоже, действительно, плохи. Что будем делать, Тэрл?

— С ним?

— Твой добрый знакомый — наш пленник, — язвительно заметил Фейли. — Он не производит впечатление человека, который рвется к своим. Ему, видать, всюду хорошо. Нет, меня сейчас больше занимает наше собственное положение. Не сидеть же нам тут, молясь, чтобы дождь никогда не кончался. Ведь шеважа только этого и ждут. Десяток стрел, и твой тун повторит участь нашей заставы. На мой взгляд, нам нужно либо готовиться к нападению, объединяясь с соседями, с тем же Артаимом, либо самим начинать первыми.

— Атаковать шеважа? — с сомнением поинтересовался Струн. — Это нашими-то силами? Горстка воинов против двух тысяч. Ты ведь имел в виду две тысячи вооруженных мужчин, Гури? Или две тысячи всего, вместе со стариками, женщинами и детьми?

— Всего, — посмотрел тот с укором на мать. То ли ему не нравилась история, в которую он по ее милости влип, то ли возмущало, что она по-прежнему чего-то ждет вместо того, чтобы бежать куда глаза глядят. Как бы то ни было, перед его мысленным взором вставали образы соплеменников: свирепые и решительные, раздраженные ненастьем и необходимостью ждать, они едва ли станут церемониться с илюли, когда получат долгожданный приказ нападать. Сомнения по поводу успеха боевых действий вне леса, на открытом пространстве вражеской территории, давно забыты. Смутьяны из числа старейшин приструнены, острия стрел и лезвия клинков смочены ядом, дух приподнят и зовет к сражению, пути обратно нет и быть не может.

— Это другое дело! — оживился Струн, ожидая от собеседников похвалы за прозорливость. — Тогда нам предстоит встретиться всего с несколькими сотнями шеважа. Вот бы у нашего туна были стены, как на заставе! Может, успеем быстро что-нибудь построить?

— От огня стены не спасут. — Тон Фейли не терпел возражений. — Если только это не каменные стены замка. Гури, зачем твои вожди решили идти войной на Вайла’тун? Им ведь должно же быть понятно, что до замка ни один шеважа живым не доберется.

— До нас этого никто не делал.

— И что с того?

— Им нужна слава, Фейли, — предположил Тэрл, замечая утвердительный кивок Гури. — Многое на этом свете делается ради нее, пусть даже ценой собственной жизни, а тем более жизни посторонних. Можно подумать, наш замечательный Ракли вел бы себя так заносчиво, если бы не хотел остаться в памяти потомков.

Раздался стук в дверь. Струн метнулся к ней и приоткрыл ровно настолько, чтобы позволить втиснуться промокшему до нитки Таффи. Мальчуган продрог и вожделенно косился на забытый всеми, но еще слабо тлевший очаг. Вид у него был всклокоченный.

— Они вернулись, — выдохнул он, не решаясь приблизиться к огню. — Нэлс с Гилтаном вернулись. Ждут тебя в тереме, Тэрл. У них есть новости.

Только тут Таффи заметил рыжего дикаря и отпрянул, не пустившись наутек лишь потому, что у того, как оказалось, были связаны руки и ноги. Ему никогда еще не приходилось видеть всамделишного шеважа так близко.

— Зови-ка ты их лучше сюда. — Тэрл потрепал мальчугана по мокрым вихрам. — Да ступай домой, обсохни. Мамка небось переживает, что ты с утра до ночи на улице под дождем околачиваешься.

— Ну да, я уйду, а на нас нападут, — обиделся Таффи, будто его лишали долгожданного выступления жонглеров или перехожих музыкантов. И те и другие нынче все реже появлялись в их краях, довольствуясь тем, что могли заработать, не выходя за границы Стреляных стен. С другой стороны, шеважа в их туне не объявлялись до сих пор вообще ни разу. Разве можно такое зрелище променять на пресную материнскую похлебку да сухую рубаху!

Тэрл придал лицу зверское выражение. Таффи хихикнул и побежал за лазутчиками. Пленный шеважа был не страшным и смахивал скорее на большую куклу, чем на врага.

— Ну что ж, послушаем, что там на самом деле происходит, — подытожил Тэрл, с чинным видом забираясь прямо на стол, садясь и свешивая ноги. — Извини, Гури, но я привык полагаться на мнение своих людей.

— Тогда зачем я вам нужен? — Рыжий пленник попытался высвободиться. — Развяжите меня и дайте уйти.

— А ты уверен, что действительно этого хочешь? У нас ты пойманный враг, а там, того и гляди, — предатель. Думаешь, я не знаю про подозрительность тех, кто называет себя вашими вождями?

— Ты предлагаешь мне стать илюли… я хотел сказать, вабоном?

— Ты знаешь про нас достаточно, чтобы сделать правильный выбор.

— Да, мы говорили с тобой об этом тогда, в Лесу. Вспомни, как давно это было, Тэрл. У меня с тех пор тоже многое изменилось. Была жена и дочь. Их убили ваши воины. Сейчас у меня опять жена, молодая, ждет первенца. Ты предлагаешь мне бежать от нее? Ты бы убежал?

Снова воцарилось напряженное молчание.

Струну впервые воочию представилось, что и у лесных дикарей бывает своя жизнь с ее радостями и невзгодами, что они тоже умеют любить и ненавидеть, что им, как и вабонам, внятно горе от потерь и поражений. Он еще раз посмотрел на пленника и с изумлением увидел перед собой не безжалостного убийцу, не знающего страхов и сомнений, а усталого, сгорбленного под гнетом воспоминаний человека, все отличие которого состояло сейчас в яркой копне густых волос да грубо сшитой одежде из шкур. Переодень его в домотканую рубаху, отмой въевшуюся в кожу грязь, подстриги рыжие патлы — и никто не отличит его хотя бы от того же Гилтана, который как раз в этот самый момент возник вместе с братом-близнецом на пороге избы.

— Нас обложили! — было первое, что сказал Нэлс, стягивая с головы капюшон и кивая всем присутствующим. — В лесу полным-полно шеважа… — Он не договорил, обменявшись удивленным взглядом с братом. — Похоже, у вас здесь их тоже предостаточно.

— Не пугайтесь, — вышел им навстречу Фейли. — Это, как оказалось, старый знакомый вашего аола. И понимает наш язык, так что попрошу при нем не ругаться. Мы нынче уважаем шеважа как почетных гостей. — Последнее замечание он произнес громко, не сводя глаз с насупленного Тэрла.

— Ладно, не слушайте его брехню, — неожиданно услышал собственный голос Струн. — Рассказывайте, что вам удалось выведать.

Братья сбросили плащи и передвинулись к очагу, возле которого уже колдовала Элета, правильно предвидя желания такого количества голодных мужчин. Присев на корточки и вытянув руки над теплым пламенем, они по очереди, дополняя один другого, стали разворачивать перед примолкшими слушателями всю невеселую картину их нынешнего незавидного положения.

— Мы засекли их сразу, как только миновали наше поле. До опушки леса было еще идти и идти. Похоже, они там чувствуют себя совершенно безнаказанно. Даже не прячутся. Разделены на группы по пять-шесть человек. Сидят на земле, растянули над головами шкуры, дождь пережидают, наблюдают. Обошли мы три группы, добрались наконец до Пограничья. Там на опушке — целый лагерь у них разбит. Жгут костры прямо в своих кожаных шалашах. При этом — никакого дыма. Умело, ничего не скажешь. По нашим прикидкам их там сотни три, не меньше. Только вооруженные воины. Ни женщин, ни детей. Вооружены, как обычно, нашим же оружием. Часовых не выставили. Или не ждут, что кто-то на них здесь нападет, или мы проглядели. Но вряд ли.

— Проглядели, — подал голос Гури, отчего оба брата оцепенели, не веря своим ушам. — Часовые всегда есть.

— Может, мы вообще зря тут все это рассказываем? — сказал Нэлс, когда им объяснили происходящее. — Если он не только нас понимает, но и говорить умеет, проще расспросить его как следует. Нет? Тэрл, ты не согласен?

— Отчего же, можно. Если вы закончили, передадим слово ему. Гури, чего еще, по-твоему, они не заметили?

Дикарь пожал плечами.

Этот обыкновенный для вабона жест произвел на Струна неизгладимое впечатление. Теперь он окончательно убедился в том, что они имеют дело не с каким-то недоразвитым, чуждым во всем лесным существом, каким шеважа рисовались в многочисленных историях участников стычек с ними, а с самым обыкновенным человеком, схожесть с которым проглядывала даже в таких неосознаваемых мелочах. Если бы Гури как-нибудь особенно закричал, порвал веревки, вытаращил глаза, стал бить себя кулаками в грудь или совершил что-нибудь еще более вызывающее, Струн воспринял бы подобное поведение как должное и нисколько не удивился. Но пленник ничего этого не сделал. Только пожал плечами. Будь у него свободны руки, еще бы и ими развел.

Струн подумал, что в этом сходстве с вабонами скрывается величайшая опасность. Если перед ним сидит дикарь лишь по виду, значит, его дальнейшие действия и действия его соплеменников будут не спонтанными и безумными, как то до сих пор было принято считать, а вполне осмысленными и расчетливыми, направленными не против вабонов вообще, а на совершенно определенную цель. Они не кинутся на Вайла’тун очертя голову, как в недалеком прошлом кидались на стены застав, нисколько не заботясь о том, что их ждет. Они будут наблюдать, совершать вылазки, набеги, уничтожать вабонов по частям, вырезать туны и торпы, как получилось с семейством бедного Кемпли, будут отходить под прикрытие леса и прятаться от виггеров Ракли. А те в свою очередь будут всегда опаздывать и заставать лишь догорающие избы да окровавленные трупы, не подозревая, где будет нанесен следующий удар. Однако открытие Струна вселяло и слабую надежду. Если они так похожи друг на друга, быть может, в конце концов им удастся договориться. Правда, чего не знала история вабонов, так это мира с шеважа, но ведь даже у поколения Струна были воспоминания о коротких периодах затишья между ожесточенными схватками, когда по нескольку зим кряду дикарей никто не видел и не слышал.

— То, что они заметили, — заговорил между тем Гури, кивая в сторону напряженно притихших братьев, — только маленькая часть. Сейчас наши воины стоят вдоль всей опушки Леса, и каждый отряд имеет свое задание. Первыми должны быть сожжены и уничтожены ваши торпы и туны. Вам не успеют прийти на помощь. Ни из замка, ни со стойбищ… то есть, как вы говорите, с застав. Спешить прорваться вглубь и далеко отходить от Леса мы пока не будем.

— Тогда зачем все это? — спросил Тэрл, стараясь говорить спокойно, хотя он не мог не заметить сжатых кулаков и свирепых взглядов сотоварищей.

— Ваши вожди должны почувствовать, что перед нашей силой им не устоять. Может быть, тогда они поймут, что нужно уходить из Леса и оставить его нам.

— То есть, по-твоему, ценой стольких жизней нас хотят просто припугнуть?

— Наверное, да. Но вожди думают по-разному. Гел не хочет биться до последнего, он не станет нападать на ваш замок. Если вы закроете свои заставы и больше не будете уничтожать наши стойбища, он, пожалуй, этим удовольствуется. Однако есть еще Зорк, вождь клана Фраки. Именно он открыл нам тайну хранения огня. И он зол на илюли… на вас так, что не остановится, пока не расправится со всеми.

— И кто из этих двух ваших вождей сильнее?

— На стороне Гела — много воинов. На стороне Зорка — огонь. Думаю, они найдут общий язык. Вам лучше уйти, — добавил Гури, ловя взгляд матери.

Тэрл покачал головой.

— Ты прекрасно понимаешь, что уйти нам даже при желании некуда. Мы будем сражаться. Так и передай своим вождям. Я и все те, кого ты видишь, тоже не разделяем взглядов нашего военачальника, мы тоже не видим смысла в поддержании застав и вечной войне с вами. Но твои вожди должны знать, что мы не будем сидеть сложа руки, когда ваши люди убивают наших людей. Да, это порочный круг, из которого ни вы, ни мы не хотим выходить первыми. Происходит то, от чего предостерегал нас Учитель. Как видишь, мы нарушаем данное ему обещание.

«Он сказал „передай своим вождям“, — мелькнуло в голове у Струна. — Интересно, как он это себе представляет? Если только не…»

— Тэрл, ты хочешь отпустить шеважа?! — одновременно с ним догадался Фейли. — Ты в своем уме?

— Прикуси язык, Фейли, — невозмутимо посоветовал Тэрл, не повышая голоса. — Не забывай, что здесь аол — я. И мне решать, как поступить. Да, Гури должен вернуться к своим. Как ты только что имел возможность убедиться, он не дикарь и не враг нам. Не друг, нет, но и не враг. И я бы предпочел, чтобы среди шеважа таких, как он, было побольше. И потому не допущу, чтобы кто-нибудь из моих близких друзей обращался с пленниками так же, как некогда поступил с ними Ракли. За что мы сейчас и расплачиваемся. Но только сперва, — продолжал он, поворачиваясь к Гури, — мы договоримся, что именно ты должен рассказать тем, кто тебя сюда послал.

— Хорошо, говори, я передам. — Гури как будто даже не был рад грядущему освобождению.

Чего нельзя было сказать об Элете, которая впервые с момента появления непрошеных гостей воспрянула духом и с искренним гостеприимством пригласила всех за стол на скромную трапезу.

— Вопрос еще и в том, чему из твоих слов они поверят. — Тэрл обвел взглядом собравшихся, призывая всех участвовать в обсуждении.

— Пусть скажет: мол, видел здесь таких могучих воинов, что не советует нападать, — предложил Нэлс, жадно набрасываясь на еду.

— Вот-вот, таких могучих, что они позволили ему беспрепятственно уйти, — хмыкнул Фейли. — Так они и поверят!

— Гури, чем можно испугать твоих вождей?

Тот задумчиво закатил глаза:

— Раньше они боялись огня. Теперь огонь на их стороне. Раньше они боялись ваших воинов. Теперь сами идут на них войной. Не знаю.

— А если им станет известно, что в наших тунах свирепствует мор, какая-нибудь заразная болезнь? — пришел на помощь брату Гилтан. — Едва ли им захочется сюда соваться.

— А что, неожиданная мысль! — подхватил Тэрл. — Что скажешь, Гури?

— Этому они не поверят. Потребуют у меня доказательств. Что я смогу им предложить?

— Да, ты нрав, доказательств у нас негусто…

Они замолчали и некоторое время молча ели, переглядываясь и вздыхая. Поскольку никто не позаботился о том, чтобы развязать Гури руки, Элета кормила его сама. Струн смотрел на происходящее со стороны и только и мог что удивляться. Ему еще ни разу не доводилось сидеть за одним столом с шеважа. Не приходилось придумывать историю, которая вскоре станет известна заклятым врагам. Да и чего греха таить, не приходилось вот так спокойно восседать за столом и трапезничать в кругу людей, которые при всем этом знали, что расставленная перед ними скудная, но оттого ничуть не менее аппетитная еда может быть последней в их жизни. Почему так происходит, размышлял он, не испытывая ни малейшего возмущения по поводу материнской заботы Элеты. Почему перед лицом смертельной опасности они не только не утратили способности здраво мыслить, но и не проявляли ненависти по отношению к тому, кто совсем недавно был готов их убить? Хотя нет, ведь Тэрл правильно заметил, что у шеважа изначально не было желания их убивать. Несмотря на возможность. Так, может быть, именно поэтому? И Тэрл не воспользовался своим мастерством. Вернее, воспользовался, но лишь затем, чтобы остановить противника, а вовсе не убить. Выходит, действительно, сознание своего превосходства должно рождать невозмутимость и всепрощение. Тогда каким же на самом деле должно быть это превосходство, чтобы его ощущение заставляло тебя не доказывать всем и каждому, какой ты заправский воин, а, напротив, держать в себе, не опасаясь при необходимости взять в оборот любого противника?

До сих пор Струн лишь угадывал нечто подобное в характере Тэрла, но едва ли произошедшее было возможно без участия второй стороны в лице этого самого Гури. Не будь здесь одного из них, всё наверняка обернулось бы по-иному. Выходит, их сила проистекает из единого источника. Которым, судя по всему, является их безымянный Учитель, мастер единоборств, живший, а быть может, еще живущий где-то в лесной глуши. Вот бы повстречаться с ним! Быть таким, как Тэрл, давно уже стало заветной мечтой Струна. Теперь же он воочию убеждался, что мечта его достижима. По внутреннему настрою, по духу, по тому, что нельзя увидеть, а можно лишь почувствовать, пленный шеважа мало чем отличался от Тэрла. Это означало одно: рожденные разными, они достигли близости благодаря общему знанию. Получается, чтобы стать таким же, необходимо пройти их путем, отыскать этого таинственного мастера и попытаться напроситься к нему в ученики. В том, что он смог бы учиться у лесного отшельника, Струн почему-то не сомневался.

— Я пойду с ним, — объявил он, отвлекшись от размышлений. — Пусть возьмет меня в плен, а я им там такого наговорю — всю охоту нападать на нас отобью!

— Слыхал я, шеважа, прежде чем убить, любят сперва пытать пленников, — заметил Фейли. — Ты немногого успеешь добиться.

— Мы же не убили его, хотя давно уже никого из пленников не оставляем в живых, — возразил Струн. — Может, и они передумают.

— Зря надеешься, приятель. Насколько я слышал, вовсе не вабоны первыми начали расправляться с пленниками. И хотя Ракли — еще тот стервец, я готов в это поверить. Тебе жить надоело?

— Но ведь они не убили и Кемпли. — Струн повернулся к Гури. — Послушай, тебе известно, что стало с кузнецом, торн которого вы недавно разгромили?

В ответном взгляде шеважа теперь читался живой интерес. Ему едва ли приходилось прежде общаться с человеком, который хотел совершенно добровольно сдаться в плен. Себя он к таковым отнести не мог, поскольку ему не оставили иного выхода. Положение постепенно запутывалось для всех вовлеченных сторон.

— Не знаю точно, — сказал он, лишний раз проверяя прочность веревок. — На них напали люди не из моего отряда. Слышал, будто Гел решил заполучить настоящего кузнеца. Он смотрит вперед и видит будущие битвы. Мы должны узнать тайну железа, чтобы стать сильнее вас.

— Так мы и предполагали. — Тэрл остановил руку Элеты, которая хотела подложить ему из кастрюли еще вареной моркови. — Но если Кемпли останется в живых, то лишь благодаря своему ремеслу. Ты же, Струн, мало чем ценен для их далекоидущих планов. Скорее я соглашусь с Фейли: твой поступок никто не оценит, а тебя он приведет к неминуемой гибели. Нет, я не одобряю твою жертву.

— Я тоже не смогу тебе помочь даже при желании, — добавил Гури. — Мои родичи не подозревают, что я говорю на вашем языке. Кое-кто немного его знает, но тебя, скорее всего, не будут и допытывать. И так все понятно и решено. Тебя просто зарежут.

Струн притих и больше не строил из себя героя. Не станет же он объяснять, что намеревался таким необычным образом оказаться в лесу, поближе к таинственному мастеру. С детства Струн лес не жаловал. То есть он там никогда не был. Доходил по окрестным полям до опушки, но дальше ступать не отваживался. За ненадобностью, как оправдывал он сам свои страхи. С него вполне хватало жизни под открытым небом, работы на земле, выращивания урожаев и увлеченного разучивания боевых приемов под присмотром всезнающего Тэрла. Лес всегда был поблизости, но оставался чужим и грозным, сумеречным, лишенным солнца и воздуха полей, кишащим дикими врагами, будь то о четырех или о двух ногах. Лес манил его, манил именно своей неизведанностью и опасностью, однако у Струна всегда хватало иных забот, чтобы не поддаваться искушению.

Сейчас он знал, что тем более не сможет взять и оставить Тэрла, получившего серьезную рану и, как бы он ни храбрился, нуждающегося в присмотре. Предложение о добровольной сдаче в плен было разве что не слишком удачным поводом порвать эту зависимость и оказаться с лесом наедине. Только бы Тэрл одобрил его план. А уж он-то не дал бы себе пропасть. В крайнем случае, оказавшись один на один, он не стал бы церемониться с этим Гури. Струн знал цену себе и своему мастерству. Каким бы искусным бойцом ни был дикарь, ему просто-напросто удалось застать Струна врасплох. Знай он наперед, что перед ним ровня Тэрлу, он бы повел себя совершенно по-другому, и еще неизвестно, чья бы взяла. В жизни Струна было несколько случаев, когда он был уверен, что может застигнуть Тэрла в неожиданный момент и взять над ним верх. Ни один боец не безупречен в своем искусстве настолько, чтобы отразить удар исподтишка, в спину. Струн гнал прочь эти позорные, недостойные его мысли, которые не мог оправдать ничем иным, кроме как излишним напряжением нервов перед лицом неотвратимой опасности. Только одно было теперь выше презрения к себе, выше чувства долга, выше животного страха — желание проникнуть в тайну великодушия и безмятежного покоя, раскрытую для тех, чей путь привел в уединенную обитель безымянного лесного мастера. Струн всю жизнь привык ставить перед собой почти недостижимые цели и постепенно, неторопливо, но упорно добиваться осуществления. И вот теперь, где-то у самого горизонта, перед ним забрезжила новая заветная цель, невнятная, но оттого только еще более притягательная.

Входная дверь скрипнула. На пороге снова стоял Таффи. Тэрл ничуть не удивился его появлению. Сколько ни отсылай мальчугана к матери, он ни за что не прекратит совать чумазый нос в дела взрослых.

— Ну, что стряслось теперь?

Как ни странно, Таффи не удостоил рыжего шеважа даже взглядом.

— Мерги пришли! — возбужденно заверещал он, то и дело оглядываясь через плечо, словно ожидал, что за его спиной уже выстроилась шеренга всадников. — Пришли и сразу к тебе в терем сунулись. Ищут тебя. Человек двадцать. Теперь, глядишь, отобьемся от дикарей. Ведь правда, дядя Тэрл?

— А Мадлох вернулся?

Вместо радости Таффи уловил в вопросе волнение и посерьезнел:

— Нет пока.

— Хорошо, ступай заберись куда-нибудь повыше и продолжай следить за лесом. Что бы ни происходило, не спускайся и не попадайся мергам на глаза. Час от часу не легче, — буркнул он, когда Таффи простыл и след.

— Думаешь, это по твою душу? — спросил Фейли.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что Мадлох мог за это время добраться до Артаима, а тот — предупредить Ракли? Мадлох — еще куда ни шло, Артаим — кто знает, но чтобы мерги проявили подобную прыть, нет, извини, никогда не поверю.

— Что будем делать? Мы ведь с Харлином тоже, если помнить, в бегах.

— Да, тебе, пожалуй, лучше оставаться здесь.

— А ты куда?!

Но Тэрл уже встал из-за стола и кивнул Нэлсу:

— Пойдешь со мной. Гилтан, ты ступай к Харлину и постарайся незаметно перевести его сюда. Элета, у тебя есть подпол?

— Да, вон там, за сундуком, — засуетилась целительница.

— Хорошо. Спусти туда покамест Гури с Фейли. Будешь следить за улицей. Как появится Харлин, его туда же. Поймешь, что все в порядке, когда увидишь меня в следующий раз. Если не увидишь, значит, плохи мои дела. Струн, ты остаешься за старшего.

— Хорошо, вита Тэрл.

— Ничего хорошего. И выбрось из головы все то, о чем до сих пор думал. Не твое это дело, поверь.

Отдав эти быстрые распоряжения и оставив своего помощника в немом недоумении, Тэрл здоровой рукой проверил, на месте ли дубинка, и поспешил следом за близнецами.

Дождь, как назло, перестал. Тяжелые грозовые тучи уплывали восвояси, расчищая место голубым прорехам в пушистой белизне.

— Похоже, скоро ждать новых гостей, — хмыкнул Тэрл.

Нэлс понял его и невесело промолчал. Гилтан похлопал на прощание брата по плечу и свернул к избе, в которой прятался Харлин. Дальше они двигались вдвоем. В самом деле на площадке между теремом и вишней с притихшей под ее сенью беорой они издали заметили с полдюжины всадников и еще несколько свободно пасущихся лошадей. Их седоки были здесь же, у входа в терем, неповоротливые, с ног до головы закованные в латы. Вооруженные кто копьями, кто мечами, они в нерешительности переминались с ноги на ногу, словно ждали кого-то.

— Глазам своим не верю! — вырвалось у Тэрла. — Впервые вижу, чтобы на поимку такого малозначительного фрукта, как я, отправляли десяток сверов.

— Давайте я схожу первым и попытаюсь выведать, что им нужно, — шепнул Нэлс. Он был мало сведущ в системе подразделения виггеров и потому не мог по достоинству оценить недоумение Тэрла.

— Не стоит, друг мой. Мы подойдем вместе, а главное — оба будем начеку.

— А что делать, если они и в самом деле захотят вас схватить? Сопротивляться?

— Не знаю, удастся ли нам вдвоем уложить дюжину сверов, но иного выхода нет. Как видишь, стоило мне дать возможность кому-то из них уйти в Вайла’тун, они не преминули нагрянуть к нам сюда с новыми силами. Не хотелось бы лишать нас дополнительных сил накануне вторжения шеважа, но иного выхода я просто не вижу.

— А я что-то не вижу наших людей, — озабоченно добавил Нэлс.

— И очень хорошо! Значит, мои уроки пошли на пользу.

— Думаете, прячутся?

— Надеюсь, что да.

Действительно, над туном стояла тишина, нарушаемая лишь фырканьем лошадей да лязгом доспехов озадаченных столь нерадушным приемом всадников. Даже причитаний по погибшим не было слышно, хотя Тэрл был уверен, что собравшиеся на поминальную трапезу еще не успели разойтись по домам.

— Чем могу вам помочь, доблестные воины? — начал он еще издали, чтобы иметь возможность оценить реакцию гостей и в случае необходимости успеть принять ответные меры.

Блестящие шлемы сверов повернулись в его сторону. В отличие от касок и шлемов обычных виггеров, имевших в лучшем случае специальный вырез для лица в форме сердца с перемычкой, прикрывающей нос, шлемы сверов были сплошными, закрывали все лицо и имели лишь узкие прорези для глаз. С затылка они больше напоминали перевернутые вверх днищами ведра, за что в народе сверов прозвали «водоносами». От внимания Тэрла не ускользнуло, что вооруженные арбалетами держат их наперевес, будто готовясь в любой момент открыть стрельбу, а те, что предпочли арбалетам длинные мечи, не снимают правой руки с плетения рукоятей.

— Смотря кто ты такой и чем можешь нам помочь, — ответил за всех молодой воин, выходя навстречу Тэрлу из тени терема. Свой шлем он нес на согнутом локте, и оттого было видно, что у него черные и гладкие, словно облитые маслом, длинные волосы, а лицо бледное и напряженное, хотя и с не лишенными приятности мужественными чертами. — Ты нам окажешь большую услугу, если удосужишься кликнуть вашего аола, или как там его. Скажи, что дождь прошел, и его не замочит.

— Его уже кликнули, — усмехнулся Тэрл. — И он хочет знать, какого рожна вам от него понадобилось.

— Так пусть выходит к нам и не прячется…

— Он и не прячется, — прервал тираду черноволосого другой свер, появившийся у него из-за спины и хитро подмигнувший Тэрлу. Он тоже был длинноволосым и бородатым, однако, в отличие от напарника, пепельно-седым. Правда, широкие плечи и гордая осанка не позволяли заподозрить в нем старика. — Если мне не изменяет зрение, он стоит перед тобой.

Юноша с сомнением уставился на карлика.

Тэрл тоже признал говорившего.

— Привет тебе, Трехпалый Лин! — сказал он, подходя ближе и останавливаясь снаружи плетня. — Какими судьбами тебя занесло в наши края? Что-то не похоже на повышение по службе.

— Я тоже рад тебя видеть в добром здравии и при деле, Тэрл. — Седой воин, названный Лином, приветственно поднял закованную в железную перчатку руку, словно желая продемонстрировать, что все пальцы у него как будто на месте. — Что и говорить, давненько не виделись, старый драчун!

Нэлс с удивлением наблюдал, как Тэрл проскользнул в калитку и искренне обнялся с улыбающимся свером. Остальные воины тоже смекнули, что присутствуют при встрече старых знакомых и заметно расслабились: мечи свободно повисли на поясах, арбалеты опустились остриями стрел к земле.

— Хотя твой напарник правильно заметил, что дождя больше нет, я все-таки предлагаю пройти в терем. — Тэрл дружелюбно похлопал Лина. Обычно так хлопают по плечу, но Лин уже снял карлика со своей шеи, поставил на ноги и выпрямился, и оттого шлепок пришелся пониже спины. Кто-то из всадников прыснул. — Железный зад тебе очень даже идет, старина.

Нэлс зашел в терем последним и остановился в дверях, как того требовали неписаные правила. Тэрл раздраженно махнул ему рукой, приглашая отбросить все эти излишние церемонии и сесть к столу.

— Лучше вот познакомься с моим давнишним собратом по оружию, Лином Трехпалым, который в свое время был настоящей грозой всех шеважа в нашей округе.

— Особенно женщин! — подхватил Лин, больше остальных радуясь своей шутке. — За что и поплатился.

— А это Нэлс, мой помощник и вообще славный малый. Сеять за его плугом одно удовольствие.

«А еще я мог бы легко свернуть вам обоим шею», — подумал Нэлс, продолжая хранить на лице глуповатую улыбку, свойственную, как считалось в Вайла’туне, недалеким детям земли — фолдитам. Тэрл одобрительно посмотрел на него и незаметно кивнул. Все пока шло лучше, чем они могли предполагать.

— Керли, — представил Лин черноволосого. — Не лыком шит, хотя еще только набирается опыта. Извини, что он обознался. Это я виноват: не все про тебя ему рассказал.

— Да я и сам про себя многого не знаю, — отшутился Тэрл.

Нэлс был поражен, как разительно отличался Тэрл нынешний от Тэрла, к которому привыкли его односельчане. Мало того что он ссутулился и стал еще ниже ростом. Вместе с обликом изменилась его манера говорить, изменился взгляд, сделавшись из пронзительно-проницательного каким-то вялым и незаинтересованным. Было очевидно, что он тоже разыгрывает роль недалекого деревенщины и простака, польщенного визитом важных особ, какими мнили себя все без исключения сверы. При этом Нэлс ни на мгновение не забывал, что у Тэрла серьезная рана. Но именно этого заметить по нему сейчас было невозможно. Интересно, что бы сказала Элета, если бы увидела, с каким удовольствием он разливает в поставленные перед виггерами чаши душистое вино из пузатой глиняной бутыли, припасенной исключительно для дорогих гостей?

— Поди, из самого Айтен’гарда винцо-то, — облизнулся и пригладил бороду Лин. — Давно меня таким не потчевали.

Керли был более сдержан в комплиментах, но, судя по тому, как быстро он опустошил свою чашу, вдохновленный примером начальника, вино пришлось по вкусу и ему.

— Так что вас привело в нашу глушь? — спохватился Тэрл и без видимого сожаления пустил бутыль по рукам. — Неужто получили мое послание?

— Твое послание? — Лин тяжело налег на стол и покосился на напарника: — Это какое такое послание?

— Выходит, вы еще ничего не знаете? — искренне расстроился Тэрл. — В двух шагах от нас со стороны Пограничья залегли шеважа. Вот и Нэлс, который сам ходил на разведку, не даст соврать.

— Несколько сотен, — подтвердил Нэлс, удивляясь собственному спокойствию.

— Ночью они уже напали на наших соседей, перебили весь торп, теперь вот хороним.

Лицо Лина вытянулось. Он явно не ожидал подобного оборота событий.

— Как мы про все это узнали, — продолжал Тэрл, — так и послали в замок гонца. Ты ведь наверняка знаешь, что шеважа научились управляться с огнем. Ну так вот, судя по всему, они дожидаются, когда распогодится, и попытаются все здесь поджечь.

— Похоже, Керли, мы с тобой круто попали, — задумчиво пробормотал Лин. — А ты не шутишь? — уколол он взглядом Тэрла. — Помнится, с тебя станется…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что струхнул, старина? Нет, к сожалению, не шучу. А поскольку дождя больше нет, мы можем ждать огненных весточек совсем скоро.

— Несколько сотен, говоришь? — переспросил Керли. Карие глаза засверкали лихими искорками. — Как думаешь, Лин, справимся, если что?

— Да погоди ты, бешеный! Тебе бы только мечом помахать! Забыл, зачем мы сюда в первую голову пришли? Тэрл, послушай, мы пожаловали к тебе без приглашения потому, что ищем одного нашего общего с тобой знакомого.

— Вот те раз, а я было подумал…

— Помнишь Фейли?

Нэлс буквально почувствовал, как с широкой груди Тэрла упал камень недоверия и настороженности. Как будто постоять за себя ему было сложнее, чем постоять за другого, кто сейчас был вынужден прятаться в сыром подполе, опасаясь не столько врагов, сколько сородичей.

— Фейли? Да, конечно, как забыть! Славный малый. Жизнь мне не один раз спасал. Постой, ты хочешь сказать, с ним что-то стряслось?

— Да, похоже на то. — Лин положил железную ладонь на запястье Керли, призывая напарника помолчать и не мешать вести эту неприятную беседу так, как того требует ситуация, а не сгоряча. — К нам поступили сведения, что он состоит в заговоре с дикарями.

Тэрл прищурился и хитро подмигнул собеседнику.

— Надеюсь, Лин, ты сам-то понимаешь, что это чушь?

— Не спеши судить, Тэрл. Вспомни-ка лучше, ты давно его видел?

В безмятежности вопроса содержался хорошо замаскированный подвох. Если сверы точно знают, что Фейли скрывается где-то здесь, а Тэрл соврет и скажет, что не встречался со своим товарищем по оружию целую вечность, любому станет ясно, что они действуют заодно. Нэлс не придумал ничего лучше, чем ненавязчиво присматривать за Керли.

— Что ж, Лин, если ты серьезно, тогда дай подумать. — Тэрл стал загибать пальцы. Загнул сперва два, потом, после паузы, еще один. — Да, выходит, три зимы тому назад, когда он заглянул ко мне перед тем, как отправиться на заставу, как там его, Граки. А что?

— А ты знаешь о том, что заставы Граки больше нет?

— В смысле?

— Что ее сожгли шеважа.

— Об этом, вероятно, все знают…

— А лично тебе кто про нее рассказал?

Это была уже не дотошность. Это был хорошо подготовленный выпад. Нэлс мог бы поклясться, что Тэрл под подозрением.

— Послушай, Лин, тебе не кажется, что мы напрасно тратим драгоценное время? Я уважаю твое рвение в поисках истины и всяких воображаемых врагов Вайла’туна, но поверь мне, старику, настоящие враги гораздо ближе, чем ты себе можешь представить, и они вот-вот на нас набросятся. Давай лучше обсудим, как нам не повторить судьбу этой самой злосчастной заставы.

Взгляд свера сделался непроницаемым.

— Кто рассказал тебе про заставу, Тэрл? — повторил он.

— Ну, раз ты так настаиваешь, то изволь — я не помню. Вчера многие судачили об этом на рыночной площади.

— На площади?

— Ну да. Если ты все знаешь, то тебе наверняка должны были донести о том, что вчера я был в Вайла’туне и, разумеется, не мог не заехать на рынок. А там разве что ленивый не рассказывал про то, что очень скоро всех нас ожидает. Похоже, ты пропустил самое главное.

Нэлс чувствовал, как Лин постепенно закипает от гнева и что ему становится все труднее держать себя в руках. Разговор, точнее, словесный поединок, складывался не в его пользу.

— Где Фейли? — не выдержал вконец взбешенный этой проволочкой Керли. Он уже было схватился за меч, но рука Лина в последний момент сковала его запястье. — Тэвил!..

— Я очень надеюсь, Тэрл, что ты говоришь правду, а не дурачишь нас только потому, что этот твой Фейли, как ты выразился, не один раз спасал тебе жизнь, — продолжал седой свер, не обращая больше внимания на напарника. — Да будет тебе известно, что он стал опасным человеком. Есть сведения, что именно он открыл дикарям тайну огня.

— А вот с этого места давай-ка поподробнее, — прервал его Тэрл. — Каким образом?

— Откуда мне знать!

— То-то и оно. Если помнишь, я еще в свою бытность виггером предупреждал, что когда-нибудь это случится. Не такая уж сложная загадка этот огонь. Когда-нибудь шеважа обязательно бы догадались.

Нэлс почувствовал, как ему ни с того ни с сего до боли сжало грудь, и закашлялся. На него никто не обратил внимания.

— Может быть… — Лин поджал губы, однако быстро нашелся: — Но это не означает, что им никто не помог. Между прочим, Фейли — один из немногих, кто уцелел после той бойни. Он бежал с заставы и целым и невредимым вернулся в Вайла’тун, где его видели в обществе других, не менее подозрительных личностей, но не успели схватить. Теперь он снова пустился в бега, но мы, как видишь, настойчиво идем по его следу.

— Не вижу, — признался Тэрл. — Потому что здесь его нет.

Он собирался поставить на этом жирную точку в разговоре, но за него это сделала стрела, легко пробившая бычий пузырь бокового окна и со свистом впившаяся в стену напротив. Нэлс понял, что лежит животом на столе и переглядывается с остальными собеседниками, которые, не сговариваясь, проделали тот же нехитрый маневр и теперь ошарашенно косятся на опасную гостью. К счастью, стрела не была зажигательной.

— Тэвил, я ничего не слышал! — виновато пробормотал Керли. — Говорят, раньше они сперва громко кричали.

Никто не стал уточнять, что он имеет в виду. Все было и так чересчур очевидно. Шеважа, как и ожидалось, пошли в атаку на их маленький тун.

Когда Нэлс в следующий раз посмотрел на Лина, свер уже нахлобучил на голову шлем и выглядел довольно внушительно. Керли последовал его примеру. Руки юноши тряслись. Нэлс усмехнулся. Это тебе не своих отслеживать, братец! Кстати, где там Гилтан?

Тревога о брате заставила Нэлса забыть про опасность и броситься к двери.

— Стой! — едва успел ухватить его за широкий рукав рубахи Тэрл, яростно указывающий на распахнутое в дальнем конце терема окно. — Туда!

Нэлс понял. Не зря Тэрл учил их не только всевозможным приемам рукопашного боя, но и простейшим, то есть наиболее естественным принципам поведения в смертельно опасных ситуациях. Даже дикари, говорил он, будут ожидать, что вы скорее выскочите из обстреливаемого или горящего дома через дверь, нежели через окно. Поэтому прыгайте в окно, если оно есть. Действуйте непредсказуемо для врага, и тогда у вас всегда будет возможность спастись. Почти всегда.

Только сейчас с улицы донеслись отчаянные крики. Кричали фолдиты, возмущенные тем, что их никто не предупредил о появлении неприятеля. В самом деле, мелькнула в голове у Нэлса беспокойная мысль, не мог же Тэрл забыть расставить наблюдательные посты…

Прыжок через окно чуть не стоил Нэлсу жизни: кто-то нерадивый — уж не сам ли Тэрл! — не убрал в амбар облепленный глиной и травой здоровенный плуг, так что менять направление полета пришлось буквально в воздухе.

— Держи!

Выглянувший из окна Тэрл бросил ему короткий лук и толстый колчан со стрелами. Сегодня, как и всегда, Нэлс имел при себе увесистую дубинку, чего в обычное время ему вполне хватало для того, чтобы исполнять обязанности главного стража деревни. Но Тэрл прав: до рукопашной дело может просто не дойти. А если дойдет, перевес будет явно не на стороне фолдитов. Поэтому нужно очень постараться, чтобы с помощью дальнобойных луков максимально уравнять силы.

Сам Тэрл перелез через подоконник осторожно, ни на мгновение не забывая о раненой руке. Его измученный вид заставил Нэлса передумать мчаться на выручку брату. Сейчас его помощь была куда нужней Тэрлу. Вообще-то помощь аолу входила в обязанности Струна, но сейчас Струн слишком далеко, а гибель Тэрла Нэлсу не простят. Он бережно подхватил карлика на руки, чем вызвал бурю негодования и чувствительный шлепок по затылку:

— О себе я как-нибудь сам побеспокоюсь, приятель! Стреляй!

Тун представлял собой квадратный участок земли, обнесенный частоколом в рост, а где и в два роста взрослого человека. От нижнего двора лесной заставы его отличало разве что отсутствие рва и подъемного моста. Почему-то традиционно считалось, что хозяйства фолдитов не нуждаются в столь тщательных оборонительных сооружениях. Их дело — выращивать и собирать урожай, а не брать на себя задачи эльгяр. Да и частокол-то Тэрл распорядился установить на свой страх и риск, не дожидаясь разрешения замка. Все пространство внутри частокола занимали одноэтажные избы, перемежавшиеся с домашними огородами. Помимо посевов на общих полях, окружавших тун, каждая семья фолдитов имела возможность выращивать в собственных огородах более прихотливые культуры, которые шли главным образом на внутренние нужды. Для любого фолдита считалось позором, если бы его заметили на рынке, скажем, покупающим повседневную еду вроде моркови или капусты. Все это он должен был выращивать сам, а уж если появлялись излишки, тогда да, продавать их на рынке. Но уж никак не покупать. Терем аола и еще две островерхие пристройки к нему, считавшиеся по негласному правилу общественной собственностью, занимали центральное положение. Вход в терем был обращен к Пограничью, из чего Нэлс смог без труда заключить, что стрелявший по ним лучник находится уже где-то поблизости, во всяком случае, на территории туна.

Теперь крики, проклятия и лязг металла, сопровождаемые завыванием стрел, доносились отовсюду.

Пригнувшись, Нэлс пробежал до угла терема и спрятался за поленницей. Лук он уже держал наперевес, причем, сам того не замечая, успел наложить на тетиву первую стрелу.

Выглянув из-за приятно пахнущих сырым деревом поленьев — почему не сделать навес, как у всех нормальных людей? — Нэлс обнаружил, что весь обзор ему загораживает плетень, до которого было с десяток шагов. Плетень имел всего каких-нибудь три-четыре локтя в высоту и в обычное время казался преградой совершенно условной, предназначенной лишь для того, чтобы не подпускать к терему коров и овец, однако сейчас он показался Нэлсу особенно никчемным и неуместным. Пришлось выпрямиться, чтобы увидеть происходящее по другую сторону.

По дорожке между избами, размахивая длинными сверкающими мечами, скакали сверы. Вернее, пытались скакать, поскольку то здесь, то там дорогу им преграждали заунывно завывающие шеважа — рыжеволосые, мохнатые существа, вооруженные топорами и копьями. Сверы отгоняли их от себя или сбивали с ног и топтали копытами испуганно ржущих коней, однако откуда ни возьмись появлялись новые дикари, которые так же упорно лезли вперед, словно страх смерти был им совершенно неведом. На глазах Нэлса несколько шеважа, осознав свою ошибку, на время оставили в покое всадника и с обеих сторон пронзили копьями незащищенные бока лошади. Жеребец, захрапев, встал на дыбы и в следующее мгновение рухнул вместе с глухо зовущим на помощь из-под шлема седоком на землю. Плетень не позволил увидеть, что стало с ним дальше, однако надеяться на благополучный исход этой неравной схватки не приходилось.

Со стороны леса поднимались густые клубы грязно-серого дыма. Чью же это избу удалось запалить дикарям? Нэлс бросил взгляд направо, туда, где жила целительница. Нет, кажется, там ничего пока не горит.

И тут он заметил рыжие космы, осторожно высовывавшиеся из-за плетня. Мгновение, и шеважа вырос почти по пояс, а в руках у него — туго натянутый лук, нацеленный прямехонько в то самое окно, через которое в спокойную беседу влетело свистящее напоминание о неизбежном. Вторая стрела спорхнула с тетивы неуловимо для глаза и унеслась следом за первой в растревоженное нутро терема. Нэлсу показалось, что он слышит оттуда крик боли. А шеважа уже исчез за плетнем, будто его и не было.

С момента прыжка через окно прошло не больше времени, чем опытному стрелку требуется на перезарядку лука, однако Нэлс прочувствовал его так, как если бы миновал чуть ли не целый день.

— Сомневаешься? — послышался над ухом неуместно вкрадчивый вопрос Тэрла.

Нэлс встрепенулся.

Ему ли было не знать, что аол обладает свойством проникать в сокровенную суть вещей и мыслей. Сейчас Тэрл, старый Тэрл, мудрый Тэрл понял именно то, что, как пелена, окутывало сознание Нэлса. А поняв, произнес то самое слово, которое, словно ножом, безжалостно вспороло эту пелену. Сомнение. Нэлс всегда думал, что готов к сражению, готов к опасности, готов защищаться и, если понадобится, убивать. Он точно знал, что умеет это делать, умеет убивать. И вот теперь ему слишком отчетливо открылась разница между смыслами «уметь» и «мочь». Он никогда прежде не сталкивался с необходимостью лишать другого человека жизни. Он родился фолдитом, прожил достаточно долгую жизнь фолдита и, честно говоря, собирался почить на склоне дней обыкновенным фолдитом, которого куда как больше заботит завтрашняя погода и будущий урожай, нежели меткость стрельбы с десяти шагов или способы обороняться дубиной от нескольких вооруженных противников. Конечно, он с детства обожал стрелять из лука по снопам соломы, изображавшим не то лесных дикарей, не то ненавистное семейство Ракли, и даже достиг в этом признанного односельчанами мастерства, а Струн не раз скупо, но все-таки хвалил его за умение не отступать перед взмывающим над головой мечом, однако солома есть солома, а острый меч держали дружеские руки.

Рыжий лучник вынырнул опять и без проволочек, увлеченно, чуть ли не высунув язык, выпустил по терему сразу две стрелы подряд. Прячась обратно, он скосил прищуренный глаз, и Нэлсу показалось, что его заметили.

— Продолжай наблюдать! — снова горячо заговорил из-за спины Тэрл, будто видел происходящее глазами Нэлса и ощущал то же, что испытывал он. А Нэлсу больше всего на свете сейчас хотелось спрятаться за поленницу и перевести дух. — Нельзя терять врага из виду. Он не должен заметить тебя раньше, чем ты его. Прицелься, как ты умеешь, на локоть повыше плетня. Сильно тетиву не натягивай, чтобы не напрягать руки. Если он видел тебя и не дурак, то теперь появится чуть в стороне от прежнего места. Не упусти его. Второго выстрела он тебе сделать не даст.

Нэлс лег грудью на острые ребра поленьев.

— И не думай, что он другой. Он такой же, как мы. Ты ведь видел Гури. Шеважа ничем от нас не отличаются. И не достойны нашего страха.

«Какого страха», — раздраженно подумал Нэлс, плавно отпуская стрелу в смертоносный полет. Он ни на мгновение не усомнился в том, что увидит, как из-за плетня вот-вот появится хозяин роскошной копны рыжих волос. И потому нисколько не удивился, когда тяжелый наконечник безошибочно нашел низкий наморщенный лоб незадачливого лучника и со смачным треском вошел в него, как в спелую тыкву.

— С этим выстрелом родился воин, — услышал он сзади тихий смех Тэрла. — А теперь, мой мальчик, давай повоюем по-настоящему. С тебя десять!

Нэлс только успел заметить краем глаза, как маленькая фигура с дубинкой наперевес метнулась из-за его спины в сторону и в мгновение ока перемахнула плетень.

«С тебя десять» должно было означать, что Тэрл призывает Нэлса стрелять до тех пор, пока не уложит десяток шеважа. «Где десять, там и дюжина», — думал Нэлс, размеренно выпуская одну стрелу за другой. Дикари лезли через плетень как сумасшедшие, решив, вероятно, будто от того, падет терем или нет, зависит судьба оборонявшихся. В чем-то они были правы. Подобный терем в каждом туне считался если не святыней, то во всяком случае тем местом, которое оказывает самое непосредственное влияние на всю жизнь деревни. Здесь собирались советы, здесь принимались важные решения, здесь юноши проходили посвящение в мужчины, а девушки — в женщины, здесь праздновались свадьбы и прощались с усопшими. Нэлс никогда бы не простил себе, если бы по его вине терем был сожжен или разрушен. К счастью, в руках нападавших он видел лишь обыкновенное оружие и никаких намеков на огонь. Дождь был слишком долгим, чтобы им хватило терпения ждать, пока все просохнет.

Как ни странно, Нэлс не испытывал ненависти к врагам, которых размеренно сбивал с плетня точными попаданиями. Он даже толком не думал о том, что делает. Можно сказать, он их вовсе не замечал: видел, что кто-то загораживает ему прицел, метился чуть дальше и чуть выше чем нужно, и ласково отпускал стрелу в самостоятельный полет. Двух или трех нападавших он таким образом умудрился пронзить двумя стрелами, прежде чем они упали тяжелыми мешками на мокрую землю.

Постепенно в душе Нэлса просыпалось ощущение сладкого ликования. У него получалось то, к чему он так долго стремился и на что до сих пор мог только надеяться. Хотя нет, конечно, он никогда не надеялся, что ему придется призвать на помощь все те навыки, которые он получил, упражняясь в стрельбе под неусыпным присмотром Тэрла. Тэрл не готовил своих односельчан к войне в Пограничье. Он лишь предлагал перенять его опыт на тот невообразимый случай, если придется с оружием в руках — или без оружия — отстаивать жизнь и независимость своего любимого туна. Сейчас Нэлс отчетливо видел, насколько далеки эти изнурительные занятия были от внезапно нахлынувшей действительности. И тем приятнее ему было ощущать, что эта действительность все же не застала его врасплох.

Не сводя глаз с простреливаемого участка плетня, Нэлс старался замечать все, что творится вокруг. Он видел стоящих спина к спине сверов, отчаянно отбивавшихся от своры остервеневших дикарей. Видел, как некоторым из них, возможно даже Лину с Керли, пришли на помощь несколько фолдитов, взявших на себя, причем довольно удачно, роль фултумов и отгоняя нападающих длинными жердями или топорами на длинных рукоятях, что позволяло сверам прицельно сеять смерть среди врагов убойными арбалетными стрелами.

Когда стрела вышибла полено прямо у него из-под носа, Нэлс понял, что его укрытие обнаружено. Более того — что его обошли сбоку и вот-вот подстрелят, как зазевавшуюся ворону или сноп соломы. Страха при этом он не ощутил. Отшатнулся назад. Как раз вовремя, чтобы позволить очередной стреле вонзиться в стену над тем местом, где только что была его голова. Резкий поворот плечами и всем корпусом вправо, стойка на одном колене, лук натянут, взгляд расслабленно — но не вяло — скользит по краю плетня. Тэрл! Он совсем позабыл о том, что должен охранять аола еще пуще терема. А весь если Тэрл допустил, чтобы с того места, куда он только что сиганул через плетень, стреляли, значит, либо его самого уже нет в живых, либо он сражается где-то еще, но уж никак не там, где его в последний раз видел Нэлс.

Внезапное желание пригнуться спасло Нэлсу жизнь. Стрела чиркнула по волосам и обожгла макушку. При этом никто из-за плетня так и не выглянул. Стрелок прятался на крыше соседней избы. До него было раза в три дальше, чем до плетня, однако иной возможности договориться с ним, кроме как на языке стрел, Нэлс не видел. Помогло то, что шеважа явно поверил в свою недосягаемость и безнаказанность. Он почти не прятался и яростно осыпал стрелами не только Нэлса, но и всех вабонов, что попадали в поле его зрения. Нэлс достал его со второго выстрела. Дикарь неловко отбросил лук, попытался вырвать из шеи стрелу, не удержал равновесия и опрокинулся с крыши навзничь. Вероятно, он успел досадить многим, потому что его падение было встречено ликующими криками.

Судьба Тэрла по-прежнему волновала Нэлса больше всего остального. Недолго думая он бросил свой пост возле поленницы и отбежал к плетню. Никто его по ту сторону не подкарауливал. Мимо, пятясь, проходил отстреливающийся из арбалета свер, подступы к которому прикрывал только один фолдит, вооруженный уже не копьем, а жалкими щепками. Между тем орудовал он ими настолько лихо, что ни один из четверых разъяренных шеважа не мог приблизиться к нему, не рискуя поплатиться за это выбитым глазом или свернутой челюстью. При ближайшем рассмотрении Нэлс сообразил, что перед ним никакой не фолдит, а Фейли собственной персоной. На подмогу четверым товарищам уже мчались наперерез еще двое дикарей, и неизвестно, чем бы кончился этот неравный поединок, если бы Нэлс не оказался поблизости. Не боясь промахнуться и ранить Фейли, он угодил стрелой в висок самому могучему из нападавших, а свер тем временем прервал бег одного из тех, кто спешил на помощь. Врагов снова стало четверо. Щепки в неутомимых руках Фейли крошились и разлетались в стороны. На поясе у него Нэлс заметил нож, но едва ли лезвие длиной в ладонь могло пересилить два топора-лесоруба и обоюдоострый меч, похоже, вырванный из мертвых рук одного из поверженных сверов. Словно уловив его мысли, отступавший с арбалетом свер споткнулся и неловко рухнул на бок. Фейли в отчаянии оглянулся на него, упустив несколько драгоценных мгновений. Времени на размышления у Нэлса больше не было. Отбросив лук с колчаном, он пронзительно крикнул, обращая на себя внимание, выхватил из-за пояса дубинку и устремился навстречу ничуть не смущенным его появлением рыжим головорезам.

Зато на Фейли его дерзкая атака произвела сильное впечатление. Ему приходилось слышать, что под началом Тэрла трудятся фолдиты, больше привычные к оружию, чем к мотыгам и лопатам, однако в душе он лишь подсмеивался над гордыми рассказами своего старого боевого друга и искренне не верил, что подобное возможно. Но стоило грянуть беде, и он действительно оказался свидетелем того, как простоватые и по-деревенски неуклюжие мужики буквально на его глазах преобразились, схватились за те же мотыги и лопаты, если у кого под рукой не нашлось настоящего оружия, и все как один высыпали навстречу многочисленной, до зубов вооруженной своре лесных дикарей. Среди тех, кого он успел заметить на равных бьющимися с шеважа на улицах и в огородах, были — кто бы мог подумать! — даже женщины. А ведь не зря же в Вайла’туне ходила присказка о жизнелюбивом человеке: «Любит жизнь и боится смерти, что твой фолдит». Судя по всему, пора было перекраивать устаревшие взгляды на привычный порядок вещей.

Наблюдая краем глаза за тем, как тяжелая дубинка гуляет по лбам, скулам и затылкам шеважа, Фейли решил, что силы фолдиту придает весть о трагической гибели его брата-близнеца. Гилтана сразила шальная стрела, одна из сотен, которые атакующие выпустили по туну перед самым штурмом. Если бы не его широкая спина, она досталась бы Харлину, который едва ступил на порог избы целительницы. С этого момента Фейли уже и не думал отсидеться в подполе с пленным Гури и вконец растерянным, не понимающим, что происходит, старым писарем. Он только помог Элете втащить безжизненное тело в дом, схватил первое, что сунул ему на ходу Струн, — видавшее виды копье, очевидно даже не боевое, а тренировочное — и бросился в самую гущу разраставшейся, как на дрожжах, бойни.

И вот теперь, с огрызком копья в деревенеющих от усталости руках, теснимый со всех сторон и припертый к бессильному в своей неповоротливой мощи сверу, он с восхищением наблюдал за отточенными действиями вылетевшего откуда ни возьмись фолдита. Четверо дикарей, казалось, даже забыли про почти добитого противника и дружно противостояли новому. Правда, один из них тотчас же поплатился за дерзость трещиной в черепе, зато трое других, угадав в Нэлсе достойного соперника, умело рассредоточились и окружили его. Стоило посмотреть на их недоуменные физиономии, когда они поняли, что тот не собирается защищаться, а, напротив, сам отчаянно атакует их по очереди, причем расчетливо и довольно успешно. Достаточно было одному зазеваться и не убрать после очередного выпада мечом ногу, как дубинка с хрустом раздробила ему колено, и враги неожиданно для себя остались вдвоем.

Фейли не хотел упускать представившуюся возможность расквитаться со своими обидчиками за тот животный страх, который он, бывавший и не в таких передрягах воин, испытал, когда увидел позади себя падающего свера и решил, что конец житейским радостям и невзгодам близок. Воспользовавшись тем, что оба шеважа сосредоточили все свои усилия на Нэлсе и опрометчиво повернулись к нему спиной, Фейли отбросил пришедшую в полную негодность палку и что было мочи саданул кулаком под ребра тому, кто оказался ближе. Удивительно, но силы у него еще оставались. По крайней мере, достаточно для того, чтобы дикарь ахнул и упал на колени. Удар коленом в затылок отбросил его без сознания под ноги товарищу, который, зазевавшись от внезапности атаки сзади, получил дубиной по уху и приказал долго жить еще до того, как покатился по земле.

Нэлс тяжело дышал и оглядывался по сторонам. Фейли что-то ему говорил, но он не слышал его: все звуки заглушал стук крови в висках. Так вот что значит «заглянуть в глаза смерти»! Если бы не Фейли, искаженные злобой морды двух шеважа стали бы последним, что он видел на этом свете. Как же он устал! Почему он никогда прежде не замечал, что таскает с собой неподъемную дубину? Правда, благодаря этому он, кажется, пока что жив: надо было лишь поднимать ее повыше, а остальное она делала за него сама, расправляясь с нападающими так, будто ее держал Струн или даже Тэрл. Но только больше ему ее не поднять. Все равно что попытаться вырвать с корнем молоденькое деревце. Где же Гилтан?

Фейли молча наблюдал, как Нэлс выпускает из рук дубинку и, понурясь, ни на что не обращая внимания, медленно бредет прочь. Навстречу ему уже бежали радостно размахивающие кто чем односельчане, возглавляемые подпрыгивающим выше головы маленьким Таффи. По их возбужденным крикам сделалось понятно, что штурм отбит, уцелевшие шеважа обращены в позорное бегство и да здравствует Тэрл.

— Послушай, — кто-то положил тяжелую руку Фейли на плечо. Обернувшись, он не сразу сообразил, что это поднявшийся на ноги свер. Тот избавился от шлема, и теперь в лицо Фейли смотрели пронзительные глаза седовласого, изможденного старика, о чем никак нельзя было догадаться прежде по широкой груди и гордой осанке воина. Свер стиснул ему плечо еще сильнее и продолжал: — Я вынужден просить у тебя прощения.

— Ерунда, старина! С кем не бывает! — Фейли в ответ похлопал свера по железному нагруднику. — В таких доспехах любой рано или поздно с ног свалится.

— Нет, ты не понял, не за это.

Приглядевшись к старику, Фейли посерьезнел:

— Я тебя знаю?

— Едва ли. — Рука в железной перчатке наконец отпустила его плечо. — Зато я теперь узнал тебя. Ведь ты — Фейли?

— Именно так. А кто спрашивает?

— Лин. Лин Трехпалый.

— Что-то не припоминаю… — Я…

— Фейли, берегись! — появившийся откуда ни возьмись Струн стремительным ястребом вклинился между собеседниками и в мгновение ока оттеснил старика на несколько шагов, так, что тот чуть было снова не упал. — Тэрл мне все рассказал. Эти сверы явились сюда вовсе не за тем, чтобы помогать нам. Их послали за тобой, Фейли!

— Постой! Что ты делаешь? — Фейли не знал что и думать, однако дерзкое обращение со старым воякой со стороны фолдита, разгоряченного, скорее всего, первой в его жизни настоящей дракой, коробило. — Он хотел извиниться.

— Кто? Этот? — Струн продолжал напирать, но отсутствие сопротивления не могло не смутить его, и в конце концов он лишь пренебрежительно оттолкнул свера к плетню. — Поступай как знаешь, Фейли. Мое дело было тебя предупредить. Эй, Нэлс, погоди! Не ходи туда! Не надо, не сейчас! — И он бросился следом за понурой фигурой обратно в дом целительницы.

Седой свер остался стоять, опираясь о плетень. На усталом лице его играла странная улыбка. Фейли приблизился и с изумлением услышал:

— Фолдиты недолюбливают виггеров. Теперь я вижу, что, вероятно, правильно делают. Они привыкли доверять своим чувствам, а мы — нашим брегонам и аби’мергам. Твой приятель прав. Нам сказали, что ты предатель и действуешь заодно с шеважа. Мы потратили не один день на поиски тебя и твоего знакомого писаря, Харлина. И вот когда я наконец-то тебя нашел, у меня такое чувство, будто я искал то, что все время было рядом.

Я давно служу замку, я немало повидал на своем веку и знаю, что предатели так не бьются. Нас обманули, Фейли. За это я и хотел просить у тебя прощения. За себя и за моего напарника. Жаль, что бедняга Керли так и не узнал правды.

Грудь старика сотряслась, и он отвел в сторону глаза, наполнившиеся слезами. Фейли растерянно постоял, посмотрел на склоненную в низком поклоне фигуру, махнул рукой и поспешил следом за Струном.

В избе целительницы Тэрла не оказалось. Сама Элета стояла на пороге и с тихой грустью смотрела, как один близнец оплакивает второго. Струн остервенело ходил вокруг давно погасшего очага, сжимая кулаки. Сундук был сдвинут в сторону, дверца подпола распахнута.

— Где Харлин? — прошептал Фейли.

Элета очнулась и неопределенно указала куда-то на улицу:

— Тэрл забрал их.

— Все будет хорошо, — обронил на прощание Фейли, но женщина только усмехнулась со вздохом и покачала поседевшей головой.

Как он и предполагал, большинство фолдитов суетилось на пожарище. Сгорела часть частокола, окружавшая тун со стороны Пограничья. К счастью, ни один из находившихся поблизости домов не пострадал. Но частокол был разрушен основательно: пока всеобщие усилия были направлены на противостояние живому врагу, огонь беспрепятственно вершил свое подлое дело и почти дотла сжег бревна на добрый десяток шагов. Беда состояла еще и в том, что подобных деревьев на территории туна, разумеется, отродясь не росло, а отправляться за новыми бревнами в лес было равносильно самоубийству. Громко обсуждавшие только что пережитое фолдиты спорили о том, каким образом дикарям удалось незаметно подобраться к ним, да еще и так ловко перебраться через частокол. Очевидцы уверяли, будто нападавшие пользовались веревками. От выяснения этого вопроса зависело, как лучше защищаться впредь: сосредоточиться около обугленного проема или, наоборот, рассредоточиться вдоль всей уцелевшей стены.

Наиболее прыткие уже оседлали коньки соседних крыш и кричали сверху, что никого не видят. В ответ с земли им кричали, чтобы они сейчас же спускались, потому что лучшие мишени для стрел шеважа и придумать трудно. Фейли решил в споры не ввязываться. Он искал Тэрла и не находил. Собственно, будь здесь Тэрл, никто бы и не стал спорить. По всей видимости, аол нашел себе более важное занятие. Фейли уже повернул в сторону терема, когда ему навстречу промчался Таффи, на ходу передавая долгожданные указания своего кумира:

— Тэрл велит готовить факелы и жечь поля! За факелы, все за факелы! Жгите поля!

Фейли замешкался, желая убедиться, что неискушенные в военных хитростях фолдиты правильно истолковали это странное на первый взгляд распоряжение. Оказалось, что распоряжения Тэрла вовсе не истолковывались, а принимались на веру. Кто-то заметил, что трава еще сырая. На него зацыкали, резонно возразив, что дует достаточно сильный ветер, а если удастся запалить хотя бы небольшой участок, то огонь высушит траву еще лучше ветра. К приятному удивлению Фейли, никто не задался вопросом, зачем вообще уничтожать огнем целое поле, с которого даже не успели собрать урожай. Либо по приказу Тэрла все были готовы, если потребуется, броситься хоть головой в костер, либо сметливые фолдиты догадались, что таким образом они не только лишат себя плодов своего нелегкого труда, но и шеважа — возможности подкрасться к туну незаметно под прикрытием высоких колосьев.

— Рад, что ты жив, — деловито приветствовал Тэрл своего друга, когда Фейли наконец пробился через плотное кольцо хорошо вооруженных людей, мужчин и женщин, хмуро застывших, словно часовые, вокруг терема. Фейли даже представить себе не мог, что у Тэрла в распоряжении такая внушительная во всех отношениях дружина. — Проходи, присоединяйся, мы тут совет держим. — Он лежал, как раньше, на шкурах, а перед ним в напряженных позах сидело несколько фолдитов, с которыми Фейли не был знаком. Здесь же, прислонившись спиной к стене, сидел Харлин, а рядом с ним — по-прежнему связанный по рукам и ногам бледный от волнения Гури. — Тебе Струн не попался?

— Он у Элеты. — Фейли тоже сел и обменялся понимающими кивками с присутствующими. — Утешает Нэлса: у него, кажется, убили брата.

Все тяжело вздохнули и посмотрели на Тэрла.

— Жаль Гилтана, — сказал тот, ни к кому не обращаясь. — Нам его будет не хватать. Ладно, потерянного не вернешь. Надеюсь, Струн к нам скоро присоединится. Фейли, как ты понимаешь, мы решаем, что делать дальше. Задача не из простых.

— Да уж, я видел, что там творится. И когда только такая брешь в частоколе прогореть успела? Шагов на десять, не меньше. Мне сразу наша застава вспомнилась. Противное ощущение. Все равно что воры побывали.

— Да уж куда противнее. Хуже, чем воры. И наверняка скоро вернутся. Вот к этому мы и должны быть готовы. Гури, что скажешь, когда, по-твоему, ждать новой атаки?

Все вопросительно посмотрели на пленника. Судя по невозмутимым лицам, было очевидно, что они уже знают его подноготную и ничему не удивляются.

— Смотря сколько воинов Леса уцелело, — вяло пробормотал Гури, которого происходящее вокруг, по всей видимости, не трогало: он думал о чем-то своем, и лишь тугие веревки на руках и ногах напоминали ему о неутешительной действительности. — Если больше половины, к ночи ждите точно.

— Лара, не прикидывал, скольких мы убили? — обратился Тэрл к пышнотелому и розовощекому молодцу, толстые пальцы которого нервно теребили жиденькую бороденку. Фейли редко приходилось встречаться с подобными типами среди виггеров, и, как правило, все они оказывались разве что неплохими походными кашеварами, избегающими участия в настоящих сражениях. Тем удивительней выглядело присутствие толстяка здесь, среди наиболее доверенных людей Тэрла.

— Точно посчитать пока не удалось, — на удивление браво отчеканил Лара, — но по моим прикидкам не меньше семидесяти. Думаю, даже все восемьдесят.

— В таком случае отдыхать нам не придется. Если мне не изменяет память, Нэлс и Гилтан говорили, что только на наш тун собиралось напасть больше трех сотен.

— Что значит «только на наш тун»? — переспросил светловолосый и кучерявый фолдит с подбитым левым глазом и наскоро перевязанной левой рукой. Правой он опирался на шест в три локтя длиной с острыми наконечниками на обоих концах. — Что происходит на других тунах?

— Хотел бы я знать, — ответил Тэрл, и взгляды собравшихся снова проследовали за его взглядом и обратились на пленника. — Гури утверждает, что шеважа готовят нападения на все наши туны и торпы.

— Тогда мы должны немедленно их предупредить! — воскликнул светловолосый.

— Не суетись, Пирс, — наставительно поднял толстый палец Лара. — Гонцы в оба конца уже посланы. Будет ли только от них толк…

— Когда загорится поле, все и так поймут, что происходит, — заметил Фейли.

— Я тоже рассчитываю на это больше, чем на пустые призывы к осторожности, — согласился Тэрл. — Правда, боюсь, что пожар такого размера может напугать наших соседей. Они решат, что нас подожгли, и раньше времени падут духом.

Фейли об этом не подумал. Встав со своего места, он отошел к двери и выглянул на улицу. Над крышами изб в вечернее небо поднимались столбы дыма. Поля горели, отгоняя дикарей к лесу и расчищая пространство для наблюдения. Заодно Фейли увидел, как по улице к терему направляется кавалькада всадников. Впереди, понурив седую голову, покачивался в седле Лин Трехпалый. При виде Фейли он махнул рукой, сделал знак остальным остановиться и, несмотря на тяжесть доспехов, ловко спешился.

— К нам гости, — предупредил Фейли, оглядываясь через плечо. — Насколько я могу судить, на сей раз с добрыми намерениями.

— Могу я войти? — чуть ли не смиренным тоном заговорил Лин, подойдя и по-товарищески положив Фейли руку на плечо. — Тэрл, ты здесь?

— Здесь, Трехпалый. Заходи, мы как раз совет держим. Может, чего дельного посоветуешь.

Пристальные взгляды собравшихся поначалу смутили свера, однако гордость и строгое воспитание не позволили ему признать свою робость. Кроме того, еще с порога заметив пленного шеважа, он вновь испытал такой прилив злобы, что вмиг преобразился.

— Вижу, вы тут тоже зря времени не тратите. — Он подавил в себе соблазн подойти к пленнику и одним махом разрубить его от шеи до пояса длинным двуручным мечом, который теперь внушительно покачивался у него на бедре вместо арбалета. — Тэрл, когда вы с ним покончите, уступи мне его по старой дружбе. Уж больно охота в расход пустить гада.

— Сядь, Лин. Сядь и для начала послушай, что я тебе скажу, чтобы ты больше не говорил глупостей. — Тэрл приподнялся на локте. В глазах его сверкали лихие искорки. — Этот малый, — указал он на Гури, — мой старый знакомый. Я встретился с ним еще раньше, чем с тобой. Да, да, и не делай большие глаза. Он наполовину шеважа, наполовину вабон. Живет в лесу, но знает и наш язык. Подтверди, Гури. — Пленник кивнул, не обращая на потрясенного Лина ни малейшего внимания. — Теперь убедился? Да, мы взяли его в плен, но лишь потому, вынужден признаться, что он сам нам это позволил. И никого из нас не убил. Ты когда-нибудь убивал вабонов, Гури? — Тот так же молча покачал рыжей головой. — Сейчас он оказывает нам посильную помощь, потому что знает кое-что о планах своих лесных собратьев. А мы слушаем его и стараемся сообразить, что же делать дальше. Да и ты, я вижу, заметно изменился, Лин, — резко перевел он разговор на другую тему. — Не хватаешь Фейли, которого так долго искал, не обрушиваешься с упреками и кулаками на меня за то, что я в этом же самом тереме не так давно морочил тебе голову, одним словом, ведешь себя не так, как подобает верному посланцу Ракли.

— Ты прав, Тэрл, — со вздохом согласился Лин. — Я больше не его посланец. Точнее, я никогда им и не был, поскольку на поиски Фейли равно как и его друга-летописца, меня посылал вовсе не он, а Скелли, главный писарь замка.

Фейли и забившийся поглубже в угол Харлин обменялись многозначительными взглядами. Между тем Лин продолжал:

— Просто если бы не Фейли, не стоять бы мне сейчас здесь и не разговаривать с вами. Он спас мне жизнь, и я благодарен ему за это. То есть правильнее будет сказать, я навеки его должник. Теперь я понимаю, кто на самом деле все это время обманывал меня и моих товарищей. У меня была возможность переговорить с ними, я имею в виду, с теми, кто сегодня остался в живых, и все мы решили не возвращаться в замок, чего бы нам это ни стоило. Если ты и твой совет не против, мы останемся здесь и будем сражаться вместе с вами, как подобает виггерам и вабонам.

Терем огласился ликующими возгласами. Тэрл выглядел приятно удивленным.

— А много ли у тебя осталось здоровых людей, Лин? — осторожно спросил он.

— Нас девять человек. Двое погибли, а один ранен настолько тяжело, что едва ли дотянет до вечера. Твои добрые женщины взяли над ним опеку. Все, кто остались в строю, при оружии и имеют за плечами неплохой опыт стычек с шеважа.

— В таком случае, друзья мои, — торжественно повысил голос Тэрл, — я спешу представить вам одного из самых доблестных воинов, которых мне приходилось встречать в мою бытность виггером, старину Лина по прозвищу Трехпалый. Прозвище сразу станет понятным, если он снимет правую перчатку. Нет, не стоит, Лин, мы тебе и так верим.

Кто-то даже нашел в себе силы засмеяться.

— Когда ты вошел, — продолжал Тэрл, призывая всех к вниманию, — мы обсуждали последствия того, что считаем верным решением: поджога наших полей, что позволит нам издали видеть приближающихся врагов.

— Да, мы заметили. Зрелище, прямо скажем, впечатляющее.

— Вот мы и думаем, что из всего этого может получиться. Запутать шеважа, готовых напасть на остальные наши туны и торпы? Посеять панику среди вабонов? Призвать дополнительные силы из замка, на что мы, признаться, не слишком рассчитывали, пока не увидели твой отряд?

— Ты спрашиваешь моего мнения? — не сразу понял явно польщенный Лин. — Честно говоря, ума не приложу. Только вряд ли нам стоит годить да рядить, чем все обернется. Ты сам знаешь, что задуманное редко получается. Скажем, отсюда недалеко до заставы Тулли. Так вот я бы на его месте послал лазутчиков проверить, что происходит, а потом взял бы да и ударил дикарям в тыл. Но рассчитывать на это не приходится: покинуть заставу ему могут просто не позволить. Так что давайте лучше решим для себя, что нужно нам.

Собравшимся такой подход понравился. Снова заговорил Лара, предлагая бросить все силы на укрепление обороны, в частности, на латание дыры в частоколе. Ему в пику выступил Пирс, напротив, считавший, что необходимо закрепить успех отбитого штурма и самим напасть на отступающего врага, пока тот не пришел в себя и не изготовился к новой атаке. Ответной вылазки, по его мнению, шеважа ждали меньше всего. Мнения разделились. Большинству нравилась дерзость Пирса.

Фейли снова отошел к двери и стал наблюдать за ширящимся задымлением. У него никак не получалось пустить все мысли в одно русло. Он то пытался найти собственное решение для стоящей перед жителями туна задачи, то вспоминал уточнение Лина насчет того, что на самом деле за погоней и, скорее всего, за пожаром в доме Харлина стоял загадочный Скелли, то заново переживал страшные мгновения боя с шеважа, втайне надеясь, что все это в прошлом и никогда впредь не повторится. Впервые ему пришло в голову, что Скелли и Ракли могут действовать отнюдь не заодно и даже, напротив, — один против другого. Ракли многое может, Скелли — многое знает. При таком положении вещей еще неизвестно, кто в итоге выйдет победителем, но причин для противостояния — хоть отбавляй. Тэрл, как обычно, прав, когда говорит, что перестал что-либо понимать в действиях замка. Если там уже не один, а два хозяина, многое так или иначе становится на свои места и поддается объяснению, хотя, признаться по чести, туман при этом не рассеивается, а делается только гуще.

С улицы повеяло холодом. Не то переменился ветер, не то постепенно вступает в свои права неотвратимая зима. А ведь совсем, казалось бы, недавно, на заставе Граки, они имели обыкновение укрываться от утомительной жары…

— Сколько у вас в туне колодцев? — спросил он, вернувшись к фолдитам и прерывая их неутихающий спор.

— Два, — поспешно ответил Тэрл, до сих пор молчавший и лишь прислушивавшийся к доводам обеих сторон. — Да еще неплохое устройство для сбора воды, как дождевой, так и колодезной, и полива полей. Ты что-то придумал?

— Да нет, просто вспомнил, чего не хватило нам, когда напали на нашу заставу. Я склонен верить твоему Гури, а это значит, что к ночи нужно ждать новой атаки. И если мы не примем безотлагательных мер по защите наших домов и стен, потом, в пылу сражения, нам будет не до того. Да, «в пылу сражения», — прислушался он к собственным словам. — В прямом смысле — в пылу. Когда вокруг все полыхает, ты перестаешь понимать, что происходит, где ты и откуда по тебе стреляет враг. Этого нельзя допустить, тем более что для противоборства огню, как ты говоришь, у нас есть все необходимое.

— Таффи! — остановил его рассуждения Тэрл. Он уже все понял и не нуждался в объяснениях. — Где этот пострел? Таффи!

— Я тут, вита Тэрл. — Мальчуган появился на пороге терема, улыбающийся, весь перемазанный сажей и в сопровождении целого выводка себе подобной ребятни, среди которой он явно считался вожаком.

— Отлично, маго! А теперь марш к вашим родителям и говорите по дороге всем, кого встретите, чтобы вытаскивали из погребов ведра, кадки и кастрюли и запасались водой. Воды должно стоять в избытке у каждой избы. Пусть собирают воду в бочки и расставляют их вдоль всего частокола. Кстати, его там как, отремонтировали?

— Дерева нету, — честно признался Таффи, ничуть не погрустнев. — Дырку перегородили телегами.

— Для начала сгодится. Ну что стоите? Бегом за водой!

Малышей как ветром сдуло.

— Думаешь, справятся? — с сомнением напомнил о своем присутствии Лин.

— А ты сам сходи да посмотри, что получится, — посоветовал Тэрл. — Мал золотник, да дорог.

— Надеюсь, у тебя найдется для моих людей занятие поважнее, — заметил Лин. Он уже обвыкся в тереме и чувствовал себя среди равных. — Между прочим, не вижу причин, почему бы нам действительно не проучить шеважа, пока они не пожаловали к нам снова.

— Единственная причина в том, что на это у нас нет лишних бойцов. Мы не можем позволить себе преследовать врага и одновременно охранять свои дома от возможных новых атак.

— Согласен, — продолжал настаивать старый вояка. — Но насколько я понял, шеважа разбились на группы, и перед каждой поставлена своя задача. Если на нас и нападут, то только те, кого мы не добили.

Почувствовав на себе вопросительные взгляды присутствующих, Гури встрепенулся и согласно кивнул.

— А раз так, не стоит опасаться подхода дополнительных сил в то время, пока мы будем по-свойски разбираться с нашими противниками. Которые сейчас, я уверен, меньше всего ожидают нашей вылазки.

— Предположим, Лин, ты прав, и у нас будет определенное преимущество благодаря внезапности. Но перевес сил по-прежнему на стороне шеважа. А выходя из-под защиты наших стен, мы рискуем вдвойне.

— К тому же, — добавил Фейли, — когда поле выгорит, просматриваться оно будет одинаково хорошо с обеих сторон. Я бы не стал высовываться.

Лин был вынужден признать, что упустил это немаловажное обстоятельство из вида. В конце концов, победили доводы меньшинства в лице Лары, и было принято решение ни за кем в погоню не пускаться, из пределов туна не выходить, а запастись как следует водой и тщательно готовиться к отражению штурма. Все прекрасно отдавали себе отчет, что, если шеважа и на сей раз удастся прорваться через частокол, действовать они будут более согласованно и отчаянно, поскольку теперь им известно, что обитают здесь не пугливые, никогда не державшие в руках оружия фолдиты, а пусть и не слишком опытные, зато весьма смелые бойцы. Последнее обстоятельство также вызывало живое любопытство у Лина, который за скромной трапезой, приготовленной на скорую руку сразу после совета, подсел поближе к Тэрлу и высказал свое искреннее восхищение боевым мастерством защитников.

— Насколько мне известно, Ракли до сих пор считает, что у нас на окраинах Вайла’туна живут…

— … земляные черви, — договорил за него Тэрл. Лин поморщился. — Да, не отрицай, слышал я об этом. Хорошо о фолдитах он, кажется, отродясь не выражался.

— Теперь придется.

— Брось! Здесь ему уже давно никто не верит. И я первый. Скажи нам сегодня, что в замке другая власть, уверен, что никто не огорчится.

— Лишь бы не было хуже. — Лин подумал о чем-то своем.

— Тебе, конечно, виднее. Но нам оттого не будет ни тепло, ни холодно. Ты вот сам сейчас сказал: Ракли считает нас неучами, которые только и знают, что в земле копаться.

— Это ты сказал.

— Неважно. Главное, что он при этом палец о палец не ударит, чтобы пусть не жизнь нам нашу нелегкую скрасить, так хоть тылы свои через нас укрепить. Ведь мы с тобой, к сожалению, всегда понимали, что нападение шеважа — лишь вопрос времени. Оставлять все как есть — значит сознательно отдавать ни в чем не повинных тружеников на убой врагу, а урожай, которым кормится весь Вайла’тун, на разграбление. Вот ты, Лин, часто бываешь в замке, видишь Ракли. Поведай мне, он что, этого не знает? Или он совсем выжил из ума и считает, будто может навести страх не только на нас, вабонов, но и на неподвластных ему дикарей из Пограничья?

Лин не спешил с ответом. Макнув ломоть свежего, душистого хлеба в блюдо с густым, тягучим медом, он осторожно, чтобы не капнуть ненароком на бороду, откусил сладкую половину, макнул остаток в чарку с вишневым вареньем, затолкал все себе в рот, тщательно пережевал на удивление крепкими, как у юноши, зубами, запил холодной колодезной водой из глиняной кружки, хотя на столе на выбор гостей стояло и пиво, и молодое вино, и соблазнительно пряный крок. Хотя никто из посторонних к ним не прислушивался, а был занят здоровым утолением голода, не на шутку разгулявшегося после успешного сражения, Лин явно не хотел, чтобы их разговор достиг чужих ушей. Когда он снова заговорил, голос его звучал глухо, так что даже Тэрлу пришлось вслушиваться.

— Я мало что знаю, старина. Но думаю, что не все так просто, как кажется. За все эти зимы, проведенные в тяжелых доспехах свера, я, как ты видишь, дослужился всего лишь до командира десятка. И вовсе не так часто, как ты, должно быть, думаешь, бываю на эфен’мотах у Ракли и других высокопоставленных эделей. Лучше расспросить о тамошней жизни моего сотника, но он у них человек свой, рта понапрасну не раскроет. И все же я возьму на себя смелость предположить, что власть Ракли сегодня не настолько незыблема, как прежде.

— И Ракли это осознает? — Тэрл предложил Лину пива, но тот решительно отказался, предпочтя воду.

— Отчасти, думаю, да.

— И кто же тот смельчак, что выдергивает из-под него трон? Уж не сын ли?

— Локлан-то? Нет, едва ли. Он еще юнец и живет мечтами о судьбе героя, но делать при этом гадости отцу, который в нем, судя по всему, тоже души не чает, едва ли отважится. Нет, будь я на месте Ракли, я бы куда более пристальное внимание уделил тому, что творится в потемках замковых подвалов, нежели на ристалище.

— Кто же тогда? Скелли?

Лин огляделся, кивнул и прибавил:

— Ты сказал. Я этого не говорил.

— По-твоему, он настолько опасен?

— А как прикажешь думать о человеке, который имеет возможность отдавать тайные приказы виггерам вроде меня, не соизволив заручиться одобрением ни у совета, ни у Ракли? Причем я знаю, что, если сейчас кто-нибудь в замке хватится моего десятка — а нас, сверов, сам понимаешь, наперечет, — отвечать не придется ни мне, ни моему сотнику.

— Да уж, — протянул Тэрл. — В мое время такого самоволия не было.

— То-то и оно. А все, видать, потому, что нынче уже не столько Ракли, сколько Скелли определяет и распределяет чины эделей. Родословные-то у него в руках.

Тэрл от неожиданности присвистнул. Он очень отчетливо представил себе эту картину, и ему как-то сразу стало понятно многое из того, что до сих пор он принимал не задумываясь: замковые склоки, таинственные смерти, выдаваемые за несчастные случаи, сгоревшая лачуга Харлина… Все, что он знал, и то, о чем лишь догадывался, теперь предстало перед ним в ином свете.

— Ракли вынужден с ним считаться, — продолжал Лин, вдохновленный вниманием собеседника. — Ведь он, похоже, даже избавиться от него не может, не обратив на себя при этом гнев многих эделей, получивших свой титул из рук Скелли. Правда, это мои собственные подозрения.

— Сдается мне, что ты недалек от истины, — заметил Тэрл. — Хотел бы я знать, что нам со всем этим теперь делать?

— А что мы можем сделать? Взбунтоваться? Не советую. Если у них нет согласия в борьбе против лесных дикарей, это еще не означает, что против общего врага в лице вас, фолдитов, они не объединятся. Шеважа опасны для всех в равной степени, а недовольные фолдиты — исключительно для них. А потому я бы советовал просто избегать их и уж точно не вставать у них на пути.

— В чем они обвиняют Фейли?

— Я знаю только то, что содержалось в приказе Скелли, переданном мне через моего сотника: предатель, снюхался в лесу с дикарями, необходимо поймать и доставить в замок, лучше живым, нежели мертвым, но лучше мертвым, чем не доставить вовсе. Рассуждать и задавать лишние вопросы нам по-прежнему не разрешается. Вот и пришлось мне собирать людей и отправляться на его поиски.

— А почему ко мне?

— Признаться, моя идея, — усмехнулся Лин. — Я ведь не забыл, что в свое время вы были не разлей вода. Куда еще податься беглецу, как не к старому другу, да и от замка подальше. Не в Пограничье же ему бежать.

— Хитер, нечего сказать! — Тэрл бросил взгляд на предмет их разговора. Фейли с невозмутимым видом наслаждался пивом и слушал, что ему возбужденно рассказывает лоснящийся от пота Лара. Харлин сидел тут же, тихий и испуганный. — То есть ты мне сразу не поверил?

— Отчего же! Ты умеешь говорить убедительно. Вот даже аолом стал, а это, думаю не каждому по плечу. Наверное, я бы все-таки ушел, если бы не шеважа, — он что-то вспомнил и умолк на полуслове. — Когда будут хоронить моих воинов?

— Ты разве не собираешься передавать их тела родственникам? — изумился Тэрл. — Мы, конечно, готовы похоронить их здесь, если нужно, еще до заката, но мне казалось…

— Давай так и сделаем. Когда мы приехали к вам, я заметил, что у вас уже готовятся чьи-то похороны…

— … да, семьи из соседнего торпа.

— Пусть сегодняшний день станет днем скорби, а завтра мы примем славный бой.

— Ты не ответил на мой вопрос, Лин.

— В свой десяток я исстари беру только тех, у кого нет никаких родственников. Так что среди павших сегодня оплакивать будут лишь Керли. — Он вздохнул и поморщился, будто в глаза ему попал дым из очага. — Да и эта обязанность только моя.

— Керли? — Тэрл поежился. — Он был твоим сыном? Не знал, прости…

— Нареченным. Я усыновил его, когда на заставе погибла вся его семья. Ты ведь помнишь то злополучное время, когда эльгяр разрешалось брать с собой на службу своих домочадцев. Его родной отец был моим другом. Мальчишка его почти не знал.

Они замолчали, отдавая дань тем, кто сейчас мог бы быть с ними, но кому не было суждено пережить возвращение шеважа. Несколько зим про них не было ни слуху ни духу. Обрадованные вабоны тогда решили, что это связано с дальновидным решением Гера Однорукого значительно увеличить количество застав в Пограничье. На новые заставы стали переселяться целыми семьями. А шеважа все не показывались. Зато когда они вернулись, набравшиеся сил и как будто еще более одичавшие, слишком многие вабоны поплатились за свою беспечность и излишнюю самоуверенность. С тех пор служба на заставах рассматривалась как обязанность сугубо мужская, не терпящая присутствия всего того, что отвлекает от выполнения главной задачи. А поскольку эльгяр после зимних стуж отпускали на короткую побывку домой, численность населения Вайла’туна, а с ней и численность преданных замку виггеров, заметно выросла.

— Соболезную, Лин. Мы похороним их со всеми надлежащими почестями, как своих близких. Давай только переживем эту ночь. Будем молить Лаирта, чтобы он отвел от нас врагов наших или дал нам силы снова обратить их вспять. Или послал достойную смерть.

Он доверху наполнил кружку Лина кроком, и тот залпом ее выпил, как будто это по-прежнему была колодезная вода.

— Я уже не тот, что прежде, Тэрл. После того, что произошло, я только тебе могу в этом признаться. Ведь не подоспей твои ребята и этот Фейли, будь он неладен, лежать бы мне сейчас рядышком с Керли сердцем к земле. Руки слабеют, сила в мышцах — одно воспоминание, голова медленно варит. Кабы не Керли, я давно из сверов, да и вообще из виггеров, подался бы куда-нибудь. Я ведь по жизни рыбачить люблю. Да вот хотел сперва паренька своего на ноги поставить, знания, что накопил, передать, а уж тогда и от дел отойти. Вот и поставил…

Тэрл еще долго слушал горькую исповедь старого приятеля, ничего не говоря и только подливая ему крока. На душе его скребли кошки, однако он понимал, что надо дать старику выговориться.

По окончании трапезы все собравшиеся, кроме связанного по рукам и ногам Гури и двух приставленных к нему охранников, не сговариваясь, покинули терем, чтобы присоединиться к тем, кто не покладая рук готовился оказать шеважа должный прием. Выяснилось, что руководит работами не кто иной, как Струн. Заняться нужным делом было лучшее, что он мог придумать, чтобы хоть на это время отвлечься от горестных мыслей. Собственно, к моменту появления Тэрла и его подкрепившейся свиты все необходимые приготовления были завершены. Фейли так и не смог сосчитать ведра и бочки, расставленные вдоль частокола и возле ближайших к нему домов, а засевшие на крышах лучники — язык не поворачивался сказать «фолдиты с луками», настолько едиными со своим оружием смотрелись эти бравые парни… и девушки, — создавали теплое ощущение надежности. Брешь в частоколе загораживали две повозки. В собравшейся здесь же группе обсуждалось, не больше ли будет смысла в том, чтобы разобрать и пустить на заделку одну из изб. Особенно настаивали на этом сами хозяева — сгорбленный старичок и дородная старушка, — готовые ради всеобщей пользы перебраться на постой в амбар. Большинство отговаривало их от подобной жертвы. Другие справедливо замечали, что повозки против настоящего штурма все равно долго не выстоят, тогда как их уничтожение значительно усложнит жизнь туна. Если им все-таки удастся выжить.

Фейли не стал ждать, чем кончится их спор. Сейчас его гораздо больше занимало неожиданное исчезновение Харлина. Он на всякий случай поискал глазами Лина, но свер был здесь и переговаривался о чем-то со своими подчиненными, следовательно, старик, скорее всего, ретировался по собственной воле. В тереме он остаться не мог — Фейли выходил последним, кивнув на прощание Гури и охранникам.

— Тэрл, — окликнул он друга. — Ты не знаешь, куда мог подеваться мой старый писака?

— Харлин? — Удивление всегда придавало лицу карлика ни с чем не сравнимую трогательность. — А что, его нет? Постой, но мы же выходили все вместе.

— Вот и я о том же. Ладно, ты тут занимайся делами, а я пойду поищу. Едва ли он осмелился сбежать за пределы туна.

В самом деле Харлин был вскорости обнаружен. Он стоял на коленях под сенью одинокой вишни и разговаривал с беорой. Приближение Фейли заставило его умолкнуть, однако позы он не изменил.

— Ну, что сказал Лаирт? — поинтересовался Фейли. — Он поможет нам справиться с дикарями?

Испытания последних дней пагубно сказались на и без того не слишком жизнерадостном облике Харлина: глаза утонули в темных провалах орбит, причудливо отросшие брови свалялись и напоминали выброшенные на берег сухие водоросли грязно-белого цвета, нос еще больше заострился и стал похож на хищный клюв с подвижным кончиком, а тонкие, бескровные губы, обиженно поджатые, вообще жили своей собственной жизнью.

— Дикари — это лишь полбеды, — глаза влажно блестели, рот кривился в улыбке. — Пусть у меня уже не такое хорошее зрение, как в детстве, когда я еще не был настолько глуп, чтобы уметь читать и писать, зато на слух мне жаловаться грех.

— Вы о чем?

Фейли думал было сесть рядом со стариком на траву, но вовремя заметил, что она еще не успела просохнуть после дождя, и остался неловко стоять.

— Да о том, что слышал разговор Тэрла с этим железным чурбаном Лином! Ты знаешь, о чем они говорили за едой?

— Нет, но могу догадаться. О вашем доме?

— Это не смешно, Фейли! — Старика всего аж передернуло. — Похоже, тебе понравилось лазить по подземным ходам, где отказываются селиться даже крысы, и колодцам с ледяной водой. С меня довольно. Если я туда когда еще спущусь, так только за свитками. Хотя предпочел бы, чтобы об этом позаботился кто-нибудь помоложе. Нет, они говорили о моем заклятом приятеле Скелли.

— Но, вита Харлин, как вы могли слышать их разговор, если сидели от них еще дальше, чем я? — спохватился Фейли.

— Губы, мой наивный друг! Фланн имел обыкновение говорить настолько тихо, что я со временем научился читать по губам.

— Фланн?

— Мой предшественник на посту главного писаря замка. Иногда оказывается, что начальники могут нам пригодиться. Не сбивай меня с мысли! Уж не знаю, что на этого Трехпалого нашло, да только он выболтал Тэрлу много лишнего. Похоже, ему показалось, что благодаря твоему вмешательству он вернулся с того света.

— Моему? Да я только…

— Видишь, и ты пригодился! Не знаю, правда, стоит ли верить его откровенности. Он ведь слишком много теряет, как я понимаю, если переходит на нашу сторону, а тем более приобретая при этом всемогущего, судя по его же словам, врага в лице Скелли. — Харлин рассуждал вслух, ничуть не заботясь о том, чтобы его единственный слушатель улавливал суть. — Хотя я когда-то знавал нескольких сверов и представляю себе, что у них должно быть все просто, прямолинейно и честно. Обман они не терпят, как говорится, даже во благо. Поэтому, если тебе удалось каким-то образом открыть ему глаза, если он понял, что Скелли водит всех за нос, что ж, может быть, он действительно решил впредь идти своим путем. Но Скелли, Скелли… Неужели Ракли настолько туп и тщеславен, что допустил предательство под самым своим носом?

— Вита Харлин, вас не затруднит объяснить мне, что такого интересного прочитали по губам наших знакомых? Я пока не улавливаю, к чему вы клоните.

— В замке назревает переворот, друг мой. Только и всего. Ракли полагает, будто стоит во главе своей гвардии и вдохновляет эделей, тогда как на самом деле последние ищут благосклонности Скелли, а виггеры давно поделились на тех, кто работает за совесть и за плату. Похоже, совесть нынче не в цене. Нам во что бы то ни стало нужно добраться до моих бедных свитков, — внезапно закончил он свою тираду и вопросительно глянул на Фейли.

— Не стану спрашивать зачем, но хотел бы знать как, — не сразу ответил тот. — Пример нашего друга Тэрла не слишком меня вдохновляет. Честно говоря, я предпочитаю, чтобы сверы были на моей стороне, как сейчас. Сражаться против них я бы поостерегся до тех пор, пока это не станет совершенно необходимым.

— Если мы не спасем мои записи, история вабонов навсегда превратится в историю Скелли. — Заметив сомнение в глазах Фейли, Харлин сердито отмахнулся: — Надеюсь, ты не станешь мне хотя бы в этом возражать.

— Да я вам вообще никогда не возражаю, вита Харлин! Особенно если вы мне скажете, каким образом и кто мог бы проникнуть обратно под пепелище… то есть в подвал вашего дома. Можно, конечно, если мы выберемся из этой каши с шеважа живыми, попытаться заручиться поддержкой Трехпалого Лина, но… я уже по вашему лицу вижу, что это не лучший вариант.

— Только дурак, вроде нашего наивного друга Тэрла, поверит собачьей брехне свера. Лин состарился на этой службе. Он на коротком поводке у замка, и не имеет такого уж значения, кто именно держит этот поводок.

— А как же обман! На месте Лина я бы тоже ополчился против того, кого уличили во лжи.

— Если при помощи лжи человек приобретает власть, о лжи забывают. Поверь мне на слово.

Он замолчал. Фейли подумал, что во многом старик, разумеется, прав. Однако, если поразмыслить, решение Лина и его людей остаться защищать тун по собственному почину — поступок, свидетельствующий в их пользу как людей чести. Правда, с другой стороны, его всегда можно будет представить зовом долга перед соплеменниками, а вовсе не изменой обманщику Скелли. И в том и в другом случае сверы ничем не рисковали. Кроме, разве что, своей жизни…

— Ладно, — снова заговорил Харлин, и в голосе его зазвучали примирительные нотки. — Давай сейчас не будем искать правых и виноватых. Лучше подумаем, как добраться до моих свитков. Если понадобится, я полезу сам.

— Я не отказывался.

— Насколько я помню, в свое время мне попадались упоминания о том, что строители Меген’тора прорыли тайные подземные ходы во многих направлениях. О выходе из моего дома через колодец я знал, еще когда приступал к постройке. Но почему бы не попасть в тот же ход через другой колодец?

— По пути, если мне не изменяет память, мы проходили по крайней мере одно ответвление, — подхватил Фейли. — Быть может, вита Харлин, у вас где-нибудь случайно завалялся план этих ходов?

— Где? — Харлин похлопал себя по груди, по бокам и вызывающе посмотрел на собеседника. — Я еще не совсем выжил из ума, друг мой. Хотя близок к тому. Нет, если такой план и существует, то его надежно хранит не кто иной, как Скелли.

— Хоть вы не любите, когда я вам возражаю, однако думаю, что здесь вы заблуждаетесь: если бы план был у него, он не стал бы подсылать поджигателей, а пустил бы верных «кротов», которые обчистили бы ваше хранилище так, что вы б и не заметили. Думаю, тут мы с ним в равных условиях.

— Только это отнюдь не значит, что у нас уйма времени на поиски.

— Обещаю, мы займемся ими сразу же, как только сможем покинуть этот гостеприимный тун, оставив наших друзей в добром здравии. Сейчас это важнее всего.

Харлин не стал спорить, однако по его взгляду было очевидно, что он не до конца согласен с Фейли.

Продолжить разговор им помешали удивленные возгласы, донесшиеся от бреши в частоколе, где до сих пор толпилось большинство защитников и обитателей туна. Быстро смеркалось, но люди настойчиво вглядывались в опустошенное огнем поле и оживленно обменивались впечатлениями. Некоторые, наиболее любопытные, оседлали крыши ближайших изб и вдохновенно передавали увиденное тем, кто был лишен этой возможности. Фейли разобрал часто повторявшиеся слова «шеважа», «дикари», «смельчак» и «драка» и понял, что происходит нечто заслуживающее внимания.

— Вита Харлин, пойдемте поглядим, что там снова началось!

— Сходи, сходи, потом мне расскажешь.

— Я бы не хотел оставлять вас одного. Вы убедили меня в том, что сверы есть сверы. Так не будем рисковать.

— Послушай, дорогой мой, я уже давно не мальчик, и нянька мне не нужна. Ступай, а я тут еще должен кое о чем спросить дух Лаирта и подумать. Не волнуйся, убегать я тоже не собираюсь. Хотя и сидеть тут еще несколько дней не намерен.

Фейли недоверчиво покосился на старенькую беору. Интересно, что умного мог подсказать писарю дух давно почившего героя? Едва ли он явит подслеповатым глазам старика план подземных тоннелей Вайла’туна. Правда, Фейли приходилось слышать, что общение с беорами иногда помогало некоторым вабонам находить ответы на волновавшие их вопросы, однако сам он воспринимал культ героев просто как хороший способ передачи старых традиций и укрепления столь немаловажной связи между поколениями.

Толпа любопытных перед повозками продолжала расти. Подошедшему Фейли стоило больших трудов пробиться в первый ряд, откуда можно было увидеть черное, дымящееся поле и неожиданно приблизившуюся к туну опушку Пограничья. А посмотреть было на что.

На расстоянии едва ли большем, нежели полет стрелы, шла ожесточенная схватка. Шеважа, разбившиеся на две стаи, сражались с одинокой черной фигурой всадника на вертком, то и дело встававшем на дыбы коне. Поначалу Фейли решил, что несчастный смельчак едва отбивается от многократно превосходящего числом противника. Каково же было его изумление, когда, приглядевшись, он сообразил, что одинокий воин сам нападает на дикарей, ловко орудуя неким подобием копья с длинным лезвием вместо наконечника. Те, кому удавалось увернуться, откатывались назад, всякий раз теряя под разящим лезвием кого-нибудь из соплеменников, перестраивались, ощетинивались мечами и топорами и с прежней отчаянностью бросались на неуязвимого противника. В обеих стаях кто-то пытался прибегнуть к помощи луков, однако стрелы, казалось, бессильно отскакивают от черных доспехов. Похоже, наивные в своей злобе жители леса не догадывались, что проще стрелять по незащищенным бокам коня. На всаднике не было даже шлема. Фейли подумал, что со спины его закрывает круглая раковина щита, однако те, кто наблюдал за боем уже некоторое время, подсказали, что это вовсе не щит, а лишь соскользнувшая на затылок широкополая соломенная шляпа.

— Кто он такой? — спрашивали друг друга фолдиты и, не получая вразумительных ответов, торопились высказывать собственные предположения, которые явно никого не устраивали.

Фейли тоже не мог бы рассеять сомнений взбудораженных соплеменников, хотя даже с такого расстояния сразу и безошибочно узнал в одиноком воине того самого странного всадника, с которым судьба столкнула их, беглецов со сгоревшей заставы, в лесу, по пути в Вайла’тун. Длинные черные косы, взлетающие вокруг гордо поднятой головы, словно выжидали момента, чтобы хлестнуть нападавших. В прошлый раз у незнакомца не было разве что странного копья, больше смахивающего на непропорционально большой меч. Однако то, с какой легкостью он им сейчас орудовал, почти не привставая в стременах и не наклоняясь к загривку, но при этом бешено вращая им вокруг себя с ловкостью жонглера, красноречиво указывало, что это оружие оказалось в его мускулистых, причудливо разрисованных черной краской руках не случайно.

— Если так пойдет дальше, то этот малый ничего нам не оставит, — хмыкнул сощуривший подслеповатые глаза Лин. Фейли не заметил, когда свер очутился рядом. — Где Тэрл? Эй, Тэрл, не пора ли поспешить ему на помощь и порубать оставшихся? Чтобы им впредь к нам соваться неповадно было!

Тэрл стоял на телеге и вместе со всеми всматривался в невероятное побоище. Пожалуй, он единственный знал, что происходит, однако в силу некоторых немаловажных обстоятельств предпочитал не делиться ни с кем своими соображениями. Он хотел было отмахнуться от предложения Лина, но несколько десятков глоток подтвердили яростным ревом свою внезапную решимость добить ненавистных захватчиков. Он чуть не свалился на землю, когда фолдиты, окрыленные жаждой мести, стали спешно растаскивать телеги, освобождая себе проход. Голос рассудка советовал Тэрлу воспротивиться этому самоуправству и предостеречь односельчан о возможности нападения новых отрядов шеважа, тогда как окружающее ликование и боевой подъем требовали удовлетворения. Если вовремя не поднять крышку и не выпустить пар, сам любил говаривать Тэрл, каша перельется через край и зальет огонь.

Поэтому он лишь махнул рукой, когда толпа вооруженных фолдитов, ведомая Лином, просочилась на равнину и, поднимая облака пепла, со всех ног устремилась на выручку одинокому всаднику, который, судя по разбегающимся в страхе противникам, нисколько в ней не нуждался. Он только и успел, что окликнуть Струна да еще нескольких сознательных односельчан и посоветовать им не ввязываться в напрасную драку, а остаться на карауле во избежание неприятных неожиданностей. Струн послушался, хотя и с неохотой. Гибель Гилтана и отчаяние Нэлса вывели его из обычного состояния невозмутимости, и он с нетерпением ждал момента, чтобы отомстить. Однако умоляющее выражение на грязном от сажи лице Тэрла охладило его пыл, и он со вздохом взялся за выполнение своих непосредственных обязанностей — поддерживать безопасность туна.

Фейли, взобравшись на телегу рядом с Тэрлом, с интересом наблюдал за происходящим. Как ни странно, того нисколько не удивило, когда черный всадник, завидев приближающуюся толпу, бросил преследовать улепетывающих противников, пришпорил коня и, прощально взмахнув косами, поскакал галопом прочь, в укрытие леса.

— Думаешь, мы спугнули его? — изображая полное равнодушие, поинтересовался он.

Тэрл покосился на него так, будто только что заметил, и покачал головой.

— По-твоему, такого можно спугнуть?

Они оба почувствовали, что чего-то недоговаривают. Фейли решил не таиться.

— Я однажды встретился с ним в лесу.

— Вот как!

— Не так давно, когда мы давали деру со сгоревшей заставы. Он нас, правда, не видел, но я эту встречу никогда, наверное, не забуду. Особенно его взгляд. Чувствуешь себя кроликом в капкане. Не хотел бы я оказаться на месте шеважа. Как ты думаешь, почему он напал на них?

— А почему ты спрашиваешь об этом меня? — Тэрл нахохлился.

— Просто мне показалось, ты знаешь больше, чем говоришь. — Да?

— Разумеется. Иначе ты сейчас был бы в первых рядах наших отчаянных воинов, которые, похоже, задались целью уничтожить всех свидетелей этой замечательной бойни. На их месте я бы оставил в живых парочку дикарей, чтобы те передали сородичам весть о лютой гибели своих товарищей и тем самым смутили бы их боевой дух.

— Согласен. Но ты попробуй, останови их.

— Не уходи от вопроса, Тэрл. Ты его знаешь?

— Уж больно ты проницательным стал, дружище…

— Я всегда таким был. Не его ли ты имел в виду, когда недавно расписывал нам достоинства своего лесного приятеля Гури и при этом сказал, что он «один из» лучших бойцов, которых ты встречал?

— Скромность тебя украшает, — усмехнулся карлик, смущенно почесываясь. — Себя к их числу ты отнести почему-то не хочешь. А ведь были времена…

— Тэрл, не заговаривай мне зубы, ладно? Заговаривай кому угодно, только не мне. Я вижу тебя насквозь. И поверь, сейчас не тот случай, когда нужно юлить. Расскажи мне про него.

Настойчивость Фейли была в конце концов вознаграждена. Прежде чем заговорить, Тэрл огляделся, проверяя, не подслушивают ли их посторонние, однако никому вокруг не было до них ни малейшего дела: враг в пух и прах разгромлен, друзья и домочадцы живы, так почему бы не поликовать по этому поводу? К тому же стали возвращаться отягощенные боевыми трофеями и устало улыбающиеся фолдиты. По обыкновению военного времени, они дочиста обобрали трупы врагов, оставив им только скудную одежду и прихватив вместе с драгоценным оружием даже толстые меховые куртки, которые наверняка сгодятся наступающей зимой. Они гордо вскидывали над головами тугие луки шеважа, потрясали хоть и каменными, но печально знаменитыми топорами, сверкали в закатном солнце клинками блудных — то есть некогда отобранных дикарями у павших вабонов, а ныне возвращенных мечей, и возносили хвалу Лаирту, а заодно и сурово грозящему им с телеги кулаком Тэрлу. Не был обойден вниманием и неведомый всадник, не пожелавший разделить с теми, кому столь неожиданно оказал неоценимую помощь, всех радостей победы.

— Парень порубал их так, что у многих меховые тужурки пришли в полную негодность, — сокрушался кто-то, показывая восхищенным односельчанам наискось рассеченную пополам и мокрую от крови шкуру, в которой едва угадывались очертания теплой безрукавки. — Только добро перевел.

— Они бились на пару с конем, — перебивал другой. — Видали когда-нибудь такое? Он их на землю сшибает, а коняга знай копытами молотит! Животина дура дурой, а тех, что уже замертво падали, не трогала. Вот бы нам таких лошадок да под ярмо!

— А вы заметили, как он их стрелы прямо рукой ловил? У него для этого рукавица железная специально надета. Ловил и переламывал, как тростинки. Это ж какая сила-то нужна!

— Не сила, чудак, а ловкость. И быстрота. Ты просек, как он все это делал? Сидит в седле, словно не шелохнувшись. Одни руки только и работают. А копье так и летает.

— Сам ты чудак! Не копье это было, а меч такой.

— Какой еще меч! Не бывает мечей с рукоятью больше лезвия. У наших таких нет, да и у шеважа, кажись, не водится. Не отказался бы я такую штуковину заиметь.

— Жену погонять, что ли?

— А хоть бы и жену.

Внимание Фейли привлек молоденький фолдит, тащивший вместо оружия доверху наполненное чем-то ведро, из которого причудливо торчали оперенья двух стрел.

— Что это там у тебя? — окликнул он юношу.

— Не знаю, — признался тот. — Уж больно пахнет хорошо.

— А стрелы зачем?

— Тоже не знаю. Так было.

— Тащи в терем, там разберемся, — вмешался Тэрл и добавил, обращаясь к Фейли: — Не догадываешься, что это может быть? А мне сдается, что это сегодня наш главный враг.

— Хочешь сказать, огненная вода?

— Называй, как нравится. Пойдем покажем Гури. Он едва ли сможет отбрехаться. Заодно пусть Элета попробует определить, из чего она состоит. Может, это и нам сослужит службу.

— А заодно ты мне все-таки расскажешь про нашего скромного спасителя, — напомнил Фейли, отчего физиономия Тэрла скривилась как от зубной боли. — Ты обещал.

— Моя история вряд ли тебе что-то даст. Она произошла так давно, что я сам иногда думаю о ней как о сказке, которую мне рассказывали в детстве.

— Оттого, что ты поделишься своей сказкой со мной, хуже не будет никому. Давай, Тэрл, не скрытничай, я же тебя знаю. Раньше всем все всегда выбалтывал даже без приглашения.

— Как ты говоришь со своим начальником! — улыбнулся карлик.

— О, это далекое время тоже кажется мне сказкой!

— Ну ладно, Тэвил, твоя взяла! Тем более что и Гури было бы неплохо узнать, кто перебил добрую сотню его собратьев. Где Гури?!

Это восклицание было брошено в лицо двум зазевавшимся фолдитам, едва успевшим отскочить от двери терема, когда Тэрл толкнул ее снаружи плечом. Фолдиты удивленно переглянулись и указали на догорающий очаг. Возле него, завернувшись с головой в покрывало хозяина, спал лесной гость.

— Разбудить, вита Тэрл? — Охранник, исполненный запоздалой решительности, направился к очагу.

— Теперь уже ни к чему. Пусть вздремнет. — Он повернулся к юноше с ведром: — Ставь сюда. Вот тебе за труды. — В дрожащую от усталости ладонь легло несколько силфуров. — Бери, бери, в хозяйстве пригодится. И передай матери, чтобы получше за тобой присматривала. Рано тебе еще в драки лезть.

Парень изобразил на лице обиду, однако, судя по всему прочему, остался доволен. На пороге он чуть не столкнулся с входящим Струном, неловко поклонился, уступил дорогу и поспешил ретироваться.

— Посты расставлены, вита Тэрл. Люди ликуют, но некоторым все же удалось втолковать, что эта победа — еще не окончательная. Какие будут распоряжения?

Фейли видел, что Тэрлу не терпится избавиться от лишних ушей. Он уже снова стал тем самым Тэрлом, которым Фейли знал его много зим назад: плутоватым, болтливым, любящим если не прихвастнуть, то уж наверняка сдобрить свой рассказ всеми мыслимыми и немыслимыми подробностями. И сейчас ему мешали.

— Ты сам все прекрасно знаешь, Струн. Позаботься о том, чтобы все наши сегодняшние трофеи попали в нужные руки.

— А нам что прикажешь делать? — за спиной Струна возникла фигура трехпалого свера. Доспехи местами были в крови, однако довольный оскал белых зубов свидетельствовал о том, что кровь чужая. — Я-то еще куда ни шло, а вот мои молодцы с ног валятся. Может, кто-нибудь нас приютит на ночь?

— Я приючу, — едва сдерживая досаду, вздохнул Тэрл. Бросив взгляд на спящего, о чем-то подумал и добавил: — Таверны у нас, правда, не имеется, но, если воспользуетесь той пристройкой с высокой крышей, что слева отсюда, найдете там все необходимое. Дрова сами знаете, где взять. Пока вы с нами, можете жить там.

Едва ли свер мог рассчитывать на более гостеприимное предложение. Приложив ладонь к сердцу, он церемонно поклонился присутствующим и молча вышел следом за Струном.

— С такими соседями тебе теперь скучать не придется, — заметил Фейли.

— Ты имеешь в виду Лина? Ничего, как говорится, «лучше близкий враг, чем далекий друг».

— Ты по-прежнему считаешь его врагом?

— А ты?

Фейли усмехнулся и пожал плечами.

— Вот и я стараюсь не доверять быстрым перерождениям. Верю, но не доверяю. Ребята, а вы что застряли? — окликнул он обоих охранников. — Мы все равно пока будем здесь, так что ваше присутствие больше оценят дома. Отдыхайте, набирайтесь сил, завтра они нам всем понадобятся.

Как только обрадованные фолдиты покинули терем, Тэрл повернулся к продолжающему крепко спать Гури и, подмигнув Фейли, сказал на языке, понятном всем обитателям леса:

— Только илюли не знают, что шеважа не используют покрывал.

Эта загадочная фраза возымела неожиданное для Фейли, но, судя по всему, вполне ожидаемое Тэрлом действие. Гури зашевелился во сне, повернулся на бок и… в мгновение ока оказался стоящим на ногах с покрывалом через плечо. На земле остались лежать лишь веревки, до сих пор служившие ему путами.

Фейли машинально принял оборонительную стойку. Ладонь Тэрла похлопала его по плечу:

— Расслабься, друг мой. Гури ждал нас все это время вовсе не для того, чтобы напасть. — В голосе его прозвучала укоризна. — Готов поспорить, что он освободился от веревок в тот самый момент, когда наши несмышленые стражи услужливо накрыли его покрывалом, оказав самим себе медвежью услугу. Хотя, интересно, Гури, что бы ты стал делать, если бы мы с Фейли задержались или не пришли вовсе, а охранникам бы вздумалось тебя разбудить?

— Это зависело бы от них, — ответил дикарь на языке вабонов и невозмутимо сел, скорее но привычке, нежели от холода протянув руки к огню.

— Никогда не догадаешься, кого мы с Фейли только что видели, — продолжал Тэрл, опускаясь рядом, предварительно прихватив со стола недопитую бутыль крока. Как следует промочив горло тремя звучными глотками, он передал бутыль Гури, но тот лишь угрюмо мотнул головой. Фейли тоже отказался — в пользу пахучей чаши с молодым вином. — Дэс’кари Сину! Едва ли ты забыл это имя. — Он выдержал торжественную паузу, наблюдая за произведенным эффектом. Напрасно. Фейли заинтригованно ждал разъяснений, а Гури только кивнул. — Сам того не зная, он сегодня спас наш тун.

— Значит, Учитель умер, — сделал неожиданный вывод Гури и чуть ли не силой вырвал у Тэрла бутыль. После достойного глотка вытер кулаком бороду и нахмурился. — Что, многих положил?

— Не знаю наверняка, но сколько было — всех. Моим людям ничего не осталось, как только забрать трофеи. Они даже толком не успели с ним пересечься: разметав твоих соплеменников, он ускакал в лес.

— Помнится, он всегда хотел иметь лошадь, — пробормотал Гури, ни к кому не обращаясь.

— А я всегда хотел знать, о чем, в конце концов, идет речь! — не утерпел Фейли. — Тэрл, ведь ты…

— Да, да, помню, обещал! Гури, ты не против, если я посвящу моего любознательного друга в историю нашего с тобой знакомства?

— Ты же собирался рассказать про этого твоего Сину, или как его там, — уточнил Фейли.

— Это одно и то же. Если бы мы не встретились с Гури, то не было бы и Дэс’кари. Сейчас в это трудно поверить, но все могло бы обернуться совсем по-другому.

Он не стал уточнять, как именно, а Фейли не настаивал. Тэрл отхлебнул из бутыли, причмокнул и не спеша начал:

— В то время я был гораздо моложе, я имею в виду, моложе, чем ты теперь, дружище. Я рос, как ты, вероятно, догадываешься, в обыкновенной семье фолдитов, в этом самом туне, и имел очень расплывчатые представления о том, что творится в Торлоне. Пограничье для нас, детей, было всегда запретным миром, в который мы боялись, но, сколько себя помню, мечтали попасть. Тебе, думаю, это чувство тоже знакомо. — Фейли утвердительно кивнул, и Тэрл воодушевленно продолжал: — Только каким образом наша мечта могла осуществиться? О службе в замке я и думать не смел. Виггеры, иногда заглядывавшие к нам в тун, были такими высокими и могучими, что мне было больно на них смотреть. Ведь мой рост уже тогда выделял меня среди товарищей, причем не в лучшую сторону. Был еще один способ — бежать из дома. Кое-кто из моих тогдашних сверстников отваживался на подобное безрассудство, однако в лучшем случае их отлавливали на ближайших заставах и с позором возвращали родителям. В худшем — мы больше о них никогда не слышали, а семьи, переждав зиму, оплакивали и хоронили их, как если бы они действительно погибли.

— В моем детстве подобное тоже случалось, — прервал его Фейли. — Мой брат однажды пропал без вести, но потом чудесным образом нашелся.

— Вот как? Я не знал, что у тебя есть брат.

— Был, — уточнил Фейли. — В другой раз он так и не вернулся. Но это уже другая история. Продолжай свою.

— Собственно, я начал так издалека вовсе не для того, чтобы кого-то из вас удивить. Вы сами многое повидали. Кстати, Гури, ты не против, что я перешел на язык вабонов? Когда я дойду до нашей с тобой встречи, вероятно, мне будет проще вспоминать об этом на языке жителей леса, а пока…

— Я не против, Тэрл. Если не возражаешь, я, пожалуй, вздремну.

Гури, как сидел, повалился на правый бок и через мгновение уже сладко похрапывал, раздувая своим дыханием черно-алые угли. Как и следовало ожидать, на сей раз он накидкой не воспользовался.

— Я не мог себе этого позволить, — продолжал между тем Тэрл, успев войти во вкус и не обращая внимания на поредевшие ряды слушателей. — Отца я почти не знал, а устроить такую каверзу матери, которая единственная любила меня, несмотря на все мои столь очевидные недостатки, было бы с моей стороны просто подлостью. Да и брат ее, мой дядя, занимал тот пост, который теперь занимаю я, а это у нас, у фолдитов, да будет тебе известно, дорогого стоит. Если бы я отважился на побег в Пограничье, очень даже может быть, что его бы разжаловали. Не знаю наверняка, однако проверять, что из этого получится, я благоразумно не стал. Но как говорится, чему быть, того не миновать. Все, как водится, получилось само собой. С моего рождения прошло, пожалуй, что зим двадцать, когда мне было доверено сопровождать большой обоз, который Гер Однорукий, отец Ракли, снарядил для подвоза съестного сразу на несколько застав. Тебе приходилось о нем слышать?

— Ты говоришь о том обозе, с гибели которого начался конец правления Гера?

— А ты, я вижу, неплохо разбираешься в подобных вещах, — похвалил Тэрл собеседника и напрасно попытался допить крок: бутыль была пуста. — Когда это я успел ее уговорить? — хмыкнул он, покосившись на спящего шеважа. — Может, мне показалось, что он отказался?

— Так, значит, ты был в том обозе, Тэрл? — напомнил Фейли.

— Да, конечно, я был в том обозе, несомненно. — Карлик протянул длинную руку и разом стянул со стола две кружки, соблазнительно пахнущие кроком. — И моя матушка покойная тоже. Мы ведь тогда здесь главным образом скотину всякую разводили. Это сейчас землепашествуем, а в то время в основном мясом да молоком промышляли. Вот мясо вяленое с простоквашей от нашего туна в том злосчастном обозе и везли. Глупейшая была затея, надо сказать. Гер, вероятно, думал, будто вместе, одним караваном, будет безопаснее. Он только не рассчитал, что такое скопление людей да еще с товаром не столько отпугнет, сколько привлечет дикарей… да простит меня наш спящий гость, — закашлялся он. Гури не пошевельнулся. — Охраны по тем временам в сопровождении шло немало, но явно недостаточно. После той заставы, на которой сейчас заправляет Тулли, народ, как водится, расслабился, откуда ни возьмись появились хорены, хотя Вайла’тун покидали лишь вполне степенные женщины. Выяснилось, что единого начальника у обоза почему-то нет, начались разброд и шатания, одним словом, когда после второй заставы на нас с боков обрушились из засады шеважа, мы, мягко говоря, были застигнуты врасплох.

К счастью, другого такого позорного дня в моей жизни не было. Ни до, ни после я не оказывался таким беспомощным и растерянным. Впоследствии я оправдывался перед своей совестью тем, что меня подкосила смерть матери, погибшей на моих глазах от шальной стрелы. До сих пор вспоминаю тот день как в страшном сне. Бросаюсь к ней — она уже не дышит и смотрит в небо, не моргая. Вокруг крики, свист стрел, брызги крови, треск падающих деревьев. Шеважа как следует подготовились к нашему появлению. Подрубили самые толстые стволы и обрушили их нам на головы ровнехонько перед и за обозом — ни вперед пройти, ни отступить назад. Поняв, что матери уже ничем не помочь и нужно как-то спасаться, я недолго думая рванул с телеги прямо в чащу.

Не стану долго рассказывать, чего я только не натерпелся за несколько дней мытарств по лесу, спасаясь от шеважа, заметая следы, отбиваясь от диких тварей вроде кабанов да медведей, без еды, без воды, почти без оружия, голодный и напуганный. Как бы то ни было, шеважа меня-таки выследили, но, к счастью, решили не просто прикончить, а сперва в плен взять. Тут-то Гури и подвернулся как нельзя вовремя. Это теперь я понимаю, почему он ни с того ни с сего за меня, за фолдита, вздумал заступаться, а тогда я вообще не соображал, что к чему. Кто ж знал, что он родную кровь почуял? Мне, признаться, не до него было. Только уж когда он ночью стал у меня на ногах веревки резать, я смекнул, что дело нечисто. А он еще тут возьми да и заговори по-нашему. Плохо, правда, едва понятно, но бегло, а главное, по существу. Давай, говорит, дуй отсюда, и на звезды показывает, чтобы, мол, я по ним дорогу нашел. Не тут-то было! Кто-то из стойбища заподозрил неладное и поднял тревогу. Что нам было делать? Вот мы оба и дали деру, пока не схватили. Да только нам снова не дали далеко уйти. Трое самых прытких преследователей подкрались к нам в овраге, пока мы там дух переводили, и накинулись с ножами и топорами. Хорошо еще, что в спешке луки забыли прихватить. Не то бы издали постреляли за милую душу. А так я стал невольным свидетелем неописуемого зрелища, когда Гури, мой ровесник, без видимых усилий расправился в два счета со всей троицей и даже не поцарапался. Я ему: чего, мол, ты со мной возишься, своих дел, что ли, мало, да и негоже сородичей своих таким вот образом потрошить, а он только знай себе лыбится, рыжая морда, и времени на объяснения не тратит.

Короче, завел он меня в конце концов неведомо в какую глушь, а там смотрю, пруд большой, прямо посреди леса, а на самом берегу покосилась изба, не то чтоб наша, но и не дикарская. Ты ведь знаешь, что шеважа лучше гнезда будут вить, чем на земле ночевать. Так вот, стоит, можно сказать, прямо на воде домик эдакий, так себе, надо сказать, домик, для зимы явно не предназначенный, но стоит себе и покачивается. Только мы приблизились, а оттуда нам навстречу дедок невзрачный выходит. Голова бритая, седая бородка в косичку заплетена. Обращается на непонятном языке, но сердечно — видать, здоровается. А у самого глазки узкие, хитрые, не то подмигивают, не то жмурятся в улыбке.

Не понравился он мне сразу. Но не уходить же. Столько по лесу побегать, дважды от верной смерти уйти, и все напрасно? А тут еще Гури деду кланяться низко стал, что-то говорит по-своему, объясняет. На меня то и дело показывает. Я в ответ пару раз кивнул для приличия, а сам думаю, чего ему от меня надо? Оказывается, ничего. В дом нас пустил, за стол, точнее, на пол усадил, угостил какими-то лесными яствами, от которых, признаться, у меня на душе повеселело, а сам сидит себе тихонько на подушке тонюсенькой и наблюдает, посмеиваясь. Тут заходит в горницу мальчуган, серьезный не по годам, хмуроватый, глазами тоже узкими сверкает исподлобья и что-то сердито так дедку говорит. А тот вдруг в лице изменился да как цыкнет на него — парень чуть с ног не свалился, благо уже к нам подсел. Стал нам кланяться, бормотать чего-то, руку тянет для пожатия. Смотрю, провожатый мой, Гури то есть, ему руку жмет и мне подмигивает, мол, давай, не теряйся. Я его примеру последовал, а рука у мальчугана совсем не детская, я аж нашего тогдашнего кузнеца вспомнил, так он мне мои пальцы сдавил. Ничего, выдержал кое-как. Этим мальчуганом Дэс’кари Сину и оказался.

— А почему у него такое странное имя? — не удержался Фейли. — Точнее, почему у него их целых два? Я всегда думал, что у шеважа, как и у нас, только одно бывает.

— Не забегай вперед. Я ведь, кажется, уже говорил, что наш с Гури лесной Учитель по происхождению своему не принадлежал ни к шеважа, ни к вабонам. А Дэс’кари Сину был его сыном. Хотя я долго думал, что он ему внуком приходится. Тот уже старенький по виду, а мальчуган зим на пять нас помладше. Как бы то ни было, они нас сперва ночевать оставили. Потом выяснилось, Гури никуда уходить не собирается. Не мог он так сразу в свой клан вернуться после того, что из-за меня отчебучил. Ну а мне что делать оставалось? Правда, в первую ночь я не одну думу передумал, все бежать порывался, в Вайла’тун возвращаться хотел, к коровам да кроликам, что беспризорными остались, однако наутро вся моя решимость сама собой улетучилась. Дед нас ни свет ни заря разбудил, выгнал на поляну, всю еще от росы мокрую, и заставил бегать, прыгать, приседать, отжиматься, кувыркаться, перебрасываться тяжеленными стругаными пнями. Одним словом, с того утра начались наши каждодневные упражнения, продолжавшиеся на протяжении без малого трех зим. Тогда-то я и выучился почти всему тому, что умею сегодня. Потом мы с Гури вернулись каждый к своим родичам и зажили прежней жизнью, хотя, если честно, общение с Учителем переродило нас обоих. С тех пор я еще дважды наведывался к нему в гости, и всякий раз он учил меня чему-нибудь новому и полезному.

— На языке шеважа?

— Да, учить нас своему языку у него не было времени, а жизнь в лесу вынудила его прислушиваться к местным наречиям и многое запоминать. Я попал к нему на исходе лета, а к середине первой зимы уже почти все понимал и кое-что мог сам сказать. Опять-таки Гури хорошо помог.

— Так откуда он взялся-то в наших краях, тебе удалось дознаться?

— Учитель не любил рассказывать о своей прежней жизни. Дэс’кари Сину, правда, говорил, что родители его пришли в Пограничье издалека, из-за высоких холмов, переправились через реку и остались в лесу потому, что ждали появления на свет первенца. То есть Дэс’кари Сину. Надо полагать, что жена у Учителя была значительно его моложе. К сожалению, она умерла, когда рожала второго сына, и Учитель в память о ней решил не покидать того места, где отныне покоится ее прах. Вероятно, теперь и его собственный.

— А как же шеважа допустили соседство чужака?

— Как ты понял, он был странным человеком. Неприметный, ни с кем не ссорился, все больше улыбался. Однако от него исходила такая внутренняя сила, такая уверенность, что любой мог ее почувствовать, а уж дальше — сам принимать решение, стоит с ним ссориться или ладить. Шеважа обходили его дом стороной. Зато сам он иногда ни с того ни с сего пускался в странствия по Пограничью. Страсть к перемене мест была у него в крови. Раза два я сталкивался с ним не где-нибудь, а на рыночной площади Вайла’туна, можешь себе представить! Второй раз, кстати, мы были с тобой вместе, но ты, выходит, не обратил на него должного внимания.

— Подозреваю, что лысого старика с косичкой вместо бороды я бы наверняка заприметил.

— И тем не менее. Сдается мне, что Дэс’кари Сину унаследовал склонности отца и тоже отправился путешествовать.

— Своеобразный у него, однако, метод набираться дорожных впечатлений! Ты думаешь, он действительно мог в одиночку справиться с такой толпой шеважа?

— А ты что, уже перестал верить собственным глазам? Мог, конечно. Ты видел, на что способен Гури, представляешь, что при большом желании могу устроить я. А теперь представь, что мы были только временными учениками его отца, с которым он пережил несколько зим. Не думаю, что ему есть равные по мастерству. И количество противников имеет здесь отнюдь не решающее значение. Все равно сразу больше двух-трех человек на тебя никогда не смогут напасть одновременно. Опасность представляют разве что меткие стрелы, пущенные с расстояния, но мне посчастливилось видеть доспехи, которые Учитель захватил с собой со своей родины. Не чета нашим! Легкие, прочные, удобные. Вероятно, теперь Дэс’кари Сину разъезжает именно в них. Вот только о его способностях наездника мне ничего не было известно. Поистине, чем дольше живу, чем больше понимаю, как мало знаю.

— А мы можем как-нибудь с этим Дэс’кари Сину встретиться? Хотя бы для того, чтобы поблагодарить за помощь?

— Честно говоря, сомневаюсь. Я даже думаю, что если бы он и понимал наш язык, то все равно не сообразил бы, о чем это ты. Едва ли он действительно хотел нам помочь. От нас с Гури он при всех своих талантах бойца всегда отличался вздорным характером, чем немало огорчал отца. Тот тщетно пытался привить ему такое, что нам казалось само собой разумеющимся. Учитель любил говорить, что самое главное — не применять тех навыков, которые он нам преподает, в жизни. Только в самом крайнем случае, если иного выхода не остается. Дэс’кари Сину, напротив, стремился сразу же все новое на ком-нибудь испытать. Хорошо еще, если от его топора страдали деревья. С охоты он вечно приносил гораздо больше дичи, чем требовалось для сытой жизни, за что получал нагоняи, но менять привычку отказывался. Когда Учитель и Гури не слышали, он иногда хвастался передо мной тем, что ему удалось напасть на какое-нибудь стойбище шеважа и перебить там добрую половину воинов. Подозреваю, о расправах над женщинами и детьми он просто не удосуживался упомянуть.

— Что и говорить, милый у тебя знакомый! Того и гляди, еще к нам в гости пожалует. Чем отбиваться-то будем?

— Не знаю. Но вообще-то я с тобой согласен: кому-нибудь из нас стоило бы отыскать его и напомнить о себе. Не берусь судить, что из этого выйдет, однако его появление в наших краях едва ли можно назвать случайным. Боюсь, Гури прав: Учителя не стало, и теперь больше некому сдерживать жестокий пыл его сына. Когда Гури проснется, я с ним потолкую, как лучше поступить.

Пламя очага метнулось в сторону, и собеседников обдало порывом прохладного ночного воздуха с улицы.

— Вот где вы прячетесь! — Знакомая фигура Мадлоха торопливо вошла внутрь, не ожидая приглашения. — Странное дело, я спешил на похороны, а поспел к торжествам. — Он потирал руки, согревая их, будто ввалился с зимнего мороза. — Что тут у вас творится?

— Сядь, перекуси лучше, — радостно поднялся ему навстречу Тэрл. — Ты не опоздал?

— Я думал, ты знаешь своего жеребчика, — усмехнулся Мадлох, мотая слипшимися от дождя и дорожной грязи патлами. — Его только пусти во весь опор, хоть куда в мгновение ока домчит. Нет, не опоздал. Лишь бы толк был.

— Ты о чем?

— Да мне сперва на шахте вообще верить не хотели. — Мадлох заметил на столе остатки недавней трапезы и не преминул угоститься. — Какие такие шеважа, говорят? Отродясь никаких шеважа на шахту не забредало. Устроили мне, короче, допрос с пристрастием, но в конце концов послали в замок. Я как подкрепления дождался, так и обратно поспешил. Ну, так что у вас тут происходило, пока меня не было? Штурмовали вас, поди?

— Как догадался?

— А чего тут догадываться? Мне и поверили-то потому, что меня догнали слухи о появлении дикарей в разных местах Вайла’туна. Слышал, будто Артаиму несладко пришлось. У вас нет весточек, как он там?

— Да нам тут самим не до него было.

— А сверы что здесь делают? Я двоих заметил, когда подъезжал, и взгляды их косые, должен признаться, совсем мне не понравились.

— Они пришли по мою душу, — понизив голос, сообщил Фейли, — но потом переродились и сражались вместе с нами. Теперь мы как бы друзья.

— Только немного наоборот, — уточнил Тэрл. — Сначала мы вместе сражались с шеважа, и лишь потом они поняли, что оказались обмануты замком.

— И вы им поверили? — фыркнул Мадлох.

— Не до конца.

— То-то и оно! Уходить надо.

— Куда на сей раз? — поинтересовался Фейли.

— Куда? — Мадлох только сейчас заметил спящего Гури и отпрянул. — А это кто?

— Друг, — сказал Тэрл.

— Если друг, то почему он рыжий?

— Это рыжий друг, — пояснил Фейли. — Прими на веру, а то уж больно долго рассказывать.

Мадлох на глазах изменился в лице. Вид спящего шеважа переполнил его не страхом, но гневом.

— Нет уж, не нужно мне рыжих друзей! Если он пленник, то почему не связан? Не связан, значит, убит. Но почему тогда я не вижу крови?

— Не шуми, — насупился Тэрл. Гури заворочался. — Хочешь уходить — уходи. Только шуметь не надо.

— Тэвил! Стоит отлучиться, как все переворачивается вверх дном: сверы прикидываются друзьями, и их пускают на порог, дикарей укладывают спать и боятся разбудить. Или я что-то не так понял?

— Послушай, дружище, — остановил Фейли готового взорваться отповедью Тэрла. — Ты все понял именно так, как есть. Но я все же думаю, что тебе придется привыкать к этим и другим изменениям. Если хочешь выжить, разумеется. Не знаю, началось ли это с появлением на нашей заставе того странного парня с доспехами Дули или еще раньше, но мир вокруг нас меняется, причем довольно быстро. Помешать этому мы с тобой не можем. Значит, нужно подстраиваться.

Мадлох смотрел на собеседника, подыскивая ответ, но так ничего и не придумал. Сел на шкуру и стал молча разглядывать огонь.

— Я бы все-таки разбудил Гури, — продолжал как ни в чем не бывало Фейли. — И потолковал с ним насчет вашего общего приятеля. У меня предчувствие, что этот Дэс’кари Сину может оказаться для нас сейчас важнее всего остального.

— Я не сплю, — послышался голос, от которого бедного Мадлоха сдуло со шкуры на середину помещения, где он остолбенело остался стоять, наблюдая, как рыжий дикарь садится и, позевывая, протирает глаза. — И все слышу. Если вы меня отпустите, я с ним поговорю.

— С кем? С Дэс’кари Сину? — на всякий случай уточнил Тэрл.

— Я тоже слыхал о том, что в Лесу появился человек, который убивает всех, кто ему не по нраву. Тогда я не подумал, что это может быть он. Но по описаниям тех, кто уцелел после встречи с ним, я вижу, что вы правы. Последний раз я навещал Учителя три зимы назад и встречался там с Сину. Он очень вырос с тех пор, как мы его знали. И я заметил, что отец ему в тягость. Тот по-прежнему не давал ему распоясаться. Думаю, в душе Сину ненавидел его.

— Хочешь сказать, он мог убить собственного отца, чтобы обрести свободу убивать других? — Фейли тщетно делал Мадлоху знаки, чтобы тот расслабился и занимался своими делами. — Тогда тебе нет смысла искать с ним встречи. Он прикончит и тебя.

— Вряд ли ему это удастся так просто, как ты говоришь, — ответил Гури, причем без тени бахвальства. — У него есть слабые стороны, и самомнение — одна из них. Но я не собираюсь с ним сражаться. И даже мстить за своих. Только бы спросил, откуда у него лошадь и что он намерен делать дальше.

— Да, насчет лошади ты точно подметил, — пробормотал Тэрл. — Судя по тому, что мы видели, он неплохо с ней управляется. А ведь в лесу он едва ли мог этому научиться. Насколько я помню, у них никогда не было лошадей. Я даже думаю, что Дэс’кари Сину больше не живет в лесу.

Он запустил руку под шкуру, на которой сидел, и достал странного вида нож с серповидно изогнутым лезвием в ладонь длиной, причем заточенным не по внешней, а по внутренней кромке изгиба. Потертая, невзрачная рукоятка, вся кривая, но удобно лежащая в ладони, была сделана не то из куска некогда ветвистого рога, не то из окостеневшего древесного корня. Не обращая внимания на изумленные взгляды, Тэрл протянул нож Гури.

— Забирай. Ты с ним к нам пришел, с ним и уйдешь. Хотя подарок Учителя мне тоже дорог, он по праву принадлежит тебе.

— Ты меня отпускаешь? — Гури бережно взял оружие и ловко засунул за пояс.

— Да. Пока на дворе ночь, ты можешь попытаться незаметно выскользнуть из туна. О матери не переживай, — добавил Тэрл. — Мы ее в обиду не дадим. Но и ты нас не подведи. Повстречайся с Дэс’кари Сину. А заодно попробуй убедить своих военачальников, что в Вайла’тун им соваться рановато.

— Наверное, они это и сами поняли, — невесело усмехнулся Гури. — Но я скажу. И Сину отыщу. Благодарю тебя, Тэрл.

Фейли и Мадлох стали свидетелями крепкого объятия, которым на прощание обменялись вабон и шеважа. Такого до них еще никто не видывал. Выглядело это дико и как-то обезоруживающе просто, однако, провожая взглядами широкую спину обитателя леса, оба испытали прилив неизвестно откуда возникшей и ничем не подкрепленной надежды.

Оказавшись на улице, Гури поежился. Отправляясь на разведку в тун, он собирался обернуться до ночи и отказался брать кожаную шубу, которую положила перед ним предупредительная Кеита. Сейчас бы она совсем не помешала. Кеита! Какое же красивое имя! Тикали давно не называли девочек так благозвучно. Старейшины клана считали, что имена будущим женам и матерям надлежит давать чем короче, тем лучше, чтобы их обладательницы с детских лет привыкали к краткости и быстроте. Но отец Кеиты был слишком влиятельным воином и пользовался особым расположением Того, У Кого Нет Имени, так что никто не мог ему запретить сделать так, как он считал правильным. На языке кен’шо «кеита» означало «я смеюсь». Смеялась Кеита редко, особенно сейчас, когда будущий ребенок то и дело тормошил ее изнутри, однако всякий раз, окликая ее, Гури не мог сдержать улыбки нежности. Скорей бы снова увидеть ее!

Оставшаяся в Лесу шуба имела еще одно преимущество — капюшон. Сейчас под ним можно было бы без труда спрятать предательски рыжие волосы. Едва ли илюли ожидают увидеть крадущегося к воротам живого и здорового врага, однако полагаться на удивление, если его все же заметят, наивно. Нет, Гури не боялся открытой встречи с любым из защитников туна, каким бы числом они на него ни напали, это верно, но последние события показали, что здешние фолдиты прекрасно стреляют из луков, чего посылавший его в разведку Гел не мог предвидеть. Сидя в подвале под материнской избой, Гури не был свидетелем вспыхнувшего в туне боя, зато, когда потом его вели в терем к Тэрлу, он видел лежащие повсюду трупы соплеменников и машинально отметил, что большинство из них погибли от стрел. Особого сожаления он при этом не испытал. Складываемые на площадке перед теремом тела павших защитников туна вызвали в нем лишь легкую грусть. Не желая признаваться в этом даже себе самому, Гури чувствовал себя больше илюли, нежели Тикали.

Может быть, заглянуть к матери, попрощаться? Он повернул было в проулок, но вовремя заметил толпившийся неподалеку от ее дома народ. Рисковать не стоило. Если Тэрл обещал о ней позаботиться, так и будет. Главное, чтобы она поверила, что ее сын снова получил свободу, а не убит втихаря как никчемный и опасный пленник. С ее подозрительностью всего можно ожидать.

Фолдиты повсюду расставили яркие факелы. Пригнувшись, Гури следил, как одна за другой его тени, извиваясь, скользят по стенам изб и ныряют за углы, в темноту. Надо побыстрее миновать открытое пространство между теремом и частоколом. Через ворота прорываться бессмысленно — там наверняка дежурят сторожа. Оттуда, где в стене зияла брешь, слышался стук топоров: пользуясь затишьем, плотники приступили к замене сгоревших бревен. Появление чужого заметят не сразу, но проверять их бдительность — занятие рискованное.

Заметив краем глаза стоявшую в переулке компанию местных жителей, Гури выпрямился, чтобы не вызвать своей крадущейся походкой подозрений. Его окликнули, однако преследовать не стали. В таком сумраке вряд ли кто толком разглядит цвет его волос, если только не столкнется лицом к лицу.

Перемахнуть через частокол в том месте, куда крыши изб отбрасывали наиболее густую тень, было делом нескольких мгновений. Если кто-то из сторожей и видел его прыжок, то, скорее всего, принял за игру факельного пламени.

Пахло гарью, но под ногами был не пепел, а пожухлая трава. Каким-то образом фолдитам удалось пустить огонь строго в направлении Леса, так что поля на стороне остального Вайла’туна почти не пострадали.

Придерживая на боку нож, Гури припустил туда, где накануне оставил своих вождей. От него уже вряд ли ждали отчета. Все и так было понятно. Самое страшное свершилось. Будет удачей, если его вообще кто-нибудь ждет. В лучшем случае Тикали могли сняться с места и отойти в чащу. В худшем — отходить оказалось некому. Гури не верил, что Дэс’кари Сину мог сознательно напасть на их стойбище, защищая интересы илюли. Если такое произошло, скорее всего, он защищал себя. Или, что еще более вероятно, в очередной раз доказывал свое превосходство.

Хотя Тэрл говорил с Фейли тихо, а Гури притворялся, что крепко спит, он и без того слишком хорошо знал, что Дэс’кари Сину ненавидит Тикали и их сородичей. Даже больше чем илюли. Встреча с ним не предвещала Гури ничего хорошего. Если между ними произойдет стычка, исход ее нельзя предугадать наверняка. Гури очень хорошо помнил, какими недюжинными способностями обладал Дэс’кари Сину, когда они виделись последний раз. Те два дня, что он провел у Учителя, они занимались бок о бок и трижды сходились в учебном поединке на деревянных шестах. Ушибленное тогда плечо до сих пор давало о себе знать. Дэс’кари Сину был прирожденным бойцом, и Гури предпочел бы ничего Тэрлу не обещать. Однако Тэрл проявил благородство и не убил его, хотя имел на это полное право, когда внезапно для всех пришел на помощь своим людям. И Тэрл не нарушит данное слово в отношении Элеты. За это Гури мог быть спокоен. Как же его угораздило так глупо попасться? Очевидно, свою роль сыграла долгая разлука с матерью и знакомые запахи дома…

Гури на бегу перепрыгнул через несколько трупов, которые толком даже не успел разглядеть. Это были его соплеменники, оставленные илюли служить падалью для утренних птиц. Трупы лежали вповалку, раздетые, грязные, с ног до головы измазанные кровью и пеплом. Их было много, очень много. Кто бы мог подумать, что на подобное способен один человек! Только этим человеком был Дэс’кари Сину. Однажды учитель признался, что имя его сына на родном языке означает нечто вроде «время умирать». Странное имя, но судя по всему, пророческое. Где-то теперь искать его обладателя? Искать и надеяться, что он не найдет тебя первым…

Лес встретил Гури тревожными шорохами. Лес, который был его вторым, точнее, первым домом, домом предков его отца, выглядел сейчас грозным и неприветливым. Прав был дед Акит, когда ворчал, что Тикали не могут жить в двух местах. Тогда Гури плохо его понимал, но теперь смысл этих слов становился совершенно ясен: нужно раз и навсегда решить, где твоя родина, и не отступать от нее даже вопреки зову сердца. Именно поэтому сын Акита — отец Гури — не вернулся в Лес и предпочел погибнуть среди илюли. Раньше Гури в душе осуждал его. Он любил мать, но не представлял себе, как можно жить постоянно на одном и том же месте, не кочуя, в отдельном доме, двери которого постоянно закрыты, на холодной земле, вдали от чистого воздуха, настоянного на сосновых иглах и сладко гниющих дубовых желудях. В этот приход его чувства сыграли с ним злую шутку. Они изменили ему. Был момент, когда он даже захотел остаться среди братьев и сестер своей матери, поближе к вкусной еде и теплу очага, подальше от безысходности и бесцельности лесных мытарств, превратившихся в последнее время в преследование каких-то невидимых врагов, известных лишь дальновидным вождям. Только мысль о Кеите заставила его взять себя в руки и вспомнить, кто он на самом деле.

А собственно, кто он?

Тикали считали, что он один из них. Потому что волосы его лишь при очень внимательном рассмотрении казались чуть темнее, чем у них. Потому что речь его ничем не отличалась от их речи, если не слышать чуть более долгих пауз между словами. Наконец, потому, что он всегда сражался плечом к плечу с лучшими воинами клана и ни разу не посрамил своего оружия.

Мать считала, что он — вабон. Она придумала рецепт чернения волос и без труда могла хотя бы на время превратить его в одного из них, но почему-то не сделала этого в самом начале, когда он был маленьким мальчиком, а безропотно отдала деду, опасаясь будущих гонений. У него оказался хороший слух, и он без особого труда усвоил материнский язык, правда, говорить на нем ему почти не приходилось, зато понимал он многое.

С одной стороны, он одинаково уютно чувствовал себя и под открытым небом, и в затхлой избе, мог общаться и с собратьями по оружию, и с заклятыми врагами. Но, с другой стороны, он знал: враги, то есть илюли, никогда не примут его за своего и всегда будут пугаться и гнать прочь, а собратья, если узнают о его связях и смешанной крови, без лишних разбирательств прикончат на месте как предателя.

Получается, у них с Дэс’кари Сину больше общего, нежели он предполагал. Имея возможность жить везде, где им вздумается, и с теми, кто им особенно мил, они, в сущности, не могли спокойно жить нигде, внушая окружающим страх и отвращение.

«Есть повод встретиться», — усмехнулся про себя Гури, ныряя в холодную листву кустарника.

И лишь чудом не наткнулся на того, кто прятался в темноте.

Уклонившись в последний момент в сторону, сразу же спружинил о ствол и метнулся обратно, еще не понимая, кто перед ним. С этим всегда можно будет разобраться позднее. Главное, не дать противнику первому прийти в себя. Эту заповедь, казалось, он знал всегда, с самого рождения. Зажатый широченной ладонью рот бессильно замычал, скованные другой рукой плечи напряглись и покорно обмякли. Гури резко завалил незнакомца навзничь и взял ногами в непреодолимый захват. Борьбы не получилось.

«Это не Сину», — мелькнуло в голове. Учитель, его отец, всегда сопровождал изучение любого приема наглядным разбором способа ему противоборствовать.

Глаза быстро привыкали к темноте. По возмущенному, хотя и слабому сопротивлению он уже понял, что поймал кого-то из своих. Ничего, в другой раз будет порасторопнее. Медленно отпустил ладонь. Некоторое время слышалось только тяжелое дыхание. Потом знакомый голос смачно выругался и заявил:

— Ты чуть не сломал мне шею!

— Я тоже рад тебя видеть, Павук. Молодец, что не сопротивлялся. Напомни мне как-нибудь, я тебе покажу, что в таких случаях нужно делать.

— Лучше отпусти ноги. Коряга мне всю спину продырявила.

Они сели на корточки. Гури заметил, что с этого места через кусты просматривается вся опушка с факельным заревом над далеким туном. Павук проследил за его взглядом и громко сглотнул.

— Ты был там?

Гури молча посмотрел на юношу, приходившегося родным братом его Кеите. Павук чем-то напоминал Гури его самого в том же возрасте: верткий, не отличающийся особой силой, но берущий настойчивостью и упорством, в меру пугливый, чтобы выжить там, где сложит голову любой храбрец, наблюдательный и склонный к размышлениям больше, чем можно ожидать от простого члена клана. Он всегда вызывал у Гури приязнь, однако рядом с ним никогда не удавалось почувствовать себя спокойно — того и гляди, жди подвоха.

— Ты прекрасно знаешь, зачем меня туда посылали. Так не задавай глупых вопросов. Расскажи-ка лучше, что у вас тут произошло. Я видел трупы наших на поле. Мне жаль, что я не успел.

— Если бы ты успел, то лежал бы сейчас там же, — нахмурился Павук, собираясь с мыслями и что-то вспоминая. — Я видел, но не знаю, что произошло. Мне было страшно. Гури, погибли все. — Голос его дрогнул. — Сначала на тех, кто после пожара на поле бросился штурмовать стойбище илюли, напал какой-то человек верхом на звере и один поубивал многих, очень многих. А потом прибежали илюли, и я видел, как они добивают остальных. Я видел. Никто не спасся. И я хотел, но не мог им помочь. — Гури показалось, что Павук всхлипывает. — Мне до сих пор страшно. Этот человек… нет, это не человек, это был оки. Он…

— И куда же твой оки подевался? — Насмешливый тон должен был привести юношу в себя, однако тот только шире распахнул влажные глаза и посмотрел мимо Гури.

— Ускакал в Лес. Он где-то здесь. Я чувствую. Он видел меня, когда я прятался в кустах, и обязательно вернется.

— Как же он мог тебя видеть, если ты прятался?

— Да, но он видел. — Павук размазал по грязной щеке слезу, перевел взгляд на Гури, смутился и стал чем-то неуловимо похож на сестру. — Я хотел бежать, но не смог.

— А я уж думал, ты тут меня поджидаешь. Обидно. — Он шутливо постукал кулаком в дрожащий подбородок юноши. — Выходит, не ждал?

— Мы думали, тебя давно убили.

— С чего это ты взял?

— Я был в лагере, когда вернулся один из лазутчиков Фраки и сказал, что видел, как илюли взяли тебя в плен. Но ведь все знают, что илюли не берут пленных.

— Постой, — навострил уши Гури. — Ты говоришь, лазутчик из клана Фраки видел? Его что, послали следить за мной? Не молчи, Павук!

— Выходит, что так. А мне почем знать? Эти Фраки теперь повсюду. Гел только с их вождем и советуется. Ты разве не замечал?

— Погоди-ка, раз лазутчик пришел в лагерь, значит, и Кеита думает, будто меня убили? Нам надо спешить, Павук. У меня для Гела есть важные сведения.

Ему пришлось почти силой вытаскивать паренька из кустов. Тот не упирался, но вид имел жалкий и испуганный. Похоже, он и вправду думал, что таинственный убийца его сородичей может вернуться и за ним. Гури стоило немалых трудов убедить его в том, что стойбище — гораздо более надежное место, чем здешние заросли. Тем более ночью.

Они быстро, так, как умеют только Тикали, побежали сквозь тьму Леса туда, где должны были находиться не на шутку встревоженные последними неожиданными событиями соплеменники. Когда Гури покидал стойбище вместе с отрядом лучших воинов Гела, никто не сомневался, что расправа над одиноко стоящим туном будет быстрой и успешной. Недавно учиненные разгромы нескольких застав илюли, спаленных дотла послушным огнем, вселяли во всех уверенность в легкой победе. Во всяком случае — над частью главного стойбища врага. Гури был единственным, кто знал его настоящее имя — Вайла’тун. И, как и все Тикали, желал его скорейшей гибели. Однако, стоило им подойти к опушке Леса, Гури понял, что речь идет о том самом поселении илюли, где до сих пор жила его мать и где, как она ему давным-давно рассказывала, родился он, наполовину илюли и наполовину Тикали, пустивший побеги в родном Лесу, но удерживаемый корнями в стане заклятых врагов.

Что он мог сделать? Вызваться разведать положение дел перед штурмом, чтобы получить возможность хотя бы предупредить мать. Кто же знал, что все так получится! Нет, он догадывался, что за ним может быть установлена слежка, в чем честно признался Тэрлу, и потому послушно дал себя связать, изображая пленника, но где-то в душе все же надеялся на доверие Гела. Он ведь не раз приходил на помощь своему молодому вождю в самые отчаянные мгновения стычек с илюли. Разве не спас он ему жизнь совсем недавно, когда они впервые воспользовались прирученным огнем и защитники гибнущей заставы попытались прорваться из окружения? Если бы не Гури с его умением находиться сразу в нескольких местах и разить противника с первого удара, Гел мог дорого поплатиться за свою молодецкую беспечность. Но теперь рядом с Гелом постоянно вертелся этот дикарь Зорк, вождь клана Фраки. Поговаривали даже, что их связывают не только общие замыслы, но и родственные узы. Немирд, отец Гела, приходился Зорку чуть ли не родным братом. К тому же именно Зорк научил Гела управлять негасимым огнем. Правда, помалкивал о том, как ему это удалось, сохраняя в строжайшей тайне рецепт смеси, в которую воины перед штурмом макали наконечники стрел. И все равно это не повод, чтобы отказывать в доверии тому, кто готов рискнуть жизнью, спасая твою. А теперь еще Гел, того и гляди, подумает, что пленение Гури помогло илюли как следует подготовиться к нападению. Да уж, разговор предстоит непростой…

Им пришлось убедиться, как нравы старейшины, когда говорят: дурные вести распространяются быстрее гонцов. На месте прежнего стойбища остались лишь наспех присыпанные травой и еще теплые угли от костров. Павук окончательно пал духом.

— Наверное, человек на звере напал на них и заставил бежать, — предположил он, поднимая голову и осматривая соседние деревья в надежде увидеть брошенные в спешке гнезда. — Что же нам теперь делать?

— Терпеть не могу слушать глупости! — сказал Гури. — Ты тут видишь хоть один труп? Нет? Вот и помолчи, пока я тебя не треснул. Лучше давай подумаем, куда они могли уйти.

Павук присмирел, однако не успокоился и продолжал что-то искать.

— Такая темень, — вздохнул он наконец, — что даже следов не видно.

— Поэтому я и говорю, что сначала надо подумать. — Гури стоял на четвереньках над кострищем и пытался раздуть угли. — Принеси-ка пока хвороста.

— Костер нас выдаст, — протестующее замахал руками Павук. — Что, если человек на звере рыщет где-то рядом?

— Тем лучше, — хмыкнул Гури. — Может, он нам что-нибудь расскажет.

Павук воспринял это замечание как неуместную шутку и принялся ползать по поляне, собирая сухие ветки. Удаляться от Гури он не смел.

Вскоре темноту Леса слабо озарили веселые лепестки оранжевого пламени. Гури присел на корточки и с блаженным выражением лица стал греться, тогда как Павук напряженно замер, прислушиваясь, но не слыша ничего, кроме беспечного потрескивания чернеющих на глазах веток.

— Я знаю. Они пошли к Холму под Дубом. — Гури следил за взлетающими ввысь и исчезающими среди звезд искрами. — Старейшины будут держать совет.

— Гел не станет их слушать, — вышел из задумчивости Павук.

— Тем хуже для него. Илюли не так-то легко победить в их доме. Даже с огнем.

— Ты так говоришь, потому что боишься?

— А ты разве нет?

Павук покосился на обступавший их мрак. Все было по-прежнему тихо. Только на листве кустов покачивались две тени — к счастью, их собственные.

— Ты считаешь, старейшины заставят Гела и Зорка уйти? После всего того, что нам удалось сделать?!

— Мы достаточно показали илюли. Показали и наказали. Они знают, что отныне на нашей стороне огонь. И если их вожди не глупцы, вот увидишь, они скоро покинут свои лесные дома, пока мы не сожгли их все. Лес снова станет нашим.

— А как же месть?

— Кто-то должен остановиться первым, Павук. По-другому не бывает. Иначе победитель может потерять больше, чем выиграть.

— Не понимаю тебя…

— Значит, еще не время. Займись-ка лучше делом — поищи камни.

— Ты что, хочешь здесь заночевать? — Павук от волнения вскочил на ноги. — Думаешь, раз из плена бежал, теперь тебе все можно?

— Поищи камни, — спокойно улыбнулся Гури. — Ночь будет холодная.

Павук растерянно постоял, посопел, словно готовясь наброситься на собеседника с кулаками, но в конце концов только махнул рукой и осторожно пополз на поиски.

Если Тикали собирались в спешке, была вероятность, что они забрали с собой не все валуны, предназначенные для того, чтобы сохранять тепло костров. Если же им хватило времени на сборы, Гури прав, придется померзнуть. Павук зябко передернул плечами.

Издалека силуэт Гури на фоне костра тоже казался каменным.

Павук никогда не любил избранника своей сестры. Нет, он не испытывал к нему враждебности и по-своему уважал как умелого воина, но зачем Кеите понадобилось сближаться с таким стариком? Среди Тикали было немало молодых парней, которые были не прочь познакомиться с ней и которые раньше то и дело приставали к Павуку с просьбами замолвить за них словечко — либо перед отцом, от слова которого могла зависеть судьба дочери, либо перед ней самой. Гури появился в их семье внезапно, он никого ни о чем не просил, поначалу общался только с Кеитой, Павука на свою сторону не переманивал, с отцом говорил уважительно, но просто, как с равным. Одним словом, вел себя по-мужски, что не могло не понравиться всем, даже Павуку, хотя тот и отказывался себе в этом признаться. Кеита, слишком хорошо чувствовавшая настроения брата, чтобы оставаться в стороне, ласково подсмеивалась над ним и говорила, что ревность ему не к лицу.

При чем тут ревность! Да и кто такой этот Гури? После смерти старого деда жил среди Тикали один, без жены, ни с кем особой дружбы не водил, мог взять и пропасть на много дней, а потом как ни в чем не бывало объявиться в самой гуще очередного сражения с илюли и снискать славу непобедимого воина, которой, казалось, даже не замечал. Еще Немирд приблизил его к себе, сделав негласным телохранителем, хотя не настолько близким, чтобы доверять ему не только жизнь, но и мысли, насколько мог судить Павук, будучи тогда совсем еще ребенком и основывая свое теперешнее мнение на рассказах взрослых. Во время одной из отлучек Гури с Немирдом случилась беда, обернувшаяся гибелью, и многие думали, что его сын и преемник Гел превратит горе-телохранителя в изгоя, как не раз бывало прежде, когда близкие друзья вождя могли ни с того ни с сего в одночасье впасть в немилость и даже навсегда покинуть стойбище. Однако с Гури этого почему-то не произошло. Поразмыслив, Гел оставил его при себе, но только не телохранителем, каковых он на всякий случай завел сразу несколько из числа своих сверстников, молодых Тикали, готовых идти за ним в огонь и воду, а драу’ларем, то есть «учителем войны», в обязанности которого входило этих самых телохранителей обучать.

Гел мог гордиться своей задумкой, поскольку до него никто специально подготовкой воинов у Тикали, да и ни в одном другом клане, не занимался. Считалось, что премудрости боевого дела сыновья должны перенимать от отцов или, за неимением таковых, от старших воинов, а лучше всего — непосредственно во время стычек с илюли. Правда, Кеита по секрету рассказала брату, будто Гури сам подсказал Гелу эту идею, однако Павук решил, что сестра просто пытается придать важности своему избраннику. Судя по всему, Гури с задачей справился достойно, Гел остался доволен результатами. Его бойцам не было равных среди Тикали, за исключением Гури и, быть может, самого Гела, которого драу’ларь тоже натаскивал один на один да, говорят, так, как если бы тому никогда больше не пришлось полагаться на телохранителей. И вот теперь Гури выполнял личные поручения Гела, выполнял, похоже, не лучшим образом, если дал илюли себя поймать. Бежать из плена — тоже, конечно, дело непростое, но кто знает, как Гел встретит лазутчика, не сумевшего предотвратить столь ощутимый разгром его передового отряда?

Первый камень он нашел там, где его не должно было быть — под деревом. Вероятно, кто-то удосужился вытащить его из углей и отбросил подальше в сторону. Камень уже остыл и больше походил на кусок льда вроде тех, из которых зимой Тикали складывают холодильные печи для хранения мяса. Судя по запаху, камень побывал в огне и теперь пачкал руки сажей. Павук поднес ладонь к самым глазам. Так и есть, вся черная. Ничего, завтра у Холма под Дубом отмоет в ручье.

В поисках второго камня он добрался до края бывшего стойбища и уже повернул было назад, размышляя, как поделить с Гури один-единственный валун, когда его чуткий, обостренный упавшей на Лес темнотой слух уловил не то воркование, не то приглушенные звуки разговора. Бросив встревоженный взгляд на костер, Павук чуть не выронил свою тяжелую находку.

Там их было уже двое. Силуэт Гури по-прежнему сидел неподвижно, склонив голову и что-то невозмутимо перебирая в руках. Второй, высокий и могучий, буквально излучающий животную силу и смертельную угрозу всей своей напружиненной фигурой, нависал над ним, поигрывая коротким топором.

Павук отпрянул, словно опаленный жаром пламени, хотя до костра было не меньше десятка шагов.

Те же косы за плечами, те же бугры мышц, подчеркиваемые меховой безрукавкой. Человек на звере! Только без зверя. Поэтому Павук и не слышал, как он подкрался. Образ зверя навсегда соединился в его воображении с глухим топотом и отвратительным ржанием.

Человек и Гури разговаривали. Павук не слышал слов — только стук собственной крови в висках. Никто пока не нападал и не защищался. Однако вот-вот что-то должно было произойти. Нельзя же действительно ограничиться мирной беседой с тем, кто этим самым топором совсем недавно колол черепа твоих соплеменников. Или все-таки можно? Если да, то Гури и в самом деле предатель.

Силуэт черного человека повернулся. Его отсвечивающие пламенем глаза нашли Павука в темноте леса. Гури предостерегающе поднял руку и впервые повысил голос. Павуку показалось, что рука незнакомца ложится на пояс и делает движение, как будто кидает дикой собаке кость с остатками мяса. Только сейчас собакой был он, Павук. Он даже не стал уворачиваться. Когда-то он любил приручать этих собак, носившихся по Лесу целыми стаями. Безуспешно. Неблагодарные собаки хватали корм, виляли хвостами и поспешно убегали в чащу — выть по ночам. Разбуженные соплеменники потом ругали маленького Павука за то, что приманивает «всяких тварей», и желали собакам в один прекрасный день подавиться.

Похоже, настала очередь подавиться ему самому.

Застрявшая в горле кость никак не выплевывалась. И не проглатывалась. Мясо на ней было непрожаренным, с кровью. Кровь обильно текла прямо в глотку, и Павук захлебывался. Конец ее торчал наружу и не поддавался онемевшим пальцам. Руки, правда, уже не заняты. Валун обронили. Как же не хочется падать! Где же земля? Не мог же он не заметить ямы, в которую теперь проваливается, без страха вглядываясь в бесстрастную россыпь холодных звезд…

Столб оранжевых искр из-под палки взметнулся в черноту неба.

— Чем тебе помешал мальчишка? — хрипло спросил Гури на кен’шо, машинально вороша костер.

Дэс’кари Сину повернул к нему перекошенное от ярости широкое лицо и с видимым усилием растянул губы в улыбке:

— Я не знал, что он тебе так дорог. Но если тебе нужны свидетели… то мне — нет.

Он с явной неохотой произносил слова ненавистного ему языка, на котором был вынужден говорить большую часть своей жизни. Гури исподлобья смотрел на руки собеседника. Одна из них только что метнула неуловимым движением нож. Если бы целью оказался не растерявшийся от неожиданности Павук, а он, Гури, еще неизвестно, успел бы он перехватить лезвие — ведь замаха не было. Метать ножи без замаха в свое время учили их обоих. У Дэс’кари Сину, однако, это всегда получалось чуть лучше.

— Этот парень не был свидетелем. Он был братом моей жены. И ты убил его.

— Хочешь, чтобы я извинился? — ровные зубы Дэс’кари Сину зловеще сверкнули. — Ты же знаешь, я не умею этого делать. Скажи спасибо, что я узнал тебя.

— Нет, спасибо я тебе не скажу, хотя искал этой встречи. — Гури бросил ненужную палку в огонь. — Ты ведь понял, что это сигнал.

— Да уж костер здесь увидеть я никак не ожидал. Зачем ты хотел меня видеть?

— Твой отец жив?

Похоже, прямота вопроса и тот тон, которым он был задан, поставили собеседника в тупик. В узких разрезах глаз сверкнул огонек удивления. И сразу потух.

— Раз ты спрашиваешь, значит, знаешь ответ, — сухо сказал Дэс’кари Сину.

Гури чувствовал его близость, чувствовал холодную тяжесть топора возле своего плеча. Живым останется лишь тот, кто решится на первое движение.

Он заставил себя отвернуться и ткнул пальцем в корягу рядом:

— Садись.

Дэс’кари Сину молча продолжал стоять.

— Он умер своей смертью?

Снова молчание. Если бы Дэс’кари Сину был Тикали, Гури имел бы полное право привлечь его к ответу куда более действенным способом. Молчать, когда говорят трое, знак уважения. Молчать, когда говорят двое, оскорбительно. Дэс’кари Сину не был Тикали. А если и слышал про их обычаи, то имел обыкновение поступать вопреки.

— А ты смелый, Гури, — заговорил он наконец, правда, не меняя положения, дававшего ему определенное преимущество. — Это единственное, что мне в тебе всегда нравилось. Один раз отец даже поставил тебя мне в пример. — Дэс’кари Сину понизил голос: — Думаешь, я его убил?

Настала очередь Гури на мгновение потерять дар речи. Со стороны их разговор производил впечатление состязания в проницательности. Разве что не было свидетелей, чтобы это оценить.

Костер весело потрескивал. Костру было все равно.

— Нет, — продолжал Дэс’кари Сину, — в этом ты ошибаешься. Ты хоть и жил у нас дольше остальных, но никогда всего не понимал. Ни ты, ни тот малорослый илюли, вы даже не знаете, как его звали. А я знал и знаю. И никогда не забуду, кто я и откуда, хотя никогда там не был.

— Садись.

— Его убили, Гури. Он стал стар и много времени спал. Они напали на него спящего и закололи стрелой, как мы когда-то учились закалывать бобра в лесной заводи.

— Они?

— Они, твои братья. Не знаю, кто именно, но это были твои сородичи, Гури. И теперь мне не будет покоя, пока я не расправлюсь с ними.

— Со всеми?

— Если понадобится. А ты что, можешь указать мне тех, кто это сделал?

— Нет, я ничего об этом не слышал. Это не Тикали. — Гури было неприятно слышать свой оправдывающийся голос. — Я бы знал.

— Для меня вы все на одно лицо. — Он выругался на непонятном, странно цокающем и шипящем языке, на который иногда переходил, разговаривая с отцом. — Ты мне не помощник. Радуйся, что я не подозреваю тебя.

— Думаю, ты просто не представляешь себе, скольких в таком случае тебе придется подозревать.

— Всех, кого я еще не прикончил, — выпалил Дэс’кари Сину.

Гури прислушивался к своим ощущениям. Нет, он ничуть не боялся этого безудержного вояку, которому посчастливилось родиться сыном Учителя. И не только потому, что тот, если верить его словам, не держал на него зла, кроме обычной неприязни ко всему, что жило и двигалось. Он чувствовал, что Дэс’кари Сину готов на отчаянный поступок, но не настолько, чтобы совершить самоубийство. Задумка Учителя в который раз доказывала свою жизненность: обладающий исключительными навыками бойца не пойдет против себе подобного, поскольку исход поединка не будет предрешен. Учитель искренне верил, что, если когда-нибудь все станут мастерами, подобными трем его ученикам, кровопролитие само собой прекратится. Жаль, что эта мечта так мечтой и останется.

— Для илюли ты делаешь доброе дело. Кстати, Тэрл, которого ты называешь малорослым, просил меня при случае поблагодарить тебя за помощь. — Как он и ожидал, тучу гнева на лице Дэс’кари Сину впервые сменила тень сомнения. — Ты перебил их врагов и помешал штурму. Можешь отправиться туда, — махнул он рукой в сторону Вайла’туна, — и получить награду. Если, конечно, готов не швыряться кинжалами.

— Скажи мне, почему я до сих пор слушаю твою брехню? — едва ли Дэс’кари Сину можно было уличить в благодушии, но сейчас в его словах прозвучали насмешливые нотки, правда, лишенные дружеской теплоты. — Ты царапаешь меня ножом.

«Царапать ножом» на кен’шо означало «действовать на нервы, раздражать». Гури и не предполагал, что Дэс’кари Сину знакомы такие тонкости совсем не любимого им языка. Вероятно, он прав, когда говорит, что Гури всего не понимает. Вот и сейчас Гури действует по наитию, совершенно не представляя себе, куда выведет его эта извилистая тропа разговора.

— Если ты не знаешь, кто виновен в погибели Учителя, то как узнаешь, что отомстил за него? — вопросом на вопрос ответил он.

— Я сказал — убью всех. Когда убью последнего, значит, отомстил.

Произнес он это серьезно, хотя и не слишком, как показалось Гури, уверенно. Этим стоило воспользоваться.

— Помнишь, твой отец… Учитель говорил, что у настоящего воина всегда должен быть выбор? Так вот, боюсь, что выбирать тебе придется и сейчас: чего ты хочешь больше — перебить всех моих братьев, — а это будет не так просто сделать, как ты предполагаешь — или все-таки отомстить?

— Отомстить, — не задумываясь, рявкнул Дэс’кари Сину. — И ты мне поможешь, если тебе еще дорога твоя дикарская жизнь.

Гури не поддался на этот неприкрытый вызов. Настоящий воин должен иметь выбор, говорил Учитель, но добавлял, что делать его нужно с холодной головой.

— Я помогу тебе не потому, что мне дорога моя жизнь, о которой ты слишком мало знаешь, чтобы называть ее «дикарской», а потому, что таков мой долг. А теперь сядь и расскажи мне во всех подробностях о том, что произошло у Озера.

В Лесу было не так уж много озер, и все они представляли собой излюбленное место для наиболее продолжительных стоянок тех или иных кланов. Озеро, о котором с таким чувством упомянул Гури, отличалось от остальных тем, что берега его, надежно укрытые от внешнего мира колючим, почти непроходимым кустарником и высоким тростником, оставались всегда безлюдными. Если, конечно, не считать Учителя, который со скудным скарбом и еще более скудным семейством иногда причаливал к ним в своем плавучем домике и проводил несколько дней, охотясь в округе и заготавливая дрова и провиант, чтобы потом снова отплыть на середину зеркальной глади. Даже зимой Озеро почему-то не замерзало. Во всяком случае, на памяти Гури, хоть он и прожил с Учителем три зимы кряду, такого не было.

Дэс’кари Сину наконец послушался и сел, однако заговорил не сразу. Он перво-наперво развязал сдавливавшие шею черные тесемки широкополой соломенной шляпы, прикрывавшей ему спину, и сбросил с плеча колчан с причудливо изогнутым луком, сделанным, насколько знал Гури, из оленьего рога пополам с гибким стволом молодого орешника, и красноперыми стрелами, короткими, в палец толщиной. Стянул с левой руки черную железную рукавицу и похлопал себя обеими ладонями по щекам, словно прогоняя сонливость. Отбросив за спину косы, поднял глаза к звездам и что-то прошептал.

Гури ждал.

Дэс’кари Сину вынул из колчана лук, высыпал прямо на землю стрелы, подставил руку, и ему в ладонь вывалился еще один предмет. Гури заметил, что это наконечник стрелы. Дэс’кари Сину разжал кулак и поднес ладонь к самому лицу Гури:

— Ты знаешь, что это?

Наконечник был каменный, длинный и очень острый. Так тонко обрабатывать кремень умели только в одном клане. Гури кивнул.

— Кто его сделал?

— Олди. Но их клана больше нет. Все погибли, когда недавно пошли вместе с Лопи на штурм одного из лесных домов илюли. Посланные к ним ичуйчу возвращаются ни с чем. Так нам сказал вождь Фраки.

— Мне нет дела до ваших лопи, фраки и всяких чучу… Я хочу найти этих олди и покончить с ними… — Дэс’кари Сину говорил тихо, но с таким напряжением, будто захлебывался криком. — Их стрела убила моего отца.

Он хотел еще что-то добавить, но промолчал и теперь выжидательно щурился на собеседника.

— Один только наконечник — слабое доказательство, — заметил Гури. — После боя мы обычно подбираем оружие и стрелы павших, чтобы использовать их потом. Стрелу с наконечником Олди мог выпустить кто угодно.

Сказав это, Гури спохватился, что допустил сразу две непростительные ошибки: теперь подозрение Дэс’кари Сину снова могло лечь на «кого угодно», а кроме того, лесные жители давно уже не враждовали друг с другом, ополчившись против общего врага — илюли. Так что стрелы редко уходили из клана. Тем более что стрелы Олди обладали свойством повизгивать при полете. В каждом клане стрелы имели свой неповторимый голос, зовущий врага к смерти, и было крайне важно сохранять это различие, чтобы дух мертвого врага попадал в плен к предкам именно тех, кто убил его. Иначе в мире мертвых могла бы возникнуть путаница и вражда. Старейшины никогда бы этого не одобрили.

Сказанного, однако, было не воротить, а потому Гури пришлось выкручиваться.

— Мне нужно знать все подробности того, что произошло, — повторил он. — Тогда я смогу помочь тебе выяснить, кто это сделал. Ты видел что-нибудь еще?

— Я вижу, что ты топчешься на одном месте. — Глаза Дэс’кари Сину превратились в две злые щели.

— Потому что ты продолжаешь молчать, — спокойно возразил Гури, стараясь держать себя в руках и не выдать своего замешательства. — Расскажи, как это было. Говоришь, его закололи стрелой, во сне?

— Да, я видел рану. Били рукой, не из лука.

Гури и вправду вспомнил, как много зим тому назад они втроем охотились в озерной заводи на жирных бобров, орудуя стрелами как копьями. Лучше всех с этой непростой задачей справлялся Тэрл.

— Я вернулся утром из леса, — продолжал Дэс’кари Сину, остервенело тыкая острым наконечником в землю и не замечая этого. — Объезжал… — Он запнулся. — Как вы на своем языке называете животное, на котором ездишь верхом?

— Никак не называем. Я знаю, о чем ты, но в Лесу никто верхом не ездит. Илюли говорят «лошадь».

Дэс’кари Сину хмыкнул, однако едва ли обратил внимание на то, что Гури знает язык врагов всех лесных жителей.

— Пусть будет «лошадь». Я объезжал лошадь и вернулся под утро. Пока меня не было, наш дом отплыл от берега и качался на середине озера. Я позвал отца. Он не ответил. Тогда я сам доплыл до него на лошади.

— Лошади умеют плавать? — не сумел скрыть изумления Гури. Он кое-что знал об этих животных из собственных наблюдений и рассказов матери и Тэрла, однако для него, как и для любого обитателя Леса, способность человека, а тем более животного, плавать в жидкой воде оставалась загадкой.

Дэс’кари Сину пропустил его восклицание мимо ушей и продолжал, глядя на костер:

— Он был уже мертв. Лежал на обычном месте, под своей любимой накидкой, как я его и оставил накануне. Никаких следов борьбы. Я даже не сразу понял, что его убили. Думал сперва, что спит. Последнее время он сильно постарел и мог молча лежать целыми днями.

Гури с трудом представил подобную картину, но промолчал. Когда они познакомились, Учитель уже был стариком, а с тех пор миновало немало зим. С возрастом еще никто не становился моложе. Было бы глупо думать, что Учитель бессмертен. Хотя очень хотелось. В клане Тикали немногие умирали своей смертью, доживая до старости. Разве что некоторые женщины да старейшины. А потому по-настоящему дряхлых людей Гури приходилось видеть крайне редко. И уж тем более он не ожидал старческой слабости от Учителя, всегда такого бодрого и жизнерадостного.

— То, что ты рассказываешь, — сказал он, — действительно очень странно. Неужели никаких следов, кроме этого наконечника? Ничего не украдено?

— Не украдено?! — Дэс’кари Сину взревел так, как только может реветь человек, не боящийся нарушить тишину Леса. — Да они унесли все, что только можно было унести! То, что ты видишь сейчас на мне, — единственное, что у меня осталось.

Пропала даже посуда! Скажи, кому она могла понадобиться! Я уж не говорю об оружии…

— Тем проще будет узнать, кто это сделал, — заметил Гури, стараясь сохранять спокойствие и трезвость мысли. — Если оружием завладел кто-то из моих сородичей, он вряд ли станет прятать его от глаз посторонних и не преминет похвастаться ценным трофеем.

— Там было еще кое-что… — Дэс’кари Сину не договорил и вскинул руку так резко, что за его спиной взметнулись черными змеями косы. — Слышишь? Сюда идут.

Спорить не имело смысла. Хотя до слуха не доносилось ровным счетом ничего, кроме уютного потрескивания костра, Гури благоразумно промолчал, наблюдая за тем, как Дэс’кари Сину торопливо подбирает с земли весь свой боевой скарб и скрывает лицо под круглой тенью шляпы. Тихий свист, и вот уже в отсветах костра гарцует, нетерпеливо фыркая и вскидывая длинной гривой, красавец-конь, каких Гури давно не приходилось видеть.

— Ступай к своим. Я сам найду тебя. — Дэс’кари Сину одним махом сел верхом на широкий круп четвероногого спутника. — Поспеши. Скоро тут будет много стрел.

Гури долго еще не мог взять в толк, почему столь уверенный в своих силах воин, не раздумывая, обращается в проворное бегство, вместо того чтобы по привычке первому обрушиться на врага, пусть даже превосходящего его численностью. Напоследок Дэс’кари Сину завел коня прямо в огонь и заставил затоптать костер, с чем тот безропотно и бесстрашно справился в мгновение ока.

Всадник и конь исчезли в ночи, преследуемые брызгами искр и затихающим хрустом ломаемых под тяжелыми копытами веток.

Поляну залил непроглядный мрак.

Ощущение после разговора осталось таким, будто мучительный голод ослепил Гури и заставил наброситься на красивый, но ядовитый мухомор, от которого в животе вместо сытости появилось предчувствие бури, а рот переполнился рвотной горечью. Даже смертельный поединок на ножах представлялся теперь ему более понятным и осмысленным, нежели почти приятельская беседа ни о чем. Ничего толком не узнав, он лишь еще глубже погрузился в пучину злых загадок, раскрытие которых, увы, не предвещало ровным счетом ничего хорошего. Кто поднял руку на Учителя? Что еще выкрали убийцы, кроме оружия, о чем Дэс’кари Сину не успел договорить? Почему он все-таки без видимой на то причины обратился в бегство?

Да и Павук… Нет, он не забыл про него. Бедняга по-прежнему лежит там, где его настиг неразборчивый нож. Гури представил себе возвращение в стойбище с окровавленным телом паренька на плечах, слезы женщин, искаженное горем любимое лицо Кеиты и тишину отчаяния, которая повиснет над всеми Тикали. Суровая жизнь и быстрая смерть приучили Тикали сдерживаться, а не оглашать лес криками и стонами, как то делают илюли в знак великой скорби. Старейшины обязательно зададут ему много вопросов. Объяснений потребует и Гел. Привыкший с детства жить под чужой личиной, Гури при этом больше всего на свете ненавидел обманывать. А если рассказать о случившемся правду, получится, что он мог, но не защитил Павука. И даже не отомстил.

Стоило ему тронуться, крадучись и прислушиваясь к каждому шороху, в ту сторону, где, как он представлял себе, осталось лежать бездыханное тело Павука, как рыжая грива на голове встала дыбом от ужаса: он наткнулся на большой валун, и этот валун тотчас зашевелился. И не просто зашевелился, а тихо спросил на языке илюли:

— Фокдан, это ты? Я потерял его из виду…

Гури застыл, быстро ища единственно верное в таком положении решение, когда на некотором расстоянии послышался приглушенный призыв:

— Норлан, сюда! Кажется, я кого-то нашел…

Времени на раздумья у Гури не оставалось.

— Фокдан, а разве ты не…

Говоривший понял, что рядом с ним оказался кто-то третий. Кто-то, кто толкнул его в бок и замер. Рука сама скользнула по круглому набалдашнику, привычно потянула за шершавую рукоять и выхватила из ножен всегда покорный хозяину меч. Лезвие со свистом рассекло воздух на высоте колена от земли, не встретило преграды, взлетело вверх и обрушилось наискось назад, в надежде достать невидимого противника. Тщетно. Острие чиркнуло по земле. Норлан откатился в сторону и замер, выжидая и не опуская меча.

— Что там у тебя происходит?

Из-за кромешной тьмы Фокдан не мог видеть происходящего, но лязг железа насторожил его.

— Здесь есть кто-то еще, — громко зашептал Норлан. — Кажется, я не успел его ранить.

«Мальчишке опять мерещатся враги», — подумал Фокдан, однако осторожно положил бездыханное тело обратно на землю и взвесил на локте приятную тяжесть арбалета.

Солдаты, особенно сверы, полагают, будто лазутчикам слишком многое мерещится и они напрасно поднимают тревогу, не убедившись лишний раз в истинности своих скоропалительных заключений. Фокдану не раз приходилось ходить в разведку, в одиночку либо в составе целого отряда лазутчиков, однако он не помнил случая, чтобы полученные им сведения о противнике расходились с действительностью. Вот и сейчас он был совершенно уверен в том, что видел из-за деревьев на поляне не просто костер, а всадника на лошади, которая промчалась прямо сквозь пламя, как если бы это был лесной ручей, и человека с неправдоподобно большой головой, оставшегося сидеть в облаке рыжих искр. Ни всадника, ни человека не осталось. Только тусклая кучка дышащих жаром углей, от которых света не больше, чем от звезд — белым днем.

Ночь выдалась не самая лучшая, чтобы рыскать по лесу. «Выколи глаз», называл такие ночи Фокдан. Он никогда бы не пошел в разведку, если бы не настоял Норлан. Мальчишке захотелось выделиться, почувствовать себя полезным. А немногословный Ризи внезапно его поддержал. Этот вечно неумытый и как будто заспанный херетога с каждым днем их странствий нравился Фокдану все меньше, однако нянькой для Норлана он был превосходной. Держал юношу постоянно при себе и делал вид, что тот выполняет работу его личного телохранителя. Наблюдать за этим со стороны было презабавно, поскольку вокруг Ризи было еще пятеро воинов — могучих мергов с вечно угрюмыми лицами. Рядом с ними худощавый Норлан даже в шлеме смотрелся как изящная девушка-наездница. Похоже, Ризи боялся не только вражеской стрелы из кустов, но и гнева своего начальника Тивана, приходившегося, как выяснилось, Норлану отцом. Тем удивительнее было безропотное согласие Ризи на просьбу юноши отпустить его в ночной рейд в качестве лазутчика. Едва ли на его решение как-то повлиял второй член группы, то есть Фокдан. Правда, Ризи наверняка знал Фокдана хотя бы как сына заслужившего добрую славу в лесных боях Шигана, а потому не мог ему не доверять, тем более что назначил Фокдана к ним в отряд сам Ракли. И все же Фокдан был чужаком, далеким от благополучной жизни в Вайла’туне, большую часть жизни прожившим на далекой заставе, превращенной теперь в пепел, искусным, быть может, в рукопашных схватках, но не искушенным в четком выполнении отданных приказов.

В последнем Ризи сам имел возможность убедиться, когда Фокдан открыто отказался выполнять его распоряжение встать лагерем прямо на месте разоренной заставы и предпочел провести ночь в одиночестве, закопавшись в палую листву поодаль от остального отряда. Многие приняли его странное поведение за страх перед воспоминаниями об этом месте и нежелание ночевать среди могил своих недавних сотоварищей. Отчасти так оно и было. Не было только могил. Как не было и трупов всех тех, кто сложил свои головы в том последнем бою с неистовыми, окрыленными победой над огнем шеважа. Пепелище остыло, все вокруг было мертво, безлюдно и пугающе незнакомо, и поначалу напрашивалось единственное объяснение: пришедший сюда раньше их первый карательный отряд тщательно предал всех павших земле и отправился дальше выполнять свою главную задачу — карать. Воины во главе с Ризи подошли к бывшей заставе затемно, костров предусмотрительно разжигать не стали, а наутро выяснилось, что никаких могил или даже общего кургана, какие вабонам приходилось иногда сооружать в местах особенно крупных лесных сражений, нет и в помине. Отсутствие разбросанного по заставе оружия или доспехов еще можно было объяснить жадностью шеважа до всего железного, но люди, пусть даже мертвые, просто так не исчезают. Тем более что некоторые следы все же остались. Когда предрассветный туман рассеялся, повсюду стала видна кровь. Ее было так много, что поначалу изумленные воины решили, будто на пепелище теперь растет красная трава. Начал накрапывать мелкий дождь, и на глазах трава стала медленно зеленеть, отмываясь от крови. Даже кони, почуяв неладное, испуганно заржали.

Фокдан и тогда не одобрил поспешность Ризи, распорядившегося незамедлительно послать гонца обратно в замок с вестью о том, что они, дескать, благополучно добрались до заставы и приступают к ее восстановлению. Действительно, мерный стук топоров несколько поднял настроение не на шутку встревоженным воинам, однако о том, что уготовило им будущее, большинство заставляло себя просто не думать. Фокдан обошел тогда все пепелище, осмотрел ров, доверху засыпанный обгорелыми бревнами, попытался найти подземный лаз, которым они воспользовались в ту роковую ночь для вынужденного побега, но так ничего заслуживающего внимания не обнаружил. Все, что происходило с ним совсем недавно, теперь казалось отголоском другой, полузабытой жизни. Когда гонец уже был отправлен в замок, наконец-то приняли решение собрать совет, чтобы обсудить увиденное и понять, как действовать дальше. До последнего откладывался вопрос о том, куда мог деваться пришедший сюда раньше их отряд. Разумеется, досужие домыслы привели этих обленившихся на домашнем довольствии вояк к простейшему выводу: каратели застали здесь шеважа и бросились за ними в погоню.

Свои возражения Фокдан, как ни странно, тоже приглашенный на совет, оставил при себе. В свое время отец научил его неплохо разбираться в следах, которые хранит лес, хранит не только на земле, в траве, но и на деревьях, и в запахах. Чутье подсказывало ему, что первый отряд, где бы он сейчас ни был, до заставы так и не добрался. При этом следы, оставленные в большом количестве шеважа, говорили о том, что те убрались восвояси совсем недавно, скорее всего, не позднее вчерашнего полудня. Об этом он тоже ничего не сказал. Боялся, что в противном случае с Ризи и его мечтающих о героических боях мергов станется, и они тоже захотят снискать славы, преследуя коварного врага. В успехе подобного маневра у Фокдана были большие сомнения. Но и о них он промолчал. Когда же до него дошла очередь, он только пожал плечами и призвал особо рьяных сторонников Норлана, самозабвенно рвавшегося в бой, согласиться с благоразумным мнением Ризи: что в первую очередь все же необходимо отстроить заставу заново, чтобы иметь столь необходимое в Пограничье укрытие. Норлану, оказалось, тоже было что возразить. Он не преминул заметить, что новая застава будет выстроена вовсе не из камня, и, чтобы спалить ее, у шеважа наверняка хватит огненных стрел. Или преподнесенный ими урок ничему вабонов не научил? Нужно не тесать бревна, предвидя опасность, а искоренять ее причину. Его не послушались. На общее решение повлиял красноречивый жест Ризи, который обвел опушку обступавшего их леса взглядом и предложил представить, какое расстояние будет разделять новые стены и ближайшее укрытие шеважа, когда срубят все необходимые для строительства стволы.

Работа закипела. Пришедшие из замка дровосеки и искусные плотники рьяно взялись за дело, предоставляя воинам делать то, что они умели лучше всего, — охранять их труд. Правда, рук все же не хватало, и Ризи отдал в помощь плотникам еще три десятка своих людей, умевших держать не только боевые топоры. Фокдан тоже решил помочь на строительстве, чем вызвал явное недоумение Норлана, полагавшего, будто мирный труд для воина — стыд и срам. Фокдан не стал его разубеждать, тем более что времени на споры не оставалось: стук топоров и треск падающих деревьев не могли не привлечь внимания шеважа. С другой стороны, участие Фокдана в работе не осталось незамеченным. Он не только валил лес, как заправский лесоруб, «скашивая» средних размеров ствол с десяти, а то и меньше ударов, но и давал строителям, привыкшим возводить мирные избы с невысокими заборами, ценные советы, поскольку на своей шкуре испытал, что значит для воина «правильная» застава.

Хуже всего дела обстояли с расчисткой рва. Вымазанные с ног до головы в саже и угле воины ругались почем зря, толку от их усилий было мало, бревна у них в руках превращались в труху, и приходилось вооружаться неудобными совками. Кто-то даже предложил возвести новые стены по внешней стороне рва, чтобы потом, находясь под их прикрытием, спокойно довершить начатое. Однако эту соблазнительную мысль пришлось отбросить: расширить территорию заставы означало приблизить ее края на непозволительно опасное расстояние к лесу. Напротив, Фокдан разделял мнение Ризи, что имеет смысл сделать новую заставу меньше первой, чтобы тем больше удалиться от опасного соседства.

Одним словом, ров худо-бедно расчищали одновременно с возведением стен, на холме уже вырос первый этаж будущей сторожевой башни, шеважа не появлялись, а в довершение всего стал накрапывать холодный дождик, окончательно поднявший настроение усталым воинам. Ведь мокрые бревна никакими стрелами поджечь не удастся. На всякий случай у каждой группы строителей имелся запас колодезной воды в кожаных бурдюках. Отныне такие бурдюки предстояло держать рассредоточенными по заставе как неприкосновенный запас, а в период засухи или иссушающих холодов — складывать прямо на рантах, чтобы при необходимости поливать из них предательское дерево. В душе Фокдан надеялся, что таким образом удастся дотянуть до зимы. Зимой шеважа обычно прятались по своим норам, и все Пограничье ненадолго впадало в спячку.

— Стой, где стоишь, — услышал Фокдан собственный голос, вырвавший его из задумчивости. Не выпуская арбалета, перекатился через плечо влево. — Руби всякого, кто к тебе приблизится, — прыжок вперед. — Это буду точно не я…

Шеважа не знали их языка, поэтому Фокдан не слишком беспокоился о том, что его план будет раньше времени понятен врагу. Скрывать приходилось не свои мысли, а свое истинное местоположение. Дикари видели в темноте лучше вабонов. И если кто-то прятался сейчас от них в окружающем кромешном мраке, у него было неоспоримое преимущество.

Было нечто в тех фигурах, которые он едва успел различить у затоптанного костра, что наталкивало на мысль о несуразности происходящего. Обычно дикари, даже застигнутые врасплох, не уходили от боя и отчаянно набрасывались на врага, подчас превосходящего их численностью и силой. Вабоны считали это глупостью, Фокдан — отвагой и, быть может, дикарским пониманием чести. Хотя собственные атаки шеважа, как правило, начинали исподтишка, из засады или когда их меньше всего ожидали, оказавшись перед лицом неминуемой гибели, они забывали все страхи и больше не думали об опасности. Против хорошо обученных вабонов воинами они были никудышными, однако ведь не все вабоны были хорошо обучены, а кроме того, сила духа — это как раз то качество, которое может поспорить с силой оружия, пусть даже железного. Нельзя сказать, чтобы Фокдан так уж уважал шеважа за храбрость и лютый нрав, но он последним стал бы недооценивать их как противников. Тем более на их землях, в Пограничье.

И вот теперь он столкнулся с неожиданным для себя поведением, когда люди у костра не приняли боя. Человек на коне? Он тоже мог быть шеважа, но мог и не быть. Если они разгадали тайну огня, хотя никогда прежде не применяли его в войне с вабонами, то почему они не могут позаимствовать у одного из павших мергов коня и научиться ездить на нем? Эта возможность подталкивала к выводу, что первый отряд, посланный на сгоревшую заставу и насчитывавший несколько десятков всадников, действительно был уничтожен, по-видимому, так и не добравшись до места назначения. Фокдану не хотелось в это верить, но тогда на ум приходило еще менее обнадеживающее объяснение. Конный воин был кем-то из вабонов. Правда, одежда у него, насколько мог судить Фокдан, значительно отличалась от доспехов обычного мерга. Только зачем же он тогда бежал? Принял за шеважа? Но ведь его рыжеголового собеседника, прятавшегося теперь где-то поблизости, ни с кем нельзя было спутать. Значит, этот мерг каким-то образом общался с шеважа. Был заодно с ним. Перебежчик? Предатель?

Фокдан обогнул поляну и крадучись зашел за спину Норлану. Парень тяжело дышал и напружинился, но приближения Фокдана не почувствовал. Чему их нынче только учат в замке?!

— Он ушел.

Тихие слова, прозвучавшие над самым ухом, показались Норлану раскатом грома. Хорошо еще, что в темноте не видны были его широко распахнутые от ужаса глаза и открытый в немом крике рот. Так напряженно прислушиваться к каждому шороху и пропустить приближение этого лысого детины! Нет, пора взять себя в руки и не раскисать при любой неожиданности. Не для того он просился в разведку, чтобы собратья по оружию поднимали его на смех.

— Я знаю, — буркнул Норлан, ощупью убирая меч в ножны.

Ему показалось, что Фокдан улыбается.

— Ты успел заметить того всадника? Ты, случаем, с ним не знаком?

— Я?

— Ты же, должно быть, знаком со всеми мергами Вайла’туна. — Похоже, Фокдан говорил серьезно. — Разве нет?

— Я знаю многих, но почему ты решил, что это мерг? Там ведь был шеважа. Совсем рыжий. При чем тут мерги?

— Шеважа на конях не ездят.

— Но…

— У него на голове была странная шляпа, и потому мы не видели цвета его волос. Но конь слушался его и не испугался даже костра. Можно случайно узнать тайну огня, однако объездить коня и стать его хозяином в одночасье нельзя. Не мне тебе рассказывать. Так что делай выводы сам. Коней шеважа у нас никогда не угоняли. За ненадобностью. А мы им их никогда не дарили. Себе дороже. Вот потому-то я тебя и спрашиваю, не знаком ли ты с тем всадником, который так запросто беседует с рыжим ублюдком и резво удирает, учуяв наше приближение?

Норлан призадумался. Конечно, Фокдан перегибает палку, он не может быть прав, однако в его рассуждениях проглядывает зерно здорового сомнения. Странный всадник, которого они оба видели только со спины, наверняка не был шеважа. Но и сидевшего у костра дикаря он явно не трогал, как если бы тот был его приятелем. Хотя и бросил на произвол судьбы, почуяв опасность. Если не шеважа и не мерг, тогда кто же он?

— Пора возвращаться, — спокойно напомнил Фокдан.

— В такую темень?

— Мы и так слишком долго шляемся вдали от расположения наших. Пора и честь знать.

— Но нас не ждут раньше завтрашнего полудня.

— С чего ты решил? Думаешь, лазутчиками делают для того, чтобы те могли в свое удовольствие разгуливать по Пограничью? Ошибаешься. Лазутчики нужны только затем, чтобы приносить в лагерь сведения о дикарях. И одного раза в два дня этих сведений будет совсем недостаточно.

— Нам и так нечего докладывать.

— Ой ли! А про костер? Про всадника чумного? Про наверняка раненного тобой в темноте шеважа? — Фокдан усмехнулся. — Уверен, Ризи будет тобой доволен.

Норлан промолчал. Да, Ризи будет доволен и этим, но еще больше, если Норлану все же удастся осуществить его тайный приказ, полученный перед самым выступлением. Сначала он отказывался верить в то, что ему тихо говорил со скучающим видом херетога, глядя мимо застывшего от изумления собеседника вечно заспанными рыбьими глазами. Однако доводы были слишком вескими, задача — на первый взгляд не слишком трудной, зато награда — слишком соблазнительной, чтобы сразу возразить, а тем более отказываться. Покончить с предателем — долг любого честного воина Вайла’туна. Пусть даже на первый взгляд все это звучит дико и невероятно. Но ведь Ризи не тот человек, который будет специально выдумывать небылицы. У него и так есть все, что, по мнению Норлана, может пожелать настоящий мужчина, а потому никакого личного интереса он в этой истории явно не преследует. Значит, сам собой напрашивался вывод, дела обстоят именно так, как Ризи их изложил, и теперь ему, Норлану, заурядному аби’мергу, оказано доверие и предоставлена честь послужить Вайла’туну, Ракли и своему собственному будущему.

Разумеется, задача была крайне опасной, но разве не преодоление опасностей делает из рядового мерга уважаемого всеми брегона, а из брегона — почему бы и нет? — херетогу? Правда, Норлан пока так и не осмелился приступить к осуществлению плана, упуская одну возможность за другой. Так ведь рассвет еще не скоро, а ночью бывает всякое.

— Предлагаю воспользоваться кострищем и заночевать в тепле, — сухо сказал он. — Или ты боишься шеважа, Фокдан?

— А ты — нет?

Норлану всегда казалось странным, что состарившиеся эльгяр или те, кто возвращались с застав в Вайла’тун на побывку, не стеснялись обнаруживать свой страх перед лесными дикарями. Привыкнув мерить все и вся по себе, он думал, что жизнь бок о бок с постоянной опасностью должна в конце концов закалить их души и притупить те чувства, которые допустимы у слабых женщин и впечатлительных детей. Сам он не испытывал к шеважа ничего, кроме ненависти, и был уверен в том, что при встрече с ее помощью обратит в бегство даже самого свирепого врага. Косвенным тому подтверждением стало произошедшее у костра. Норлан уже натянул тетиву и наверняка первой же стрелой выбил бы всадника из седла, когда Фокдан без каких бы то ни было объяснений помешал ему, и в следующее мгновение жертва, почуяв опасность, сорвалась с места и скрылась в темноте. Тогда он не испытал ничего, кроме негодования, но теперь вспомнил слова своего первого учителя стрельбы: «Стрелой должна управлять не твоя рука, а твоя ненависть. Стрела летит следом за ней». Значит, у него получилось. Значит, вражеский всадник, кто бы он ни был, почувствовал его и счел за благо отступить.

— Нет, я их не боюсь, Фокдан.

Тишина.

— Фокдан…

Он машинально вытянул перед собой руку, но нащупал лишь холодную пустоту. Внезапно поднявшийся ветер раздул угли. Костер загудел, хотя светлее не стало.

Все понятно — этот вояка решил испытать его.

Про дурацкие шуточки эльгяр в гарнизоне замка ходили басни. Несмотря на привлекательность службы на какой-нибудь забытой всеми заставе, мерги считали ее вынужденных обитателей людьми «удаленными, но недалекими». Норлан как-то на досуге обсуждал эту тему с Алардом. Друзья пришли к выводу, что эльгяр оказались заложниками собственной лени. Вместо того чтобы объединиться и раз и навсегда прочесать Пограничье, они тратят время на относительно безопасное существование под защитой высоких частоколов и не помышляют ни о чем ином, кроме как дожить до следующего утра. Алард, правда, высказал предположение, что прочесыванием Пограничья не грех было бы заняться не только эльгяр, но и всем владеющим оружием виггерам, то есть и мергам со сверами. Однако, поразмыслив и залив сомнения кружкой-другой доброго пива, друзья решили, что их собратьям с застав бороться с шеважа таким образом все же сподручнее, поскольку они находятся далеко от военачальников и по большому счету предоставлены сами себе, тогда как им, невольникам гарнизонной жизни, приходится руководствоваться не всегда разумными приказами, а главное — охранять покой мирных сограждан.

— Фокдан?

Опять тишина.

Он что, издевается? Шутка явно затянулась. Ну и что с того, что ты умеешь ходить в темноте по траве и сучьям бесшумно, как эти дикари? Это не повод проверять хладнокровие своего напарника. Норлан на всякий случай положил ладонь на рукоять меча. Бдительность не помешает. Фокдан с первого знакомства казался ему слишком странным человеком, чтобы не ждать от него подвоха. Чего стоила хотя бы та стычка со стражами замка, когда Фокдан разметал их, как котят, и был готов испытать меткость лучников, когда им помешало своевременное появление Норлана? Да и при восстановлении заставы он вел себя, мягко говоря, непредсказуемо, то и дело берясь за самые неблагодарные поручения с таким видом, будто забегает вперед длинной очереди добровольцев. Ему, Норлану, никогда бы в жизни не пришло в голову, скажем, тупить свой боевой топор, соревнуясь с лесорубами, для которых валить деревья — первейшая обязанность. В замке все занимались своим делом, и это считалось хорошим тоном.

Алард откровенно посмеивался над Фокданом, разумеется, когда никто, кроме Норлана, его не слышал. Сам же Норлан только снисходительно пожимал плечами: в отличие от Аларда он был настоящим эдельбурном и мог разве что посочувствовать остальным вабонам с высоты своего положения. С другой стороны, быть эделем — значит иметь что терять. Особенно теперь, когда он встретил девушку, о которой думал всякую свободную минуту и которая по вполне понятным причинам, похоже, отвечала ему взаимностью. Родители, скорее всего, не одобрят его поспешного выбора. Дочь хозяйки таверны, можно сказать, сирота, выросшая без отца и привыкшая к обществу далеко не всегда приличных мужчин, завсегдатаев их простоватого, хотя и уютного заведения — едва ли такой жены желал для своего сына помощник самого Ракли. Внуки Тивана вправе рассчитывать на куда более благородную кровь. Однако Норлан не станет прислушиваться к доводам отца. Велла молода и хороша собой. Судя по всему, у ее матери водятся деньги, а брат, между прочим, накоротке с сыном Ракли. Так что еще неизвестно, действительно ли подобный союз окажется невыгодным, не говоря уж об удовлетворении сердечных порывов и здоровом потомстве. Только все это может пойти псу под хвост, если он сейчас немедленно не отыщет этого Фокдана!

Он не нашел ничего лучше, как пригнуться почти до земли и крадучись направиться к так и не разгоревшемуся костру. Фокдан не мог его бросить. Если только не почувствовал подвоха. Но едва ли эльгяр учат читать чужие мысли. Он просто решил попугать желторотого напарника и вот-вот снова появится. Будет куда хуже, если он окажется прав, и шеважа где-то поблизости. Каким бы умелым мастером меча Норлан себя ни считал, в одиночку ему не отбиться. Конечно, если их там всего один-двое, он с удовольствием опробует на них свои навыки, от которых до сих пор страдали носы и затылки его неповоротливых товарищей во время поединков на ристалище перед замком. Однако те же товарищи со знанием дела поговаривали, будто даже на разведку шеважа ходят не меньше чем впятером, а против пятерых Норлан если бы и выстоял, то уж точно не в пешем строю. Коня же пришлось оставить на руинах заставы. Сейчас верное животное, должно быть, щиплет траву и думать не думает о том, в какой передряге оказался его отважный хозяин.

— Похоже, все чисто, — сказал над ухом невозмутимый голос. — Хотя из нас двоих я старше, уважу твой чин, парень, так и быть. Тебе решать, оставаться нам здесь до рассвета или возвращаться.

Вместо ответа Норлан устало опустился на теплую землю возле углей и потянул носом воздух.

— Жаль, что дикари не удосужились оставить нам ничего пожрать. Как считаешь, Фокдан?

— Отсюда, насколько я себе представляю, уже недалеко до окраин Большого Вайла’туна. Можно прогуляться туда и…

— Мы что, так далеко ушли от своих? — поразился Норлан, которому с непривычки просторы Пограничья казались безбрежными. — Выходит, шеважа сами добрались до нас?

— А ты думал, они прячутся у себя в лесу и ждут, когда мы придем их выкуривать? — Фокдан сел рядом и стал смотреть, не отрываясь, на жаркие угли. В тусклых отсветах его лицо с перебитым носом выглядело загадочно угрюмым. — Происходит то, чего всегда боялись наши отцы: они узнали тайну огня и решили перейти от обороны к нападению. Я не удивлюсь, если в то время, пока мы доблестно пытаемся отстроить заставу заново, они залезли к нам за шиворот и потрепали наши окраины.

Норлану не понравились эти слова. Ему вообще не нравилось то, что происходит. Не нравился он сам — своей нерешительностью. Не нравился всезнающий напарник — смелостью предположений о том, чего он просто не мог знать. Не нравился этот лес, утративший притягательность, зато приобретший реальные, слишком реальные очертания. Не нравился костер, который нельзя было как следует разжечь, чтобы не привлекать рыскающих по округе врагов. Не нравилась ночь с ее темнотой и невероятностью наступления рассвета. Не нравился, в конце концов, херетога Ризи, ожидающий от него беспрекословного выполнения приказа, притом что он все меньше и меньше понимал, с какой стороны к нему подступиться.

— Почему же ты согласился пойти с нами, а не остался дома сражаться с шеважа? — усмехнулся Норлан.

— Здесь и есть мой дом, — не поворачивая головы, ответил Фокдан.

Они некоторое время сидели молча, разглядывая угли и прислушиваясь к ночным шорохам. Такие разные во всем, сейчас они, сами того не зная, думали об одном и том же. Вернее, об одной и той же.

Назвав Пограничье «домом», Фокдан отчетливо ощутил всю несбыточность робкой мечты сделать юную Веллу хозяйкой своего очага. Весь ход предыдущей жизни определил его нынешний удел, и удел этот заключался в том, чтобы коротать полные опасностей дни в убогом одиночестве, вдали от тех, кто ему так дорог и мил, вроде той девочки, неожиданно выросшей в ослепительную красавицу, от одной только близости которой он, бывалый виггер, чувствует себя как дикий кролик, выскочивший из норы прямо в лапы подстерегавшей его лисы. Когда-то он еще позволял себе считать дочку друга, строителя Хокана, своей суженой и предвкушать конец постылой службы на заставе. Но время сыграло с ним хоть прекрасную, но очень злую шутку, за какие-то две зимы превратив невинное, никому не интересное дитя в недоступную паву, наверняка знающую себе цену и научившуюся оценивать других. А что он для нее?

Первое детское чувство? В лучшем случае. Дети любят играть в игрушки, но быстро забывают про них, вступив в долгожданную пору взросления. Тогда они вот так же сидели у костра и думали о том, что будет с ними, когда она наконец войдет в положенный возраст и он сможет предложить ей нечто большее, чем нежные объятия да поцелуи украдкой. А он ничего ей так и не предложил. И если оставаться честным перед собой до конца, то просто забыл про нее, вернувшись к тому, что умел делать лучше всего: сторожить заставу, ходить в разведку, возглавлять редкие карательные рейды на присоседившиеся стойбища шеважа, охотиться, играть в кости с такими же, как он, никогда не унывающими бедолагами, упражняться в стрельбе из арбалета и метании топора. Одним словом, жить привычной жизнью виггера, в которую женщины допускаются редко, да и то лишь во сне.

Норлан думал о еде. Их вылазка слишком затянулась, и он успел прикончить все съестное, что удосужился сунуть в мешок накануне. Его оказалось явно недостаточно, даже притом что с напарником делиться не пришлось. А вот если бы у него была жена, она бы непременно о нем позаботилась. Тем более такая рукастая и смышленая, как Велла. Любо-дорого посмотреть, как эта девчушка порхает по материной таверне, всегда веселая, кокетливая, всегда знающая себе цену и потому никому не позволяющая распустить руки, что говорило о ее правильном воспитании даже в столь неподходящем месте.

Норлан, который любил сиживать со своими собратьями по оружию в разных тавернах и кабаках Большого Вайла’туна, знал, о чем говорит. В других местах заполучить пухленькую разносчицу или даже хозяйку, хотя бы и замужнюю, на часок-другой, не составляло особого труда. Кое-где это удовольствие считалось «дополнительным блюдом», кое-где вообще входило в оплату. Но в таверне «У старого замка» все было по-другому. Гверна, женщина твердых правил, не считала, что гостям для пущей привлекательности заведения следует подавать не только вкусную еду, но и еще кое-что. И как ни странно, многим именно это в ее таверне и нравилось. Норлан без труда подстроился под хозяев и, в отличие от обычных виггеров, не позволял себе ни плоских шуток, ни скабрезностей, ни откровенных заигрываний. Заметив, что Велла в конце концов положила на него глаз, причем, вероятно, не без предварительного одобрения матери, он начал оказывать ей знаки внимания, стал время от времени делать вполне скромные подарки, вроде того необычного с вида камня, что подвернулся ему однажды на берегу Бехемы, и постепенно преуспел таким образом больше, чем мог бы добиться напором и силой. Разумеется, Велла еще не подпускала его к себе ближе чем на расстояние вытянутых губ, но те несколько поцелуев, что он успел заслужить, были сладостными и многообещающими. Оставалось лишь уломать отца, однако Норлан полагал, что его благополучное возвращение из Пограничья как раз и станет тем наиболее подходящим моментом, когда он огорошит обрадованного родителя своим твердым решением.

— Еды у нас, похоже, не осталось, — вывел его из задумчивости голос Фокдана. — Но я тут припас кое-что выпить. Не желаешь горло промочить?

Предложение было как нельзя кстати. Норлан взял протянутый ему кожаный бурдючок, принюхался к горлышку, остался вполне доволен, узнав рябиновую настойку, и сделал большой глоток. В груди сразу стало тепло, а в животе заурчало — желудок требовал продолжения. Порадовать его, однако, было нечем, кроме как еще пары-тройки глотков, после которых Норлану захотелось благодарно обнять Фокдана. Если бы только не этот горьковатый привкус на языке. Наверное, рябина была перезревшей. Или, наоборот, неспелой. Хотя какое это имеет значение теперь, когда если не во рту, то на душе так хорошо, так спокойно, что хочется прилечь поближе к углям и спать, спать, спать…

Проснулся он от холода. Уже давно рассвело, и лес был залит солнцем. Весело потрескивал снова разожженный костер. Сидевший здесь же на корточках Фокдан подбрасывал в него сырые от росы щепки и искоса поглядывал на Норлана. Хмыкнув, Норлан сладко потянулся. И чуть не вскрикнул от резкой боли. У него были связаны руки. Бечевка ловкими петлями оплетала кисти, тянулась вниз и заканчивалась путами на ногах.

Норлан вопросительно уставился на Фокдана.

Тот бросил в костер последнюю щепку, прислушался к ее предсмертному шипению и выпрямился.

— Ну что, братец, наверное, твой Ризи будет недоволен, когда узнает, что ты так и не выполнил его просьбу?

— Что?! — Норлан отказывался верить собственным ушам. — О чем ты? Развяжи меня! Слышишь?

— Только давай обойдемся без криков, братец. — Фокдан обогнул костер и остановился над извивающимся телом.

Норлан увидел прямо возле своего лица его грязные башмаки и злобно оскалился. Увиливать не имело смысла.

— Откуда… откуда ты знаешь?

Фокдан усмехнулся:

— Ты сам мне рассказал. — Я?

— Ну да, конечно. Пока я тебя связывал, моя настойка развязывала тебе язык. Не правда ли, она была чуток с горчинкой? Мне пришлось подпортить ее щепоткой одного полезного порошка, так что говорил бы ты всю ночь, если б не заснул. Так что теперь мне известны многие твои маленькие секреты.

Норлан поморщился:

— Чего ты ждешь? Прикончи меня.

Фокдан пропустил его слова мимо ушей.

— Я только не понял одного: с какой стати Ризи поручил тебе убить меня? Чем я ему так помешал? Или он сам получил приказ? Что скажешь?

Норлан сверлил взглядом его снизу вверх и в отчаянии молчал. Как же этот боров догадался? Где я допустил ошибку? Хотя нет, знаю, мне не следовало так долго тянуть. Чего я боялся? Надо было раскроить ему лысый черен, и все дела! Трус!

Вместо этого он разжал сухие губы и простонал:

— Но я ведь не убил тебя…

Фокдан усмехнулся и кивнул.

— Ну разумеется, ты пожалел меня. Очень тебе за это признателен. Считай, это единственное, почему я не зарезал тебя сегодня ночью.

— Так чего тянуть? Давай, добивай!

— Тихо, братец. Не спеши расставаться с жизнью. Она еще может тебе пригодиться. Как, собственно, и мне. Если тебе дорога твоя мечта о мирной семейной жизни и ненаглядная избранница с ласковым именем Велла.

— Да откуда ты…

— Все оттуда же. — Фокдан похлопал по заткнутому за пояс бурдючку. Предательское зелье ответило слабым бульканьем. Видимо, там осталось меньше половины содержимого. — Считай, что ты, несмотря ни на что, мне нравишься, братец, и я решил сделать тебе маленький подарок. Прощальный подарок.

«Интересно, чем он собирается меня прикончить? Голыми руками?»

— Только сперва все же ответь на мой вопрос. Кто стоит за приказом? Ведь не мог же я насолить самому Ризи.

«Какое теперь это все имеет значение?»

— Если ты так подробно допросил меня ночью, то наверняка слышал, что я не знаю. Что тебе еще нужно?

Фокдан постоял в задумчивости, наклонился, поднял с земли меч Норлана и одним движением сдернул ножны. Почуявший свободу клинок обрадованно сверкнул. Норлан зажмурился, но переборол страх и широко открыл глаза, решив достойно упасть в объятия Квалу. Он увидел, как Фокдан отходит на десяток шагов от костра и втыкает меч острием в землю.

— Теперь слушай меня внимательно, братец, и постарайся сделать все так, как я скажу. — Он смахнул с лысины прилипший листок и продолжал: — Сейчас я исчезну, а ты поползешь к своему мечу и постараешься разрезать веревку. Если первыми тебя заметят шеважа, значит, такая твоя судьба. Но я не думаю, что они кружат поблизости. Когда освободишься, отправляйся прямиком к заставе. Надеюсь, дорогу ты помнишь. И не пытайся отыскать меня. Если тебе повезет и ты сделаешь все так, как я сейчас говорю, мы больше не встретимся. Иди на заставу и скажи Ризи, что выполнил его приказ. Вон там, под деревом, ты найдешь мой арбалет. Я без него как-нибудь обойдусь, а ты покажешь его Ризи как доказательство моей смерти. Кажется, он не просил принести ему мою голову, значит, готов поверить тебе в любом случае. Просто скажи, что убил меня. Подробности можешь придумать сам. Ты все понял?

Норлан кивнул. На самом деле он не понял ничего, кроме одного: его сейчас не убьют, не зарубят, как жирную свинью перед праздником. Он будет жить. Он вернется в замок. Он еще увидит Веллу.

Фокдан как будто читал его мысли.

— Только не вздумай меня обмануть и поднять тревогу. Мало того, что твое ротозейство поставит крест на твоем продвижении по службе, чего бы ты, вероятно, не хотел допускать. Я знаю, где живет девушка, которую ты мечтаешь назвать своей и которую едва ли хотел бы потерять. Так что имей это в виду, когда будешь докладывать о своем подвиге Ризи. А теперь прощай. Надеюсь, больше мы не встретимся.

Фокдан ни разу не оглянулся, пока быстро шел через поляну в одному ему известном направлении. Он спешил. Потому что боялся. Боялся замешкаться и передумать. Не выдержать всего того, что знал теперь об этом связанном мальчишке, возомнившем себя чуть ли не достойным нового культа. Как жаль, что выпитое им зелье развязывает язык, но не затмевает разума, и человек теряет возможность обманывать. Значит, Велла и в самом деле к нему неравнодушна. Значит, она действительно готова отдать ему свое сердце и назвать мужем. Но разве он, Фокдан, имел право ожидать иного исхода? Теперь у вабонов в чести дерзость и прямота. Если бы он по-настоящему хотел завоевать Веллу тогда, две зимы назад, он должен был бы вести себя с ней смелее. Не увиливать от ответа, которого она наверняка ждала, не играть в якобы взрослые игры, которые сегодня сам назвал бы ребячеством, не стесняться выказывать свои чувства и не внушать себе, что его долг — возвращение на заставу.

Кто теперь оценит его жертву? Отец, погибший в неравном бою? А может быть, Велла, чей взгляд при недавней встрече в таверне ее матери сказал Фокдану больше, чем сказали бы слова? Или ее жалкий избранник, остервенело пытающийся сейчас перерезать путы и торопливо сочиняющий правдоподобную историю о том, как он разделался с предателем? Только почему с предателем? Кто решил, будто он, Фокдан, кого-то предал? Чем? Тем, что спасся с погибшей заставы? Или что вернулся на пепелище? Уж кому-кому, но только не Ризи его судить. Ризи тоже ничего не знает. Он только выполняет чье-то прямое указание. Ракли? Но во время их единственного разговора в замке Ракли показался Фокдану довольно дружелюбным, выслушал его доводы, принял единственно правильное решение. Если бы Ракли хотел избавиться от Фокдана уже тогда, он повел бы себя как-нибудь иначе. Что же изменилось? Или Ракли все-таки ни при чем? Но тогда кто же?

Он долго шел не останавливаясь, не давая себе передышки и даже как будто не обращая внимания на то, куда ведет малозаметная тропа. Быстрая ходьба ускоряла ток его мыслей, одно предположение сменяло другое, иногда он рассуждал вслух, нашептывая себе под нос странные для постороннего уха слова, потом неосторожный шаг или чужой запах выводили его из задумчивости, он озирался, проверял, на месте ли топор, и еще быстрее двигался дальше. В конце концов он вспомнил. Вспомнил то, что подспудно не давало ему покоя всю предыдущую ночь. Он вспомнил, откуда знает того странного всадника в широкополой шляпе. Они уже встречались на лесной дороге, где их маленький отряд беглецов спасался с горящей заставы. Как же он сразу не сообразил! Ведь он даже предостерегал об этом незнакомце Ракли, когда им довелось беседовать в замке. Это был он, и никто другой. Не вабон и не шеважа, с незабываемым взглядом узких, как злые щелки, глаз. Новая загадка Пограничья. Новая опасность, которую можно почувствовать, но нельзя осознать. И он запросто разговаривал у костра с шеважа. Во всяком случае, ни тот и ни другой, насколько мог судить Фокдан, не торопились друг друга убивать.

Что же это такое творится? В чью игру он ввязался? Кому мешает? Раньше, во времена юности его отца, все было ясно и понятно. Существовал Вайла’тун, который надлежало защищать, существовали шеважа, которых вабоны стремились уничтожить, и чем больше, тем лучше, существовали, наконец, заставы, из-за которых соотношение сил было в пользу вабонов, поскольку они служили островками порядка и относительной безопасности среди леса дикости и враждебности. А что теперь? С приходом к власти Ракли замок погряз в никому не понятных кознях. Да и если бы только замок! Все прилегающие к нему земли вабонов, весь Торлон превратился в ристалище, на котором сражение ведется не на мечах и не в открытую, а исподтишка, под завесой тайны, когда неизвестно, откуда будет нанесен следующий удар и кому принадлежит смертоносное оружие. А он-то надеялся, что, посвятив свою жизнь исправной службе на далекой заставе, избежит тем самым участи многих честных людей, которые, как доносили до него слухи, пали жертвой чьих-то необъяснимых заговоров.

Хотя почему необъяснимых? Объяснение было и находилось оно слишком близко к опушке леса, как выражались вабоны, чтобы его не заметить. Ракли обладал главным властью. Эдельбурны к власти стремились. Многие из них ее уже получили, но хотели еще и еще. Власть давала деньги, богатство. Бывало и наоборот: силфуры давали власть. Кто откажется иметь больше силфуров? Разве что те, кто искренне верит в Культ Героев и превыше всего ценит такие устаревающие качества, как отвага, честь, верность данной клятве, жертвенность. Его отец, Шиган, говорил по этому поводу с горькой усмешкой: «Если у тебя есть два глаза, зачем тебе третий?» Как понимал Фокдан, это означало: не желай большего, чем имеешь, чтобы не утратить и этой малости. Вот и получилось, что теперь, прослужив верой и правдой столько зим в Пограничье и расставшись не по своей вине с привычной жизнью воина, он оказался без единого силфура за душой, без крова над головой, без семьи и без друзей. Правда, здесь он преувеличил. Друзья у него все же остались. Разбросанные по заставам и Большому Вайла’туну, но их немало. Если, конечно, они еще живы, о чем у него не было никаких вестей. И перво-наперво те, с кем он вернулся домой после гибели их заставы. Этих людей он знал достаточно хорошо, чтобы не ждать от них подвоха и очередного предательства. Им он мог поведать о том, что произошло, и надеяться хотя бы на понимание или дельный совет. Ведь они тоже, как и он, остались неприкаянными, бездомными и преследуемыми. Только, в отличие от него, о последнем они могут и не догадываться, и тогда его первостепенная обязанность — просветить их, не дать неведомому врагу одержать окончательную победу.

Фокдан заставил себя остановиться и передохнуть. Преследования со стороны Норлана он не опасался. Мальчишка едва ли отважится броситься по его следам в одиночку. Сейчас он, наверное, уже спешит в стан Ризи, проговаривая в голове рассказ о своем подлом подвиге и убеждая самого себя в том, что все так и было. Ризи с удовольствием ему поверит и… А кстати, что же он сделает потом? Кому сообщит об устранении нежелательного свидетеля неизвестно чего? Вот бы проследить за его гонцом, которому будет поручено передать эту новость. В таком случае Фокдан допускает сейчас роковую ошибку. Он теряет возможность сразу выяснить, кто стоит за Норланом и Ризи. А если он узнает, кому выгодна его смерть, то сможет ответить и на вопрос почему. Или не сможет. Потому что Ризи вовсе не обязательно поспешит отправлять к кому-то гонца. Он сделал то, что ему велели и в исполнении чего, вероятно, не сомневались, так что новость подождет до возвращения отряда в замок. Единственная возможность добиться правды — вернуться на заставу и по-свойски расспросить самого Ризи.

Но что делать потом? Молчать, как этого мальчишку, его не заставишь. Пригрозить убить? Глупее не придумаешь: Ризи может и не испугаться, а убивать его взаправду — все равно что заранее сообщить врагу, что знаешь его планы. Этим только спугнешь тех, кто должен думать, будто им все сходит с рук. Даже свалить это убийство на шеважа — не выход. Тогда никто не узнает, что Фокдан мертв. Ведь Норлан получил приказ из уст Ризи и понятия не имеет, кто еще должен об этом знать. Значит, его «подвиг» останется не вознагражденным. Не будет же он рассказывать каждому встречному, пусть даже в замке, о том, что собственноручно убил собрата по оружию. Пока еще подобное среди обыкновенных виггеров не приветствуется. А потому сейчас важно, чтобы все думали, будто Фокдан действительно мертв. Его выдуманная смерть кому-то развяжет руки и заставит потерять бдительность. И если он тем временем будет поблизости, вот тогда-то, глядишь, все и встанет на свои места. Нет, не стоит возвращаться на заставу. Мертвые не должны оживать сразу после похорон. Лучше ему исчезнуть, затеряться среди таких же покинутых душ, как и он, испить чашу предательства до дна, а уж там поглядим, чья возьмет…

Теплее стало лишь под вечер, когда он вышел на опушку леса и увидел впереди заветную степь, отделявшую Пограничье от Вайла’туна. Здесь ему предстояло определиться с тем, куда двигаться дальше. Собственно, решение было принято еще по пути. Правда, вышел он несколько в стороне от того места, куда направлялся, но Фокдан по этому поводу не переживал: отныне спешить ему было некуда. Главное — успеть до ночи, чтобы не пугать мирных людей своим внезапным появлением.

Он взял влево и отправился вдоль опушки, прячась за кустами орешника и перебегая из одного укрытия в другое. По разговорам виггеров в отряде он понял, что за Пограничьем в последнее время установлено наблюдение. Никто, конечно, не верил, что шеважа дерзнут выйти из леса в степь, однако мерами предосторожности пренебрегать не стоило. Так что сейчас, вполне вероятно, за ним тоже может вестись слежка, а потому стоит быть осторожнее и не обольщаться видимой безлюдностью.

«Довольствуйся малым», любил повторять Шиган, воспитывая сына в строгости и скромности. Эти слова вспомнились Фокдану сейчас, когда на него налетел порыв степного ветра и донес пряный запах мокрой после недавнего дождя пожухлой травы. Фокдан непроизвольно улыбнулся и замедлил шаг. Умереть он всегда успеет. Главное — пока он наперекор всему жив и способен радоваться даже таким мелочам, как свежий ветер и скорое наступление зимы, лишенной запахов, за которой когда-нибудь снова последует жаркое, наполненное ароматами цветов лето. Хорошо, что он догадался о замыслах Норлана, а не то лежать бы ему сейчас рядом с тем малолеткой-шеважа, которого смерть подстерегла на поляне посреди ночи так внезапно, что он, судя по застывшему на грязном лице изумлению, ее даже не признал.

Фокдан осмотрел его под утро, когда Норлан еще крепко спал, и обнаружил, что орудием убийства послужил довольно странного вида нож с тонким лезвием и слишком короткой для руки, но тяжелой, похоже, костяной рукояткой. Вероятно, он предназначался именно для метания. Ни виггеры, ни тем более шеважа подобными не пользовались. Дикари вообще со всем железным расставались крайне неохотно. А уж такой нож наверняка не поленились бы извлечь из горла жертвы и прихватить с собой. За них это сделал Фокдан. Теперь нож торчал у него из-за пояса и был его единственным оружием. Может, с арбалетом так легко прощаться не стоило, но зато есть надежда, что он заставит Ризи поверить в придуманную Норланом сказку. Отобрать у парня меч Фокдан тоже не мог: Норлан должен был вернуться целым и невредимым, без видимых потерь. Жаль, что убитый шеважа оказался безоружен. Тоже, кстати, необъяснимое обстоятельство. Если его обобрали раньше Фокдана, то почему оставили нож в горле? А если Фокдан первым нашел его, то тем более удивительно, чтобы дикари смело разгуливали поблизости от своих заклятых врагов даже без лука. Нет, что-то явно неладное творится в старом добром Торлоне…

Вот бы знать, послушался Локлан его советов и послал ли гонцов или хотя бы весточку на все заставы Пограничья с предупреждением о надвигающейся угрозе? Если нет, если поленился или не стал спорить с Ракли, то теперь уже поздно. Он, конечно, и сам мог бы сейчас свернуть с намеченного пути и попробовать пробраться хотя бы на те заставы, местоположение которых знал наверняка, но это могло обернуться для него напрасной жертвой. Во-первых, он бы наверняка опоздал. Если гонцы не отправились в дорогу в тот же день, когда он разговаривал с Локланом, они тоже опоздали. Тогда хорошо еще, если кто-нибудь из уцелевших добрался до Вайла’туна, как добрались в свое время они, еле живые, опозоренные бегством и никому, по сути, не нужные. А во-вторых, для него это означало бы полное крушение планов и верную гибель, на сей раз по-настоящему, поскольку там наверняка есть кому донести о его возвращении «из царства Квалу» все тому же Локлану или его отцу.

Нет, правым окажется тот, кто понимает, что грядут большие перемены и что отныне для вабонов, а тем более виггеров, единственным верным лозунгом становится недопустимое прежде выражение «каждый за себя». Кто же это сказал? Эриген? Да, кажется, молва приписывает эти «неправильные» слова ему, изгою, предавшему своего друга, великого Дули. Вправду ли он их говорил? Вправду ли был негодяем и предателем? Отец почему-то считал иначе. Отец… Он вообще был человеком странным, если не сказать больше. Превосходный воин, он никогда не кичился своим искусством и легко мог отдать победу в учебном поединке любому, кого но одному ему понятной причине считал более достойным. Он вообще старался избегать споров. Вероятно, поэтому к его словам всегда прислушивались. Фокдан чувствовал даже, что если бы во главе заставы стоял не Граки, на его место был бы единогласно избран Шиган. Это было удивительно. Довольствуйся малым… В отличие от многих других мудрых воинов, старейшин и проповедников, его отец всегда мог подтвердить свои слова собственным примером. За это его уважали все, даже те, кому многие его высказывания могли прийтись не по душе. Таким он был человеком. II Фокдан очень хотел походить на него. Во всем. Глядя на отца, он даже начал сбривать волосы, густые и вьющиеся, еще в юности, чем позабавил родню и соседей. Однако от однажды принятого решения не отступился, и теперь его примеру следовали многие виггеры, наивно полагая, будто сверкающая, как яйцо, голова призвана наводить страх на волосатых дикарей.

Согласившись отправиться вспять, то есть вернуться на пепелище уже давно ставшей ему родной заставы, Фокдан в душе лелеял надежду все-таки отыскать тело Шигана и не только отдать сыновний долг, но и хотя бы отчасти успокоить кровоточащую совесть. Ведь он как сын должен был остаться с отцом, защищать его и, если надо, погибнуть в последнем бою. Но, когда началась та ужасная огненная осада и он по зову сердца бросился на знакомый голос, призывавший обезумевших от страха эльгяр строиться в шеренги и передавать из колодца ведра с водой для тушения расползающегося во все стороны пожара, тот же голос отдал ему, как всегда, внятный, но оглушительно тихий приказ: во что бы то ни стало бежать с заставы, возвращаться в Вайла’тун, предупредить всех, кого он встретит, о надвигающейся из леса угрозе и, если заставу не удастся спасти, идти к «верным людям». Именно туда Фокдан и держал сейчас путь.

Если бы он бежал с заставы один, а не встретил в подземном ходе Фейли, Хейзита и остальных, то, ни на мгновение не задумываясь, проделал бы этот прямой путь уже тогда, даже не подумав, что можно возвратиться в замок. Но не бросать же ему было товарищей в лесу. Кроме того, ему наивно представлялось, что, если начать с могущественных обитателей Меген’тора, весть об опасности разойдется с необходимой быстротой. А ведь отец ставил перед ним именно эту задачу. Теперь время безвозвратно ушло, Фокдан многое, слишком многое понял, замок, по всей видимости, остался глух к его предупреждениям, уверенный в своей достаточной удаленности от Пограничья, друзья, вероятно, вновь обрели приют и спокойствие, так что перед ними всеми совесть его была чиста. Остался лишь сыновний долг да вера в то, что кому-то в этом мире все же понадобится его знание жизни и небрежение к смерти.

«Верными людьми» отец, как ни странно, величал вовсе не закаленных в боях виггеров, а безобидных с виду фолдитов, населявших плодоносные окраины Большого Вайла’туна. Когда Фокдан поинтересовался однажды, почему он так считает, Шиган грустно покачал головой и пояснил, что многие виггеры верны разве что тем, кто платит им жалованье, тогда как всем фолдитам поголовно приходится кормить себя самим и надеяться им ни в случае неурожая, ни в случае вражеского посягательства не на кого. Придет время, сказал Шиган, они возьмут в руки оружие и станут плечом к плечу с воинами, пусть даже никто их за это не отблагодарит. Он как будто предчувствовал, что в один далеко не прекрасный день вяло тлевший до сих пор огонь войны может не только вспыхнуть с новой силой, но и перекинуться на безвинные дома вабонов.

Фокдан был в этих местах первый и последний раз зимы три или четыре назад в сопровождении отца, который по пути из Вайла’туна на заставу вознамерился перековать свой старый меч, прикупить наконечников для стрел, подновить потускневшие латы, а заодно навестить «давнишнего приятеля», как выразился он, хитро подмигивая удивленному сыну. Давнишнего приятеля в том туне, куда они поначалу заехали, не оказалось. Тамошние фолдиты пояснили, что нужный им кузнец уже пару зим как перебрался на постоянное жилье в дедов торп и что если они поспешат, то застанут его за работой, а не то он, кажись, собирался на рынок сторговывать последние железные товары перед вынужденным зимним перерывом.

Фокдана тогда еще удивило, что кузнец сам возит свои поделки на продажу, вместо того чтобы нанять кого помоложе да попроворнее, однако Шиган и бровью не повел. Более того, он согласился остаться в туне на ночлег, воспользовавшись странным гостеприимством не менее странного на вид карлика, почитавшегося здесь за главного. Имени карлика Фокдан не запомнил, хотя отец не преминул пояснить перед сном, что они одно время вместе служили в мергах и что карлик в ту пору не только прекрасно сидел в седле и превосходно владел и мечом, и боевой дубиной, но и был незаменим как пронырливый и незаметный лазутчик. Однажды он, правда, из-за какой-то ерунды потерял доверие Ракли и был незамедлительно сослан в этот самый тун, где смог даже сделаться аолом, однако всем, кто знал Ракли, было понятно, что он еще очень легко отделался и, вероятно, больше приобрел, нежели потерял, если не считать пальца на руке. Стоит ли говорить, что сейчас все свои надежды Фокдан искренне возлагал именно на этого беспалого карлика, который наверняка тоже поначалу не вспомнит его имени, однако в память о Шигане едва ли с ходу укажет незваному гостю на дверь. Его тун был самым удаленным из всех тунов и торпов Большого Вайла’туна, так что искать Фокдана там станут в последнюю очередь. Если, разумеется, вообще начнут, не пожелав посчитать убитым…

Двигаясь перебежками вдоль опушки, Фокдан подмечал, как степь то здесь, то там начинает перемежаться кустами колючего терновника, высаженного еще во времена Гера Однорукого и служившего с тех самых пор естественной, хотя и не слишком надежной преградой на подступах к беззащитному во всех остальных отношениях жилью. Значит, он правильно помнит дорогу. Торп отцовского «давнишнего приятеля» должен быть где-то неподалеку. Правда, Фокдан представлял себе, что увидит прежде всего дым, поднимающийся серой струйкой над крышей кузни, тогда как сейчас небо вокруг было чистым, а воздух свежим и без запаха кузнечной гари. Похоже, кузнецу и сегодня не сидится дома.

Кусты терновника перешли в густые заросли. Так и должно быть, думал Фокдан. На обратном пути из торпа в Пограничье им с отцом пришлось специально делать крюк, чтобы обойти их: не рвать же в излишней спешке одежду об острые колючки. Хорошо, а как теперь поступить ему? Вернуться и тоже попробовать найти дорогу в обход? Похоже на то. Ничего не поделаешь.

Только Фокдан решил, что идти дальше не имеет смысла и собрался было повернуть обратно, как заметил впереди широкую, шага в три-четыре, прогалину в терновнике. Кто-то совсем недавно ломился прямо сквозь кусты. Осторожно приблизившись, Фокдан сперва подумал, что здесь прошло стадо ополоумевших — а иначе зачем им было истязать себя болезненными уколами и царапинами? — коров, однако при ближайшем рассмотрении он обнаружил, что кусты вовсе не притоптаны, а нещадно порублены на высоте ниже колена. Получалась почти ровная широкая просека, ведущая от Большого Вайла’туна в лес. Или из лесу… Судя по зеленым листьям на устилавших землю ветках, срезали их совсем недавно, быть может, накануне. Фокдан положил ладонь на пояс и проверил нож. Он безошибочно чуял неладное. Пригнулся еще ниже и двинулся по просеке, готовый к любым неожиданностям. Поэтому, когда он наконец вышел к заветному торпу, увиденное запустение уже не смогло застать его врасплох.

Снаружи следов борьбы заметно не было. В глаза бросались лишь распахнутые двери избы, амбара и кузницы да валяющееся на пожухлой траве возле колодца ведро, все еще привязанное веревкой к деревянному валу. Будь хозяева дома, они бы не допустили подобного беспорядка. Значит, им пришлось в спешке бежать. Это в лучшем случае. Чтобы проверить худшие подозрения, Фокдан вошел в избу.

Его взгляд сразу же упал на стены, старые бревна которых во многих местах покрывали бурые пятна и подтеки. Сладковатый запах выветрился, однако Фокдан и без него определил, что это кровь. Очень много крови. Забрызганы ею были не только стены, но и в беспорядке разбросанные по полу одеяла с подушками. Воображение без труда нарисовало картину произошедшего. К ним ворвались ночью, когда все домашние спали. Перебили прямо во сне, не встретив ни малейшего сопротивления. Мертвые тела забрали с собой. Странно. Зачем они понадобились шеважа? Дикари и свои-то трупы хоронить толком не умеют. Фокдан представил себе лица тех, с кем надеялся здесь встретиться, и ему, бывалому воину, впервые за многие зимы стало нехорошо. Пришлось даже выйти обратно на улицу и постоять некоторое время, тупо глядя на голубое небо и невозмутимо плывущие по нему кучевые облака.

Кузнец, насколько он помнил, жил с двумя женами и четырьмя детьми. Два мальчугана ни на шаг не отходили от Шигана и все просили, чтобы тот показал им, как правильно стрелять из лука по плетеным крышкам ведер и рубить мечом вязанки соломы. Маленькая девочка с интересом наблюдала за ними и хлопала в ладоши. Одна из жен готовила им вкуснейший обед, тогда как второй, младшей, муж поручил затачивать наконечники стрел для гостя, пока сам он, запершись вместе со старшим сыном в кузне, колдовал над старым мечом. «Неужели он опоздал, и всех их больше нет?» Фокдан заглянул в кузницу. И здесь царило запустение. А самым поразительным было то, что бесследно исчезло не только оружие, старательно развешанное хозяином по стенам, но и все орудия его нелегкого труда, включая тяжеленную наковальню. Она-то кому могла помешать? Или понадобиться. Тем более среди шеважа, не умеющих самостоятельно ковать железо и предпочитающих до последней булавки обирать побежденных врагов. Теряясь в догадках, Фокдан еще раз осмотрел весь дом. Вернулся в кузню. Ничего. Заглянул в амбар. Ни лошади, которая, он отчетливо это помнил, была тут в прошлый раз, ни телеги. Неужели шеважа прихватили даже их? Ну разумеется, иначе как бы им уволочь по земле все ту же наковальню?

Постепенно возбуждение, охватившее его после страшного открытия, стало затихать, и Фокдан осознал, что делать ему здесь, увы, нечего. Он опоздал. Может быть, на день. Может быть, чуть больше. Но все равно не настолько, чтобы попытаться сейчас хоть что-то исправить. Ничего иного не оставалось, как продолжить путь — это почти что бегство от дикарей, от недавних товарищей по оружию, от себя самого — и рискнуть напроситься на постой к карлику. Тэрлу. Конечно, его ведь звали Тэрл! Откуда вернулось к нему это имя? Фокдан готов был поклясться, что по дороге к кузнецу не помнил его. Хотя значения это обстоятельство не имело, все же куда как удобнее обращаться к человеку, от которого ожидаешь помощи, по имени. Вот только поможет ли он? Захочет ли подвергать опасности своих подопечных-фолдитов ради опасного беглеца? Расчет Фокдана был прост: Тэрл наверняка сделает выбор в его пользу, причем не столько памятуя о дружбе с Шиганом, сколько ради того, чтобы подкрепить свой тун достойным воином. Как аол он не мог не понимать той опасности, что грозила сейчас всем жителям близких к Пограничью окраин Вайла’туна. И не знать, что в момент самой отчаянной нужды замок, не задумываясь, замкнется в себе и оставит всех своих «братьев», от застав до тунов и торнов, вне оборонительной черты — пусть защищаются сами, а там, глядишь, дикари захлебнутся в крови фолдитов и до Стреляных стен не доберутся.

Возвращаться на опушку смысла не имело. Внутри тернового ограждения туны и торпы соединялись вполне удобными дорогами или, на худой конец, тропами, которые, правда, не всегда удавалось быстро отыскать, поскольку они не предназначались для чужих глаз. В поисках выхода Фокдан думал о том, что в подобном отношении к дорогам и «чужим глазам» прослеживается интересная закономерность, ставшая наиболее отчетливой именно сейчас, когда враги и друзья, во всяком случае, в его собственном понимании, перемешались между собой: то, как возводился торп, как отгораживался зарослями от Пограничья, как маскировалась уходящая от него тропа к другим жилищам вабонов, — все это свидетельствовало о желании его недавних обитателей оставаться в недосягаемости со всех сторон. Если с такими же намерениями возводились и прочие постройки в этой местности — а Фокдан по опыту предыдущей своей жизни знал, что так оно и есть, — видать, доверия к внутренним собратьям местным жителям всегда недоставало.

Результаты недолгих поисков, однако, опровергли его сомнения. Прямо за амбаром начиналась изрытая колесами телеги дорога, превратившаяся из-за недавних дождей в еле проходимую топь. Чем уж точно лучше Пограничье, так это почти полным отсутствием грязи: под ногами всегда трава, а когда ее не оказывается, то корни и россыпь листьев или сосновых игл. Чистота и человек несовместимы. Даже на заставе водилась грязь, хотя в самых проходных местах обычно клали мостки из досок.

Недолго раздумывая Фокдан ступил в кляклую жижу. За ним потянулись предательски отчетливые следы. Он впервые не стал обращать на них внимания. Вокруг было немало таких же, затоптанных и передавленных телегой, в основном крупных, мужских, идущих как в одну, так и в другую сторону, самые свежие из которых все-таки сопутствовали Фокдану. Из этого наблюдения он сделал вывод, что до него в торпе побывали жители соседнего туна. Может быть, они уже обо всем знают. Это было бы хорошо. Ему бы не хотелось при первом знакомстве становиться злым вестником.

Путь ему быстро-быстро пересекла серебристая змейка. Грязь почему-то не приставала к ней, и она не без гордости несла над лужами свою маленькую, языкастую головку. В отличие от серебристого тельца головка была черной, как уголек. Сходство усиливали два выпученных красных глазика.

Фокдан живо представил себе, как этому бедному червю, пытающемуся сейчас сохранить былую стать и прыть, тоже пришлось пройти, вернее, проползти, опережая свой ужас, через жадные языки огня. Ему даже захотелось поймать змейку и прихватить с собой, но та уже сверкнула хвостом и ускользнула восвояси.

Проведя шершавой ладонью по вспотевшей от быстрой ходьбы голове, Фокдан почувствовал колкую щетину. Давненько он не брал в руки скребок. Сколько же времени прошло с гибели заставы? Хотя нет, последний раз он успел побриться в Вайла’туне, перед самым выступлением в поход. Старый скребок остался гореть на заставе, так что с непривычки он поцарапался и вынужден был выслушивать беззлобные шутки спутников про некую «когтистую бабенку». Кстати, костяной скребок случайно нашелся на пепелище, однако пожар привел его в такое негодное состояние, зачернив и снабдив острыми зазубринами, что Фокдан лишь повертел его с грустью в руках и бросил обратно в угли. Прошлого не вернешь. Так, может, к нему и вовсе не стоит стремиться? Не стоит избегать нарождающегося нового. Волосы так волосы. К тому же для него теперь они могут стать лучшей личиной. Ведь прежний Фокдан умер. Для всех. И в первую очередь, для себя самого. Да и зимой голове будет все ж таки теплее…

Местами земля под ногами превращалась в глину, и он вяз в ней, спотыкаясь и теряя не только равновесия, но и остатки терпения, чего не случалось с ним ни при бесконечном сидении в засаде, ни в безнадежных погонях за шеважа по непроходимым чащам Пограничья, ни в долгие дни безделья на позабытой всем миром заставе. Вероятно, виной тому был взгляд со стороны. Его собственный взгляд. Одинокий, отчаявшийся обрести покой путник, бредущий по жирной топи, грязный с головы до ног, спотыкающийся от усталости и сознания безнадежности своего бесцельного странствия между землями, заселенными врагами. Врагами друг другу и его врагами. Он — между молотом и наковальней. Меч от этого становится только прочнее. Сможет ли он стать мечом? Или еще один неточный удар сомнет его вконец, заставит безвольно пасть на колени и склонить голову перед всесилием неправедной судьбы?

Его окликнули. Может, послышалось? Он оторвал взгляд от холодной жижи под ногами и поднял голову.

— Кто идет? — Голос был явно детский, но звучал неподдельно сурово.

Фокдан не сразу заметил в высокой траве справа от себя островерхую меховую шапку. Такие шапки, сшитые наспех из остатков шкур, заботливые матери напяливали на своих отпрысков в преддверии зимней стужи. Из-под шапки на него смотрели два прищуренных мальчишеских глаза. А еще на Фокдана смотрело неприветливое острие туго натянутого арбалета, казавшегося еще более опасным оттого, что его нетвердо держали неумелые детские руки.

— До туна далеко? — ответил он вопросом на вопрос.

— Смотря какой тун тебе нужен. — Мальчуган, к счастью, его не боялся и не спешил пускать в ход оружие.

— Да тут, кажись, поблизости только один тун и есть? — Фокдан чуть было снова не забыл с таким трудом воскрешенное в памяти имя. — Ты Тэрла знаешь?

Арбалет опустился клювом в траву.

— Я-то знаю… а ты кем будешь? Что-то я тебя тут не видал никогда.

— Это потому, сдается мне, что я не бывал в ваших краях больше зим, чем тебе от роду. Меня Фокданом зовут. А тебя?

— Таффи я. Ладно уж, проходи.

— А ты что ж, не проводишь меня?

— Некогда мне всякого провожать. Я тут дорогу охраняю. — Мальчуган снова поднял арбалет и отступил в заросли.

— А далеко еще до туна?

Никто ему не ответил. Нечего сказать, гостеприимная встреча. Хорошо еще, что не стрельнул без разбору, как водится, на всякий случай. Интересно, с каких это пор фолдиты отправляют в дозор малых детей? Неужто взрослые перевелись? Или они нашли себе занятие поважнее собственной безопасности?

Вскоре выяснилось, что его догадка недалека от истины. Сперва до слуха Фокдана донесся отчетливый перестук топоров. Звук этот он, проживший на заставе большую часть своей жизни, не спутал бы ни с одним другим. Он даже мог различить, насколько остры топоры и какое именно дерево рубят. Сейчас, к примеру, топоры дружно, с характерным звоном рубили ветки сосен. Плечи сами собой расправились. Грязь и лужи уже не мешали ему идти. Если люди берутся за топор, не все еще потеряно. Он ускорил шаг.

Потом он учуял запах жилья. Странно, что не произошло наоборот. Обычно до него первыми доносились запахи и лишь потом — звуки. Когда Фокдан служил на заставе, ему иногда казалось, будто он может различить родную смесь ароматов далекого Вайла’туна, что вряд ли было правдой, однако ему нравилось взбираться на самую верхотуру главной сторожевой башни и представлять себе соплеменников, ворошащих солому в стойлах, разводящих костры или готовящих еду в теплых печах. Спускаясь с башни вниз, он вновь погружался в лесные, привычно грубые запахи заставы, но там, наверху, он был уверен, что ощущает связь с настоящей жизнью.

Сейчас пахло дурно чадящими факелами, свежей древесиной и наваристой кашей.

Дорога вывела его прямо к высокому частоколу, которого здесь точно не было, когда они навещали этот тун в прошлый раз. Не тун, а прямо целая застава. Что ж, самое время укрепляться. Молодец Тэрл, коли вовремя смекнул, что сейчас важнее. Если он не один такой, может, окраинам Вайла’туна и удастся выстоять…

За частоколом бросались в глаза три островерхие крыши. Кто-то легкомысленно закрепил на углах факелы, и длинные языки огня, раздуваемые ветром, грозили подпалить дерево. Обычно вабоны так не делали. Но сейчас столь опасный поступок почему-то смотрелся не глупостью опрометчивых хозяев, а грозным вызовом — ветру, лесу и наступающей ночи.

Ворота, точнее, мощная калитка из плотно сколоченных, вероятно, не в один слой досок, была заперта изнутри. Перелезть через частокол в этом месте не представлялось возможным. Да и не хотел бы Фокдан производить впечатление не только незваного, но и навязчивого гостя.

Между тем частый перестук топоров, делавших свое дело где-то поблизости, лишал его возможности поступить так, как поступали добропорядочные люди, то есть вежливо ударить раз-другой в створ калитки, чтобы привлечь к себе внимание привратника или дозорного. Разумеется, он все же ударил кулаком по неструганым доскам, однако ничего за этим, как и следовало ожидать, не последовало. Гостей здесь явно не ждали.

Фокдан побрел вдоль частокола в сторону Пограничья, поскольку именно оттуда и доносился шум деревянных дел мастеров. Он знал, что увидит, и не ошибся. Фолдиты возводили дополнительные укрепления. Если остроконечные бревна частокола поблизости от калитки имели высоту в полтора-два человеческих роста, то по мере отдаления от нее они начинали больше смахивать на настоящие стены лесной заставы. То и дело там и сям наверху между бревен виднелись пропилы, что свидетельствовало о наличии по другую сторону если не настоящих рант, то уж во всяком случае, настилов, на которых могли при необходимости прятаться лучники. Здесь чувствовалась рука знающего виггера или даже кого-то из эльгяр. Причем, судя по темной древесине, укрепления эти были возведены вовсе не вчера, а заранее, в то время, когда никто еще не предвидел дерзкого выхода дикарей из-под надежной защиты лесной чащи.

Интересно, что думают по этому поводу Ракли и его приближенные? Едва ли их доносчики пропустили столь смелый поступок фолдитов. Конечно, особого дела им до далеких тунов нет, тем более что стройка здесь явно ведется на собственные средства, однако Ракли сам не лыком шит и должен сознавать, что самостоятельное укрепление своей земли делает жилище фолдитов трудноприступными как со стороны Пограничья, так и для людей Меген’тора, появись у них желание поквитаться с местными жителями. Повод-то всегда найдется. А тут вдруг легкомысленные и вечно беспомощные в бою крестьяне оказываются в более выгодном положении, нежели сверы, мерги и прочие вояки, которым всегда и до всего есть дело. Или здешние фолдиты еще и умудряются отлынивать от уплаты гафола? Хотел бы Фокдан взглянуть на таких…

— Кто идет? — пропел над самым ухом гнусавый голос.

— Где-то я это уже слышал, — усмехнулся Фокдан, поднимая глаза на направленную ему в лицо из очередного пропила в стене стрелу арбалета. Снова арбалета. Да у них тут и вооружение под стать укреплениям! — Я иду, не видишь? К Тэрлу к вашему. А где пройти, не пойму — все калитки позакрывали.

— По делу, что ль? — недоверчиво поинтересовались с той стороны.

— Да нет, просто прогуляться решил. Погода хорошая. Слушай, приятель, прекращай эту вашу игру в допросы. То мальчишка до меня допытывался, теперь ты еще.

Фолдит ответил не сразу. Похоже, он шепотом с кем-то советовался.

— Из леса я, — нехотя добавил Фокдан. — С заставы. Новости важные несу.

— Твои «важные новости» давеча попытались нас штурмом взять, да мы их не пустили. Ладно, двигай дальше — там стена еще местами открыта, пройдешь.

Фокдан кивнул и пошел быстрее.

Правда, фолдиты оказались еще расторопнее. Пока он терялся в догадках насчет того, что бы могла значить «открытая стена», ему навстречу из-за угла частокола вышли двое неказистых молодцев с топорами наперевес и остановились, поджидая. Позади них до самого Пограничья простиралась еще одна диковина, вид которой заставил Фокдана невольно замедлить шаг: совершенно выжженная, еще кое-где слабо дымящаяся земля, бывшая некогда полем. В воздухе еще витал запах пожара. И это при том что совсем недавно шли дожди. Да что здесь, в конце концов, творится?

Именно этот вопрос он не постеснялся задать встречавшим. Те переглянулись и в свою очередь поинтересовались, кто он, собственно, такой. Ответ их как будто не удивил.

— Ступай за нами, — бросил старший. — Если Квалу не боишься, можешь пригодиться.

— Я думал, вашего аола зовут Тэрлом.

Фолдиты неожиданно громко загоготали, превратившись на миг в обыкновенных простоватых пареньков, какими им и следовало быть. Топоры в руках и воинственный вид им не шли.

Загадка «открытой стены» разрешалась очень просто: подходило к концу основательное латание не менее основательной дыры в частоколе, судя по обугленным краям, сожженному. Место черных бревен заняли новые, свежеструганые, если верить следам на земле, волоком доставленные прямиком из леса. Не хватало одного-единственного бревна, и именно через этот проем Фокдан следом за спутниками протиснулся внутрь туна. По ту сторону их поджидала добрая дюжина разгоряченных работой дровосеков, среди которых он с изумлением заметил людей, облаченных в настоящие доспехи сверов, разве что без громоздкого вооружения. Высокий щуплый фолдит сделал знак остальным, чтобы ставили последний кол, и гостеприимно протянул Фокдану руку:

— Я Струн, помощник аола.

— А я Фокдан.

— Знаю. Ты приходил к нам пару зим назад с Шиганом. Ты ведь его сын?

— Готов поспорить, что ты никогда не жаловался на память, Струн.

— Я вообще не жалуюсь. Идем, думаю, ты хотел бы в первую голову повидать Тэрла. Он ждет тебя. Может, если повезет, еще к ужину поспеешь.

— Слушай, объясни, почему у меня такое противное чувство, будто о моем приходе здесь знали еще до того, как я сам на него отважился? — за спиной снова раздалась топорная дробь.

— Тэрл никогда бы не взял меня в помощники, если бы я выбалтывал первому встречному наши секреты. — Струн внимательно, хотя и украдкой, приглядывался к необычному ножу за поясом человека из Пограничья. — Тебе не обязательно все знать.

— Тогда попробую догадаться сам. — Фокдан прищурился. — Неужели мальчишка? Как его там… Таффи, что ли? Опередил меня, видать, прохвост!

Спорить Струн не стал. Тем более что они уже подходили к высокому терему, в котором их с отцом как почетных гостей встречали и в прошлый раз. Расположенная здесь же под раскидистой вишней беора почему-то напомнила ему о доме, которого ему так и не суждено было узнать. Незатейливая, но зато разборчивая надпись на каменной луковице свидетельствовала о том, что здесь поклоняются духу некоего Лаирта. Он собрался было поинтересоваться у провожатого, чем так знаменит этот самый Лаирт, однако ему помешал вышедший на крыльцо терема седобородый свер. Это был Лин по прозвищу Трехпалый, виггер, известный своей доблестью и неувядающей с зимами силой, человек, судя по всему, вполне достойный. Однако все эти качества были хороши там, в Малом Вайла’туне, а здесь… что он делает здесь, среди фолдитов, которых и он и ему подобные всегда открыто презирали? К тому же он один из приближенных Ракли. Тэвил, он не должен меня заметить! Иначе я зря проделал весь этот путь. Неужели, спеша к друзьям, я попал в засаду?

Свер смотрел на них. Смотрел и ничего не говорил. Они не были знакомы лично, но несколько раз виделись на заставе, куда Лин наведывался в свите Локлана. Знает ли он, где сейчас должен быть Фокдан? Пошлет ли гонца к Ракли с донесением о дезертирстве? А может, мелькнула тошнотворная мысль, здесь уже нет тех, к кому спешил Фокдан? Может, теперь тут всем заправляют прихвостни из замка?

Он уже приготовился было пойти на крайнюю меру и сделать, как говорится, ноги, а там — будь что будет, когда в дверях терема появился широко улыбающийся карлик. Не замечая Лина, он махнул Фокдану рукой, приглашая подойти. На пленника он похож не был.

— Не стой как вкопанный, если Тэрл зовет, — заметил над ухом Струн, подталкивая гостя вперед. — У нас у всех мало времени.

Фокдан невольно послушался и даже не стал уточнять, для каких именно нужд им не хватает времени. Вероятно, они ждут нового штурма, решил он и приблизился к крыльцу.

— Приветствую тебя, Фокдан, сын Шигана, да смилостивится над ним Квалу! — высокопарно произнес карлик, снизу вверх оглядывая лысого бородача. — Что бы тебя ни привело к нам, ты — желанный гость. Заходи.

Струн, посчитав поручение выполненным, собирался вернуться к отложенному на время топору и помочь товарищам восстанавливать частокол, но Тэрл сделал ему незаметный знак остаться. Это могло означать, что, несмотря на потрепанный вид новоприбывшего, разговор ожидается важный и ему лучше все видеть и слышать самому. Насмотревшись за последние дни предостаточно, Струн перестал чему-либо удивляться, нервничать и пытаться разобраться в происходящем, а потому покорно прошел следом за Фокданом в главную залу терема, где за широким столом их уже поджидала вся честная компания, сплоченная пережитыми ужасами кровавой бойни и общими заботами короткого затишья.

Он пропустил вперед что-то бурчащего себе под нос Лина и остался стоять возле подпиравшего крышу бревна, некогда расписанного разноцветными узорами. Краска теперь местами повыгорела, а местами — облетела. Отсюда он наблюдал, как бородач, забыв всякую учтивость, горячо обнимается с поднявшимися ему навстречу Фейли и Мадлохом, которые тоже выглядели немало обрадованными, хотя и удивленными этой неожиданной встречей. Все расселись по местам. Струн был вынужден занять положенный ему стул рядом с Тэрлом, а тот, до краев наполнив чашу гостя дорогим вином из Айтен’гарда, принялся знакомить его с остальными.

— Наш тун всегда отличался гостеприимством, — заявил он, обведя собравшихся за столом мужчин хитроватым взглядом, — однако стольких гостей, сколько мы тут с вами перевидали за последние несколько дней, я что-то не припомню. Притом я считаю только гостей добрых, от которых нам делалось приятно и радостно, и не считаю назойливых вроде шеважа. — Струн присоединил свой голос к остальным, самодовольно посмеивающимся. — Мне остается разве что надеяться на добрую молву о нашем с вами доме, которая привлекает к нам этих достойных людей и не позволяет им сразу нас покинуть.

— Мы бы рады уйти, но обстоятельства… — пошутил Лин. Вышло, надо признать, не слишком ловко, но и его поддержали жиденькими смешками. Сказывалось всеобщее приподнятое настроение.

— Для тех, кто еще не знает, — продолжал Тэрл, указывая кончиком ножа, которым он продолжал кромсать краюху душистого хлеба, на новоприбывшего, — это сын моего доброго друга, ныне, увы, покойного Шигана. Тебе так и не удалось отыскать отца, Фокдан?

Струн привык к манере Тэрла выражаться прямо и без обиняков, однако он не мог не заметить, как неуютно от его слов сделалось гостю. В ответ тот лишь хмуро покачал бритой головой.

— Так давайте прямо сейчас помянем его в наших сердцах!

Все, как один, встали. Кто-то поспешил наполнить свою опустевшую чашу.

— За Шигана, твоего отца и моего друга, превосходного воина, никогда не кичившегося умением отнимать жизнь наших общих врагов! — Тэрл запрокинулся, сделал несколько глотков, громко поставил чашу на стол и сел, облизывая сладкие от вина губы. — Кстати, надо будет при случае послать монашкам из Айтен’гарда каких-нибудь гостинцев. И кто их только виноделию учил?

Тэрл изрядно навеселе, подумал Струн, но ничего, разумеется, не сказал.

— Итак, тебя зовут Фокданом, — заключил свою короткую речь Тэрл скорее вопросом, нежели утверждением.

Гость неохотно кивнул и потупился. Внимание посторонних явно смущало его.

— Рассказывай, дружище, какими судьбами тебя занесло сюда, — подбодрил товарища Фейли. — Помнится, когда мы виделись последний раз, ты собирался сопровождать армию Ракли до нашей погибшей заставы.

— Судя по твоему потрепанному виду, — добавил Мадлох, подливая ему вина, — тебя угораздило снова столкнуться с лесными дикарями.

Фокдан глянул на свои руки, почесал едва наметившийся жесткий ёжик на голове и тщетно попытался разгладить свалявшуюся бороду.

— Как оказалось, — проговорил он наконец, — дикари нынче попадаются не только лесные. Долгая получится история…

— А мы любим долгие истории, — заверил Тэрл. — Особенно с превращениями.

Фокдан пристально посмотрел на собеседника. Бросил взгляд на молчаливо пересчитывающего пальцы на обеих руках седого свера из замка. Пожал могучими плечами.

— Когда мы добрались до заставы, херетога Ризи отдал своим людям приказ избавиться от меня. Я узнал об этом от того, кому была поручена работа, и решил, что в стане тех, кто почему-то считает меня предателем, мне делать нечего. Тогда я вспомнил напутствие отца на случай подобного оборота событий, и вот я здесь, надеюсь, среди друзей.

— А говоришь — долгая история. — Тэрл то ли действительно сразу смекнул, что к чему, то ли сделал вид. — Но ты прав: с некоторых пор так называемые «предатели» со всей нашей округи стекаются ко мне, неприметному карлику. Даже присутствующий здесь Лин, которого тебе, наверное, не нужно представлять, вместе со своим десятком, кажись, изменил Меген’тору.

Свер шмыгнул носом и поморщился, в очередной раз убедившись, что десятка пальцев при всем желании не набирается.

— Давай-ка я покуда познакомлю тебя с остальными, — продолжал Тэрл. — Твой приятель Фейли привел к нам Харлина, писаря, чья изба в Вайла’туне недавно тоже странным образом сгорела, — настороженное лицо худого старика с острым носом и глубоко посаженными глазами показалось Фокдану знакомым. — А это вот Струн, мой помощник.

— Виделись, — кивнул Струн.

— Вон тот бравый парень — Нэлс — отвечает за безопасность нашего многострадального туна.

— Таким укреплениям может позавидовать любая застава, — кивнул Фокдан, рассматривая бледное, осунувшееся не то от усталости, не то от недавнего горя лицо фолдита.

— Мы привыкли полагаться только на себя, — вздохнул Нэлс. — Жизнь меж двух огней обязывает.

«Отец был нрав, — подумал Фокдан. — Этим людям мне ничего не придется втолковывать. Похоже, они до многого дошли своим умом. Глядишь, еще мои кривые мысли и сумасшедшие догадки в правильном направлении пустят».

— А вон те добры молодцы — Пирс и Лара. Ничем выдающимся себя пока не проявили, но землю свою знают и любят и никому ни единой пяди ее отдавать не намерены. Правильно я излагаю?

Светловолосый и кучерявый подмигнул Фокдану подбитым левым глазом, а розовощекий толстяк согласно затряс жидкой бороденкой.

Сочтя свой долг выполненным и не найдя никого, с кем бы еще стоило познакомить гостя, Тэрл снова поднял чашу, призывая всех последовать его примеру, но поотстал от остальных и незаметно поставил ее обратно на стол, так и не пригубив.

Ого, не все так просто, подумал Фокдан, украдкой наблюдая за хозяином.

Попросив Струна рассказать, как идут дела с восстановлением частокола, и сделав вид, будто внимательно слушает, Тэрл наклонился к Фокдану:

— А покажи-ка мне свой ножичек, приятель. Твой?

Встретившись с Тэрлом взглядом, Фокдан отметил про себя, что хитрый карлик совершенно трезв.

— В лесу подобрал. Заварушка была. Теперь вот мой трофей.

— Забавная вещица. — Тэрл взял нож за лезвие, безошибочно угадав способ его применения, рассмотрел короткую костяную рукоятку и поспешил вернуть оружие владельцу, пока другие не стали задавать вопросы. — В Пограничье, говоришь? Что же это за заварушка такая? С дикарями? Хочешь сказать, они теперь такие штуки в нас бросают?

— Ну, не совсем, — замялся Фокдан. — Вернее, наоборот. Этот ножик торчал в горле шеважа, труп которого я нашел в лесу. Вероятно, кто-нибудь из наших меня опередил.

— Не думаю… Слушай, надо будет побольше ведер с водой поставить на том участке, — это уже относилось к рассказу Струна, которого Тэрл, оказывается, все это время прекрасно слышал. — И неплохо бы усилить стражу на воротах. — Он сделал рукой жест Нэлсу, и тот быстро вышел на воздух. — Такое оружие я видел только у одного человека, но он не относится ни к шеважа, ни к нам. Мы тут все намедни были очевидцами того, как он в одиночку расправился с нашими врагами. Опасный воин. Хотел бы я верить, что он наконец-то решил примкнуть к нам. Только это едва ли возможно…

После ухода Нэлса присутствовавшие за столом стали меняться местами, подсаживаясь друг к другу и заводя разговоры, не касавшиеся остальных. Фокдан насупился, когда рядом с ним оказался Лин. В прежней жизни они не слишком ладили.

— Остаться с нами решил? — поинтересовался свер, покручивая тремя пальцами чашу с лужицей недопитого вина. — Между молотом и наковальней? Но я с тобой соглашусь: лучше на нейтральной территории, где тебя всегда поймут и примут, какой ты есть, нежели среди предателей, ищущих жертву.

— Это ты о ком? — удивился прямоте собеседника Фокдан. Насколько он помнил Лина, тот никогда не трепал языком без дела.

— Да о начальничках наших с тобой прежних.

— А ты-то почему изменил Ракли, как Тэрл выразился?

— Тэрл вовсе не так выразился. — Лин опустошил чашу одним глотком. — Он сказал: «изменил Меген’тору».

— Есть разница?

— И немалая. Ты вот, допустим, уверен в том, что твой Ризи, когда тебя приговорил, выполнял волю Ракли?

— А чью еще? — Фокдану не нравилось залезать в те дебри, где он не чувствовал себя знатоком. — Последний раз, когда я наведывался в Вайла’тун, там правил Ракли. Что-то изменилось с тех пор?

Лин откашлялся в кулак.

— Тебе что-нибудь говорит имя Скелли?

— То же, что и всем, полагаю. Писаря Ракли так кличут. В чем подвох?

— А ты знаешь, чем занимаются писари? — вмешался в их разговор пересевший с другого конца стола Тэрл.

— Пишут.

— Правильно. Ракли историю вабонов вершит, а писари ее записывают, сохраняя для потомков.

— Хоть бы и так. Что с того?

— А то, что одно и то же действие можно при желании описать по-разному. И от того, как ты его опишешь, будет зависеть то, как о нем узнают. Даже подвиг, бывает, превращается в предательство. Никогда не задумывался?

— Нет, — признался Фокдан. — Хотя думать — люблю, а вот читать — не слишком.

— Читать тоже полезно, — заметил Лин, снова откашливаясь.

Вот бы узнать, чем это самое чтиво так уж полезно, подумал прислушивавшийся к их негромкому разговору Лара. Взять хоть Пирса того же. Всю прошлую зиму пытался грамоту выучить, а что толку? Небось уж и позабыл, как слова складывать, за ненадобностью. Читать! Полезно дела делать. Чтобы в другой раз шеважа нападать неповадно было. Вот если бы их кто грамоте научил, тогда да, тогда был бы прок по всему округу столбы расставить, а на столбах написать: «Пошли вон!» Глядишь, проняло бы. Хотя, конечно, вряд ли. Не на тех напали. Шеважа такой ерундой не занимаются. Они, к сожалению, другое дело разумеют — боевое. И неплохо разумеют, приходится признать. Одно то, что вышли из леса и храбро поперли на тун, о многом говорит. Лара признавался в душе, что будь он дикарем, привыкшим к лесной жизни, ни за что не пошел бы с сородичами войной на лучше вооруженных вабонов, да еще по открытой местности, где тебе ни ям, чтобы спрятаться, ни дерева, чтобы град стрел переждать. А они все «читать, читать»! Не ровен час, Тэрл распорядится за книжки засесть. Вот потеха-то будет…

Ларе не терпелось покинуть дружеское застолье. Нельзя сказать, чтобы он как следует наелся, но в другом месте, где его сейчас наверняка ждали, ему бы точно не дали умереть с голоду. Да и печь гостеприимная доярка Унда, матушка его Элбет, умела получше всех этих поварих, обхаживавших Тэрла. Элбет жила неподалеку, в трех избах от терема. Нужно только повод найти, чтобы выбраться за порог, на улицу. Не дожидаться же ночи. Да и едва ли ночью Унда пустит его к дочери. Элбет, хоть и ростом в покойного отца пошла и в теле, а зим ей всего пятнадцать от роду, в девках ходит, и мать ее сторожит пуще своих двух коров-кормилиц. Даже теперь, после того, как Лара проявил себя давеча с лучшей стороны и спас обеих женщин из лап остервенелых шеважа. Которые умудрились пробраться к их дому и уже высадили окно, когда он, пробегая мимо, услыхал крики девушки и от души намял всем троим бока, да так ловко, что двое и не успели сообразить, кто и откуда на них напал, а третий, получив здоровенным поленом промеж ушей, чудом устоял на ногах, однако проверять свою выносливость дальше не решился и дал драпака.

Высунувшаяся в оконный пролом с ухватом наперевес Унда имела возможность видеть всю эту битву и отдала должное Ларе тем, что сама пригласила его под вечер к себе в дом и не возразила против того, чтобы он ненадолго остался с Элбет наедине, пока она носила Тэрлу два кувшина с молоком. Ничего подобного за ней прежде не водилось. Элбет, глядя на мать, тоже в долгу не осталась и позволила Ларе несколько горячих поцелуев, на последний неловко ответила, отчего страшно сконфузилась и до возвращения Унды вела себя особенно скованно.

Сегодня Лара надеялся упрочить свой нечаянный успех. Лишь бы Пирс следом не увязался.

С Пирсом они с самого детства были, что называется, не разлей вода. Пирс, на две зимы старше приятеля, вечно верховодил, как прежде в играх, так и теперь — в работе на поле. Однако Лара против этого ничего не имел, покорно соглашаясь с присказкой матери, будто «лень раньше его родилась». А хоть бы и так! Зато Пирс ему теперь не соперник: у него с лета молодая жена, вот-вот наследники пойдут, а это значит, что настал конец их совместным похождениям в соседние туны и охоте за душистыми юбками тамошних девиц. Кто-кто, а Элбет ему не достанется. Не в коня корм. У Пирса отныне своих забот невпроворот. Странно, что он так спокойно сидит за столом, болтает о чем-то с Мадлохом и никуда, похоже, не торопится. Ничего, пусть остается при деле. Как бы мне все-таки улизнуть?

Обычно посиделки у Тэрла могли продолжаться долго за полночь. Сегодня, конечно, не тот случай: утром, несмотря на окончание полевых работ, всем надлежало быть свежими и бодрыми. Но приход нежданного гостя и видимые успехи в обороне туна запросто могли расхолодить присутствующих и привести к поздним возлияниям. В честь Лаирта, в честь самого Тэрла, в честь… да хоть в честь Лина Трехпалого, нравившегося Ларе еще меньше, чем перспектива засесть за никчемную грамоту. Нужно было что-то придумывать и придумывать срочно.

Взгляд Лары упал на стул, недавно занимаемый Нэлсом. На спинке висели широкие кожаные ножны с коротким мечом. Нэлс забыл свое оружие, когда спешил исполнить поручение Тэрла. Удачно!

Лара уже собрался было вызваться отнести меч законному хозяину, когда тот появился в дверях собственной персоной, кивнул Тэрлу и по-свойски подсел к заскучавшему в компании полусонного старика виггеру Фейли. Опоздал. Благовидного предлога удалиться, похоже, не дождаться. Придется действовать прямо.

— Вита Тэрл, — начал было Лара, заметив, что довольный жизнью аол прервал беседу с гостем и подливает себе в кружку крока.

— Погоди-ка, друг мой, у нас тут серьезный спор намечается, — отмахнулся Тэрл, однако, натолкнувшись на умоляющий взгляд фолдита, никак не вязавшийся с раскрасневшейся физиономией, хмыкнул и поинтересовался: — Что, братец, живот прихватило? — Лара не нашел ничего лучшего, как кивнуть. — Хорошо, хорошо, ступай проветрись. Заодно проверь, чем там Таффи занят. Если все еще на заборе караулит, пришли ко мне, у меня к нему одно дельце есть.

Подобный поворот дел устраивал Лару как нельзя лучше, тем более что упомянутый мальчонка приходился Элбет родным братом.

После натопленного терема свежий воздух улицы показался Ларе обжигающе холодным. Смеркалось. Там и сям горели факелы, и в их пляшущих отсветах неторопливо кружили стайки снежинок. Лара поежился и похвалил себя за предусмотрительность: под вечер он зашел домой и поддел под меховую безрукавку теплую шерстяную рубаху.

Мимо прошли двое фолдитов, на голых плечах которых лежало тяжелое, еще не обструганное бревно. Покосившись на Лару, они молча продолжили свой путь, не обращая внимания ни на сумерки, ни на первый снег, ни на стужу. Они спешили управиться с работой до ночи и лечь спать с сознанием выполненного долга перед односельчанами.

Лара невольно распрямил плечи, выпятил широкую грудь и вразвалку отправился исполнять поручение Тэрла, как нельзя кстати совпадавшее с его собственными желаниями.

Разумеется, ему хотелось начать поиски с дома Элбет, однако он слишком хорошо знал ее вездесущего братца — материнский кров был последним местом, куда тот мог наведаться, тем более в такой ответственный день. Безудержно смелый, влюбленный в приключения, пусть даже самые пустяковые, обладающий телячьим упорством и снедаемый жаждой быть нужным всем и вся, Таффи забывал про голод, не чувствовал холода, терпел любые лишения и вспоминал о доме, только когда слышал встревоженные оклики матери или сестры. Он был на три зимы младше Элбет, на голову ниже ее и раза в два легче, но при этом сумел стать заводилой в ватаге более взрослых ребят, безропотно признавших в нем вожака. Унда поначалу пыталась унять пыл сына и призвать его к умеренности в никому не нужных подвигах, однако скоро осознала невозможность совладать с неуемным характером того, кто родился фолдитом, но мечтал умереть героем. Масла в огонь подливал сам Тэрл, вопреки просьбам Унды продолжавший использовать ее Таффи по поводу и без. Лара знал, что она имела с Тэрлом серьезный разговор на эту тему и, как ни странно, в конце концов уступила доводам уважаемого аола. Тэрл умел подбирать нужные слова в разговоре с кем угодно, это точно. И грамоту, кстати, разумел. Может быть, поэтому? Да нет, конечно, не поэтому, а потому что в замке долго служил.

Если бы Лара в свое время тоже подался в виггеры, сейчас бы, поди, читал, писал и не палкой махал, а мечом врагов на дольки разделывал. Ну уж как получилось, так получилось. Не всем же к Ракли на поклон ходить. Вон у того какая дружина! Одних конников — что народу в туне. А то и поболе. Кормежка, говорят, при замке неслабая, так и тут ведь вроде с голоду никто не дохнет. Был бы сейчас, скажем, в десятке этого самого Лина Трехпалого. Велика радость: ни семьи, ни дома. Семьи, правда, и так нет, зато есть надежда. И дом справный, свой, к зиме готовый, хоть завтра невесту приводи.

— Что ухмыляешься? Помог бы лучше!

Лара прервал размышления и обнаружил, что подошел к тому месту, где совсем недавно фолдиты вместе со сверами латали сгоревший забор. Работа была закопчена, и теперь вся честная компания, расположившись на лавках прямо под частоколом, скрашивала вечер дружными возлияниями из заваленной на бок бочки.

Лара понял, что его всего-навсего зовут присоединиться, и отмахнулся.

— Работайте-работайте, лентяи! Некогда мне с вами тут кружками махать. Дела у меня поважнее будут. Никто Таффи не видал?

— Кончай приставать к мальчишке, — загоготал кто-то. — Лучше сестренкой его займись. Тебе она точно не откажет.

— Да иди ты! — Лара сплюнул и повернул вдоль частокола налево, в сторону ворот. Связываться с пьяными горлопанами ему ну совершенно не хотелось. Ничего, пусть потерпят день-другой, а там мы еще поглядим, кто смеяться будет.

Таффи он обнаружил раньше, чем добрался до ворот, где, как он знал, был излюбленный наблюдательный пост боевой детворы. Пострел забрался на подобие рант и вглядывался через пропил между бревнами в темнеющий враждебный мир снаружи. В руках он крепко держал заряженный арбалет.

— Что ты там потерял? — громко окликнул юного дозорного Лара и невольно остановился, заметив отчаянно взметнувшийся в воздух палец. Прислушался, ничего не услышал и продолжал: — Слезай оттуда, пока не примерз. Тэрл тебя спрашивал.

— Передай Тэрлу, что я приду позже, — с уморительно серьезным видом заявил Таффи, косясь одним глазом на подошедшего. — Мы тут с Бертаном выслеживаем шеважа.

— Что-то я твоего Бертана в упор не вижу, — заметил Лара.

— Потому что он как раз отошел, — отрезал мальчишка и только сейчас удостоил собеседника взглядом. — Я его подменяю.

— И долго ты тут один сидишь? — поинтересовался Лара, слишком хорошо знавший повадки Бертана, человека в военном деле довольно опытного, но с возрастом потерявшего от лени вкус ко всему, кроме крока и легко доступных женщин, каковых у них в туне водилось целых две, если не считать пожилых и никому не интересных вдовствующих бабушек.

— Недолго, — не слишком уверенно ответил Таффи. — Тебе-то что?

— Мне — ничего. А вот Тэрлу ты зачем-то понадобился. Но раз ты решил Бертана дожидаться, что ж, я так ему и скажу.

— Погоди. — Таффи бережно положил арбалет и раздумывал, спрыгнуть на землю или спуститься по неказистой приставной лесенке.

Белое небо заволокло хмурой дымкой, и только неумолимо закатывающееся на ночлег солнце проглядывало сквозь нее круглым серебристым глазом мертвой рыбины. Дымка густела, сливаясь в вышине с едким дымом, поднимавшимся тонкими струйками над крышами изб.

— Хорошо. — Таффи в конце концов спрыгнул и теперь снизу вверх взирал на Лару. — Я иду к Тэрлу, но тогда ты дождись Бертана. Стену нельзя бросать.

— Ступай, ступай. Я уж тут как-нибудь разберусь. Попадется Бертан — шли его ко мне. И пусть поторопится, если не хочет, чтобы я рассказал Тэрлу, как он исправно сторожит тун.

Таффи убежал. Лара остался один. Потоптался на месте, прошелся под рантами, безуспешно поискал звезды, подышал на замерзающие пальцы, наконец, выругался и полез на лестницу. Арбалет остыл, дерево приклада было твердым и недружелюбным. Лара отставил арбалет к стене и выпрямился во весь рост, оказавшись на голову выше острых пик частокола. Ему невольно представилось, как из зарослей по ту сторону вылетает стрела и с чавкающим звуком пробивает навылет его голое горло. Он поежился и присел, прижавшись замерзшей щекой к прорези бойницы. Откашлялся. Присмотрелся к припорошенной первым снегом высокой траве. В одном месте, шагах в ста от частокола, трава как будто слабо светилась. Свечение постепенно становилось ярче. Костер? Но почему не видно дыма? Факелы? Но свечение никуда не двигалось и только усиливалось. Потом он отчетливо увидел огненный шар, неторопливо всплывающий над травой. Шар медленно поднимался в темное небо, а круг света под ним так же плавно сужался, затягивая сверкавшую изморозью траву черным покровом.

Мгновение показалось Ларе вечностью. Все это время он судорожно думал, что же делать: притаиться и наблюдать или звать на помощь, поднимать тревогу? Огненный шар казался не больше человеческой головы. С такого расстояния глупо было ожидать почувствовать жар пламени, но Лара почему-то знал, что странный огонь не дает тепла. Если это вообще огонь. Лара сознавал, что впоследствии будет рассказывать односельчанам именно об огне, но лишь затем, чтобы быть понятым. Шар начал на глазах увеличиваться в размерах. Лара не сразу сообразил, что на самом деле он не растет, а быстро приближается. Самое время заорать во всю глотку: «Пожар! Враги!» Но он не мог. «Зажигательное», как ему в то мгновение почудилось, ядро без свиста и звука пронеслось у него над головой, ловко обогнуло островерхую крышу терема, метнулось вправо, влево, зависло над туном… и спугнутым воробьем вспорхнуло в самую высь. Исчезло за тучами. Как будто ничего и не было.

Лара обнаружил, что сидит на холодных досках настила и выбивает зубами мелкую дробь. Ему никогда еще не было так страшно, как в ту минуту, когда он следил за полетом огненного… шара. Он ждал криков сотоварищей, беготни между избами, плача разбуженных детей. Однако в туне по-прежнему царила безмятежность. Стало даже еще как будто тише, чем было раньше. Неужто он один видел это?

Повернувшись и глянув через бойницу на то место, откуда вылетел шар, Лара ничего подозрительного не обнаружил. А ведь ему только что казалось, будто на тун началась атака шеважа, овладевших огнем настолько, что им удалось приручить зажигательные стрелы. Он слышал, что один раз это уже произошло. Тогда пала первая застава вабонов, откуда сюда явились Фейли, Фокдан и Мадлох. Почему бы, спрашивается, шеважа не предпринять такое же дерзкое нападение вновь? Но то, как шар летел осмысленно, словно им кто-то управлял изнутри или снаружи, заставило Лару отказаться от этой мысли. Стрелы всегда летали только прямо и уж тем более не могли взмывать под облака. Может, шар еще вернется?

Лара вгляделся в небо. Солнце зашло окончательно, и над туном нависла непроглядная ночь. Даже факелы на тереме Тэрли погасли, и никто не удосуживался их поменять. Да, ночь! А он так и не дошел до Элбет. Теперь его могут и на порог не пустить. И где только, Квалу его забери, шатается этот пройдоха Бертан?!

— Ты видел? — прогнусавил из темноты под стеной знакомый голос.

— А ты? — Лара перевернулся на четвереньки и помог легкому на помине сотоварищу взобраться по ступеням лестницы. — Что это было?

— Откуда мне знать, приятель? — От Бертана пахло не только кроком, но и кое-чем покрепче. — Я было подумал, что мне померещилось. Хватил я, признаться, лишку. Ну самую малость. А что, не могу я, что ли, со всеми отпраздновать? Могу. А эта гадость всю радость испортила. Как звезданула над головой — я будто и не пил вовсе. Поверишь ли?

— Она вон из тех кустов вылетела.

Бертан на всякий случай пошарил взглядом по черному ковру травы за бойницей, но любопытства своего явно не удовлетворил. Осмотрел по-прежнему заряженный арбалет.

— Ты не пытался по ней стрельнуть? Я бы попробовал.

— Тогда можешь попробовать подбить вон ту звезду. — Лара, забыв, что звезд не видно, ткнул пальцем в небо. — Только представь, что она мчится у тебя над головой быстрее лошади. Я ничего не упустил?

— Послушай, — Бертан встал на ноги и неуверенным шагом прошелся вдоль частокола, — а может, мы с тобой просто оба слегка того, перебрали? Вот нам и померещилось.

Лара пожал плечами, уже сожалея, что вообще ввязался в эту нехорошую историю. Вечер, а с ним и вся ночь, были потеряны. Унда уже небось и дверь заперла. Хотя вряд ли, она ведь должна еще дождаться возвращения сына. А с Таффи это не так просто. Может, снова поискать его и отвести домой? Унда будет ему благодарна и не прогонит просто потому, что «уже поздно, и девочке пора спать».

— Пойду-ка я, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Ему ответил здоровый храп охранника: Бертан привалился боком к холодным бревнам и спал. Стоя. Со стороны казалось, что бдительный дозорный припал к бойнице и высматривает возможного врага. Неужели все дозорные такие мастера? Надо будет послать сюда кого-нибудь на смену. Чем бы ни был на самом деле тот огненный шар, он мог оказаться предвестником грядущего штурма. Едва ли одинокий всадник перебил всех дикарей. Лара не видел этого боя, но верить всему, что о нем рассказывали, отказывался. Скорее всего, шеважа просто-напросто разбежались и попрятались. И теперь им ничего не мешает под покровом ночи вернуться и довершить начатое.

Лара ловко соскользнул по лестнице вниз и поспешил обратно в терем: предупредить Тэрла, а заодно заручиться поддержкой Таффи. Он все еще надеялся на доброту Унды.

Лару неприятно поразила тишина, лежавшая на тереме и окружавших его избах. Само собой напрашивалось определение «мертвая тишина», но он поспешил прогнать эту невеселую мысль. За последнее время смертей и без того было предостаточно. Одиноко чадили факелы, обдуваемые редкими порывами ветра.

При виде черно-красных углей погасших костров и неподвижных, блаженно похрапывающих кулей, некогда бывших бодрыми стражами туна, у него возникло невольное ощущение, будто на рантах он, сам того не заметив, провел не одну ночь и даже не две, а столько, сколько потребовалось его односельчанам, чтобы совершенно позабыть о соседстве со смертельной опасностью.

Только уже перемахнув через плетень и вплотную приблизившись ко входу в терем, Лара был остановлен усталым окликом:

— Домой иди. Спят все. Утром придешь.

— Что все спят, я и сам вижу, — ответил он, смутно узнавая в облике говорившего знакомые черты. — Струн, ты, что ли?

— Я, что ли.

— Таффи приходил?

— Приходил. Домой убёг.

— Ты тут один охранять, что ли, остался?

— Что ли, один. — Струн подвинулся, уступая Ларе место на верхней ступеньке крыльца. — Хочешь со мной посторожить? Завсегда пожалуйста. Только помалкивай. Я ночь слушаю.

— А шар огненный видел?

Вопрос на миг повис в безмолвной темноте.

— Какой такой шар?

— Да над теремом недавно пролетел. Неужто не заметил?

— Я сегодня меньше тебя выпил, приятель. — Белки прищуренных глаз сверкнули и погасли. — Главное, чтобы твои шары огненные в терем не попали. А так, ну их, пусть себе летают.

Лара не стал спорить.

Из-за приоткрытой двери донеслись запахи не только спящих внутри воинов, но и недавней их трапезы. Сразу же захотелось чего-нибудь съесть.

— Пожалуй, ты прав, Струн. — Лара нехотя встал и пожал худое плечо занятого своими мыслями помощника Тэрла. — Пойду я.

Не дожидаясь слов прощания, он с чувством выполненного долга вышел на улицу и, влекомый теперь уже не столько мечтой о встрече с Элбет, сколько голодом, который так замечательно умела утолять ее мать, направился по проулку к дому Унды.

Безлюдье туна подчеркивал одинокий силуэт лопоухой собаки, ловко примостившейся на плоском спиле углового бревна, к которому сходились сухие ветки длинного плетня. Проходя мимо, Лара потрепал пса по заросшей морде и почувствовал на пальцах теплый язык.

— Перестань, Досан, перестань, паршивец. Сегодня у меня для тебя ничего нет.

Пес не поверил и заурчал, тычась Ларе в ладонь влажным носом. Да нет, не влажным. Мокрым. Настолько, что ладонь сделалась липкой.

Лара с сомнением поднес пальцы к носу, хотя запах чувствовался и без этого. Запах крови. Сладковатый и тошнотворный. Совсем недавно, когда их атаковали шеважа, так воняло во всем туне. Но теперь, среди ночного затишья, запах крови, да еще на голодный желудок, вызвал мерзкий позыв из самых глубин утробы.

Лара машинально вытер пальцы о живот и отпрянул от Досана. Пес враждебно оскалился. Ему всегда хотелось куснуть этого толстого, розовощекого человека за ляжку или хотя бы за икру. Он никогда не кормил его так, как мог бы. Как кормили другие, гораздо более худые и несчастные. И уж тем более как тот человек с длинной палкой, который завалил и бросил к его лапам другого, старого и бессильного, зато такого лакомого. Досан никогда раньше не пробовал человечьего мяса. Может, потому что раньше ему не приходилось голодать. До тех пор, пока не пришли плохие рыжие люди и не убили его прежних хозяев. Не хозяев, конечно, но тех, кто считал своим долгом о нем заботиться. Женщину с ласковым голосом и мужчину с большими заскорузлыми руками. Сколько Досан себя помнил, они растили и кормили его, а теперь их не стало, и никто не занял их место. Досан скитался по дворам и даже выбегал в открытое поле, однако насытился как следует лишь недавно. Кровью человека, у которого на одной лапе не было двух пальцев. Досан обратил на это внимание, потому что у него самого не хватало одного среднего пальца на передней лапе, еще в щенячьем возрасте перебитого стрелой.

— Досан, откуда у тебя кровь? — спросил толстяк.

Спросил так, будто пес мог ему ответить. Если бы псы умели говорить с людьми, Досан непременно предупредил бы толстяка о том, что видел и чего не видели глаза человека. О другом таком же человеке, распластавшемся под плетнем на расстоянии какого-нибудь прыжка от них. Человек прятался. Он не боялся толстяка, но не хотел, чтобы тот его заметил. В руках он сжимал тяжелую палку с гибкой перемычкой, из которой вылетело что-то, что убило Трехпалого. И теперь Досан боялся. Боялся, что человек с палкой убьет и его. А потому продолжал делать вид, будто тоже ничего подозрительного не замечает.

Ну, уйдешь ты наконец, жирный олух, или нет, думал между тем лежавший в обнимку с арбалетом свер. Пальцы, сжимавшие курок предусмотрительно заряженного оружия, все еще предательски дрожали после недавнего убийства. Квалу их всех забери! Он ведь никогда раньше не испытывал страха перед тем, как спустить стрелу. Вот и сейчас: еще мгновение, и он одним выстрелом избавится от этого безмозглого толстяка, ничего ровным счетом не почувствовав в том месте, где, как рассказывали, у человека водится душа или совесть, как кому удобнее. Но гибель старика Лина, хотя и заведомо обреченного на такой конец, далась ему, Ифору Брезгливому, сверу в третьем поколении, не сказать чтобы непросто, а невыносимо тяжело.

Перед смертью Лин узнал его. Узнал и даже окликнул по имени. Сказал как-то неожиданно обреченно: «И ты…» Наверное, это все-таки был вопрос. Вместо ответа Ифор, не зажмуриваясь, надавил на спусковой крючок. Закрывать глаза перед выстрелом не могли его отучить ни дед, ни отец. Именно из-за этой дурацкой привычки он и получил, уже став свером, прозвище Брезгливый. И был по-своему благодарен сотоварищам, которые могли бы с тем же успехом окрестить его «Мазилой». Научил его не зажмуриваться и смотреть в оба глаза не кто иной, как Лин, старый хрыч, которому вдруг вздумалось пойти против тех, кому он служил всю свою никчемную жизнь. Нет, не вдруг, конечно. Иначе едва ли тот, с кем Ифор разговаривал перед рейдом на тун, предугадал, что именно так могут сложиться обстоятельства. Их встреча происходила втайне, под покровом такой же темной, как сейчас, ночи, и он не видел лица собеседника, скрытого глубоким капюшоном. Зато очень хорошо слышал вкрадчивый голос:

— Мы склонны полагать, что твой трехпалый начальник может ослушаться приказа и не только не доставит нарушителей порядка обратно, но и постарается переметнуться на сторону наших врагов…

Ифор не понимал, о чем речь, и пропускал тихие слова мимо ушей, в ожидании главного, в ожидании заветного, в ожидании давно обещанного.

— … если же ты помешаешь ему совершить зло против наших братьев и дашь нам знать, каково положение вещей в тех местах на самом деле, мы выполним взятое на себя обязательство, и твой род будет вписан в почтенную книгу эдельбурнов…

Вот оно! Вот то, ради чего он готов разделаться со всяким, кто встанет у него на пути. Тем более что Лин никогда не был близок ему ни по духу, ни тем более но возрасту и устремлениям. Он давно отжил свое. Служил ради службы. Потому что не умел ничего иного. «Свер и свером помрет», сказал как-то о нем отец, сказал, правда, с гордостью за сына, взятого Лином в десятку, но Ифор теперь слышал в отцовских словах уничижительный смысл.

— Откуда у тебя кровь, Досан? — повторил толстяк.

Ифор осторожно поднялся на локтях и взял арбалет на изготовку. Если этот дурак не уйдет сейчас же восвояси, я выстрелю. И пусть мне будет потом вдвойне трудно прятать их тяжеленные трупы, овчинка стоит выделки. А прятать придется. Там, у стен Вайла’туна, это было сказано совершенно определенно.

— Смотри только не спугни врага. Не то все обещанное обернется против тебя. Нам не нужно лишнего шума. Сможешь помешать ему — хорошо. Не сможешь — дело твое. Но в обоих случаях запомни главное — не попадись…

Ифор уже упустил свой шанс, когда им пришлось всем вместе отражать натиск шеважа. Он видел Лина, видел достаточно отчетливо, чтобы выстрелить и не промахнуться, причем выстрелить не из собственного арбалета, короткую стрелу которого потом непременно узнают и заподозрят неладное, а из лука поверженной рыжей бестии, решившей противостоять ему, Ифору Брезгливому, будущему эдельбурну. Он все сделал как надо. Он уже натянул тетиву, когда новый враг с огненными патлами отвлек его внимание, и пришлось отчаянно отбиваться неудобным длинным кинжалом. Хотя схватка длилась лишь мгновение, после которого рыжий затих под плетнем с распоротым брюхом, снаружи все изменилось настолько, что о расчетливом выстреле мечтать больше не приходилось. Тогда они победили. А он проиграл. И изготовился к новому выпаду, ждать который пришлось так долго. Половина дела была наконец сделана. До трупа Лина можно было дотянуться рукой. Но толстяк…

— Мертвецы не должны заговорить. Ты понял?

Да, он тогда прекрасно понял человека в капюшоне. Правда, ему на радостях казалось, что справиться с поставленной неведомо кем задачей будет гораздо проще, чем оказалось на поверку. И все-таки один труп хоть и крупного, но все-таки старика, ничто по сравнению с горой жира, разговаривающей сейчас с псиной. Его просто так до рассвета в землю не зароешь.

Пес по кличке Досан сперва жалобно поскуливал, тычась носом в руку фолдита, но постепенно скулеж его незаметно перерос в недовольное рычание, и он угрожающе рявкнул. Его кормить надо, а не с расспросами приставать, подумал Ифор, у которого одно время тоже жил непутевый кобель, готовый на сытый желудок ластиться к кому угодно, однако кусавший любого, кто, как ему казалось, утаивал съестное.

Пес спрыгнул с бревна под ноги толстяку. Вероятно, он решил не показывать свою добычу и мирно разойтись. Толстяк же, похоже, подумал, будто дворняга приведет его к источнику крови и ответу на вопрос. Как бы то ни было, он ругнулся и припустил следом за пей.

Ифор перевел дух.

Появление непрошеного гостя натолкнуло его на мысль, что место здесь вовсе не такое безопасное, как казалось поначалу, а значит, действовать придется незамедлительно. Думать о том, чтобы волочь тело через тун за частокол и прятать в высокой траве, было несерьезно. Трава травой, а ночь не продлится вечно. Кроме того, из старика вытекло слишком много крови, так что с первыми же лучами солнца кровавую дорожку заметит любой ребенок.

Первоначально Ифор намеревался использовать примостившуюся здесь же, у стены избы, поленницу. А что, выкопать прямо возле нее яму и схоронить там страшные следы своего предательства! Однако, лежа в обнимку с арбалетом и дожидаясь ухода толстяка, он подумал, что в избе могут услышать его возню под окнами и выйти проверить, кого там нелегкая занесла. Стрел у него, может, и хватит на всех, но с какими новостями он явится в Вайла’тун? Даже покойный Лин любил по делу и не по делу повторять присказку: всех не перебьешь. И был прав. Если есть возможность не связываться, зачем связываться? А есть ли? Есть! Ифор не всегда был свером. Не всегда шел напролом, закованный в броню. Начинал он обычным лазутчиком еще при Кинвеле. Именно в его отряде он научился не только беззвучно убирать часовых возле стоянок шеважа, но и скрывать рыжие трупы так, чтобы дикари вовек их не нашли. Почему бы и сейчас не прибегнуть к проверенному методу и не воспользоваться широким обоюдоострым ножом с толстой рукоятью? Вспороть землю вместе с травой по окружности в рост Лина, поднять ее, как крышку, выкопать яму средней глубины, ссыпая землю на предварительно расстеленную рубаху и по мере наполнения перенося ее куда-нибудь подальше, скажем, за ту же поленницу, свалить тело в полученное углубление и снова раскатать поверх живой ковер. Если до утра еще и дождь пройдет, никто не заметит, что здесь копали, даже если будет смотреть прямо на могилу.

Он уже вынул из-за пояса нож, когда за спиной что-то хлопнуло. Ифор резко перевернулся на спину и прислушался. Тишина. Только усилившийся ветер, предвестник спасительного дождя, завывает где-то в балках под крышей. Снова хлопок. Деревом по дереву. Как будто дверь хлопнула. Ифор пригляделся. И точно — дверь. Только никто из избы не вышел. Новый порыв ветра. И опять хлопок. Забыли закрыть? Но почему тогда не выходят? Настолько крепко заснули после празднования победы над дикарями? Обитателям туна такое легкомыслие несвойственно. Еще под защитой Стреляных стен можно иногда позволить себе расслабиться, но здесь…

Одинокий голодный пес и распахивающаяся дверь сложились в мозгу Ифора в законченную картину, из которой напрашивался единственный вывод: хозяев нет дома, изба стоит пустая. В худшем случае они ушли праздновать к соседям, набрались на радостях лишнего и остались в гостях спать до утра, что опять-таки на практичных фолдитов не похоже. В лучшем — для Ифора, разумеется, — после нападения шеважа хозяева уже никогда не вернутся в свой дом… Некоторое время изба простоит пустой, потом будет сбор соплеменников, и там примут решение, кто станет ее новым хозяином. Но до тех пор… до тех пор в его распоряжении уйма времени, если только он не ошибается в главном.

Ифор пригнулся к земле и почти бесшумно добежал до хлопающей двери. Придержал ее рукой и снова прислушался. Ни один звук не говорил о том, что внутри кто-то есть. На всякий случай не разряжая арбалета, Ифор юркнул в холодные сени. Щеколда была на месте, и он поспешно запер за собой дверь. Стало тихо.

Ифор продолжал прислушиваться к внутреннему голосу, который до сих пор вел его по жизни почти безошибочно. Сейчас этот голос подсказывал, что хозяева мертвы, они должны быть где-то здесь. Если бы односельчане обнаружили их до него, они бы позаботились о том, чтобы входная дверь была плотно закрыта на подпорку, а крыльцо устилала бы трава, ветки или даже домотканый ковер — все, что делало уход душ в мир Квалу более быстрым и, если можно так выразиться, приятным. Ничего такого Ифор, разумеется, не обнаружил, а потому теперь, когда глаза немного привыкли к еще более густой, чем на улице, темноте, медленно двинулся в глубь избы.

О первое тело он споткнулся на пороге сеней. Судя по бороде распростертого на спине человека, это был сам хозяин. Ифор невольно представил себе, как тот, заслышав шум вторжения, схватился за топор или нож и бросился навстречу рыжим врагам, навстречу своей смерти. Склонившись над трупом, Ифор впервые почувствовал характерный запах разложения, который не ощущался в сенях, проветренных через дверь. Под бородой пальцы наткнулись на глубокий рубец с уже запекшейся коркой крови. Ифор невольно отдернул руку и выпрямился. Терять время и осматривать всю избу не имело смысла. Он все правильно понял и решил. Здесь — лучшее место для Трехпалого.

Ночь равнодушно скрывала от посторонних глаз суетящегося перед избой человека, который спешил, двигаясь задом наперед и волоча за собой другого человека, со странно запрокинутой седой головой и постоянно цепляющимся за траву мечом.

Меч торчал у старика из-за пояса, и Ифор заметил его только тогда, когда перед самым крыльцом Лин стал внезапно упираться, будто не желая входить в чужой дом.

— Замечательно! — пробурчал Ифор себе под нос, выпутывая рукоять из длинных щупалец травы. — Тебя-то я и предъявлю как доказательство своих слов, — освободив гарду, он вытянул меч из-за пояса Лина и положил у порога, чтобы не забыть захватить на обратном пути. — Едва ли они подумают, что старик мог отдать мне его добровольно.

Задача Ифора состояла в том, чтобы протащить тело как можно дальше в избу. Когда фолдиты наведаются сюда на рассвете, они должны найти Лина последним — после хозяина в сенях и женщины, оставшейся сидеть прямо за обеденным столом посреди единственной комнаты, где ее настигла стрела в бок. К тому времени, глядишь, Лин будет выглядеть как остальные трупы и, возможно, местные решат, что между ним и хозяевами произошла кровопролитная драка. Те, кто видел Лина, когда тот выходил из терема, наверняка вспомнят, насколько он был пьян. Нужно только помочь им запутаться, вынув и унеся с собой обе стрелы: из бока женщины — от лука и из груди свера — арбалетную. Ну, кажется, теперь все, лучше не придумаешь! Пора обратно, домой, в Вайла’тун, где его ждет право иметь собственного коня с попоной, завистливое удивление соседей и сердце той, о которой он до сих пор смел разве что мечтать…

Перебираясь с противоположной стороны двора через плетень и петляя между избами в направлении частокола, отделявшего его от долгожданной свободы, Ифор подумал о своих недавних соратниках, которые скоро хватятся и его, и Лина. И что? Пускай себе! Он станет предателем для них, но зато сами они окажутся предателями для всего остального мира, а он, действительно их предавший, честным воином, не пожелавшим стать на сторону тех, кто укрывает врагов Ракли, а значит — всех добропорядочных вабонов. Только бы выбраться из туна!

Опасения Ифора оправдались: на рантах, откуда проще всего было сигануть через частокол, маячила фигура дозорного. Правда, непродолжительное наблюдение показало, что дозорный либо крайне увлечен происходящим за бойницей, либо относится к породе тех вояк, которые умудряются спать стоя.

Ифор приблизился. Дозорный не пошевельнулся.

Ифор пошарил под ногами, нашел ветку и громко сломал ее об колено. Никакого внимания. Значит ли это, что он действительно спит? Или выжидает? Но какой смысл выжидать того, кто идет со стороны изб и явно не прячется?

И все-таки, забираясь на ранты, Ифор старался не производить лишнего шума. Ему слишком хотелось, чтобы побег из туна удался без ненужных последствий, без лишних убийств и уж совсем не желательной погони.

Меч Лина он прихватить не забыл, и теперь тот надоедливо бил его по ногам. Дурацкая привычка была у старика: терпеть не мог ножны. Придется либо спрыгивать с мечом наперевес, держа за рукоять, либо бросать меч первым, а потом искать в темноте. Арбалет он из рук не выпустит ни при каких обстоятельствах.

Высота частокола даже здесь была не настолько велика, чтобы побояться спрыгнуть с него без страховки. Ифор поначалу думал воспользоваться поясом и спуститься на нем, накинув петлю на острие бревна, однако ему слишком не терпелось вырваться на свободу. Да и пояс можно было потом не суметь сдернуть и потерять уйму времени. Нет, прыгать так прыгать…

Наблюдая за поведением часового, Ифор перенес руку с мечом через частокол и разжал пальцы. Звука не последовало, значит, меч отвесно воткнулся в землю и теперь покачивается в темноте, поджидая его. То-то и оно, что в темноте. Ифор слишком поздно сообразил, что, прыгая, не будет видеть землю. Он только успел выставить вперед руки, сжимающие мертвой хваткой арбалет, услышал постукивание стрел в колчане, и вот уже острая боль ударила по пяткам, а подогнувшиеся от удара о землю колени двумя молотами чуть не раздробили скулы. Он охнул и повалился на бок, судорожно соображая, целы ли ноги.

Из-за бойницы послышался оклик очнувшегося часового:

— Кто идет!

Ифор замер, как лежал, на боку, уткнувшись носом в твердый колючий стебель и закусив губу, чтобы не застонать от нестерпимой боли в пятках. «Если такова цена за мое предательство и освобождение, я готов терпеть хоть всю ночь, — мелькнула в голове злорадная мысль. — Главное — ничего, кажется, не сломал. Только бы этот малый не стал спросонья обстреливать кусты под частоколом…»

Опасения, к счастью, не оправдались. Вероятно, часовой действовал по привычке и, не получив ответа, снова заснул.

Ифор пошевелил ногой. Растер ладонями ушибленные скулы. В крайнем случае, завтра на физиономии расцветут два одинаковых синяка. Переживу как-нибудь. Хуже, если придется всю дорогу до Вайла’туна хромать. Сам виноват. Хорошо еще, что на кусты не свалился, не то бы мог сейчас без глаз оказаться…

Меч, как он и предполагал, торчал в земле чуть поодаль. «Хоть бы ты мне пригодился, — подумал Ифор, затыкая его обратно за пояс. — Послужил не в бою, но в разговоре. Защитил и оберег». Люди, с которыми Ифору предстояло иметь дело, подозрительны, ничего не принимают на веру, все хотят пощупать да потрогать, наверное, потому что сами дело имеют с вещами крайне зыбкими и почти неосязаемыми. Ну что, по сути своей, может значить запись в их книгах о том, что отныне он, Ифор Брезгливый, получает права и достоинства эделя со всеми причитающимися ему и его родственникам знаками отличия? А ведь значит! Быть эделем гораздо более почетно, нежели ответственно. Как раз по нему! Разве стали бы остальные вабоны из кожи лезть вон, чтобы добиться этого титула?

Ну да ладно, кажется, главное дело сделано. Причем так толково обставлено, что лучше и не придумаешь. Теперь важно как можно дальше уйти под покровом ночи от злосчастного туна, а там видно будет. Шлем, латы и все лишнее он оставил в избе, где их расквартировали, так что среди бела дня его вряд ли примут за свера. А уж как в замок пробраться и доложить кому надо о содеянном, об этом он сейчас не хотел даже думать. Время покажет. Человек в капюшоне открыл ему некоторые секреты, которые послужат ключом к тайным запорам. Ифор в душе надеялся, что прибегнет к их помощи лишь однажды. А потом постарается все это забыть как страшный сон и заживет жизнью праведника. Титулованного праведника.

Он шел всю ночь, шел медленно и упорно, уговаривая себя не останавливаться, не искать отдыха для искалеченных ног в придорожных кустах, а тем более в уютно озаренных факелами домишках, гостеприимно подмигивающих оранжевыми глазами окон из-за облетевших садовых деревьев. Хозяева жгут огонь не от хорошей жизни, размышлял он, а лишь затем, чтобы создать видимость бдительного бодрствования. На самом деле они сейчас наверняка спят, укрывшись с головой одеялами. Немногие действительно хотели бы услышать сквозь сон стук непрошеного гостя. Конечно, лишний силфур никому не помешает, и раньше в этих местах многие жители, особенно безутешные вдовы, содержали постоялые дворы для возвращающихся из Пограничья виггеров и бродячих торговцев. Однако истории про осмелевших дикарей смущали даже самые отчаянные головы, и теперь, насколько знал Ифор, свет должен был не привлекать мотыльков, а отпугивать хищников, как говаривали в народе.

Уже под утро, не обещавшее солнца, стало особенно зябко, и он пожалел, что не захватил походный плащ, оставил в туне вместе с латами. Почему-то решил, что плащ виггера будет привлекать к нему излишнее внимание, и не взял. Вероятно, уже видел себя в другом плаще, толстом, богатом, расписанном родовыми знаками и цветами в тон дорогой попоне статного коня, который у него обязательно появится, как только в нужном месте нужной книги появится нужная запись…

Сейчас его грела одна только мысль: я справился. Справился и ушел. Запутал следы. Запутал и пустил по ложному следу тех, кто решит докопаться до причин смерти старого трехпалого вояки. А значит, выиграл время, которое позволит из подозреваемого стать обвинителем. Скоро за ним будет стоять слишком большая сила, чтобы бояться расплаты. Сила, которая уже сейчас для многих становится более важной, нежели власть стремительно теряющего ее Ракли.

Ну, быть может, «стремительно» и не совсем правильное слово, однако только слепые да глухие не замечают, в чью пользу постепенно склоняется чаша весов за высокими стенами замка. Похоже, сам Ракли относится именно к слепым или глухим, потому что эту власть уводят у него из-под носа, а он и его свита заняты исключительно тем, чтобы раззадоривать карательными рейдами в Пограничье рыжих дикарей. Да, да, именно так, а вовсе не наоборот, как считает большинство вабонов. Недавняя гибель целой заставы, неизвестная судьба отправившихся на подмогу двух отрядов и вот теперь открытые вылазки шеважа — все это было отнюдь не причиной, а следствием предыдущих опрометчивых, хотя, вероятно, даже очень хорошо продуманных действий виггеров. Во главе которых стоял… Кто же на самом деле стоял во главе многочисленных дерзких налетов на укрытые в чащах Пограничья стойбища дикарей? Глупый вопрос, сказал бы любой житель и защитник Большого Вайла’туна. Этих отважных героев все знали пусть не в лицо, но уж точно по их звучным именам. О них говорили, на них равнялись, им завидовали. Некоторые их жалели. Они были всегда на виду, всегда готовые броситься в бой, всегда отважные и… такие предсказуемые. Для кого-то в этом заключалась их очевидная слабость.

Так, по крайней мере, думали некоторые особенно приближенные к Меген’тору старые воины, считавшие, что прекрасно разбираются в самых путаных ходах и закоулках как самой башни, так и голов ее обитателей. Однако были те, кто воспринимал предсказуемость приближенных Ракли как их неоспоримую силу.

У силфура две стороны, любил говаривать не то в шутку, не то всерьез Улмар, знакомый фра’ниман, с которым Ифор дружил с самого детства, хотя тот был старше его на пять или даже больше зим. Именно он, старина Улмар, время от времени просвещал Ифора насчет истинного положения дел. Иногда он осмеливался говорить такое, чему не поверил бы ни один здравомыслящий вабон… кроме Ифора, привыкшего, во-первых, с детства доверять Улмару, а во-вторых, умевший не только смотреть по сторонам, по и видеть. Чем выгодно отличался от многих соплеменников, а тем более — от собратьев по оружию, привыкших верить не собственным глазам, а словам аби’мергов, брегонов и прочих твердолобых военачальников.

Фра’ниманов в народе справедливо побаивались, называли за глаза ана’хабанами, то есть «отбирающими» вмененный всем торгующим в Вайла’туне семействам оброк, и старались пускать на порог не чаще одного раза в положенные десять дней. Ифор был иного мнения Без гафола не просуществовала бы ни одна застава, да что там застава — ни один свер не смог бы позволить себе хоть сколько-нибудь достойные латы. Оброк шел во благо виггерам, а значит, всем жителям, хотели они того или нет.

И Улмар, очевидно, поступал во благо, хотя со стороны его действия могли показаться не всегда справедливыми, а порой даже грубыми. Просто он слишком хорошо помнил, кто, когда и сколько должен ему отдать, и слишком неохотно шел на послабления. Несколько раз Ифору случалось самолично вытаскивать смелого приятеля из опасных передряг, спасать от взбешенных любителей потянуть время, охранять по дороге в казну, одним словом, оказывать посильную помощь в его неблагодарном труде. За что Улмар доверял ему некоторые свои сокровенные мысли и делился ценными советами.

Так что когда Ифор, страшно смущаясь, признался однажды в том, что кареглазая избранница его сердца, судя по серой с желтыми полосками попоне ее коня, ведет родословную от потомков Дули и потому едва ли когда-нибудь снизойдет даже до разговора с ним, простым безродным свером, Улмар только понимающе причмокнул губами и заговорщицки подмигнул. В тот раз он промолчал, однако через несколько дней сам вернулся к этому разговору и без обиняков предложил Ифору выгодную сделку. У него, шепнул он, есть в замке достаточно влиятельные покровители, которые готовы за определенные услуги пообещать Ифору, так сказать, «навести должный порядок в летописях». Ведь не только у Дули имеются потомки.

Думал Ифор недолго. И стал предателем.

Покровители, о которых упомянул Улмар, не заставили себя ждать. Уже на следующий день после согласия оказывать посильные услуги у Ифора состоялась во всех отношениях странная встреча. Странная потому, например, что он до сих пор понятия не имел, кто был его собеседником. Человека, говорившего с ним, отделяла тонкая деревянная дверь с одной-единственной прорезью, в которой с той стороны плясал свет одинокой свечи да иногда проплывала черная тень, будто неизвестный бесшумно прохаживался по комнате. Кроме того, Ифора до глубины души потрясло известие, что встреча произойдет не где-нибудь, а в Айтен’гарде, Обители Матерей. С какой стати? Это место всегда было закрыто для посторонних. Его существование обросло среди непосвященных вабонов множеством самых разных слухов. И ни один не отменял главного: мужчин за ворота Айтен’гарда пускали, мягко говоря, неохотно. Ифор не знал никого, кто бы побывал там. Даже торговцев в тех местах не жаловали, обходясь собственными запасами. Причем не только обходясь, но и самолично производя немало такого, что пользовалось завидным успехом на рыночной площади Вайла’туна. Поэтому равнодушный тон, которым Улмар сообщил о назначенной встрече с посланником замка поздним вечером того же дня за стенами Айтен’гарда, поверг Ифора в изумление. Улмар добавил, что говорить они будут с глазу на глаз.

Так и произошло. Приятель довел Ифора до вечно запертых ворот, окликнул привратницу, передал ей в прорезь между балками какую-то верительную грамоту и со словами, что, мол, обратную дорогу он знает, преспокойно удалился. А живенькая старушка с подозрительным кинжалом за поясом, приоткрыв узкую калитку в воротах и неприветливо смерив гостя слезящимся взглядом, пустила его не дальше привратницкой, где и произошла та достопамятная беседа неизвестно с кем.

Уже после разговора через дверь, по дороге домой, Ифор спохватился, что не получил ни единого членораздельного обещания насчет изменений в текстах летописей. Улмар не преминул успокоить его, сказав, что иного и ожидать не приходилось, поскольку то было лишь знакомство, а обещания он определенно получит под настоящее задание.

И вот теперь то самое задание было полностью выполнено. Он мог во всех подробностях описать произошедшее в туне Тэрла и предъявить достоверное доказательство смерти одного из главных действующих лиц. Положа руку на сердце, Ифор не слишком хорошо представлял себе, чем эти сведения могут поспособствовать тем, кому он их передаст в условленном месте, однако это было дело не его ума. Улмар давно, еще когда напутствовал его, остерегал приятеля от проявлений любопытства и сомнений.

Едва переставляя уставшие после ходьбы по полям и бессонной ночи ноги, он уныло поглядывал на беспросветное небо и надеялся, что успеет дойти куда надо раньше, чем из сгущавшихся туч хлынет дождь. Хорошо бы в качестве заслуженной благодарности получить еще и кров да некоторое время для сна. Ифор умел быстро высыпаться, его к этому приучила суровая походная жизнь в десятке Лина, однако спать на ходу он пока не научился и потому мечтал хотя бы о жесткой лавке. И чтобы непременно поближе к теплому огню.

Дорога круто уходила в сторону и поднималась на холм.

Отдав подъему последние силы, Ифор остановился на вершине и облегченно перевел дух. Даль терялась в утреннем тумане, скрывавшем замок и даже Стреляные стены, зато из него ровными рядами уже проступали островерхие контуры крыш, а чуть сбоку, на некотором отдалении, примерно в трех полетах стрелы, — нечто вроде неведомо откуда взявшейся здесь заставы, сплошь увитой диким виноградом. Это и был Айтен’гард, условленное место новой встречи.

Пока он спускался по склону, предвкушение скорой развязки чудодейственно сказалось на его самочувствии, и усталость, голод и холод сами собой отошли куда-то на задний план. Впереди Ифора ожидала совсем иная жизнь, которая ничем не будет напоминать о нынешнем его плачевном состоянии. Он старался не думать о том, как на него теперь посмотрят его знакомые, да и просто окружающие. Разумеется, он сменит окружение. Переберется внутрь Стреляных стен. Станет повсюду ездить на собственном коне. Быть может, даже не один, а вместе с прекрасной кареглазой подругой. Да его из прежних знакомых никто просто не признает! Вайла’тун большой, в нем при желании можно надолго затеряться. А такое желание крепло в сильно бьющемся сердце Ифора с каждым шагом.

Когда он уже подходил к наглухо запертым воротам, начал накрапывать холодный дождь и задул пронизывающий ветер. Ифор встретил непогоду с улыбкой. Теперь ему не были страшны никакие козни судьбы. Вернее, он уже чувствовал, что судьба сама идет к нему в руки.

Привратница, отозвавшаяся на его настойчивый стук, оказалась уже не той юркой старушкой, что впускала их в первый раз, а довольно юной девицей, правда, одного с Ифором роста. Вместо кинжала она носила за поясом внушительную дубинку. Внимательно осмотрев незваного гостя с головы до ног, девушка многозначительно промолчала, ожидая объяснений.

Ифор сдул с носа дождевую каплю и улыбнулся:

— Меня прислали проверить, все ли беоры целы. — Он сделал паузу и добавил, как учили: — Говорят, одна из них треснула.

Девушка приподняла бровь и продолжала молчать. Было очевидно, что она озадачена. Неужели она здесь новенькая и не предупреждена?

— Меня прислали… — забормотал Ифор менее решительно.

Привратница подняла руку, останавливая его, и посторонилась.

— Проходи, раз пришел. Тебя не ждут, но я сообщу.

Сработало! Ифор ликовал. Девушка показалась ему красавицей, а ветер с дождем — освежающим бризом. А если его еще накормят и дадут вздремнуть с дороги — так оно совсем недурственно будет.

— Тебя как зовут? — поинтересовался он у девушки, закончившей запирать калитку ворот на тяжелый засов. Интересно, как с этим засовищем справлялась та щуплая старушка?

— Пошли, — вместо ответа кивнула ему девушка и двинулась вперед, причем в противоположную сторону от привратницкой.

— А нам разве не туда? — удивился Ифор.

— Нет.

— Вот и хорошо, — подхватил он, жадно оглядывая внутреннее устройство Айтен’гарда и стараясь запомнить отдельные детали, чтобы потом прихвастнуть своей осведомленностью в дружеской компании. Даже в будущем кругу его знакомых немногие смогут сказать, что бывали здесь. А уж нынешние его дружки… — Вас не будут ругать за то, что оставили пост?

— Не будут.

— Ну конечно, я так и знал — кто же отважится! — Он рассмеялся. Провожатая даже не улыбнулась. — Понял. Молчу. А беоры у вас где?

Девушка шла чуть впереди него, высокая, статная, с длинной, гибкой спиной и широкими плечами, на которые двумя змеями-близнецами спускались туго заплетенные русые косы. При взгляде на нее невольно вспоминались легендарные героини древности, которые не хуже мужчин умели сражаться во славу и свободу вабонов и которым теперь, как говорили, поклоняются здешние обитательницы. Она была в простом домотканом платье и просторной кожаной безрукавке, которая едва ли спасала ее от промозглого ветра. Правда, здесь, между избами, под защитой высоких стен он не так свирепствовал, как в открытом поле.

Уже собираясь поинтересоваться, куда же подевались ее подруги, отчего Айтен’гард выглядит сейчас таким покинутым и одиноким, Ифор заметил перебегавшую от избы к избе стайку веселых, несмотря ни на что, девчушек, которые разглядывали смешного незнакомца из-за укрытий и звонко переговаривались. Привратница сердито махнула на них рукой, и они моментально исчезли, словно их и не было. Только где-то еще слышался детский смех да приглушенный голос взрослой женщины, должно быть, их воспитательницы.

Ничего выдающегося или сколько-нибудь интересного Ифор в окружающей обстановке так и не заметил. Застава как застава, правда, большая. Разве что воздух насыщен приятными немужскими ароматами да избы стоят в недопустимой близости друг от друга, явно возведенные без расчета на штурм с использованием зажигательных стрел и смеси. Получалось, что внешняя схожесть с заставой диктовалась отнюдь не соображениями безопасности, а задачей скрытности: простым вабонам нечего знать, что творится у них под носом, в Айтен’гарде, где живут их дочери и сестры.

Лично Ифор не знал никого, чья судьба была бы связана с Обителью Матерей, но кто же в Вайла’туне не слышал душещипательных историй о малых детях, забираемых то добровольно, а то и насильно у невезучих родителей, и посвящающих оставшуюся жизнь невесть чему: то ли прославлению героинь из легенд, то ли выращиванию и сбору обильных в здешних краях плодов, то ли изучению рукопашного боя и стрельбы с одним им внятной целью, то ли, оправдывая название, вынашиванию и воспитанию в чем-то, вероятно, особенного потомства, то ли постижению искусства хорен, предназначенных для каких-то высших целей, а быть может, и всему вышеперечисленному разом. Хотя нет, если подумать, одну бывшую обитательницу он все же знал. Не близко, в одностороннем, так сказать, порядке, поскольку до сих пор не был ей представлен, но очень надеялся, что день знакомства скоро, очень скоро наступит, ибо она, покинувшая Обитель раньше срока, и была той самой кареглазой прелестницей, о связи с которой он грезил наяву и ради которой, если разобраться, совершил все, что совершил.

— Сюда, — прервала его размышления провожатая, оказавшаяся в какой-то момент сзади и подкрепившая приглашение довольно чувствительным толчком в плечо. Ифор не успел решить, стоит ли возмущаться такому обхождению или это здесь в порядке вещей, как очутился на крыльце ничем не примечательной избушки. — Стучи.

Вероятно, от него ждали определенного, условного стука, но он таких тонкостей знать не знал, и потому получилась обыкновенная, не слишком уверенная дробь кулаком в дверь. Ифора даже посетила предательская мысль, что он зря ввязался в это нехорошее дело. Возникла, юркнула куда-то в вглубь сознания и была такова.

Дверь открылась сразу же, будто его появления ждали. Кулак, не найдя опоры, повис в воздухе. Снова на пороге стояла фигура в капюшоне. Лица не видно, руки спрятаны в длинные рукава. Может, тот же самый, кто говорил с ним в прошлый раз, может, другой…

— Проходи, сын мой, — послышался знакомый вкрадчивый голос. Только исходил он не от фигуры, а откуда-то сзади. — Оставьте нас.

К провожатой это уже не относилось: девушка исчезла в тот самый момент, когда открылась дверь. Фигура в капюшоне чинно поклонилась Ифору, приняла у него из рук ставший ненужным арбалет и вышла на улицу, обдав терпкими запахами лечебных трав.

— Ну, с чем пожаловал, Ифор?

В прошлый раз он, кажется, не называл его по имени. Или называл? Не мог ведь не знать. Эти — всё знают.

— Я убил Трехпалого.

— Как ты сказал?

— Мне пришлось убить Лина Трехпалого, — откашлялся Ифор и снова подумал, что все происходит как-то не так.

Собеседник сидел в дальнем углу избы на стуле с высокой спинкой, и свет из обоих окон терялся в складках его совсем не домашнего халата, вернее, плаща. Капюшон был откинут за плечи. На Ифора вопросительно взирал морщинистый старик с коротко обрезанной седой бородой и гладко выбритым черепом. Большие, чуть навыкате серые глаза не выражали ни удивления, ни приязни, ни отвращения. Только немой вопрос, требующий продолжения.

— Он решил не возвращаться в Вайла’тун…

— Хорошо. Расскажи поподробнее.

Ифор стал сбивчиво излагать события последних дней. Он чувствовал, что старик не слишком доволен его историей, точнее, тем, как он ее пересказывает. Получалось скучное повествование о том, как десять сверов, ведомых своим предводителем, пришли на помощь жителям далекого туна, с небольшими потерями сделали дело и недолго думая остались жить у гостеприимных хозяев.

— И это все? — вздохнул старик, когда он замолчал. — И ты решил, что Лин заслужил смерть?

— А разве нет? — Ифор испугался своего смелого вопроса, когда тот уже был произнесен. — Мне говорили, что я не должен колебаться, если увижу предательство, — поспешил добавить он. — Я увидел. И не колебался.

— Сдается мне, что ты не увидел главного. Начни-ка сначала.

— Что?

— Я слушаю тебя. Не спеши. Вспомни, как все было. На самом деле.

Странное ощущение. Будто кто-то могущественный помимо твоей воли проникает внутрь твоей головы, читает твои мысли, смотрит на вещи твоими глазами. И видит. Видит то, о чем ты успел забыть. Или о чем никогда не знал. Но именно это должен был видеть и знать, чтобы быть полезным этим пугающим созданиям в капюшонах.

— Мы разыскивали Фейли. Того самого, который, как нам сказали, открыл шеважа тайну огня, когда служил на заставе под началом Граки.

— Продолжай, — Старик прикрыл глаза. — Кто вам про это сказал?

— Лин. Откуда про это узнал он, я не знаю. Он ведь был нашим предводителем.

— Да, конечно.

— Мы добрались до самого дальнего туна. Там у них за главного карлик, этот, ну, как его…

— Тэрл?

— Да, именно, Тэрл. Как раз прошел сильный дождь. Моя лошадь дважды поскальзывалась и спотыкалась, но не упала. Я был очень ей за это благодарен.

«Что за ерунду я несу», — подумал Ифор.

— Внутрь туна нас пустили без лишних расспросов. Хотя было видно, как тамошние жители возбуждены и напуганы. Потом выяснилось, что не из-за нашего приезда.

— Ты уверен?

— Да. Они там, возле Пограничья, тоже время не теряли и научились не только оружие держать, но и проявлять осмотрительность.

— В чем это заключалось?

— Когда к нам подошел с помощником карлик, ну, Тэрл этот, они объяснили, что местные лазутчики донесли про шеважа, которых заметили где-то поблизости и которые готовились к нападению. Мы им сразу не поверили. Я решил, что они просто заговаривают нам зубы и выигрывают время, чтобы ненадежнее припрятать своего дружка, Фейли.

— Так оно, похоже, и было. — Старик открыл глаза.

— Во всяком случае, карлик уже знал про случившееся на заставе Граки. Сказал, что слышал разговоры на рынке, откуда незадолго до этого вернулся.

— Карлик и Лин так открыто беседовали прямо при вас?

— Да нет, я потом про это узнал. А тогда они с Керли зашли вместе в терем, а нас на улице оставили. Я только видел, что Лин с карликом обнимаются как лучшие друзья.

— И подумал, что Лин — предатель?

— Подумал. А потом получил тому окончательное подтверждение. Но только позже, а в тот момент нам пришлось сражаться. Потому что лазутчики оказались правы, и шеважа нагрянули в самый неподходящий момент, прямо среди бела дня. Нам всем повезло, что они лишь недавно овладели тайнами огня и еще не успели разобраться в его природе. Их зажигательные стрелы почти не повредили промокшему после дождя туну. А фолдиты, надо отдать им должное, неплохо сражались.

— Поподробнее.

— Лучше вам порасспросить самих шеважа, — усмехнулся Ифор, теряясь под пристальным взглядом собеседника. — Мужики простецкие, но знают толк в оружии. Кто-то неплохо их этому научил.

— Карлик.

— Что?

— Продолжай.

— Дикарей было не меньше сотни. Дрались отчаянно, но, думаю, излишне полагались на помощь огня. А сгорела только часть забора, которую на следующий же день удалось восстановить. Лин велел нам всем им помогать. Но сперва мы схоронили троих наших, включая Керли.

— И Керли?

— Вы знали его?

— Я много кого знал. Что потом?

— Потом мы выяснили, что Фейли и в самом деле прячется в том туне. Даже не прячется, а открыто живет среди фолдитов. Оказалось, что он во время нападения дикарей чуть ли не спас от верной смерти Лина. За что тот, растрогавшись, решил его пощадить и даже прилюдно просил прощения.

— Интересно…

— То-то и оно.

— Так ты видел Фейли?

— И Фейли. И того писаря, что сбежал вместе с ним… Хорвина.

— Харлина, — поправил Ифора собеседник. Если раньше он казался спящим и почти равнодушным к рассказу, то теперь окончательно проснулся и был само внимание. — Ты уверен, что они оба остались в туне у карлика, когда ты уходил?

— Уверен, что видел их на пирушке в честь победы над шеважа. Хотя к ней фолдиты не имели ни малейшего отношения.

— Перестань говорить загадками. Ты же сказал, что вы победили дикарей. Что произошло?

— Победить-то победили, да только те собрали силы и снова полезли на штурм. В том месте, где им накануне удалось подпалить стену. Я в это время, признаться, был занят другим…

— С женщиной?

Да, благо выпала такая возможность. Но слышал с улицы сперва испуганные, а потом радостные крики. Потом мне рассказали, что из туна видели какого-то всадника, который в одиночку легко расправился с наступавшими от Пограничья дикарями, а потом взял да и сбежал, то есть ускакал. — Ифор сделал многозначительную паузу, однако старик молча смотрел ему в глаза, не собираясь прерывать. — Не знаю, стоит ли этому верить, но так говорили все вокруг. Говорили даже, что это не шеважа и не вабон. Говорили, что карлик с ним знаком, почему тот и помог. Кто их там разберет! Вы мне не верите?

— Я уже давно никому не верю. Тебя это мало должно касаться. Что дальше?

— А дальше я понял, что узнал достаточно, чтобы возвращаться. И вернулся не с пустыми руками. — Ифор хотел красиво извлечь из-за пояса меч, но тут обнаружил, что оружие исчезло. Ни на левом, ни на правом боку, ни за спиной меча не было. Разом вспотев, Ифор испуганно воззрился на старика. — Я вернулся не с пустыми руками. У меня был меч Лина! Куда он пропал?

— Сюда с оружием не входят, — пожал плечами собеседник совершенно спокойно. — Наверное, его забрала у тебя Дагна.

Ифор вспомнил привратницу. Могла она незаметно вынуть у него из-за пояса меч, пока он стучал в дверь? А разве есть иные объяснения? Главное, что старик, похоже, не придает пропаже большого значения.

— Он точно был у меня.

— Не переживай, сын мой. Если он у тебя был, то никуда не денется.

— «Если был»? Был! Он чуть не стоил мне самому жизни. Думаете, так просто убить свера?

— Думаю, что ты заслужил награду. — Старик встал со стула и привычным жестом накинул на бритую голову капюшон. — Сейчас я распоряжусь, чтобы подготовили печать и бумагу. Все должно быть сделано по правилам. Ты ведь этого хотел?

Ифор обомлел, не веря своим ушам. Оказывается, весь этот разговор, все эти заковыристые вопросы были просто испытанием. И он прошел его. Произвел впечатление, и ему наконец-то поверили. Так быстро! И без лишних доказательств. Если бы не суровый вид старика в капюшоне, он бы со щенячей радостью бросился целовать ему руки. Тэвил, не каждый день становишься эделем!

Собеседник придирчиво, как показалось Ифору, осмотрел его с головы до ног, пробормотал что-то себе под нос и склонился над сундуком у окна. Скрипнула крышка. Старик что-то искал. Ифор невольно напрягся. В руках старика, когда он снова выпрямился, был свиток. Древний, выцветший, свернутый в узкую трубку. Ифор ощутил сладостный трепет обладания. Предвкушение переполняло его.

— Держи.

Он протянул руку и принял свиток. Сухая, приятно шершавая бумага. Торопливо ее развернув, Ифор не сдержал возглас разочарования: свиток был пуст.

— Это… что это значит?

— Не переживай, сын мой. Сперва нужно поставить печать. Ты правильно развернул свиток. Теперь прижми его к груди. Выше. Вот так. И посмотри на дверь.

Безропотно подчиняясь неожиданным указаниям, Ифор повернулся к входной двери. И сразу почувствовал, как что-то тяжелое туго ударило его в грудь. О том, что это было, он с удивлением догадался сам, увидев, как знакомая привратница, стоящая в дверном проеме, опускает сделавший свое дело арбалет. Его арбалет. Как же он говорил, ее зовут? Дагна? Красивое имя…

Последнее, что он видел в этой жизни, был образ его возлюбленной, той самой кареглазой девушки, ради несбыточной любви которой он отважился на путешествие в поисках славы и почета. Сейчас она почему-то сидела на корточках, подобрав одной рукой подол расшитого разноцветным бисером платья, а другой придерживая спадавшие на напряженное лицо каштановые пряди.

— Орелия! Ты там не утонула?

Опять этой Аноре неймется! Даже в отхожем месте не даст спокойно собраться с мыслями. Лучше бы собой занялась, чем постоянно ее дергать.

— Сейчас! — Орелия машинально заглянула между широко расставленными ногами в дыру, темень в которой надежно скрывала вонючее топкое дно. — Не мешай…

С какого перепугу Анора примчалась к ней в такую рань? До вечера и столь желанного обеими подругами эфен’мота еще целый день, отец ушел по делам засветло, а тут, как назло, живот прихватило после вчерашних ягод, которыми их угостила соседка, откровенно мечтавшая о том, чтобы однажды они с Анорой приняли в свою веселую компанию и ее неказистую дочурку с совершенно незапоминающимся именем.

— Я тебя слы-ы-шу! — пропел из-за двери все тот же наглый голосок.

Орелия открыла было рот, но в конце концов решила промолчать. Анора умела кого угодно вывести из себя. Похоже, ей это доставляло несказанное удовольствие. Так зачем, спрашивается, ей в этом потворствовать? Щеколда на двери прочная, щели замазаны — можно не переживать.

Орелия расслабилась и прислушалась к урчанию в животе. Из дыры приятно поддувал холодный ветерок. При других обстоятельствах она бы тут сидела и сидела, как любила иной раз делать поутру, чтобы собраться с мыслями и продумать распорядок будущего дня. Привычка эта появилась у нее еще в Айтен’гарде, о котором она до сих пор нет-нет да вспоминала. Но там, при всей строгости и любви к порядку, было не принято нарушать чужую территорию. Даже притом что отхожее место считалось общим для всех, кто жил под одной крышей.

Орелия дала каштановым прядям упасть на лоб и подула на них через выпяченную нижнюю губу. Приведя себя в порядок, она поднялась с корточек, отряхнула подол платья и накрыла дыру в полу свежеструганой деревянной крышкой. На всякий случай помахала из стороны в сторону стоявшим здесь же, в вазочке, сухим букетиком пахучих трав. Подняв щеколду, распахнула дверь и вышла в сени.

— С облегченьицем!

Анора, притаившаяся возле лестницы на второй этаж, встретила подругу хитрым подмигиванием из-под белобрысой челки. Одну из двух косичек она зажала между наморщенным носом и оттопыренной верхней губой и громко сопела.

— Очень мило, — хмыкнула Орелия, отстраняя ее локтем и ступая на лестницу. — Я так и думала, что за мной подглядывает мужчина, а вовсе не ты.

— Не подглядывает, а подслушивает, — поправила Анора и засеменила по ступенькам следом за подругой. — И вынюхивает.

Анора, если можно так выразиться, была точной копией Орелии, когда та возвратилась из Айтен’гарда. Разумеется, в переносном смысле. Те же челка и косички, от которых Орелия давно уже отказалась, вовремя рассудив, что слишком выделяется с ними из толпы простоволосых сверстниц и тем самым привлекает к себе слишком внимательные мужские взгляды. Аноре подобное внимание не угрожало, реши она даже надеть такое же открытое платье, как у Орелии, или вообще про него забыть. Она была низкорослой, бледнокожей, рыхлой и невзрачной, но при этом нисколько не тушевалась, готова была виснуть на шее у первого встречного малого, насмешничала и в итоге чуть не залетела с одним туповатым лавочником из людей своего отца. Об этой истории подруги вспоминать не любили: одна — потому что ей тогда сделалось действительно страшно, другая — потому что впервые ощутила в груди нечто похожее на зависть. В итоге, правда, все обошлось как нельзя лучше: то ли подозрения не оправдались, то ли все-таки подействовали травы, которые Орелия раздобыла через хороших знакомых, оставшихся в Айтен’гарде. Сын лавочника тоже куда-то исчез, да так, что его с тех пор больше не видели.

На втором этаже она сразу почувствовала, что на улице стоит настоящий мороз. Тут оказалось даже холоднее, чем в сенях. Хотя спальня Орелии располагалась здесь, в последнее время, оставаясь на ночь одна, она предпочитала ночевать в хорошо протопленной общей зале, где кроватью ей служил огромный ворох мягких шкур. Накануне ей нездоровилось, и она не выходила на улицу, тем более что к вечеру, когда Орелия чуточку развеселилась, пришла со своими дурацкими ягодами соседка, и вскоре после ягод ей стало совсем не до прогулок. Зато сегодня ей предстояло не только излечиться от всех недугов, но и подготовиться к вечернему развлечению, а значит, нужно, несмотря на слабость, одеваться потеплее и отправляться на улицу, точнее, на рынок. Покупать всякие приятные мелочи для знакомых и незнакомых, с которыми придется общаться на эфен’моте, ну и, разумеется, не обделить какими-нибудь обновками себя, любимую.

— Брр! — поежилась Анора, ступая по скрипучим половицам второго этажа. — Ты бы сперва здесь протопила, что ли…

Она не договорила, потому что Орелия у нее на глазах проделала, как всегда, именно то, чего от нее менее всего ожидали: стянула через голову бисерное платье, встряхнула волосами и прямо в чем мать родила прошлась через промерзшую комнату к дальнему углу, где стоял массивный сундук с одеждой. Анора, затаив от восхищения и зависти дыхание, следила, как подруга с усилием поднимает тяжелую крышку, гибко наклоняется над восхитительным в своем разнообразии содержимым и одну за другой извлекает на холодный свет утра теплые вещи.

— Нравится?

Орелия просунула загорелые ноги в нечто мешковатое и мохнатое, выпрямилась, и это нечто внезапно оказалось замечательными меховыми штанишками, красиво облегающими бедра и спадающими с колен до самого пола размашистыми складками. Она замерла, ожидая ответа и нерешительно поигрывая тесемками, словно не решаясь раньше времени затянуть их на тонкой талии.

Анора невольно перевела взгляд с теперь почти мужского низа ее фигуры на обворожительно женственный, покрытый мурашками верх, едва прикрытый золотистыми в лучах выглянувшего солнца прядями, и не нашла что ответить. «Нравится» было неподходящим словом. Во всяком случае, не тем, с которым Анора могла сразу согласиться.

Орелия восприняла ее молчание как сомнение.

— Но у меня ничего теплее нет, — удрученно призналась она и добавила, чтобы подбодрить саму себя: — К тому же для езды верхом пока ничего удобнее не придумали.

И решительно завязала тесемки длинным бантиком.

Анора заставила себя отвести взгляд от такой маленькой и красивой груди Орелии и подошла к единственному окошку, из которого открывался замечательный вид на постепенно оживающую рыночную площадь. Вон уже расставляют свои широкие лотки торговцы рыбой, чей полуживой еще товар долго не залеживается. Прямо на булыжной кладке площади расстилают ковры жены гончаров, мужья и дети которых наверняка где-то на подступах — тащат кувшины, тарелки, чаши и прочую кухонную утварь, разложенную по тяжеленным корзинам, подвешенным к коромыслам. Чуть поодаль незло переругиваются торговки овощами и сушеными фруктами. Тоскливо подтягивает расстроенные струны старый гусляр, то и дело отхлебывая из длинной бутыли, чтобы согреться. Свора собак залегла в отдалении, поджидая щедрых на кости мясников. Зачиналось обычное утро обычного дня в Малом Вайла’туне.

— Кого высматриваешь?

Орелия стояла рядом и обеими руками собирала волосы в длинный хвост на затылке. На ней теперь была мягкая домотканая рубаха навыпуск и надетая поверх нее толстая безрукавка, вывернутая мехом внутрь. Вероятно, рубаха была недавно постирана в каком-то душистом отваре, потому что запах от девушки исходил непередаваемо соблазнительный.

— Отцовы люди еще не подошли, — вздохнула Анора. — А ты чем так пахнешь?

— Это мой аромат, — заметила Орелия, что должно было значить: «Не суй свой нос, все равно не получишь». — Из водорослей.

— Чего-чего?

— Не прикидывайся тупой. — Орелия игриво ткнула подругу кулачком под ребро. — Берутся водоросли из обводного канала. Высушиваются. Потом кое-какие травы с опушки Пограничья добавляются. Все это варится на медленном огне с полудня до захода солнца. На ночь раскладываешь то, что получилось, сохнуть под звездами. Утром, до рассвета, собираешь и вымачиваешь в вине. Потом сушишь на печи, чтобы вся влага вышла. Растираешь в порошок. И готово.

Анора не стала переспрашивать, сколько и каких трав нужно рвать в Пограничье и какое вино использовать. Очень даже может статься, что ничего вообще не нужно было варить. Она не раз уличала любимую подругу в безобидном обмане. Просто той не хотелось, чтобы кто-то еще знал ее маленькие тайны. Она же предупредила, что «это ее аромат»…

— Ты этому в Айтен’гарде научилась?

Орелия закатила глаза к потолку и встряхнула хвостиком волос.

— Ты неисправима, Анора! Дался тебе Айтен’гард! — Она обняла насупившуюся девушку за плечи. — Ты уже знаешь, какие подарки и кому купишь?

— Нет, но уж точно не такие, как в прошлый раз.

Орелия рассмеялась, вспомнив, сколько всевозможных гребешков и заколок получила тогда Анора. Почти столько же, сколько раздарила сама. И хоть бы кто из юных эделей догадался преподнести ей букетик обычных цветов. Ведь нюх был слабым местом Аноры. В том смысле, что развит он был превосходно. Вот и сейчас она учуяла запах, который витал в сундуке еще с прошлой зимы.

— Пошли вниз быстрее, я тут с тобой окоченела, — взмолилась Анора и машинально обняла подругу за талию.

— Пойдем, любимая моя, — в тон ей ответила Орелия, призывно покачивая бедрами. — Если мой жар не согревает тебя. — Она прыснула и вырвалась.

— Орелия!

— Догоняй!

Девушки наперегонки бросились вниз по лестнице. Анора не преминула заметить, что Орелия успела переобуться в необычную разновидность ско — меховые, выше щиколоток сапожки, на деревянной подошве с кожаным подбоем, отчего рост их обладательницы приятно увеличивался, но при этом она не стучала по полу, как подкованная лошадка. Подобную обувь могли позволить себе, точнее, своим женам, только богатые эдели. Вот что она постарается купить сегодня! И не в подарок, разумеется.

— У тебя после вчерашнего угощения ничего не болит? — поинтересовалась Орелия, берясь за ручку входной двери и спохватываясь.

— Какого угощения? Ты про ягоды, что ли? Да нет, терпимо…

— А вдруг меня снова по дороге прихватит? — Меховая красавица подняла бровь, задумчиво глядя на озадаченную Анору. — Знаешь что, давай-ка чуток задержимся. Кроме того, я, кажется, забыла силфуры…

— И долго ты намереваешься тут сидеть? — Анора удобно расположилась в самом центре сваленных в кучу шкур, на которых, как она знала, проводит ночи Орелия.

— Сидишь ты, а я в раздумьях. — В самом деле юная хозяйка дома вовсе не спешила устраиваться где бы то ни было. Она напряженно прохаживалась туда-сюда, от печи до окна, от окна до сеней и обратно, раскачивая хвостом волос и к чему-то словно прислушиваясь. — Жди тут. Я сейчас, — деловито распорядилась она наконец и скрылась за той же дверью, откуда вышла незадолго до этого. — И не подслушивай!

— Очень надо! — отмахнулась Анора ей вслед и перекатилась на живот.

Мех под ладонями был мягкий и теплый.

Хорошо бы на эфен’мот сегодня пожаловал тот интересный парень, о котором вчера с таким воодушевлением рассказывал за обедом отец. Анора, разумеется, не поняла многое из того, что говорилось про какие-то камни из простой глины, которые будто бы жарились в печи, про то, как из них можно будет строить целые дома, а главное — выгодно продавать, однако отец исключительно редко одобрял ее выбор, когда речь заходила о сердечных увлечениях, так что если бы она выбрала того, кто изначально понравился ему… Имело смысл немного помечтать. Парень тот, видимо, был не из эделей, а вовсе даже из простецкой семьи, не то сын каменщика, не то трактирщика, но он, по словам отца, уже водил дружбу с самим Локланом, сыном Ракли, а это кое-что да значило. Да не кое-что, а почти все! Отец так и сказал: «Малый явно далеко пойдет!» Причем сказал это без тени зависти, что случалось с ним в присутствии Аноры крайне нечасто.

Значит, Скирлох отдавал себе отчет в том, что в данном случае не сможет позариться на чужие лавры. Обычно же, столкнувшись с конкурентом, он запросто умел перебежать тому дорогу и занять не предназначавшееся ему место, причем с таким апломбом, будто любой иной исход был бы неуместен. Из описаний отца Анора, конечно, не могла составить представление о том, хорош ли юноша собой, сколько ему лет и где он живет, но до поры до времени ей это и не было важно. Анора привыкла делить всех вабонов на тех, кто может принести ей ту или иную пользу, и тех, мимо жизни которых ей легко пройти без всякого сожаления. Некрасиво, правда, зато честно. И не надо потом себя корить и спорить с голосом совести. Разве не так же вел себя с окружающими ее отец? И при этом он неплохо преуспел.

— Кажется, все! — торжественно объявила Орелия, вновь появляясь в дверях. — Ну, идем?

Аноре уже не хотелось вставать с мягких шкур. Она лениво перекатилась на бок и зевнула.

— Может, ты еще там посидишь?

Орелия фыркнула. Сделала вид, что уходит в одиночестве. Аноре пришлось подчиниться. На улице она поплотней закуталась в толстый, связанный матерью платок и несколько раз сравнила неловко волочащийся по земле подол своего плотного, как дерюга, платья, с изящными линиями меховых штанишек подруги. С заключенными в них формами она себя и сравнивать не стала.

— Тебе их где, в Айтен’гарде сшили? — наконец сдалась она уже давно снедающему ее любопытству.

— Ты о чем? — не замедляя упругий шаг, переспросила Орелия. Сейчас ее первейшей целью была рыночная площадь, и она была намерена во что бы то ни стало достичь ее, не отвлекаясь на всякие глупости. Анора вместо ответа ткнула подругу пальцем в меховое бедро. — А, ты про них! Нет. Я вообще не знаю, откуда они взялись. Нашла их в том самом сундуке у отца. Надела — понравились. Сегодня первый раз в них иду. Думаешь, не засмеют?

— Тебя, пожалуй, засмеешь, — постучала себя по виску Анора. — Кому же они предназначались?

— А мне почем знать? Отец отдал мне верхнюю комнату. Сундук стоял в ней. Значит, все, что в сундуке, тоже мое.

— Он тебя любит.

— Не знаю, наверное.

— А ты его?

— Не знаю, наверное.

— В первом случае определенно «да». Во втором — скорее «нет», — подытожила Анора. — Разве можно не любить родителей?

— Я их не знала, — буркнула Орелия, откровенно не желая продолжать скользкую тему. — Кто это на нас так вылупился?

Анора посмотрела в том направлении, куда указывала загорелая кисть с красивым длинным пальцем. Тонкое запястье перехватывал браслет из сложного переплетения разноцветных нитей.

Действительно, из тени ближайшего сарая за ними во все глаза наблюдала незнакомая, странного вида женщина, маленькая, горбатая, вся обвязанная какими-то несуразными пестрыми платками, вероятно, согревавшими ее костлявое тело. Острый кончик больше смахивающего на клюв носа крючком упирался в безгубый рот, растянутый в подобии улыбки. Старуха приветливо кивала девушкам и делала знаки перевязанной рукой, в которой сжимала кривую ветку, служившую ей клюкой.

— Чего ей надо-то? — шепнула Анора.

— Похоже, хочет поговорить. — Орелия остановилась и с вызовом поманила незнакомку. Анора липший раз удостоверилась в правильности своих предположений о том, что подруге неведомы многие женские слабости. Такие, например, как страх и робость.

А старуха тем временем радостно встрепенулась и бочком вышла из тени им навстречу. Аноре показалось, что она пытается клюкой преградить им дорогу.

— Куда путь держите, красавицы? — прошамкала она беззубым ртом. — А, знаю, знаю, на рынок! — И добавила резко изменившимся, каркающим голосом: — Только зря вы это затеяли. На беду себе да на погибель другим. Не ходите туда. Не покупайте гостинцев сладких, гостинцев непутевых.

— Может, нам теперь и в гости не ходить? — на удивление спокойно поинтересовалась Орелия.

— В гости ходите, гостинцев не дарите, что дают — берите, благодарности говорите, да только домой не несите.

— Ты уж прямо стихами, мати Закра, на старости лет изъясняться стала, — заметила Орелия, не обращая внимания на перепуганную Анору, которая украдкой дергала ее сзади за рукав. — Какими судьбами тебя сюда занесло?

— В Айтен’гарде сегодня поутру великое бесправие сотворили. Сторонюсь я его отныне. Долго еще потомки наши будут этот день с печалью вспоминать. И ничего-то теперь изменить нельзя. Все случится, что предсказано было. Все случится, чему не миновать. — Старуха со странным именем Закра бубнила слова себе под нос, не обращая внимания на насмешливый взгляд Орелии и растерянность на лице ее подруги. — Вижу многие испытания в жизни вашей, которые еще до заката начнутся. Вижу путь тяжелый и далекий. И нету выбора у вас. Если останетесь сзади, точно сгинете раньше срока. Если отважитесь и устремитесь с потоком, есть еще надежда малая, что своей смертью умрете.

— Ты сама-то понимаешь, что говоришь? — Орелия помахала рукой перед лицом старухи. Та встрепенулась, словно просыпаясь, и замолчала. Вопросительно взглянула на девушек, не узнавая. — Мати Закра, это я, Орелия. Какими судьбами в наших краях?

Старуха покрепче вцепилась в клюку и подалась назад.

— Ступай, ступай, дочка, — пробормотала она чуть слышно. — Не сердись на меня, если что тебе наговорила невпопад. Я тут ищу кое-кого…

Она торопливо развернулась и чуть ли не вприпрыжку побежала восвояси.

— Ты ее знаешь?! — едва выдохнула Анора, когда старушка скрылась за соседними избами.

— Кто ее не знает! Сумасшедшая Закра. Приживалка в Обители Матерей. Говорят, ей столько зим, сколько жителей в Вайла’туне.

— Ничего себе! Не может такого быть!

— Не знаю.

— Может, не жителей, а домов?.. Хотя, — Анора посмотрела по сторонам, — тоже немало получится. И что, она всегда такая?

— Она разная. Ты сама видела. То пророчествует, то вдруг спохватывается и как будто даже не понимает, где оказалась.

— И что нам теперь делать?

— То есть?

— Но ведь она сказала, чтобы мы не ходили на рынок!

— И что, нам теперь прикажешь с голоду помирать? — Орелия взяла подругу за руку и настойчиво потянула за собой. — Мало ли что ей захотелось нам сказать. Вот и сказала первое, что в голову пришло. А голова-то пустая!

— Но…

— Я не слышала о том, чтобы ее предсказания когда-нибудь сбывались.

— Да? — Анора недоверчиво разглядывала Орелию, которая теперь с прежней устремленностью шла рядом. — Никогда?

Орелия промолчала. Анора почувствовала, что та не договаривает, но переспрашивать не решилась.

— Кстати, я ничего сладкого покупать и не собиралась, — вслух успокоила она себя. — И непутевого тоже.

Орелия корила себя за то, что не заметила старуху вовремя. Уж кому-кому, а впечатлительной Аноре с ней не стоило встречаться. Последний раз, правда, прорицательница попалась ей так же внезапно, у колодца в Айтен’гарде. Как водится в таких случаях, она не узнала девушку, но прошептала, что скоро ее вернут в дом мужчины, который любит ее больше жены. Орелия имела все основания ей не верить, хотя о возможности разделить ложе с каким-нибудь влиятельным эделем она думала и слышала, и не раз. Но только слышала, поскольку в свои семнадцать зим оставалась нетронутой, а потому «вернуться» в дом мужчины никак не могла. Так она наивно полагала, однако, не прошло и трех дней после пророчества, как к ней явились трое в латах и доставили в дом живого и здорового отца, о существовании которого она не догадывалась и в котором узнала человека, представлявшегося ей персонажем из детских сновидений…

— А я хотела леденцов купить, — сказала Орелия, вспоминая ту первую встречу с отцом и богатое угощение, которым он потчевал ее весь вечер. С тех пор она полюбила малиновые и вишневые леденцы. В Айтен’гарде ей таких радостей не дозволялось. — Они на любом эфен’моте хорошо идут. Когда не знаешь, что дарить…

— Сегодня мы ничего сладкого покупать и тем более тащить с собой вечером не будем, — в отчаянии повысила голос Анора. — Или я никуда не пойду!

Орелия взяла ее за руку и развернула к себе:

— Ты мне обещала, что мы всюду будем ходить вместе. Если не пойдешь ты, не пойду и я.

— Послушай, эти твои ужасные леденцы…

— Я пошутила.

— Мы их не купим?

— Нет. Я не собираюсь умирать раньше времени. Честное слово. Как она там сказала? «Устремитесь с потоком»? Интересно, каким?

— У нас тут, насколько я знаю, один поток — Бехема, — повеселевшая Анора уже шла дальше, ведя Орелию за руку. — Наверное, старуха имела в виду, что мы напьемся крока, и нас случайно или нарочно бросят в воду. А что, было бы забавно! Только не в такой холод, конечно. Как считаешь?

— Меня учили, что предсказания нужно запоминать, но не нужно пытаться разгадывать. Все равно не получится. Давай лучше забудем про слова Закры, воздержимся на сегодня от сладкого, если кто нам что подарит, возьмем, в ответ ничего не дадим и домой не понесем.

— Ты это называешь «забыть слова Закры»?

— Я это называю благоразумием.

Тем временем девушки поравнялись с избами, обступавшими рыночную площадь. С тех пор как Анора разглядывала ее из дома Орелии, здесь стало гораздо многолюднее. Сейчас это было даже хорошо, потому что Аноре после встречи со старухой захотелось, чтобы на них не обращали внимания. Правда, в обществе Орелии подобные желания были бессмысленны. Она привлекала взгляды мужчин любого возраста и звания, причем было совершенно неважно, сидит ли она верхом на коне или, как большинство, идет пешком. Конечно, люди попроще делали вид, будто отводят глаза, но стоило ей пройти мимо, она видела, как они украдкой оборачиваются, кивают друг другу и обмениваются понимающими взглядами. Те же, кто считал себя достойными внимания красивой незнакомки, смотрели на нее пристально, делали приветственные жесты и вызывающе кивали. При этом Орелия с завидным постоянством обходила вниманием и тех и других.

Очень немногие знали, кто она и как ее зовут. Таким она подчеркнуто дружески отвечала пожеланием доброго утра, иногда улыбалась и шла дальше. Аноре это очень нравилось. Все могли видеть, что они с Орелией близкие подруги, а значит, она, Анора, чего-то да стоит. После всякого подобного выхода в люди Анора с полным правом ожидала под вечер прихода наиболее отважных юношей, которые будут интересоваться, с кем это ее сегодня видели на рынке. Некоторые из них наверняка попробуют действовать в обход, исподволь, то есть попытаются завести знакомство сперва с самой Анорой. А она, как водится, сделает вид, что принимает их внимание за чистую монету, и попробует не пустить кого-нибудь дальше своей одинокой спальни…

О чем это она? Ишь размечталась! Можно подумать, что ночи она проводит не в гордом одиночестве. Как и Орелия. А ведь у той отец не так строг, как отец Аноры, да и гораздо чаще отлучается по ночам. На месте Орелии она бы не стала терять драгоценное время. Насколько она успела заметить за прожитые зимы, мужчины куда интереснее, чем подушка и одеяло. И теплее. На прямые вопросы Орелия отвечала, что никогда еще не делила с мужчиной ложа. Анора могла только верить ей. Не проверять же! Как это проделывали друг с дружкой некоторые из их общих знакомых. Анора, честно говоря, была бы не прочь, но она понятия не имела, как отреагирует Орелия, и не хотела из-за пустяка терять такую нужную во всех отношениях приятельницу.

Очнувшись от размышлений, Анора заметила, что они бесцельно ходят между лотками и прилавками. Вероятно, давно, потому что через плечо Орелии уже переброшена связка вкусных, еще теплых после печи маковых бубликов, а волосах соблазнительно белеет костяная заколка.

— Когда ты успела это все накупить? — изумилась Анора.

— Ты про это? — Орелия качнула связкой. — Вон та бабка подарила. Она меня знает.

— А заколку, наверное, вон тот плешивый малый! — бросила Анора.

И осеклась. Потому что тот, на кого она указала в пылу обиды, завидев девушек, буквально просиял, красноречиво ударил себя по лбу и кинулся им наперерез. На сей раз Орелия оторопела ничуть не меньше, чем Анора, которая до последнего молчала, полагая, что это тоже кто-то из знакомых. Собственно, так оно, вероятно, и было, поскольку парень, не решившись подойти вплотную, бухнулся на колени прямо в затвердевшую на холоде грязь и, протянув, нет, не к Орелии, а именно к ней, к Аноре, худые руки, затараторил на странном языке, в котором можно было угадать разве что отдельные слова.

Орелия отшатнулась. Анора за ней. Парень, переступая с колена на колено, двинулся следом.

— Что он затеял? — Анора оглянулась. За ними уже наблюдали любопытные. — Больной какой-то!

— Что тебе нужно? — перенаправила Орелия вопрос подруги. — Кто ты такой?

— Вил… Вил… — не унимался плешивый и добавил, тыкая рукой в Анору: — Мэри, моя Мэри…

— Кажется, это к тебе, — пожала плечами Орелия и выжидательно застыла на месте. — Из тех, кто не отвяжется, пока с ним не поговоришь. Так давай общайся!

Она стояла в шаге от него. Рядом с писаной красавицей, но сейчас он никого, кроме нее, не замечал. Ведь то была она, его Мэри! Никакой ошибки. Только значительно моложе, чем в день, когда он видел ее в последний раз. Но как, какими судьбами она оказалась здесь, с ним, в этом странном городе, где все разговаривают на подобии английского языка, но никто отродясь не слышал ни про Англию, ни тем более про его родной Уинчестер?

— Это же я — Уил! Мэри, наконец-то я тебя отыскал!

— По-моему, он уверен, что тебя зовут вовсе не Анора, — сказала Орелия, видя, что подруга не решается ни заговорить, ни убежать. — Зато его, похоже, зовут странным именем Вил.

— Вил, Вил! — закивал парень, сверкая бледной макушкой.

— Ну вот видишь! — Орелия явно получала удовольствие, подтрунивая над растерянной подругой. — А ты никакая не Анора, а Мари. Когда это ты успела дать ему надежду, да еще под чужим именем? А, Мари, отвечай!

— Да не знаю я его! — простонала Анора.

— Вам помочь? — послышался над головами девушек приятный мужской голос.

Оглянувшись, они увидели высокого широкоплечего мужчину такого же неопределенного возраста, как и тот, что сейчас притих, стоя на коленях. Только если последний из-за лысины казался старше своих зим, второй мужчина носил опрятную седую бороду, зато ростом, лицом и статью походил на юного героя, каким по ночам его рисовало возбужденное девичье воображение. У Орелии подозрительно перехватило дыхание, ослабли ноги и напряглась грудь, но она всегда считала, что умеет скрывать свои чувства, и даже сейчас не могла позволить себе расслабиться. Глядя в прищуренные серые глаза, она услышала свой собственный голос, показавшийся ей манерным и писклявым.

— Помогите лучше этому недотепе, избравшему не самый лучший способ завязывать дружбу с порядочными девушками.

— А какой способ вы предпочитаете? — скрестил руки на широкой груди незнакомец.

— Вам, должно быть, виднее, — неловко ответила Орелия, с досады поджала губы и снова повернулась к парню, который понуро поднимался с колен.

— Милые дамы, — как ни в чем не бывало продолжал седобородый, и тон его сделался чуть более насмешливым. — Позвольте в таком случае вам представить Вила Гревила, как он сам себя называет, прибывшего к нам в Вайла’тун из далеких земель и уже прославившегося тем, что принес с собой доспехи Дули.

— Правда?! — встрепенулась молчавшая до сих пор Анора. — Мы что-то слышали про это. Ты ведь помнишь? — Она вопросительно посмотрела на Орелию, и та прочитала в ее взгляде красноречивый вопрос. — А вы?..

— А меня приставили к нему охранником и надсмотрщиком, — как само собой разумеющееся сообщил мужчина и поклонился: — Аби’мерг Бириней, к вашим услугам.

Он опустил могучие руки, и Анора увидела вышитый прямо на груди его кожаной куртки желтый лепесток, перечеркнутый красной дугой. Помощник брегона, припомнила она давнишние рассказы отца, рассуждавшего, кажется, о том, за кого ему было бы не стыдно отдать замуж свою непутевую дочь. Сын другого торговца был бы, конечно, предпочтительнее, однако, во-первых, ни один торговец не сравнился бы с ним самим в богатстве, а во-вторых, когда имеешь все, что при желании можно купить за деньги, хочется заполучить нечто, чего купить нельзя. К примеру, не титул эделя, тем более что ты им уже обладаешь, а честное имя, которое легко продать или потерять, но невозможно выменять или раздобыть. К подобным ценностям Скирлох с трепетом относил такие понятия, как слава и доблесть. А они были уделом воинов, к числу которых отец никогда не относился. Именно поэтому он хотел видеть таковыми своих потомков и не раз заводил с дочерью разговоры о том, как важно выбрать достойного мужа. Нельзя сказать, что Анора была против, но обычно слушала отца вполуха, прекрасно зная, что в один прекрасный день ему просто придется принять в дом того, кого изберет она. И уж конечно не вояку, дослужившегося на старости лет до помощника обычного командира десятка конников.

Тем более что лошадей Анора не любила. С тех самых пор, как в далеком детстве ее покусала бешеная кобыла отца. Ей тогда было не более трех зим от роду, однако она по сей день отчетливо помнила страх перед противной длиннозубой мордой, решившей зачем-то поиграть с дочкой хозяина. Укус быстро прошел, кобыла получила по заслугам, однако Анора так и не смогла избавиться от стойкой неприязни к ее соплеменникам всех возрастов и мастей. Даже Орелии приходилось считаться с чувствами подруги и не нервировать ее предложениями проехаться до рыночной площади верхом.

Вот и сейчас Анора подозрительно озиралась, ожидая заметить неподалеку лошадь собеседника. Звание последнего обязывало. Прохожие с независимым видом шли мимо, и если не считать пышных гривообразных причесок у отдельных персонажей обоего пола, ничего лошадиного или конского ей на глаза не попадалось.

— У вас тоже странное имя для здешних мест, — сказала она, нарушая неожиданно затянувшуюся паузу и с удивлением перехватывая осуждающий взгляд подруги. И что уж такого ужасного она сейчас произнесла? Собственно, она вправе была ожидать подобного дерзкого замечания от самой Орелии, но та почему-то будто язык проглотила. — Как вы сказали? Бириней?

— Он самый. — Седобородый незнакомец снова чинно поклонился. — Желаете избавиться от навязчивости моего подопечного?

«Они сейчас уйдут, — мелькнуло в потрясенном сознании Орелии. — Наверное, в этом нет ничего страшного, но я не переживу…» И она буквально заставила себя повернуться к собеседнику лицом и поднять глаза.

— Вы нам не помешаете, вита Бириней. — Орелия нащупала рядом руку Аноры и крепко-прекрепко сжала, не боясь в это мгновение, что подруга все сразу поймет. — К тому же, если вы понимаете его язык, быть может, вы растолкуете нам, чего он так настырно хочет.

Лучше бы она этого не спрашивала! Бириней совершенно спокойно кивнул и перевел то, как понял слова чужеземца Вила. Орелия обрадовалась возможности рассмеяться и показать собеседнику свои ровные и красивые зубки, которыми она по-настоящему гордилась, даже больше, чем безупречной фигурой и ухоженными волосами, зато бедная Анора залилась краской не то стыда, не то негодования.

— Как он смеет называть меня своей женой?! — выпалила она, не обращая внимания на сочувственную улыбку Биринея. — Я в первый раз его вижу! Чокнутый какой-то. Орелия, пошли отсюда!

При звуке произнесенного имени седобородый воин в одночасье сделался серьезным и внимательно посмотрел на ту, которой оно принадлежало.

— Вы и в самом деле миси Орелия?

Голос! До чего же удивительный у него голос!

— Если вам так больше нравится, вита Бириней. — Она внутренне сжалась, ожидая неминуемого подвоха. Обычно мужчины, которым она была небезразлична, так себя не вели. Они вообще никак себя не вели, всецело уповая на ее благосклонность и покорно ожидая приговора. Значит, что же — ему она безразлична?..

— Орелия, ты не слышишь? Идем, я боюсь его! — Вил тем временем снова бухнулся Аноре под ноги и попытался ухватить за подол юбки. — Я заору!

— Она заорет, — предупредила собеседника Орелия.

Бириней вздохнул, наклонился, сграбастал Вила крепкими ручищами, поставил на ноги и как следует встряхнул. Странный парень затих, и только губы его продолжали что-то беззвучно бормотать. Орелии стало жаль его. Она отчетливо ощутила, что вполне могла бы сама очутиться на его месте. Пускай не сейчас, пускай в другой жизни, но могла бы.

Почему она подумала о другой жизни, Орелия понятия не имела. Посмотрела на самозванца, вот и подумала. В Айтен’гарде настоятельницы учили юных послушниц, что жизнь дается всякому человеку лишь однажды, а потому он должен ее прожить осмотрительно, праведно, не сожалея ни об одном дне. Правда, учили они этому слишком навязчиво, отчего у Орелии сразу закралось большое сомнение в правоте их слов.

Но сейчас не это было главное. А то, что воин с седой бородой, приятным голосом и необычным именем Бириней явно собирался раскланяться и уйти. Зачем? Куда? Кто его торопит? Откуда такое пренебрежение к ней?

— Вы считали, будто меня зовут как-то иначе? — отважилась она на не слишком обдуманный вопрос. Да что там вопрос: весь их разговор, если прислушаться к нему со стороны, наверняка звучал как беседа немого с глухим.

Словно разделяя сомнения девушки, Бириней склонился к ее плечу и шепнул:

— Здесь не лучшее место для выяснения некоторых обстоятельств, миси Орелия. В другой раз, хорошо?

— Другого раза может не быть, — не предположила, а заверила она. — Если вы пытались затронуть мое любопытству, радуйтесь: вам это удалось. Но только я не люблю, когда со мной говорят загадками. Так что, хотите вы этого или нет, а вам придется объясниться.

— Превосходно, миси Орелия. Где и когда пожелаете.

— Здесь и немедленно.

— Не получится. Слишком много посторонних ушей.

— Жду ваших предложений!

Глядя сверху вниз на зарумянившуюся от нешуточной ярости собеседницу, Бириней рассмеялся. Чем еще больше подлил масла в огонь. Откуда ему было знать, что тому виной его зубы, тоже белые и ровные, как у опрятного во всех отношениях юноши, и столь неуместные у грубого виггера. Грубого? С чего она взяла, что все виггеры обязательно должны быть грубыми? Могла ли она признаться себе, даже мысленно, в присутствии бывалой подруги, что не обладает опытом общения с виггерами? Точнее, с грубыми мужланами. Еще точнее — с мужчинами вообще…

— Ваша настойчивость, миси Орелия, делает вам честь, — продолжал тихо наговаривать ей на ухо Бириней. — Что ж, выбирайте: мы можем действительно остаться здесь, на улице, и не обращать внимания на рыночную кутерьму, а можем уединиться поблизости отсюда, скажем, в какой-нибудь уютной таверне, и я попробую приоткрыть вам причину моего… удивления. К тому же, — добавил он, расправляя плечи и поднимая лицо к серому небу, — сдается мне, что скоро снова хлынет дождь.

Девушки переглянулись. Анора пожала плечами. Присутствие Вила, с виду притихшего, но внимательно наблюдавшего за ней исподлобья, явно ее смущало. Однако она нутром чуяла, что Орелия ждет ее поддержки. И не просто ждет — сейчас от нее зависит, быть может, вся их дальнейшая дружба. Почему-то на ум пришла старая Закра.

— Про дождь вы точно подметили, — сказала она, прислушиваясь к горловым призывам невидимого петуха. — В отличие от некоторых, я не люблю мокнуть. Если вы обещаете нам, что ваш приятель будет вести себя спокойно, я, пожалуй, не прочь зайти куда-нибудь посидеть. В смысле перекусить.

Вот уж никогда не поверю, что она могла выйти из дома, не позавтракав предварительно так, будто уходит на весь день, подумала повеселевшая Орелия. И посмотрела на Биринея. Воин оставался безучастным. Что он такое скрывает? Может, считает меня маленькой простушкой и старается заинтересовать? И зачем только я призналась ему в своем любопытстве…

— Так куда мы пойдем? — переспросила она.

Бириней ухмыльнулся.

— Можно подумать, милые дамы, вы впервые пришли на рынок и ничегошеньки тут не знаете.

— Не называйте нас «милыми дамами», — заметила Орелия. — Или мы такими старыми выглядим?

Как вы, чуть не добавила она.

— Да нет, напротив. — Бириней протянул ей руку, однако девушка сделала вид, что не заметила жеста, и просто пошла рядом. — Вы выглядите как самые настоящие дамы, и при том очень даже милые. — Он смотрел в другую сторону. Специально. — Когда помалкиваете…

— А вы все-таки мужлан, — надула губки Орелия. — Особенно когда говорите.

— Я прекрасно умею молчать. Но тогда вы не узнаете то, ради чего мы идем вон в тот симпатичный домик.

Орелия поняла, что он имеет в виду одноэтажный, недавно возведенный, если судить по еще некрашеным бревнам, сруб с добротной черной крышей и тремя вовсю дымящими трубами. Она не смогла вспомнить, что же стояло здесь раньше. Да и пожары, слава богам, уже много зим обходили стороной рыночную площадь.

Покачивающаяся на ветру резная вывеска над входом подсказывала, что таверна носит гордое название «Бехема». Притом что до реки отсюда было никак не меньше получаса ходу.

Когда они друг за другом поднимались на крыльцо, начал накрапывать дождик. Первым через высокий порог перешагнул Вил. Бириней придержал дверь и пропустил притихших девушек вперед.

Попасть с промозглой улицы в тепло натопленную залу, где вкусные запахи из печей смешивались с ароматными парами крока, едкого дыма и множества далеко не свежих мужских тел, было и удовольствием, и мукой одновременно. Хотя среди развалившихся за столами посетителей Орелия безошибочно угадала нескольких далеко не трезвых женщин, мужчины здесь заметно преобладали. Ни на что иное она, разумеется, и не могла рассчитывать, когда соглашалась. На то и таверны, чтобы простому люду было хорошо — до, во время и после трудового дня. Эдели по тавернам если и ходили, то едва ли их там удалось бы признать: считалось, что существуют развлечения более утонченные, более подходящие их высокому положению среди вабонов. Например, те же эфен’моты, будь они неладны с их показной веселостью и традиционным однообразием. Ни поесть толком, что было не столько важно ей, сколько Аноре, ни поболтать как следует. А напиться, если есть желание, можно всюду.

У дверей их никто не встретил. Вся обслуга суетилась вокруг занятых столов. Биринея это обстоятельство, по-видимому, ничуть не смутило.

— Не туда, — окликнул он ушедшего вперед Вила, осторожно положил руку на плечо Орелии и увлек невольно подчинившуюся спутницу вбок от входа, туда, где все еще свободный стол, рассчитанный на шестерых, помещался как раз под распахнутым на рыночную площадь окном. — Устраивайтесь, я пока кого-нибудь позову, — и преспокойно удалился в глубь зала.

Орелия примостилась на лавке у самого окна. Если что, всегда можно будет удрать, решила она. Анора собралась было сесть рядом, но встретилась с умоляющим взглядом подруги и расположилась на лавке напротив. Возле нее осторожно опустился Вил.

— Бирини тут знает хорошо, — заметно повеселев, сообщил он притихшим подругам. — Бирини — славный башка.

Анора невольно прыснула и глянула на Орелию. Та смотрела в окно на дождь.

— Почему вы назвали меня женой? — смело пошла в атаку девушка. — За такие шутки можно и схлопотать!

Было заметно, как Вил пытается разобраться в сказанном. При этом он любовался собеседницей так откровенно восторженно, с такой радостью ощущал ее близость, что мог бы растопить сердце любой неприступной красавицы. Что уж тут говорить об Аноре. Орелия с любопытством покосилась на них.

— Я — му-уж, — как-то протяжно, но почти чисто произнес Вил. — Твой мууж. Ты мой жена. Я тебе люб.

— Вы мне или я вам? — сразу же стала уточнять Анора. — Потому что я вас никогда раньше не видела. Даже во сне. Тем более во сне. Орелия, а ты что молчишь? Я тут уже сама не знаю, какую чушь порю!

— Ничего, ничего, — отозвалась Орелия, наблюдая за тем, как двое фолдитов пытаются поставить на колеса опрокинувшуюся повозку с намокающими тюками сена. — Вы очень даже неплохо смотритесь.

— Сейчас к нам подойдут. — Бириней деловито подсел к Орелии и поставил перед девушками большущие кружки. — Вишневый сок.

Откуда он знает, что я люблю именно вишневый, промелькнуло в голове у Орелии.

— Она пить яблоко и мокровь, — уверенно сказал Вил.

— И вишневый сгодится, — не позволила ему отобрать у себя кружку Анора. — Спасибо, — она сделала маленький глоток и поперхнулась. — Он сказал «яблоко и морковь»?

— «Мокровь», — поправила Орелия.

— Но я ведь действительно дома всегда прошу, чтобы мне смешивали морковь с яблоком…

Вил радостно закивал. Орелия уже не помнила наверняка, любила ли она вишневый сок всегда или полюбила только что.

— На то и мы, чтобы угадывать вкусы женщин, — даже чересчур изящно для такого места выразился Бириней, следя за взглядом соседки. — Сегодня им сено уже не продать.

— Что?

— Сено, говорю, не продать сегодня этим беднягам. Кому нужно мокрое сено, когда и сухого целая прорва.

— Мокрое можно высушить, между прочим.

— Не все мокрое можно высушить так просто.

Куда он клонит, вздрогнула Орелия. С того момента, как они вошли в «Бехему», она ждала всякого подвоха. Даже вспомнила на всякий случай несколько весьма действенных приемов, которым ее обучали в Айтен’гарде. «Седина в бороде — жди подвоха везде», вспомнилась ей слышанная еще в детстве поговорка.

— Вы обещали мне что-то рассказать. Я жду.

— Не все сразу, миси Орелия, — взгляд его больших серых глаз снова сделался чуть насмешливым. — Мы еще недостаточно знакомы, чтобы я вам вот так сразу открылся. На все требуется время.

— «Вот так»? «Открылся»? О чем это вы? — Она смотрела прямо на него и старалась изобразить на лице неподдельную злость. — Кажется, я не давала вам повода считать меня легковерной дурочкой. Вы либо рассказываете мне сейчас все, что знаете…

— Либо что?

— Либо то, что вон уже несут ваш завтрак, — раздраженно закончила она, тем более что тяжелый поднос находился в руках на редкость хорошенькой служанки.

Яйца, тонкие, хорошо прожаренные мясные стружки, пышные сдобные булочки, две головки пахучего сыра, две кружки крока, большая миска с овощами — все это в мгновение ока оказалось перед ними на столе, хотя Орелия поначалу не заметила ничего, кроме вызывающего выреза на узком лифе девушки, в котором соблазнительно колыхались не менее пышные булочки иного свойства. Тэвил, с каких таких пор она научилась ревновать?! Самое это понятие она всегда знала разве что с чужих слов, и вот на тебе…

— Угощайтесь, — только и сказал Бириней и стал резать сыр, причем не принесенным кухонным ножом, а собственным, изрядно исцарапанным многократной заточкой. Резал он сыр как-то рвано, но зато легко и одним махом.

— Вы тут всегда, что ли, завтракаете? — спросила Орелия, имея в виду уточнить, насколько хорошо ему знакома служанка.

— Не всегда, — мотнул тот головой и преспокойно набил рот мясом, беря его с общего блюда изрядными порциями. — Только когда нужно завести знакомство с девушками вроде вас.

— ?.. — Орелия подняла бровь, зная, что выглядит сейчас неотразимо. — И часто вы заводите знакомства?

— Вроде нас — это как? — не удержалась и вмешалась в их странный разговор Анора.

— Нет, не слишком, — усмехнулся Бириней не то выражениям их лиц, не то своим мыслям. — Таких красавиц не каждый день встретишь.

Анора осталась явно довольна его ответом, тогда как Орелия ощутила в груди легкий холодок. Она привыкла слушать свой внутренний голос. И сейчас этот голос не предвещал ничего хорошего.

— Так вы завели нас сюда, чтобы просто посмеяться? — Она, не отрываясь, смотрела прямо ему в глаза. Смотрела и ждала, пока он не отвернулся. Чего? Зачем? Неужели думала, что сможет вызвать на откровенность этого вояку? Да и нужно ли оно ей? — Почему вы замолчали?

У Биринея тоже были выразительные брови. Седые волоски и здесь нашли себе место, но выделялись лишь в силу своего малого количества. Вообще же брови были черными, густыми и откровенно хищными. Почему она сразу этого не заметила? Сейчас, сидя к ней в профиль и задумчиво изучая посетителей за соседними столами, он напомнил Орелии сокола, который жил с ней в Айтен’гарде. Сокол тот слыл всеобщим любимцем. Говорили, будто его подарил одной настоятельнице сам Ракли еще в пору юности и что тот сокол помогал ему на охоте, пока не повредил крыло. Насчет Ракли — это запросто могло быть и выдумкой, но вот крыло у птицы и в самом деле было подрублено, так что сокол им иногда отчаянно хлопал, заваливался на бок и жалобно кричал, не имея сил взлететь. Наблюдая за ним, Орелия еще тогда старалась представить себе, что бы случилось, если б он смог-таки оторваться от земли. Исклевал бы протянутые к нему руки, стал бы метаться по избе, ища выхода, или остался бы невозмутимо сидеть на насесте в ожидании корма за хорошее поведение? Нет, к Биринею все это совершенно не относилось, кроме орлиного профиля, ледяного взгляда да полнейшего равнодушия к происходящему, во всяком случае, внешнего.

— Почему вы замолчали? — повторила она вопрос и осеклась, только сейчас заметив, что он снова смотрит на нее.

— Твой отец — Олак?

— Вы его знаете?

— А ты думаешь, в замке есть кто-то, кто с ним не знаком?

— Так вы из замка?

Ну и дуреха же она! Разумеется, он не может быть не из замка. А то и из самого Меген’тора, главной башни. Иначе кто бы ему доверил сопровождать этого чудного парня, неизвестно за какие подвиги принятого ко двору Ракли.

Бириней, однако, вовсе не спешил соглашаться с ее поспешными рассуждениями. Вспомнив о трапезе, он целиком отправил в рот крутое яйцо, пережевал, откусил от булки, пригубил крока и, довольный жизнью, прогнав с лица остатки задумчивости, кивнул:

— Нет, не из замка.

Анора хихикнула. Нет, она все-таки еще большая дуреха, чем я! А в компании мужиков окончательно теряет голову. Даже если не понимает, о чем они говорят. Тем более если не понимает.

— Я не понимаю…

— А ты считаешь, что все обязательно должны жить в замке? — Одна из крошек вылетела у него изо рта и застряла в бороде. Глядя на нее, Орелия только сейчас осознала, что собеседник вот уже несколько раз обратился к ней на «ты». — Нет, в замке я не бывал с прошлой зимы, кажется. Но только мы сейчас не про меня говорим, согласна?

— Да…

— Твой отец — хороший человек. Но речь и не про него. Он слишком поглощен тем, что ему поручают, и это его доля. Так можно иной раз всю жизнь мимо пропустить. До гибели родных я его знавал другим. Ты помнишь маму?

Резкий переход выбил Орелию из колеи размышлений. Она все ждала, когда же крошка оторвется от бороды и перестанет придавать его облику жалостливо-нахальный вид.

— Что?

— У тебя ведь была когда-то мама? Не в Айтен’гарде же тебя нашли. Вот я и интересуюсь, хорошо ли ты ее помнишь.

— Совсем не помню, — сама того не желая, призналась Орелия. — Меня отдали к Матерям сразу после рождения. Говорят, я на нее похожа.

— У нее были черные волосы.

— Так вы и мать ее знали? — воскликнула Анора.

Бириней, за которым Орелия наблюдала теперь, не отрываясь, поморщился:

— Я был первым мужчиной у Адары.

Такие простые, произнесенные спокойным, почти равнодушным тоном слова, пробудили в растревоженной всем предыдущим разговором душе Орелии бурю чувств. Она будто знала, что этим все кончится, но до последнего не верила страшной догадке. У нее закружилась голова, а лавка, на которой она сидела, вцепившись в край побелевшими пальцами, стала куда-то проваливаться. Стол с угощением поплыл влево, удивленное лицо Аноры — вправо, ничего не понимающий Вил, продолжавший уплетать яйца с мясом, потерял очертания и расплылся в черное пятно, а Бириней… Бириней был где-то рядом, слишком рядом, слишком близко, недоступный и неотвязный, страшный и милый, чужой и родной…

Анора во все глаза смотрела на подругу и пыталась представить себе ее ощущения. Такое нечасто услышишь. Но уж такой сегодня выдался день. Не день, а сплошные открытия. Или даже не так — сплошные обретения и потери. Только что ее ближайшая, если не сказать единственная подруга потеряла отца… и обрела отца. Почему? Да потому что издревле вабоны верили в то, что истинным отцом ребенка является не тот человек, который живет с будущей матерью, пусть даже новую жизнь зарождает его семя, но тот мужчина, который первым познал ее. Анора не верила, что это именно так, но сама Орелия однажды просветила ее, пересказав слышанное в Айтен’гарде. Будто подтверждение тому не раз встречалось в хозяйствах, где разводили всякую живность. Первое скрещивание могло не привести к появлению потомства. Самец мог оказаться бесплодным. Ему находили замену, и самка рожала — жеребенка ли, ягненка или теленка — в точности похожего на того, первого самца.

Вот почему вабоны предпочитали брать в жены девушку «чистую», никем еще не тронутую. Да и она, если чаяла народить здоровое потомство, считала своим долгом хранить свою нетронутость до законного мужа, как завещали ей мать и бабка. Потому что чего ждать, скажем, от сына, если по закону первенства отцом его оказывается человек, совративший юную девицу и не женившийся на ней? Уж точно не подвигов нравственности и чести. Конечно, обретая вторую жену, особенно ту, что волею случая потеряла мужа, никто не рассчитывал обрести девственницу. Но то была почти вынужденная связь, осознаваемая и принимаемая обеими сторонами. Взять хотя бы того же Олака. Он знал брата своей первой жены и мужа второй, Адары, матери Орелии. Открывшаяся сейчас девушкам тайна никоим образом не касалась его. Более того, очень может быть, что сил для решения честно вверить свое новорожденное дитя заботам Матерей ему тогда придало сознание того, что Орелия — не совсем его ребенок. Что у Адары был мужчина до него. Оказывается, не один…

— Так это вы убили его? — услышала Анора громкий шепот подруги.

— Кого именно, миси Орелия?

— Тэвил! Отца моего брата, конечно! Не отпирайтесь! Вы ведь знаете, что он погиб. И что если бы он не погиб, моя мать не родила бы меня от моего отца.

— В последнем обстоятельстве я нисколько не сомневаюсь, — попытался отшутиться Бириней. — Нет, я не убивал его. Хотя, признаться, очень хотел. Он не должен был жениться на ней. Но иногда обстоятельства оказываются сильнее нас. Мне очень жаль.

Чего это ему так жаль, не поняла Анора. Э, постойте! Уж не того ли, что, раз такое дело, они с Орелией приходятся друг другу в некотором смысле родственниками? При чем тут жалость?

Такой вот молодцеватый старик в роду даже на пользу. Пусть даже об этом никто, кроме них, сидящих сейчас за столом, не узнает. Родственникам многое что дозволительно. За исключением разве что… Тэвил, как говорит Орелия, да на ней лица нет! Неужто она именно об этом подумала? Что за чушь! А еще за глаза считает меня распутницей! Он же старше ее зим эдак на все тридцать…

Орелия встала. Как была, с прямой спиной, поднялась с лавки, вышла из-за стола и, не оглядываясь и не дожидаясь подругу, направилась к выходу. Анора бросилась перелезать через колени ничего не понимающего, но явно довольного Вила. Бириней будто встрепенулся после крепкого сна и, изловчившись, поймал ее за руку.

— Скажи ей, что она может встретить меня в «Бехеме» до полудня почти всякий день.

— Сами ей и говорите, — отмахнулась Анора, замечая, как к их столу уже спешит грудастая служанка.

Орелию она догнала на крыльце. Девушка стояла, облокотясь на перила, и наблюдала за грозовыми тучами, обещавшими вот-вот пролиться холодным дождем.

— Он просил передать…

— Слушай, только не надо вот этого всего! — Орелия метнула на подругу взгляд, в котором та должна была, вероятно, увидеть праведный гнев и отвращение, однако не заметила ничего, кроме обиды и отчаяния. — И поклянись мне, поклянись прямо сейчас, что эта дурацкая история останется между нами. Мне очень жаль, что тебе пришлось в ней участвовать.

Как интересно, невольно подумала Анора, а ведь она действительно говорит его же словами! «Мне очень жаль». Говорила ли она так раньше? Вот ведь никогда не обращала внимания…

— Ну конечно, я буду молчать, как рыба. Когда я кому рассказывала наши с тобой секреты?

— Это — не секрет. Это — тайна! Нет, даже хуже. Это гадость, о которой я больше не намерена даже вспоминать. Как думаешь, ливанет?

— А хоть бы и так! Рынок-то вот он, перед нами, в два счета успеем укрыться. Давай как собирались. Не возвращаться же домой с пустыми руками.

То ли вторая за это утро нечаянная встреча затмила собой первую, то ли они слишком спешили, чтобы успеть до дождя, который и в самом деле пошел, правда, когда они уже уютно устроились в пустом доме Аноры и примеряли обновки, но только предупреждения сумасшедшей Закры были забыты, подарки к вечеру, нужные и ненужные, куплены, а Орелия настолько расхрабрилась, что не смогла пройти мимо восхитительных лотков со сладостями и теперь уплетала лесные орешки в твердом меду, критически разглядывая Анору, разгуливающую по избе в широкополой рыбацкой шляпе.

— Слушай, а как они ее все-таки делают?

— Ткут.

— Это я и сама догадалась.

— На каркас натягивают, чтобы форму держала.

— Вшивают его, что ли?

— Ну да. Побеги орешника гнут и сплетают.

— И что, вправду не промокает?

— Нет, конечно. А ты что, первый раз такую надеваешь? У меня была когда-то. Не слишком красиво, зато удобно.

Анора повертела шляпу в руках, бросила на сундук, где уже отдыхал ворох торопливо перемеренных вещей, и выжидательно посмотрела на подругу.

— Так и будешь стоять голая? — поинтересовалась та.

— А тебе завидно?

— Орешков оставить?

— А ты там что, уже все добила?

Анора бросилась спасать тающие в смеющемся рту Орелии гостинцы. Кто-то не удержал равновесия, и все закончилось хохотом и потасовкой на застеленном толстыми шкурами полу. Потом, лежа на боку и выискивая в меху чудом уцелевшие медовые шарики, Орелия сперва закатывала их в глубокий пупок Аноры и лишь затем выковыривала языком и губами. Анора вытянулась в струнку и с наслаждением извивалась бедрами.

— Перестань! Мне щекотно! Хватит!

— Тебе и должно быть щекотно.

— Правда, прекрати!

— Ты — моя любимая чашка!

— Хватит, говорю!

— Чашечка, молчи!

Анора вывернулась и легла к Орелии лицом. Той пришлось уткнуться носом в шкуру и на ощупь искать последний орешек. Орешек пропал.

— Ты что не одеваешься?

— Тебя соблазнить хочу, разве не понятно?

Орелия погладила Анору по покрытой мурашками ноге. Мурашек заметно прибавилось. Вспомнила:

— Ты говорила, он что-то мне передавал…

— Тебя же эта гадость не интересовала.

— Анора!

— Давно бы так. А то все «забудь» да «забудь».

— Анора!!

— Ну сказал, что торчит в этой забегаловке до полудня каждый день.

— Каждый?

— Я не уточняла. — Она почувствовала, что лежит на чем-то твердом. Приподнялась и извлекла из-под бедра пропавший орешек. Жаль, что они почти все достались Орелии. — А ты что, в него все-таки втрескалась?

— Совсем с ума съехала! Он же все-таки мне…

— А кто он тебе? Да никто он тебе. Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь, но даже если тебя научили этому в Айтен’гарде, по-моему, все это чушь полнейшая. Все равно что отказываться от еды, потому что, мол, поела три дня назад. Ну вот скажи мне, какое он к тебе имеет теперь отношение?

— Никакого, — признала Орелия. — Но к матери моей — имеет.

— И что с того? До твоего отца у нее был вообще настоящий муж. Ты что, по нему тоже тоскуешь?

— Этот был первым.

— Тебя послушать, так мне вообще жить не захочется!

— Почему?

— Потому что все мои дети будут похожи на того лавочника.

— Будут. Если и не внешне, то повадками.

— Повадками, — передразнила Анора. — Какой ужас, да? Может, мне теперь вообще с мужиками не встречаться? А то от какого-нибудь очередного эделя родится новый лавочник.

— Я не про то.

— А я — про то! Про то, что ты вбила себе в голову всякую ерунду и теперь будешь до старости считать себя дочкой, как его там, Биринея какого-то. И это при живом-то отце! Стыд и срам, вот что я скажу.

Орелия видела, что спорить бесполезно, да и не стремилась никого переубеждать. Кроме, разве что, самой себя. Близость Биринея впервые, наверное, за всю жизнь, подсказала ей, что он — ее мужчина. Поначалу она испугалась этой мысли, потом смутилась, потом — пошла на поводу. И для чего? Чтобы узнать историю своей матери, ставящую беору на всех ее робких чаяниях. На самом деле Анора молодец. Должно быть иногда, действительно, не стоит идти на поводу у пусть даже старых поверий. Надо слушаться внутреннего голоса и поступать, как он подсказывает, как хочется. А Орелии сейчас больше всего на свете хотелось снова оказаться в переполненной ароматами таверне, хоть вместе с Анорой, но куда лучше — одной, вернее, наедине с седобородым стариком. Разве он старик? Проживший много зим — не значит старик. Старик — тот, кто думает об этих прошедших зимах больше, чем о будущих, во всем ищет меру и избегает знакомства с теми, кто годится ему во внучки. Кто уже сложил оружие. И для кого доспехи — непосильная ноша.

Орелия даже улыбнулась. Нарисованный образ в корне отличался от живого человека, который сейчас… который сейчас… хмм, а ведь служанка и в самом деле была довольно смазливая. То-то он там бывает каждый день! Ну зачем она в этот раз послушалась внутреннего голоса и поспешила сбежать от… самой себя?

Анора читала на лице впавшей в задумчивость подруги всю ту борьбу, которую бедняжке предстояло пережить, чтобы принять единственно правильное решение. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что навела ее на мысли, исход которых вполне мог помешать их дружбе, однако надеялась, что этого не произойдет. Если женское начало одержит в Орелии верх и она вернется-таки к Биринею, ей, Аноре, тоже кое-что перепадет. Нельзя сказать, что этот Вил ей понравился, однако при всей его чудаковатости в нем чувствуется искренность и, если ощущения ее не обманули, неподдельное восхищение. Нет, конечно, ей не показалось, будто она знает его давным-давно, она, разумеется, не купилась на его обращения к себе как к жене, но имя его она слышала и раньше, слышала, чего греха таить, с интересом, потому что оно было изначально окружено ореолом тайны. Немудрено, ведь он пришел оттуда, откуда еще никто из вабонов не возвращался, да к тому же не с пустыми руками. Едва ли Ракли принял бы его с таким радушием. О нем рассказывал отец, видевший и трогавший доспехи Дули. Кстати об отце. Он вот-вот вернется и обнаружит, что дверь заперта на засов. Нехорошо может получиться. Нет, он не отругает ее, но зачем давать ему повод для размышлений. Орелия ему, разумеется, нравилась, она вообще всем нравилась, однако кто знает, чем занимаются две девушки наедине да еще взаперти.

Словно в продолжение ее встревоженных мыслей во входную дверь постучали. Торопливо ныряя головой в платье, Анора уже знала, что это может быть только отец.

От внешнего мира и посторонних глаз дом самого богатого во всем Вайла’туне торговца закрывал роскошный сад, а охранявшие его и днем и ночью стражи, приставленные по распоряжению самого Ракли, сводили на нет необходимость запирать двери на засов, как то вынуждены были делать многие обитатели обычных изб и даже некоторые не слишком состоятельные эдели. Содержать собственное, пусть даже маленькое войско, не дозволялось никому, однако некоторым особо приближенным к замку семействам хозяин Меген’тора в виде исключения присылал в помощь своих надежных виггеров, и те верой и правдой служили охранниками, одновременно, как тихо добавлял Скирлох с видом заговорщика, донося обо всем, что видели или слышали, непосредственно Ракли. Ничего не давалось в этой жизни просто так.

Как бы то ни было, предполагалось, что их дом если и следовало запирать, то разве что на ночь. В противном случае это могло означать, что хозяевам есть что скрывать — друг от друга или, что еще зазорнее, от верных — только вот кому? — стражей.

Он вошел, веселый и возбужденный, одной рукой обнял отступившую с порога дочь, послал взмах приветствия притихшей на всякий случай Орелии и порывистым, как всегда, шагом направился к печи.

— Протопили? Молодцы! — воскликнул он, трогая ладонью горячие камни и заглядывая в кастрюли. — Пить хочу — сил нет!

— Садись, я за тобой поухаживаю, — предложила Анора, довольная, что отец слишком занят собой, чтобы замечать окружающее. — Есть будешь?

— Какое там «есть»! — Скирлох плюхнулся за стол, откинулся на спинку стула, напоминающего трон, и перевел дух. — Столько дел навалилось с утра! Выпью, чуток передохну и дальше побегу.

Орелия осталась стоять в стороне, не решаясь подсесть к нему, хотя в этом ничего зазорного ни для нее, ни для него не было. Скирлох уважительно относился к ней и ее отцу. Нельзя сказать, чтобы их с Олаком связывала дружба, но они были ровесниками, оба — эделями, их дочери много времени проводили вместе, и хотя отец Орелии не славился нажитым за время службы состоянием, сама по себе эта служба при родном, а теперь и единственном сыне Ракли дорогого стоила.

В отличие от всегда поджарого и жилистого Олака Скирлох за последнее время заметно раздобрел, заполучил второй, а заодно и третий подбородок, плохо скрытый клочковатой черной бородой, отпустил внушительное брюшко, на всякий случай поддерживаемое широким кожаным поясом прямо поверх длинной рубахи навыпуск, а со спины являл собой средних размеров сундук, поставленный на коротенькие ножки.

— А вы почему тут сидите? Ты же мне говорила, что вы сегодня куда-то собираетесь.

— А мы и собираемся. — Анора поставила перед отцом дымящуюся кружку и блюдо с пышными булками. — На рынок уже сходили. Вечером пойдем на эфен’мот.

— К кому?

— Ну я же уже тебе говорила! К Кадмону, — видя непонимание во взгляде отца, поспешила добавить: — Сыну Томлина.

— Ах да, припоминаю. — Скирлох мигом расправился с двумя булками и лишь тогда взялся за кружку. — Ведите там себя хорошо, мои дорогие. И не только потому, что Томлин, как вы знаете, слывет доверенным ростовщиком Локлана. — Он подумал и все-таки забрал с блюда последнюю, третью, булку. — Я почти уверен, что сегодня там соберется немало важных гостей. Со всеми оставайся любезна, Анора. Музыканты будут? Не спеши воротить нос, как ты умеешь, если кто-нибудь пригласит тебя потанцевать.

— Отец!

— Знаю-знаю. Молчу, радость моя. Делай что хочешь и до конца жизни оставайся не при делах.

— А у тебя на уме, конечно, одни только «дела»!

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. — Скирлох покосился на Орелию, которая очень внимательно изучала какую-то дурацкую рыбацкую шляпу. — Пора остепениться. Мы с твоей матерью… кстати, где она?

— … все утро пыталась тебе сказать, что едет к бабушке Гейс на пару дней, чтобы помочь ей с дровами на зиму.

— Да? Неудивительно, что я пропустил мимо ушей такую глупость. Дрова можно оплатить, и их в два счета привезут. С какой стати мотаться в такую даль?

— Это повод. — Анора хотела подложить на блюдо еще булок, но Скирлох остановил ее руку.

— Что ты сказала? Повод?

— Ну да, чтобы отвлечься.

— От чего это?

— То-то и оно, что не от чего. Мама давно уже ровным счетом ничем не занимается. Ты освободил ее от всех забот и работ. Даже по дому.

— Ого! Скажите пожалуйста! Какой я, оказывается, негодяй.

— Никто этого не говорит. Мы все тебе благодарны. — Она обняла отца за шею. — И все любим. Но маме иногда, очень редко, тоже хочется быть кому-то нужной.

— Она нужна мне. Тебе. Разве нет?

— Думаю, тебе стоит просто почаще ей об этом напоминать.

Скирлох мгновение выглядел растерянным и даже отчасти расстроенным. Убедившись, что в действительности ничего страшного не произошло, он оглянулся на Орелию и сказал, понизив голос:

— Анора, твоему отцу сегодня очень крупно повезло. Скоро мы будем богаты.

— То есть ты имеешь в виду, что сейчас мы еле-еле сводим концы с концами?

— Вот видишь, ты даже не понимаешь, о каких деньгах я говорю. Тот парень, помнишь, я рассказывал тебе о новом строителе, которого где-то откопал Локлан?

— Это который «далеко пойдет»?

— Именно! Кстати, я выяснил, что его зовут Хейлит… или Хейзит. Короче, неважно. У парня настоящий талант. Ты бы видела, какую они возле глиняного карьера печь отгрохали!

— Печь?

— Сегодня я видел ее собственными глазами. И разговаривал с Локланом. Мы будем… продавать! — Он чуть не пел.

— Мы? Печь?

— Какая ж ты у меня глупышка! Не печь, конечно, а то, что в ней будет производиться. Локлан предложил очень неплохие условия. А я знаю, как можно еще их улучшить.

— Кому нужно будет столько горшков? — удивилась Анора. — Ты не прогоришь?

— Это ты кого спрашиваешь? Меня? Твоего умного отца? Позор на мои седины! — Скирлох смеялся.

— У тебя нет седин.

— То-то и оно! Разве я сказал, что там будут обжигать горшки?

— А что тогда? — помешала их разговору незаметно подошедшая к столу Орелия.

— А тебе отец не рассказывал? Он ведь там тоже в деле.

Анора поморщилась.

— Нет, не рассказывал, — призналась Орелия. — Он со мной вообще мало делится.

— Быть может, он прав. — Скирлох потрепал дочь по щеке. — Мне тоже иногда следовало бы держать язык за зубами.

— Ну расскажи, па!

— Анора, я сказал, хватит!

— Ты сказал не хватит, а что в печи будут обжигать не горшки. Что тогда?

— Нечто гораздо более полезное. И выгодное.

— Мы не сомневаемся. И это называется…

— Пока это никак не называется. Точнее, называется, но я не запомнил. Одним словом, камни.

— Камни…

— Да, камни.

— Ты уверен? Ничего не напутал? С какой стати твоему Хейлиту или Хейзиту понадобилось обжигать камни? С твоих слов я была о нем более высокого мнения.

— Ну вот, ты опять ничего не поняла. — Скирлох довольно пошлепал себя по животу и подмигнул Орелии: — Обжигать будут не камни, а глину. Чтобы получились камни!

— Хочешь сказать, что получится дешевле, чем их выкапывать?

— Ну конечно же! Ты когда в последний раз видела, чтобы откуда-нибудь к нам привозили камни?

— В детстве видела.

— В детстве! То-то и оно, что в детстве. А представь, что будет, когда все смогут строить себе дома из камня!

— А заставы? — снова подала голос Орелия.

Скирлох внимательно посмотрел на нее.

— И заставы тоже. Все можно будет сделать из камня. То есть из глины, превращенной в камень. Я уже видел несколько штук. Твердые, прочные, легкие. И обтесывать не надо, потому что сразу принимают форму, которую им задают. Одинаковые, и продавать легко: хоть на вес, хоть по штукам. Нет, что и говорить, Хейлит молодец! Или Хейзит…

— Хейзит, — подсказала Орелия. Оба разом посмотрели на нее: отец с удивлением, дочь — с толикой зависти. — Так его назвал отец, когда нас знакомил.

— И ты молчала?! — обиделась Анора, втайне подозревавшая нечто подобное. Кто же не хочет познакомиться с Орелией!

— А ты и не спрашивала. Откуда мне знать, что ты тоже про него слышала? Мне он особенным совсем не показался. Обычный парень.

— Раз такое дело, Орелия, у меня к тебе большая отеческая просьба, — заерзал Скирлох. — Если встретитесь с ним где-нибудь, хоть сегодня у этого вашего, как его, Кадмона, хоть завтра — у кого другого, так вот, ты бы познакомила его с Анорой, а? У меня почему-то предчувствие, что она может ему приглянуться. Пообещай мне Орелия, будь добра.

Орелия пообещала, а про себя подумала, что обычно люди женятся по обоюдному желанию. И едва ли такое желание вспыхнет у этого Хейзита при виде Аноры. Тем более в присутствии самой Орелии. Она-то прекрасно помнила, как он смотрел на нее во время той первой и единственной пока встречи. Будь он бедным строителем, еще куда ни шло. Но, судя по рассказам отца, а теперь еще и Скирлоха, парень придумал нечто действительно стоящее. И стоящее недешево.

— Ну ладно, — продолжал между тем рассуждать вслух заботливый родитель. — Накормили вы меня, напоили, побегу дальше. Пока Локлан не передумал. Нужно до заката с моими людьми успеть переговорить. Чтобы с самого начала все правильно сделать. На исправление ошибок времени уже не будет.

Ни одна из девушек не стала уточнять, о каких людях и тем более о каких ошибках идет его сбивчивая речь. Скирлох жил в своем мире, и никого в него не допускал. Ему нравилось становиться богаче. Аноре нравилось сражаться за внимание небезынтересных ей мужчин, пусть даже таковые составляли подавляющее большинство. А Орелии нравилось предвкушать. Сейчас она предвкушала веселый вечер и новые знакомства с обитателями такого замкнутого в себе и такого бесконечно разнообразного Вайла’туна.

Однако действительность той ночи превзошла все ее самые смелые ожидания.

Дом, вернее, маленький живописный замок отца Кадмона, выстроенный на красивом холме посреди дикого леса, хоть и расположенного в Малом Вайла’туне, как всегда, восхищал и радовал глаз. Орелия бывала здесь и раньше, о чем никогда не рассказывала подруге, а потому сейчас делала вид, будто восторгается высоченными, окованными железом воротами; настоящими, облаченными в боевые доспехи эльгяр при полном вооружении, хмуро кивающими новым гостям; вековыми деревьями, в чьих густых кронах прятался целый хор невидимых птиц, решивших не покидать этих мест даже с наступлением холодов; удобной троне, выложенной речной шуршащей галькой, по которой так уютно ступали копыта их присмиревших коней.

Потом они очутились на маленькой площади, образованной несколькими жилыми постройками, центром которых был бревенчатый дом скругленной формы, насчитывавший три этажа в высоту и оттого казавшийся почти башней. Пространство площади заполняли клумбы с грустно увядающими цветами. В центре по-хозяйски возвышалась луковица домашней беоры.

Солнце еще не село, однако в ожидании гостей было зажжено множество факелов, вовлекавших дом и окружающий лес в волшебную пляску огня и теней.

Кадмон стоял на крыльце избы справа от башни. Это была его половина, точнее, треть дома, где он на правах хозяина мог устраивать эфен’моты для друзей, не спрашивая разрешения родителей. Вместо разрешения, не будучи еще принят ни на какую службу по причине юного возраста и лени, он просил у отца лишь одного — денег. И получал: не сразу, зато, как правило, больше, чем просил. В этом он был до безобразия похож на Анору.

А еще от него вечно пахло вареным луком и старым лежалым сеном, что никак не вязалось с опрятными нарядами настоящего юного эделя, за которыми тщательно следила его заботливая мать, чьего имени Орелия до сих пор не знала. В темноте могло показаться, будто рядом находится какой-нибудь никудышный простофиля-фолдит, а не вполне добропорядочная особа с постоянно полуоткрытым ртом, которой едва минуло шестнадцать зим. Кадмон, сколько его помнила Орелия, всегда пыжился, напускал на себя взрослый вид и за глаза носил среди ровесников прозвище Павлин. Что именно означает это слово, никто из них, правда, толком не знал, однако среди вабонов бытовала старая-престарая сказка, которую, говорят, рассказывал еще легендарный черный силач Мали и речь в которой шла о некой глупой птице, гордившейся своим ярким оперением, заменявшим ей совесть и разум. К чести Кадмона, Орелия не раз замечала, что он вовсе не глуп и по-житейски весьма хитер, вероятно, в отца. Что до совести, ну, так ее отсутствием разве нынче кого удивишь?

Отец Кадмона, ростовщик Томлин, словно услышав ее мысли, вышел на крыльцо дома-башни и приветливо помахал рукой. Орелия удивилась, поскольку не была настолько хорошо с ним знакома, чтобы он встречал ее и Анору на пороге, но тут выяснилось, что приветствие хозяина относится не к ним, а к тем, кто чинно ступил на площадь следом.

Оглянувшись, она чуть не упала с верного Эрнана, потому что увидела собственного отца, напряженного и явно смущенного своим здесь появлением, а позади него — добродушно улыбающегося малого, одетого просто и вполне со вкусом, хотя и не сказать чтобы нарядно, в котором узнала наделавшего в последнее время много шума Хейзита.

— Это он? — громко зашептала уже спешившаяся и теперь жавшаяся к ее ноге Анора. — Это он?

— Он, он, — наклонилась к ней Орелия и добавила: — Если ты имеешь в виду Кадмона, его отца, моего отца и достославного Хейзита.

— Какая прелесть! — воскликнула Анора и помчалась обниматься с Кадмоном.

Можно было подумать, что встретились лучшие друзья, хотя Анора прекрасно понимала, что она тут только благодаря Орелии. В прошлый раз ее угораздило хватить лишку, она наговорила и наделала глупостей, и хозяева зареклись впредь звать ее в гости. Конечно, это едва ли была более чем угроза, поскольку дорожки Томлина и Скирлоха пересекались то здесь, то там, однако Кадмон воспринял слова родителей за чистую монету и все выложил Орелии, перед которой по-мальчишески благоговел. Как бы то ни было, сегодня Анора снова могла чувствовать себя желанной гостьей.

Орелия легко спешилась, передала поводья подоспевшему конюху с подозрительно желтыми зубами, ободряюще кивнула отцу, правильно истолковав его немую просьбу не кидаться принародно на шею, и подошла к Кадмону, который уже с жаром о чем-то спорил с Анорой.

— Это тебе, — вынула она из поясной сумки маленькую глиняную бутылочку, красиво обтянутую берестой.

— Мне? — обрадовался парень, вмиг забыв про Анору. — Это можно пить?

— Можно и пить, — похлопала его по впалой груди Орелия.

— Но лучше смачивать ладони и втирать в подмышки. Чтобы хорошо пахнуть. Понял?

Разные сочетания цветочных, травяных и фруктовых запахов не так давно стали среди эделей предметом гордости и восхищения. Особенно горячо полюбили умащивать себя всевозможными благовониями ровесники Кадмона и их пожилые матери. Девушки вроде Орелии предпочитали ароматы естественной чистоты, а отцы семейств и старшие сыновья — сильные природные запахи, подчеркивавшие их мужскую силу. Иными словами, одни не пахли ничем, другие — плохо и резко.

— А это от меня, — спохватилась Анора.

Кадмон равнодушно принял из ее рук изящный маленький кинжал — острый, со сверкающим лезвием в кожаных ножнах и с богато инкрустированной разноцветными камушками рукоятью. Таким кинжалом при большом желании можно было убить кошку или крысу, но служил он главным образом для очистки и подрезания ногтей. Орелия отговаривала подругу от этого подарка, однако Анора почему-то веровала в любовь Кадмона ко всему острому. Не могла же она открыто признаться, что видела в спальне Кадмона с десяток подобных игрушечных кинжалов…

— Сегодня мы ждем Локлана, — сообщил мальчик, оправдывая отказ проводить гостей в дом. — Отец поручил мне встречать его здесь. Сам вон тоже вышел на всякий случай, но я не могу его ослушаться. Идите. Придется вам пока самим себя развлекать. С гостями сейчас моя мать.

— Не напомнишь, как ее зовут? — Орелия перехватила взгляд проходящего мимо Хейзита и машинально кивнула.

— Йедда.

— Что?

— Мою мать зовут Йедда.

— Хорошее имя. Увидимся. — И она следом за возбудившейся от такого количества знаменитостей Анорой, стараясь не спешить и ничем не выдавая волнения, прошла внутрь избы.

Здесь девушек ожидала еще одна нечаянная встреча. Правда, Вил на сей раз, вероятно, чувствовал себя слишком неловко, чтобы прилюдно наброситься на свою мнимую жену. Орелия улыбнулась ему как старому знакомому и невольно поискала среди толпящихся в горнице гостей того, кого меньше всех ожидала сейчас увидеть. И больше всех хотела.

Широкие плечи Биринея виднелись рядом с полной черноволосой женщиной в вишневом платье. Яичница с вишней, подумала Орелия, имея в виду накинутый поверх платья платок. Вместе они составляли родовые цвета этого примечательного семейства. Красную одежду с желтыми прожилками носили слишком многие, чтобы не признать в них обыкновенных слуг, чье яркое присутствие должно было красноречиво свидетельствовать о царящем тут достатке, однако оттенки в наряде женщины безошибочно выделяли ее из общей массы и давали понять: перед вами сама хозяйка.

Йедда никогда не вызывала у Орелии особой приязни. Она была, что называется, себе на уме, судя по всему, втихаря понукала мужем и окружала излишней заботой единственного сына. Орелию она, разумеется, в упор не замечала, зато сейчас была сама любезность и радушие — с Биринеем.

Орелия разжала кулаки и решила не отвлекаться по пустякам. Она прошла мимо столь же задумчивого отца, пожелала доброго вечера нескольким знакомым эделям, которые неизменно встречались ей на каждом эфен’моте, шепнула Аноре, чтобы та столь откровенно не изображала скуку в надежде заполучить в компаньоны сердобольного спутника, учтиво поздоровалась с Томлином, заглянувшим в приоткрытую дверь и поинтересовавшимся, все ли в порядке, взяла со стола, отставленного к стене и накрытого для гостей, мягкий ломтик сыра, прихватила пригоршню душистых лесных ягод, на ходу отправила все это в рот — и снова оказалась за спиной у Биринея. Словно наваждение какое-то. Может, он обладает над ней сказочной властью? Или это все-таки зов крови? Да нет, какой там крови! Просто он ей нравится, как нравился когда-то еще одной несмышленой девчонке — ее непутевой матери. И что с того? Корить себя теперь за это? Но ведь сердцу, как говорится, не прикажешь…

— Вот вы едите что-то вкусное, а лицо у вас прекрасное, но грустное! — заговорил стихами низкорослый мужчина среднего возраста, приторно улыбчивый и весь какой-то гладкий и скользкий. Вероятно, подобное впечатление усугублял его лоснящийся лысый череп. Он вырос из-под земли прямо перед Орелией и вольно или невольно преградил ей дорогу: — И если б я осмелился спросить, какое имя вы изволите носить?

— Носить имен немало я изволю, но смелость вашу вовсе не неволю, — в тон ему, почти не задумываясь, ответила девушка и с удовольствием увидела, как у незнакомца от изумления буквально отвисла челюсть.

Она уже поняла, что ей попался эдакий местный рифмоплет, возможно даже, из свиты самого Локлана, поскольку умение воспевать в стихах если не подвиги, то благодеяния, а то и просто достоинства эделей с некоторых пор стало считаться определенного рода искусством, хотя не так давно, когда Орелия постигала азы сложения слов в Айтен’гарде, ни ей, ни ее наставницам это не казалось чем-то особенным.

— Признаться, я сражен подобным совершенством, — не сразу нашелся собеседник. — Кому ж обязан я убийственным блаженством?

— Со смертью вы изрядно поспешили…

— Но вы меня сознания лишили!

— Поверьте, к вам оно вернется скоро…

— Как тот ручей, что справно льется в гору.

— Не поняла…

— Чего ж тут не понять?

— Гора… ручей…

— Нам всем дано мечтать! И я, увидев вас, уже мечтаю…

— А я, увидев вас, мечты теряю…

Незнакомец жеманно всплеснул руками и поклонился:

— Вы победили! Еще никогда проигрыш не казался мне столь желанным! Чудо, просто чудо! Вы даже не подозреваете, как я рад!

— Рады? Чему же? — Орелия с удовольствием заметила, что их громкий разговор привлек внимание матери Кадмона, а вместе с ней и Биринея. Судьба сама подбрасывала ей возможность расквитаться с ним. Пусть поревнует. Она дерзко взяла собеседника под локоть. — Уж не тому ли, что наши имена, возможно, рифмуются?

— Этого быть не может! — вскричал вне себя лысый стихотворец и поспешил представиться: — Меня зовут Ривалин.

— Увы, вы оказались правы.

— Что, совсем не рифмуются? — Голос собеседника дрогнул, а сам он весь как-то поник и теперь смотрел на девушку почти заискивающе, снизу вверх. — Неужели так безнадежно?

— Орелия.

— О, вы даже прекраснее, чем я смел предполагать!

Это более чем странное восклицание заставило девушку вглядеться в глуповато улыбающееся лицо. Предчувствие не обмануло: бедный Ривалин не мог ее видеть — он был слеп.

Орелия еле сдержалась, чтобы не отстраниться.

Ущербные люди никогда не вызывали в ней искреннего сочувствия. Ей с детства казалось, что близость уродства заразна, что она просто не имеет права разменивать свою красоту на каких-то неполноценных отродий, пришедших в этот мир по ошибке природы и доживающих в отчаянии последние дни перед справедливым концом. Почему «доживающих» и почему «справедливым», она не могла объяснить и лишь надеялась, что саму ее никогда ничто подобное не коснется. Она знала, что думать так грешно, однако была не в силах ничего с собой поделать. И вот поди ж ты, обзавелась кавалером…

— Вы замолчали, потому что не знаете что сказать? Или не знаете что сказать, потому что замолчали?

— Вы бы неправильно меня поняли в обоих случаях, — ответила Орелия, оглядываясь по сторонам в поисках подмоги. Увы, они уже отошли в дальний угол помещения. Оставалось только смотреть в окно, выходившее на площадь перед домом, да изображать вежливость, достойную дочери эделя. — Почему я не встречала вас раньше?

— Вероятно, потому же, почему и я — вас. — Ривалин погладил себя по лысине и вытер руку о дорогую вязаную рубаху серого цвета с желтыми матерчатыми вставками в подмышках, на воротнике и в подоле. — Если разобраться, то все мы так или иначе слепы. Только один не видит, потому что у него ущербные глаза, а другой — потому что ущербная голова. Чтобы действительно увидеть, нам нужно понять. Увидеть и не понять увиденного — означает «смотреть». Большинство этих людей просто смотрит. Они не понимают. Они даже не знают, что не понимают.

— А вы? — прервала его непонятную тираду Орелия. — Вы хотите сказать, будто все понимаете?

Ривалин рассмеялся и ослепил собеседницу белками глаз.

— Нет, я не все понимаю. Но я многое вижу…

Другой на месте Орелии сделалось бы страшно или уж, во всяком случае, очень неуютно. Слишком уверенно звучали странные речи слепца, словно он читал по написанному. При этом скалил неровные зубы, тер кулаком лысину и заглядывал куда-то внутрь себя. Орелия не испытывала страха. В Айтен’гарде ее пугали еще не такими вещами, обучая всегда и всюду сохранять спасительное хладнокровие. Она с робким интересом разглядывала Ривалина, догадываясь по цвету его одежды, что он имеет какое-то отношение к роду Ракли. Поскольку близким родственником он быть не мог, оставалось предположить, что он — человек из свиты, такой же, как облаченные в красно-желтое здешние слуги.

— Ну и что же вы видите? — поинтересовалась она, рассудив, что нападение — лучшая защита.

Лучше бы она промолчала.

— Вижу, что вы почему-то ревнуете Биринея, — не задумываясь, выдал Ривалин. — Если хотите, я вам, конечно, в этом тонком деле помогу, но, по-моему, вы напрасно ищете его взаимности. Вы ему, правда, тоже небезразличны, но для вас было бы полезнее, если бы он обошел вас стороной.

— Кто вы?

— Я? — Слепец подался вперед и взял Орелию за руку. Девушка не отстранилась. — Когда мне задают подобный вопрос, я обычно отвечаю, что служу истине. Которой, как мы знаем, не существует. А потому, за неимением лучшего, я служу неплохому человеку по имени Ворден. Слыхали про такого?

— Опять издеваетесь? — Орелия взяла с проплывающего мимо подноса два стакана, в которых оказался холодный березовый сок. — Угощайтесь. Кто же не знает почтенного Вордена! Вероятно, даже сумасшедший Вил…

— Вил не сумасшедший, — заметил Ривалин. — Просто он не от мира сего.

— Вам виднее. — Она осеклась и сделала несколько больших глотков, чтобы замять неловкость. — Вы ведь имеете в виду Вордена, который служит главным проповедником Культа Героев?

— Служил, — уточнил Ривалин и запрокинул голову, залпом опустошая стакан. — Сегодня под утро его не стало.

— Он умер? — Известие поразило Орелию. Она хорошо помнила этого благородного старца, несколько раз посещавшего Обитель Матерей. Конечно, ему было немало зим, но так внезапно…

— Разве я сказал, что он умер? — Лицо Ривалина приобрело непроницаемое выражение. Казалось, он спит.

— Но вы сказали, что его не стало…

— В сущности, да, вы правы, он и в самом деле умер в итоге. Только сперва ему дали выпить сильного яда, а потом долго держали за руки, не позволяя расцарапать себе горло, чтобы все выглядело так, будто он умер по зову Квалу. — Голова Ривалина дернулась в сторону. Он словно прислушивался. — Скоро здесь будет Локлан. Он развлекался со своей невольницей и пока еще ничего не знает. Вы должны его предупредить.

— Я? О чем? Вы что, присутствовали при убийстве Вордена? Кто это сделал? Может, тоже вы?

— Я же сказал: чтобы знать, не обязательно видеть. Орелия, послушайте меня сейчас очень и очень внимательно. — Ривалин склонился к ее щеке так, что со стороны могло показаться, будто они целуются. — От меня тоже могут в два счета избавиться. Только не здесь и не сейчас. Поэтому я поспешил выбрать вас, чтобы передать то, что понял и о чем догадываются совсем немногие. Хотя такие люди тоже есть. И их тоже ищут.

— Кто?

— Погодите с вопросами. Я рассказываю это вам, потому что вас едва ли в чем заподозрят. А значит, не тронут. И вы сможете поделиться этими знаниями с теми, кто их достоин. Расскажите Локлану. Вам он поверит. Скажите ему, что его спасение не будет считаться бегством. Но он во что бы то ни стало и как можно скорее должен покинуть замок. Передайте мои слова пареньку по имени Хейзит. Он смышленый малый и добрая душа. Только сейчас от него будет больше проку по ту сторону Бехемы, чем по эту.

— Остановитесь! Я окончательно сбиваюсь с мысли и перестаю вас понимать.

— Не понимайте! Я же сказал: слушайте и запоминайте. — Ривалин уже не был похож на того изысканного стихотворца, который совсем недавно галантно подыгрывал ей удобными рифмами. Лицо его напряглось, крепкие пальцы цепко сжимали локоть. — Сегодня землекопы Эдлоха извлекли из-под береговых заносов в том месте, где они делают подкоп под Бехему… — Он сделал паузу, вынуждая Орелию тоже помолчать. — Да, Ракли распорядился делать под Бехемой подкоп. Его убедили, что так можно добраться до каменоломни на другом берегу. Может быть, и можно, не мне судить. Так вот, землекопы извлекли предмет, с которым до сих пор не знают что делать. Скажите Локлану, чтобы на него взглянул Вил, которого считают сумасшедшим многие, не только вы, моя дорогая. Вил подскажет, как этим воспользоваться. Локлан поступит мудро, если возьмет с собой Вила. Вил не такой толковый, как Хейзит, но он видел и помнит иной мир. Пусть Локлан слушает его совета.

— Но к Вилу приставлен Бириней! Как быть с ним?

— Бириней не хуже, чем вы о нем думаете. Я не знаю, что там между вами было или будет, но он — надежный малый и еще не раз пригодится Локлану в трудный час. Но пусть с Биринеем говорит он сам. Вам предстоит передать мои слова Хейзиту и Локлану. Вы все пока запомнили? Повторите.

— Бежать на ту сторону Бехемы, воспользовавшись тем, что выкопали на берегу. Взять с собой Вила и Биринея.

— Приятно говорить с понятливым созданьем.

— И слушать речи тех, кто наделяет знаньем. Но теперь скажите, почему они все должны мне поверить в то, что нужно куда-то бежать, от кого-то скрываться. Только потому, что был отравлен почтенный Ворден?

— Гибель моего прекрасного хозяина и учителя — лишь сигнал к наступлению. Над Вайла’тунами, Большим и особенно Малым, сгустились злые тучи. Козни врагов добра множатся с каждым рассветом. И момент для ответного удара давно упущен. Упущен еще тогда, когда Гер Однорукий подписал первую грамоту на титул эделя не по праву крови. А с пожаром в хранилище свитков, о котором ты не могла не слышать, если обучалась в Обители Матерей, восстановить истину отныне может, по сути, только один человек. Скелли — признанный мастер обмана. Действует он, конечно, не один, но сейчас и его усилий хватает, чтобы перекорежить жизнь Вайла’туна на выгодный ему и его сотоварищам лад. В смерти Вордена обязательно обвинят Локлана.

— Постойте! — не удержалась девушка, начавшая кое-что понимать в этом сумбурном потоке новых для нее мыслей, причин и последствий. — Но если он послушает меня… вас… и сбежит, то тем самым подтвердит подозрения в свой адрес.

— Несомненно, — кивнул Ривалин. — А если не послушает и останется, то неминуемо погибнет. Так ему и скажите при случае. У его отца больше нет власти, чтобы помешать кровавой расправе. Его власть осталась на сгоревшей заставе. А на его беоре если что и напишут, то это будет нечто вроде «Тот, кто проиграл дикарям». Не слишком достойный конец для доброго правителя. Что поделать, сам виноват, раз не стал слушать тех, кто пытался достучаться до его гордости. Почему шеважа пошли на нас большой войной именно сейчас?

— Это вы меня спрашиваете?

— Только потому, что им позволили. Я слышал, что они завладели тайной огня и теперь сжигают наши заставы по всему Пограничью. Очень может быть, что они додумались до этого сами. Но одновременно им помогают подтачивать власть Ракли изнутри. И они будут последними дураками, если поверят своим союзникам из числа вабонов. Потому что эти союзники — посланцы Квалу. Они хотят завладеть всем, что есть у вабонов сейчас. И не только. Они знают сами, но скрывают это знание от остальных. Надежно скрывают.

— Какое знание?

— Что Торлон — не единственное место, где живут подобные нам. Наши предки рассказывали, что поселения людей есть и за Пограничьем, за Мертвым болотом, и за Бехемой, и вниз по ее течению. Нужно лишь рискнуть туда отправиться. Иначе люди оттуда придут к нам, и это будет концом страны вабонов. Скажите об этом Хейзиту. Он один из немногих, кто вас поймет и, быть может, сумеет убедить Локлана отправиться покорять Бехему.

— Почему вы так в него верите?

— У него был хороший учитель, моя дорогая. Теперь этот учитель попал в ловушку, какие нередко подстраивает нам судьба. Но Харлин среди друзей, и я надеюсь, что ему удастся выкрутиться. Вот бы кого взять с собой в путешествие!

— Харлин? Где-то я слышала его имя.

— Он — единственный из уцелевших проповедников культа Эригена и бывший писарь замка. Говорят, он до сих пор хранит в укромном месте некоторые из тайных свитков, уцелевших после пожара в хранилище.

— Это не его ли дом не так давно сгорел дотла? Я слышала от отца, что старик погиб в пожаре.

— Олак выдает желаемое за действительное. Я вовсе не имею в виду, что он желал бы смерти бедного Харлина, но ваш отец прирожденный слуга и твердо верит в правоту хозяев. Сейчас этого не следует делать. Ему повезло, что он служит Локлану. Передайте Локлану мои сомнения, пусть он сам поговорит с Олаком.

— Но зачем? — У Орелии ёкнуло сердце при мысли о том, что отец может, сам того не желая, помешать успеху предприятия.

— Затем, моя дорогая, что я бы очень советовал Локлану взять Олака с собой. Да и вам будет спокойнее, не правда ли?

— Вита Ривалин, я правильно понимаю, что спасение, по-вашему, заключается в том, чтобы нам всем бежать неизвестно как и зачем через Бехему?

— Как — я сказал. Способ уже найден, только Локлан должен его осознать. Ему в этом поможет Вил. Зачем? Чтобы остаться в живых. Чтобы сохранить кровь наших предков.

— Но…

— В жилах Локлана, в ваших жилах, в жилах вашего отца, в жилах Хейзита, о чем он не догадывается, течет чистая кровь вабонов, кровь Дули. Если об этом узнают враги, которые пока исподтишка уничтожают тех, кто на поверхности — Ракли и Локлана, — вас всех постигнет та же участь, что и младшего сына Ракли, несчастного Ломма, отправленного на казнь собственным отцом. Разумеется, по наущению тех, кому это было выгодно. Хорошо еще, что люди не поверили в причастность Локлана к смерти брата. Сейчас главная ваша задача — выжить. Чтобы собраться с силами и отомстить.

— Но кому? — Орелию раздражала постоянная недосказанность в словах собеседника. — Пока вы назвали только Скелли. Неужели мы все должны бежать от него одного?

— Я еще, если помните, называл посланцев Квалу.

— Так ведь не по именам же!

— Вы когда-нибудь видели Квалу?

— К счастью, нет, — попыталась улыбнуться Орелия. — Надеюсь, мне пока еще рано с ней общаться.

— Я не об этом. Неужто вам никогда не попадалось ее изображение? Во многих домах, особенно в семьях виггеров, ее все чаще можно встретить в виде глиняной куклы, которой хозяева нет-нет да и подносят требы — жертвы с просьбами о заступничестве. Неужели ваш отец никогда не прибегает к этому невинному обряду?

— Да нет, ничего такого у нас нету. Отец чтит культы многих героев…

— Вы опять меня не понимаете! — воскликнул Ривалин. — Культы героев безлики. Никто сегодня не знает, как на самом деле выглядел Дули, или Эриген, или Адан. Для них существуют одинаковые по виду беоры. Даже находка доспехов и черепа Дули, к которой причастен наш друг Вил, — больнейший удар по посланцам Квалу. Ладно, идемте, я кое-что вам покажу.

Орелия покорно последовала за слепым провожатым. Пробираясь в толпе веселящихся гостей, она не отпускала его влажной руки и надеялась, что никому нет дела до их причудливой парочки. Даже Биринею.

Идти пришлось аж в противоположный угол залы. Там Ривалин остановил очередную служанку, взял с подноса чашку с орехами и сухими фруктами и предложил Орелии угощаться.

— А пока вы делаете вид, будто вам очень нравятся эти мертвые плоды, — сказал он, — изучите внимательно стену за моей спиной. Неужели ничего не узнаете?

Орелия с волнением пробежала взглядом по знакомым узорам, какими обычно украшают стены в богатых домах эделей, по вырезанным из дерева изображениям зверей — покровителей дней рождений домочадцев, но гирляндам засушенных растений, хранимых на случай болезней, и остановилась на вопросительной физиономии Ривалина.

— Увидели?

— Да вроде ничего особенного…

— Вы меня разочаровываете, моя дорогая. Вы ведь учились в Обители Матерей. Вспомните, кто считается олицетворением Квалу на земле.

— Сова.

— Там есть сова?

Орелия снова перевела взгляд на стену. Сов было целых три. Выполненные умелой рукой, они являли собой весьма выразительных представителей пернатой братии. Особенно выделялась одна, самая крупная, нахохлившаяся и, казалось, вот-вот готовая повернуть круглую голову. Выпученные глаза совы смотрели прямо на Орелию. Еще мгновение, и птица крикнет…

— Никого не напоминает? — раздались над ухом тихие слова Ривалина.

Короткий, загнутый вниз клюв на приплюснутой мордочке, пышное, бесформенное тельце на кривеньких лапках, удивленный взгляд, темные синяки под вытаращенными глазами…

— Йедда, мать Кадмона!

— Не так громко, миси Орелия. Хотя вы совершенно правы. Наконец-то вы стали видеть суть вещей. Надеюсь, это только начало.

— Но послушайте, какая между ними связь?

— Самая прямая. Посланцы Квалу — это сторонники Йедды. Вернее, таких, как Йедда. Если вы дадите себе труд задуматься, то наверняка сможете вспомнить еще несколько знакомых, наделенных теми же легкоузнаваемыми чертами.

На ум пришли две старенькие настоятельницы из Айтен’гарда, чужие друг другу, но производившие впечатление родных сестер. Ривалин прав: Йедда рядом с ними показалась бы любимой племянницей. Состарившись, она определенно будет точной их копией.

— Вы хотите сказать, что они все — родственники?

— И нет и да. Я считаю, что на самом деле они гораздо ближе друг к другу, чем шеважа, которых изначально объединял только цвет волос. Ведь когда-то они были частью нас, говорили на нашем языке, сражались с общими врагами плечом к плечу с вабонами. В один прекрасный день шеважа были грубо вытолкнуты из наших рядов, уединились в лесах и замкнулись в себе. Таких же, как она, никто и никогда не выталкивал. И теперь уже вряд ли вытолкнет. Хотя стоило бы заняться именно этим, а не гоняться по Пограничью за одичавшими изгоями, поступками которых, как это жутко ни прозвучит, также управляют посланцы Квалу. Смотрите на меня каким угодно взглядом, моя дорогая. Мне не привыкать. Да, я вас не вижу, но прекрасно чувствую, о чем вы думаете. Однако дело все в том, что «посланцами Квалу» я называю вовсе не какую-то определенную семью предателей или хитростью проникший в наши ряды чужой народ. Это не народ, — ткнул Ривалин в застывшую на стене сову-Йедду. — Это — болезнь. Порок, передающийся по материнской линии. Именно поэтому он проникает всюду и разрушает изнутри. Вам доводилось видеть главного писаря Скелли, который сейчас занят как раз тем, что готовит письменные доказательства их превосходства? Нет? Тогда посмотрите еще раз на нашего радушного хозяина Кадмона и представьте, каким он будет зим эдак через пятьдесят. Теперь вы понимаете меня?

Орелия забрала из чаши последний орех. От захлестнувших ее новостей кружилась голова. Хотелось на воздух. К тому же на помост, которым служил большой обеденный стол, взобрались приглашенные ради такого случая музыканты — струнодеры, стукачи да подпевалы, — и гости один за другим стали пускаться в пляс. Слуги пооткрывали окна, однако дышать приходилось затхлым воздухом поедаемой снеди и разгоряченных тел. Эфен’мот был в самом разгаре.

— Что мне делать, вита Ривалин? Я никогда ничего не боялась в жизни. Но сейчас мне страшно…

— Страх — не совсем то, что я хотел бы в вас зародить. Нельзя бояться. Наш страх питает Квалу и ее посланцев. Мы должны быть выше страха. С нами наши герои. Они всегда были с нами и указывали нам путь. Тот же Дули вовсе не спасался бегством от шеважа, когда отправился на Мертвое болото, как нам всем рассказывали в детстве. А Адан отнюдь не сгинул в бурунах Бехемы, когда решил переправиться на другой берег.

— Нет? Но тогда…

— Сам Ворден узнал правду незадолго до своей гибели. Так что тебе тем более простительно многого не знать. Но если ты будешь разговаривать с теми, кто не боится думать, и будешь думать сама, тебе постепенно откроется много замечательного. Кому выгодно внушать простым вабонам — которые, кстати, если ты еще не забыла, зовутся полностью михт’вабоны, — так вот, кому выгодно внушать нам, что Бехема непреодолима, что вокруг нас нет никого, кроме наших заклятых врагов — шеважа, что мы зажаты между Бехемой и Пограничьем, точнее, Мертвым болотом на веки вечные? Дули в какой-то момент осознал, что его роду грозит вырождение, и решил спасать свое семя, покинув замок, где остались обе его жены, и отправившись на дальний край Пограничья.

— Вы сказали «обе жены» специально? — переспросила Орелия. — Все знают про одну — Рианнон.

— Вторая жена тоже известна. Правда, как его сестра.

— Лиадран?!

— Могу поклясться, что одна из них была похожа на уже знакомую тебе сову. Хотя и не скажу, какая именно. Если верно, что от брака Дули и Рианнон берет начало род Ракли, Хейзита и ваш, то ответ очевиден. Дули же ничего этого знать наверняка не мог, а потому оставил обеих.

— И погиб?

— Скорее всего. В отличие от своего предка Адана, который покорил Бехему из любознательности. А если и погиб, то по пути обратно. Теперь его пример должен вдохновить вас и тех, кого я уже назвал.

— Как бы мне убедить их выслушать меня? И как самой быть убедительной? Вы совершенно отказываетесь мне помочь, вита Ривалин?

— А я разве не помогаю? Вы только что узнали то, на что у меня ушла целая жизнь. По-вашему, это не помощь?

— Вы — поразительный человек! Но вы бросаете меня в самый нужный момент.

— Самый нужный момент, боюсь, еще не наступил, моя дорогая. А вот когда он наступит, тогда и посмотрим. Я не прощаюсь.

И с этими словами он скрылся в толпе пляшущих гостей. Орелия осталась одна.

Ненадолго.

— Надеюсь, вы не откажетесь составить мне пару? — осведомился тот, чьим вниманием она совсем недавно так страстно хотела завладеть. — Танцор из меня никудышный, и тем не менее…

— Бириней, отведите меня к Локлану, — оборвала его на полуслове Орелия, предвидя какую-нибудь глупую шутку на предмет слепоты ее предыдущего «партнера». — Он пришел?

— А вы настолько были увлечены своим одиночеством, что не заметили главного?

Орелия с такой злобой пронзила Биринея взглядом, что тот растерянно отпрянул и закашлялся. Кто-то из танцующих задел его плечом. Он даже не заметил, восхищенно глядя на девушку, словно видел ее в первый раз. Потом оглянулся, нашел в вихре голов того, кого искал, протянул Орелии руку и уверенно увлек за собой. Она надеялась, что сразу окажется с глазу на глаз с Локланом, однако Бириней не мог не воспользоваться всеобщей толчеей и не протанцевать с ней положенного круга. Орелия хотела возмутиться, но тут вспомнила призыв Ривалина не слишком торопить события, чтобы не привлекать лишнего внимания, и сама потянула Биринея на второй круг. За это время светлая копна кудрей попалась им на глаза раза три. Локлан танцевал без устали, и всякий круг рядом с ним оказывалась новая партнерша. Если бы музыка не закончилась, Орелия смогла бы изловчиться и оказаться в его объятиях. Но, увы, в танцах наступила пауза, и нужно было искать иных путей.

— Я с ним не знакома, — напомнила она про свою просьбу, поскольку Бириней остался стоять на месте, явно ожидая продолжения. — Или вы снова меня обманули, и он зовет вас не иначе как «эй, ты, прогуляйся-ка с моим другом Вилом»?

— Ах да, я и забыл! Идем, раз тебе так неймется.

— Грубость вас, между прочим, не красит, — заметила Орелия.

— Вам виднее. Локлан! К тебе тут гости.

Тэвил, какого рожна так орать, подумала девушка. Мне сейчас особенно не хватает лишних ушей!

В следующий момент ее встретила такая располагающая улыбка из-под кудрявой челки, а голубые глаза посмотрели на нее так спокойно и дружелюбно, что она невольно отбросила всякие страхи и, видя, что Локлан, о чудо, один, заявила как нечто само собой разумеющееся:

— Покажите Вилу то, что отрыли сегодня на берегу Бехемы ваши землекопы. Эта штуковина спасет вас и нас всех.

Локлан вопросительно посмотрел на Биринея.

— Она хотела вас увидеть. Ее зовут Орелия.

— Об этом мне известно, — усмехнулся юноша. — Красива и, видимо, умна. Но вот насколько годится на роль советника? Почему я должен тебя слушать, Орелия?

— Потому что если вы этого не сделаете, то победят посланцы Квалу.

— Посланцы?

Тэвил, ну почему я не могу говорить так же связно, как Ривалин! Откуда мне взять силы? Как заставить себя выслушать?

— Вас могут обвинить в убийстве Вордена.

— Что ты сказала? — Локлан воззрился на Биринея. — Ты что-нибудь знаешь?

— Хелет Локлан, Ворден умер несколько часов назад. — Орелия не смотрела на отвечавшего, но по голосу чувствовала, что тот крайне смущен. — Вы были заняты, и вам, наверное, не успели доложить.

— Не успели доложить! Я не был занят! — Локлан теперь смотрел на девушку гораздо более внимательно. — Ты говоришь, что его убили? А почему же Бириней сказал, что он умер?

— Спросите Биринея. Но когда человека убивают, он обычно умирает.

Локлан не улыбнулся. Было очевидно, что он о чем-то усиленно думает, словно пытаясь вспомнить.

— Почему ты решила, что в смерти старика обвинят меня?

Как же трудно быть убедительной с чужих слов! Повторяя их, ты не можешь избавиться от мысли, что тебя разыграли и теперь ты вынужден городить полную чушь, пороть отсебятину, выкручиваться…

Помощь приходит, когда ее меньше всего ждут. Не слишком церемонно растолкав гостей, к ним подошел, судя по всему, один из эльгяр Томлина. Вручил Локлану свернутую грамоту и удалился. Ни приветствия, ни поклона. Бириней первым пришел в себя от такой наглости и хотел было двинуться следом, однако юноша жестом остановил его. Он раскатал грамоту на колене и пробежал глазами послание.

— Отец зовет меня в замок.

— Не ходите! — всплеснула руками Орелия. — Там вас как пить дать ждет засада. Еще неизвестно, кто написал это письмо.

— Я, конечно, не настолько хорошо знаю почерк отца… хотя… с другой стороны… Что ты там говорила насчет находки землекопов? Бириней, найди-ка мне, кстати, своего Вила. Я давно с ним не разговаривал.

— Еще вам понадобится строитель Хейзит, — скороговоркой выпалила вконец смутившаяся девушка. — И мой отец.

— Олака и Хейзита — ко мне!

Бириней с поклоном исчез. Орелии запомнился его последний взгляд: удивленный и восторженный.

Пока вокруг Локлана собирались нужные ему люди, девушка, как могла, сбивчиво и сумбурно передала ему суть предупреждений Ривалина. Все это время ее не покидало ощущение нереальности происходящего, будто она спит и все это ей только снится. Локлан ни разу не прервал ее, не пожелал призвать слепца и убедиться в правдивости ее слов из первоисточника. Когда же подошел встревоженный присутствием дочери Олак, Локлан отдал ему послание и спросил:

— Как думаешь, отец писал?

— Это почерк Ракли, — подтвердил Олак.

— Не замечаешь ничего необычного?

— Ваш отец пишет так, как говорит. Поэтому странно, что здесь нет слов «срочно» или «немедленно».

— Вот и я о том же, — как будто даже обрадовался Локлан. — А теперь, когда все мы в сборе, я должен объявить вам мое решение. Друзья, мы отправляемся покорять Бехему. Троим из нас угрожает серьезная опасность, быть может, смертельная. Наши враги искушены в интригах и готовы добиваться своих целей любыми средствами. Мы не бежим, ни в коем случае! Мы лишь отступаем, чтобы собраться с силами и вернуться как можно скорее. Нас ждут неведомые земли, непредвиденные опасности и тяжелые испытания, но я уверен, что предки подсказывают нам правильный путь. Из вас кто-нибудь видел, что люди Эдлоха откопали сегодня на берегу?

Потрясенные слушатели переглянулись.

Орелия заметила, что Локлан выжидательно смотрит на Вила. Вил кивнул. Пробурчал что-то невнятное.

— Просит дать ему, на чем и чем нарисовать, — растолковал Бириней.

Олак извлек из кисета несколько угольков. Локлан растянул на колене грамоту чистой стороной вверх. Вил со знанием дела послюнил уголек и принялся выводить на грамоте длинные, то и дело пересекающиеся линии.

— Какой-то щит получается, — пробормотала Орелия.

Эти олухи, похоже, никогда в жизни не видели лодок, сокрушался Уил, изображая не слишком похожую на себя конструкцию, о которой давно уже подумывал и прогнивший образец которой видел сегодня на берегу. Рыбу ловить будто бы неплохо научились, а в воду, как кошки, лезть боятся. Кто их разберет? Сегодня там явно мачта еще была, но я вам, ребята, лучше весельное судно изображу. Так оно понадежнее будет.

— Как ты сказал, это называется? — переспросил Локлан Биринея. — Лока?

— Говорит, что лока. Вы и сами его слышите.

— О чем-то таком, помнится, он мне однажды уже пытался рассказать. Все про какие-то ложки говорил, чтобы ими воду черпать.

В самом деле Вил в двух местах наискось перечеркнул рисунок с жирными линиями, на концах которых изобразил нечто вроде вытянутых колец.

— Вёла, вёла, — повторил он несколько раз, потом показал внимательным слушателям ладонь и потыкал в нее пальцем.

— Кажется, он имеет в виду, что изобразил эту локу сбоку, — высказал предположение Хейзит.

— Я видел эту штуковину, — заметил Бириней, — но там ничего такого не было. Внутри она была выдолблена, а рядом лежала трухлявая жердь. Да и сама эта «лока» в грубых руках наших бравых землекопов чуть не развалилась. Вил, ты хочешь сказать, что в такой длинной чашке мы сможем пересечь Бехему? — Он сопроводил вопрос соответствующими жестами.

Вил утвердительно закивал. Потом еще раз обвел взглядом присутствующих и уверенно мотнул головой:

— Все — нет.

— Приехали, — буркнул Олак.

— Надо — все? — переспросил Вил, указав по очереди на каждого.

— Очень желательно, — улыбнулся Локлан. — Нас шесть. — Он растопырил перед носом Вила шесть пальцев. Подумал и отогнул еще два, нет, три. — А надо перевезти на тот берег девять.

К удивлению слушателей, Вил ничуть не смутился, а снова лизнул уголек и склонился над грамотой. Пока он рисовал, Локлан, Бириней и Олак украдкой оглядывались по сторонам.

— Здесь на тебя точно не нападут, — предположил Бириней.

— Разумеется, иначе они не стали бы утруждаться и писать приглашения. — Локлан посмотрел на Орелию. — Им хочется выманить меня из дома, тем более что неподалеку протекает обводной канал. Наутро отцу с прискорбием сообщат, что его сын был в гостях, выпил лишнего и случайно утонул. Тело могут так и не найти. Особенно если убийцам придется меня как следует порубать мечами.

— Мы этого не допустим, господин, — сказал Олак.

— Я правильно понимаю, что эта храбрая девушка — твоя дочь?

— Да, господин…

— Олак, перестань, не называй меня так! Ты ведь прекрасно знаешь, как зовут меня друзья — Локлан. Кстати, смахивает на «лока». Наверное, это судьба. Тем более, Олак, похоже, что и ты, и старина Хейзит — мы все одной крови. А между родственниками, пусть даже далекими, какие могут быть счеты!

Олак явно решил, что ослышался, однако переспрашивать не стал. Он вспоминал свой последний разговор с главным писарем, произошедший накануне поздним вечером. Скелли пожелал узнать, чем это занят его подопечный. Олак честно рассказал, что знал, а в душе порадовался, что знает не так уж много. Или может не знать многого. Тем не менее Скелли остался доволен.

— Ты молодец, Олак. Кое-что я уже слышал от Томлина и теперь просто решил перепроверить. Все сходится. Ступай. И продолжай так же верно служить Локлану.

— Занятно! — протянул Локлан, склоняясь над новым рисунком Вила, изображавшим, судя по всему, связанные в ряд несколько бревен, с торчащей из них жердью посередине, на которой трепыхалось нечто вроде флага. — А флаг-то нам зачем?

— Не флаг, — замахал руками Вил. — Прус. Прус! Ветер. Ветер дуть, прус дуться. Тянет быстро. Плот. Плот хорош. Все плыть.

— Так, понятно, — заключил Локлан и положил руку на плечо Вила. — Как думаете, — обратился он к присутствующим, — сколько времени у нас уйдет на постройку этой штуки? Как ты сказал? Плот?

— Плот, плот.

— Я остаюсь, — неожиданно для всех подал голос Хейзит. — Если мы сбежим и бросим то, что начали, у нас не будет камней для постройки домов и укреплений. Да и мать с сестрой я не могу бросить. Не обижайтесь на меня, вита Локлан.

Локлан пожал плечами. Орелия удивилась, как быстро меняется его настроение. Только что он не терпящим возражения тоном обрисовывал их общую судьбу на ближайшее время, и вот уже с легкостью отказывается от попутчиков. И невольно нарушает наказ Ривалина.

— Тебя, Олак, — повернулся он к помощнику, — я освобождаю от обязанности присматривать за успехами нашего юного друга. Если он остается, для него, я надеюсь, ничего здесь не должно измениться. В его распоряжении верительная грамота. Он знает всех, с кем необходимо вести дела. Наконец, он знаком с моим отцом.

Если только твой отец еще жив, подумала Орелия, но промолчала. Ей было откровенно жалко Хейзита.

— День-два, — сказал Бириней.

— То есть?

— На постройку плота, думаю, уйдет день-два. Если постараться.

— Надо постараться… уложиться в день. Неужели лучшие дровосеки Вайла’туна будут два дня обтесывать каких-то пять жалких бревен?

— Я просто думал, ты не хочешь никого посвящать в наши планы. И мастерить плот будем мы с Вилом и Олаком…

— Еще чего! — показал белые зубы Локлан. — Мы не имеем права забирать с собой знание, принадлежащее всем честным вабонам. Вот и Хейзит, наверное, нас бы не понял. Кстати, старина, я очень надеюсь, что твой отказ присоединиться к нам не позволит тебе завтра же рассказать кому-нибудь о том, что ты здесь слышал.

— Нет, вита Локлан. Даже под пыткой.

— Ловлю на слове. Сейчас нас слишком многие видят вместе. Так что последствия нашего разговора могут быть самыми непредсказуемыми.

— Мы утонем, — подал голос Олак.

— Своевременное замечание, — хмыкнул Локлан. — Поясни-ка.

— Бревна намокнут и пойдут на дно раньше, чем мы доберемся до противоположного берега. Вспомните судьбу Адана.

— Все это вранье, отец! — не выдержала Орелия. — Адан переплыл Бехему. Просто от нас скрывают летописи, рассказывающие об этом. Чтобы никто не повторил его пути. Мы доплывем, я уверена. Мы должны доверять Вилу.

Мужчины переглянулись.

— Если не принимать во внимание то обстоятельство, что гибель Адана доказана, — заметил Бириней, — я готов рискнуть.

— Доказана его гибель, — согласилась Орелия и с вызовом добавила: — Не могли бы вы только уточнить, он погиб по пути туда или обратно?

Воцарившееся молчание снова нарушил Локлан:

— Думаю, спорить дальше бесполезно. Надо расходиться, не дожидаясь рассвета, и заниматься делом. Хейзит, с тобой мы все решили. Поступай как знаешь и как подсказывает тебе совесть. Береги себя. Олак, ты будешь с ним весь завтрашний день, будто ничего не происходит. Кстати, я знаю, что вчера ты был у Скелли…

— Господин…

— Поговорим об этом позже. Будет еще вызывать и расспрашивать, говори ему, что я потерял голову от своей рыжей пленницы, что сегодня, получив послание от отца, я испугался его тяжелой руки и отправился вместе с ней в бега. Придумай что-нибудь. Ведь от этого по-прежнему зависит судьба твоей дочери, как я понимаю.

Олак ничего не ответил.

— Бириней и Вил отправляются с лучшими дровосеками вверх по течению Бехемы и там быстро, очень быстро сооружают плот, который может выдержать, скажем, десять человек.

— Ты говорил — девять, — поправил Бириней.

— Не придирайся к словам. Хейзит теперь не в счет. Зато нам понадобится взять с собой кое-что из дорожного скарба и провиант. Если мы благополучно доберемся до того берега, едва ли радость утолит наш голод. Надо готовиться к трудному переходу. Орелия, попрошу заняться этим тебя. Уверен, что ты частая гостья на рыночной площади. Твои покупки привлекут меньше лишнего внимания, чем если бы этим занялся любой из нас. Только не посвящай в сборы своих подруг. Хорошо?

Орелия кивнула. Она невольно заварила всю эту кашу, ей и расхлебывать.

— Я же сейчас постараюсь незаметно покинуть наших гостеприимных хозяев и появлюсь уже теперь только завтра под вечер. Место встречи для всех нас — опушка в Пограничье вверх по течению. Достаточно далеко отсюда, чтобы не заметили посторонние, и достаточно близко, чтобы добраться и не заблудиться. Бириней, плотников не отпускай ни под каким предлогом до моего прихода. Вдруг кому из них вздумается поднять тревогу. С кем не бывает. Ладно, друзья мои, кажется, я все сказал.

Локлан встал и благодарно потрепал по плечу притихшую Орелию. Сделал кому-то в толпе условный знак.

— Не пропадет, — бросил ему вслед Бириней и сладко потянулся. — Ну а мы тут пока будем изображать довольных жизнью гостей. Правда, Вил?

— Сделай все, как велел Локлан, — торопливо заговорил Олак, когда они с дочерью наконец остались одни. Хейзит был не в счет: он отошел в сторону, присел на лавку и погрузился в раздумья. — Не знаю, что ты такое ему наговорила, но он воспринял твои слова очень серьезно. Не помню, чтобы видел его таким окрыленным. Сейчас тебе лучше побыть некоторое время с Анорой. Уходите вместе, но только возвращайся сразу к нам и не тащи ее с собой.

— Как ты думаешь, Локлан собирается брать в дорогу свою рыжую дикарку?

— Это его личное дело. И уж точно никак не твое, — добавил Олак с грустной улыбкой. — Между прочим, если ему за эти дни удалось ее приручить, она будет нам хорошим подспорьем. Видела бы ты, как она дерется!

— Представляю. — Орелия внимательно посмотрела на отца. Он должен знать. — Слушай, меня мучает один вопрос, на который ты, пожив в замке и пообщавшись с тамошними обитателями, все-таки, может быть, найдешь ответ. Почему Ривалин сам не рассказал все Локлану, а захотел, чтобы за него это сделала я?

— Кто захотел? — переспросил Олак.

— Ривалин. Ну ты наверняка его видел: слепой, рифмы сочиняет, лысый весь. Все, что я сказала Локлану, было с его слов. Поразительный человек! Очень надеюсь, что Локлан и его призовет с собой.

— А ты Локлану про это говорила?

— Конечно.

— А он что?

— Ничего. Промолчал.

Олак наклонился к дочери и ласково провел шершавой ладонью по каштановым прядям.

— Больше никому об этом не говори, моя милая.

— Но почему?

— Потому что Ривалин, слепой поэт и кровный враг главного писаря замка прошлой зимой при невыясненных обстоятельствах упал со стены и насмерть разбился о камни. Было решено оставить это происшествие в тайне. Похороны прошли очень скромно. Так что придумай в следующий раз что-нибудь более убедительное для Локлана. Эй, Хейзит, идем! Сегодня нас ждет немало важных дел.

Орелия смотрела вслед отцу еще долго после того, как он и его молодой спутник скрылись в толпе ни о чем не подозревающих гостей.

 

ПРАХ К ПРАХУ

О трилогии Кирилла Шатилова «Торлон»

Эта трилогия — своеобразное и необычное для российского фэнтези произведение, обещающее открыть новое направление в развитии жанра, даже если здесь оно кажется хорошо забытым старым. Попробую объяснить, что я имею в виду.

За исключением немногих известных авторов, из которых по пальцам можно перечислить тех, кто пишет действительно оригинальные вещи, создается впечатление, что жанр отечественного фэнтези можно разделить на три широкие категории. Первая — это классические романы «меча и магии», где в разных пропорциях смешаны славянские, кельтские, скандинавские и прочие национальные мотивы, варьирующие от школьных мечтаний и ролевых игр до крепкого ремесленничества в лучших образцах. Вторая — так называемое юмористическое фэнтези с эталоном в виде Терри Пратчетта и пародийные произведения (иногда весьма удачные) с аллюзиями на западные блокбастеры, творчество коллег по цеху или самоиронией. Здесь могут присутствовать элементы детектива или космической оперы. Третья категория — историческое фэнтези, часто замешенное на православной или языческой мистике и пересекающееся с литературой «меча и магии». Почему же трилогию Кирилла Шатилова можно рассматривать как нечто особенное?

На первый взгляд действительно ничего особенного. Англичанин Уилфрид Гренфилд попадает в иной мир, как это случалось со многими до него и, несомненно, случится после. Описательный аспект, безусловно, является одной из сильных сторон автора, поэтому реальность нового мира (путь даже это кусочек Мертвого болота) сразу становится близкой, а потребность в элементарном выживании играет роль движущей силы в начале повествования. При этом шаблонное мышление читателя автоматически допускает, что речь идет о главном герое, чья линия, с теми или иными отступлениями, будет выдерживаться до конца. Но эта иллюзия рассеивается уже страниц через двадцать, когда автор переключает внимание читателя на коренных обитателей иного мира, для которых Уилфрид, пусть и доставивший им реликвии древнего героя, является не более чем мелким недоразумением, а перспектива действия расширяется и приобретает большую глубину. Это мир меча, но в нем нет магии — по крайней мере, в привычном смысле слова. Мир довольно небольшой и даже скудный по своим масштабам, хотя и не по внутренней насыщенности; это вызывает некоторую досаду, но причина выясняется ближе к концу трилогии, и она хорошо обоснована.

Поскольку не имеет смысла прослеживать сложные перипетии сюжета, в которых читатели разберутся самостоятельно, скажу несколько слов о том, что мне это напоминает — только по настроению, а не по авторской манере и не по конструкции повествования, которая скорее близка к историко-приключенческой прозе. Во-первых, «Хроники Томаса Ковенанта» Стивена Дональдсона — по глубине погружения в фактуру, но без неизбывной мрачности, магии и мессианства. Во-вторых, некоторые фэнтезийные произведения Пола Андерсона, где он старается поддерживать контакт с историческими реалиями, вплетая в них нити легенд и эпических сказаний. И, наконец, по обстоятельности и неспешному развитию сюжета можно усмотреть сходство с книгами Дэвида Эддингса, особенно с «Летописями Белгариада», где, кстати, тоже есть мерги, хотя и в другом контексте. Главное отличие, как уже говорилось, заключается в отсутствии какого бы то ни было волшебства, если не считать магии слова.

Кстати о словах. Интересно проследить происхождение некоторых имен и названий в тексте книги. К примеру, Локлан и Ракли — ирландские имена с историческими и легендарными коннотациями. Бехема (река у автора) и Кадмон принадлежат к каббалистической традиции; Шеваджа — местность в Междуречье, а слово «вабон» имеет целый ряд значений, в том числе королевство в фэнтезийной саге Р. Фейста. Остальное интересующиеся могут поискать сами, но стоит отметить, что при всем разнообразии многие имена и названия присутствуют в онлайн-играх или в никах пользователей соответствующих ресурсов.

Теперь собственно о мире, созданном автором, и о персонажах этого мира. Он колоритен и хорошо прописан, но поначалу кажется слишком упрощенным в контексте возможностей дальнейшего развития. Есть цивилизованные вабоны, защищающие ядро своих владений от лесных варваров шеважа, совершающих набеги на цепочку пограничных фортов. У шеважа клановая система, у вабонов сословная с дополнительными кастовыми различиями. Кроме леса и считающегося непроходимым Мертвого болота, сцена ограничена широкой рекой Бехемой, которая тоже считается непреодолимым препятствием, поскольку современные обитатели края не знают парусных судов и даже не знакомы с плотами. Сохранились легенды о жителях неведомых земель, приходивших издалека, чтобы остаться навсегда. Таким образом, возникает некое подобие резервации с четко расписанными ролями, где противоборствующие стороны в принципе не могут ни о чем договориться. Эта ситуация выглядит искусственной и может только деградировать со временем, что и происходит на самом деле. Возникает вопрос, о чем же тогда писать и, главное, зачем писать. Ответ приходит с осознанием того, что ситуация действительно была создана искусственным образом, и так было далеко не всегда. Это очередное и вполне актуальное доказательство недолговечности человеческой памяти и постепенной, но неустанной работы по фальсификации истории. Но все становится ясно лишь со временем, а в первой части трилогии разворачивается живописная картина жизни на пограничной заставе, стычек с варварами (описываемых с обеих сторон), бегства выживших и возвращения в столицу с горестным известием. При этом автор не выделяет главного героя или даже героев, а «переключение» между сюжетными линиями осуществляется с помощью любопытного приема, о котором будет сказано ниже. Помимо оригинальной терминологии и боевых сцен, здесь внимание останавливается на двух моментах, имеющих важное значение для дальнейшего развития темы. Во-первых, это встреча с загадочным Токи Сину (впоследствии Дэс’кари Сину), который не вписывается в систему отношений между вабонами и шеважа и самим своим присутствием намекает на существование внешних сил. Во-вторых, это расставание изгнанников в форте Тулли, когда оказывается, что среди вабонов тоже существуют серьезные раздоры и внутренние течения. Сам того не подозревая, своей находкой Уил из старой доброй Англии резко ускорил ход событий.

Во второй части, несмотря на обилие бытовых сцен, становятся понятны многие причины еще скрытой борьбы за власть в высших кругах Меген’тора или, вернее, зреющего заговора с целью изменения государственного устройства. Повествование становится более сложным и многоплановым, но один промежуточный момент заслуживает отдельного упоминания. Общество с развитым гончарным и керамическим производством должно владеть навыками кирпичного строительства, о чем свидетельствуют многочисленные примеры начиная с древнего Шумера. Единственный альтернативный вариант — людям просто отшибло память, на что указывает «открытие» Хейзита, но при нехватке ресурсов природного камня в это все же трудно поверить. Впрочем, это мелкая придирка, хотя никто не отказался бы набить свои сундуки силфурами на месте юного мастера.

События, описанные в третьей книге, подводят к классической кульминации. Недавние враги становятся союзниками, смелость получает свою награду, а предательство — свое воздаяние. Заключительные эпизоды третьей книги готовят читателя к чему-то новому и неизведанному, что ждет героев за поворотом пути. Несомненно, автор собирается расширить границы своего мира, а возможно, и построить новые мосты между мирами. Эту задачу можно назвать монументальной; книгу Кирилла Шатилова откладываешь в сторону со странным впечатлением, что прочитал не трилогию, а лишь пролог к действительно большому произведению, в котором развернутся события, далеко превосходящие по масштабу все, о чем было сказано ранее.

И наконец, о редко используемом в современной популярной литературе приеме, который можно назвать «перехватом сюжетной линии». Допустим, автор развивает эпизод с хорошо знакомыми персонажами, беседующими в таверне. Туда заходит незнакомец, на которого они даже не обращают внимания; через некоторое время он уходит с мыслью о двух странных типах, и далее большой эпизод развивается уже от его лица с новыми персонажами. Таких цепочек может быть несколько, и лишь впоследствии все герои так или иначе знакомятся друг с другом и выясняется, что каждый играет более или менее важную роль в общем плане. Иногда «перехват» происходит экзотическим способом — например, через ворону (переход от жизни вабонов к жизни шеважа) или через крысу (от Хейзита к Локлану и Олаку). В обоих случаях бедные животные погибают, иначе им пришлось бы стать не посредниками, а новыми героями. Такой «сад расходящихся тропок» позволяет эффективно и без лишних рассуждений увеличивать количество действующих лиц. В западной литературе легких жанров этот прием почти не используется (там предпочитают мозаичное построение с короткими чередующимися эпизодами, что и заимствуется большинством наших авторов), зато он распространен в киноиндустрии. Самым блестящим литературным примером этого рода являются «Речные заводи» Ши Най-Аня, где насчитывается в общей сложности сто восемь героев, чьи пути случайно перекрещиваются, а затем объединяются для общей борьбы.

Подводя итог, можно сказать, что Торлон является целостным и полным в себе миром — по выражению К. Кастанеды, «одним из тех миров, которые человек может собрать в своей полосе восприятия». Тем, кто устал от бесчисленных эльфов, гномов и орков в разных сочетаниях, будет приятно найти место, с одной стороны похожее на наш собственный мир, а с другой — неуловимо отличающееся от него. Это хорошее доказательство неоспоримого факта: существующая реальность невообразимо сложнее и чудеснее, чем мы можем себе представить, и не идет ни в какое сравнение с вымышленной реальностью. Но тут дело в тонкой грани между вымыслом и действительностью. Одно дело — умственные построения, даже сколь угодно фантастические, и совсем другое — настоящие переживания, которые могут показаться другим людям фантазиями или галлюцинациями, потому что не вписываются в общепринятую картину мира, который на самом деле совсем не такой, как они думают. «Вымышленный» мир может оказаться реальным, если мы пересекаем внутренние границы, удерживающие нас в рамках коллективного сознания.

Итак, можно поздравить автора с удачным произведением, а читателей — с новой возможностью пополнить свою библиотеку. Возможности жанра очень широки, но не безграничны, поэтому так приятно видеть оригинальные находки и открывать новые возможности.

Ссылки

[1] — Кто ты? ( Употребленный порядок слов подчеркивает враждебность того, к кому обращаются. )

[2] — Вставай! Вставай и защищайся!