Обитель надежды
Она брезгливо растерла по лбу и щекам остатки соевого соуса, который за время ее долгого лежания на полу, похоже, успел въесться в морщинистую кожу, и беззвучно прокричала вслед телеге скорбные проклятия.
В том, что ей удастся вызволить из плена доверчивую внучку, Радэлла совершенно не была уверена. Но ведь точно так же она не была уверена в том, что ей посчастливится избежать лютой смерти от собственного верного тесака, попавшего по ее неосмотрительности в руки Каура, который оказался таудом. Вернее, о том, что Каур был таудом, она знала давно, да только кто же мог предположить, что мерзкий человечек, которого она по доброте душевной согласилась подвезти, окажется тауд’айгеном, то есть повелителем таудов, которому Каур просто не мог не подчиниться. Хвала героям, что чужак не удосужился посмотреть, как выполняется его приказ. Тогда бы он заметил, как молниеносным движением руки Каур подхватил со стола и сунул ей чуть не расплескавшуюся чашку с соевым соусом, увидел, как она, потрясенная услышанным и происходящим, плашмя валится на пол, выплескивая перед собой содержимое спасительной посудины и судорожно соображая, нужно ли при этом кричать от боли. Крикнуть у нее не получилось. Не успела. К счастью, чашка не разбилась при падении, и она накрыла ее своим телом. Теперь предстояло самое трудное и страшное: не шевелиться, не дышать и надеяться на то, что подлец не захочет удостовериться в том, что она мертва. Потому что Каур не имел права заступаться за нее. Приказ тауд’айгена он выполнил настолько, насколько тауд’айген сам был в этом уверен. Если обнаружится подвох, Кауру несдобровать. Тем более он не мог поднять на всемогущего гостя руку и разом избавить их от этой напасти. Радэлла до конца не знала всех причин подобного поведения таудов, но, лежа лицом в пахучей луже собственной «крови», судорожно проигрывала в пока еще целой голове возможные варианты дальнейшего развития событий и понимала, что судьба ее полностью в руках изменчивого провидения.
Сообразительная внучка, которая все видела и наверняка ничего толком не поняла, вместе с тем превосходно сыграла свою роль. Ангус и Бриан тоже оказались на высоте. Судя по всему, они знали значительно больше, чем им положено было знать, и потому ни на мгновение не растерялись, когда чужак с такой ловкостью воспользовался тайной их отца. Пенни они вязали от души, не боясь причинить своей любимой соседке боль. И причиняли ровно настолько, чтобы она сопротивлялась, кричала и рыдала. Радэлла не могла видеть, что происходит, по слишком хорошо слышала и заставляла себя лежать трупом. Все четверо, они сейчас занимались тем, что спасали ее, Радэллу, вязли в происходящем, не ведая причин и смутно предчувствуя последствия, но при этом слепо верили в то, что, если с ней ничего страшного не случится, она потом наверняка им поможет, выпутает из любой неразберихи, как то получалось у нее до сих пор столько раз.
Правда, последние два дня удача, похоже, изменила ей, и она, сама того вовсе не желая, медленно и верно втягивала себя и своих добрых соседей в очень неприятную историю с трудно предсказуемыми последствиями.
Началось с того, что она вздумала в самый дождь отправиться на опушку Пограничья за хворостом. Как будто тот же Каур не мог с ней поделиться своими запасами. Конечно, поделился бы. Но она уже успела собраться, прихватила с собой Пенни, и, когда он пришел с целой охапкой сосновых поленьев, соседок и след простыл. Не рискнув входить в избу без хозяев, он сплюнул и ушел восвояси, а они тем временем повстречали по дороге пятерых путников, трех мужчин и двух женщин, хорошо одетых, как одеваются в пределах Стреляных стен. Путники были вооружены, однако вреда им не причинили и повозку не отобрали, а только поинтересовались, не проживает ли поблизости семейство охотника Вайна. Поскольку весельчак Вайн с двумя женами и любимой собакой вот уж сколько зим жил через дом от избы Радэллы, она так чужакам и сказала, а Пенни еще и пальцем ткнула в сторону дымящих у подножия холма труб. На прощание, правда, Радэлла предупредила путников, что ежели они что недоброе для Вайна надумали, то лучше им сразу поворачивать, откуда пришли, потому что у них тут принято за соседей заступаться, а заступиться есть кому. Старик, что шел впереди, хохотнул, и тут по этому самому смешку Радэлла его и признала. Тангай страшно изменился, осунулся, стал сухим и жилистым, а ведь она помнила его высоким и стройным, можно сказать, молодым парнем, дровосеком, который крутил с ней шашни, а потом взял да и женился на ее подруге.
— А голосок-то у тебя как был мужским, так и остался, — заметил Тангай.
Чтобы не смущать его дружков и внучку сценой встречи через столько зим, Радэлла сдержала себя и угостила его шуткой про гриб с проплешиной. Кончилось тем, что Тангай вызвался помочь им с заготовкой дров, что было очень даже кстати, и, предоставив озадаченным друзьям самим искать избу охотника, забрался в телегу. По дороге к Пограничью они много говорили, вспоминая былое и не обращая внимания на скучающую Пенни.
Несмотря на дождь, снег на опушке леса лежал высокий, и лошадь с трудом протащила телегу до первых деревьев. Тангай расхорохорился, тряхнул стариной и быстро порубил то, что, по его мнению, должно было хорошо и жарко гореть.
— Сушняка много стало, — сказал он, забрасывая в телегу последние «пенышки», как их называла Пенни. — Раньше за таким надо было в самую глушь забираться, где солнца поменьше.
Радэлла не спорила. Ей нравилось, что в кои-то веки за ней кто-то ухаживает, да еще в присутствии внучки, получившей возможность не надрываться, как то обычно бывало, таская неуклюже срубленные и наспех очищенные от веток тоненькие стволы молоденьких деревец, а погулять в свое удовольствие по лесу, в то время как в телегу ложились ладные, короткие, под печку подогнанные толстые бревнышки. Сразу было понятно, что топор взял в руки знаток своего дела.
Обычно, когда Радэлла отправлялась за дровами, у нее на все про все уходило полдня с лишком. В этот раз они в срок не управились, зато телега была загружена на славу, не на всю зиму, конечно, но на самые сильные морозы наверняка хватит.
Обратно они двинулись той же дорогой, и тут вскоре выяснилось, что про главное они совсем позабыли. А главным была лошадь. Которая совершенно не привыкла к таким тяжестям. Потому на полпути встала и наотрез отказалась идти дальше. Тангай, у которого отроду лошадей не водилось, накинулся на бедное животное, отчаянно пытаясь воззвать к его совести и заставить пусть медленно, но довезти их до дома. Притом уже начались ранние сумерки, и вскоре им предстояло пробираться через дождь и снег в потемках. Пенни заступилась за конягу и отругала самого Тангая за то, что он зачем-то переусердствовал. Тангай начал оправдываться перед возмущенной девочкой, а Радэлла оборвала их обоих и заявила, что выход имеется и что можно срезать путь, но для этого придется миновать покинутый торп. Тангай навострил уши. Отвечая на его расспросы, Радэлла поведала, что в торне раньше жила семья однорукого строителя Морфана, перебравшегося туда давно, когда с его рукой приключилась беда и он потерял работу в замке. Место для жилья, надо сказать, было не самое подходящее. До Морфана там обитали родители его жены: отец тоже был когда-то строителем, а мать занималась хлебопечением, благо соседние поля давали прекрасный урожай пшеницы и ржи. В один далеко не счастливый день обоих нашли мертвыми. На шеважа тогда не подумали, поскольку никому не могло прийти в голову, что дикари способны отважиться на подобную дерзость. Некоторое время торп пустовал. Вероятно, на переезде туда настояла жена Морфана. Поначалу все складывалось как нельзя лучше: он по мере сил занимался хозяйством да благоустройством, а она рьяно взялась за дело своей матери. И так у нее это хорошо пошло, что сперва вкусная выпечка завоевала сердца и желудки обитателей близлежащих изб, включая саму Радэллу с внучкой, потом дошла до Обители Матерей, кстати, не в последнюю очередь благодаря родственным связям между Радэллой и тамошними сестрами, и наконец сдобные ватрушки и пышные булки с изумительной ягодной начинкой стали успешно продаваться аж на рынке Малого Вайла’туна. А потом, перед зимой, когда пришли слухи о пожаре на одной из застав в Пограничье, Морфан, его жена и дети, две дочки и сын, никому ничего не сказав, исчезли и больше не появлялись. Сразу пошли слухи, что их ну точно убили, как и предыдущих хозяев. Однако трупов на сей раз не нашли, и тогда стали говорить, что они всем семейством втихаря перебрались в один из соседних тунов, чтобы быть подальше от лесной напасти. Как бы то ни было, с тех пор Радэлла и ее соседи сочли более безопасным обходить заброшенный торп стороной. Тем более что кто-то как-то видел, будто в неблагополучном торпе горит печь и над крышей курится дым.
Тангай выслушал все это с интересом и выразил желание добраться до дому именно через этот торп. Достаточно было подозрительной Радэлле слегка на него надавить, и он признался в том, что уже гостил там со своими друзьями. Правда, не стал уточнять, как и зачем они туда попали и сколько времени там провели.
К торпу они добрались затемно, выбившись из сил чуть ли не больше несчастной лошади, которую им всю дорогу приходилось только и делать, что уламывать да упрашивать. Дождь к тому времени перестал, небо очистилось, и черные контуры островерхих построек напоминали сказочную заставу, неведомо как оказавшуюся перенесенной из леса на пологий холм. Пенни ни за что не хотела тут останавливаться и все говорила, что до дома осталось еще совсем немного, однако Радэллу взяло любопытство, а Тангай, похоже, устал так крепко, что даже не спорил ни с одной, ни с другой.
Запасливая Радэлла всегда имела для подобных случаев надежно укрытый на самом дне телеги факел с безотказным огнивом. Она никому не доверяла их и потому теперь сама прямо в телеге запалила огонь, озаривший женское испуганное и мужское сосредоточенное лица. Втроем они подошли к двери в избу и попытались ее открыть. Не тут-то было. Дверь оказалась заперта изнутри.
— Этого не может быть, — сказал Тангай, однако вопреки видимой невозможности попытался все же ее открыть тонким лезвием ножа.
И, как ни странно, преуспел. Дверь поддалась. Из помещения пахнуло чем-то затхлым.
— Шеважа, — прошептал Тангай, опережая вопросы и ничем не возражая против широко округлившихся глаз Пенни.
Пропуская друг друга вперед, они наконец вошли внутрь и сразу же наткнулись на распростертый посреди комнаты труп мужчины с наспех перевязанной грудью. У мужчины были длинные светлые волосы, да и вообще вид он имел весьма представительный.
— А где же… — донеслось до чуткого слуха Радэллы из уст Тангая, но концовка оборвалась радостным восклицанием Пенни, которая, переборов страх, опустилась на колени возле трупа и сразу определила, что на самом деле это никакой не труп, а просто раненый, глубоко спящий.
Теперь даже Радэлла и мигом позабывший про усталость Тангай, не сговариваясь, согласились с тем, что нужно незамедлительно поспешать к дому. Разумеется, прихватив бедного незнакомца с собой. Тангай для порядка прошелся по комнате, правда, без факела, который дрожал в руках Пенни, наблюдавшей за приготовлениями бабушки, осмотрел ворох одежды в углу, не нашел того, что искал, и вернулся, чтобы помочь отнести неподвижное тело. Единственной находкой, которую Тангай не преминул прихватить с собой, был маленький, как будто даже детский лук, валявшийся при входе, да несколько под стать ему коротких стрел.
Выходя, они оставили дверь нараспашку, что, как сейчас вспоминала Радэлла, было второй нехорошей приметой. Первой приметой того дня, вернее, ночи, была луна, которая сопровождала их возвращение домой через заброшенный торп с левого плеча.
С грехом пополам примостив раненого между дровами и накрыв его для порядка какими-то обносками из вороха хозяйской одежды, они поспешили домой, где их давно уже ждали теряющиеся в догадках друзья.
Радэлла сразу заметила, с каким лицом один из юных приятелей Тангая снимал тело раненого с телеги. Она неважно расслышала его имя: не то Гийс, не то Гивс. Беднягу, растревоженного дорогой и начавшего стонать, со всей осторожностью занесли в их избу и положили в самое теплое место, за печь. Гийс, или Гивс, явно узнал его, но смолчал и даже дал себя увести обратно в дом охотника Вайна. Радэлла прогнала и Тангая, сказав, что он и так немало для них постарался и должен как следует отдохнуть до утра. Сама она даже не прилегла, а под утро, когда у раненого поднялся жар и ему на глазах стало хуже, недолго думая оставила Пенни за старшую и отправилась на поиски целебных кореньев.
Какие же коренья зимой? А вот и нет, и такое бывает. Тем более, когда на самом деле не ищешь их, а специально выращиваешь, подбирая правильную землю и растительное окружение. Именно за одной из таких заначек Радэлла и поспешила на другую сторону холма. Если бы не обессилевшая за предыдущие день и ночь лошадь, она бы вернулась гораздо раньше и не повстречала бы по пути безобидного с виду незнакомца, из-за которого произошло то, что произошло. Так он еще имел наглость без разрешения забраться к ним в избу и чуть было не обнаружил в ней раненого. Что-то подсказало Радэлле, что доводить до этого нежелательно. Потому она и разыграла роковой для себя порыв возмущения, обратив его на съеденный непрошеным гостем суп.
Теперь, оставшись одна, она, продолжая вытирать тыльной стороной ладони скулу и подбородок, бросила взгляд за печь. И никого там не нашла. Зато заметила в окно бегущую через двор женщину, из тех, чужих, что свалились им на голову накануне. Кажется, женщину звали Гверна или как-то так.
— Что тут у вас происходит? — начала та прямо с порога. — Примчался Бриан, говорит, чтобы сидели ниже травы и не высовывались, потом они все куда-то уезжают. Что с вами? — Это она разглядела, в каком состоянии лицо бледной хозяйки и грязную лужу на полу.
— А куда дели раненого? — не обратила внимания на ее вопрос Радэлла. — Стоило мне отлучиться, как он пропал.
— Не пропал. Мы его перенесли. Он оказался отцом нашего… друга. Теперь у Вайна лежит. Ваша внучка говорила, что вы за каким-то лекарством для него уезжали. Привезли? Я ведь тоже в этом деле понимаю кое-что.
— Корни экемо готовить приходилось?
— Экемо? Где вы его нашли?
— Приходилось, спрашиваю?
— Да. Давно, но как это делается, помню…
— Вот и хорошо. — Старуха извлекла из-под складок юбки ничем не примечательные мягкие корешки зеленовато-бурого цвета и вручила удивленной Гверне. — Ступайте начинайте готовить, а я скоро подойду.
— А внучка ваша где?
— Ступайте!
Ей не хотелось ни с кем разговаривать и никого видеть. Она во всем винила себя, хотя причиной произошедшего был, конечно, Каур. Еще чудо, что он сумел одержать победу над собой и не подчинился тауд’айгену целиком и полностью, как того требовало его положение. А ведь обычно тауды не имеют сил противостоять воле посвященных, и даже Радэлла оказалась один раз свидетельницей того, как добрый сын не моргнув глазом уничтожил всю свою многочисленную семью. Такова была сила обряда посвящения и заклятий, налагавшихся на тех, кто прошел его. Всех тонкостей Радэлла, разумеется, не знала. Собственно, она не должна была знать ничего, поскольку про таудов никто и никогда не рассказывал, а сами тауды хранили обет молчания. Те, у которых во время обряда оказалась затронутой память, могли сами не подозревать, кем являются. Но Радэлла прожила долгую жизнь. К тому же ее далекая по родству, но близкая по духу сестра вот уже которую зиму жила в Обители Матерей и иногда делилась с ней некоторыми сведениями, порой тайными. И всегда опасными. Потому что знать то, чего не знают все или хотя бы большинство в Торлоне, означало быть преступником. Так было и при Гере Одноруком, отце Ракли, и при Ракли, и тем более сейчас, когда Ракли, вероятно, постигла или постигнет судьба его прежних врагов.
Гверна забрала корни и устремилась через двор обратно. Если она все сделает правильно, то раненого можно спасти. Кто-то вовремя успел позаботиться о ране и неплохо ее перетянул. Благодаря экемо, если использовать его своевременно, выживали и после худших ранений. Повезло тому парню, коли это и в самом деле его отец. Скорее всего, это именно тот, имени которого она так и не запомнила: не то Гивс, не то Гийс. Хотя радоваться рановато. Если рана глубокая, может быть повреждено и легкое…
Только о чем она думает? Почему медлит? Ведь сейчас ей нужно со всех своих старых ног мчаться спасать Пенни. Потому что у того странного парня были явно не самые невинные мысли насчет ее внучки. А потому чем быстрее она настигнет его, тем будет лучше.
Конечно, она не надеялась догнать свою телегу раньше, чем усталая кобыла добредет до дома незнакомца где-то в глубинах Малого Вайла’туна. Не потому, что у нее не хватит на это сил, а потому, что там по-прежнему будет Каур со своими богатырями. Если бы все было так просто, она напала бы на назвавшего себя Тангаем еще тогда, когда тот сидел на корточках возле Пенни. Нет, Каур не позволит ей ничего с ним сделать. И сыновей не отдаст. А они слушаются его так, как если бы сами были безвольными таудами. Тут все сложнее, и потому действовать надо быстро, но изобретательно. И начать надо вовсе не со спасения Пенни, а с того, кто может этому спасению помешать, — с Каура. Вот если Каур, сбросив с себя необъяснимые, но оттого не менее жуткие чары, станет на ее сторону, тогда спасение Пенни превратится в легкую забаву. Означало все это лишь одно: она должна заручиться поддержкой тех, кто способен вернуть Каура в прежнее состояние.
— Я ничего не понимаю! Куда это старуха опять поперлась? — ткнул пальцем в окно Хейзит и покосился на Эллу, младшую из двух жен Вайна, смешливую и хорошенькую. — Смотрите, у нее все лицо какой-то гадостью измазано.
— Не говори так грубо о бедной женщине, — наставительно заметила Гверна, разрезая корни экемо на маленькие кубики.
Тангай покинул свое место возле раненого и шмыгнул за дверь.
— Он так о ней печется, будто тысячу зим назад она была его любовницей. — Хейзит подмигнул Элле и бросил украдкой взгляд на ее мужа, помогавшего Велле варить обед.
— А хоть бы и была, — не переставая ловко орудовать острым ножом, подхватила Гверна. — Тебе-то что? Жизнь и до нас была, и после будет. Мы ей можем или помочь, или не лезть не в свое дело. — Она не уточнила, имеет ли в виду помощь жизни или помощь бедной старухе. На ее попечение был отдан раненый, который сейчас беспокойно лежал в дальнем углу помещения, вертел, не открывая глаз, мокрой от пота головой и стонал. Рядом с раненым сидел его сын, Гийс, бледный и какой-то не по-доброму отстраненный.
Вернулся Тангай. Вытер взопревший от спешки лоб, сел на стул возле двери, перевел дух.
— В Обитель Матерей отправилась. Говорит, наше участие ей за ненадобностью…
— У нее там, кажется, дальняя родственница живет, — сказала Леома, старшая жена Вайна, тоже, вероятно, в прошлом красивая, а теперь сильно располневшая женщина, занятая шитьем у теплой печки. Возле ее ног лежал пес, добродушный увалень по кличке Ястреб, названный так хозяином в пору далекой юности, но не за то, как можно было подумать, что помогал ему на охоте, или за быстроту, а за то, что однажды, еще щенком, свалился с дерева и не разбился. Что он делал на дереве, для самого Вайна осталось загадкой. — Вероятно, ей сейчас больше нашей нужна помощь именно матерей.
— А чем эти матери могут ей помочь? — искренне удивился Хейзит. — У них там армия, что ли, есть?
— Кто их, баб этих, разберет! — брякнул, не подумав, Вайн. Было видно, что своих женщин он давно перестал стесняться, но, вспомнив про гостий, осекся и поспешил добавить: — Если никто не возражает, сейчас будем обедать. Правда, Велла?
— А я слышала, что у них там и армия своя есть. — Леома в очередной раз уколола иглой пухлый палец, но не подала виду, нагнулась и потрепала Ястреба по загривку. — Правда, едва ли Обитель пойдет из-за Радэллы войной на Вайла’тун.
— Наверняка не пойдет, — по привычке согласилась Элла, стараясь не смотреть на Хейзита. Голос у нее оказался резковатым, с хрипотцой и не вязался с милым обликом.
Здесь уже знали почти обо всем, что стряслось с Гверной и ее семейством. Вайн с незапамятных времен был в дружеских отношениях с Хоканом, отцом Хейзита, и одно время даже подсоблял ему по строительству. Последний раз они виделись, когда Хокан лежал в таверне на столе, бледный и мертвый, а Хейзит, совсем еще мальчишка, жался к материнскому подолу и старался не плакать. Собственно, с тех пор Вайн и сделался охотником. Он давно подумывал об этом промысле, однако работы в замке было много, за нее тогда неплохо платили, да и, чего греха таить, Хокан по дружбе подбирал наиболее выгодные заказы, чтобы Вайн мог содержать семью. У него уже тогда было две жены, правда, Леома на тот момент приходилась младшей. Старшая, имени которой никто уже не помнил, через пару зим после переселения в эти уединенные и спокойные по тем временам места умерла от водянки, и ее вскорости сменила юная красотка Элла. О ее существовании Гверна, вспомнившая в подземелье про старого друга мужа, не подозревала. Иначе еще неизвестно, повела бы она их сюда. Приятно, конечно, видеть сына таким повеселевшим и преображенным, но что, если он не справится с собой, а легкомысленный и дружелюбный по натуре Вайн это возьмет да и заметит? Позора не оберешься…
Она закончила резать корни и попросила Эллу помочь ей с последующими, самыми важными и сложными приготовлениями. Элла была чуть постарше Хейзита, улыбчивая и послушная. Если бы старый друг семьи не был ее мужем, что ж, Гверна не стала бы выступать против дружбы с ней своего сына, но ведь судьба распорядилась по-своему, а уводить жену из-под мужниной кровли не только считалось у вабонов занятием недостойным, но и было чревато, насколько знала Гверна, нехорошими последствиями для всего рода. Как ее учила еще бабушка: «Початая девица для свадьбы не сгодится». Считалось, что первый мужчина у девушки остается истинным отцом ее потомства, даже если от него самого она не родила. Случаев, подтверждающих это неписаное правило, было множество. У Гверны в юности были подруги, которые по секрету признавались ей в том, что соглашались на ухаживания того или иного парня, потом их отношения прерывались, ничем не закончившись, потом они благополучно выходили замуж, рожали детей… которые как две капли воды походили на их первую любовь. И что самое грустное, обычно ничем хорошим подобные истории не заканчивались. Либо муж дознавался до правды и семейное благополучие в одночасье сменялось постоянными скандалами, доходившими до рукоприкладства и окончательного разрыва, либо дети, наследуя повадки истинного отца, сбивались на плохую дорожку и навлекали на всю семью стыд и позор. Не всегда, конечно, но достаточно часто, чтобы поверить словам бабушки. Вот Гверна и хотела, чтобы ее сына миновала подобная участь и чтобы у своей будущей жены он был первым и последним мужчиной. Велла — тут дело обстояло несколько иначе. Ей Гверна тоже желала только добра, однако понимала, что, выйдя когда-нибудь замуж, дочь перейдет в род мужа, а что там будет — это уж ее не касается. Гверна никогда не спрашивала Веллу напрямую, хотя и подозревала, что та за свою недолгую жизнь зналась с несколькими мужчинами. Насколько близко, не разобрать, но всякий раз, когда Велла по-настоящему влюблялась, Гверна безошибочно это определяла. Вот и сейчас ей явно нравился этот хмурый юноша по имени Гийс, причем определенно между ними что-то уже было. Слишком красноречиво Велла избегала его взгляда и слишком жадно искала…
— Как же они у тебя выросли! — продолжал восторгаться Вайн, когда все, кроме Гийса и его раненого отца, сели за стол и отпробовали жирного, наваристого супа. Он завел эту песню еще накануне, приглашая гостей в дом, но, похоже, никак не мог успокоиться. — Велла тогда мне до колена едва доставала, а вон погляди, какой стряпухой знатной заделалась. Хороша, хороша! — Он поймал неодобрительный взгляд старшей жены и набил рот хлебом, чтобы под этим предлогом замолчать.
— А про Хейзита моего вы тут слышали? — не сдержалась Гверна. — Он ведь по стопам Хокана пошел, строителем сделался. Такую вещь придумал, аж сам Ракли его к себе в мастера взял.
— А правду говорят, что Ракли убили? — с детским интересом, как если бы речь шла о каком-то далеком сказочном персонаже, осведомилась Элла.
— Что за ерунду ты говоришь! — одернула ее, как дочь, Леома. — Кто тебе такое мог сказать?
— На самом деле никто толком не знает, — заметил Хейзит, понимающе кивая матери и делая вид, будто выискивает ложкой на дне миски кусок мяса, которого там отродясь не было.
— Он знает.
Присутствующие оглянулись на Гийса. Тот сидел с закрытыми глазами, однако все поняли, кого он имеет в виду.
Тангай кивнул и сплюнул в кулак. Отношение сына к отцу, пусть даже такому, казалось ему верхом предательства. Или того хуже — обмана. Ведь не мог же сын в самом деле быть настолько равнодушен к участи того, кто дал ему жизнь. Да, Гийс все это время не отходил от родительского ложа, но с таким видом, будто только и ждал, когда раненый испустит дух. Из этого следовало, что Гийс разыгрывает равнодушие специально для них, чтобы они поверили ему, приняли за своего. Тьфу, мразь какая…
— Он знает, — повторил Гийс, не открывая глаз. — Можете сами его об этом спросить.
«Прекрасно знает, что не можем», — подумал Тангай, а вслух поинтересовался:
— А ты, его сын, разве не знаешь?
Гийс повернул голову и не столько открыл глаза, сколько прищурился на говорившего.
— Что знает изба о строителе, который ее возвел? — Голос его звучал тихо, заставляя присутствующих вслушиваться. — Что знает косуля о стреле, которая ее пронзает? Но разве при этом они не единое целое?
— Эк ты загнул! — Тангай зыркнул в сторону Вайна. Вайн перестал жевать и обдумывал услышанное. — Косуля… Сдается мне, что твоя косуля поумнее всех нас тут будет. Потому что если она стрелу услышит, то в чащу бросается, а мы вроде как слышим, а сидим себе и в ус не дуем.
— Ты тоже палку-то не перегибай, — хмыкнул Вайн, перехватил улыбку Эллы и сам не сдержался, улыбнулся. — А ты, парень, чем там особняком сидеть, давай к нам за стол подсаживайся. А то мы тут, на тебя глядючи, все шеи повыкручивали. Иди, иди! — И он демонстративно подвинулся на длинной лавке, куда еще могло сесть столько же едоков.
Гийс с неохотой отклеился от стенки, перешагнул через отца, обошел стол и опустился на лавку рядом с Веллой. Гверна всматривалась в лицо дочери. Та не покраснела, однако глаз от тарелки не подняла.
Некоторое время ели в полном молчании, нарушаемом разве что аппетитным причмокиванием Вайна, большого любителя не только приносить в дом добычу и готовить ее, но и вкушать. Дав Гийсу обвыкнуться и закусить, Леома на правах старшей хозяйки напомнила ему об отце:
— Так ты не знаешь, почему и как он очутился в наших краях?
Гийс мотнул головой. Он был по-прежнему хмур, однако в нем уже не чувствовалось прежней собачьей ощетинистости — горячий суп и пышный хлебный ломоть сделали свое дело. Леома осторожно продолжала:
— При нем были только лук и стрелы лесных дикарей. Странное оружие для вабона, ты не находишь?
Гийс поднял на нее глаза.
— Я нахожу, что странные вещи происходят все чаще и чаще. И уже ничему не удивляюсь. Даже тому, что в таких вопросах разбирается хр… женщина.
Велла подавила смешок, поняв, что Гийс хотел было назвать Леому хрупкой. Вообще Велла относила скованность милого друга на счет своей скромной особы, полагая, что, чем сидеть здесь, он с гораздо большим удовольствием поискал бы уединения с ней. А тут и мать, и старик-дровосек, и брат, и еще эти гостеприимные, но чужие им люди…
— Моя жена разбирается во многих вопросах, — добродушно заметил Вайн, вставая и забирая со стола опустевшую кастрюлю. — Мы с Эллой частенько ее слушаем и до сих пор не пожалели. Да, моя красавица?
— Да, — в один голос ответили Элла и Леома, чем вызвали всеобщий смех. Даже Гийс лукаво посмотрел на Веллу, открыл было рот, да передумал.
Один только Хейзит болезненно поморщился. Чтобы хоть как-то смягчить свои далеко не веселые переживания, он попытался вспомнить пленительный образ Орелии, но от этого стало еще грустнее. Почему всякий раз, когда ему нравилась девушка, она оказывалась либо несвободной, либо отправлялась в дальние края? Верными его спутницами оставались лишь мать с сестрой, но и Велла явно уже считала дни до начала независимой жизни. Если бы он тогда, на том дурацком эфен’моте у Томлина, знал, чем все закончится, ни мгновения бы не сомневался и отправился вместе со всеми на плоту через бушующую Бехему навстречу неведомому и прекрасному. Тэвил, как же все надоело!
— Вы сможете его поднять? — спросил Гийс, глядя на Гверну.
— Случалось, мама и не таких ставила на ноги, — вмешалась Велла. — Если есть нужное снадобье…
— А тебе лучше помочь Вайну подать горячее, — цыкнула на нее Гверна, будто они никуда не выходили из таверны «У старого замка». — И не забудь поставить на стол то, что есть у нас в мешках. — И лишь тогда, повернувшись лицом к Гийсу, ответила: — Да, смогу. Ты не будешь возражать?
Гийс, изучая трещины в столе, покачал головой.
Хейзиту вспомнился их разговор в подземелье, когда, со слов Гийса, выяснилось, какой была одна из причин заговора против Ракли. Уничтожение рода Дули. Уничтожение его, Хейзита, рода. Звучало невероятно, но в происходящем с ними последнее время не было почти ничего вероятного… Сказал ли тогда Гийс действительно все, что знает? Почему он теперь так холоден с раненым отцом? Во всяком случае, внешне. Догадывается о чем-то, о чем не желает говорить с посторонними? Ведь, в конце концов, они все-таки ему посторонние. Даже Велла, которую он как будто хочет, но почему-то не может принять в сердце. Словно заготовил или загадал что-то и теперь ждет: случится — не случится.
— Что бы там ни было, — снова заговорил Тангай, — мне наплевать. Я уже давно понял, что, если вся правда где-то и существует, на своем веку я ее никогда не узнаю. Сейчас важнее всего не допустить, чтобы сюда, по нашей с вами милости, приперлись какие-нибудь тяжеловесные сверы из замка и понаделали бед тебе, Вайн, и твоему гостеприимному семейству. И большой военачальник, оказавшийся в такой дали от дома, да еще один-одинешенек, мне совсем не нравится. Как правильно заметила Леома, найденные при нем стрелы и лук шеважа не делают ему чести. К тому же при полном отсутствии положенных доспехов.
— Его могли ограбить! — не выдержал Гийс.
— Конечно. А чтобы не плакал, подарили лук.
На горячее было жаркое из молодого поросенка и овощная подлива, густая и поразительно ароматная благодаря удачному сочетанию трав и сосновых иголок. Гверна, по понятным причинам не принимавшая участия в готовке, сразу стала расспрашивать Вайна о секретах блюда. Хейзит смотрел на мать и невольно любовался. Она была настолько упоена разговором о рецепте, о времени вымачивания иголок, о точных пропорциях и возрасте используемых трав, будто завтра утром ей предстояло выйти на кухню собственной таверны и поразить посетителей новыми кушаньями.
О возвращении домой не могло быть и речи. Сперва нужно как следует схорониться здесь, затеряться, сбить со следа возможных ищеек вроде Симы, разузнать, что происходит в замке, и только после этого, когда-нибудь, направить стопы в обратном направлении. Если такое вообще произойдет. Если будет куда идти. И ради чего. Нет, все-таки не будь той дурацкой идеи, чувства долга, наконец, желания заработать, он не остался бы здесь, а пустился в путь вместе с друзьями. Ему вспомнилась гряда гор далеко за Бехемой, которую они вместе с Локланом рассматривали с башни замка. Кто знает, быть может, Локлан и его спутники уже добрались до нее, и теперь им одним ведомо, что за мир находится там. Это было крайне опасно, страшно тяжело, но безумно интересно. Сейчас Хейзит с легкой совестью отдал бы все, чтобы оказаться там, среди крутых каменных склонов, далеко-далеко отсюда. Если придется затаиться, он проведет время с пользой: разберет все записи в «Реке времени», которые…
— Тангай, а где свитки? — полушепотом спросил он, откинувшись и спрятавшись за спину матери. — Ты их не потерял?
— А я-то здесь при чем? Вы без меня сюда пришли. Я с Радэллой уехал. Дружка своего спрашивай.
— Не беспокойся, я их убрала, — сказала Гверна. — Если прямо сейчас они тебе не нужны, давай соблюдем традиции и дождемся конца трапезы.
— А разве кто спорит? — обрадованно кивнул Хейзит и поискал глазами взгляд Эллы. Та с любовью смотрела на мужа, который сейчас доказывал вернувшейся к столу Велле, что тушку поросенка, то есть мальчика, лучше замачивать в молоке, а тушку свинки, то есть девочки, лучше либо вообще предварительно не замачивать, либо уж если замачивать, то в чем-нибудь перебродившем.
Разумеется, у Хейзита и в мыслях не было по-настоящему ухлестнуть за юной женой гостеприимного хозяина, но ему хотелось чувствовать, что его присутствие смущает и развлекает девушку. Теперь выяснялось, что все предыдущие знаки внимания она оказывала ему не из симпатии, а из вежливости. Что ж, хоть так — все лучше, чем никак. Орелия… нет, лучше не думать.
— Сколько мы сможем у них оставаться? — задал он матери второй донимавший его с самого утра вопрос. Вопрос вовсе не праздный, поскольку у вабонов каждая семья имела свое жилье и при обычных обстоятельствах было не принято двум разным семьям делить одну крышу. Здесь, правда, вдали от замка и избы были побольше, и нравы, вероятно, попроще, однако это же не постоялый двор и даже не таверна, где уставшие с дороги путники могли получить приют на ночь-другую.
— Вайн в долгу перед твоим отцом, — негромко ответила Гверна, пользуясь тем, что всеобщим вниманием завладела Велла, не сдержавшаяся и решившая рассказать про их странствия по подземному лабиринту. Тангай и даже Гийс то и дело ее поправляли. Особенно последний, довольный, что тема раненого отца сама собой отошла на второй план. — Я с ним уже говорила. Мы тут будем столько, сколько потребуется. Хоть всю зиму.
— Неудобно…
— Мне казалось, ты будешь только рад. — Она улыбнулась.
— Сегодня же предложу Тангаю заняться возведением избы для нас. Жаль, глина далеко, а то можно было бы каменный дом построить.
— Мысль с новой избой хорошая, но только не пори горячку. Вайн не должен решить, будто мы брезгуем его жильем.
— Почему?
— Тихо. Когда ты научишься вести себя как взрослый?
— Это как? — обиделся Хейзит.
— Ладно, я пошутила. Ешь давай. Велла, ты забыла рассказать о Симе.
По взгляду Тангая Гверна поняла, что допустила ошибку: настолько глубоко они не собирались вдаваться в подробности. Сима принес несчастье их соседям, и семейство Вайна могло решить, что они, его бывшие спутники, каким-то образом также к этому причастны.
— Какой такой Сима? — оживилась Леома, вполне наевшаяся и теперь слегка клюющая носом.
— Негодяй, который взял в плен внучку той женщины, — вынуждена была выкручиваться Велла. — Оказалось, он выследил нас в подземелье, заблудился и захотел присоединиться.
— Так вы его знали?!
— Как видишь, не настолько хорошо, чтобы предотвратить то, что случилось, — продолжила за дочь Гверна и слукавила: — Он от нас сбежал, а обнаружился уже тут. Почему те трое, что сели вместе с ним в телегу, ничего ему не сделали? Они же, насколько я понимаю, ваши соседи…
Леома пожала плечами.
— Я всегда считала Каура довольно странным, — заговорила молчавшая до сих пор Элла. Хейзита снова приятно удивило несоответствие ее чарующей внешности и отталкивающего голоса. — Что он, что Ангус. По-моему, один Бриан в их семействе дружит с головой.
— Ты неправа, — наставительно заметил Вайн, отрывая мокрые усы от дымящейся кружки. — Каур — мужик что надо. И сыновей воспитал всем на зависть.
«Тебе на зависть», — подумал Хейзит. С двумя женами и без детей. Понятно, чья в том вина. Непонятно только, почему обе с этим свыклись. Ну, Леома ладно: возраст уже не тот, чтобы брыкаться, да и внешность если и была когда-то, то давно. А вот Элла… Без труда могла бы что-нибудь поинтереснее себе найти.
— У Каура, — продолжал Вайн, — есть свои чудачества, конечно, но у кого их нет? Ему и зим-то уж немало, а такому здоровью, как у него, любой позавидует.
«Нет, это не зависть, это уже болезнь, — решил Хейзит. — Наверняка Вайн по этому поводу переживает. И не слишком-то соседа жалует. И с чего только мать взяла, что им нужно у него остаться? Вот на холме целая изба пустует. И вход в подземелье под боком. Может, для начала туда и переселиться?»
— Ты считаешь в порядке вещей, когда сосед хватает у тебя внучку и увозит неизвестно куда, подчиняясь человеку, которого вы оба впервые увидели? — задала вопрос Элла, призывая к размышлениям остальных. — Если бы он был нормальным, то ничего бы такого не сделал, а заодно проучил незнакомца.
— А я вот почему-то думаю, что они не незнакомцы, — не уступал Вайн. — Иначе, ты права, это выглядело бы странно. Но если предположить…
— Что случилось, то случилось, — прервал их Тангай. — Раз мы не собираемся помогать Радэлле и преследовать этого вашего Каура, то нечего и слова зазря тратить.
— Не ты ли сам сказал, что она нам запретила ей помогать? — напомнил Хейзит.
— Сказал. Но если женщина говорит «нет», это еще не значит — нет. Я прав, Гверна?
— Да.
— Значит — нет! — рассмеялся Вайн. — Хейзит, дружище, поведай-ка нам лучше, как ты там свои камни в печи запекать придумал.
— Да проще не придумаешь, — отмахнулся юноша, обрадованный всеобщим вниманием. — Была бы у вас здесь глина в должном количестве, я бы мигом показал. Кстати, вита Вайн, мне тут на голодный желудок подумалось…
— Ты что, не наелся? — переполошился хозяин.
— …нет-нет, я имел в виду, до того как мы сели трапезничать. Так вот, мне подумалось, что ни вы, ни ваши соседи не станут возражать… было бы неплохо, если бы нам с Тангаем разрешили где-нибудь тут, поблизости, сколотить избу.
Проговорив это, он умолк, ожидая реакции слушателей.
Мать ткнула его под столом ногой, не то одобрительно, не то укоризненно.
— Стройте на здоровье, — удивительно легко согласился Вайн, разве что вздох облегчения не издал. — Земля пока еще замку не принадлежит. Хотя не ровен час и на нее покусятся, изверги. Чужих мы бы не пустили, но вы люди проверенные, почти родственники. — Он ухмыльнулся: — Нынче времена такие пошли, что чем больше добрых соседей собирается, тем оно как будто и надежнее. Правильно я говорю? — повернулся он к старшей жене.
— Живите у нас сколько хотите, — подтвердила та. — Хотите отстроиться — отстраивайтесь. Вы никого не стесните и никого не обидите. Уж не знаю, как у вас там за Стреляными стенами принято нынче, а мы тут волю исповедуем.
— На том и порешили, — подытожил Вайн.
— Благодарим за понимание, — улыбнулась ему Гверна.
— Только, чур, терема не воздвигать, — с напускной сердитостью погрозил пальцем Вайн. — Знаю я, как вы там стоите. В два, а то и во все три яруса. Бывали, видели.
— Да ну, вита Вайн, мы понимаем. — Хейзит посмотрел на Тангая, у которого азартно забегали глаза. — Мы скромненько…
— Знаю я ваше «скромненько». Башню небось отгрохаете на радостях.
— Можем и башню, — подтвердил Тангай. — Можем и две. Можем и заставу целую.
— Кстати, а почему бы нам заставу не построить? — подхватил прислушивавшийся к разговору Гийс. — Все ж таки надежнее. Те избы, что сейчас стоят, частоколом обнесем. Действительно, можно и башенку соорудить.
— Ракли бы не позволил, — нахмурился Вайн. — Вы-то молодые, а ты, Тангай, небось помнишь, как в этих местах, правда, чуток ближе к реке, хотели одно время фолдиты всамделишную заставу отгрохать. И как по ним потом по самим грохнули. Потому что не положено.
— А как же туны? — искренне удивился Хейзит. — Они ведь все огорожены, насколько я знаю.
— Огорожены-то огорожены, да башен ты не найдешь. И домов там множество. Им по-любому забор общий нужен. Да и то, чтоб ты понимал, частоколы строить не так давно им разрешили. Шеважа тогда смирно сидели: отбивались от наших, сами носа не показывали. Вот и спрашивали из замка, мол, от кого это вы защищаться вздумали? Не от нас ли, часом? Врешь, не дадим самовольничать! И не дали.
Тангай все это время косился на Хейзита и согласно кивал. Было заметно, что мысль о возможности заняться любимым делом окрылила его.
— Все ты верно излагаешь, — согласился он. — Да времена теперь другие пошли. Шеважа, как ты знаешь, вконец обнаглели. Недосуг новым властям вашим замковым к нам сюда соваться и смотреть, какой такой забор старый дурак вроде меня нагородил. А башенку сложить — нам ведь раз плюнуть. — Тангай причмокнул. — Если ты сам, Вайн, в прошлом строителем был, наверняка у тебя и инструмент подручный имеется.
— Есть кое-что…
— Вот и отлично. Сегодня уже вряд ли, а завтра можно до леса прошвырнуться, деревца начать заготавливать. Ах да, телеги-то у нас нет теперь… — Тангай расстроенно посмотрел на слушателей, ожидая сочувствия и помощи. — Что, неужто у ваших соседей лошадки завалящей не найдется?
— Мы тут хорошо живем, — развел руками Вайн, — и себя вполне всем необходимым обеспечиваем, однако не настолько зажиточно, чтобы такую скотину себе позволить. Это у вас там что ни двор, то лошадь.
— Да не скажи, — почесал затылок Тангай. — Лошадьми нынче только виггеры снабжены в достатке. У простого люда что тут, что там такое добро наперечет.
— Ну, ясное дело. — Вайн как будто даже повеселел. «Нет предмета для зависти», — понял Хейзит. Лошадей вообще-то можно в больших количествах выращивать. Они не хуже коров рожать умеют. Но ведь на корову верхом не сядешь и телегу к ней не привяжешь. Короче, далеко на корове не уедешь. А вот на лошади все совсем иначе.
«А ведь прав он, — подумал Хейзит. — Почему-то сам я раньше про это не думал. Если лошадей разводить, они перестанут быть диковинкой и быстро упадут в цене». Он так и сказал вслух.
— Не только, — поправил его Вайн. — Дороговизна лошадей — это лишь то, что мы видим на поверхности. А чего мы не видим?
Все переглянулись. Хейзит замешкался с ответом. За него ответил Гийс:
— Ты, должно быть, имеешь в виду, вита Вайн, что, если бы у всех были собственные лошади, вабонов трудно было бы удержать на одном месте. Мы бы разбрелись кто куда, получили вольницу.
Вайн усмехнулся и одобрительно кивнул. Хейзит выругался про себя, что не смог догадаться до такого простого вывода. Правда, похоже, Гийс в данном случае не догадывался — он знал. И спокойно продолжал:
— Я слышал разговоры отца с Тиваном по этому поводу. Отец когда-то хотел предложить Ракли разводить коней на продажу. «Лишние силфуры никому не помешают», — считал он. Однако Тиван тогда ему так и ответил: «А ты не боишься, что тогда силфуров у нас станет значительно больше, чем людей в Вайла’туне?»
— Я бы все равно никуда не пошла, — призналась Леома.
— Ну, ты — понятное дело, — махнул рукой Вайн и послал ей воздушный поцелуй, чтобы она не обиделась. — А многие бы ушли. Хотя бы для того, чтобы каждые десять дней гафол не платить.
— А мы и так не платим…
— Это мы не платим, — повысил голос Вайн, явно раздраженный тем, что ему приходится говорить о таких вещах при посторонних. — А те, кто живет между Обителью и замком, точнее, между Обителью и Стреляными стенами, очень даже платят. Гверна, ты платила?
— Еще бы, — ответил за мать Хейзит и вспомнил, как сам иногда передавал мешочек с силфурами одному и тому же ана’хабану, который всегда в одно и то же время каждые десять дней присаживался за ближайший к выходу из таверны стол и всегда заказывал черничный крок. Напиток ему приносила Велла, потом Хейзит или Гверна подходили с деньгами. Ана’хабан прятал гафол за пазуху, благодарно кивал и продолжал сидеть, допивая кружку, а иногда даже заказывая вторую. Никто не знал, как его зовут, да и мало кого это интересовало. Так продолжалось до зимы, а зимой наступила пауза. Ана’хабан не появлялся. Потом вместо прежнего в таверну наведался новый, помоложе и понаглее. Гверна сперва не хотела воспринимать его всерьез, однако парень развернул у нее перед носом верительную грамоту, в которой утверждалось, что «податель сего собирает причитающийся гафол на общественные нужды и в пользу казны замка», снова свернул и оглядел посетителей таверны. Гверна предложила гостю присесть и подождать. Парень показал кривые зубы и сказал, что распивать ему нечего и некогда и что, мол, ни до чего хорошего посиделки не доводят. Когда он пришел в следующий раз, его обслужила Велла, которая заодно без труда развязала ему язык и вскоре выяснила, что его предшественника обчистили и убили лихие люди и что найти их до сих пор не представилось возможным. На вопрос Веллы, как он после этого ужасного случая не боится ходить по тем же местам, парень кивнул на дверь и пояснил, что его там стерегут двое из гарнизона замка. Когда эта история дошла до Гверны, она расстроилась, но не потому, что кто-то, кого она знала, погиб, а потому, что дополнительная охрана означала одно: гафол будет увеличен. Так вскоре и произошло.
— Гафол рос, — продолжила за сына сама Гверна, — в помощь фра’ниманам были отряжены вооруженные виггеры, однако на какие нужды наши деньги использовались, знали, пожалуй, только в замке. Потому что нам, обычным жителям, трудившимся с утра до ночи, никакого толку от них не было. Где это видано, чтобы людей убивали среди бела дня!
— Ты о чем это? — удивился Вайн.
Гверна в двух словах пересказала ему историю про убитого ана’хабана. Тангай кивал, будто тоже ее слышал, хотя в свое время его едва ли занимали подобные вещи.
— Мне кажется, — заметила Леома, — что смена власти в замке может пойти всем на пользу. Когда это было, чтобы честных людей убивали из-за каких-то силфуров! Ни один того не стоит.
— Один не стоит, а сотня-другая, может, и стоят, — поправил ее Тангай.
— Хочешь сказать, что согласился бы убивать ради денег? — воззрилась на него потрясенная хозяйка.
«Не удивлюсь, если он сейчас ей ответит, что ему этим уже приходилось заниматься», — подумал Хейзит. Однако Тангай сделал невинное лицо и предложил сменить тему, раз она принимается так близко к сердцу.
— Между прочим, — добавил он, указывая на раненого, — вон лежит один из тех, кому, мне кажется, вы обязаны тем, что отныне замок и его правители будут вести себя по-другому. Гийс, твой пращур еще не покинул нас ради лучшей доли?
Гийс сверкнул на него глазами, в которых читалась нешуточная ненависть, и посмотрел на отца. Тот спокойно спал, лежа на спине, и не догадывался, что стал предметом нового разговора.
— Жить он будет, — уверенно сказала Гверна. — Кто-то успел оказать ему первую помощь сразу после ранения и тем спас его.
— А ты как на это смотришь? — снова перевел Тангай внимание присутствующих на Гийса. — Ты теперь с ним? Или но-прежнему с нами?
— Вита Тангай! — возмутилась Велла. — Как вы можете?
— Что именно, дитя мое?
— Как вы можете так говорить тому, кто спас нас, кто был с нами…
— Что спас, не уверен. Что был — да. Но видишь, ты сама, дитя мое, относишь это к прошлому. — Тангай был ничуть не смущен. — Жаль, что мы не знаем, как и зачем этот Демвер по кличке Железный здесь появился. Да еще один-одинешенек, без свиты, которой у него наверняка в достатке. Если даже у ана’хабанов, как вы тут интересно рассказываете, появились сопровождающие, то ему тем более полагалось бы средних размеров войско. Не знаю, как вам, а мне на ум напрашивается вывод, что он занимался здесь чем-то таким, о чем не хотел ставить в известность своих собратьев по новой власти.
— Мне показалось или я только что услышал, как моего отца обвинили в предательстве? — Гийс угрожающе поднялся из-за стола. Было очевидно, что он исполнен решимости раз и навсегда расквитаться с обидчиком.
Тангай преспокойно продолжал что-то тщательно пережевывать и даже не взглянул в его сторону. «А старик уверен в себе, — подумал Хейзит. — Вот бы и мне так же научиться не терять присутствия духа».
— Мы всегда рады гостям, — повысил голос Вайн, лицо которого впервые покинула добродушная улыбка. — Но если вы сейчас же не прекратите выяснять отношения, я попрошу вас обоих покинуть мой дом.
Сказано было просто и понятно.
Велла помогла Гийсу принять единственно правильное решение, резко потянув его за рукав вниз, чтобы он сел. Тангай пожал плечами и улыбнулся всем. Элла строго посмотрела на мужа, как будто тот тоже был в чем-то виноват. Гверна демонстративно встала из-за стола и опустилась на корточки возле раненого. С одной стороны, лучше бы его не было вовсе, но раз уж на то пошло, что он теперь с ними, она готова сделать все от себя зависящее, чтобы он дотянул хотя бы до внятного рассказа о том, что же с ним на самом деле произошло.
Никому больше не хотелось разговаривать. Гийс хмурился и без охоты гонял вилкой по тарелке твердые шарики сырой редиски. Велла переглядывалась с Эллой, и обе украдкой улыбались друг другу, понимая при этом, что опасность внутренних раздоров отнюдь не миновала. Вайн, которому резкий окрик дался непросто, крутил в руке ложку для раздачи овощей и отстранение) смотрел в окно. Тангай старался делать вид, будто ничего не произошло, однако наглости ему все-таки недоставало, и потому очень скоро он скуксился и повесил нос. Леома не нашла ничего лучшего, как присоединиться к насущным заботам Гверны, занятой раненым. В доме нависла та самая тягостная тишина, которая, насколько мог по опыту судить Хейзит, всегда заканчивалась внезапно… и не всегда добром.
Поэтому он даже не вздрогнул, когда в запертую дверь избы снаружи кто-то отчаянно забарабанил.
— Кто-то из своих, — хмыкнул Вайн, грузно поднимаясь из-за стола. Хейзит смекнул, что до сих пор тот мог видеть через окно большую часть дороги и наверняка заметил бы приближение чужаков. — Пойду открою, сидите спокойно.
— А если это шеважа? — предположила Велла.
— Дикари не стучат, — поучительно заметил Хейзит.
— И то верно, — невесело улыбнулся Вайн. — Только бы нам не пожалеть о том, что это не дикари…
Пока все пытались понять смысл его слов, Вайн вразвалочку подошел к двери и поднял засов. Дверь сразу же распахнулась наружу, а внутрь вкатился меховой ком, вставший на ноги и превратившийся в розовощекого паренька. Пар изо рта и из-под сбившейся набекрень шапки свидетельствовал о том, что, пока они тут трапезничали, зима снова успела вступить в свои права.
— Вита Вайн, — начал было паренек, но смутился, увидев такое количество незнакомых людей.
— Что стряслось, Эйн? Тебя отец послал?
— Да, отец… мы дрова кололи… вита Вайн, там мерги идут! — Он неопределенно махнул рукой. — Целый отряд… Отец говорит, не к добру это. Послал вот вас предупредить. Мы уйдем подобру-поздорову, схоронимся, пока не пронесет.
— Хорошо, Эйн, ступай. Отцу мой поклон, что предупредил. Только нам бежать незачем. Мы ничего дурного не делали. — Последние слова паренек уже не слышал: поправив шапку, он опрометью умчался восвояси.
— По наши души, — каркнул Тангай и резко засобирался. — Малец-то прав. Не должны они нас найти. А найдут, живыми не выпустят.
— Вы как хотите, а я из своего дома никуда не побегу, — повторил Вайн.
— В таком случае, ты плохо их знаешь. — Тангай уже стоял у полуоткрытой двери в ожидании тех, кто в ладу с головой и последует за ним. — Если это его ищут, я хотел бы быть подальше, когда его найдут.
— Ваш друг прав, — очнулась от оторопи и быстро заговорила Леома. — Мы тут живем и ничего худого никому не делали. Нас не тронут. А если и в самом деле ищут вас, то несдобровать нам всем.
— А с ним что? — Гверна встала с колен и впервые отвернулась от раненого. — Он еще плох.
— Здесь оставьте, — распорядился Вайн тоном, не терпящим возражений. — Скажем, что нашли его и выходили. Леома, ты знаешь, чем мы там его выходили?
— Они уже близко! — крикнула Элла, приникшая к окну. — Вас заметят. Эйн слишком долго до нас добирался…
— Может, они вообще мимо проедут? — предположила Велла и посмотрела на брата, ожидая поддержки. — Может, они не к нам, а в ту пустую избу направляются?
Хейзит покачал головой. Он уже сам видел этот отряд, небольшой, всадников десять, неторопливо и неотвратимо приближающийся оттуда, куда некоторое время тому назад укатила телега. Если по дороге они встретились, скорее всего, им точно сообщили, где и кого искать…
— Так вы идете или нет? — Тангай высунулся на улицу, глотнул холодного воздуха и оглянулся на спутников.
— Мы уже не успеем, — так, словно признавал их общее поражение, сказал Хейзит и поискал глазами дикарский лук. — Твой побег не останется незамеченным и только вызовет больше подозрений. Мы в западне.
— Прячьте оружие, — подал голос Гийс. Голос твердый и уверенный. — И садитесь к столу. Разговаривать с ними буду я. — Он отстранил Эллу и выглянул в окно. — Мне кажется, я узнаю их предводителя. Они наверняка ищут отца.
— А заодно и тебя, если не ошибаюсь, — напомнил Тангай, ставя топор к стене, правда, поближе к столу, за который, поразмыслив, послушно сел. — Ты ведь считаешься нашим заложником. Или уже позабыл наш разговор в таверне? Говорил я, что нужно свернуть голову этому Донелу! Он там случаем не едет?
— Нет, Донелу теперь долго не поручат никаких ответственных заданий. — Гийс удостоверился в том, что все послушались его и сели за стол. — Вита Вайн, у вас есть подпол?
— Конечно. Как я сам не сообразил…
— В подпол я точно не полезу, — заявил Тангай. — Меня вообще последнее время что-то не тянет под землю.
— Если вы не доверяете мне и хотите рискнуть, можете оставаться на местах. — Гийс выразительно посмотрел на Веллу. — Но если хоть немного доверяете и хотите пожить на свободе, вита Вайн, прячьте их в подпол, и как можно быстрее. И потише: я еще не до конца знаю, что буду говорить.
Последнее замечание, как ни странно, подействовало на всех более чем убедительно. Было очевидно, что в эти мгновения решается их судьба, включая и судьбу приютившего их семейства. Тангай выругался, подхватил топор и первым юркнул в гостеприимно распахнутый Вайном деревянный люк прямо под сдвинутым в сторону обеденным столом.
Когда гости один за другим скрылись не то в спасительной, не то в предательской темноте, Вайн водрузил стол на место, поправил лавки, сел и кивнул Элле, чтобы та продолжала трапезу. Леома пристроилась на корточках возле раненого с кружкой воды. А тот, словно почувствовав скорое избавление, впервые с момента появления здесь открыл глаза, облизал запекшиеся губы, сказал что-то невнятное и жадно выпил залпом полкружки.
Гийс тем временем накинул шубу и вышел из избы навстречу подъезжающим всадникам.
— Они остановились, — громко сказал Вайн, чтобы услышали те, кто терялись в догадках под полом. — Похоже, они знают друг друга. Один, постарше, наверное, главный, спешился и обнял вашего приятеля. Они идут сюда. Остальные тоже спешиваются. Все, замолкаю…
В сопровождении Гийса в избу вошел высокий мерг в меховой куртке и теплых кожаных брюках, перехваченных под коленями ремнями. Короткие сапоги явно не предназначались для хождения по снегу. У пояса — длинный меч. Шлем в руке.
— Мир вам, хозяева, — сказал вошедший и осекся, заметив распростертого почти у себя под ногами Демвера. — Гийс, твой отец! Откуда?! Он ранен?
По тому, как незнакомец удивился, почти по-детски, Вайн сделал вывод, что он вовсе не чаял увидеть здесь столь важную персону. В таком случае, и пришли они сюда вовсе не за ней. «Послушаем дальше…»
Мерг опустился на одно колено и взял раненого за руку. Пощупал пульс. Приложил пальцы к голой шее. Оглянулся на молчавшего все это время Гийса. С удивлением и даже как будто легким восхищением посмотрел на отошедшую Леому. Наконец убедившись, что Демвер жив и дышит, выпрямился и сделал едва заметный знак двум появившимся в дверях воинам подождать на улице. Вайну это понравилось.
— Гийс, что тут происходит? Тиван посылает нас на твои поиски. По Вайла’туну ползут слухи, что тебя умыкнули какие-то разбойники, чуть ли не восставшие фолдиты, несколько отрядов вроде нашего прочесывают местность за Стреляными стенами, а ты тут, жив и здоров, на свободе, да еще с отцом… Кто его ранил?
— Ты задаешь слишком много вопросов сразу, брегон Алард. Лучше скажи, как ты меня нашел?
Алард глянул на улыбающегося от волнения Вайна и дружелюбно кивнул. По правилам приличия он должен был первым делом представиться и назвать свой титул, однако все с самого начала пошло шиворот-навыворот, и теперь было не до условностей.
— Нам было приказано проверять все дома вдоль этой дороги. Честно говоря, мы уже собирались поворачивать, когда нам повстречалась повозка, люди в которой сказали, что слышали твое имя. Ну, вот мы и поспешили сюда. Правда, они еще говорили, что с тобой были двое мужчин и две женщины, подходившие под описание тех, кто взял тебя в плен.
— Все сходится, — усмехнулся Гийс. — Посчитай, сколько ты видишь перед собой мужчин и женщин, включая моего раненого отца. А тех людей, что вы встретили по дороге, я бы еще разок нагнал и как следует встряхнул. Ты не заметил среди них связанную девушку?
Алард покачал головой, присматриваясь к хозяевам.
— Если это не они, то куда подевались те, кто взял тебя в плен?
— Долго рассказывать, — отмахнулся Гийс. — Меня повели через подземелье. Там мы и расстались. Думаю, они там бродят до сих пор. Тиван отправил кого-нибудь той дорогой?
— Не знаю… С тобой все в порядке? — Алард присел на край лавки и провел ладонью по влажному лбу. Покосился на хозяев: — А вы почему молчите?
— Так вы нас ни о чем не спрашиваете, — нашлась Леома. — Гийс правильно говорит: надо бы освободить бедную Пенни…
Алард передернул плечами:
— Пенни? Это еще кто такая? Что за поветрие такое сделалось: все всех в плен берут. Гийс…
— Девушка в повозке, о которой я только что упомянул. Ее зовут Пенни. Те люди повздорили с ее бабкой и прихватили девчонку с собой. Бабка тоже, похоже, оказалась не дурой и отправилась за подмогой в Обитель Матерей. Намечается еще одна серьезная разборка. Ты, Алард, конечно, не узнал никого из сидевших в той телеге?
— Да, никого я там не узнал, — с откровенным раздражением чуть не рявкнул мерг, как показалось Вайну, раздосадованный таким обилием новых имен и событий. Он был простой вояка, вероятно, исполнительный и незлобный, однако привыкший четко исполнять поставленные приказы. А сейчас Гийс невольно или вольно наваливал на него неподъемный груз новых сведений.
— Там были, если ты заметил, три здоровенных бугая, по которым плачут доспехи сверов, если, конечно, удастся подыскать подходящий размер, и один довольно мерзкий типчик по имени Сима. Не слыхал о таком?
— Имя, кажется, слыхал, а вот кто такой, нет, пожалуй что, не знаю…
— Ну и неважно. А далеко ли отсюда вы их встретили?
— Да прилично.
— Просто вместо того, чтобы спасать моего отца, они, кроме всего прочего, завладели единственной здешней телегой.
«Хитро, хитро, — усмехнулся про себя Вайн, видя, как мерг на глазах меняется в лице. Гийс ловко подвел его к пониманию того, кто враг и что нужно делать. Теперь оставалось только наблюдать и не мешать. — Интересно, слышат ли этот разговор в подполе? А они еще сомневались в этом ушлом парне…»
Алард вскочил с лавки и устремился к двери. Бедные подопечные в два счета получили нагоняй за то, что поторопились спешиться. Двоим, нет, троим надлежало остаться здесь в распоряжении благополучно найденного Гийса, а остальным вместе с ним, Алардом, предстояло галопом преодолеть обратный путь, нагнать телегу, завладеть ею, взять находящихся в ней живьем и как можно скорее вернуться обратно.
— Постой, — остановил его уже на пороге Гийс. — Они наверняка окажут вам сопротивление. Мне, как видишь, охрана не нужна. Так что лучше прихвати с собой всех своих людей. Как я уже говорил, те трое дорогого стоят. Если они не сдадутся, живьем, боюсь, вам их не взять.
— А ты не бойся, — просовывая голову в шлем, бросил Алард. — До скорой встречи, хозяева! — махнул он рукой из последних сил сдерживавшему улыбку Вайну и выскочил на улицу.
— Да смилостивится над тобой Квалу, — пробормотала ему вслед Леома.
— Что ты каркаешь? — возмутился Вайн.
— Нехорошие у меня предчувствия, — ответила она и встала с лавки посмотреть, все ли мерги уехали.
— Все, — словно прочитав ее мысли, сказал Гийс, входя обратно в избу и стряхивая опять поваливший тяжелыми хлопьями снег. — Кажись, на сей раз пронесло.
— А ты, парень, молодец! — Вайн прищурился. — Лихо у тебя получилось.
— Случайно, — пожал плечам Гийс и принялся отодвигать стол, чтобы добраться до люка. — Эй, выходите! Скоро они вернутся, и тогда вас тут не должно быть. Переберитесь на время хотя бы в дом к той старухе, — размышлял он вслух, помогая Велле и ее матери. — Нам с отцом придется вас покинуть, но зато больше за вами, скорее всего, никто не будет гнаться. Я об этом позабочусь.
— Уж ты позаботишься, — проворчал Тангай, последним выбираясь из-под пола. — Истый благодетель…
И тут все услышали удивленный возглас хорошенькой Эллы, на всякий случай выглянувшей в окно:
— Они возвращаются!
Началась суматоха. Тангай хотел драться с врагами не на жизнь, а на смерть, потому что, по его словам, иначе их все равно перебьют. Вайн буквально затолкал его обратно в люк, но драгоценные мгновения были упущены, и, когда дверь распахнулась, Гверна и Велла застыли за столом и сделали вид, будто всегда тут сидели.
— Надо было засов снова накинуть, — ни к кому не обращаясь, прошептала Леома.
— Мы вернулись, — начал с порога Алард, — потому что я вспомнил, кто такой этот Сима. Ты ведь приемного сына Томлина имел в виду, не так ли, Гийс?
— Его самого, — сдерживая волнение, ответил тот, осознавая, какую ошибку совершил, сболтнув лишнего. — Тебя это разве смущает?
— Да нет. — Алард вошел внутрь, на сей раз не удосужившись снять шлем. — Во всяком случае не настолько, насколько появление здесь этих женщин, которых раньше не было. И если я не ошибаюсь, их обеих я встречал в той самой таверне, где случилась досадная неприятность с Донелом и откуда разбойники умыкнули тебя, не правда ли, Гийс? Куда подевались еще двое? В прошлый раз ты сказал, что они остались в подземелье. Теперь я вижу, что это не совсем так. Где остальные?
— Алард, тебя обманули, — как можно тверже сказал Гийс.
— Не сомневаюсь!
— Меня никто не брал в плен. Я ушел вместе с ними, потому что им угрожала опасность. Это мои друзья, которым необходима наша помощь.
— Очень рад это слышать, — ответил из-под шлема Алард, — но я не судья и плохо разбираюсь в том, что мне говорят люди, на лицах которых написан страх. Я понятно излагаю, Гийс? А потому я предпочитаю не рассуждать и следовать полученным приказам. Мой приказ: найти тебя живым или мертвым и доставить в замок вместе с теми, кто тебя похитил. Теперь нам осталось лишь поискать двоих оставшихся. Или вы сами расскажете, где они скрываются? — обратился он к потрясенной Гверне и готовой расплакаться Велле. — Обещаю, что не стану отдавать распоряжения никого убивать, если выдадите их добровольно. Они тут где-нибудь в подвале притаились?
Он подцепил сапогом край разложенного на полу ковра и откинул в сторону, обнаружив под ним люк. Стоявшие за его спиной двое мергов решительно подняли крышку. В нос им ударила холодная сырость и резкие ароматы солений.
— Тут никого нет, — сказал один из мергов, заглядывая в погреб. — Да и места мало…
— Алард, я требую, чтобы нас оставили в покое, — снова заговорил Гийс. — Сейчас главное — спасти отца, а мы можем не успеть этого сделать из-за твоей нерасторопности. Без телеги мы не довезем его до замка. Я не стал тебе всего рассказывать, чтобы не тратить понапрасну времени, а теперь мы снова упускаем его. Не думаю, что Тиван останется доволен таким выполнением своего приказа.
Алард на мгновение задумался. В наступившей напряженной тишине громом прозвучал едва слышный вопрос:
— Где он?..
Все присутствующие воззрились на распростертого у стены Демвера. Зеленые глаза его смотрели в потолок, а губы продолжали что-то говорить, теперь уже совершенно беззвучно.
Гийс бросился рядом с ним на колени.
— Воды, дайте воды!
Алард стряхнул с головы шлем и счел своим долгом последовать за юношей. Они оба склонились над раненым, ожидая, что он скажет еще. Леома плеснула в кружку заготовленного отвара и передала Гийсу. Тот прижал край кружки к сухим губам отца и следил за каждым глотком.
— Хорошо. — Демвер опустил веки.
— Отец, кого мы должны найти? — напомнил Гийс. — Кто тебе нужен?
Демвер тяжело вздохнул, и в груди у него что-то заклокотало.
— Сам видишь — только на телеге… — шепнул Гийс на ухо Аларду. Брегон понимающе кивнул. — Отец, ты спросил: «Где он?» Кого ты имел в виду?
Демвер посмотрел на сына так, словно впервые заметил его существование. В его зеленом взгляде возникло недоверчивое выражение. Рядом с сыном склонился человек, воин с напряженным лицом и двумя желтыми листьями, вышитыми на выглядывавшем из-под шубы кожаном камзоле.
— Найдите Симу… он предал нас… нельзя, чтобы он… до замка…
Гийс перевел торжествующий взгляд на Аларда.
— Ты все понял? Еще есть сомнения?
Алард отличался тем, что не боялся прослыть чудаком перед подчиненными. А потому, когда он появился на крыльце, растрепанный и чем-то явно потрясенный, и отдал приказ все-таки догнать уже однажды попавшуюся им на пути телегу, никто из мергов, остававшихся все это время в седлах, не удивился. Тем более Ронан, сменивший на посту аби’мерга самого Норлана, сына Тивана. Норлан еще до наступления зимы ушел с главным отрядом в Пограничье карать распоясавшихся дикарей и до сих пор не вернулся. Ронан переживал за друга, по новое назначение было приятным и почетным.
— Я останусь здесь, — закончил Алард, и это означало, что командовать захватом никчемной деревенской телеги поручено опять-таки ему, Ронану.
— Все будет сделано в лучшем виде, хевод Алард!
Тот, махнув рукой, снова скрылся в избе.
— Никак девица там ему приглянулась. — С Романом поравнялся Хафган, бывалый вояка, всю жизнь просидевший в рядовых мергах. Судя но всему, за острый язык и вечные насмешки над всем и вся. — Ты, кстати, понял, кого живьем брать, а кого необязательно?
Отряд вышел на тракт и во второй раз припустил галопом к дому.
— Троих, что поздоровее, можно порешить за так, — крикнул Ронан, перекрывая свист встречного ветра и тупой стук четырех десятков копыт по мягкому ковру снега. — Пленную девчонку, так и быть, притащим обратно. Мелкого мужичка, если он будет сопротивляться, думаю, можно грохнуть. А сдастся, свяжем и привезем обратно.
— Главное — телега, — на всякий случай напомнил Хафган. — Когда мы в избу заходили, видел, там покойник лежал?
— Почему покойник?
— Показалось. Наверное, из-за него весь сыр-бор.
— Наверняка.
Ронан пришпорил коня и вырвался вперед отряда. Пока они мотались туда-сюда, стало смеркаться. Да и снежные тучи сделали свое дело: все вокруг посерело и помрачнело. Хорошо бы нагнать телегу до развилки, чтобы не разбиваться на две группы. Поскольку пятерым мергам те трое еще могут вздумать оказывать сопротивление. Ребята, что и говорить, здоровые. Они в первый раз виделись мельком, просто дорогу спросили да про бедолагу Гийса справились, но отвечавший за всех старик произвел на Ронана впечатление настоящего фолдита, каким его рисовали в детских сказках: широкоплечего, неторопливого и могучего. Такой и на свера, если надо, грудью попрет, и мерга с коня за ногу скинет. Что ж, поглядим, кто кого.
— Добром телегу заберем или сразу по-взрослому навалимся? — словно прочитав мысли Ронана, поинтересовался нагнавший его Хафган.
— А ты как считаешь?
— Я бы время не тратил. Думаю, они просто так ни девку, ни кореша своего не отдадут. Ты видал, какая там троица серьезная сидела? Таким только головы рубить, а уж потом все остальное. — Он хохотнул, глотнул ветра и закашлялся. — Успеем?
— До развилки-то? Не знаю. Надеюсь.
— Вот и я тоже. Если что, как разделимся?
— Поровну. Думаешь, свернут?
— А хрен их знает! Смотря куда они направляются. Если в замок, сам понимаешь, один хрен. Ты меня старшим сделаешь?
— На здоровье.
Теперь Хафган наверняка будет хотеть, чтобы они не нагнали телегу до развилки. Его хлебом не корми, дай покомандовать. Вот уж кто точно ни перед каким фолдитом не струхнет. Да и он, Ронан, не струхнет, но ему бить своих еще не приходилось. А фолдит все же свой, не дикарь ведь. Дикарей убивать — одно удовольствие. Рыжие сами напросились. Никто их из Пограничья не выманивал. А фолдитов если кто и не жалует, то все больше за их независимость да видимое пренебрежение к удобствам, которые дает жизнь вблизи Стреляных стен. Во всем остальном они такие же, как обычные вабоны. Пошли, правда, в последнее время слухи, будто они снюхались с шеважа и чуть ли не передали им тайну огня, из-за чего и начались все эти нехорошие истории с гибелью застав и целых отрядов. Но доказательств никто пока не предоставил. А в слухи верила разве что мать Ронана, сидевшая с утра до ночи на рынке и слушавшая многочисленные байки соседок, да молодая жена на сносях. Но той можно, она за него волнуется, всякий раз плачет тихо от радости, когда он живой и здоровый со службы домой возвращается. А они с отцом и младшим братом над ними посмеиваются. Хотя иногда по вечерам, когда они выходят размяться и наколоть дров в четыре руки, отец бывает что и сетует на нынешние времена, которые не чета временам прежним, пусть и таким же неспокойным, зато более внятным. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, какое задание предстоит выполнить его сыну? Отобрать телегу у фолдитов. Невелика заслуга. Героем за такое точно не назовут. Может, хоть девчонка окажется стоящая.
— Хафган, а ты не заметил, что за девицу они там везли?
— Вроде смазливая. Ничего особенного. Я поначалу подумал, что это мальчишка. А что?
— Да вот все пытаюсь понять смысл того, что нам поручили…
Хафган не то кивнул, не то помотал головой. Они с новой силой пришпорили лошадей и вскоре обнаружили, что приближаются к развилке. Телега либо проследовала прямо, либо свернула влево, где дорога шла мимо стен Айтен’гарда, будь он неладен. Конечно, был еще вариант: она въехала в один из дворов при избах, мимо которых они с такой скоростью пронеслись, но чутье подсказывало Ронану, что не в интересах путников тратить время и искать ночлег. Вероятнее всего, они хотели добраться до Вайла’туна засветло.
— Ну, так как делиться будем? — крикнул Хафган.
— Как думаешь, был им смысл к Обители Матерей сворачивать?
— Не знаю. Вряд ли. Там их, конечно, не остановят и не задержат, однако я бы на их месте рисковать не стал. По мне прямая дорога всегда короче.
— Ладно. Забирай свою четверку, и отправляйтесь вперед, а мы сделаем крюк и поглядим, насколько ты оказался нрав.
— Будет сделано!
— Погоди. Давай договоримся. Насколько далеко могла уйти отсюда телега?
— Да недалеко, думаю.
— Вот и я про то же. Давай так: если мы понимаем, что по-прежнему не видим телегу, хотя она должна быть где-то рядом, поворачиваем, возвращаемся сюда и следуем по другой дороге. Ясно?
— А если оба тут снова встретимся?
— Значит, они остались позади, решили у кого-то переночевать. Хотя я сомневаюсь.
Хафган согласно кивнул и ткнул кнутом в тех мергов, которых хотел взять с собой. Ронану досталась не лучшая половина, зато лошади у оставшихся были поживее, а значит, и вернутся они быстро, если никого не найдут. С этими мыслями он потянул поводья влево, махнул Хафгану на прощанье и ударил коня коваными каблуками.
Отряды разделились.
После развилки обе дороги утратили прямоту тракта и стали плутать между кустами смородины и орешника, пышно усыпанными снежной ватой, отчего приходилось постоянно уворачиваться от белых веток, нельзя было увидеть, что творится впереди, а скакать можно было только по парам — трем коням не хватало места.
Ронан то и дело привставал в стременах, однако ничего подозрительного за пригорками не видел. Тогда он свешивался с седла и смотрел под мелькающие копыта, но и здесь не было заметно ни малейшего следа телеги. Если бы не нагрянувшие, как всегда, не вовремя снежные тучи и ветер, закруживший поземкой, определить, какой дорогой отправилась телега, не составило бы труда. А теперь спеши и надейся. На то, что Хафган оказался прав и что беглецы, если можно их так назвать, никуда не свернули.
— Хевод Ронан, я, кажется, кого-то вижу! — крикнули сзади.
Ронан поморщился, однако сделал знак рукой, чтобы никто не отставал и не растягивался. Напасть следовало дружно и не раздумывая. Сила конницы в том и заключалась, чтобы сметать все на своем пути. Когда битва распадалась на отдельные схватки, пешие воины имели перед всадниками определенные преимущества. Об этом не принято было говорить, однако все мерги прекрасно понимали, что порознь, да еще не на ходу, представляют для пехоты удобных своей неповоротливостью противников.
Поворот. Еще поворот. Ронан уже отчетливо различил на снегу следы от деревянных колес. Хафган ошибся. Убивать своих придется его отряду…
Сима первым услышал тупой перестук копыт. Перестук быстро приближался. Произошло именно то, чего он опасался с самого момента встречи с отрядом мергов. И ради чего отважился свернуть с более прямой дороги в Вайла’тун. Велик был соблазн сразу раскрыться мергам и потребовать сопровождения до дома, однако, судя по задаваемым ими вопросам, они выполняли четкую задачу, причем совершеннейшим образом расходившуюся теперь с планами Симы. Если бы он не свалял дурака и не соблазнился очередной девицей, которая сейчас мирно спала, укутанная в меховые покрывала, а проявил упорство и отыскал раненого Демвера, ему ровным счетом нечего было бы бояться. Как раз вопросы предводителя отряда и его озабоченный вид натолкнули Симу на мысль, что до сих пор он заблуждался: Демвера еще не нашли, вернее, его нашли не люди замка, его разыскивают, а это значит, что Пенни обманула его, она никого не видела, более того, очень может статься, что она каким-то образом знала о том, что Демвер найден и перепрятан, быть может, даже в одной из соседних изб. Ему не следовало спешить и горячиться. Каур всецело ему подчинялся и вполне был в состоянии разговорить кого угодно. Не пришлось бы забивать до смерти окончательно выбившуюся из сил бедную конягу и постоянно прислушиваться, не объявится ли погоня…
Каур с сыновьями были неплохо вооружены, чтобы отогнать непрошеных гостей, но смогут ли они справиться с хорошо обученным десятком мергов?
— Выпрягай скотину! Разворачивай повозку! Укрываемся за ней и атакуем первыми, как только они поравняются, — сыпал указаниями Сима, первым бросаясь их выполнять.
Околевшая лошадь запуталась в сбруе и не давала возможности как следует перекрыть дорогу повозкой. Ангус пару раз рубанул длинным кинжалом по ремням, Бриан с отцом приналегли на жерди, Сима не успел им помешать, и вот уже на пути неумолимо приближающихся мергов выросла первая преграда. Второй преградой встали плечом к плечу Каур с сыновьями, державшие в каждой руке по смертельному оружию. Сима пристроился за повозкой сбоку, не производя впечатления опытного бойца, но наверняка зная, что с двумя мергами из десятка он попробует справиться.
Он ошибся. Из-за ближайших кустов им навстречу вылетело не десять, а всего пять всадников. Сима не успел обрадоваться такому везению, как оба отряда сшиблись над телегой и озарили темнеющий воздух снопами искр от звонко скрещивающегося железа.
Слезящиеся глаза Симы горели восторгом, когда он видел, с какой легкостью и даже красотой трое фолдитов расправляются с мергами. Никаких криков, ни одного лишнего движения, только сокрушительные махи мечами и палицами да короткие выпады равнодушными кинжалами, которым не было дела до того, вспарывают они брюхо взлетевшего на дыбы коня или слишком слабые перед такой мощью латы человека.
— Лошади! Нам нужны лошади! — взвизгнул Сима, понимая, что и здесь чуть не опоздал. Все уже было кончено.
Мергов разбросало по окровавленному снегу и почерневшим кустам. Одна лошадь с диким ржанием умчалась, волоча за собой труп хозяина, запутавшегося в стремени, две бились в агонии, еще две, понурив дымящиеся головы, покорно ждали своей участи и топтались возле бездыханных тел хозяев.
— Они разделились на развилке, — бросил Каур через плечо. Когда Сима подошел, он уже возился с их сдохшей конягой, освобождая ее от сбруи и накрепко связывая разрубленные ремни. — Скоро остальные пять или шесть пожалуют. Подождем или попробуем обогнать? У нас теперь в упряжке будут две лошади.
— А быстро управишься?
— Да вроде не впервой. Попробую быстро, а там посмотрим.
Стоит ли говорить, как не терпелось Симе покинуть эти полные опасностей снежные просторы? Горячая ванна, мягкая постель, теплая и мягкая пленница…
— А где Пенни? — спохватился он.
— Тут была, — отозвался кто-то из братьев. Оба были заняты тем, что перекрывали дорогу тремя лошадиными трупами. Преследователей это не остановило бы, но могло ненадолго задержать.
Сима сам помнил, что девочку выгрузили и положили сбоку на снег, когда разворачивали телегу. Она была связана и укутана в меховое одеяло. Теперь в этом месте не оказалось ни одеяла, ни Пенни, ни веревок.
Он яростно крутанулся на месте, ища, куда она могла скрыться. Слева и справа сплошные кусты. Если ей удалось продраться сквозь них, воспользовавшись сумятицей боя, уйти далеко она не могла. Наверняка где-нибудь затаилась поблизости. Вот только где? Посылать на ее поиски Сима никого не мог: руки, умеющие так держать оружие, нужны были здесь. Сам он побегал взад-вперед, но быстро убедился в тщетности столь примитивных попыток. Вчетвером они бы ее запросто нашли, да выбирать приходилось между собственной, пусть и никудышной жизнью и пусть и хорошенькой, но совершенно необъезженной пленницей. К тому же по-настоящему искать взялись бы разве что они с Кауром. Потому что оба брата едва ли стали бы им помогать в полной мере. Сима был уверен в том, что один из них незаметно перерезал ее путы, а она предупредительно прихватила их с собой, чтобы не бросать тень на своих спасителей. Ничего иного ожидать от этой парочки не следовало. Пусть пока поторжествуют. Еще не вечер. Он на них отыграется. Правда, он пока не знает как, но издеваться над собой он никому не позволит.
А Пенни и в самом деле была совсем рядом, почти за спиной у этого мерзкого незнакомца, из-за которого чуть не погибла бабушка, из-за которого едва не поплатилась свободой, а то и жизнью она сама и который стал причиной чудовищной перемены в милом и добром Кауре. Если бы не верный Бриан, она бы в конце концов сделалась пленницей — и это только название того положения, в которое попадает молодая девушка в лапах отвратительного и безжалостного мужчины. Если его можно считать мужчиной…
Вжимаясь в сугроб и наблюдая за происходящим вокруг телеги, Пенни не понимала ничего. Она ломала голову над этой задачкой всю дорогу сюда, но так и не пришла ни к каким выводам, хоть сколько-нибудь похожим на истину. Как Каур мог в мгновение ока измениться настолько, чтобы чуть не зарубить всегда по-соседски любившую его Радэллу? Что такого сказал ему этот тип, отчего он сделался его покорным слугой и бездумным убийцей? Ну, к счастью, почти бездумным, однако с Кауром убийство не вязалось ни в какой мере. А теперь еще эти воины. Почему они напали на них без предупреждения? И почему не застали врасплох? Как трое пеших смогли победить пятерых всадников?
Пенни уткнулась лицом в холодный снег. Хотелось пить. Снега вокруг было вдоволь, однако, как водится, хотелось не того, что имеешь. Пенни думала о горячем чае, а была вынуждена жевать и сглатывать ледяные комки. А еще очень хотелось домой, к бедной бабушке. Трудно даже представить себе, что она сейчас переживает. Надо спешить, чтобы волнение не подкосило ее. Надо успеть вернуться засветло, чтобы обнять ее и спокойно лечь спать. Сна, конечно, не получится, но зато они смогут вдоволь наговориться, и бабушка, вероятно, приоткроет полог над некоторыми из тайн сегодняшнего дня.
Из-за кустов Пенни было отчетливо видно происходящее на дороге. Гадкий человечек отдал приказ прекратить ее поиски, которые так, собственно, и не начались. Каур умело впряг в телегу двух уцелевших лошадей, и, коротко посовещавшись, все четверо решили удирать от вот-вот грозившего объявиться здесь подкрепления. Пенни тоже помнила, что отряд мергов, повстречавшийся им по пути сюда, был значительно больше, чем та горстка, которая отважилась атаковать их первой. Это означало, что ей, если повезет, не придется возвращаться домой в одиночестве. Заблудиться она не заблудится, но метель крепчала, бессолнечное небо становилось все темнее, а меховое покрывало защищало гораздо лучше, когда лежишь, укутавшись в него, и не двигаешься.
Каур и остальные повскакивали в телегу и тронулись дальше. Пенни показалось, что Бриан украдкой помахал ей рукой, не зная, видит она его сейчас или нет. Если все обойдется, надо будет чем-то отплатить ему. Он никогда ничего от нее не просил, в отличие от Эйна, который, хоть и младше ее на несколько зим, последнее время не давал проходу и то лез с поцелуями, то приставал с навязчивым желанием увидеть ее голую грудь… Бриан был во всех отношениях выше этого, он открыто улыбался ей при встрече, помогал, чем мог, но даже ни разу не прикоснулся. Хотя она была совсем не против. А однажды даже воспользовалась отсутствием бабушки и попросила Бриана зайти по какому-то пустячному делу. Он тогда замешкался, а когда вошел в незапертую дверь избы, она успела раздеться и сделала вид, будто не замечает его и моется в тазу. Спиной она почувствовала его взгляд, собралась с духом и повернулась. Но он уже вышел. Она давно так не смеялась. Правда, потом расплакалась, решив, будто он нашел ее недостаточно привлекательной. Бабушке, разумеется, она ничего не рассказала. Бабушка тоже могла ошибаться, когда называла ее красавицей. На то она и бабушка.
Шмыгнув курносым носиком, Пенни продралась через кусты обратно на дорогу. Прятки по сугробам ни к чему хорошему не привели. Покрывало отяжелело и путалось под ногами. Сапожки, хоть и высокие, были забиты снегом. Она села, разулась и стала высыпать его. Кое-как справившись и не сильно застудив при этом ноги, она обулась и только сейчас осознала, что рядом с ней лежат четыре трупа. Пенни вздрогнула, но не испугалась. Тот раненый, которого они прошлой ночью нашли в заброшенной избе, показался ей почему-то гораздо страшнее. Возможно, она еще тогда почувствовала, что эта находка повлечет за собой множество перемен в их устоявшейся жизни.
Она не стала обходить всех поверженных мергов. Ни один не подавал признаков жизни. У ближайшего была отрублена голова. Другой лежал в неестественной позе, как будто ему перекрутили нижнюю половину тела. Третий свешивался вниз головой с голых кустов, пронзенный в живот мечом, возможно, собственным. Наконец, четвертый лежал на животе, придавленный тушей мертвого коня, и тоже не шевелился и не стонал.
Пенни сделалось до слез их жалко, поскольку ее посетила догадка, точнее, надежда, что отряд был послан именно за ней. Но ведь они видели ее и раньше, с кляпом, и тем не менее позволили телеге спокойно проехать мимо. Правда, быть может, их уже потом подговорила на этот отчаянный шаг бабушка? Да только как-то сомнительно, чтобы мерги специально гнались за ними и рисковали жизнью ради нее, простой деревенской девчонки. И бабушка тут ни при чем. Наверняка им был нужен тот, мелкий и гадкий…
Из-за кустов прямо на нее выскочил новый конный отряд. Неужели она настолько задумалась, что не услышала их приближения? Или настолько вырос снежный покров, что заглушил топот копыт. Передний конь наверняка налетел бы на нее, если бы вокруг не лежали его павшие собратья.
— Стой! — как-то глухо крикнул через плечо всадник. — Ты кто?
— Пенни, — ответила Пенни.
Она поняла, что он уже все и так знает, потому что в отряде было пять всадников и шесть коней. Шестым был тот, которому удалось ускакать.
— Ты была в телеге? Бежала?
— Да…
— Ты видела, как это произошло?
— Очень быстро. Вы тоже погибнете.
— У нас приказ, — зачем-то пояснил всадник, глядя не на нее, а на трупы товарищей.
— Каур, Ангус и Бриан хорошо сражаются.
— Какое у них оружие?
— Не знаю я… Мечи, топоры, палицы, я думаю…
Всадник погарцевал вокруг Пенни и повернул коня мордой к остальным.
— Все слышали? Врасплох нам их уже не застать. У кого при себе луки?
Двое подняли руки в толстых перчатках.
— Маловато. Вон я еще один вижу. Забирайте. Будем брать их издали и прицельно. А тебя как зовут?
— Я уже сказала: Пенни.
— Ты ведь из тех изб?
Он не уточнил, из каких именно, но она согласно кивнула.
— С лошадью сможешь справиться?
— С Веселкой зим десять справлялась.
— С кем?
Пенни указала на свою околевшую кобылу, отличавшуюся от хорошо откормленных трупов боевых коней коротковатыми ногами и узкой грудью с выступающими ребрами.
— Тогда садись вон на того гнедого и мчи обратно. Расскажешь все, что видела. Поняла? Скажи, что Ронан убит, а Хафган врагов не упустит. Запомнила?
— Да запомнила я, запомнила, — бросила Пенни, с трудом забираясь в высоченное седло. Мелькнула мысль, что, если придется падать, хорошо, что вокруг столько снега. — Вы там только их всех не перестреляйте. Там один, главный, мелкий такой. Вот его можете хоть из лука, хоть из чего. А остальные хорошие. Если бы не он, Каур никогда бы не стал никого вот так… — Она посмотрела на висевшего на кустах.
— Да уж мы как-нибудь решим, с кем чего делать, — отмахнулся тот, кого, видимо, звали Хафганом. — Луки на изготовку! Стрелы вложить! Стрелять по моему сигналу!
Все пятеро рванули с места и исчезли в надвигающейся тьме. Пенни стоило больших трудов удержать своего нового коня, норовившего последовать за ними. Не доверяя уздечке, она обхватила обеими руками сильную шею и, морщась навстречу пронизывающему ветру и длинной, щекочущей нос гриве, отправилась в далекий обратный путь.
Верхом она не ездила уже давным-давно. Бабушка запрещала ей садиться на Веселку после того случая, как старая лошадь свалилась под ней и чуть не поломала себе передние ноги. Было это ровно две зимы назад. То, что внучка больно ударилась плечом и затылком, бабушка как будто не заметила вовсе.
Сейчас замерзшее тело Пенни вспомнило уроки, которые давал ей отец Эйна, да и седло было хоть и большим, зато удобным, и вселяло ощущение надежности. Пенни вглядывалась вперед, стараясь не проскочить развилку и надеясь на то, что в крайнем случае конь сам остановится в ожидании указаний. Отец Эйна, служивший когда-то конюхом при замке, рассказывал ей самые невообразимые истории об уме и находчивости тамошних коней. Сейчас под ней был один из них, так что Пенни чувствовала себя спасенной и мечтала лишь о том, чтобы поскорей увидеться с бабушкой.
Между тем ночь сгущалась. Сколько же времени она провела в телеге? Ведь выезжали они совсем еще засветло, когда ничто не предвещало метели и скорых сумерек. Пенни с самого начала решила не паниковать и не радовать своих похитителей слезами и мольбами об освобождении. Она даже сделала вид, будто спит, и, похоже, в какой-то момент заснула по-настоящему, потому что остановивший их отряд разбудил ее.
Впереди замаячил черный силуэт. Кто-то двигался ей навстречу. Пенни решила на всякий случай не сбавлять хода. Одинокий путник всегда успеет посторониться. Так и вышло. Конь промчался мимо, обдав отшатнувшуюся фигуру тучей снежных брызг. И только через несколько мгновений что-то внутри Пенни екнуло и заставило изо всех сил натянуть уздечку. Удивленный конь послушался и, раздраженно мотая головой, перешел на ходьбу, а когда она потянула его обратно, насмешливо заржал. Вероятно, он тоже слышал немало историй про женщин-наездниц…
— Бабушка, — вырвалось у Пенни, когда они нагнали продолжавшую нелегкий путь фигуру.
Фигура остановилась и обеими руками подняла край капюшона.
— Доченька! Ты сбежала! Какое счастье! Тебя спасли мерги? — Последний вопрос старуха прошамкала уже в крепких объятиях соскочившей в снег внучки.
— Меня спас Бриан, бабушка. А мерги сейчас гонятся за ними. Часть мергов они уже побили, а часть собирается перестрелять их всех из луков. Мы как-нибудь можем этому помешать? Потому что Каур не виноват. Тот человек заставляет его так поступать.
— Я все знаю… Каур… он, считай, что заколдован… А братья вынуждены помогать ему просто потому, что он их отец.
— Заколдован?! Я думала, колдовство бывает только в сказках…
— В жизни есть вещи и посильнее колдовства. Откуда у тебя такой конь?
— Веселка погибла, бабушка. Главный всадник подарил мне его.
— Эх, Веселка, Веселка…
— Но он велел мне спешить обратно и рассказать, что видела. Его зовут Хафган.
— А я шла за помощью в Обитель Матерей. Если где и могут справиться с недугом Каура, то только там. Если, конечно, еще не слишком поздно.
— Мы можем попробовать поскакать туда вдвоем. Седло мне велико…
— Я думаю…
— Они будут стрелять в Каура стрелами, издалека, чтобы не приближаться…
— Глупости! Глянь вперед. Много ты видишь в такую темень?
— Да, не очень.
— У Каура и его сыновей есть возможность и во второй раз уйти от верной гибели. Но они не будут свободными до тех пор, пока матери не снимут с Каура заклятие. Ты правильно заметила, что тот человек, которого я, старая дура, подобрала на дороге, управляет им. И он может не отпустить его от себя, когда доберется до дома. Или того хуже: прикажет убить сыновей и покончить с собой.
— Что ты такое говоришь!
— Говорю, что знаю. А еще я знаю, что нам лучше поспешить. В Обители Матерей нас примут и выслушают в любое время.
— В Обители Матерей! А как же друзья этих воинов? Им ведь нужно помочь.
— Сомневаюсь. Сколько их было? Человек десять?
— Ну да, ровно десять…
— Значит, никакой подмоги у них там нет. Десяток, он десяток и есть. В крайнем случае один какой-нибудь из их начальников остался дожидаться остальных. Кажется, я даже знаю почему.
— Из-за раненого, которого мы нашли?
— Умница! Именно. А тот, который отдал тебе коня, вспомни, разве просил он тебя звать помощь?
Пенни задумалась.
— Пожалуй, что нет. Говорил, что сам всех разгромит.
— Ну вот видишь. Полезай-ка обратно в седло.
— А ты?
— Пристроюсь сзади. Авось не свалимся.
Окончательно сбитый с толку, конь даже не заржал, когда заметно потяжелевшая ноша в четвертый раз вынудила его скакать обратно. Нельзя сказать, чтобы ему было все равно и что он любил ночные скачки в полной темноте, но сейчас его хоть не заставляли мчаться галопом, как при прежнем хозяине, да и метель, пока эти двое о чем-то разговаривали, как будто поутихла. Он задрал морду и увидел справа выглянувшую из-за туч луну.
Сделалось чуть светлее.
Коня никак не звали. Среди мергов считалось, что кони должны быть общими. А потому их обычно звали по имени того воина, которому они принадлежали в данный момент. Так до недавнего времени он откликался на имя Ронан. Хотя много-много зим назад у него было настоящее лошадиное имя, которым его звала мать, старая кобыла, чинно доживавшая теперь свой век в главной конюшне замка. Имя было длинное, и люди не знали его, а если бы и знали, то не смогли бы произнести. Мать дала жизнь и имена многим его братьям и сестрам, и за это люди берегли ее и никогда, насколько он помнил, не покрывали седлом. С него же седло снимали разве что по ночам, да и то не всегда. Как и в этот раз, когда он подставил спину под привычное бремя ранним утром, и вот уже луна взошла, а он все таскает его и даже не помнит, когда ел. Пока они с Ронаном жили в замке, его кормили точно в срок и лишний раз не перетруждали, разве что иногда выводили на то, что называлось ристалищем, и гоняли, почти как сейчас, взад-вперед, изображая поединки между всадниками. Но продолжалось это обычно недолго, а когда поединки заканчивались и коней приводили в стойла, седла снимали и еды оказывалось всегда вдоволь.
Сегодня же все пошло наперекосяк с самого утра. Их с братьями никогда так далеко не заводили от замка. Вероятно, у людей что-то случилось. А теперь случилось и у них, потому что двоих из братьев он увидел убитыми в том месте, откуда опрометью бежал, когда на них напали. Он бежал отсюда так быстро, что не понял произошедшего и почти ничего не видел перед собой. Только чувствовал тяжесть хозяина, неудобно волочившегося за стремя всю дорогу, пока он не домчался до своих. Теперь же, минуя это место, он ясно видел два трупа братьев, припорошенные снегом, и еще один труп невзрачной лошади, худой и явно старой, наверное, еще старее его матери. И зачем только ему велят здесь остановиться? Ронан предупреждающе заржал, но люди не послушались его. Один остался сидеть на нем, а второй неловко соскользнул на снег и некоторое время говорил о чем-то с мертвой клячей. Потом присыпал оскаленную морду снегом и вернулся на прежнее место. Он ждал, надеялся, что его погонят во всю прыть, чтобы потом дать возможность постоять без седла и насытиться сухим сеном, однако нынешние его хозяева как будто вовсе не спешили. Мать предупреждала, что люди часто ведут себя странно и что при этом не стоит им перечить. Если их слушаться, то потом можно получить больше, чем если упираться и требовать свое. Ронан всегда отличался послушанием. Вот и сейчас он скакал рысцой навстречу луне и размышлял о том, что ему совершенно не хочется есть. При этом он так задумался, что не сразу заметил несущегося навстречу брата, гнавшего перед собой сильную волну страха и отчаяния. Брат был один, тоже под седлом, он таращил испуганные глаза, задыхался и надсадно храпел. Его последнего хозяина звали Хафган. Ронан позвал его. Хафган сперва промчался мимо, но спохватился, перешел на шаг. Люди, сидевшие на Ронане, окликнули его, он остановился и повернул голову. Когда он нерешительно приблизился к ним, стало заметно, что он хромает на заднюю ногу. Ронан почуял запах крови, но брат дал понять, что может идти, превозмогая боль. Тем не менее оба человека остались в одном седле, хотя явно собирались разделиться. Значит, тоже заметили, что брат ранен.
Они шагом двинулись дальше. Когда они вышли к месту новой стычки, Ронан уже знал, что увидит. Пять трупов людей. Три трупа братьев. Враги точно метили коням в грудь чем-то длинным и острым. Когда копь падал, они добивали всадника. Один из братьев еще не до конца умер, он храпел, не в силах подняться, плакал и прощался с миром. Ронан и Хафган пообещали не забывать его. Он их не слышал, поглощенный борьбой со смертью. Его так и оставили умирать, хотя мать рассказывала, что у людей принято добивать коней, чтобы те не мучились. Вероятно, этим двум нечем было его добить. Глупо, потому что при тех воинах, что погибли вместе с его братьями, находилось острое оружие. Но эти двое даже не сошли с седла, а погнали его неловкими пинками дальше.
— Они захватили еще одну лошадь, — сказала Радэлла. — Теперь у них их три, теперь они могут двигаться еще быстрее, и теперь их никто не преследует.
— Кроме нас, — заметила Пенни, переводя дух после только что увиденного.
— Мы их не преследуем. Просто нам с ними пока по пути. Скоро Обитель, и скоро мы до поры до времени оставим их в покое. Я одного не понимаю…
— Чего, бабушка?
— Как они собираются проследовать в Малый Вайла’тун, когда любой страж определит, что у них лошади, принадлежащие мергам? Тот человек либо слишком самоуверен, либо он и в самом деле летает высоко.
— Ты хочешь сказать, что ему все можно?
— …или во всяком случае не все запрещено. Жаль, что я не знаю, как его зовут на самом деле.
— Чтобы рассказать тетушке Корлис?
— Да уж она-то бы в два счета все выяснила. А я даже не могу толком его описать. Вроде и видела лучше, чем тебя сейчас, а такая невнятная у него личина, что вспоминаются разве что рыбьи глаза. Но такие глаза встречаются у многих крыс замка…
— А тетя Корлис, думаешь, нам поможет?
— Поглядим. Прежде она мне никогда не отказывала.
— Она красивая. — Пенни представила себе смуглое лицо с тонким носом, большими зелеными глазами и нервным ртом, сплошь изборожденным морщинками.
— Была когда-то… — задумчиво подтвердила Радэлла, оглядываясь на хромающего сзади коня. — Кажись, не отстает. Надеюсь, ему удастся залечить ногу.
— А мы что, сможем забрать их обоих себе?
— Посмотрим. Вообще-то я думала отдать хромого матерям в подарок за помощь. К ним не принято приходить с пустыми руками, как ты знаешь. Либо подарок, либо деньги, либо слово какое интересное. Слово у нас есть, но за нашим словом идет и просьба, так что предложим Корлис принять коня. Если тот жеребчик, что сейчас под нами, нашим останется, мы с ним много зим никаких бед знать не будем.
— Я его тоже Веселкой назову, если ты не против.
— Называй как хочешь, тебе с ним возиться.
Пенни почувствовала, что бабушка впервые улыбнулась.
— А я смогу на нем верхом ездить? Мне так больше нравится, чем в повозке.
— Не пристало девицами, да еще незамужним, верхом скакать.
— А мы что сейчас делаем?
— Сейчас мы выполняем свой долг и спасаем Каура.
— А он и в самом деле может погибнуть, если Корлис откажется помочь?
— Может погибнуть, даже если не откажется. Мы слишком опаздываем. Самое надежное было бы нагнать Каура по пути туда.
— Потому что обратного пути у него может и не быть?
— Вроде того. Я теперь рассчитываю лишь на то, что тот человек решит в конце концов оставить всех троих при себе. Уж больно исправно они ему до сих пор службу служили. Как-никак от десятерых мергов отбили. Не каждый воин на такое способен.
— А как же у Каура с сыновьями получилось?
— Оттого что силой и отвагой не обижены. Вот и все равно им, что овес молотить, что дрова колоть, что врагов рубать. Слышала я, что до прихода к нам Каур когда-то свером служил. Видать, там его сражаться и научили. При Гере Одноруком, отце Ракли, вояки были не чета нынешним. Наших дикари вона как бьют, а в ту пору сидели смирно, чтобы лишний раз не нарываться. Не они нас, а мы их по всему Пограничью гоняли.
— Представляю!
— Хорошие были времена. Правильные. Люди понимали, зачем живут, видели разницу между добром и злом, во всем знали меру. Этого уже не вернуть. А что потом будет… эх, лучше бы меня к тому времени уже не стало.
— Не говори так, бабушка.
— А ты что думала? Что я вечная? Не бывает такого. Меня скоро предки к себе призовут, а тебе еще жить да жить.
— Ну что ты затеяла…
— Ничего я не затевала. Пока мы вдвоем, можно и поговорить. А то все крутимся-возимся, и времени передохнуть нет. Так что давай рассказывай.
— Да о чем же?
— Ну, расскажи, например, что у вас там с Брианом?
— С Брианом?!
— А ты думала, раз бабка старая, то ничего не замечает. Я же вижу, что ты к нему неровно дышишь. Да и он, если кто умеет наблюдать да подмечать, увидит, как о тебе печется.
— Ну, не знаю… А ты этого не одобряешь?
— Отчего же? У Каура оба сына справные. Я бы на том свете спокойна была, если бы знала, что ты при нем.
— Хватит, бабушка!
— А вот и не хватит. Ты молода еще, но скоро и тебе об этих делах пора беспокоиться будет. Так уж лучше заранее. Да и мужчины хорошие не так уж часто нынче попадаются. Представь, как бы все могло обернуться, если бы не расторопность Бриана и не твое удачное бегство.
— И не говори… Знаешь, как я перетрухнула, когда меня в телегу уложили? Думала, никогда больше наших краев не увижу.
— Ну конечно, так бы я им это и позволила! А ты сразу поняла, что я в избе притворялась?
— Нет. Но я и никак не ожидала, что Каур тебя по-настоящему ударить сможет. Так что когда он все-таки ударил, а ты упала, я глазам своим не поверила. Главное, что тот человек поверил. Думаешь, если бы он велел Кауру тебя добить, тот бы послушался?
— Послушался. Он не может сопротивляться желаниям того, кто знает ключ.
— Какой ключ?
— Слово. Или порядок слов, если я правильно понимаю. Корлис знает лучше.
— Это что, ее рук дело?..
— Чтобы что-то знать, необязательно это уметь. Нет, она тут ни при чем. Но помочь толковым советом может. Или свести с теми, кто такими вещами занимается. Она не последний человек в Обители. Мы давненько не виделись, но надеюсь, что она все еще там. Слыхала я, что сегодня и к матерям просачиваются нехорошие вещи извне, но не думаю, что там у них все так же плохо, как в замке. Быть такого не может. — Радэлла помолчала, прислушиваясь к топоту копыт. — Сколько же я у них не была? Тебе сейчас сколько? Четырнадцать зим в конце этой будет?
— Тебе виднее…
— Значит, зим десять.
— А почему тогда я ее помню?
— Потому что она потом еще к нам приезжала. Хотела и тебя к себе забрать. Да только в ту пору еще мать твоя жива была. Не отдали.
— А почему? Зачем я ей там была нужна?
— Об этом можно только догадываться.
— Она что, тебе не говорила?
— О таких вещах обычно не говорят.
— Это как же?
— А вот так. Намекают в разговоре о возможности, а дальше смотрят, что родители или родственники скажут. Особенно если у кого несколько дочерей.
— А если родителей нет и спросить не у кого? Просто забирают без лишних разговоров?
— По-разному бывает…
— А тетя Корлис не обиделась?
— Она ведь не специально за тобой к нам в гости приезжала. Нет, я обиды не заметила.
— Я запомнила, что она была строгая.
— Она всегда строгая. У них там строгость принята. Полезное, кстати, качество.
— А в этот раз она не захочет, чтобы я осталась?
— Вряд ли. Ты уже большая для них. Да и недостатка в послушницах Обитель не испытывает. Нынче даже из богатых семейств туда, слышала, отдают. Не всех, правда, принимают.
— Места нет?
— И места тоже. А ты что ж, хотела бы туда переселиться?
— Ну что ты, бабушка. Я просто так интересуюсь. Мне с тобой хорошо, без строгости.
Конь прислушивался к знакомым звукам непонятной речи и поводил ноздрями. Он уже чуял то, что не могли почуять болтливые наездницы: запахи теплого стойла, сена и породистых кобылиц. Последних Ронан готов был обнюхивать часами. Особенно если со стойлом и сеном все было в порядке. Теперь же он радостно мотнул головой и воодушевленно заржал. Ковыляющий позади Хафган вторил ему тихим фырканьем.
— Видать, скоро будем на месте, — снова нарушила наступившую тишину бабушка.
— С чего ты взяла? Я впереди ничего не различаю.
— А ты не вперед, ты влево смотри. Да к коням прислушивайся. Эти своего не упустят. Как и мы, весь день, поди, на ногах, бедняги. Всем передышки хочется.
— А мы как, с тетей Корлис поговорим и сразу же в обратный путь? Или нам позволят переночевать?
— Не знаю. Нам вообще-то поспешать надо. Я же говорю, что Каур в большой опасности сейчас. Мы и так можем не успеть. — В подтверждение своих слов Радэлла стукнула в крутые бока лошади пятками, но вспомнила про хромого жеребца и снова потянула поводья на себя, чем, разумеется, вызвала замешательство и раздражение привыкшего подчиняться животного.
Вскоре Пенни тоже заметила слева, в том направлении, куда показывал из-за ее спины морщинистый палец бабушки, ровный ряд огней.
— Там что-то огромное, — восторженно воскликнула она.
— Ты что, никогда не видела Обитель ночью? Это факелы вдоль стен.
— Я понимаю. Но их же так много! Я насчитала двадцать три. Это что, одна стена такая?
— Матерям тоже нужно где-то жить, — усмехнулась бабушка. — У них там даже свой родник есть, в колодец за водой лазить не надо.
— Ты мне об этом уже рассказывала.
— Я тебе много чего рассказывала в свое время. Хочешь сказать, что все помнишь?
— Кое-что помню. Но ведь не зря говорят, что лучше один раз самому увидеть, чем много раз от других услышать. А нас точно пустят?
— Последнее время туда, я слышала, даже некоторых мужчин пускать стали. Ну, вроде бы затем, чтобы в хозяйстве помочь. Хотя раньше это никому бы и в голову не пришло. Всегда ведь сами как-то справлялись. Их дело. Не нашего ума, уж точно.
— Бабушк, ты конягу больше не подстегивай, гляди, как резво пошел.
— А я и не трогаю его. Это он сам. Я же говорю — дом почуял, вот и прибавляет. Глянь, даже хромой от него не отстает.
Снег вновь, в который уже раз за этот вечер, перестал, луна выскользнула из-за туч, и стало видно далеко вокруг. Впереди возникла вторая, ничем не отмеченная развилка. Пенни сообразила, что их дорога, запорошенная глубоким, давно не хоженным снегом, теперь убегает влево, тогда как Каур с телегой и лошадьми проследовал прямо, туда, где весело перемигивались огоньки в окнах ближайших изб. Здесь начинался Большой Вайла’тун.
Коня и в самом деле больше подгонять не пришлось. Обеим женщинам оставалось лишь держаться за поводья и друг за друга, чтобы не соскользнуть с не предназначенного для двоих седла. Сейчас им было уже не до разговоров — приближалась развязка их нелегкого пути, а исход никто наверняка предугадать не мог. Пенни томилась любопытством от предстоящей встречи с обитательницами этого загадочного места. Радэлла обнимала Пенни сзади и старалась, чтобы внучка не почувствовала ее дрожи. Потому что ей было страшно…
Зима превратила заросли окружающего Айтен’гард дикого винограда в неприступный с виду вал, за которым возвышались стены из мощного бруса. Дорога пролегала вдоль кустов, за которыми в другое время был бы виден ров, а сейчас ровное узкое пространство: наступи, и с головой уйдешь в бездонный сугроб.
Подняв голову, Пенни приглядывалась к верхушкам стен, однако оттуда никто за ними не наблюдал, никто приветственно не махал руками, равно как и не натягивал тетиву лука, угрожая непрошеным гостям быстрой смертью. Вблизи факелов оказалось гораздо меньше, чем казалось издали. Они тускло мерцали на черном бархате неба, посеребренном светом луны, и навевали теплые мысли об уюте домашней печи. Скорее бы уж вернуться домой!
— Тэвил! — вырвалось у бабушки, когда они обогнули стену и увидели взметнувшуюся к небу стрелу подъемного моста. — Нас тут явно не ждали…
Как и сами они не ждали помощи, которая пришла, откуда никто и не надеялся. Их конь поднял морду и громко заржал. Ему вторил более глухой хохот хромого. Вместе они составили такую пронзительную какофонию, что Пенни стало не по себе. Один раз. Второй. За стеной, вернее, на стене что-то ожило, между острыми верхушками бревен мелькнула чья-то фигура, и молодой женский голос окликнул их.
— Ты помалкивай, говорить буду я, — шепнула бабушка. — Эй, мил-сестрица! Открывай! Свои!
— Вижу, что не чужие. А чем докажешь? — ответил голос.
— Вот ведь коза тупая… — И громко: — Если видишь, зачем доказательства?
— Затем, что приличные люди в такую пору по домам спят.
— Мы бы тоже спали, если бы у нас дела не было. Слышь, стражница, я говорю, дело у нас. — Бабушка сделала значительную паузу. — К матери Корлис.
Никто не вскрикнул от восторга и удивления, мост не обрушился к их ногам, никто не выбежал им навстречу.
— Что за дело? — спросили со стены словно после сладкого зевка.
— И давно у вас так гостей встречают?
— Давно. Все гости — утром.
— Ну, так считай, что мы не гости никакие! Нам срочно нужно к Корлис. Меня зовут Радэлла. А это моя внучка Пенни. Запомнишь? Доложи.
По тому, что им на сей раз не ответили, можно было судить о действенности бабушкиных слов.
— Это что ж, они со всеми так? — тихо удивилась Пенни. — Или мы и в самом деле не вовремя?
— Раньше всегда было вовремя. Теперь, похоже, даже девка на заборе мнит себя матерью.
Пенни невольно прыснула.
Они подвели коней к тому месту, где виноградные кусты прерывались, освобождая пространство для возложения моста, и стали терпеливо ждать.
— Бабушк, а это не опасно? — нарушила надоедливую тишину Пенни.
— Что именно?
— Ну, это… эта… Обитель? Я чего-то не такого тут увидеть ожидала…
— Никогда и ничего ожидать не надо. Что есть, то есть. Иначе тебе всю жизнь придется разочарованной ходить.
— Нет, ну правда… А они не могут нас схватить и в замок отдать?
— Это за что ж?
— Ну, может, тот человек, от которого я сбежала, какой-нибудь важный…
— Слушай, не бреши. Какой он важный! А если и важный, то здесь его нет, чтобы пожаловаться.
— Но ты же им все сейчас сама расскажешь.
— Не все, а то, что мне нужно, и не всем, а Корлис.
Ответы бабушки, точнее, ее тон, не успокоили Пенни. Она уже собиралась было соскользнуть с седла и размять ноги, а заодно и проветриться, когда мост стал рывками опускаться, сопровождаемый скрипом лебедки за стенами.
— Продолжай помалкивать, — предупредила внучку Радэлла. — Отвечай, только если к тебе напрямую обратятся или если я с тобой заговорю.
— Хорошо.
— И ничего не бойся.
— Хорошо…
Они наблюдали, как мост, пошатываясь, ложится в шаге от них, а ворота на другом его конце неохотно распахиваются одной створкой. Ронан, не дожидаясь команды, шагнул на бревна моста.
— Стой! — закричала на него бабушка и больно потянула на себя поводья, чуть не оторвав внучке руки.
Конь ошалело замер, и как раз вовремя. Передние копыта уже стали предательски разъезжаться. Прозорливая Радэлла поняла, что мост мог простоять поднятым под дождем, потом как следует промерз, а если его и дальше не опускали, то и снег не смог припорошить голый лед.
— Спрыгивай.
Пенни не заставила себя уговаривать. Она подхватила под уздцы второго коня, который с нескрываемым ужасом косился на ледяной настил.
— Осторожно и не спеши. Я не хочу оставаться здесь лечить сломанные ноги. И лучше возьми его за поводья, чтобы он видел дорогу, а будет падать, ты успеешь отскочить.
До ворот удалось дойти без происшествий. Пенни почему-то до конца не теряла надежды, что за створкой их будет ждать сама тетушка Корлис. Вместо нее там оказалась низкорослая фигура в плаще и непроницаемом капюшоне, не то девочка, не то мальчик, сутулая и молчаливая.
— Мы пришли к Корлис, — напомнила бабушка, тоже пытаясь украдкой заглянуть под капюшон.
— Я знаю, — ответил из густой тени довольно приятный женский голос. — Мать не ждет вас?
«Служанка», — смекнула Пенни. Ровня наверняка назвала бы ее по имени или сестрой.
— Нет, не ждет, — призналась бабушка. — Меня зовут Радэлла.
— Я знаю, — повторила женщина. — Добро пожаловать в Айтен’гард, Радэлла. И Пенни.
Гостьи обменялись с привратницей поклонами.
— А меня зовут Дилис. Прошу вас следовать за мной.
«А как же ворота?» — спохватилась Пенни, но тут увидела еще одну фигуру, явно женскую, при этом высокую и статную, полную противоположность первой. Она играючи захлопнула створку, положила на место здоровенный засов и принялась накручивать на внушительных размеров катушку трос от моста. Когда она закончила, привратница с бабушкой были уже далеко, и Пенни пришлось их нагонять, внутренне оправдывая свое любопытство хромотой коня.
Поравнявшись наконец с ними, она услышала, как провожатая заканчивает свою мысль:
— …примет вас в такую темень.
Пенни так и не поняла, все-таки примет их тетушка Корлис или не примет, потому что снова остановилась, пораженная открывшейся справа, между избами, совсем не зимней картиной. Стайка девочек, вероятно, ее возраста бегала по заснеженной площадке, в центре которой возвышался теремок, судя по всему, колодца. Пространство неровно освещали воткнутые прямо в сугробы факелы. Девочки играли в нечто, напоминающее салки. Играли сосредоточенно, без обычного в таких случаях визга и хохота. И ничего бы не удивило Пенни, если бы девочки не были совершенно голенькие и при этом не салили друг друга, обливая водой из бутылей с длинными горлышками.
Пенни пробрала дрожь. Она с трудом, но все-таки представила себя на их месте и поняла, что за подобный подвиг расплатилась бы долгой лежкой в постели, кашлем, соплями и еще неизвестно чем. Поразмыслив и понаблюдав, она решила, что, скорее всего, игруний если что и согревает, то только стыд. Возле некоторых факелов из темноты проступали очертания безликих фигур в плащах и капюшонах, как у Дилис. Вероятно, это были наставницы, однако Пенни показалось, что бесстрашные девочки разыгрывают свое срамное представление специально для них.
— Ты сюда глазеть пришла? — поинтересовалась бабушка, вынужденная сама вернуться за непутевой внучкой. Провожатая ждала их на крыльце шагах в тридцати. — Они так закаляются. Пошли.
— Наверное, тут у них очень хорошие лекари, — буркнула Пенни, испытывая неловкость. Ей хотелось еще постоять и посмотреть. Некоторые девочки бегали и уклонялись от ледяных струй очень изящно.
— Спросишь об этом Корлис. Давай. Нам и так делают одолжение.
Здешние избы напоминали те, к которым привыкла Пенни, но были добротнее сколочены, выше и просторнее. В последнем она смогла убедиться, когда они тихо вошли следом за Дилис в сени, которые оказались ничуть не меньше, а то и побольше всего их собственного дома. Тут тоже горели два тусклых факела. Откуда-то поддувало. Дилис кивнула им на две короткие скамьи в углу и велела располагаться и ждать.
— Если она уже легла спать, надеюсь, нас не заставят сидеть до утра? — высказала опасение Пенни, приваливаясь спиной к стене и закрывая глаза. Только сейчас она до конца осознала, как устала после стольких волнений и скитаний. — А может, оно и к лучшему — хоть поспим…
— Я вот тебе посплю! — ткнула ее в бок бабушка. — Не раскатывай губу. Будет столько, сколько мне, тогда отоспишься.
Пенни кивнула, но конец фразы слышала уже в полудреме. Ей ничего не успело присниться, потому что бабушка снова подковырнула ее локтем и сказала на ухо:
— Идем. Не забудь: ты молчишь, я говорю…
Дилис стояла в дверях. Из-за ее спины в сени приятными волнами вливалось тепло дома.
— Вам повезло, — сказала она. — Мать еще не легла спать. Заходите.
«Если не легла спать, то почему нас столько продержали в сенях?» — подумала Пенни. Правда, она не знала толком, сколько именно им пришлось ждать, но, судя по тому, что она успела озябнуть, вероятно, довольно долго.
Их встретила огромная зала, потолок и дальние стены которой терялись в тени. Прямо посреди находился открытый очаг с веселым, приветливым огнем, над которым висела искусно сделанная железная вытяжка, позволявшая дыму уходить в витой дымоход. Ничего подобного Пенни прежде не видела и открыла рот, чем вызвала улыбку на смуглом лице женщины, сидевшей сбоку от огня в широком кресле с высокой, нависающей над ее хрупкой фигурой спинкой. Ноги женщины были прикрыты зеленым пледом, а плечи и впалую грудь закрывала простая серая рубаха из льна, какие дома носит большинство вабонок.
Это и была тетушка Корлис.
Она сделала слабый знак рукой, и дверь за спиной Пенни закрылась. Дилис осталась снаружи. Хотя они теперь были наедине, бабушка застыла в учтивом поклоне и не спешила первой нарушить тишину. Пенни последовала ее примеру.
— Я рада видеть тебя, сестра. — Корлис продолжала улыбаться тонким морщинистым ртом. При этом она не сводила зеленых глаз с Пенни. — Вам повезло, что я сегодня засиделась за чтением. У нас тут свои порядки, и поздние гости, знаете ли, редкость.
— Я понимаю и признательна, что ты согласилась нас принять, — издалека начала Радэлла, выпрямляясь.
Корлис мягко остановила ее взмахом руки и пригласила обеих гостий присаживаться к огню. Мягкий стул, обтянутый кожей, приятно промялся под до сих пор ноющей после скачки попкой Пенни и как будто выдохнул. Спинки не было, и девочка решила, что сделано это специально для того, чтобы не заснуть посреди разговора.
Корлис предложила им угощаться сухофруктами, лежавшими на широком блюде здесь же, на низеньком столике. Пенни заметила между сморщенными ягодами одинокий орешек и поспешно сунула его в рот. Бабушка от фруктов отказалась и перешла к делу. Она подробно, но сжато рассказала о том, что приключилось с ними сегодня, начиная со встречи с незнакомцем на проселочной дороге и заканчивая гибелью десятка мергов. Корлис внимательно слушала ее, иногда поднимая бровь, но больше не прерывая. Когда бабушка замолчала, она посмотрела на Пенни, взяла с блюда дольку яблока, откусила половинку, показав ровные и молодые зубы, и поинтересовалась:
— И чего же ты от меня хочешь, Радэлла?
— Ты сама видишь, что Каур очень опасен. Да и попал в плохие руки. Мы хотим его остановить. К счастью, моя внучка сумела избежать незавидной участи, так что теперь я переживаю за него и за тех, на кого Кауру может указать тот человек.
— Интересно, интересно… И ты понятия не имеешь, кто он?
— Ни малейшего. Но он знает слова тауд’айгена.
— Это я уже поняла.
— И тебя это не пугает?
— Такими вещами не разбрасываются. — Корлис смотрела, как Пенни выуживает из середины кучки еще один орех. — Он не мог узнать их случайно. Отсюда я делаю вывод, что, кем бы он ни был, он из числа посвященных.
— Значит ли это, что он из неприкасаемых?
— Нет, конечно. Его поведение мне тоже кажется подозрительным. Жаль, что ты не можешь его описать. Кстати, Пенни, а ты тоже не запомнила его лица?
— Только то, что он лупоглазый и похож на ящерицу, — ответила девочка, проглотив орех, который не успела разжевать. — И голос такой противный, скрипучий.
— Уже кое-что, — снова улыбнулась Корлис. — На ящерицу, говоришь? Забавно. Если так, то круг подозреваемых сужается.
— Ты догадываешься, кто это может быть? — радостно удивилась бабушка.
— Не совсем. Увы, под это описание попадает несколько человек примерно одного возраста и положения. Если бы мы были уверены в том, что он обитает непосредственно в замке, их круг значительно сузился бы. Но вы ведь не знаете наверняка?
Бабушка покачала головой. Пенни видела, что ее сейчас заботит другая мысль.
— Послушай, Корлис, я боюсь, что мы напрасно тратим драгоценное время. Нельзя ли отправить за нашей телегой погоню? Я понимаю, что пора не слишком подходящая, но их, думаю, еще можно нагнать. Ты ведь наверняка можешь послать кого-то, кто снимет с Каура заклятие и обратит его праведный гнев и гнев его сыновей на этого человека?
— Ночью? — спокойно переспросила собеседница. — Нет.
— Но… — опешила бабушка.
— И утром не пошлю.
— Да почему же?!
— Если бы тебе или Пенни угрожала опасность, я бы что-нибудь придумала. Но ведь вам ничего больше не угрожает…
— …а если он вернется?
— Сестра моя, мы ведь этого не знаем. Слова даются не для того, чтобы их можно было в любой момент забрать обратно или тем более обратить на тауд’айгена. Если тот человек их знает, значит, он того достоин.
— Но он подлец!..
— Очень может быть. Тебе виднее. Я не уполномочена решать такие вопросы.
— А кто ж тогда уполномочен? — едва сдерживалась, чтобы не закричать, бабушка.
— Решение принимают по меньшей мере три матери. Если хочешь, я могу попробовать собрать их завтра.
— Корлис, с каких это пор Обитель перестала приходить на помощь страждущим сестрам? Или ты забыла, как в прошлые зимы мы с тобой делали вещи куда более опасные?
— Тут дело вовсе не в опасности. Тауды — очень тонкая тема…
Она замолчала, поправляя на коленях плед.
— Мне кажется или ты что-то от меня скрываешь? — прямо спросила бабушка.
— Я просто думаю о том, что ты так переживаешь… Решение в сложившейся ситуации найти вообще-то можно. Но я не думаю, что оно тебя устроит.
— Я вся внимание.
— Обитель может пойти навстречу твоей просьбе и рассмотреть разные варианты, но существует твердое условие. Иначе сестры меня не поймут.
— Говори, я готова.
— Нужно подношение, жертва.
Пенни снова почувствовала на себе взгляд женщины и вздрогнула.
— Корлис, ну конечно, никаких вопросов! — обрадовалась бабушка. — Мы привели в подарок Обители коня…
— Очень мило с твоей стороны. Но я веду речь о другом.
Бабушка поняла.
— Корлис, нет!
— Иначе, прости, я ничего не смогу поделать…
Пенни посмотрела на бабушку. Та была бледна. Уклонилась от вопросительного взгляда внучки и встала. Постояла, подумала и снова села.
— Как это будет? — Голос ее изменился и заметно дрожал.
— Ничего необычного. Простой обмен. Я не смогу никого послать, но могу научить словам тебя. Тем более что только ты знаешь, как он выглядит, и наверняка отыщешь свою телегу…
— Зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем тебе Пенни? — открыто спросила бабушка, по-прежнему не глядя на потрясенную внучку.
— Я вижу в ней Призвание. Нам сейчас очень не хватает таких. Мы слишком многих принимали до сих пор по нужде, из сочувствия, по просьбе отдающих. То, что я сейчас тебе скажу, здесь не произносится вслух. — Корлис прикрыла глаза и вздохнула. — Обитель вырождается… У нас было несколько сильных леонар еще в позапрошлую зиму, но все они сейчас по той или иной причине вышли. Теперь мы пожинаем плоды нашей открытости. Наши Матери и Матери наших Матерей заповедовали нам хранить цельность Обители, они призывали брать леонарами только тех, кого мы сами сочтем достойными. Но я же не буду объяснять тебе, что и как стало с теми заповедями сегодня. Ты все сама, надеюсь, прекрасно понимаешь. А теперь еще эта история с Ракли…
Слушая ее тревожные, но исполненные внутреннего достоинства слова, Пенни пыталась осознать, к чему все идет. Как ни странно, она не испытывала робости перед этой женщиной, хотя слышала от соседей, да и от бабушки не всегда только лестные отзывы об Айтен’гарде. Это место было окутано ореолом тайны, и проникнуть по ту сторону мечтали многие. Мужчины исходили из своих соображений и посмеивались, а вот женщины и тем более девушки почему-то считали, что здесь их наверняка обучат каким-то таким вещам, которые впоследствии пригодятся в обычной жизни. Так что Корлис наверняка не обманывала и не набивала себе цену, говоря о том, что желающих пристроиться или пристроить дочь за высокими стенами Айтен’гарда последнее время прибавилось значительно. И, как водится, не благодаря, а вопреки слухам. При этом все прекрасно понимали, что речь идет не о вольном или невольном заточении на неопределенное время, а о переходе в иную ипостась с возможностью при желании вернуться обратно. Правда, о таких случаях Пенни слышать не приходилось. Однако не знала она и о том, чтобы кого-то держали здесь насильно, в заточении. Почему же так переживает бабушка?
— У тебя сложности из-за Ракли?
— Пока нет, но всегда кому-нибудь да захочется об этом позаботиться. Сейчас не лучшее время, чтобы это обсуждать, но ты, я думаю, меня понимаешь.
— Понимаю… И на сколько ты возьмешь мою Пенни?
— До конца, разумеется.
Бабушка задумалась, вероятно оценивая услышанное. Впервые посмотрела на внучку. Пенни невольно пожала плечами.
— Ты же не думаешь, — продолжала Корлис, едва заметно повышая голос, — что ей у нас будет хуже, чем у тебя там, извини, на отшибе? Разве ждет ее там будущее? Разве сможет она чего-нибудь добиться, когда останется одна? Я твоя ровесница, поэтому имею право говорить о таких вещах. — Бабушка только отмахнулась. — Ты сама все прекрасно видишь. А здесь мы дадим ей вторую жизнь. Ей понравится. А что ты скажешь, Пенни?
Пенни как раз обдумывала услышанное. Ее немало удивило, что Корлис столько же зим, сколько и ее бабушке. Бабушку она считала старенькой, а Корлис… ну, на худой конец разве что стареющей…
— Я не знаю, — честно призналась она. — Мне не хочется оставлять бабушку одну.
— А разве бабушке кто-то запрещает наведываться сюда, когда ей вздумается?
— Нет, но…
— Дилис! — позвала Корлис и, когда прислужница нарисовалась в дверном проеме, указала пальцем на Пенни. — Проводи нашу новую леонару в ее покои.
Все произошло так быстро и внезапно, что девочка только в сенях сообразила оглянуться и прощально махнуть бабушке рукой. Радэлла сидела ссутулившаяся, одинокая и потерянная. Дверь со скрипом закрылась.
— Куда тебя определили? — как-то слишком буднично поинтересовалась Дилис, когда они снова оказались на промозглом крыльце.
— А я почем знаю? — Пенни закуталась поплотнее и проводила взглядом облачко пара изо рта. Снова подумалось о тех девочках…
— Разве Мать ничего не сказала?
— Да нет. Я думала, вы сами знаете…
— Но хоть что-то она же наверняка сказала, — настаивала приятным голосом совсем не приятная внешне собеседница.
— Она, кажется, сказала, что видит во мне призвание.
Дилис внимательно посмотрела на Пенни, вероятно попытавшись различить то же, что и сказавшая так Корлис, однако результат оставил ее в явных сомнениях. Тем не менее она почти дружески взяла девочку под локоть и показала на луну:
— Сегодня светло. Морозит.
— Да, — не могла не согласиться Пенни, испытывая странное ощущение привычности происходящего. Все должно было случиться именно так и никак иначе.
— От тебя плохо пахнет, — сказала Дилис. — Ты с дороги. Нужно как следует помыться перед сном.
Пенни вздрогнула. Она очень живо представила себе, как ее разденут и выгонят на снег бегать с остальными девочками и зачем-то обливаться водой. Тем приятнее ей было обнаружить через некоторое время, что провожатая привела ее в затерявшийся среди многочисленных погруженных в сон изб сарайчик, где их встретило тепло еще не остывшей печки. Дилис и в самом деле велела Пенни разоблачаться, однако сама занялась явно обычными приготовлениями, без намека на снежную ванну. Она открыла крышку на бочке, стоящей возле печи, с плеском погрузила в пузатое нутро черпак, попробовала рукой воду, осталась довольна, достала из-за печи большое корыто и средних размеров двуручную кадку, корыто поставила тут же на пол, кадку — на печь, с помощью черпака наполнила ее водой из бочки, положила рядом невесть откуда взявшиеся бруски мыльного корня и вопросительно уставилась на девочку. Та сообразила, что по-прежнему стоит в том, в чем зашла с улицы, и принялась поспешно раздеваться. Присутствие старухи слегка смущало ее, но не настолько, чтобы замешкаться. Раздевшись полностью и подобрав волосы, чтобы скрутить их в узел на голове и не замочить, она переступила босыми ногами в корыто и потянулась к кадке.
— Волосы распусти, — велела Дилис и усмехнулась. — Думала, без головы тебя мыть буду?
Вообще-то Пенни думала, что мыться будет сама. Ну, уж раз так надо… Она позволила волосам скатиться светлыми, правда, не слишком чистыми волнами по плечам на спину и ойкнула, когда кадка оказалась у нее над самой макушкой и внезапно вывернулась, облив с головы до ног едва теплой водой. Пенни скрестила руки на груди и почувствовала, как покрывается мурашками. Еще хорошо, что здесь мало света, а то совсем можно было бы со стыда провалиться.
— Мыль волосы.
Отфыркиваясь и роняя с ресниц капли, Пенни нащупала один брусок и принялась по привычке втирать его первым делом себе в живот, пока не появилась слабая пена. Запах стоял почти такой же, как дома. Правда, бабушка умела как-то по-особенному такой корень вымачивать, а потом высушивать, отчего пены получалось больше, а запах казался более душистым.
— Хорошенько намыливайся.
Она намыливалась как могла. Волосы, плечи, руки, живот, бедра, колени, даже ступни — все, до чего сумела дотянуться. Пока она стояла в корыте согнувшись и мылила между пальчиками на ногах, по ее позвоночнику прошла дрожь от прикосновения второго бруска. Старуха терла ее сзади. Терла сильно и деловито. В тех местах, достать до которых ей не хватило бы ни рук, ни бесстыдства. А у этой — ни малейшей робости. Скользкие пальцы равнодушно вскрыли все тайники ее голого тела и так же равнодушно соскользнули по ягодицам на бедра.
— Подними-ка руки.
Старуха снова поливала ее из кадки, а она только поворачивалась да фыркала. Под конец у Пенни возникло ощущение, будто искупали вовсе не ее, а лошадь.
— Вот тебе полотенце, — сказала Дилис, набрасывая на плечи чистой леонары большой кусок льняной ткани. — Сухие вещи найдешь вон на той полке. Кровать — там. Утром я за тобой зайду.
И с этими словами старуха вышла, оставив удивленную Пенни стоять в корыте и машинально промокать потемневшие пряди.
Как то обычно бывает, быстрый калейдоскоп событий не сразу доходит до сознания человека. Тот просто не успевает на них среагировать и некоторое время спустя еще продолжает производить впечатление равнодушного к происходящему болванчика.
Пенни тоже впала в легкий ступор, что сама заметила лишь тогда, когда, одетая в длинную льняную хламиду на голое тело, забралась в потрясающе мягкую, напоминающую огромный мешок с тряпками постель и накрылась с головой теплыми шкурами. Она сразу же провалилась в глубокий сон, из которого дала себе наказ вынырнуть, по обыкновению, с первыми лучами солнца и неизменным утренним холодком. Дала-то дала, да только не то одеяло оказалось слишком уж уютным и согревающим, не то прошедший день основательно ее вымотал — как бы то ни было, а проснулась она впервые за последние зимы не сама. Ее разбудили две улыбающиеся девочки, довольно бесцеремонно стащившие с нее шкуры. Налетевший холод и внезапность пробуждения заставили Пенни резко сесть на кровати, поджав босые ноги, и уставиться на проказниц, показавшихся ей в первый момент чудесным продолжением сна.
Да, именно чудесным, несмотря на всю неприятность случившегося. Обе были прехорошенькие, в одинаковых меховых шубках, подпоясанных кожаными поясками с кисточками из беличьих хвостов на концах, в вязаных штанишках, очень удобных, Пенни вспомнила те, что давным-давно бабушка привозила ей с рынка, и высоких красивых сапожках с длинным мехом. Одна была голубоглазой и черноволосой, вторая, наоборот, светленькой и кареглазой. И обе, хлопая опахалами ресниц, восторженно осматривали ее в свою очередь и соревновались между собой, у кого глубже ямочки на розовых щечках.
— Я — Олета, — хихикнула голубоглазка. — А это — Тайра. Нас послали за тобой. Вставай.
— А я… меня зовут Пенни.
Подружки переглянулись и прыснули. Ей это совсем не понравилось, однако не затевать же ссору, не успев даже толком познакомиться. Поэтому она улыбнулась им в ответ, выбралась из объятий постели и стала поспешно одеваться в успевшие как следует просохнуть возле печи вещи. Замечая, что девочки продолжают украдкой наблюдать за ней и явно подсмеиваются, Пенни решила не оставаться у них в долгу.
— Это вы вчера ночью бегали по снегу и обливались водой? — с безразличным видом поинтересовалась она, наблюдая за реакцией через отражение в зеркале на стене, перед которым остановилась, чтобы расчесаться, благо деревянный гребешок лежал здесь же, на низенькой полке.
— Ну уж нет, — всплеснула руками Тайра, перестав улыбаться, но лишь затем, чтобы закатить глаза и надуть щеки, будто вот-вот лопнет.
— Это ты про гардиан, что ли? — вскинула черные кудри Олета. — Нет, спаси и сохрани! Меня ночью и в шубе-то на мороз не выгонишь. А ты их вчера видела, Тайра?
— Нет, но это точно были гардианы. Больше некому. Самоубийцы.
— Кто такие гардианы? — Пенни отвернулась от зеркала и смерила новых подружек ничего не выражающим взглядом, который успела отработать еще дома, готовясь к встрече с Брианом.
— Ты не знаешь? — искренне удивилась Олета. — Ах, ну да, ты ведь только вчера к нам приехала…
— …прискакала, — зачем-то поправила ее Пенни.
— Они будут нашими охранницами. Поэтому им нужно учиться терпеть лишения и неудобства. Мой тебе совет на будущее: не обращай на них внимания. С ними так специально обходятся. Их отобрали из простых семей. Я слышала, там есть даже дочери фолдитов. Представляешь!
— Представляю, — хмыкнула Пенни. — А вы, значит, из эделей?
— А ты разве нет?
Вопрос застал ее врасплох. От неловкости и необходимости врать выручило появление на пороге служанки. Вчерашняя Дилис от сегодняшней отличалась только тем, что сегодняшняя была настроена не так миролюбиво.
— Я вас за чем посылала? — поинтересовалась она у глазастых подружек. — Болтать? Это последнее из искусств, которым вам предстоит овладеть. Но для этого вам сперва нужно от него отучиться. Почему Пенни еще не одета?
— Спросите у нее, — негромко ответила Олета.
— Что?
— Мы ее разбудили…
— Я вас посылала ее разбудить, одеть и отвести к Матери. Познакомиться еще успеете.
— Она уже оделась, — решила защищаться до конца Олета и ткнула пальчиком в притихшую Пенни, которую, оказывается, должны не только мыть, но и почему-то одевать.
— Оделась? — переспросила Дилис. — Оделась, я спрашиваю?
— Да…
— Это не называется «оделась»! Где вещи, которые я вам дала?
— Вон.
Все проследили за изящным пируэтом все того же пальчика и увидели, что на полу аккуратной кучкой лежит одежда, точь-в-точь похожая на одежду подружек: шубка, поясок, сапожки и даже — о чудо! — вязаные штанишки. Специального приглашения Пенни не потребовалось. Она торопливо стянула с себя свои неуклюжие шкуры и с замирающим сердцем облачилась в замечательные обновки. Все пришлось впору, кроме разве что сапожек, которые оказались чуть-чуть ей великоваты. Одна из наблюдавших за этим превращением одобрительно кивнула, две другие выразительно подняли левые бровки. Пенни ничего этого не замечала, увлеченная своим похорошевшим отражением в зеркале.
— Я готова, — радостно повернулась она на месте, гордая еще и тем, что теперь-то уж точно никто не заподозрит в ней дочь фолдита. — Можем идти?
Дилис снова кивнула и сделала знак приунывшим подружкам, чтобы те шли впереди.
Улица встретила ее ярким солнечным светом, слепящим снегом, вкусно хрустящим под сапожками, и манящими запахами с невидимой кухни. Оставшийся позади сарайчик, приютивший ее на ночь, оказался почти прижатым к высоченной стене из бруса. Задрав голову, Пенни увидела прогуливающихся по деревянному настилу двух, вероятно, девушек, правда, в мужских меховых шапках и вооруженных луками. Ей вспомнились слова Олеты про гардиан. Так вот зачем они нужны! Только разве стоит ради этого специально простужаться?..
Снаружи, когда они вчера ночью подъезжали к воротам, Обитель представлялась Пенни большой, но отнюдь не такой огромной, какой она оказалась изнутри: избам, между которыми они сейчас плутали, не было числа, они поражали размерами и многообразием резьбы на наличниках, крыльцах и карнизах; возвышающиеся за ними, где-то там, в центре, терема с острыми крышами приковывали взгляд богатством красок, покрывавших каждую дощечку и создававших ощущение пестрого хоровода; а обступавшие все эти жилые постройки невзрачные с виду, но высоченные и могучие башни, соединенные между собой внешними стенами Обители, одновременно довлели над всем пространством и защищали его.
«Неужели я тоже тут буду жить?» — подумалось Пенни, и от этой мысли ей стало неловко и боязно. Она лишь однажды, еще в детстве, ездила с бабушкой в Малый Вайла’тун, который тоже окружали стены, однако тогдашние ее впечатления не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывала она теперь, оказавшись в буквальном смысле по другую сторону тайны. Тайна была вокруг и не спешила открываться. Кто знает, что требуется от забредших сюда, чтобы проникнуть в нее? И сможет ли она соответствовать тому призванию, которое тетушка Корлис увидела в ней?
Они шли и шли, а лабиринт закоулков все не кончался. Ночью эта дорога показалась Пенни гораздо короче и прямее. Если, конечно, это была та же самая дорога… Правильность ее сомнений обнаружилась, когда они, словно обойдя всю Обитель вокруг несколько раз, вышли наконец на некое подобие площади. Площадь находилась явно в центре, потому что посреди нее высились четыре терема. Они стояли крыльцами друг к другу, словно кумушки, собравшиеся переговорить о чем-то важном. К прохожим они были обращены высоченными задними стенами, сложенными из крашеных бревен. Ближайший к Пенни терем имел стены черного цвета, соседний с ним — зеленого, третий — белого, а самый дальний, едва просматривающийся между остальными, — синего. Эти четыре цвета участвовали и в раскраске орнаментов. Так, наличники на окнах черного терема были зелеными, столбы крыльца белыми, а крутые скаты крыши — всех трех цветов с преобладанием синего. За счет такой смешанности ни один из теремов не производил ни гнетущего, ни, напротив, радостного впечатления.
— Вопросов покуда не задавай, — упредительно заметила Дилис. — Потом само собой все станет понятно.
И повела девочек в обход мимо черного терема, мимо белого и только за ним свернула во внутренний дворик, будто нельзя было сразу туда пройти. «Ну, раз нельзя спрашивать, — подумала Пенни, — буду удивляться про себя». Она понимала, что ее сюда привели не просто так, а на встречу, но только зачем идти с такими сложностями, если тетушка Корлис живет под боком?
Олета и Тайра между тем совсем присмирели и не поднимали глаз. Их волнение быстро передалось и Пенни. Тем более что Дилис шла теперь сзади, словно готовая в любой момент отстать и сделать вид, что не имеет с девочками ничего общего.
Остановились перед высокими ступенями черного крыльца, ведущего в синий терем. Никто их здесь не ждал и не выходил навстречу. Пенни только сейчас, переминаясь с ноги на ногу, сообразила, что на всем протяжении пути им попалась от силы дюжина местных обитательниц. Для кого же тогда строились все эти многочисленные избы и хоромы? Или кто-то из них все же перепутал со временем, и на самом деле сейчас так рано, что многие еще спят?
Тайра склонила голову на перила и косилась на Пенни. Олета играла беличьими хвостиками на своем пояске. Дилис откашливалась сзади и хранила молчание.
Скрипнула дверь. Но не в их синем тереме, а в расположенном напротив — черном. Женщина в длинном балахоне и опущенном на глаза капюшоне чинно спустилась по ступеням и стала приближаться к ним. Пенни безошибочно узнала в ней тетушку Корлис. Та ограничилась легким кивком, ни к кому в отдельности не обращенным, прошла мимо и начала подниматься, скользя вверх по черным перилам бледной рукой с тонкими пальцами и ногтями, показавшимися Пенни слишком длинными и слишком хищными. Вчера она этого как-то не заметила.
«Совсем краска сошла, — думала между тем Корлис, тоже следуя взглядом за своей рукой. — Раньше, в моей молодости, да и много позже красили каждую зиму. Теперь почему-то перестали. Жизнь, наверное, действительно ускоряется, как любят говорить некоторые из Матерей, причем сами не такие уж и старые. Вот от них-то эта никчемная поспешность и происходит. Ускоряется! Слово-то какое нашли пакостное. Разве что на ристалище его поминать, когда мерги разворачивают коней и устремляются один на другого с копьями наперевес. Кстати, они совершенно перестали использовать копья в войне. Только упражняются… Так что да, разглагольствуют о скоротечности времени именно те, кому это меньше всего пристало. Вероятно, с умыслом, чтобы смутить других, идущих за ними леонар и гардиан. Надо в следующий раз в Силан’эрне, Зале молчания, поднять этот вопрос. Чем меньше торопишься, тем медленнее течет время. Чем больше стараешься успеть, тем быстрее наступает нежданный конец. И не успеваешь покрасить перила».
Она улыбнулась своим размеренным мыслям и толкнула тяжелую синюю дверь. Стоявшие внизу ждали, что она остановится, повернется и позовет их за собой, но сегодня утром планы Корлис несколько изменились. Хотя поговорить с новой девочкой, конечно, нужно непременно. Ну да ничего страшного, подождет.
Две гардианы в длинных вязаных плащах, перехваченных поясами на узких талиях, приветствовали ее поклонами и расступились, давая проход. Они уже давно прошли обряд посвящения и хорошо знали правила. И знали всех входящих сюда в лицо. Даже если лицо прикрыто капюшоном. Правда, входить в Синий терем могли весьма немногие. Например, из обитательниц других теремов — только Корлис, потому что она начальствовала в Черном тереме, имевшем тот же цвет, что и крыльцо Синего. В свою очередь к ней в покои могла войти только Хвитор’айтен, или Мать Белой башни. А к той — Грендор’айтен, Мать Зеленой башни. Так было заведено еще со времен основательницы Айтен’гарда, Первоматери Алуры. По преданию, она не хотела, чтобы ее четыре сестры, ставшие первыми послушницами Обители и первыми Матерями, сговаривались между собой за ее спиной. А потому умело разобщила их, вынудив ходить друг к дружке по очереди. Встречались они вместе только в ее присутствии, в Силан’эрне, Зале молчания. Разумеется, у этой традиции была и более глубокая подоплека, но история с четырьмя сестрами рассказывалась всем новоприбывшим. Им ее вполне хватало, чтобы не задавать лишних вопросов.
Гормдор’айтен, Матери Синей башни, в залитой солнечным светом горнице не оказалось. В отличие от обычных изб, внутренние пределы теремов были перегорожены бревенчатыми стенами, да еще поднимались на несколько ярусов вверх. Корлис невесело усмехнулась. Когда строились терема, никто не думал, что враги вабонов узнают тайну огня. Зато теперь, залети сюда хотя бы одна стрела с тлеющей паклей, и не набегаешься по лестницам, спасаясь от пожара. Грустная будет картина. Нужно во что бы то ни стало договориться с Томлином и заполучить в конце зимы печь для производства камней из глины. Если та, разумеется, будет к тому времени готова…
В ожидании хозяйки Корлис сняла балахон и присела на стопку одеял, прикрывающих массивный дубовый сундук. В сундуке, насколько она знала, не было ничего интересного и даже полезного, однако он служил напоминанием Синей матери о тех временах, когда она, еще совсем девочка, юная и пугливая леонара, пряталась в нем от веселых подружек и сидела в темноте и духоте подолгу, вдыхая запахи далекого дома. А ватагой подружек тогда заправляла она, Корлис, самая красивая и самая смелая из всех. Синюю мать в ту пору звали просто Кармита, и она часто тосковала по родителям. Корлис тогда знала только, что Кармита попала в Обитель потому, что оказалась младшей дочерью в небогатой, но многодетной семье свера, однако этого было достаточно, чтобы выбрать ее предметом постоянных розыгрышей и жестокой детской травли. А хуже всего было то, что Кармита тоже выглядела симпатичной, и при первом же общем купании в бане выяснилось, что грудь у новенькой гораздо лучше развита, чем у нее. Впоследствии, много-много зим спустя, Кармита призналась ей, своей лучшей подруге, что их тогдашняя вражда обернулась для нее прекрасным житейским опытом, благодаря которому она, наверное, и стала тем, кем стала — Гормдор’айтен. А тогда Корлис больно поплатилась за свою задиристость. Она решила преподнести робкой девчушке урок и унизить ее перед всеми остальными обитательницами единой большой избы: в те времена послушницы делились только на старшую и младшую группы. Не то что теперь, когда девочки могут жить почти обособленно. Как бы то ни было, урок не состоялся. Вернее, состоялся, но для нее самой.
Уставшая от постоянных подначек Кармита словно стряхнула с себя оцепенение и на славу поколотила ее. Позже выяснилась правда: отец с детства обучал Кармиту драться и даже владеть кое-каким оружием, но произошла трагедия — она случайно убила в шуточной потасовке соседского паренька, и родители поспешили отдать дочь в Обитель, чтобы сохранить ей жизнь и заодно обезопасить себя от лишних неприятностей. Сейчас, с высоты прожитых зим, Корлис прекрасно видела, как давние события и их причины формировали их судьбы и закладывали основу их характеров. Раскрытие тайны Кармиты, точнее, обнаружение ее недюжинных навыков и возможностей постепенно превратили хрупкую девочку в родоначальницу целой внутренней службы Обители — гардиан, опасных, сильных, бесстрашных воительниц, способных в честном бою оказать сопротивление любому воину-мужчине. А если в нечестном, то тут им во всем Торлоне не было равных. И теперь Синяя башня и синий цвет вот уже сколько зим олицетворяли надежность, порядок и торжество оружия.
Задумавшись, Корлис не заметила, как в горницу вошла хозяйка башни. Хотя они были ровесницами, зимы гораздо хуже отразились на лице Кармиты, морщинистом и пожелтевшем, зато обошли стороной ее молодцеватую фигуру, прямую спину и красиво развернутые плечи. Несмотря на прохладу, Кармита была в легкой рубахе и босиком.
— Давно ждешь? — Она зачерпнула деревянной кружкой воду из бадьи, выпила залпом и вытерла рот рукавом.
— Я тебя разбудила?
— Меня никто разбудить не может, ты же знаешь. Если я ложусь, то встаю раньше всех. Я занималась. И тебе советую. По утрам очень бодрит. — С этими словами Кармита все же сунула ноги в толстые валенки и набросила на плечи теплую шаль, которую ей когда-то подарил сам Гер Однорукий.
— Ценю твою заботу и обещаю скоро начать, — с серьезным видом заявила в стотысячный раз Корлис и подвинулась, освобождая место на сундуке. — Я пришла по делу.
— Та девица?
— Откуда ты знаешь?
— Оттуда же, откуда знаю, что сегодня ночью наше стойло пополнилось одной хромой лошадью. Радэлла получила то, что хотела?
— Думаю, она получила больше — понимание. — Корлис вспомнила, как обучала старую подругу непростым премудростям тауд’айгенов. В ее теперешнем положении любая ошибка грозила непоправимой бедой. — Нет, о ее внучке, которая сейчас ждет внизу, мы поговорим позже.
Кармита недоверчиво поморщилась и даже непроизвольно подышала на пальцы.
— Меня сейчас гораздо больше заботят новости, которые наверняка уже дошли и до тебя.
— Ты про исчезновение Демвера Железного? — уточнила Кармита с рассеянным видом. — Да, об этом я уже навела справки. Пока ничего нового. Подозреваю, наш мальчик снова загулял. Но тут, хочу напомнить, моя совесть чиста: кто, как не я, отговаривал от него совет. Разве меня послушали?
— Без Демвера мы как-нибудь проживем, я полагаю. — Корлис подумала, что собеседница замечательно наловчилась разыгрывать осведомленность в почти ничего не значащих вещах, тогда как на самом деле за показной простотой скрывала куда больше сведений, что некогда и позволило ей возглавить Синюю башню, в которой под личинами охранниц служили и перед которой отчитывались настоящие мастерицы «тайной слежки и слушки», как выражались в Обители. — У Томлина пропал сын. Ну, не родной, разумеется, не Кадмон, а приемный, который частенько приходит к нам на совет послушать.
— Сима?
— Именно.
— И где же?
— Он не дошел до дома как раз после последнего совета. Скорее всего, в подземелье, которым обычно пользуется. Томлин с утра волнуется. Получилось почти как с Демвером. Кроме того, второе исчезновение за два дня, согласись, это слишком даже по меркам Меген’тора.
— Соглашусь. — Кармита встала с сундука и прошлась по комнате. Она всегда ходила, когда собиралась с мыслями. — Тем более что для меня это, как ты догадываешься, не новая новость. Совет-то ведь был позавчера.
— Охотно верю. Как и тому, что Сима, похоже, нашелся.
— Я вся внимание!
Корлис вкратце пересказала свой ночной разговор с Радэллой и добавила:
— Судя по описаниям, вернее, по почти полному их отсутствию, коварным похитителем девушки, которая сейчас ждет разрешения войти у тебя под лестницей, был наш пропащий Сима. Не правда ли, интересно?
— Более чем, — согласилась Кармита, снова присаживаясь, только теперь в старое плетеное кресло, выложенное подушками и стоящее возле широкого подоконника, служившего одновременно и столом. — Особенно потому, что нашелся он, как я понимаю, не между Обителью и домом, а в дальней дали, куда люди его круга забредают, ты уж меня извини, нечасто. Так когда ты об этом узнала?
— Ночью. Сегодня. Будить тебя не стала. Извини.
— Да, извиняю охотно. Новость важная, но вполне могла и подождать. — Кармита выглянула в окно. — Твоя Дилис троих привела…
— К ним мы еще вернемся, — прервала ее Корлис. — Девочки явно не для тебя, но ведь мы договорились всех новеньких показывать друг другу.
— Двоих я, кажется, уже где-то видела.
— Не забегай вперед. — Корлис встала с сундука и приложила ладони к горячему боку печи за зеленой занавеской. — Меня волнует другое. Внутренний голос подсказывает, что здесь есть какая-то связь.
— Во всем есть связь, — заметила Кармита, отворачиваясь от окна и пристально вглядываясь в спокойное лицо старой подруги. — В чем именно ты ее усматриваешь?
— Помнишь первое донесение с глиняного карьера? О том, что там видели венеддов.
— Не просто видели, — кивнула Кармита. — Была, судя по всему, стычка. С потерями с обеих сторон.
— Ты как-то слишком просто об этом говоришь. — Корлис отодвинулась от печи и скрестила руки на груди. Ее красивое черное платье, перехваченное белым поясом и украшенное синими и зелеными полудрагоценными камнями, всегда смотрелось эффектно и строго. — Представляешь, сколько зим никто из нас даже не слышал о венеддах?! Я не говорю об обычных жителях Торлона, которые и вовсе не догадывались об их существовании. А тут нате вам, пожалуйста. Это первое. Потом наши новые правители по известным тебе причинам посылают тупых вояк схватить паренька… как его… ну, ты понимаешь, о ком я.
— Который печь большую строил для обжига глины.
— Его самого. Что он делает? Исчезает. Уходит у всех из-под носа, прихватив с собой свое семейство. Вероятно, о чем-то догадался.
— Или просто понял, что второй раз вряд ли так легко отделается, и решил не рисковать.
— Будем считать, что ему крупно повезло. Что дальше?
— А дальше подряд исчезают: Гийс, сын Демвера Железного, сам Демвер, наконец Сима.
— Могу предположить, что на очереди Томлин, названый отец этого Симы.
— Шутка хорошая, но не слишком уместная. Надеюсь, перечень исчезновений прервался, раз Сима благополучно оказался живым и здоровым.
— Ну да, теперь очередь отыскаться Демверу, потом его сыну и так далее.
— Как не у каждого следствия есть своя причина, так и не всякая причина чревата последствиями.
— Тебя, Корлис, как я вижу, больше интересует вопрос схожести несхожего и опровержение напрашивающихся выводов, нежели будущие союзы новой власти Меген’тора. Кое-кто обвинил бы тебя по меньшей мере в витании в облаках. — Кармита улыбнулась и встретила такую же понимающую улыбку собеседницы. — Я последняя стану тебя в этом упрекать. И все-таки, если говорить совсем просто, мне непонятно, к чему ты клонишь.
«Если бы я сама знала, то сразу сказала бы тебе», — мысленно ответила Корлис. Кармита доверяла ей во всем, а это значит, что многие вещи можно оставлять без должного внимания. Не лгать, а именно недоговаривать. И надеяться, что наводящие вопросы подтолкнут ее к единственному правильному выводу. Вслух она сказала:
— Мне кажется, в совете завелись предатели.
— О, это серьезное обвинение! — ударила кулаками по подлокотникам кресла Кармита. — И если это только тебе кажется…
— Поэтому я и говорю об этом пока только тебе. — Голос Корлис звучал твердо и спокойно. — Вдвоем мы можем собрать больше сведений. Столько, сколько понадобится, чтобы доказать мою правоту или опровергнуть. Это того стоит, поверь.
Кармита во все глаза смотрела на подругу. Черная мать, не меняя позы, выглянула в окно. Сказала задумчиво:
— Эта девочка не для тебя…
— Какая из них? Там их три.
Пенни почувствовала, что на нее смотрят, и подняла глаза. Б окне терема она заметила Корлис, только уже не в балахоне с капюшоном, а в чем-то черном и с блестками. На улице их продержали уже слишком долго, чтобы объяснить это забывчивостью или занятостью хозяев. Вероятно, ожидание у крыльца была заведенной здесь дурацкой традицией. Хорошо еще, что вместе с замечательной шубкой и остальной одеждой ей достались теплые рукавицы. Правда, дома она привыкла обходиться без них, даже когда ходила поить Веселку, но то дома, а здесь ведь понятия не имеешь, что ждет тебя в следующий момент. Вот и сейчас голос Дилис, уловившей, видимо, какой-то жест Корлис, оповестил, что нужно подниматься, потому что их ждут. «Можно подумать, будто это мы тут прохлаждались», — чуть не произнесла вслух Пенни, следуя первой вверх по высоким ступенькам.
За дверьми путь им преградили две высокие девушки в длинных вязаных плащах. Плащи на узких талиях перехватывались поясами, напоминавшими широкие синие ленты. Светлые волосы обеих аккуратно подобраны и стянуты на затылках в толстые косы. Красивые, непроницаемые лица. Тоже, вероятно, бегали когда-то голышом по снегу и обливались водой. Зато теперь стоят здесь, в тепле, и смотрят на вошедших с таким видом, будто Пенни и ее спутницы сделаны из прозрачной слюды или льда.
Пенни не имела ничего против того, чтобы остаться здесь — не то в маленьких сенях, не то в большой прихожей — и не идти никуда дальше. Однако из-за второй двери выглянула странного вида старушка с морщинистым лицом и веселыми молодыми глазами, окликнула охранниц, и те молча посторонились, пропуская гостий.
Пенни снова первая вошла в просторную и при этом уютную комнату, озаренную светом солнца уже не утреннего, но еще не закатного. Окна с широченными подоконниками, плетеные кресла, заваленные подушками, бок печи чуть ли не во всю стену, медвежьи шкуры на полу. Да, в таких условиях можно прожить много зим и продолжать улыбаться!
Оказалось, что за ней переступили порог только Олета с Тайрой. Дилис сюда никто не приглашал. «Без нее спокойнее», — подумала Пенни, неотрывно глядя на тетушку Корлис и не узнавая в ней ту милую старушку, которая соблаговолила принять их с бабушкой прошлой ночью. Теперь это была величественная пожилая женщина в роскошном черном платье с белым поясом почти на такой же узкой талии, как у охранниц, усыпанном не просто блестками, а почти наверняка драгоценными камнями. Корлис стояла посреди комнаты боком к вошедшим и делала вид, будто их появление не имеет к ней никакого отношения. Зато впустившая их женщина буквально лучилась радостью при виде трех девочек. Она была в красивой толстой шали, под которой просматривалась обыкновенная домашняя рубаха, и больших валенках. Судя по цвету всей ее одежды, ее следовало звать Синей матерью.
Пенни все надеялась, что ей хоть кто-нибудь объяснит, зачем они здесь, однако это явно не входило в планы хозяек. Олета и Тайра тоже помалкивали у нее за спиной, не менее, а быть может, и еще более смущенные, нежели она. Судя по последующим событиям, здесь они, все трое, оказались в равных условиях.
Не здороваясь с девочками и даже не поворачиваясь в их сторону, Корлис велела им сложить одежду на большой сундук, стоящий вдоль ближней стены и накрытый красивыми, ярко вышитыми одеялами. Пенни послушно разделась до рубашки и осталась стоять босиком, поглядывая на подружек. Как она и опасалась, Олета оказалась самой понятливой и первой сняла с себя все. Довольное причмокивание Синей матери определенно означало, что подобное требуется от всех троих. «Ладно, — подумала Пенни, — во всяком случае, сейчас я не одна. А раздеваться догола, похоже, здесь просто принято». И тоже разделась.
Им велели пройти в укромную дверь за печкой. Там их взорам предстала очень странная комната без окон, с пола до потолка обставленная и увешанная какими-то чудными приспособлениями. Были тут и уходящие в никуда лесенки, и длинные веревки, заканчивающиеся подобием качелей, и тяжеленные деревянные колодки с вырезами для рук, и различные лавки, оснащенные зачем-то разными круглыми рукоятками, и деревянные козлы, на которых фолдиты обычно пилили дрова или строгали доски. Одну из трех стен занимала коллекция самого разного по форме и размерам оружия, начиная от внешне неподъемных двуручных мечей и заканчивая миниатюрными ножами с железными петлями вместо ручек, как у ножниц.
Девочкам велели выстроиться посреди комнаты, и сперва обе Матери их внимательнейшим образом осмотрели и сравнили. К счастью, никто никого не трогал, все происходило на расстоянии, да и внешне ни та, ни другая не проявляли к нынешнему положению Пенни ни малейшего интереса. Закончив с осмотром и что-то сказав друг другу, Матери сели на самую длинную лавку и стали по очереди отдавать девочкам приказания, которые те должны были неукоснительно и как можно быстрее и правильнее выполнять. Им пришлось лазить вверх-вниз по лестницам, подтягиваться на очень гладкой планке, с которой соскальзывали пальцы, прыгать с разбегу через козлы разной высоты, забираться под самый потолок по веревкам, поднимать одной и двумя руками тяжелые колодки, которые не хотели даже отрываться от пола, приседать, отжиматься, лежа на лавках, а под конец изображать поединок на мечах. Пенни настолько выбилась из сил и запыхалась, что уже после первых двух-трех упражнений совершенно забыла о своем внешнем виде. Потом ей и вовсе стало не до стыда: неподъемный меч в руках тянул вперед, туда, где ее поджидала с обоюдоострым кинжалом и легким щитом Тайра, а в это же самое время ловкая Олета заправски кружила над головой короткое копье с широким наконечником, напоминавшим острое крыло.
Когда Синяя мать хлопнула в ладоши и объявила испытания законченными, Пенни чуть не повалилась на пол от изнеможения. Она посмотрела на задыхающихся подруг и поняла, что выглядит сейчас ничуть не лучше их: лоснящаяся от пота, со спутавшимися волосами, с грязными руками и коленями и красной от напряжения мордашкой. Их снова построили, и на сей раз Синяя мать подошла к ним и каждую внимательно осмотрела и пощупала. Особенно ее интересовали мышцы рук и ног девочек, дыхание и крепость втянутых животов. Оставшись довольной результатами, она велела им выйти в горницу, одеться и ждать. Тетушка Корлис все это время не проронила ни слова. Зато, когда дверь за ними закрылась, она повернула к Кармите торжествующее лицо и воскликнула:
— Ну, что я говорила! Она совершенно не годится на роль гардианы.
— На самом деле задатки неплохие. Она мне понравилась даже больше, чем та, высокая…
— …Олета.
— Пусть будет Олета. У той нет ни намека на мужские повадки.
— Поэтому я уже договорилась о ее встрече с Донией.
Кармита задумчиво покачала головой, но возражать не стала.
— Последнюю, кажется, зовут Тайра? — осведомилась она, непроизвольно поднося пальцы к кончику носа и принюхиваясь.
— Я знала, что она понравится тебе больше остальных, — облизала ссохшиеся губы Корлис. — Дерется как заправский мальчишка. Мои люди видели ее в деле, еще когда она жила у родителей, и говорят, что девчонка — прирожденная драчунья. И к тому же хорошенькая.
— Об этом ты можешь не беспокоиться. Только Донии не рассказывай.
Корлис шлепнула себя ладонями по коленям и встала с лавки. Пока все происходило именно так, как она себе представляла. Внучка Радэллы отходит под ее начало. Кармита не имеет на нее притязаний, потому что сама остается не в обиде. Дония… А что Дония? Мать Белой башни, она всегда получает новеньких из тех, кого не выбрали Синяя и Черная матери. Потому что по неписаным правилам Обители на первом месте стоит безопасность, на втором — мудрость, ну а все остальное, к счастью, на третьем. Есть, разумеется, еще и Грендор’айтен, Зеленая мать, почти слепая и почти выжившая из ума Лодэма, но ни она, ни ее предшественницы никогда не претендовали на то, чтобы иметь в своем подчинении больше двух-трех наперсниц почти одного с ними возраста. Судьбу в Айген’гарде вершили три Матери. Четвертая все происходящее только записывала.
Девочки уже оделись и теперь ждали, не решаясь присесть на сундук. Корлис с удовольствием отметила, что самой смущенной после испытаний выглядит Пенни. Так и должно быть. Она должна находить в себе силы побеждать стыд, но должна и помнить о том, что он существует. Олета, единственная, украдкой поглядывала на старух, вероятно желая найти на их лицах подтверждение того, что не оставила их равнодушными. Тайра явно до сих пор переживала, что не сумела справиться с Пенни, когда им велели бороться без оружия.
Тем временем Кармита, изображая подобающую моменту торжественность, перекинула через согнутую в локте руку три разноцветные ленты, всегда почему-то напоминавшие Корлис собачьи ошейники. Но уж такова была заведенная здесь традиция. Синюю Корлис повязала Тайре. Белая досталась Олете. Последнюю Кармита сама сняла с руки и опоясала ею тоненькую шейку Пенни. Матери не полагалось метить свою избранницу.
Откликнувшись на зов, вошла Дилис. Поклонилась. Замерла на пороге.
— Видишь ли ты наше твердое решение? — обратилась к ней с излишней серьезностью Кармита.
Не увидеть ленты было невозможно, однако Дилис, поддерживая обрядовый код, вгляделась во всех трех девушек и лишь затем объявила, что да, видит. Олета всхлипнула, только сейчас осознав, что ее разлучают с подругой. Нельзя сказать, чтобы Пенни было все равно. Происходившее в соседней комнате не шло у нее из головы и запомнилось надолго. И все ради чего? Чтобы оказаться у той, у которой ей и следовало оказаться. Нет, конечно, Синяя мать производила тоже неплохое впечатление своей молодцеватой осанкой, но, судя но оснащению той комнаты, она тут заправляет охраной, гардианами, а на эту роль Пенни совершенно не тянула. Хотя при желании могла бы надрать задницу ловкой, да только не ахти какой сильной Тайре. Чем занимаются леонары, получающие в награду белую ленту, Пенни могла разве что догадываться, глядя на плаксиво поджавшую подбородок Олету. Зеленой ленты не получил никто, так что главные открытия еще впереди, подбодрила она себя, стараясь выглядеть расслабленно и невозмутимо. То есть оставаясь самой собой.
Попрощавшись с Матерями, Дилис снова повела девочек на улицу. Голубое небо уже затянули не предвещающие ничего хорошего тучи, и, хотя времени прошло не так уж и много, стало казаться, будто наступили сумерки. Пенни не сразу спохватилась, что ее путь лежит вовсе не в обратном направлении. Привыкнув к пяти соседским избам, среди любого превосходящего их количества она откровенно терялась, и все ей казалось замечательным и… одинаковым. Чего греха таить, после недавних мучений она мечтала о кадке с прохладной водой и мягкой постели. Даже больше, чем о ломте хлеба, хотя голод тоже медленно, но верно подбирался к ее ноющему от непривычных упражнений животу.
Однако вышло как раз наоборот.
— Заходите, — велела им Дилис, указывая на приоткрытые двери не столько высокой, сколько длинной избы, украшенной по кромке крыши резными узорами в виде лесной живности, рыбы и всевозможных кренделей и ватрушек. Доносившиеся изнутри запахи в неменьшей мере выдавали в заведении харчевню.
С крыльца гостьи попали в душную, наполненную самыми невообразимыми ароматами залу, где под одной крышей на лавках за бесконечными столами умещалась не одна сотня отчаянно кричащих, гогочущих и орудующих ложками девиц самого разного возраста и «засола», как любила выражаться бабушка. Их появления никто не заметил. Подошла, правда, с поклоном какая-то женщина, но Дилис двумя словами отправила ее восвояси. Словами этими были невинные «новые леонары».
А дальше произошло то, на что Пенни меньше всего могла рассчитывать. Вместо того чтобы отыскать лавку посвободнее, Дилис рассовала своих оробевших подопечных по самым разным застольным компаниям и, ничего не сказав и не объяснив, исчезла среди раскачивающихся голов, размахивающих рук, хохота, песен и дурманящих облаков пара.
— Ты мне еще на шею сядь, — приветствовала Пенни ее новая соседка справа, крайне неохотно отодвигаясь в сторону вместе с миской и большущей краюхой. — Не видишь, люди обедают.
— Не обращай на нее внимания, — задела Пенни локтем соседка слева. — К ней всегда новеньких подсаживают. Чтобы не давала им полнеть.
Как ни странно, соседка справа встретила это замечание добродушным хихиканьем. Пенни решила не ввязываться в разговор и поискала глазами, что бы такое съесть. Перед ней на расстоянии вытянутой руки стояло несколько прикрытых крышками кастрюль, однако было непонятно, как и чем брать из них дармовое угощение. Тут сзади кто-то наклонился над ней и опустил на стол пустую глиняную миску с деревянной ложкой. Подняв голову, Пенни узнала женщину, встретившуюся им при входе.
— Нужен хлеб — позаимствуй у нее, — улыбнулась женщина в сторону соседки справа. — Там как раз на троих.
Пенни не успела ее поблагодарить, как той уже и след простыл. Вероятно, пошла помогать Олете и Тайре.
Прежде чем открыть крышки на кастрюлях, она решила про себя, что будет насыщаться чем-то одним. Хотя от их избы до ближайшего колодца путь был неблизкий, Пенни привыкла, переходя от супа к горячему, либо брать другую тарелку, либо мыть использованную. Так у них с бабушкой было заведено. Поэтому она испытывала сильную неловкость, когда была вынуждена трапезничать в гостях, где подобная чистоплотность никому даже в голову не приходила. Тем не менее Пенни не представляла себе, как можно выхлебать из миски суп и тут же бухнуть туда половник сладкой каши…
В ближайшей кастрюле оказалась разваренная капуста с добавлением брюквы и чеснока. В другой, поменьше, остатки рагу, судя по запаху, из крольчатины. Из самой большой торчала длинная рукоятка, подсказывая, что сюда налит суп. Еще в одной была вязкая перловка. Выбор небогат, но с голоду не умрешь.
— Долго выбираешь, красавица, — заметила соседка справа, отправляя в рот внушительный кусок мяса и откусывая хлеб прямо от буханки. — Опаздывать не годится. А уж опаздывать и привереду из себя корчить вообще последнее дело. Правильно я рассуждаю, Аина?
Соседка слева никак ее не поддержала, потому что отвернулась и разговаривала сейчас с теми, кто сидел на той же лавке еще дальше от Пенни.
«Хлеба я сегодня вряд ли получу, — сообразила девочка. — А суп без хлеба — нет обеда». Она подвинула к себе кастрюлю с капустой, наложила от души, потянулась к рагу, но кастрюлю вырвали у нее прямо из-под носа, а когда вернули, рагу в ней было две ложки.
— Тут у нас так, — хмыкнула соседка, косясь на свою почти доверху заполненную крольчатиной миску. — Не успеешь — опоздаешь.
Пенни пожала плечами и стала есть, что досталось. Пока ела, поняла, насколько сильно проголодалась. Не успела наесться, как миска опустела.
— Да ты что все капусту да капусту берешь? — удивилась, наблюдая за ее действиями, женщина. — Кашки бы взяла, что ли.
— Я не голодная.
— Тогда на вот, хоть хлеба пожуй.
Хлеб был мятый, но пах замечательно. Действительно, с ним еда стала как-то веселее.
— Меня Веданой зовут.
Пенни даже ложку на полпути ко рту остановила.
— Ведана? Какое странное имя…
— Да уж какое получилось. — Женщина явно была довольна произведенным впечатлением. — Ты-то кто будешь? Из новых, что ль?
— Из новых. Пенни я.
— Ну, будем знакомы, Пенни.
— Я что-то упустила? — снова присоединилась к ним та, кого Ведана назвала Аиной.
— Нет. Я как раз рассказывала нашей новой сестренке о том, как громко ты храпишь по ночам, и потому у нас в Обители самая пустая изба.
— Перестань ты! — укоризненно покачала головой Аина. — Можно подумать, что не от твоего сна ставни хлопают на окнах.
— Очень смешно, — согласилась Ведана, хитро подмигивая Пенни, уже смекнувшей, что здесь такие перебранки — обязательный атрибут хорошего настроения и признак добродушия. — Положи-ка мне еще кашки.
— Еще кашки? Ты же мясо только что наворачивала!
— Какое мясо? Ах это! Сейчас исправим.
И Ведана в мгновение ока опустошила всю миску и повторила просьбу.
— Быстро вы, однако, — только и могла произнести Пенни.
— Быстро есть, говорят, вредно, — согласилась та, окуная ложку в перловку и с аппетитом помешивая. — А быстро есть много — полезно. Скажи, Аина?
— Тебе виднее, сестрица. Думаю, ты бы и медленно съесть много не отказалась.
— Что правда, то правда. Люблю я это дело. А ты, Пенни, что скажешь?
— Насчет чего?
— Ну не знаю. Как тебе у нас? Чем заниматься намерена? Откуда и зачем пожаловала? Повязка-то черная?
— Что?.. Ах эта, да, черная. Это плохо?
— Это очень даже хорошо, — вставила слово Аина. — Будешь теперь с нами.
— Как это с вами?
— А вот так это. — Ведана подула на ложку и отправила ее в рот. Прожевав, продолжила: — Много зим тому назад нам Кармита тоже черные ленты на шее завязывала. Помнишь, Аина?
— Как вчера.
— Я тогда полегче была. И постройнее. Старуха Кармита на меня явно глаз положила, когда мы у нее-то в комнате кренделя выписывали.
— Кто только на тебя глаз не клал, — не то согласилась, не то возразила Аина, а Пенни подумалось, что здесь, вероятно, все прошли через то, через что прошла она с подружками, а значит, по-своему все здесь равны.
Она лишь теперь присмотрелась к соседкам как следует. Ведана была широка в кости, светловолоса, с ясными голубыми глазами и правильными чертами совсем не старого еще лица. На вид ей было от силы зим тридцать. Как ни странно, она совершенно не выглядела толстой, а смутили Пенни поначалу ее пышные формы. Ну да ведь не всем же быть такими худышками, как она…
Аина, напротив, ничем выдающимся не отличалась, если не считать холеных рук с красивыми ногтями и нарочито замедленных движений, что, по мнению Пенни, свидетельствовало об относительно высоком происхождении соседки слева. Правда, уж если относительно нее самой, тогда любое происхождение вполне можно было считать высоким. А еще Аина то и дело щурилась, определенно испытывая трудности со зрением.
Словно уловив ее мысли, Ведана наклонилась поближе к девочке и поинтересовалась:
— Ты ведь не из здешних?
— В каком смысле?
— Ну, не из Малого Вайла’туна, да? Не из эделей?
— А это имеет значение?
— У нас тут все имеет значение, — хитро покосилась на нее Аина. — Но и на фолдитовскую дочку ты не слишком похожа.
— Хотя сильная, — добавила Ведана. — Видно, что трудиться умеешь. Это хорошо. В Обители не любят белоручек.
— Мы не любим, — уточнила Аина.
— А чем вы вообще тут занимаетесь? — не удержался на языке наивный вопрос, который донимал Пенни если не с детства, то с сегодняшнего утра.
Женщины переглянулись. Ответить сразу им помешало оживление, охватившее трапезную. Хотя Пенни с трудом представляла себе, что еще большее оживление, нежели царившее здесь до сих пор, вообще возможно.
По проходу между столами к выходу двигались друг за дружкой женщины разного возраста, роста и вида, но объединенные одной бросающейся в глаза чертой: все они были поразительно красивы. Пенни, вообще не привыкшей к скоплению людей, а тем более к такому количеству себе подобных, даже противно сделалось. И все же рот у нее непроизвольно открылся, глаза перестали моргать, а из всех недавних мыслей в голове осталась единственная: «Неужели я не сплю?»
Глядя на правильные лица с точеными чертами, роскошные волосы, статные фигуры с прямыми спинами и развернутыми плечами, гордые подбородки, длинные, сильные ноги, обтянутые вязаными штанами, заправленными в высокие сапожки, нарочито короткие шубки, так и распираемые изнутри легко угадываемыми достоинствами, — глядя на все это, Пенни ощутила невнятное беспокойство, нечто похожее на зависть и непреодолимое восхищение.
Когда женщины, а их было никак не менее двух дюжин, проходили мимо, она заметила среди них явно ошалевшую Олету и радостно помахала ей рукой. Олета сделала вид, будто ничего не видит. На фоне остальных она смотрелась неожиданно блекло.
Похоже, обе соседки Пенни прекрасно все знали и понимали. Во всяком случае охватившие ее чувства они прочли как по писаному, и Ведана не преминула высказаться:
— Не обращай внимания, сестренка. Они кажутся такими с непривычки. На них изводится столько краски, что ее хватило бы на все Стреляные стены, причем с обеих сторон.
— У тебя очень симпатичная подружка, — как бы утешая ее, добавила Аина.
— Это наши белые сестры, — продолжала Ведана, с прежним аппетитом доскребая миску. — В миру их еще называют хоренами.
Пенни уже когда-то слышала это слово, но почему-то думала, что оно ругательное. По крайней мере, им однажды обозвал свою вторую, младшую, жену весельчак Вайн. Бабушка потом пояснила, что так называют женщин, которым не хватает мужа. Зачем им нужен кто-то еще, она не уточнила, однако у Пенни на этот счет были некоторые подозрения…
— Возвращаясь к твоему вопросу о том, чем мы тут вообще занимаемся, можешь считать, что только что видела наше лицо.
Пенни с недоверием посмотрела на Ведану. Растянутый в улыбке жующий рот намекал на то, что переживать по-настоящему еще рано.
Снова оживление в зале. И снова к выходу идут женщины, на сей раз похожие друг на друга высоким ростом и ощущением исходящей от них силы и какой-то необъяснимой угрозы. Некоторых можно было назвать кряжистыми, других — стройными, одна или две вполне могли бы выйти вместе с первой группой, настолько привлекательны были их лица, другие на поверку оказались не такими уж высокими, вроде подмигивающей Пенни Тайры, идущей в самом хвосте. Здесь объединяющей всех деталью было уже не внешнее сходство, а, если Пенни правильно поняла, предмет обихода — оружие. Все гардианы были вооружены. Со стороны казалось, будто прямо из трапезной они отправляются на войну или на худой конец рубить дрова. Мечами, конечно, дрова не рубят, однако Пенни не хотелось вдаваться в подробности разнообразных причиндалов, висевших за широкими спинами или торчавших из-за поясов.
— А теперь ты видела наши руки, — сказала Ведана, когда последняя из гардиан, особенно рослая и плечистая, пригнув голову, вышла на улицу.
— А кто же тогда мы? — угрюмо напомнила свой первый вопрос Пенни и обвела взглядом оставшихся в трапезной женщин — надо заметить, самых невзрачных и разноперых из всех, кого ей довелось тут повидать.
— Мозги, — доверительно сообщила Аина и почесала нос.
«Мозгов», как оно обычно и бывает, оказалось не так уж и много. Пенни даже удосужилась их пересчитать. Шестнадцать. Она была среди них самой юной. Большинство выглядело ровесницами ее соседок.
— Как ты понимаешь, здесь не все, — снова угадала ее мысли Ведана. — Многие из наших сейчас вообще в Обители не живут.
— То есть как это?
— А ты думала, что, раз сюда вошла, обратно дорога заказана?
— Да нет, но…
— Разумеется, речь не идет о гардианах и хоренах, которых, кстати, на самом деле принято называть не менее красивым, чем они, словом «фриясы». Они гораздо нужнее здесь. А вот у нас дел хватает и снаружи. Не всем, конечно, но хватает.
— Тебе об этом пока не стоит задумываться, — добавила Аина. — Просто знай, что таково наше ремесло.
— А как нас называют? — Пенни посмотрела на кусочек хлеба, все еще зажатый в руке, и отправила его в рог.
— Мы — гевиты.
— Мы изучаем мудрость наших предков, — пояснила Ведана. — И преумножаем ее в остальном Торлоне.
Пенни захотелось сразу же ей возразить, но она не смогла подыскать подходящих слов. «Мудрость, — подумала она. — Ну да, это как раз то, чего мне недостает. Я не настолько красива, чтобы стать фриясой, и побеждаю только слабеньких дочек эделей, так что гардианой мне тоже не быть. А буду я сидеть и размышлять, чтобы всем жилось хорошо и весело. Ясное дело: если где-то убудет, то в другом месте прибудет. Да здравствует тоска! Буду мечтать, спать и жиреть. И пусть моя бабушка спасает Бриана и его отца — мне теперь не должно быть до них никакого дела, потому что я — умная девушка, которую выбрала сама тетушка Корлис…»
— Ты выглядишь удивленной, — подхватила ее под локоть Ведана.
— …мягко говоря, — заметила Аина.
— Ты разочарована? — спросила Ведана.
— Все девочки поначалу хотят получить белую ленту, — вздохнула Аина.
— Я никаких лент вообще не хотела. — Пенни взяла себя в руки и ответила с полнейшим равнодушием в голосе. — Я попала сюда случайно. Гналась за одним отродьем, а оказалась здесь.
— Примечательная история, — улыбнулась Ведана. — Расскажешь нам ее, только в другой раз. А сейчас пора идти. Завтра нам предстоит много потрудиться, а тебе — приступить к учебе.
Женщины встали и направились к выходу. Вокруг зашмыгали по полу лавки, задвигались столы, кое-кто крикнул слова благодарности невидимым стряпухам.
— Постойте! — растерялась Пенни. — А мне куда? Я пришла с Дилис…
Ей никто не ответил. Только Аина оглянулась и поманила ее красивыми пальцами. Пенни пришло в голову, что недавно она видела своих шапочных подружек, которые вот так же уходили следом за своими новыми товарками. Вероятно, теперь ее не будут больше водить за ручку. Пора приучаться к неожиданно навалившейся самостоятельной жизни. Во всяком случае, выбирать не приходится. Особенно на ночь глядя.
На улице уже стояла зимняя ночь, озаряемая, как и накануне, лишь мерцанием факелов на крепостных стенах и некоторых избах. Ветра не было, и Пенни невольно обрадовалась, что перед сном ей предстоит прогулка. Дома бабушка частенько запрещала ей выходить в это время на улицу, если только их не звали в гости соседи. Где-то сейчас бабушка? Удалось ли ей настичь Каура и вернуть ему прежний облик? Живы ли они все? И если да, то вспоминают ли о ней?
Отойдя на несколько шагов от трапезной, Пенни стряхнула задумчивость и обратила внимание на своих недавних собеседниц, которые остановились и теперь поджидали ее.
— Нет, ты явно не из Малого Вайла’туна, — решила Аина. — Там так не плетутся.
— Я не плетусь. Я размышляла, — ответила Пенни, поравнявшись с ней и проходя мимо. — Куда вы все разбегаетесь?
— По своим домам. Ты будешь жить с нами, так что не отставай.
— С вами?!
— А ты как думала? — усмехнулась Ведана, беря девочку под локоть и увлекая дальше по проулку, над которым потрескивала оранжевая капля факела.
— Она решила, что у нее будет отдельная избушка, — поддакнула ей Аина. Только сейчас Пенни заметила, что женщина опирается на тонкий и довольно длинный посох. — Ты ведь одна сегодня ночевала?
— Вообще-то да, одна…
— Обычная история. Ночлег для гостей. А теперь ты уже не гость, ты почти одна из нас.
— «Почти»?
— Это словечко само собой забудется в скором времени, если тебе удастся пройти испытания.
— Испытания?..
Пенни чувствовала себя полной дурехой, но не могла больше сохранять мину равнодушия.
— Испытания, разумеется. — Ведана, задав ритм ходьбы, отпустила ее локоть. — Они будут у тебя все время. Как и у нас. Только постепенно ты перестанешь их так воспринимать. Ведь вся наша жизнь — испытание. Она нас учит, и она же проверяет. Ты не замечала?
— Я считала и считаю, что жизнь нам дана, чтобы жить, — уверенно ответила Пенни, ожидая, что ей возразят. Обе женщины промолчали и, не сговариваясь, свернули в соседний проулок, темный и недружелюбный. Впереди виднелся серый просвет между избами. — Но никаких испытаний я не боюсь.
— А их и не стоит бояться, — сказала Аина, хромая рядом и уже тяжело дыша, но не отставая ни на шаг. — К ним нужно готовиться, чтобы без труда преодолевать. Судя по всему, ты попала к нам налегке, без вещей?
Пенни вспомнила, что прежняя ее одежда осталась в той самой избушке, где она с удовольствием скоротала ночь. Может, попросить, чтобы ее туда проводили, и все забрать?
— Да, без вещей, — вместо этого ответила она. — У меня был конь, но бабушка отдала его Обители.
— Что ж, похвально с ее стороны. Такой подарок наверняка пригодится.
Пенни хотела уточнить, что на самом деле конь был не только чужим, но еще и хромым, однако вовремя спохватилась и промолчала.
В это время в тишину, нарушаемую лишь хрустом снега под ногами, ворвались гулкие, глухие удары. Пенни опасливо оглянулась.
— Не бойся, это у нас тут перекличка на стенах, — пояснила Ведана. — В барабаны бьют. Привыкнешь. К счастью, в ночную стражу барабаны не так давно отменили. Правда, я часто просыпаюсь сама и не понимаю, что меня разбудило.
Как ни странно, после нескольких мгновений прислушивания к бою, который теперь доносился со всех сторон, волнение Пенни переросло в ощущение уверенности и защищенности. За мерными звуками ей увиделись сильные руки гардиан, тех самых, которыми она невольно залюбовалась в трапезной. Сейчас они сообщали всем обитательницам крепости, что стражи на посту и можно ничего не бояться.
— А сами вы давно здесь живете? — поинтересовалась она, когда барабаны наконец стихли.
— Никогда специально не считала, — хитро покосилась на собеседницу Ведана. — Но если прикинуть… Да, похоже, что эта зима будет двадцать второй.
— Вот это да! То есть вы попали сюда, когда были младше меня?
— Не знаю, столько тебе от роду, но думаю, что… зим пятнадцать?
— Ага, в самую точку!
— Да нет, я постарше была, — сверкнули в темноте ровные зубы Веданы. — Зим так на десять.
— Быть не может! — вырвалось у Пенни. — Сколько же вам сейчас? Около пятидесяти? Но…
— …у меня аппетит, как у молодухи? — угадала женщина. — Да, не жалуюсь. Ни в чем себе не отказывай и будешь хотеть жить долго.
— Долго — еще не значит хорошо, — вмешалась в их разговор Аина. — Тебе просто везет. — Мы с ней ровесницы, — пояснила она потрясенной Пенни. — Только мне постоянно не везет, а она выходит сухой из любой истории.
— Бывало, что и мокрой, — усмехнулась Ведана. — Но это к делу не относится. Расскажи-ка, кто твои родители.
— Мои родители?
— Ну, про моих я сама знаю. Твои, разумеется.
— Отец виггером был, воевал в Пограничье, на заставе. Там вроде бы и погиб.
— Почему «вроде бы»?
— Никто его трупа не видел. Может, и спасся. Только он на заставе служил, которая первой сгорела. Мне бабушка рассказывала потом. Говорят, кто-то оттуда вернулся. Так что если бы выжил, думаю, сейчас бы… — Она хотела сказать «сейчас бы я с вами тут не разгуливала», но постеснялась. — …Сейчас бы дома был, с нами.
— А дом твой где?
— А про себя вы мне потом тоже расскажете?
— Спросишь — расскажем, — кивнула Аина.
— Мы с бабушкой на самой окраине живем.
— Жили. Ты теперь здесь живешь.
— Ну да, жили. На окраине.
— Ты про мать не упомянула.
— А я и не знаю, что про нее упоминать. Была, да больше нет.
— Умерла?
— Если бы… — странным тоном ответила Пенни. — Я бы сейчас всплакнула. По отцу поплакать часто хочется. А мать совсем как-то даже не вспоминаю.
— Ну ты и тему затронула, — обратилась к подруге Аина. — Теперь сама расхлебывай.
— А что тут расхлебывать? — Ведана по-матерински обняла Пенни за плечи. — Разве не понятно, что нашу девочку мать бросила. Я не ошиблась?
— Не ошиблись, — удивилась та. — Откуда вы знаете?
— Совсем ничего не знаю. Иногда именно это помогает мне видеть вещи такими, какие они есть. Много знания — много помех. Знания не должны заменять зрения. Они должны его расширять.
Вероятно, Ведана права, вот только смысла ее слов Пенни все никак не могла уловить. При этом она ощущала, что обе женщины чем-то близки ей. Такое бывает, когда встречаешь незнакомого человека и сразу осознаешь, что он тебе знаком, понятен и приятен. Насчет приятности Пенни бы, конечно, поспорила, но, с другой стороны, у нее еще никогда не было взрослых подруг, а была одна только старенькая бабушка. Не было у нее и подруг-сверстниц. Жизнь на краю обитаемого мира — занятие не для всех. Вон даже мать долго не выдержала. Мать… Как ни странно, воспоминания о ней были лишены для Пенни той неприязни, к которой подталкивала ее бабушка. Иногда ей даже думалось, что на месте матери, потерявшей мужа, ради которого та, собственно, и забралась в такую глушь, она, возможно, поступила бы точно так же: бросила все и вернулась к прежней жизни. Забыв, правда, прихватить с собой родную дочь, ни в чем из случившегося не виноватую. Но это уже другая история. Ее история…
— Эй, ты решила идти дальше? — окликнула ее Ведана, незаметно остановившаяся у крыльца невзрачной избенки. — Нам сюда. Дорогу запомнила?
— Запомнила, — буркнула Пенни.
— Сомневаюсь, ну да ладно. Заходи.
Первым, что увидела девочка, когда женщины, поколдовав в темноте успевшей остыть в их отсутствие комнаты, зажгли огонь, растопили очаг и запалили свечи, был лежащий на лавке ворох ее старой одежды. Ее здесь ждали. Дилис не случайно подсадила ее к ним. Пока она ходила на смотрины в Черный терем, а потом обедала и одновременно ужинала, кто-то заботливо перенес сюда весь ее нехитрый скарб.
— Твое? — переспросила Аина, перехватив ее удивленный взгляд.
— Да вроде бы.
— Тогда можешь сложить это вон в тот сундук. Пока живешь здесь, он твой.
— А вы… часто переезжаете? — уточнила на всякий случай Пенни, подходя с охапкой одежды к старенькому сундучку, который сразу же ей понравился особенно витиеватым узором, обвивающим потертые бока. Узор был ей незнаком, хотя что-то неуловимо напоминал.
— Никогда, — усмехнулась Ведана, уже хозяйничавшая возле печи. Она перелила содержимое большого деревянного ведра в две пузатые кастрюли, сразу зашипевшие на печи, и протянула ведро Пенни. — Сходи-ка вот, еще воды принеси.
— Но…
— Не заблудишься. Идешь прямо, заворачиваешь за первый же дом, видишь факел, колодец — под ним.
Когда Пенни покорно вышла в темноту и прикрыла за собой дверь, обе женщины обменялись многозначительными улыбками.
— Смышленая девчонка, — сказала Аина.
— Будет смышленой, если отыщет воду там, где ее нет.
— Я вообще имею в виду. Она определенно сюда не рвалась. И определенно не имеет ничего против здесь остаться. У таких есть будущее.
— Корлис не ошибается. Судя по тому, что говорила Дилис, она знает эту девочку уже довольно давно.
— Хочешь сказать, глаз положила?
— В каком-то смысле да. Мне только не нравится, что она слишком молоденькая.
— Это твоя обычная песня.
— Молоденькая для нашего цвета. Ты знаешь мое мнение. Будущие черные сестры должны сперва пожить в миру, набить шишек, переболеть удовольствиями всякими, а уж потом принимать цвет гевит.
Аина покачала головой и, достав с полки несколько берестяных баночек, принялась готовить отвар, который способствовал лучшему засыпанию.
Пенни все не было.
Вода в кастрюльках закипела, Ведана расставила на столе видавшие виды деревянные чашки с железными донцами, за счет чего их можно было оставлять прямо на раскаленной печи и долго сохранять напитки горячими, Аина насыпала в две из них сухой травы вперемешку с душистыми листьями, и обе женщины оглянулись на дверь.
— Вернется с пустым ведром, — предположила Аина.
— Мне она показалась упорной. Вернется, но не скоро. Предлагаю садиться за стол.
— Погоди, кажется, кто-то идет.
Скрипнули доски на крыльце. Пенни вошла, поставила тяжелое ведро на пол и, не обращая внимания на хозяек, первым делом принялась снимать шубу и разуваться.
— Вы там что-то с колодцем напутали, — сообщила она, переставляя ведро к печи и накрывая стоящей здесь же крышкой. — Мне пришлось возвращаться к тому, мимо которого мы проходили. Удобно у вас. Колодцев много. А что вы там пьете? — Она подсела к столу, заглянула в пустую чашку, с любопытством повертела в руках берестяные банки, понюхала. — Мы с бабушкой тоже снотворное готовили. Не себе, соседям. Только мы вербену почти не использовали. От нее потом может мутить. А дубовые листья хорошо сочетаются с сушеной неспелой земляникой. А, и у вас земляника тоже есть! Правда, вы ее зачем-то с дикой бузиной смешали. Можно, я сама себе заварю?
Не дождавшись ответа от потрясенных такой проницательностью женщин, Пенни проворно насыпала в свою чашку сухих ягод, протертых до состояния порошка ольховых листьев и бросила вдогонку два лепестка горькой вишни. Аина подлила ей кипятка. Над столом поплыл непередаваемый аромат весеннего леса. Пенни взяла чашку обеими руками и громко отхлебнула.
— У вас тут хорошо, — сказала она, жмурясь от удовольствия. — Все есть, а чего нет, все равно под боком. И барабаны охраняют. А у нас там жуть: ни колодцев, ни заборов, ни подруг.
— Ты как колодец-то так быстро нашла? — все-таки спросила ее Ведана.
— Быстро? Да я сперва вообще не в ту сторону пошла. За дом завернула, как вы сказали, а там ничего нет. Ну, я искать не стала, поняла, что где-то напутала. — Она присмотрелась к собеседницам и поставила чашку. — Или вы хотите сказать, что специально меня обмануть решили?..
— Не обмануть, — поправила Аина, — а испытать. Тот колодец, мимо которого мы действительно проходили, ты не должна была заметить. А ты заметила. Даже не знаю, как у тебя это получилось, но молодец.
Ведана согласно кивнула.
Пенни не нашла, что ответить. Хотела было обидеться, потому что сразу почувствовала подвох, но ведь ее новые подруги были такие взрослые и такие милые, в их общей теперь избушке было так тепло, а испытание… Да пусть себе испытывают, ей-то что! Холодновато, правда, по улице бегать, но ей не привыкать. Еще бы понять, зачем она тут и что с ней собираются делать…
День пролетел совсем незаметно. Только что ее разбудили две хорошенькие незнакомки, и вот уже две новые знакомицы пьют с ней вкусный, а главное — горячий отвар и неторопливо готовятся ко сну. Получившийся у нее напиток, напротив, приятно бодрил, однако она не посмела спорить, когда ей указали на высокий ворох сена неподалеку от печи, накрытый плотной дерюгой, через которую не проникали колючие соломинки, и можно было вдоволь вертеться, размышляя в темноте о предстоящих испытаниях. Она решила было на радостях раздеться до рубахи, однако Ведана отсоветовала, предупредив, что ночью они печь не трогают, так что под утро тут обычно бывает зябко. Одеяло ей выдали толстое, пуховое, о каких она только в сказах да былинах слышала, будучи приученной к шкурам зимой и льняному покрывалу в остальное время. Одеяло оказалось даже мягче и теплее, чем она себе представляла. Обе женщины улеглись на таких же точно постелях, пожелали ей и друг другу не то приятных, не то полезных грез и почти сразу же глубоко и мерно задышали. А Пенни все принюхивалась да прислушивалась, вспоминая все, что произошло с ней за сегодняшний день, первый день в Айтен’гарде.
Ей приснился старик, если она правильно запомнила его имя, Тангай, старый знакомый ее бабушки, с которым они намедни ездили на заготовку дров. Только во сне он сидел прямо на снегу под каким-то раскидистым деревом, ссутулившись, в неказистой лисьей шапке и делал ей непонятные знаки руками. Кто-то над ухом объяснил Пенни, что старик — большой негодник и пытается ее заколдовать, чтобы выкрасть у бабушки и утащить с собой в лес. Однако она ничуть не испугалась, а, наоборот, подошла к Тангаю и увидела, что это вовсе не старик, а Бриан, сын Каура, радостно ей улыбающийся и совершенно не замечающий, что левая бровь его сильно рассечена и кровоточит. Она наклонилась к нему, желая стереть кровь с раны, однако Бриан оттолкнул ее руку, встал и зашел за дерево. Она в нерешительности поспешила за ним, однако там никого уже не было. Даже следы на снегу внезапно обрывались. Тогда Пенни не нашла ничего лучше, как начать карабкаться по неудобному стволу на дерево. Ей все время что-то мешало, она то и дело останавливалась, смотрела вниз, пугалась и лезла дальше. Но самое страшное произошло тогда, когда она поравнялась с большущим дуплом, из которого на нее пристально смотрела неподвижная рыжая голова. Пенни вскрикнула от неожиданности и ужаса, сорвалась с ветки и полетела вниз…
Конец полета, по счастливой случайности, совпал с пробуждением. Она обнаружила, что лежит на спине, по-прежнему под одеялом, и ей нестерпимо жарко. «Напрасно я их послушалась и не осталась в одной рубахе», — подумала она, опасливо озираясь и пытаясь сообразить, действительно ли кричала во сне, и если да, то мог ли кто-нибудь ее услышать. Обе женщины мирно спали. Сквозь закрытые ставни пробивались тонкие утренние лучи. Причудливый сон не дал отдыха. Пенни сладко зевнула, потянулась и повернулась на бок, чтобы посмотреть что-нибудь более приятное, однако не успела она закрыть глаза, как услышала:
— Умываться кто будет?
Бабушка обычно давала ей возможность понежиться до первого петушиного крика и сама начинала возиться по хозяйству. Здесь же порядки были иные.
— Раз ты теперь знаешь, где колодец, давай-ка сходи, еще пару ведер принеси. Сегодня мыться будем. Поутру тебя учеба ждет, так что потом натаскать не успеешь.
— Так я ж вчера мылась, — искренне удивилась Пенни.
— А мы про тебя, что ли, говорим? — усмехнулась Ведана. — Нам тоже, может, чистыми походить хочется. Или ты за нас помыться умудрилась?
Делать было нечего. Хорошо еще, если не заставят им спины тереть. Похоже, тут у них мыть друг дружку — в порядке вещей. Стесняться не принято. Противоречить тоже.
Пенни ушла, поскрипывая ведрами, а женщины побросали свои занятия и подошли к окну, следя за девочкой, удаляющейся в безошибочно правильном направлении.
— Ты слышала, как она ночью разговаривала? — зачем-то шепотом поинтересовалась Аина.
— А ты разобрала?
— Не все. Она произносила бессвязные слова, незнакомые имена, но под утро, перед криком, от которого ты тоже, наверное, проснулась, я четко услышала, как она сказала: «Гетти имма вай! Ая илюли».
Ведана вытаращилась на подругу так, что черты ее лица потеряли всю былую привлекательность, сделав похожей на уличную попрошайку, мимо которой прошел последний на сегодня гуляка.
— Но ведь она не может знать того, чего не знает… Ты не ошиблась?
Аина покачала головой и осталась серьезной.
— Я слышала ее, как тебя сейчас. Это был самый настоящий кенсай, или кен’шо, как называют его шеважа. Она говорила на языке, которому будет учиться с сегодняшнего дня. По-твоему, мы должны об этом рассказать?
— Только не ей!
— Ну разумеется.
— Да, пожалуй, стоит. — К Ведане постепенно возвращался ее прежний уравновешенный облик. — Послушай, а ты бы так же перевела это восклицание, как и я?
— «Изыди! Я вабонка»?
— Да, разночтений тут почти не может быть… Но откуда?!
— По словам Дилис, девочка всю жизнь провела у Пограничья. Могла там набраться, в конце концов.
— В смысле, ходила по лесу и вела мирные беседы с шеважа? Что-то я весьма в этом сомневаюсь. Может, конечно, без бабушки не обошлось…
— Погоди, вон она идет. Сейчас я попробую ее чуток прощупать.
Когда Пенни вошла, покачивая тяжелыми ведрами, женщины нарочито серьезно занимались своими делами и не обращали на нее ни малейшего внимания.
— Куда поставить?
— А, это ты! Да прямо в бочонок возле печки. Умывальник у нас вон там, за занавеской. Кружку с верхней полки возьми.
— Я уже умылась. Снегом.
— Илюли.
— Что?
— Нет, ничего, напеваю просто. Не знаешь такую? «Как илюли ходила за водой».
— Кто такая Илюли? Я знаю несколько песенок про Крошку Лайку. А вы любите петь?
— Иногда.
— Давай не трать зря время, — наставительно заметила Ведана. — Раз считаешь, что уже умывалась, может, еще за двумя ведрами сбегаешь? У тебя быстро получается. А мы тут пока завтрак состряпаем.
Было видно, что Пенни готова в одиночку приготовить любой завтрак, лишь бы не плестись за водой во второй раз. Но ведь не спорить же с этими милыми женщинами. Похоже, они еще не наговорились вдвоем, за ее спиной.
Новое утро в Обители наполняло девочку безотчетной радостью. Во время первой прогулки за водой она все не могла взять в толк ее причину, а сейчас, идя уже знакомой дорогой и наступая в собственные глубокие следы, осознала, что источник этой радости коренится в получении невнятной, но уже осязаемой цели своего существования. Раньше она об этом даже не задумывалась, жила и жила. Теперь же сравнение ее нынешних ощущений с прошлой жизнью у бабушки, в уединенной избе, на краю мира, в соседстве с кем угодно, только не с такими же, как она, казалось ей делом неблагодарным. Как же хорошо, что все так получилось! Ее будут поначалу использовать для всякой ерунды, но будут и учить чему-то, что ей впоследствии наверняка пригодится, а может, и придаст всему происходящему вокруг новый смысл.
Она снова кивнула женщине, разгребавшей лопатой снег у красивой расписной избы, похожей больше на праздничный пирог, нежели на место, где обитают люди. На сей раз та прервала работу и, поправляя ярко-алый платок, поинтересовалась:
— Новенькая, что ли?
— Можно и так сказать.
Колодец был здесь же, и Пенни, возясь с крышкой и подъемным рычагом, чувствовала на себе посторонний взгляд. Разливая воду по ведрам, она украдкой покосилась на незнакомку. Та не спешила вновь браться за лопату и продолжала рассматривать ее.
— Меня зовут Пенни, — сообщила девочка, собираясь в обратный путь.
— У Веданы живешь? — Незнакомка имела свое понятие о вежливости и не спешила представляться в ответ.
— Да. Мы теперь с вами соседки.
— Не только. — Женщина снова взяла лопату наперевес. — Скоро свидимся. — И, потеряв к собеседнице всякий интерес, продолжила разгребать снег.
По возвращении домой Пенни не преминула расспросить хозяек о своей не слишком приятной встрече.
— Из расписной избы, говоришь? — Ведана широким жестом пригласила ее подсаживаться к столу и позавтракать. — Ты к сыру как относишься?
— Почти как лиса, — пошутила Пенни, за что получила толстый кусок от едва початой головки.
— Похвально, — сказала Аина. — Потому что мы тут тоже сыроедением злоупотребляем.
— Тебе повстречалась Руна, одна из наперсниц Лодэмы. Будет учить тебя древнему языку. Ты слышала когда-нибудь про кенсай?
Руна? Лодэма? Кенсай? Три новых слова зараз. Утренняя радость резко сменилась унынием. Ничего хорошего ей сегодняшний день не готовил…
— Нет, не слышала. А кто такая Лодэма?
— Она, почитай, наша главная Мать — Грендор’айтен. — Ведана зажевала это сложнопризносимое слово сочной стрелкой лука и поморщилась. — Правда, ее тут таковой считать не принято. Но скажу тебе по секрету, что от Лодэмы зависит больше, чем от трех остальных Матерей, вместе взятых. Она ведет записи событий и хранит немало важных книг. Причем многие не все сумеют прочесть. Мы вот умеем. И ты, если научишься.
— А зачем? — спросила Пенни, которая когда-то слышала от бабушки, что книги еще называют свитками и что там на листы из кожи знающие люди наносят смешные закорючки, а другие знающие люди как будто их слышат и могут повторить вслух или пересказать, не повторяя. Бабушка тоже считала, что это умение очень важное и всегда в жизни пригодится. Вот только в каких случаях — она уточнить затруднялась.
— Что «зачем»? — вмешалась Аина. — Читать зачем? Чтобы говорить с нашими далекими предками, разумеется. На кенсае писали в то время, когда не родились еще отец и дед Дули. Он дал основу всем другим языкам. Кто знает кенсай, говорят, может понимать даже шеважа…
Пенни с удивлением заметила, как Ведана ткнула подругу под локоть, и та замолчала на полуслове. Видимо, у них не было задачи рассказывать ей всю правду. Что ж, тем интереснее…
— А почему вы говорите, что не все умеют читать старые книги? Разве не всех тут учат таким важным вещам?
— Для каждой из нас важны свои знания. И именно в них нам суждено совершенствоваться, — терпеливо пояснила Аина, а Ведана добавила:
— Мне почему-то совершенно не интересно и не нужно знать, как правильно держать щит, чтобы не только отражать, но и наносить им сокрушительные удары. А для гардиан это основа основ.
Пенни понимающе кивнула, хотя подумала, что как раз щитов ни у одной из гардиан и не видела. Правда, может быть, они складывают их где-то позади трапезной, а потом не расстаются до самой ночи? Но не спорить же с Веданой. Следующей ее мыслью было поинтересоваться, чему такому важному учатся здесь хорены, то есть фриясы, однако она не рискнула об этом справиться. Обе женщины смотрели на нее хитро, словно подозревали, что у нее на уме.
— А сколько я буду учить этот ваш… наш древний кенсай?
Собеседницы переглянулись.
— Мы изучаем его с первого дня, как здесь поселились, а до сих пор его толком не познали, — вздохнула Ведана, явно рассчитывая лишний раз попугать новенькую.
— Сложно так? — Пенни прищурилась. — Или учат вас плохо?
Ведана глянула на нее внимательно и рассмеялась.
— А ты молодец, за словом в рукав не лезешь! Шутить горазда. Молодец! Без этого свойства тебе у нас трудновато придется.
— Это я уже поняла.
— Заговорить на кенсае ты при некотором старании сможешь довольно быстро, — сказала Аина. — Может статься, ты с ним уже когда-то была связана, просто не отдавала себе в этом отчета…
— Кстати, если ты видела избу Руны, мы тебя к ней, пожалуй, провожать не будем, — снова прервала подругу Ведана. — И без того дел много. Ешь давай да ступай сама. Потом расскажешь, как прошло.
Пенни промолчала, с удовольствием доела сыр, получила еще почти столько же, прожевала начавшую черстветь краюху, попробовала несколько стебельков травы, оказавшихся горькими, проглотила пригоршню вязких ягод, запила все это горячим настоем из сосновой коры с кисловатым привкусом и, почувствовав наконец, что до поры до времени сыта, накинула шубу и в третий раз за сегодняшнее утро отправилась в сторону ближайшего колодца.
Женщины в алом платке на улице уже не было, поэтому ей пришлось подняться по ступенькам крыльца и постучать в дверь, которая сразу же приоткрылась, будто Пенни и в самом деле поджидали.
— Ну, привет, соседушка, — без улыбки, хотя и радушно, сказала Руна, оглядываясь на свое нехитрое хозяйство.
В самом деле, Пенни ожидала увидеть в столь яркой и красивой снаружи избе нечто необыкновенное, однако все тут было точно так же, как и повсюду: печь, скамьи, сундуки. Разве что стол, занимавший добрую половину большой и, судя по всему, единственной комнаты, отличался размерами и необычностью отделки. Он был не просто резной, с затейливыми узорами, огибающими по краям тяжелую столешницу и спускающимися по толстым ножкам, но еще и расписанный теми же броскими, запоминающимися красками, что и изба. Таких столов Пенни видеть не приходилось.
— Не бойся, бери табурет, подсаживайся, — снизошла до понимающего кивка Руна. — Тебя кормили?
— Да, конечно, я вполне сыта и готова учить кенсай, — на одном дыхании выпалила девочка, ощущая, что это не то место, где нужно что-то скрывать.
— Вот даже как! — Руна перебросила за спину длинную и тугую, но совершенно седую косу и впервые посмотрела на гостью с живым интересом. — Тебе уже что-то успели рассказать?
— Да. Что вы научите меня разговаривать с нашими предками.
— Ты смотри, самую суть уловила! — Руна села за стол не напротив ученицы, как та ожидала, а рядом и провела пальцем по его краю в том месте, где белая рубленая змейка пересекалась с красными, идущими наискось полосками, словно оставленными когтями большой кошки. — Надеюсь, у нас с тобой дальше так же быстро дела пойдут. Не хотела бы возиться до конца зимы.
— До конца зимы? — слегка опешила Пенни. — Так скоро? Я думала, мы будем много зим заниматься…
— Только этого мне не хватало, — наконец-то улыбнулась Руна. — Что это за учитель, который не может научить своему предмету за одну зиму? Но, — подняла она одну бровь и изобразила строгость, — что это за ученик, который не учится у своего учителя всю жизнь?
Многозначительность фразы не позволила Пенни ответить. Она с любопытством рассматривала еще не старую, но уже и совсем не молодую женщину с седыми волосами и красивыми голубыми глазами, чистенькую, опрятную и приятно пахнущую луговыми цветами. Было в Руне что-то неуловимо знакомое, будто они когда-то уже встречались, хотя девочка наверняка знала, что такой встречи никогда не было. Разве что утром, но тогда женщина произвела на нее совсем иное, скорее даже неприятное впечатление.
— Кенсай — это язык, который дала нам, то есть нашим предкам, сама природа, — без лишних вступлений начала Руна. — Они лишь научились его читать и повторять. Поэтому каждый, вернее, каждая, кто приступает к его изучению, с первых же шагов ощущает его родство. Так в нас начинает просыпаться родовая память, и пробуждение это есть одно из бесценных достоинств кенсая. Ты не умеешь писать?
— Нет, — впервые смутилась этому обстоятельству Пенни.
— Это даже лучше. — Руна сцепила пальцы в замок, уперлась обоими локтями в стол и задумчиво посмотрела куда-то вперед. Вероятно, что-то вспоминала. Потом быстро нарисовала в воздухе перед лицом оторопевшей девочки черту вверх и вбок. — Что за звук?
— Какой звук?
— Вот и я спрашиваю, какой звук обозначается этим знаком. — Она повторила: вверх и вправо.
— Не знаю.
— Сейчас так принято записывать звук «а». Ну а если так? — Палец Руны прочертил воздух вверх и влево. — Это будет «у».
— Запомнила.
— Не торопись. Это не совсем то, чему тебе предстоит учиться. Я просто показываю, что такое «черты», которыми нынче принято писать.
— А-а-а…
— Скажем, две длинные черты, лежащие одна вдоль другой, означают «э».
— А если сверху вниз?
— Таких нет. Длинных нет. Есть несколько вариантов коротких. Ну так я не про то. А про то, что теперь принято чертами передавать звуки нашего языка. Это тебе понятно?
— Сколько звуков, столько и черточек?
— Именно. Ты хорошо ухватываешь главное. — Руна слегка отодвинулась от края стола и задумчиво провела ладонью по разноцветной резной кромке. — А вот так писали в древности наши предки.
— Как? — потеряла ход мысли Пенни.
— Этому столу столько же зим, сколько нашей Обители. Древнее его только стол в Грен’торе, у Лодэмы. — Вероятно, выражение лица Пенни сделалось настолько недоверчивым, что Руна примирительно погладила ее по руке. — Раньше было принято резать на столах. Вот на этом собраны разные мудрости того уклада, который был принят в роду, которому этот стол принадлежал. Для начала будем учиться с тобой на нем. На что похожи эти линии и узоры?
— Не знаю… На кору дерева, может быть?
— Смотри какая догадливая! И краски ее не смутили. Да, на кору.
— Просто когда мы с бабушкой в Пограничье за хворостом ходили, я как-то видела большую сосну, кора которой была расписана очень похоже на ваш стол.
— В самом деле? — искренне удивилась Руна. — Ты видела такое дерево? Я про них знаю, но никогда сама не встречала. Правда, в лесу я уже давненько не бывала. Очень интересно. Ты не запомнила узоры?
— Я маленькой была. А потом я уже этой сосны не видела. Наверное, дождем все краски смыло. Только помню, что там не белое с красным было, а зеленое, желтое и много синего.
— Очень интересно, — повторила Руна. Она встала и обошла стол. — Подойди-ка. Вот так?
В том месте, куда она указывала, Пенни увидела переплетение желто-зеленых линий на синем фоне. Но дороге она заметила, что с разных сторон стол расписан по-разному и цвета узоров не повторяются.
— Да, пожалуй, что так. А это что-то означает?
— Вот именно об этом мы с тобой и будем разговаривать. — Руна вернулась на прежнее место. — Теперь ты знаешь, что мы сегодня используем какое письмо?
— Письмо?
— Ладно, не буду мучить тебя вопросами. Ты уже ответила на этот вопрос чуть раньше. Ответила правильно: письмо у нас сейчас принято упрощенное, звуковое.
«Ничего себе упрощенное!» — подумала Пенни, прикидывая в уме, сколько разных звуков издает и слышит, когда с кем-нибудь разговаривает. Если каждому такому звуку соответствует отдельная закорючка или сочетание черточек, то поди запомни все. Еще какое упрощенное!
— А вот раньше, — продолжала Руна, — когда язык только появился, его стали записывать цельными образами…
— Вы говорите: «Когда язык появился». Выходит, когда-то языка не было?
— Разумеется. Ты ведь уже видишь, что все идет по пути от сложного к простому. Теперь записывают звуки, раньше писали образами, до этого вообще языка не знали.
— Как это так? — не поверила Пенни. — Они что ж, молчали все время?
— В нашем понимании — да. На самом же деле наши предки, очень далекие предки, предки всех, кто живет сегодня на земле, разговаривали между собой мысленно. Когда появился язык, мы эту способность утеряли. А вместе с ней и многие другие способности, о которых теперь узнаем из сказок и думаем, что все это выдумки. Говорить ведь проще.
Ничего подобного Пенни услышать никак не ожидала и потому молча ждала продолжения. При этом у нее, что удивительно, не возникало чувства, будто собеседница ее обманывает или шутит. Ей объясняли, как все было, незатейливо, ничего не доказывая. Но ведь никто же не доказывает, что ночью темно, а днем светло. Вот тебе и кенсай…
— Потрудись еще раз запомнить. Если теперь звукам соответствуют отдельные черты, то раньше каждому звуку соответствовал отдельный образ. Сочетание звуков дает нам слово. Сочетание образов мы будем называть понятием.
— Хорошо, — согласилась Пенни, хотя понимать наставницу ей, если уж совсем откровенно, становилось все труднее.
— Понятие — потому что оно дает нам, с одной стороны, единое понимание сказанного, а с другой, к чему мы скоро перейдем, смысл сочетания образов часто зависит именно от нашего понимания вообще.
— Это как?
— Ну, давай возьмем какой-нибудь простенький пример. Скажем, если человек громко говорит, как его называют?
— Пустомеля?
— Я не это имела в виду. Его называют громогласным. Вот тебе пример сочетания образов: грома и голоса. Из их сочетания получается новое слово. А что значит «гром»?
— Что-то громкое?
— Похоже, но нет. «Громкое» появилось от «грома». Если же мы разложим слово «гром» на звуки-образы, то у нас получится «поток силы мудрости, отделяющий внутреннее от внешнего».
— Здорово! — воскликнула Пенни. — А как это так выходит?
— Если разобрать звук «г», то у него, как и у других звуков, мы найдем в древнем образном письме несколько значений: «говорить», «движение», «направление», «истечение», «поток», «передача мудрости». В звуке «р» заложены образы: «речь», «изречение», «течение», «волна», «сила», «разделение». Начинаешь понимать?
— То есть я могу выбрать любые из значений звуков, и они сложатся в такое вот длинное понятие?
— Да, только не любые, а в силу своего понимания.
— А тогда что будет значить «гроза»? Тоже «поток силы»?
— Да, только «отделяющий Землю от Человека».
— Без мудрости?
— Без Мудрости.
— Чудно!
— Еще как!
— А тогда что будет значить на кенсае слово «голос»?
— «Передача Мудрости определенным людям определенным словом». Только ты заставляешь меня забегать вперед. На чем я остановилась?
— На чем?
— На понятиях. Которые в кенсае складываются из сочетаний образов.
Пенни слушала спокойную речь наставницы, старалась все понимать и сразу запоминать, при этом думала немножко о своем и тихо радовалась тому, что по далеко не счастливой на первый взгляд случайности очутилась здесь, в Обители. Место это, его обитательницы, царящее повсюду ощущение значимости, урок чужого и одновременно родного языка нравились ей с каждым мгновением все больше.
— Всего в кенсае насчитывается сорок девять исходных образов, — продолжала тем временем Руна. — Нет, не так я сказала. В кенсае насчитывается сорок девять знаков, или символов, отражающих безмерное количество образов. Когда знаки кенсая выписываются вместе, это называется вязью. Вот тебе пример вязи. — Она указала на узоры на столе.
— А что здесь написано? — не удержалась от вопроса Пенни, уже по-другому начиная воспринимать то, что поначалу было для нее просто красивым переплетением линий и каких-то фигур.
— «Мирны лет тому назад, — охотно и нараспев стала читать Руна, — а может быть, и вчера, ибо вечность не знает границ времени, в светлом мире Аргелов, который охватывает двести пятьдесят шесть мер пространства, произошла великая Асса, великая битва сил Света и Тьмы».
— Как красиво! — восхитилась Пенни. — А что все это значит?
— Чтобы это понять, ты сюда и пришла, — сказала вместо ответа Руна. — Только читать нужно не с конца и не с середины, а с начала. Тогда все постепенно встанет на свои места.
— А где начало?
Руна многозначительно ткнула пальцем девочке в лоб и улыбнулась.
— Ну что, начнем учиться?
— А разве до сих пор я не училась?
— До сих пор ты только вспоминала…
Время бежало непозволительно быстро. Они разговаривали, рассматривали стол, пересаживались, иногда почти спорили, Руна давала Пенни задание и, пока та корпела над решением, отходила к печи и возвращалась с двумя кружками чего-нибудь горячего и душистого. И только когда она зажгла первую лучину, Пенни спохватилась, что скоро вечер.
— Ой, а я и не заметила! Простите, Руна, я просидела у вас, кажется, целый день…
— Ничего, осталось недолго. Скоро всех призовут в трапезную. Тогда и отдохнешь. А я уж как-нибудь.
— А вы что, туда не ходите?
Было особенно приятно после всех этих разговоров об образах, выступающих из разноцветной вязи, и непонятных, хотя и как будто знакомых словах вот так просто выпрямиться на табурете, сладко потянуться и подумать, как же хорошо, что завтра снова будет день.
— Да далековато для меня стало. Ноги плохо слушаются. На улицу пока выхожу по делам, ну, там, снег убрать, скажем, но далеко ходить не люблю, потом отлеживаться приходится. Уставать стала.
— У моей бабушки такое было, — спохватилась Пенни. — Она сама себя быстро на ноги поставила. Знаете чем? Сейчас вспомню. Живицей сосновой. Да, точно. По вечерам натирала, перед сном. И листья сирени прикладывала. Очень хорошо помогло. Вы не пробовали?
— Нет, не пробовала. А ты что, и в травах разбираешься?
— Не я, а бабушка. Кое-что она мне показывала, рассказывала, а я на память пока не жалуюсь. — Пенни хитро прищурилась. — Я вам точно говорю — отличное средство для ног.
— Что ж, попробую как-нибудь.
— Не как-нибудь, а сразу надо лечить. Такие вещи запускать ни в коем разе нельзя. Давно у вас недуг?
— Да с лета.
— Спешить надо, — озаботилась Пенни. — Неужели в Обители никто этим не занимается?
— Отчего же, тут у нас лекарей хватает…
— Вот и я так думаю. Зачем же ждать? Если вы не можете, давайте я схожу мазь приготовлю. Вы только скажите, к кому лучше обратиться. Мне совсем не сложно.
— А дорогу ты найдешь?
— Я тут уже третий день. Ну, почти. Так что вы просто скажите, а уж я попробую справиться.
— Ладно, раз ты настаиваешь. — Улыбка Руны говорила о том, что она тронута искренней заботой новой ученицы. — Мою хорошую подругу зовут почти как меня — Куна. Отыскать ее не очень сложно. Ее изба стоит слева от главных ворот. С зеленой крышей. Думаю, у нее все есть, что тебе нужно… что мне нужно. А обратно дойдешь? Хотя нет, постой, ты не так сделай. Мои ноги с лета ждали и еще подождут. Ты сперва в трапезную наведайся, а уж потом и к Куне зайдешь. А сейчас отправляйся домой. Небось, подруги твои тебя заждались. Скоро барабаны бить начнут: это у нас сигнал к ужину собираться. Может, кстати, Куна сама в трапезной будет. Она не я: иногда туда захаживает. Попроси своих, они тебе ее покажут. Куну здесь все знают.
Поразмыслив по пути домой, Пенни решила, что так и поступит. Спешить ей действительно некуда. Единственное, что смущало ее и не давало полностью предаться радостным переживаниям и предвкушениям, — мысли о бабушке, которая в одиночку противостояла сейчас вооруженным мужчинам. Или уже не противостояла. Или победила и спешит обратно, к ней. Или все-таки затерялась в огромном Вайла’туне, как она — здесь, и не в состоянии найти одну-единственную телегу.
Уже в избе, устав от пересказа встретившей ее там Аине всего того, что она узнала за день, и растянувшись поверх одеяла на сене, она подумала, что на самом деле бабушка могла махнуть на все рукой и спокойно вернуться обратно, домой. Хотя бросать друзей в беде и не было в ее правилах, но ведь главное она сделала — вызволила из лап врага внучку и неплохо пристроила ее туда, где за ней всегда будет присмотр. Кстати, интересно, а за ней и в самом деле наблюдают? Аина делает вид, будто она, Пенни, прожила тут уже не одну зиму, и сама с расспросами не пристает. Ведана уша по делам и, возможно, сидит сейчас у той же Корлис и подробно описывает, как они вчера провели вечер и утро. Правда, не слишком ли много она берет на себя? Кто она такая, чтобы всем был досуг ею заниматься? Очередная гевита, которых было и будет еще целое множество. Разве у той же Веданы не может быть других дел, кроме нее?
— А вы мне Куну покажете, если она ужинать придет?
— Куну? — Аина опустила спицы, на которых вязала, сидя прямо на полу, привалившись спиной к печи. — Покажу, конечно. Только зачем она-то тебе потребовалась? Чувствуешь, что приболела?
— Это не для меня. Я Руне обещала кое-каких трав принести. Вы ведь знаете, что у нее ноги больные и она далеко ходить поэтому не может. А я ей один раствор сделаю, и, надеюсь, все постепенно пройдет.
— Первый раз слышу, чтобы у Руны что-то болело, — буркнула Аина.
— Вы, я заметила, тоже с посохом ходите, — осмелела Пенни. — Вам помощь не нужна?
— Ну, если бы была нужна, — сказала Аина, легко поднимаясь с пола и откладывая вязанье на сундук, — тебя бы точно дожидаться не стала.
— Я вас обидела?
— С чего ты взяла?
«Обидела, обидела, — подумала Пенни. — С чего бы ей так внезапно огрызаться? Если не надо, так и скажи. Можно подумать, я напрашиваюсь…»
— Что тут у вас происходит? — В дверях появилась Ведана. — Я шла и думала, что уже не застану вас. Ужин скоро.
— Мы собираемся, — покосилась на Пенни Аина.
— Как первый день прошел? Как позанималась? — Ведана отряхнула ноги, разулась и первым делом обнялась с печкой. — Морозец-то крепчает.
— Хорошо все прошло. Руна очень умная.
— Не то слово! — усмехнулась Аина. — Они там, похоже, уже в такие дебри забрались, о которых мы с тобой разве что ко второй зиме представление некоторое имели.
— В самом деле? — не отпуская печь, оглянулась через плечо Ведана. — Так ты уже знаешь, кто такие илюли?
— Нет, — призналась Пенни и поспешила добавить: — Если бы я увидела, как оно пишется, может, я бы разобралась.
Раздались удары далекого барабана.
— Идите без меня, — сказала Ведана. — Я так продрогла, что не хочу больше появляться на улице. Перекушу здесь.
На самом деле Пенни тоже не стремилась в трапезную. Ей и тут было хорошо. Но за день она успела проголодаться, а подруги, похоже, относились к готовке весьма пренебрежительно. Лучше по ним не равняться. Раз есть такая возможность, нужно ею воспользоваться. Тем более ей необходимо встретиться с Куной. Руна так мило обошлась с ней сегодня, так многому научила, что с ее стороны было бы верхом невежливости наговорить с три торбы про лекарства, пообещать раздобыть действенное средство и опростоволоситься.
При выходе из избы Аина все же прихватила с собой свой длинный посох. На сей раз Пенни ничего ей не сказала. Очевидно, Аине приходится брать его в дорогу и при этом она стесняется своей вынужденной слабости. Уж Пенни это точно не касается. Ночная улица показалась ей более привлекательной, чем накануне. Вероятно, просто факелов повсюду было зажжено больше. Или солнце еще не до конца зашло за деревянные стены. Но и Ведана была права — стало гораздо холоднее, чем днем. «Надеюсь, сегодня голых девочек мы нигде не встретим», — размышляла про себя Пенни. Оказаться в таком виде на таком морозе — околеть заживо. Правда, самой ей было приятно тепло, и только щеки обжигал слабый ветерок.
Девочки по пути им все-таки попались. Правда, все они были как следует одеты, а в руках несли короткие луки, с которыми, должно быть, упражнялись. Пенни не раз приходилось держать в руках тяжелый лук Каура и даже стрелять из него по мешку со стружкой, так что она прекрасно представляла себе, каково заниматься этим на морозе. Тайру среди девушек она не заметила. Наверное, у них там тоже существует какое-то внутреннее разделение. Кстати, а у них, у гевит, тоже ведь должны быть какие-то общие занятия. Она не преминула справиться на этот счет у Аины.
— Сейчас к нам почти никого нового не берут, — ответила та. — А в гардианах, наоборот, потребность от зимы к зиме растет. Так что там всякий раз оказывается с десяток новичков, которых можно обучать группами, что старшие и делают. Иди за ними. Похоже, нам по пути.
Аина не ошиблась. Веселая ватага лучниц привела их мимо теремов точно к трапезной. Когда они вошли, все лавки уже были заняты. Пришлось искать свободное место. Пенни узнала Дилис, сидевшую на самом краешке стола и уткнувшуюся в кружку, кивнула Олете, еще больше похорошевшей со вчерашнего дня, так и не нашла Тайру и чуть не упала через лавку, когда Аина под толкнула ее в плечо, обнаружив два свободных места рядом.
— Вы покажете мне Куну? — напомнила она, принимаясь сразу же наполнять глубокую тарелку кашей. — Вам положить?
— Положи. Я, пожалуй, тоже с нее начну. Куну, говоришь, тебе показать? — Анна несколько раз кивнула в ответ на приветствия разных незнакомых Пенни женщин, махнула кому-то рукой, огляделась по сторонам и сообщила, что Куны пока нигде нет. — А с чего ты взяла, что она тут будет? Руна сказала?
— Да. Правда, она тоже не была в этом уверена. Но я знаю, в какой избе Куна живет. Так что все равно ее сегодня отыщу.
— Я тебя водить туда-сюда не намерена.
— А и не надо. Я уже дорогу до вашего дома запомнила. Можно сказать, еще вчера. Когда изб вокруг нет, сложнее. А когда есть, по ним легко путь замечать.
— Ну, смотри, — не слишком поверила ей Аина. — Мы с Веданой в одно и то же время все гасим и укладываемся. Не поспеешь, будешь в холоде ложиться.
— Поспею.
Скоро Пенни была вполне сыта и согрелась. Куна все не появлялась.
— Как мне быстрее пройти к главным воротам?
— Очень просто. — Аина прервала разговор с соседкой но другую руку и пояснила: — Спускаешься с крыльца, обходишь трапезную, слева видишь терема… Знаешь, о чем я?
— Да, конечно.
— Вот и идешь все время прямо, чтобы терема оставались у тебя слева. Там и будут главные ворота. Если отыщешь Куну, привет ей передавай.
Ужин еще не кончился, и Пенни почувствовала, что взгляды многих обращаются к ней, когда она шла по узкому проходу между столами к выходу. Кстати, Пенни машинально приглядывалась к кромкам столов, но здесь никаких признаков кенсая не наблюдалось. «Забытая традиция», — подумала она, окунаясь в холод ночной улицы.
Острые крыши теремов были плохо различимы на черном небе. Тем не менее Пенни казалось, что она всем телом ощущает их громоздкое присутствие, и это придавало ей решительности. В этой части Обители факелов оказалось почему-то меньше, горели они тусклее, чадили и давали ровно столько света, сколько хватало, чтобы окончательно не заблудиться. Пенни даже не слишком удивилась, когда вместо ворот вышла к стене. Куда идти отсюда, вправо или влево, она точно не знала, но повернула вправо и натолкнулась на двух женщин в капюшонах.
— Не скажете, я правильно иду к главным воротам? — спросила она.
— Правильно, — мужским голосом ответил один из капюшонов, и обе незнакомки, или оба незнакомца, не мешкая прошли мимо.
О том, что в Обитель захаживают мужчины, Пенни не подозревала, но решила не удивляться. В самом деле, принятые здесь капюшоны делали всех одинаковыми. До поры до времени, разумеется.
Главное, что ее не обманули: вскоре она увидела перед собой знакомые контуры ворот. Перед ними сейчас горел высокий костер, вокруг которого, судя по фигурам, прохаживалось, согреваясь, с полдюжины гардиан. «Если окончательно запутаюсь, обращусь к ним», — подумала Пенни. Однако опасения оказались напрасными: при свете костра и двух удачно расположенных факелов изба с зеленой крышей выделялась на фоне общей серости и мрака более чем заметно.
Пенни поднялась на приступочек крыльца и смело постучала. Некоторое время не было слышно ничего, словно внутри все вымерло. Тогда она постучала снова, не зная точно, принято ли здесь проявлять подобную настойчивость. Но Куна была нужна не ей, а Руне, так что угрызений совести испытывать не приходилось.
После второго стука дверь скрипнула и странным образом открылась внутрь, хотя обычно внешние двери открывались наружу. На всякий случай. Мало ли кому захочется поддеть их плечом, да посильнее. В проеме Пенни увидела совсем не старую женщину, замечательно похожую внешне на Руну: та же тугая коса на плече, такой же опрятный вид. Далее запах луговых цветов и тот витал здесь на правах хозяина.
— Здравствуйте, — сказала Пенни, не заметив, как оказалась внутри теплого дома. — Я пришла к вам от Руны.
— Руна послала тебя? — почему-то удивилась женщина, с интересом рассматривая неурочную гостью. — Ну, раздевайся, проходи.
— Я, наверное, неправильно выразилась, — поспешила оправдаться Пенни, послушно стаскивая шубу, хотя совершенно не намеревалась оставаться здесь надолго. — Она меня не посылала. Я сама пришла. Руна… мне сказали, что у вас есть нужные мне травы.
Только тут она сообразила, что явилась к незнакомому человеку с пустыми руками, без денег или на худой конец гостинцев, так что Куна вправе отправить ее восвояси несолоно хлебавши.
— Смотря какие травы тебе нужны, девочка. — Женщина улыбнулась и стала от этого еще больше похожа на Руну.
— Меня зовут Пенни. Я… я тут новенькая. Учусь у тетушки Руны древнему языку.
— Новенькая — это я и так вижу. — Куна перебросила косу за спину и кивнула внутрь дома. — Заходи. Я тут кое-какими делами занимаюсь, но ты не помешаешь.
Она подняла синий в белую полоску полог, отделявший горницу от главного помещения, и Пенни послушно юркнула под него, оказавшись в полумраке небольшой комнаты, явно одной из нескольких, судя по размерам избы. В комнате этой не было ничего примечательного, если не считать шести или семи голых женских спин. Пенни заморгала, но странное видение не исчезло. Вдоль двух стен спиной ко входу на коленях сидели совершенно обнаженные девушки. Вероятно, волосы у них были коротко острижены или просто убраны вперед, потому что в глаза бросались их тонкие шеи, красиво развернутые плечи, прямые спины и упирающиеся в смешно подогнутые ступни ягодицы. Посреди спины у каждой Пенни различила висящий на шнурке, как кулон на цепочке, маленький веник из травы. Веники тлели и чадили тем самым запахом, который с порога уловил ее замерзший нос.
Между тем Куна пересекла комнату и подняла еще один полог, за которым обозначилось новое, предугаданное помещение, ярко освещенное и наполовину занятое печкой. Здесь Пенни перевела дух и вопросительно посмотрела на хозяйку. Та, разумеется, была вовсе не обязана что-либо объяснять, однако немой взгляд девочки настолько просил об этом, что Куна, тщательно задернув за собой полог, доверительно шепнула:
— Лечатся. Умудрились простыть, вот и приходится ставить их на ноги. Так какие травы и зачем тебе нужны?
— У Руны больные ноги. Там, где я раньше жила, мы с бабушкой использовали в таких случаях сосновую живицу и листья сирени. У вас не найдется? Взаймы.
— Сядь.
Пенни покорно опустилась на единственный стул.
— Ты знаешь, что Руна — моя сестра? — продолжала женщина, внимательно наблюдая за ней со своего места у печи.
— Догадываюсь…
— Тогда будь любезна говорить прямо. Что ей нужно?
— Живицу… Но ведь…
— Насколько мне известно, с ногами у Руны все в полном порядке. Она моя старшая сестра, и сколько я ее помню, она всегда была крайне мнительна. Вот и придумала себе зачем-то этот недуг. Так зачем она тебя послала ко мне?
— Никто меня к вам не посылал, — придя в себя от неожиданности, встала со стула Пенни. — Ей больно дойти даже до трапезной, вот я и вызвалась помочь. У меня трав с собой нет. Все у бабушки остались. Вот она мне и сказала, что травы есть у вас.
— Странно. — Куна потерла подбородок, о чем-то размышляя. — На обманщицу ты непохожа. Вероятно, тебя просто обманули, девочка. Руне не нужны травы. Руне нужно перестать думать про меня всякие гадости, а еще лучше — вообще перестать про меня думать. Так ей при случае и передай. Как ты сказала? Ты у нее учишься?
— Да, учусь. — Пенни начала понимать, что между сестрами из-за чего-то пробежала кошка и что лучше ей в эту давнишнюю ссору не вмешиваться. — Пожалуй, я пойду. Не буду вам мешать.
— Ты не мешаешь. Им еще сидеть и сидеть. Вообще-то лечить бы стоило их наставниц, которые считают, будто обливания на морозе укрепляют не только дух, но и тело. Я ничего не имею против, мне тоже иногда хочется чувствовать свою нужность, но троим из тех, что ты там видела, на мой взгляд, травы уже не помогут.
— В каком смысле? — встрепенулась Пенни. — Они что, умрут?
— Очень может быть. Ты знаешь, что такое легкие?
— То, чем мы дышим.
— Вот именно. Вижу, бабушка у тебя толковая. Так вот, у них уже затронуты легкие, и я не поклянусь, что завтра они не свалятся с жестокой горячкой, несмотря на мои сегодняшние потуги.
— Мед с редиской не пробовали? — посерьезнела Пенни. — Надежное средство. Только редиску нужно сперва нарезать на дольки и поджарить в масле. Мне самой так однажды делали. Сразу помогло.
Куна ничего не ответила, но посмотрела на девочку внимательно, пожала плечами и стала рыться в мешочках, стоящих на полу вдоль всей печки.
— Вот тебе твоя живица, — сказала она, высыпая на ладонь знакомый бурый песок. — Сколько надо?
— Раза в три больше этого, — быстро сообразила Пенни. — Благодарю вас.
Из избы она выходила взволнованная, но довольная. И прежде всего собой, потому что не струхнула и довела дело до конца. Куна может думать о сестре все, что ей вздумается, но та явно была не способна на розыгрыши и обман. А напридумать при желании можно все что угодно и о ком угодно.
Если говорить о желаниях, то поначалу они сводились у Пенни к тому, чтобы сразу же отправиться к Руне и вручить ей обретенное снадобье. Однако само снадобье не было готово, живицу предстояло некоторое время варить, толочь и растирать, так что Пенни пришлось заставить себя не торопиться, а вернуться первым делом домой. Принять это решение оказалось проще, нежели его осуществить. Пенни сразу же запуталась и прошла мимо трапезной, от которой предполагала, что точно знает дорогу обратно. Поплутав и в конце концов махнув рукой, она чудесным образом вышла к колодцу, рядом с которым примостилась изба Руны. Остановившись в замешательстве, она представила себе свой нынешний путь и поняла, что умудрилась где-то срезать какие-то переулки, то есть что в Обители можно ходить и быстрее, если знать как. К Руне она тем не менее не пошла, спустилась к знакомой и теперь почти родной избушке и по-хозяйски толкнула дверь.
Подруги, конечно, ждали ее. Аина, как и прежде, сидела за своим вязаньем, а Ведана читала ей вслух, разворачивая на столе кожаный свиток и то и дело перекладывая два увесистых гладких камня, не позволявших свитку закрываться. При виде Пенни она прервала чтение и хитро прищурилась, ожидая, вероятно, пространного рассказа.
— Можно позаимствовать у вас горшок? — спросила вместо этого Пенни, вешая шубу на крючок и доставая из-за пазухи два заветных мешочка.
— Естественно, — не отрываясь от вязанья, разрешила Аина.
— Я смотрю, вы сами воды наносили. Благодарю.
— А ты думала, мы до тебя без воды жили? Нет, как-то ведь справлялись.
— Не сомневаюсь. — Пенни эти подковырки нравились все меньше, и сейчас она впервые подумала о том, чтобы при удачном стечении обстоятельств съехать отсюда куда-нибудь еще. Лучше всего в тот маленький домик, где она провела первую ночь в Обители, а если не получится, то, скажем, к Руне. Места у той предостаточно, а она бы ей еще и по хозяйству помогла. — А что вы читаете? Можно мне тоже послушать?
— Не начиталась за день? Похвально, похвально. — Ведана переглянулась с Аиной и по-новому переставила камни на свитке. Где я остановилась? Ах да, вот тут:
…И призвал Он тогда к себе своих ратников верных и повелел им отправляться походом стремительным в земли нехоженые, где могли бы все люди его обрести долгожданный приют и новый дом препокойный. И пошли они войском грозным на новые земли, но не нашли там ни сопротивления себе, ни народов чужих, чтобы покорять их. Лишь река великая встала на пути их непреодолимой преградой. И возрадовался Он в сердце своем и молвил так: «Заповедую вам оставаться здесь, поелику возможно будет, и разбить на брегу сей стремнины бурной град единый, чтобы ни вам, ни потомкам вашим беды отсюда не было…»
— А как это — «разбить град»? — не удержалась от вопроса Пенни, слушавшая напевное чтение Веданы с нескрываемым восторгом. — Град — это ведь когда с неба ледышки падают.
— Не совсем так. — Ведана чинно положила руку на свиток. — Градом в ту пору называлась, скажем так, большая застава, где жило много людей. Вроде Вайла’туна. Собственно, про начало Вайла’туна я как раз и читаю.
— Вот это да! — воскликнула Пенни. — А это на кенсае написано? Можно я взгляну? — Она подбежала к столу и увидела под ладонью Веданы совсем незнакомые ей знаки, некрасивые, резкие и то и дело повторяющиеся. — Это не кенсай?
— Ты спешишь знать все и сразу. Так не получится. Нет, это не кенсай. Это то, как мы пишем сейчас.
— А, кажется, я помню: вверх и влево — «у», две черты одна под другой — «э». Руна рассказывала.
— Вот именно. Мы с Аиной как раз тем и занимаемся, что сличаем нынешний перевод древней хроники, записанной на кенсае. Тебе нравится?
— Очень! А это вы… переводили?
— Нет, не совсем, — погладила Ведана кожаный свиток. — Сам перевод делала Лодэма. Делала еще в те времена, когда была зрячей и полной сил.
— А зачем его тогда… сличать? — Пенни нравилось, что она так быстро учится использовать новые для себя слова и понятия. — Или Лодэма где-то ошиблась?
Подруги снова переглянулись. Аина отложила вязанье и облокотилась на стол, подперев кулаком подбородок.
— Ты умная девочка, — сказала она совершенно серьезным тоном, от которого у Пенни резко испортилось настроение. — Корлис в тебе не ошиблась. Ты ухватываешь главное, но твоя беда в том, что ты этого не замечаешь. И я думаю, — вопросительно посмотрела она на Ведану, ища одобрения, — что будет правильнее не скрывать от тебя некоторых вещей, а дать понять, что к чему. В общих чертах.
«Так кто вам мешает?» — хотела возразить Пенни, но сочла разумным оставить свои возражения при себе и продолжать слушать.
— Мастерство Лодэмы никто не оспаривает. Ее рукой записана не одна хроника, включая повествование о нашей Обители с первого дня ее существования. По указу правителей Вайла’туна занималась она и переводами древних рукописей для удобства их прочтения теми, кто не владел и не владеет кенсаем.
— Но времена меняются, — взяла слово Ведана. — Мы тут живем вдали от повседневности, по своим законам, со своими старшими Матерями, при собственном хозяйстве, которое нас неплохо кормит и одевает. И нам нет особого дела до того, кто сейчас отдает приказы из-за стен замка. Ты ведь слышала о том, что Ракли больше не глава Вайла’туна?
— Слышала. Правда, нам с бабушкой это все тоже было довольно безразлично. А что?
— Новые правители начинают задавать новые вопросы.
— Вопросы-то старые, — поправила Аина. — Только при старых правителях их не задавали.
— Ну, можно и так сказать. Одним словом, вопросы есть, и касаются они тех выводов, которые напрашиваются, если прочитать существующий перевод…
— …и не напрашиваются, если этот перевод…
— …сделать более правильным. Непонятно мы выражаемся?
— Не до конца, но суть мне ясна, — не слишком уверенно заверила собеседниц девочка. — Но вы сказали, что сличаете перевод с хроникой. А где же хроника? Вы ее наизусть помните?
Аина выдавила из себя улыбку и посмотрела на Ведану. Ведана посмотрела на Аину и тоже натянуто улыбнулась. Наблюдая за ними, Пенни успела пожалеть, что спросила, однако Ведана все же собралась с духом и пояснила:
— Сам древний свиток находится у Лодэмы. «Сид’э», или «Река времени», как обычно называется эта хроника, существует в нескольких рукописях.
— И вариантах, если наши с Веданой догадки верны, — вставила Аина.
— Да, тут история довольно темная, и я не хочу сейчас забивать тебе голову разными подробностями о том, что но традиции подобные рукописи на кенсае составлялись в двух списках, что один всегда был у Матерей, а другой — под Меген’тором. Что в замке давным-давно случился ужасный пожар, погубивший многие свитки. Что «Сид’э» был восстановлен, вероятно, частично и что сейчас нам приходится иметь дело с так называемым «Обительным» переводом, который, как мы знаем, не может не отличаться от такого же перевода, сделанного в свое время писарями в замке.
В этом месте она выдержала паузу и сочувственно вздохнула, безошибочно узнавая в широко распахнутых глазах Пенни смущенный огонек недоверия, точнее, непонимания.
— Сегодня днем я была в Свар’торе и получила этот свиток от Корлис. А вместе с ним — задание вычитать текст и дать свои предложения по возможным неточностям и темным местам.
— Темным местам?
— Да, по тем эпизодам повествования, которые недостаточно подробно прописаны и которые потому можно двояко истолковать. Кстати, я надеюсь, ты понимаешь, что все, о чем мы сейчас с тобой беседуем и что тебе еще предстоит здесь узнать, является, мягко говоря, совершенной тайной. Ее разглашение влечет за собой неизбежную смерть. И не смотри на меня так. Именно поэтому мы спокойно можем разговаривать и не боимся быть услышанными. Потому что все знают закон: если тайное станет явным, виновница будет поймана и неминуемо наказана.
«Вот это я попала», — обомлела Пенни и явственно представила себе, как Аина выдает кому-нибудь из непосвященных этот или какой-нибудь другой, еще более страшный секрет, а потом не моргнув глазом сваливает все на нее, и ее сбрасывают с крыши Черной башни в назидание другим. Картина получилась яркая и болезненно четкая.
— Получается, мне лучше ничего не знать? — поежилась девочка.
— Знать, но помнить. Если хочешь, вся Обитель построена на этом законе. Ведь если разобраться, то мы тут для того, чтобы служить Вайла’туну…
— …правителям Вайла’туна, — поправила Анна.
— Таким наше положение сделала история создания Обители. Думаю, скоро тебе предстоит ее услышать. Не представляю, что вы там сейчас читаете с Руной, но ты можешь завтра попросить ее в качестве текстов для разбора и заучивания взять «Айтен’э». Тогда многое для тебя встанет на свои места.
— …И ты поймешь, что мы соблюдаем закон, но стараемся жить по кону. — Аина встала, подбросила в печь полено и подлила из ведра воды в остывший чугунок. — Мне одной пить хочется?
— Составлю тебе компанию, — кивнула Ведана. — Не думаю, что наша Пенни поняла разницу в том, что ты сказала. — И она повернулась к застывшей в напряженном внимании девочке. — Объясню просто. Кон — это правила и порядок, по которым жили наши предки. Отсюда у нас остались такие слова, как «исконный», «на кону», «испокон» и немногие другие. Все, что не соответствует нашим правилам и порядкам, находится за коном. Но именно законами руководствуются те, кто правит в Вайла’туне. И требуют того же от нас, жительниц Обители. Мы подчиняемся, а некоторые из нас эти законы и в самом деле искренне чтят. Но при этом ни одна из нас не забывает, что выше любого предписанного закона стоит то, что было мерой правды «испокон века».
— Закон, выходит, можно нарушать, а кон нет? — решилась на уточнение Пенни.
— Закон можно нарушить, если того требует кон, — ответила за подругу Аина. — И будет очень хорошо, если для тебя это тоже станет не пустыми словами. Мы сильны до тех пор, пока мы едины, какие бы распри и размолвки ни бушевали на поверхности. В душе мы все остаемся сестрами, а это кое-чего да значит.
Пенни сразу вспомнились Руна и Куна, и она не преминула поделиться с собеседницами своим недавним открытием.
— Удачный пример, — согласилась Ведана. — Там действительно не все до конца понятно, но ссора у них давнишняя. Подозреваю, что из-за мужчины. Сами они ничего не рассказывают, а лезть к человеку с лишними расспросами у нас не принято. При этом, как видишь, обе заботятся друг о друге.
Никакой особой заботы Пенни не заметила, однако промолчала. Ей пришло на ум, что в словах Веданы кроется подсказка. «Заботятся друг о друге»… Вероятно, это она сплоховала. Забота Куны проявилась в том, что она все же нашла и передала сестре требуемые снадобья. Забота Руны, очевидно, предполагалась в том, что Пенни должна была эти снадобья как-то оплатить. Точно! А она об этом совершенно не подумала. Решила, что так и надо. Куна, разумеется, из вежливости ничего не сказала. Перепроверить догадку сейчас? Нет, после всех этих красивых рассуждений о коне и законе как-то не с руки. Лучше утром переспросить саму Руну. Как говорила бабушка, совершает ошибку тот, кто ее не исправляет.
Пока Пенни размышляла таким образом, а Аина колдовала над чугунком с водой, Ведана вернулась к чтению свитка:
…И послушались они Его указа, и заложен был на той реке град живой и единый, как заповедовал Он. Остались в нем воины числом три сотни, и были с ними жены их и кони их, а дети со временем во множестве надежном народились…
— Звучит красиво, но что-то меня здесь на слух не устраивает, — прервала подругу Аина, разливая кипящий напиток по кружкам. На долю Пении — тоже. — Тебе не кажется, что Лодэма слишком буквальна?
— Первоисточник бы, конечно, не помешал, — согласилась Ведана.
— Ну что может значить, скажем, этот «град живой»? Мне непонятно. А тебе понятно?
— Может, имеется в виду, что там люди жили? — задумавшись, предположила Пенни.
— Так ведь для того и строится, чтобы жили, — отмахнулась Аина. — Зачем об этом лишний раз упоминать? Да и «единый», если подумать, тоже лишним выглядит.
— Вот тут не скажи. — Ведана бросила в отвар несколько ягод сушеной рябины. — Мне это как раз представляется важным подчеркнуть. Особенно сейчас, когда наш Вайла’тун перед лицом угрозы из Пограничья превращается внутренними распрями в несколько разобщенных поясов обороны. Те, кто живет снаружи, брошен на произвол судьбы. — Она покосилась на Пенни, но та явно пропустила ее замечание мимо ушей. — Причем живущие на окраине едва ли окажут такое яростное сопротивление, что не пропустят врага дальше. Тогда придет очередь среднего круга, большинства, которого так много, что ему и в замке не укрыться, и окраины толком не поддержать. Потом идет Малый Вайла’тун, спрятавшийся за Стреляными стенами. И наконец, сам замок. Очень сомневаюсь, что все это можно назвать единством. Оно с тех пор явно утеряно, как, вероятно, и понимание тогдашнего смысла слова «живой».
— Так что будем делать?
— Я бы оставила, как есть.
Слушая их рассуждения, Пенни терялась в сомнениях. Разве можно, думала она, вот так запросто взять и перекроить то, что делалось не тобой, даже без твоего участия? Только потому, что кто-то распорядился это сделать. Почему хотя бы не посмотреть древнюю рукопись, что же на самом деле написано в ней? Зачем, в конце концов, выдумывать смысл, который писавший эти строки мог в них и не закладывать вовсе? Да и переводившую их Лодэму стоило бы спросить. Пенни замешкалась. Как же она не поняла! Лодэму как раз никто спрашивать и не собирается. Ее, похоже, просто отстранили. А первоисточник у нее, и потому им приходится обходиться без него. Все очень просто!
Ведана тем временем продолжала:
…Из трех сотен воинов выделены были те, кто умел обращаться с камнем прочным, и набралось их с дюжину, и стали они возводить неприступные стены, как учили их отцы их и деды их. Десять десятков стражу и днем и ночью несли, а остальные же кто печи клал да каменщикам помогал, кто ратникам, кто по доброй воле землю вскармливать начал. Выяснилось скоро, что удачное место найдено ими, потому что ни один ворог не отвлекал их от трудов праведных и благих. И когда дошло это до них, стали они десятки попеременно на стражу выставлять, а тех, кто не занят был, заняли в печном деле и возведении стен…
— Что? — удивилась Аина. — Почему ты остановилась?
— Да вот подумалось мне тут… — Ведана отстранила свиток, чтобы на него случайно не упали капли, и сделала несколько глотков. — Я ведь много раз это место читала, как и ты, а только сейчас одну необычность заметила.
— Про камни?
— И ты тоже? Да, именно. Тут ведь ни слова не говорится о том, что пришельцы первым делом стали рыть каменоломни. Вместо этого в одном отрывке дважды труд каменщиков упоминается рядом с печами. Пенни, ты понимаешь, о чем мы?
— О чем?
— Недавно одним умельцем был придуман способ, как получать подобие камней, обжигая обыкновенную глину. Причем сдается мне, что это открытие и его последствия подлили масла в огонь и ускорили свержение Ракли. А тут оказывается, что способ этот мог существовать издавна, еще до постройки замка.
— Век живи, век учись, — глубокомысленно изрекла Аина. — Может быть, спать начнем укладываться? Меня что-то в сон так и тянет. Завтра еще целый день впереди. Нам сколько времени дали?
— Три дня.
— На все свитки? Их же уйма целая!
— Пока мне доверили только два.
Аина в сердцах стукнула красивой рукой по столу.
— Ты бы сразу это сказала! Теперь мне все стало понятно. Знаешь, что Корлис задумала? Она дала тебе два свитка, еще кому-то два и еще кому-то два. Чтобы просто проверить, как мы справимся, а потом сравнить. И тех, кто ее больше устроит, она назначит доделывать весь перевод.
— Хитро, — согласилась Ведана. — Кстати, вполне возможно. Припоминаю, что по дороге к ней я встретилась с Иеготой, которая имела, как всегда, вид хитрый и обиженный. Поздоровались и разошлись. Кажется, в руках у нее была дорожная сумка. Я еще удивилась, зачем она ей. Хотя у меня за плечом была такая же. Да, забавно. Что же получается, мы сейчас состязаемся с ней?
— Скорее, с ее девочками, — некрасиво скривила рот Аина. — Ни Скелли, ни его люди не любят излишне усердствовать. Но результат им ясен, и они стрясут его с любого.
— Ты по-прежнему уверена, что Иегота — ставленница Скелли?
— Более чем. Одна ее физиономия чего стоит.
— А мне расскажете, чтобы я тоже попереживала? — подала голос Пенни.
— Ну, переживаний на твой век еще хватит, — заверила девочку Ведана. — А уж если мы посвятим тебя в то, о чем ведем речь, то можешь и в беду попасть. По неосмотрительности.
— Вы же обещали делиться со мной, а если что, то ведь меня просто-напросто казнят, — напомнила Пенни. — Так что говорите, я ничего никому не скажу.
Такой подход обеих женщин успокоил, а Ведану явно позабавил. Она подлила Пенни кипятку и окончательно свернула свиток. По-видимому, ей тоже захотелось вздремнуть.
— В замке за рукописи отвечает Скелли. Он очень влиятелен там. Даже, наверное, больше, чем Лодэма — здесь. При том, что он совсем не стар. Не молод, но и не стар. То, о чем мы недавно говорили, во многом дело его рук. Причем руки у него оказались длинными и проникают теперь и в Обитель. Вот и Иеготу он к нам подослал. Она — его глаза и уши.
— Неужели Корлис всего этого не понимает?
— Прекрасно понимает. Но она умна и опытна и потому делает вид, будто ничего не происходит. И мы тоже. Не сговариваясь, чтобы никого не подвести. Сейчас я уже думаю, что с собственной работой над переводом мы можем не спешить.
— Почему?
— Да потому что Иегота выиграет. Не может не выиграть. Судя по всему, обойдя Лодэму, Скелли напрямую обратился к Корлис, рассчитывая, что она возгордится такому доверию и станет еще одной Матерью, желающей Лодэме скорейшего конца. Потому что некоторые считают, будто Грендор’айтен слишком задержалась на этом свете.
— И Корлис? — Пенни очень не хотелось, чтобы среди подобных нежитей оказалась женщина, которой она пока еще доверяла.
— Нет, она не из таких, — уверенно заявила Ведана, а Аина согласно кивнула. — Корлис всегда была за справедливость и терпеть не может Скелли. Насколько мне кажется, — поправилась она, убоявшись прямоты собственных суждений. — Непонятно только, почему она не могла хотя бы намекнуть, что дает нам часть рукописи просто для отвода глаз. Это было бы честнее.
— Из соображений безопасности, — буркнула Аина. — Ты же сама сказала, что мы тут все делаем вид.
— Между своими не должно быть секретов. Я уверена, что если у нее разговор со Скелли был, то она наверняка рассказала о нем Лодэме и теперь действует по согласованному плану.
— Чтобы об этом скоро знали все? Ну уж вряд ли. — Аина встала из-за стола, поставила пустую кружку на печь и на всякий случай подбросила в топку еще два поленца. — Вы как знаете, а я ложусь. — И опустилась на свой холмик сена.
Пенни так увлеклась разговором, в котором почти ничего не понимала, что хотела во что бы то ни стало услышать его продолжение. Однако пример подруги подействовал на Ведану заразительно. И скоро обе лежали под одеялами и молча смотрели в потолок, ожидая, когда Пенни погасит последнюю лучину. Наконец комната погрузилась в неприветливый, остывающий мрак.
Пенни не спалось. Сначала она думала о том, что сегодняшний день принес ей целую гамму чувств и ощущений. Утром все было таким новым и радостным, а к вечеру выяснилось, что здесь, как и всюду, жизнь идет своим ходом и многое скрыто под поверхностью. Рассуждения подруг, мягко говоря, ужаснули ее. С одной стороны, как выражается Ведана, тут все «свои», но даже старшим Матерям приходится играть в игры, чтобы не получить предательский удар в спину. Да еще быть в зависимости от замка. До сих пор Пенни совершенно не интересовало, что там происходит. Она и имя Ракли-то слышала всего несколько раз, не слишком понимая, кто он такой. А тут выходит, что местным обитательницам приходится действовать с оглядкой на далеких правителей. Да каких там правителей! Кто этот Скелли? Писарь? И его нужно бояться?! А потом ей самой стало так страшно, что бросило в холодный пот… Она забыла! У нее совершенно за этими разговорами вылетело из головы, что она должна приготовить для Руны мазь. Как она могла упустить такую действительно важную вещь! Причем испугало ее не столько то обстоятельство, что она не успеет за утро все сварить и остудить — успеет, конечно, — сколько предательство со стороны собственной памяти. Такого с ней еще не случалось. Невесть куда ходить, спешить, чтобы потом просто взять и напрочь позабыть…
С твердым решением встать утром раньше остальных Пенни задремала, а потом провалилась в глубокий сон, в котором встретила бабушку, явившуюся забрать ее из Обители. Проснувшись затемно, она помнила от всего сна только свое сильное желание никуда не уходить и расстроенное лицо Радэллы.
Ведана с Аиной еще спали. Пенни тихо-тихо растопила печь, вскипятила воду и высыпала в нее сразу все содержимое мешочка. Живица всплыла на поверхность, но быстро набухла и осела на дно. Теперь оставалось ждать и время от времени помешивать, чтобы пена не полезла через край. На всякий случай Пенни между делом обдала кипятком и листья сирени.
— Я все-таки считаю, что бросать начатое не стоит, — заявила за завтраком Ведана. — Мы должны проработать оба свитка и дать Корлис свой вариант. Будут возражения?
Аина отрицательно мотнула головой и посмотрела на Пенни. Та только пожала плечами, вовсе не ожидая, что ее мнение сейчас что-то значит.
— Ты когда к Руне идешь? Как вчера?
— Ну да. Сейчас только притирание доварю, остужу и побегу.
— Пока добежишь, все и остынет, — заметила Аина. — Не чувствуешь, какой сегодня с утра на улице холод?
Пенни снова вспомнила бабушку, неизвестно где сейчас находящуюся, и поежилась.
Мороз на улице щипал щеки и мешал дышать. Зато небо было голубое-голубое, без единого облачка, и солнце разливалось по сугробам слепящим бисером. Было на удивление оживленно: обитательницы соседних изб, вооружившись лопатами, разгребали снег в проходах и бойко переговаривались.
— Проходи, проходи, — встретила девочку Руна, кутаясь в теплый платок. — Думала, ты уж не придешь.
— Как же я могла не прийти? — Пенни поставила на стол берестяную банку с деревянной крышкой. — Вот ваша мазь. И поклон от Куны.
— За мазь благодарствую. Хотя зря ты это затеяла. А вот в Кунин поклон что-то не верится, ты уж извини…
Пенни еще по дороге сюда решила, что не станет говорить Руне, будто знает, что они с Куной сестры и все такое. Ни к чему это. Да и не ее дело. Лучше знать и молчать, чем не знать и говорить. Тоже одна из бабушкиных излюбленных присказок.
Как Пенни ни настаивала, Руна отказалась заниматься в первую голову своими ногами и вернулась к тому месту в обучении, на котором они давеча расстались. Пенни делала вид, что слушает, и даже отвечала впопад, однако мысли ее нет-нет да и возвращались к не слишком приятному сну.
— Хочу проверить, как ты усвоила наши вчерашние рассуждения, — говорила Руна, поглаживая ладонью чистую крышку стола. — Что мы называем двукорядью? Помнишь?
— Помню. Это когда слово можно читать и в одну, и в другую сторону.
— Хорошо. А почему такое возможно?
— Потому что при образном письме каждый предыдущий образ влияет на последующий.
— Правильно, только наоборот, — улыбнулась Руна. — Каждый последующий влияет на предыдущий. А как подразделяются образы в слове, на какие две части?
— На гласящие и согласующие, — уверенно отвечала Пенни. — Согласующих образов больше, нежели гласящих.
— Назови мне какие-нибудь гласящие.
— Ну, «аз», потом — «есть», «есмь»…
— Это разные «йэ»?
— Ну, да, по начертанию…
— А чем отличаются в значении? Я вчера бегло, но коснулась этого. Запомнила?
— «Есть» обозначает… «бытие в земной жизни». — Пенни вопросительно посмотрела на наставницу. Та кивнула. — А «есмь»… «есмь» — это когда бытие более определенное, что ли.
— А еще есть знаки для записи звука «йэ»?
— Да, вот такой. — Пенни нарисовала в воздухе перед собой лопатку и перечеркнула.
— А он зачем? — не унималась Руна.
— Обозначает связь земли и неба.
— Правильно. А если я назову тебе три очень похожих по звучанию слова: «ели» в смысле «питались», «еле» в смысле «еле-еле» и «ели» — «деревья», какие образы ты где расставишь у них в начале?
Пенни призадумалась.
— В первом случае, наверное, надо писать «есмь». — Бросила взгляд на Руну. Заметив поощрительный кивок, продолжила: — Потому что здесь все очень определенно.
— Не только, — поправила наставница. — В «есмь» подразумевается разнообразие, важное для определенной точки. Я понимаю, что это все довольно сложно и нельзя потрогать руками, но постарайся усвоить. Собственно, у тебя очень неплохо пока получается. Дальше.
— В случае «еле» нужно чертить вот такой знак. — Девочка показала, нарисовав и перечеркнув дугу. — Потому что «еле» означает, как я понимаю, что-то, что начали делать, но так и не сделали до конца.
— Форма действия, не проявленная в бытие, — глубокомысленно подытожила Руна.
— Остаются деревья, ели. Их будем писать с перечеркнутой лопаткой…
— …которая называется…
— …«ядь», кажется.
— Не кажется, а точно.
— Точно — «ядь», — заверила девочка. — Потому что ели высокие и соединяют небо и землю.
— Что ж, ладно, будем считать, что помнишь, — изобразила на лице серьезность Руна. — Двинемся дальше. Сегодня я хотела с тобой поговорить о заповедях кенсая и о числах, которые в нем заключены. Тебя счету учили?
— Ну, чего-чего, а считать я умею, — охотно согласилась Пенни. — Прибавлять и отнимать тоже.
— Тем лучше. Так, вот смотри. — Руна сняла с печи и положила на стол кипу красивых кожаных растяжек, похожих на окошки. Это были правильной формы обрезы из тонкой дубленой кожи, как свитки, только растянутые между деревянными рамками. Руна отобрала одну и показала девочке. На ней было запечатлено несколько расположенных рядом лесенок, в каждый из пролетов которых было вписано по одному уже знакомому ей знаку кенсая. Получалось нечто вроде клетки. — Сколько здесь образов?
Пенни начала считать, тыкая пальцем по очереди в каждый из значков, но Руна остановила ее.
— Нет, так не годится. Сколько клеток вдоль?
— Семь.
— Сколько поперек?
— Тоже семь.
— Ну и сколько же получается? Семь раз по семь…
Пенни задумалась.
— Если здесь все знаки кенсая перечислены, то сорок девять.
— Правильно, — рассмеялась Руна. — Только эти связи для простоты нужно запоминать. Хотя бы до десятка. Их не так уж много. А если бы нужно было посчитать шесть раз по семь?
— Сорок девять убрать семь — получается сорок два.
— Верно. Как-нибудь на досуге этим займемся отдельно. А пока вот, смотри. Как ты правильно заметила, здесь запечатлены все знаки кенсая, записаны они слева направо, построчно, один за другим. Теперь давай посмотрим на них как на образы и попробуем прочитать первую строку. Ну…
— «Я»…
— Да, или «человек».
— «Человек богов ведает»… «говорит»…
— Да-да, все хорошо получается. — Однако Руна озвучила первую заповедь сама: — «Человек Богов ведает, говоря Добро, которое есть Жизнь». Получилось?
— Замечательно!
— А теперь давай прочтем, что получилось, сверху вниз.
— «Человек живет»…
— Не запинайся!
— «как слово цельное»…
— Дальше сложновато: «снизошедшее и утвердившееся повсеместно».
— Ух ты! — не сдержалась Пенни.
— А теперь с левого верхнего угла до правого нижнего.
— И так можно?
— Попробуй.
— «Человек сильно мудрость»…
— Нет, правильнее будет: «человек сильно мудр»…
— Ну, дальше, наверное, «устои творит родовые времени». Так?
— У тебя прекрасное чутье, — похвалила Руна возбужденную ученицу. — По смыслу лучше было бы сказать: «Человек сильно мудр, устои творя родовые во времени».
— Ой, как мне это все нравится! А еще как-нибудь прочитать можно?
— А ради чего иначе мы учимся?
И они стали читать сверху вниз и слева направо, получая:
«Боги постоянно людям твердили: идите и возвращайтесь к своим истокам».
«Ведает земля мудрость, утешающую всю ширину, приводящую к возрастанию духа».
«Говоришь изначальное наше для развития души».
«Добро истинное, основанное свыше, передает нам предел святости, сотворяемой совместно с матерью-природой».
«Бытие общинное покоится на путях, соединяющих все естество».
Особенно Пенни понравилась вот такая заповедь: «Слово твердое утешает и успокаивает, передавая основу пути к свету природному от отцов наших».
— Тебе приходилось когда-нибудь слышать выражение «прописные истины»? поинтересовалась Руна, когда чтение вслух и разборы сменились обдумыванием прочитанного.
— Ну да, бывало.
— Ну так вот они, эти истины.
Пенни ощутила, как что-то кольнуло ее изнутри. Это было внезапное осознание того, что все это время рядом с ней, в знакомых словах, в привычных предложениях скрывалась, оставаясь на поверхности, какая-то исконная мудрость всех тех людей, которые жили до нее, которые так же смотрели на небо, собирали урожаи, воспитывали детей, защищали свои устои. Услышанное сегодня было тем, что она как будто знала всегда, но не знала, что знает. И лишь стоило обратить на это внимание, как в ней заговорила глубинная память, всколыхнула чувства, и приятно защемило под самым сердцем.
— Руна, что это?
— Ты теперь чувствуешь?
— Да… Что это?
— Зов предков.
Какие красивые слова! Пенни осмотрелась вокруг, опустила взгляд на стол, и письмена на кромке тяжелой крышки ожили и повели плавный цветастый хоровод. Ничего больше не хотелось, кроме как зачарованно наблюдать за повсеместным преображением и наслаждаться шелестом дивных слов, доносящихся из возрождающегося на глазах прошлого.
— Руна, а кто такие боги?
— Наши главные предки.
— Герои?
— Нет, они выше и славнее героев.
— Разве такое может быть?
— Разумеется. Так и есть. А кроме того, герои — далеко не всегда наши предки.
— Получается, что Культ героев, даже таких, как Дули, не так уж и важен, если над героями стоят боги?
— Я могу сказать тебе больше: Культ героев был специально выдуман, чтобы отвлечь нас всех от истинной Веры, то есть от «знания изначального света».
— Так их что, не было?
— Почему же? Герои были. Однако то, что мы знаем о них, что нам про них рассказывают, — это все ложь, не полная правда, то, что на «ложе», на поверхности. Это как если бы я показала тебе вот этот острый нож и сказала: это нож. Это было бы правдой?
— Да…
— Нет. Это было бы ложью. Правдой было бы, если бы я сказала, что это — острый нож. Видишь разницу?
— Да. Получается, вы бы не соврали, но и не сказали всей правды.
— Я бы соврала, если бы сказала, что это ложка. Точно так же получается и со всякими разными культами. И Дули, погибший в Мертвом болоте, и Адан, утонувший в Бехеме, — все они когда-то жили, и многое из того, что мы о них сейчас знаем, — правда. Но нельзя этим ограничиваться. Иначе получается, будто мы живем всю жизнь в своей маленькой избе, никогда не выходим на улицу и при этом еще пребываем в уверенности, что за дверью ничего нет. Если продолжить это сравнение, то герои и предки — это те, кто жил в нашей избушке до нас. А боги-это те, кто нашу избушку создал. Ведь не могла же она взяться из ниоткуда.
Пенни помолчала, вспоминая свои давнишние и недавние мысли. Вернулась к вечернему разговору с Веданой. Хотела задать вопрос Руне напрямую, но спохватилась, что не имеет права разглашать то, чем сейчас занимаются ее подруги. Поэтому над вопросом задумалась и наконец сказала:
— А в хронике «Сид’э» о богах говорится или о героях?
— Откуда тебе про нее вообще известно? — изумилась наставница.
— Да Аина вчера рассказывала… Кстати, она советовала мне попросить вас познакомить меня с еще другой хроникой — «Айтен’э».
— Когда научишься как следует читать, обязательно познакомлю. Но что тебе известно про «Сид’э»?
— Да ничего особенного. — Пенни уже пожалела, что вообще заикнулась на эту тему. — «Река времени». Есть в двух, вроде бы, списках. Один в замке, другой здесь, у Лодэмы. Мы ее тоже читать будем?
— Будем. Вообще-то мы с тобой ее уже начали читать. Вчера. — Она похлопала по столу.
— Ой, как же я не догадалась! — обрадовалась Пенни. — Я думала, что хроники обязательно записываются в свитках. Но стол хоть и большой, а все ж таки маленький. Тут, наверное, не все?
— Конечно. Далеко не все, — подтвердила Руна.
— А самое начало здесь есть? — затаила дыхание девочка.
— Есть.
— Покажите, Руна! Я хочу узнать, с чего все началось.
— Уверена? — улыбнулась наставница.
— Мне даже бабушка об этом никогда не говорила. Не то слово — уверена!
Они пересели за противоположный край стола, и Руна поцарапала ногтем и без того почти стершуюся от времени витиеватую линию.
— Вот тут начало.
Пенни долго смотрела на линию, следя за ее изменчивым, но непрерывным узором, и постепенно осознавала, что для прочтения и понимания всего этого древнего наследия неведомых предков ей потребуется не одна зима. Ее охватило отчаяние, и она чуть не заплакала от своего бессилия и одновременно радости первых шагов.
— А как это прочитать? — дрогнувшим голосом спросила она наконец.
Похоже, Руна прекрасно понимала, что творится сейчас в душе ее юной ученицы, и потому без лишних слов заговорила по писаному:
— Некогда, а точнее, тогда, когда не было Времен и Миров, людьми постигаемых, существовал, не воплощаясь, один лишь Рам’ха Великий. Проявился Он в Новую Действительность и от сознания Новой Бескрайности озарился Изначальным Светом Радости. И появилась тогда воочию бесконечная Новая Вечность, от Света в Новой Бескрайности родившаяся, и было бесконечным число ее проявлений. Так появилось то, что нам, людям, дано воспринимать и принимать как пространства миров Яви, Нави и Правы…
Руна сделала паузу и продолжала:
— Стоило Рам’хе Великому проявить себя в Новой Действительности, в бесконечной Новой Вечности появилось Нечто. Только было оно уже не тем, чем является Рам ’ха Великий, а потому Нечто таило в себе источник зла, ибо все, что с высочайшей точки зрения Надсовершенного несовершенно, оказывается злом относительно совершенного…
— Не поняла, — призналась Пенни.
— Мы с тобой уже об этом говорили. Вспомни о ноже. Я собираюсь тебе сказать о нем. Я знаю, что нож острый. Это моя совершенная правда. Но когда я произношу эту правду, то есть когда я воплощаю ее в слове и говорю просто «нож», я лгу тебе, мои слова несовершенны, взяв нож, ты можешь обрезаться, и потому эта моя ложь может считаться злом. Хотя по сути своей злом не является. Могу продолжать?
— Да, конечно!
— И когда Рам’ха Великий озарился светом Радости, излился из него безмерный поток Инглии, Света живого и первозданного. То было несказанное дыхание Его, и хлынул Свет и зазвучал в великом Нечто.
— Почему вы остановились?
— На Этом запись заканчивается.
— А что было дальше? — Глаза у самой Пенни теперь горели огнем человека, вкусившего знания и жаждущего узнать большее. — Вы ведь помните?
— Живой Свет все лился и лился, но стоило ему отойти от Рам’хи Великого, как он перестал быть его частью. Он разгонял извечную мглу, но чем дальше изливался, тем становился менее ярок. И всюду, где проходил он, возникала жизнь. И возникали мириады миров и действительностей, где обитали живые существа, подобные нам и совсем не подобные. Чем ближе они были к Великому Источнику Света, тем тоньше были их тела и возвышенней чувства. Так было, так есть и так будет.
— Так они, эти существа, и сейчас там живут?
— Разумеется. Мы — только маленькая крупица того мироздания. — Перехватив взгляд Пенни, устремленный в потолок, Руна пояснила: — Они живут и над нами, и вокруг нас, и даже внутри нас. У них иная действительность, как сказано в «Сид’э», и мы просто так не можем их увидеть.
— А они нас?
— Одни могут, другие — нет. Если ты посмотришь на свою руку, что ты увидишь?
— Кожу. Пальцы…
— Но ведь твоя кожа из чего-то состоит. А то, из чего она состоит, тоже из чего-то состоит. И мы, наша Обитель, Торлон и все те земли, что за ним, — мы только мелкая часть чего-то необъятного, что смотрит на нас, не видит и думает: «Это всего лишь моя кожа».
Чтобы не расплакаться, Пенни рассмеялась. Руна говорила просто, ей очень хотелось верить, но как можно верить такому?
— Так что когда читаешь «Сид’э», не нужно воспринимать все в ней изложенное буквально. Мир гораздо сложнее, чем нам кажется. Взгляни, к примеру, на этот стол. Ты видишь, что он широкий, что он длинный, что у него есть высота, позволяющая нам сидеть удобно и не нагибаться. Итого мы получаем три связных между собой меры. А вот на столе ты видишь древесные кольца. Когда стол был деревом, они нарастали одно вокруг другого с каждой зимой. У этих колец тоже есть длина и есть ширина. Но нет высоты, они никуда не выпирают, они, считай, просто нарисованы природой. Что получаем?
— Две меры?
— Правильно. И мы видим их со всех сторон. А вот если бы и кольца эти могли видеть, они бы смогли увидеть нас, только когда мы стоим вот так. — Руна наклонилась над столом. — А если я снова сяду, то исчезну из их поля зрения, но буду продолжать их видеть. В этом и есть преимущество трехмерности над двухмерностью. Наша четвертая мера — время, которое мы не можем увидеть, но без которого сама жизнь была бы невозможна, как мне кажется. Правда, для каждого из нас оно течет по-разному. Если ты устала и возвращаешься от меня домой, то невольно думаешь: как же далеко идти, как же долго. А если ты идешь и при этом думаешь о чем-то интересном, то даже не замечаешь, как оказываешься дома.
Пенни согласно кивнула.
— Поэтому для простоты наши предки придумали целую систему мер времени, которую мы теперь, не знаю уж почему, забыли. Для нас сейчас достаточно считать время от зимы до зимы, а ведь когда-то в стародавние времена человек мог точно сказать, сколько времени, например, ты спишь, или сколько проходит времени от восхода до заката, или сколько ушло времени, пока ты мигнула.
— А зачем? — удивилась Пенни. — Зачем это нужно? Ну мигнула я, и что с того? А от восхода до заката всегда по-разному бывает. Зимой дни всегда короче.
— Я с тобой согласна. Нам сейчас это трудно понять. Мы привыкли время ощущать, не называя. Вероятно, раньше было как-то по-другому. Ну да ладно, мы с тобой увлеклись и сбились с главной темы. Просто я хотела сказать, что в других действительностях этих мер может быть не две, не три и не четыре, а гораздо, гораздо больше.
— Это вы сейчас про то, о чем читали? О пространстве миров Яви, Нави и… этой…
— Прави.
— Да, Прави. Слово «явь» мне понятно. С двумя другими я не сталкивалась.
— Сталкивалась. Просто не отдавала себе в этом отчета. Когда мы спим, то оказываемся в мире Нави. Мы можем путешествовать по нему, узнавать места, которые посещали в прежних снах, встречать тамошних знакомых, получать какие-то знания, которых у нас не было здесь, в этом мире, можем чувствовать связь между нашей явной жизнью и тем, что мы видим во сне. Можем наутро вообще ничего не помнить.
— Я обычно помню, — не преминула похвастаться Пенни. — Сегодня мне снилась бабушка. Она пришла за мной и хотела забрать отсюда.
— А ты что?
— Не знаю. Я проснулась. Но уходить мне не хотелось. С Навью понятно, а что тогда такое Правь?
— Это высокий мир, в котором живут наши боги. Если мы становимся лучше, то приближаемся к нему.
— А как я могу с ним столкнуться, как вы говорите?
— А разве у тебя никогда не звучал в голове внутренний голос, который подсказывал тебе какие-нибудь правильные решения?
— Ой, правда, бывало!
— Мужской или женский?
— Я даже не знаю… Если честно, то я не всегда его слушаю. Мало ли о чем я могу подумать.
— Напрасно. Ты должна знать, что это с тобой говорит не часть тебя, а то, что находится вне тебя, но связано с тобой и по-своему заинтересовано, чтобы тебе было лучше, чтобы ты быстрее развивалась. Слушайся его, не бойся. Когда ты к этому привыкнешь, тебе станет легче жить.
— Я попробую, — неуверенно согласилась Пенни.
— Это важно еще и потому, что нас окружают не только добрые к нам существа, но и всякие нехорошие темные сущности, которые в свое время либо недополучили живого Света, когда тот разгонял мрак, либо возгордились и решили, что могут обойти великие законы мироздания и обрести божественность, сорвав печати мудрости в низших мирах, чтобы по закону подобия, о котором я тебе уже говорила, получить мудрость из миров высших.
— Мы об этом говорили?..
— Да, когда я сказала, что мы состоим из бесчисленных миров и сами составляем миры. Раньше говорили проще: что наверху, то и внизу. Закон подобия. И когда были сорваны низшие печати, светлые боги вступили в борьбу с темными силами, и началась Великая Асса…
Пенни вспомнила, что Руна уже читала ей об этом, причем читала здесь же, на кромке стола. Значит, она только что зачем-то обманула ее, сказав, будто дочитала до конца и больше из «Сид’э» здесь ничего нет. Нет, стол достаточно длинный и широкий, чтобы на нем уместилось еще что-нибудь эдакое, полезное и интересное. Но не может же она напрямик спросить об этом наставницу. Вероятно, у Руны есть на то свои причины. Чтобы случайно не выдать свою догадку, Пенни перевела разговор на другую тему.
— Вы еще говорили, что расскажете мне сегодня про числа, — напомнила она.
Руна кивнула, покопалась в разложенных на столе рамках и положила перед девочкой одну, на которой были изображены ставшие уже привычными знаки-образы.
— Чисел у нас, как ты понимаешь, великое множество, но их можно записать точно так же, как и слова. Потому что в кенсае почти каждому образу соответствует его внутреннее число. Чтобы внутреннюю числовую суть образа извлечь на поверхность и записать, наши предки договорились в таких случаях ставить над знаками вот такую косую полоску, похожую на лопатку. Какой у нас первый знак?
— «Исток».
— Правильно. А исток всегда один. Он — первый. Поэтому и внутренний образ его — единица. Что означает второй знак?
— «Боги».
— Поскольку богов множество и никто до конца не знает сколько, то у второго знака числовой сущности просто нет. Теперь третий.
— «Ведаю».
— Тут можно привести несколько объяснений: я и то, что я знаю, или знание, как взаимосвязь двух начал, скажем, известные нам цвета как промежуток между полным мраком и ослепительно-ярким светом. Как бы то ни было, числовая сущность этого знака — два. Сущность трех заложена в следующем знаке — «говорю», или, как его называли прежде, «глаголю». Тут ты сама можешь уловить суть троичности и в действии — я, говорящий, говорю что-то кому-то, — и в том, что я говорю. То, что я говорю тебе, заключено в звуке, обладает образом и несет в себе смысл. Так что, как ни верти, получается тройка.
Так они постепенно дошли до десятка, потом десятками — до сотни и наконец сотнями до тысячи.
— Только не говори, будто все запомнила, — сказала под конец Руна. — Для начала будешь подсматривать вот сюда. Постепенно все само уляжется, и ты будешь удивляться, почему раньше ни о чем таком не догадывалась. У меня так было. Кроме того, если перенестись в мир чисел и при этом не забывать про образы, их отражающие, то и здесь нам в помощь приходят внутренние связи. Если не веришь, давай начнем числа складывать друг с другом по очереди и выстраивать в линию. А потом посмотрим на получаемые образы.
— Как это?
— К одному прибавить два дают сколько?
— Три.
— К двум прибавить три?
— Пять.
— К трем — пять?
— Восемь.
— А к пяти восемь?
— Тринадцать, — сообразила Пенни. — А к восьми тринадцать — двадцать один.
— Вот видишь, мы с тобой, таким образом, получили ряд чисел. Теперь вернемся к их образной сущности и посмотрим, что вышло. Когда я ведаю, знаю Мудрость, то начинаю говорить, то есть нести ее другим. Ведение и Глагол дают нам Бытие. Глагол, соединяясь с Бытием, дают нам…
— Равновесие.
— Хорошо. Бытие в Равновесии дает Устранение причин бед. И происходит все это лишь тогда, когда человек поступает как бог, живущий на земле.
Пенни не верила собственным ушам. Все, что говорила ей сегодня Руна, находило в ней моментальный отклик, будто она это знала и теперь лишь вспоминала. Но бабушка точно ничего подобного рассказать ей не могла. Тогда откуда же?
— А почему у меня иногда возникает такое ощущение, как если бы это со мной уже когда-то происходило? — вслух задалась она вопросом, не надеясь получить ответ. — Хотя я знаю, что этого не было.
— Этого не было с тобой в нашей действительности. Но запросто могло произойти в другой. Например, во сне. Некоторые мудрые люди верили, что мы одновременно живем в нескольких мирах, а во время сна, когда наше явное тело спит, другое, тело Нави, переносится в те миры, где мы точно так же живем и общаемся со знакомыми и незнакомыми по этому миру телами. Так мы за одно время получаем не один, а несколько опытов жизни. И быстрее развиваемся.
Впоследствии Пенни думала, что заметила за окном какую-то тень, подходившую к дому, и потому с уверенностью сказала:
— Сейчас в дверь постучат.
Но тогда она сказала это просто так, словно очнувшись и вспомнив такой же случай. Сидела она при этом спиной к двери и потому никакого движения за окном видеть не могла.
В дверь постучали.
— И кто же это? — поинтересовалась Руна, вставая. Причем поинтересовалась у нее, у Пенни, словно пытаясь проверить ее прозорливость.
— Бабушка, — машинально ответила девочка, вспомнив свой утренний сон.
Она ошиблась: Руна впустила в избу не бабушку, а привратницу Дилис. Не тратя время на вежливость и даже не сняв капюшона, Дилис отмахнулась от предложения присесть и велела Пенни немедленно собираться и следовать за ней. То, что она прерывает занятия, ее совершенно не волновало.
Пенни бросила извиняющийся взгляд на Руну. Та успокаивающе кивнула и стала собирать разложенные на столе рамки.
— Я как разберусь, так сразу прибегу, — заверила ее девочка.
— Не спеши. Если ты сможешь запомнить то, о чем мы говорили, для одного дня этого будет вполне достаточно.
— Не забудьте про мазь, — оглянулась Пенни уже в дверях. — Сперва живицей натираете, потом лежите, чтобы впиталась, а потом плотно обматываете, подложив сирень. Вот увидите, как быстро поможет. Куда мы идем? — спросила она Дилис, торопливо семеня за ней по хрустящему снегу. — Какие-нибудь вести от моей бабушки?
— Не знаю, — не сразу оглянулась женщина. — Распоряжение Корлис. Не отставай давай.
«Дело серьезное», — почувствовала Пенни, прибавляя шаг. Она никак не предполагала, что Мать Черной башни будет вызывать ее к себе по пустякам. Неужели что-то стряслось с бабушкой?
Бабушка не шла у нее из головы всю дорогу. Утренний сон, рассказ Руны про связь между Явью и Навью — все это теперь заставляло Пенни по-новому смотреть на знакомые вещи и видеть в них скрытый смысл. Правда, внутренний голос затаился и помалкивал, вероятно не желая оказаться виновным потом, когда все окажется не так страшно.
Они подошли к обыкновенной, хотя и довольно внушительной по размерам избе, в которой Пенни не сразу признала тот дом, где их впервые встречала посреди ночи тетушка Корлис. Под крыльцом послушно томились на привязи три коня, в которых она попыталась, однако так и не смогла угадать бабушкиного. Для нее теперешней то ночное приключение, когда ее везли в телеге, а потом отбивали погибшие из-за этого мерги, сейчас вообще представлялось чем-то совершенно нереальным и никогда с ней не происходившим. А может, ей приснилась не только бабушка, но и вся предыдущая жизнь?..
Корлис рассеяла ее сомнения. Она стояла у дальнего окна в своем неизменном черном платье, только белый пояс сменился синим, а драгоценные камни куда-то исчезли. Вид у нее, когда она повернулась к вошедшим, был хмурый, и у Пенни предательски сжалось сердце. Тем неожиданнее прозвучали слова Матери, не пожелавшей тратить время на приветствия.
— С Радэллой все в порядке, не переживай. Она уже дома и передавала тебе привет.
— Откуда вы знаете? Она была здесь?
Корлис пропустила эти недостойные ее вопросы мимо ушей и продолжала:
— Но у нас возникли непредвиденные неприятности. Тот человек, за которым она гналась, тот, что похитил тебя и покорил своей воле твоих друзей, оказался еще более непростым, чем мы подозревали. Некоторое время тому назад он странным образом исчез, его искали, но не нашли, и вот он вернулся сам…
— Бабушка его что, убила?
— Хотела, конечно, однако мы ей помешали, — снизошла до ответа Корлис. — Иначе у Обители могли бы возникнуть очень крупные неприятности.
«Сейчас она объявит, что выгоняет меня на улицу», — мелькнуло в голове у Пенни, и она сделала глубокий вдох, чтобы принять эту весть с достоинством.
— Получилась небольшая заварушка. Две наши сестры оказались ранены твоими друзьями, которых пока не удалось спасти, но пока все живы. Расскажи-ка мне поподробнее, как ты познакомилась с тем человеком.
— А бабушка вам разве не рассказывала? — У Пенни ослабли ноги, и она опустилась на ближайший стул, не спрашивая разрешения.
— Мне важно, что ты об этом знаешь.
— Она привезла его к нам на телеге. Я как раз выходила из дома. Пока мы распрягали Веселку, он забрался к нам в дом. Что он там делал, не знаю, но, когда я вошла, бабушка уже ругалась с ним. Прибежал Каур с сыновьями, наши хорошие соседи. Мужика этого схватили. Но он что-то там сказал, и Каур сделал вид, будто убивает бабушку. То есть я думала, что он убил ее по-настоящему, и очень испугалась. А потом они все стали связывать меня, бабушку бросили, меня перетащили в телегу, и мы куда-то поехали. А потом меня пытались спасти мерги, но их всех поубивали.
— Это меня уже не интересует. Ты никогда его раньше не видела?
— Кого? Того человека? Нет, что вы, я бы его сразу запомнила. Правда, может, и не запомнила бы. У него какое-то скользкое лицо, противное, незапоминающееся.
— Откуда он у вас взялся, как ты думаешь?
— Я же говорю, что его бабушка подвозила. Она, может, что подробнее скажет, а я его только у нас в избе как следует разглядела тогда.
— С Радэллой мы уже разговаривали.
— Вы видели ее? Как она?
— Я же говорю, что все в порядке. Сама я ее не видела, но знаю, что она слегка ранена и сожалеет, что отважилась в одиночку на эту погоню. Если бы наши сестры не следили за ней, все могло бы закончиться гораздо хуже. Твой Каур и его сыновья, похоже, действительно храбрые и сильные воины. Жаль, что их пока не удалось вернуть в себя.
— «Вернуть в себя»?
— Тот человек оказался слишком хитрым. Он ведь знал, что за ним охотятся, и все предусмотрел. Как мы поняли, он чем-то забил Кауру уши, не то паклей с воском, не то еще чем-то. Так что тот просто не мог слышать слов Радэллы, а посторонних он получил приказ к себе не подпускать. Радэлла об этом не подозревала и чуть было не поплатилась. Ее удалось отбить. Но что делать дальше, да и стоит ли, мы пока не знаем.
— Как это «не знаем»? А его сыновья? Нужно попытаться действовать через них.
— Это ты верно говоришь. Только они стоят за отца горой. Нашим сестрам не удалось с ними переговорить. Его враги — их враги. Не понимаю, как можно быть настолько… преданными, но что есть, то есть.
— Я смогла бы, пожалуй, подобраться к Бриану. Он бы меня послушался.
— И что бы ты ему сказала? — Едва ли это предложение вызвало у Корлис интерес, однако, похоже, сейчас она была готова выслушать даже его.
— Ну, не знаю, — замялась Пенни. — Чтобы он ночью вынул у отца из ушей эту гадость и дал выслушать нужные слова. Или хотя бы связал отца и удержал так до появления, кого там… ваших сестер. Я что-то не так говорю? — переспросила она, глядя на непроницаемое лицо Корлис.
— Да нет, я просто тебя слушаю и думаю… В нашем распоряжении есть различные средства, которыми эту ситуацию можно было бы разрешить довольно быстро, если бы речь шла о человеке другого… уровня. Он вам не представлялся? — словно спохватилась она.
Пенни уверенно помотала головой.
Корлис явно прощупывала ее, вот только зачем? Неужели она настолько привыкла здесь никому не доверять, что все на свете по несколько раз перепроверяет? И что она имеет в виду, когда говорит «другого уровня»? Разве можно оставлять безнаказанными дурные поступки? Бабушка всегда учила ее, что делать плохие вещи другим нельзя, но если кто-то поступил плохо с тобой и не попросил за это прощения, то его нужно во что бы то ни стало наказать. Иначе ты делаешь хуже и себе, и ему. Себе — потому что в тебе навсегда останется ощущение жертвы, страх, а изменив себе раз, ты будешь изменять себе вновь и вновь. Ему — потому что справедливое наказание вернет сбившегося с пути человека назад, а если наказания не последует, он будет отходить от дороги все дальше и дальше, пока не заблудится окончательно. Неужели тетушка Корлис об этом ничего не знает?
Корлис тоже молчала, смотрела на девочку и думала свою думу. Кто бы знал, как ей сейчас тяжело! Если выяснится, что источник всей этой заварившейся на пустом месте каши здесь, в Обители, кое-кому явно несдобровать. Кто же знал, что бесстрашная Радэлла гонится за этой мерзкой лупоглазой ящерицей, прикормленной самим Томлином? Если бы она не пустила тогда следом за подругой двух доверенных гардиан, та сейчас лежала бы мертвой в какой-нибудь сточной канаве, а не дома — раненая, с почти отрубленной рукой и разбитой головой, но все же скорее полуживая, нежели полумертвая. Девочке об этом знать совершенно не обязательно. Пусть спокойно живет здесь. Тем более что, по отзывам Веданы и Руны, она именно такая, какой Корлис ее себе представляла: толковая, все очень быстро схватывает, обладает прекрасным чутьем, добрая и смелая. Правда о произошедшем с бабушкой только отвлекла бы ее от главного — занятий. Что случилось, то случилось. Остается разве что надеяться на лучшее. Тем более что девочке всегда можно внушить, что в Обители частые посещения родственниками не приветствуются. А Радэлла наверняка пойдет на поправку. Даже если потеряет руку. Она сильная по своей природе, а кроме того, с ней сейчас лучшая ученица Куны, которая вот уже сколько зим творит своим лекарским искусством настоящие чудеса. Кстати, оказывается, девочка даже у нее успела побывать. И не просто побывать, а произвести на Куну приятное впечатление, что дорогого стоит, если еще учесть, что привела ее к ней нужда Руны, родной и единственной, но далеко не любимой сестры. Пенни умеет располагать к себе. Это качество ей весьма пригодится в будущем. Особенно если будущее будет таким, каким представляет его Корлис.
— Ты можешь идти, дитя мое, — сказала она с неожиданной для себя самой мягкостью. — Если понадобится, я еще позову тебя.
— А бабушка…
— О ней не беспокойся. Она знает, что ты делаешь быстрые успехи в занятиях, и просит не отвлекаться на пустяки. С Кауром и его сыновьями, думаю, мы тоже скоро справимся наилучшим для всех образом. Я просто хотела услышать, что ты знаешь о том человеке. Потому что его появление в ваших местах само по себе удивительно, и нам нужно в этом обязательно разобраться. — Ей показалось, будто Пенни собирается что-то сказать, но резко передумывает и только послушно кивает. — Ты что-то хотела?
— Я? Да нет. Я все поняла. При случае передавайте привет бабушке, если можно.
— Конечно, можно. Надеюсь, ты тут у нас по дому не слишком скучаешь?
— Да нет, что вы, тут так интересно! — Пенни преобразилась. — Я вам очень благодарна!
— Я вовсе ни при чем, — улыбнулась Корлис. — Ну ладно, ступай, ступай.
О чем-то девочка недоговорила, размышляла она, оставшись наедине с собой и чувствуя, что давно пора заново растапливать печь. Надо завтра с самого ранья отправить к Радэлле еще кого-нибудь для присмотра. Не очень это, конечно, хорошо: сестры не должны просто так объявляться среди людей, тем более когда их мало и любое новое лицо сразу оказывается на виду, — но в происходящем непременно нужно разобраться. Избы стоят совсем на отшибе, до сих пор до тамошних обитателей никому сроду дела не было, а тут сразу тебе и Сима собственной персоной объявляется, и мерги, которые почему-то именно туда забрались в поисках не то попавшего в плен, не то сбежавшего Гийса, сына еще одного из нынешних правителей Вайла’туна. Который, кстати, тоже перепугал всех своим внезапным исчезновением. Вчера, правда, под вечер до Обители дошли слухи, что он, мол, нашелся, однако в скверном состоянии, не то пьяный вусмерть, не то побитый настолько, что его иначе как в лежачем положении до дома не довезешь. Где именно его обнаружили, не сообщалось, но нервы Корлис были настолько на пределе, что она бы не удивилась, если бы оказалось, что тело этого Демвера покоится сейчас где-нибудь неподалеку от места столь странного появления Симы, дядя которого, Томлин, богатейший, а теперь еще и влиятельнейший человек Вайла’туна, ну просто не может при складывающихся обстоятельствах не начать свою собственную игру за пошатнувшуюся власть. А любая игра в Вайла’туне традиционно сразу сказывается на посвященных во все обитательницах Айтен’гарда.
Хочется им этого или нет. Кому-то хочется. Та же Дония, Мать Белой башни, которая при Ракли оказалась почти не у дел, в последнее время буквально воспряла духом, почувствовав, что новым хозяевам, как и в былые времена, понадобились ласковые услуги ее красавиц. Взамен ты получаешь влияние здесь, в Обители. Влияние, которое раньше определялось внутренними нуждами, а вовсе не близостью к замку. Ну, с Донией отдельная, всем понятная история. Кто знает, вполне возможно, что без Белой башни давно не стало бы и самой Обители. Говорят, что даже подземные ходы рылись специально для незаметных свиданий важных мужчин из Вайла’туна с юными фриясами. Хотя уж кто-кто, а Корлис имела точные сведения из первоисточников, откуда следовало, что Обитель возводилась много позже того, как предками вабонов была создана сложная система подземелья. Однако это обстоятельство вовсе не умаляло важности фрияс в поддержании интереса замка и сохранении до сих пор хотя бы внешнего вида независимости Обители. Независимости, которая на поверку, увы, оказывается не более реальной, чем истории об извечной вражде вабонов и шеважа…
— Дилис! — позвала Корлис.
Ей никто не ответил, однако через некоторое время в приоткрывшуюся дверь заглянула та, кого она меньше всего ожидала и хотела сейчас видеть.
— Не помешаю? — чуть заискивающим тоном спросила скромная чернявая женщина со сбившейся прической, придававшей ей вид самозабвенный и слегка дурашливый.
— Конечно, нет, Иегота, заходи, — изобразила на лице приветливую улыбку Корлис. — Тебе тоже кажется, что здесь стало холодно?
Длинноватый нос гостьи принюхался, и она утвердительно кивнула, протискиваясь в дверь и замирая на пороге.
— Вот я и думаю, что пора очаг растапливать.
Корлис устало поднялась со своего высокого кресла, заглянула в печь, поворошила кочергой угли, убедилась в их полной непригодности и первым делом пошарила в коробе, где у нее хранилась специальная береста для розжига. Обычно этими нехитрыми действиями занималась приживалка Корлис, но сегодня она девушку отпустила, решив, что справится сама.
Иегота стояла в дверях, не торопясь предлагать свою помощь. Сюда она пожаловала явно не за этим.
Корлис сложила кору горкой, накрыла сухими прутиками, приперла со всех сторон коротенькими баклушами и запалила длинный завиток бересты от фитилька постоянно горящей на печи масляной лампы. Огонь весело вспыхнул и сразу же прожорливо охватил всю кладку. Начало было положено.
— Я тебя слушаю, — сказала Корлис, выпрямляясь.
— Я пришла сказать, что выполнила… что мы выполнили ваше поручение. — Иегота очень естественно разыгрывала волнение, и от этого ее глаза то и дело выкатывались из орбит двумя испуганными белыми шарами. Она торопливо развязала шнуры на плечевой сумке и достала несколько свитков. — Вот то, что вы мне давали, а вот то, что у нас в итоге получилось.
— Хорошо. Положи на стол. Я потом посмотрю.
Иегота с нескрываемой радостью избавилась от ноши.
С такой же радостью Корлис сейчас выпроводила бы гостью за дверь, но, увы, она не могла этого сделать при всем желании. Вступать в прямое противостояние с замком сегодня не отважится ни одна из Матерей. Поэтому она лишь вежливо поинтересовалась:
— Ну и как, много нашлось, чего править?
— Не так чтобы много, но я считаю, что наш перевод все-таки больше соответствует нынешнему пониманию и языку.
«Готова побиться об заклад с кем угодно, что она даже не заглядывала в свитки», — подумала Корлис и подложила в печь первое настоящее полено.
— Очень хорошо, Иегота. Я в этом не сомневаюсь. Меня саму последнее время смущало особенно то место, где говорится, как Великая Асса была, по сути, прекращена Благородными Арлегами, которые, не желая в ней участвовать, просто взяли и растопили Купол Ледяного Безмолвия, после чего и они, и Темные силы, кто хотел, ушли от борьбы.
— Совесть, — пожала плечами Иегота.
«Можно подумать, это слово тебе знакомо», — пристально посмотрела на нее Корлис, а вслух сказала:
— Скорее всего. Вот только как они по ту сторону вообще оказались? Что их заставило откликнуться на призыв Чернобога?
— Жажда знаний, полагаю. Я могу идти?
«Она опасается, что я задам ей более прямые вопросы по тексту, который она знает с чужих слов. Что ж, мне бы хотелось ее как следует помучить, да только Скелли едва ли останется доволен. Мне-то что, а вот Лодэме придется расплачиваться за всех».
— Да, разумеется, иди. Кстати, как там Лодэма?
— У Ладемы все хорошо. — Иегота по привычке исковеркала имя своей названой Матери, придав ему простецкое звучание, но с таким невинным видом, словно именно ее произношение единственно верное. — Вчера ее весь день слабило, но сегодня мы были у нее на утреннем совете, и она произвела вполне бодрое впечатление.
«Знала бы ты, чего ей это стоит, — подумала Корлис. — Хотя наверное, знаешь. И не можешь дождаться, когда же наконец исчезнет на твоем кривом пути последнее препятствие. Но если ты вздумаешь самостоятельно поторопить события, тебе, милочка, несдобровать».
— При случае передавай ей от меня привет. Я давно хочу с ней повидаться, но дела навалились, сама понимаешь.
— Непременно. До свидания. Будем ждать от вас хороших вестей.
Иегота просочилась вон из комнаты.
«Как будто ты сомневаешься в том, насколько хорошими для тебя будут вести», — брезгливо поморщилась Корлис. Ей вспомнилось недавнее заседание в Силан’эрне, Зале молчания, где время от времени собирались самые приближенные из внутреннего круга или на худой конец их представители вроде достопамятного Симы и обсуждали наиболее животрепещущие вопросы управления Вайла’туном. После заседания, уже собираясь покидать Залу, Корлис почувствовала, как кто-то мягко, но уверенно взял ее за локоть.
— Рад приветствовать мудрейшую Мать Черной башни, — сказал из-под низкого капюшона знакомый старческий голос. — Думаю, вы могли бы уделить мне чуть-чуть вашего драгоценного времени. Охота поговорить.
Наружу торчала больше похожая на невесомую паутину седенькая бороденка. По ней любой из присутствующих здесь посвященных мог безошибочно, невзирая на капюшон, узнать в говорящем главного писаря замка — Скелли.
— Я в вашем распоряжении, — машинально ответила Корлис.
— Ну об этом я не смею и мечтать, — язвительно хихикнул собеседник, доверительно пожимая ее локоть сухими, тонкими пальцами. — Просто поговорим. — И не успели они покинуть пустеющую Залу, как он перешел к делу: — «Сид’э». Вы, безусловно, понимаете, о чем я говорю. Мне пришло в голову, что перевод, выполненный… сколько уже?.. зим шестьдесят, если не больше, тому назад, ведь так?.. нашей замечательной Лодэмой, безнадежно устарел. Будем смотреть правде в глаза. — Он выпустил наконец ее локоть и откинул на плечи тяжелый капюшон. Глянул на Корлис огромными серыми глазищами, в которых сейчас можно было увидеть что угодно, кроме правды. — Ведь я по роду занятий всякий день имею дело с языком. И должен заметить, что язык наш день ото дня меняется. Становится проще. Из него уходит прежняя цветастость. Знаете, иногда даже мои писари обращаются ко мне с вопросами о значении того или иного слова. — Он снова посмотрел на Корлис, и на этот раз взгляд его остановился и сделался совсем паучьим, клейким и сковывающим. — Наверняка и вам тоже приходится сталкиваться с подобным, не правда ли?
— Не припомню, — с некоторым трудом ответила она, прекрасно понимая, что проще было бы согласиться.
— Значит, просто не сталкивались, — заверил Скелли. — Столкнетесь. — Я ни в коем случае не призываю ваших девочек переписывать свитки заново. Это было бы глупо и неосмотрительно. Но пусть пробегутся по ним, прикинут, что к чему, дадут свои предложения. Я частенько провожу подобные проверки у себя. Заодно в результате мы даем нашим ученикам возможность проявить свои навыки, приучаем к свободному выражению мысли. Разве это плохо?
— Нет, свобода мысли — это не плохо, — согласилась Корлис.
— Вот мы и достигли понимания! Кстати, если не ошибаюсь, у вас ведь там есть новая, так сказать, свежая гевита, которой можно было бы, разумеется, в числе прочих, поручить проверить два-три свитка. Раздайте им, а потом сравните, чей вариант вас больше устраивает. Вы ведь понимаете, о ком я говорю, не так ли?
— Да, конечно, — ответила деланой улыбкой Корлис. — Иегота, не сомневаюсь, прекрасно справится.
— Ну, вот и замечательно! Приятно иметь дело с теми, кто тебя понимает. Не смею вас больше задерживать.
С этими словами, набросив на патлатый череп капюшон, мерзкий старичок повернулся к Корлис спиной и, не прощаясь, торопливо устремился прочь по темному коридору.
«Она подумала, что я мерзкий старикашка, — размышлял он, чувствуя на себе неприязненные или заискивающие взгляды невольных и вольных попутчиков в таких же, как и он, плащах с капюшонами. — Все так думают. Не подозревают, что мне это даже нравиться стало. Все равно она сделает так, как я ей только что велел. А уж Иегота никогда не подведет. Стать Матерью Зеленой башни в столь юном возрасте было не под силу даже самой Лодэме. Но ведь я нисколько не перечил истине, когда говорил, что сейчас все упрощается. И не только язык. Если ничего специально не усложнять, то все просто».
Он прищелкнул пальцами от удовольствия и сознания своей непререкаемой власти. Беспредельной власти, если вдуматься. У него в руках, которые многие за глаза называли паучьими лапками, сосредотачивались нити всех этих никчемных эделей и их беспутных семейств, а теперь еще и история постылого племени вабонов. И никто, ни один выскочка не сможет ему отныне помешать. Раньше был один, по имени Харлин, старый, выживший из ума дурак, бывший писарь, которого без особого труда удалось выжить из замка и который вздумал уволочь с собой некоторые рукописи в первозданном виде. Где он теперь? Если доносчики не обманывают, ему удалось заткнуть рот еще до зимы. Во всяком случае, лачуга его прекрасно горела, а поиски на пепелище ничего не дали. Тут, конечно, не все гладко и понятно, тело ведь тоже найдено не было, да еще и Уллох, один из самых доверенных людей Скелли, погиб при невыясненных обстоятельствах, точнее, от невыясненных причин, поскольку как на убийцу свидетели указывали на гадкого карлика по имени Тэрл, который теперь укрылся в своем туне и носа не кажет, думая, что сможет уйти от возмездия. Чутье подсказывало Скелли, что убийство Уллоха не было случайным и что следы остальных его врагов, нет, не врагов, а мятежников, уводят в том же направлении — к туну Тэрла. Если бы не Ифор, полоумный свер, убивший зачем-то Лина, своего командира, который, судя по всему, сумел втереться в доверие к Тэрлу, сейчас Скелли знал бы гораздо больше. Ифора не составило труда заставить замолчать, заодно сэкономив на обещанном эдельстве, однако подобные проколы стоили Скелли немалых нервов, а нервничать он не любил.
Потом на его пути встал еще один борец за правду, главный проповедник всех этих дурацких культов — Ворден. Старик решил, будто сможет в одиночку вывести Скелли на чистую воду. Кстати, интересно, откуда пошло это выражение? Никакой «чистой воды» не получилось, напротив, чисто сработали именно люди Скелли, в результате чего обвинить в смерти старика без особого труда удалось Локлана, сына уставшего от бремени власти Ракли. К сожалению, Локлану тоже удалось улизнуть, но у Скелли на этот счет были свои виды. Если верны донесения о том, что ему помогли переправиться через своенравную и считающуюся непреодолимой Бехему, то он либо благополучно погиб, либо обратный путь ему точно заказан. Даже легендарный Адан не смог в свое время справиться с течением. Если же донесения лгут, то велика вероятность того, что Локлан сбежал не куда-нибудь, а к карлику Тэрлу. Отдаленные туны всегда были головной болью Скелли. Жить бы им тихо и спокойно, так нет, обязательно надо качать права. А ведь даже гафол не платят. И еще говорят, будто власти Вайла’туна несправедливы. Еще как справедливы! И скоро докажут свою справедливость на деле, когда выпустят кишки этому Тэрлу и ему подобным…
Темный коридор закончился знакомой просторной нишей, где Скелли уже поджидали хорошо вооруженные провожатые из личной охраны — трое рослых молодцов, в молчаливом обществе которых он чувствовал себя спокойнее, чем у себя в келье. Перед ними стояла его коляска — удобное мягкое кресло на двух колесах по бокам, которые двое охранников будут всю дорогу по подземелью толкать перед собой, держа за специальные жерди, прилаженные к высокой спинке. Не ходить же ему пешком по всем этим пыльным и холодным лабиринтам. Да и дорогу они знают лучше него.
— Будут ли какие-нибудь донесения для Томлина?
Скелли от неожиданности вздрогнул и оглянулся. Нагонявшая его фигура в капюшоне была ему слишком хорошо знакома. Безродный Сима, привыкший называть отцом чужого дядю, самостоятельно расправившийся с отцом, которого считал родным, и не имевший ни малейшего понятия о том, что настоящий его отец вот он, перед ним, сейчас неловко мялся и не отваживался поднять глаза. «Хороший получился мальчик», — подумал Скелли, не испытывая к отпрыску ни малейших родительских чувств. Не испытывал он их еще и потому, что до конца так и не был уверен в том, что его покойная мать говорила правду, когда клялась, будто не подпускает к себе законного мужа. Старшая сестра не менее расчетливой Йедды, жены Томлина, она хотела, как и все эти стареющие раньше срока хорены, заручиться поддержкой и обеспечить себе легкую жизнь. Скелли ничуть не сожалел о том, что поддался ее чарам, как не сожалел впоследствии и о том, что судьбе было угодно сделать плод их скоротечной связи ее невольным убийцей. Сима получился очень похожим на него, и это обстоятельство сыграло в его жизни немалую роль, о которой он, правда, не догадывался. Скелли через свои связи удалось в зародыше замять историю о гибели названого отца Симы и через Йедду устроить так, что мальчишка оказался под крышей богатого и верного человека. Томлин не догадывался об истинном происхождении Симы. Йедда догадывалась, но благоразумно помалкивала. А Скелли получал наслаждение, единолично владея тайной и дергая за нужные ему веревочки.
— Можешь передать ему, что все идет по плану.
«Дорого бы этот парень дал, чтобы узнать, о каком именно плане идет речь, — усмехнулся про себя Скелли. — Мнит себя приближенным к строжайшим тайнам, но если не дурак, то наверняка понимает, что даже на советах в Зале молчания решается не так уж много важных вопросов. Уж я-то знаю, что тут не решается, по сути, вообще ничего. Все уже давно решено. Посиделки в капюшонах нужны лишь для соблюдения традиций, да чтобы у Матерей создавалось впечатление, будто от их мнения сегодня что-то зависит. В недалеком будущем, когда всюду окажутся верные мне люди, такая трата времени окажется смехотворной и ее отменят за ненадобностью. Но для этого приходится пока соблюдать правила. Нельзя пройти по болоту и не запачкаться. Если только не идти, переступая по трупам поверженных врагов. А для этого нужно быть предельно осторожным. История вабонов знает немало случаев, когда цель оказывалась настолько близка, что рвущийся к ней терял бдительность и дорого за это расплачивался. Я не стану повторять подобных ошибок. Время еще есть, и оно играет на меня».
— Как поживает Йедда? — поинтересовался он, устраиваясь в кресле и делая знак провожатым, чтобы те не спешили.
— Тетушка в добром здравии, — с учтивым поклоном ответил Сима. — Ей что-нибудь передать?
— Скажи, что у меня, скорее всего, получится решить ее просьбу положительным образом.
— Получится или не получится?
— Ты стал тугим на ухо?
— Нет, просто уточняю…
— Получится.
— Я так и передам.
— И вот еще что. Скажи ей, что я бы хотел на днях повидаться с ее сыном. У меня к нему есть довольно важный разговор. Понял?
— Понял.
— Как он, на твой взгляд?
— Кто?
— Кадмон, разумеется.
— Прекрасно. Научился громко рыгать. Встает к обеду. Ложится за полночь. Слушает только мать, но та против занятий на мечах, к которым пытается его приучить отец. Сейчас его обхаживают сразу две смазливые девицы. Не знаю, как они переносят его запахи.
— Кадмон не меняется, — покачал головой Скелли. — Все тот же образчик благородных кровей.
— И еще. — Сима не только понизил голос, но и наклонился к самому уху собеседника. — Он красит волосы.
— Ты уверен?
— Раз в три дня.
— Кто об этом еще знает?
— Да все.
— …о том, что ты это знаешь.
— Теперь — вы.
— Тогда мой тебе совет — помалкивать. Что сказал, хорошо. Я принял к сведению. А ты забудь.
— Уже забыл.
— Вот и замечательно. Так что я его жду.
— Это я помню. Передам.
— Ну, бывай, Сима.
Колеса заскрипели по каменному полу. Прочь! Домой!
Силан’эрн, Зала молчания, располагалась под землей, и потому из нее было удобно уходить, никуда не спускаясь и не поднимаясь. Скелли, привыкший к отсутствию солнечного света и слегка затхлому воздуху, чувствовал себя здесь, как говорится, в своей тарелке. Если бы для участия в советах приходилось выходить на поверхность да еще идти куда-нибудь через Обитель, он бы сделал все, чтобы эту традицию опорочить и отменить. Ему с детства представлялось страшным оказаться в месте, где живут одни женщины. С ними он был робким и безумно себя за это ненавидел, но поделать ничего ровным счетом не мог. При этом его к ним постоянно тянуло. Только ничего хорошего из этого обычно не получалось. Собственно, получилось всего один раз. Результатом стал невзрачный юноша под дурацким именем Сима, который сейчас остался где-то позади размышлять о том, зачем Скелли понадобилось увидеться с Кадмоном. Тогда его будущая мать сама пришла к нему, только-только сделавшемуся главным писарем замка, и сделала все, чтобы он не устоял. Думала, у него на этот счет особые предубеждения. Думала, он по другой части. А он блаженно изменил своим никогда не существовавшим принципам и дал себя уломать, хотя сразу сообразил, что от него на самом деле чего-то хотят, ибо долг платежом красен. Оказалось, что он, разумеется, прав и что она хочет того же, что и все: заручиться его поддержкой и получить право выбрать цвета для своего рода. Так иносказательно она выразилась, имея в виду банальное получение титула. Денег ни у нее, ни у ее служивого мужа особо не водилось, однако она знала, на что ставить. В итоге все получилось как получилось. Если бы она не умерла при родах, кто знает, быть может, Скелли и выполнил бы то, о чем она его нежно просила, навещая изредка с уже заметным животом. И еще неизвестно, как бы сложилась их жизнь.
В этом месте воспоминаний Скелли обычно передергивало. Он не был рад ее смерти, но был рад тому, что вышло в результате. Даже появление на горизонте ее младшей сестры Йедды нисколько уже не могло выбить его из колеи. Тем более что Йедда, в отличие от неудачливой родственницы, отлично пристроилась замужем за небедным ростовщиком, самостоятельно вхожим в верхние этажи Меген’тора. Встречаясь с ней иногда сегодня, глядя на ее полную фигуру и обрюзгшую совиную физиономию, Скелли представлял себе, что примерно так же могла бы выглядеть и ее сестра, доживи она до поры женской старости. А так она осталась в его памяти просто маленькой, стройненькой и соблазнительной. Что до Йедды, то между ними, разумеется, ничего не было и быть не могло. Титул эделя ее муж мог бы приобрести и без особого содействия со стороны Скелли, однако Йедда вовремя смекнула, что из больших денег можно сделать очень большие, и потому не побрезговала связями покойной сестры. Так Томлин из обычного ростовщика стал ростовщиком приближенным, завоевал с подачи Скелли полное доверие в замке и получил доступ к денежным делам всего Вайла’туна. Постепенно самому Скелли стало казаться, что незыблемость его нынешнего положения зависит от тайной дружбы с Томлином. Ощущение это было не из самых приятных, однако Скелли не слишком переживал, поскольку отдавал себе полный отчет в происходящем. Дружба Томлина с другим богатым вабоном, Скирлохом, стала для Скелли некоторой неожиданностью. До сих пор ему представлялось, что люди при деньгах всегда относятся друг к другу как соперники. А эти двое спелись и стали партнерами.
Скирлох почти единолично владел торговлей на рыночной площади, а также удачно вкладывался в некоторые производства. Скелли даже навел о нем специальные справки и выяснил, что Скирлох ведет дела честно, в воровстве или связи с ворами, которых за последнее время становилось все больше, не замечен, и почему-то избегает иметь дело с торговлей оружием. Точнее, избегает тех людей, которые получали заказы от замка на его изготовление. И в общем-то делал совершенно правильно. Ему бы там не то что перышки пощипали, а без головы за здорово живешь оставили. Оружейники были людьми, с точки зрения Скелли, весьма странными, полностью закрытыми в себе, угрюмыми и — ужасное слово — самодостаточными. Им не нужны были ни титулы, ни, похоже, даже деньги. Они без помощи Скелли с его драгоценными свитками знали свои древние родословные, некоторые, вероятно, владели кенсаем, а главное — они ревниво охраняли секреты создания железного оружия и доспехов. Скелли, чего греха таить, не раз задавался вопросом, как у них это так ловко получается. Потому что железное оружие или доспех мог выковать при желании и хорошей цене любой кузнец. Другое дело, что кузнецов во всей округе было не так уж и много, их знали по именам, а помощников со стороны они старались не брать, передавая навыки собственным сыновьям, сохраняя, таким образом, кузнечное искусство каждый в своем роду.
Их объединяли прочные, как железные цепи, внутренние связи, все вопросы они умудрялись решать сообща, никого не боялись и никому не подчинялись. То есть не подчинялись напрямую правителям замка. Ни Ракли, ни Геру Однорукому, его отцу, ни Балдеру Отважному, его деду. Были у них на этот случай свои начальники, а уж те находили с потомками Дули общий язык. Причем в обход Скелли, что крайне ему не нравилось. Не нравилось настолько, что он многие ночи провел без сна, пока наконец не придумал очень хитроумный и очень опасный план, как лишить «железоделов» их секретов и покончить раз и навсегда со всей этой непростительно опасной вольницей. И помогли ему в этом не кто-нибудь, а заклятые враги Вайла’туна — лесные дикари.
В последнее время они осмелели, похоже, набрались сил, объединились, овладели искусством извлечения огня и нежданно-негаданно из тлеющих углей постоянной угрозы в Пограничье превратились в более чем ощутимую опасность всепоглощающего пожара. Скелли мог лишь пожалеть о том, что не сам поджег этот ценнейший фитиль. У него были идеи на этот счет. Он прекрасно представлял себе размеры обмана, которым с детства вабоны потчевали друг друга, нагнетая страсти вокруг шеважа как своих извечных врагов. Откуда им было знать, что в той же хронике «Сид’э» еще задолго до появления на свет Скелли были тщательно вымараны все те места, где описывалось истинное положение дел? Что вабоны и шеважа некогда были одним народом, пришедшим из Великой долины, что за Мертвым болотом. Что поссорила их распря, возникшая, как водится, из-за женщины. Что с тех пор рыжий цвет волос считается у оставшихся жить на берегу Бехемы проклятием. И что время от времени рыжие дети рождаются у некоторых вабонов до сих пор, только им с первых же дней начинают предусмотрительно красить волосы. Откуда Скелли все это знал? Ну, о подобных вещах не спрашивают, ведь на то он и главный писарь.
Кресло тряхнуло, и мысли сбились.
— Я бы попросил поаккуратнее, — буркнул он.
Шедший впереди охранник с факелом оглянулся, понял, что обращаются не к нему, укоризненно покосился на собратьев и прибавил шагу. Вооружен он был красивым мечом без ножен, который просто торчал у него за поясом слева. Лезвие сверкало идеальной гладкостью, не имело ни малейших выщербин и красноречиво свидетельствовало о том, что не используется ни в бою, ни в упражнениях. Надо будет обязательно пожаловаться Демверу и поставить на вид, что ему дают охранников, которые явно недостаточно поднаторели в своих прямых обязанностях. Конечно, избитое и покорябанное лезвие меча еще не залог того, что его владелец — отменный боец, однако он, Скелли, чувствовал бы себя более защищенным.
Это короткое замешательство и сопровождавшее его раздражение оказали Скелли двойную услугу: он принял решение по возвращении домой обзавестись собственной охраной вместо этих выделяемых из общей гвардии замка лоботрясов и, глядя на меч, поймал оброненную нить мысли касательно кузнецов.
Кузнецов знали по именам. И самым удаленным от замка был торп, в котором жил с семьей кузнец по имени Кемпли. «Почему, — подумал как-то Скелли, — дикие шеважа не могут взять и напасть на этот торп? Семейство перебить, а умелого кузнеца утащить к себе в лес, в плен, так сказать. Им ведь тоже может надоесть пользоваться трофейным железным оружием. Благо и тайна огня, необходимого для кузнечной печи, им теперь известна. А тем более если под видом шеважа на торп нападут специально обученные, вернее, подученные люди. Из тех, что последнее время стали все чаще объединяться по всему Большому Вайла’туну в лихие ватаги громил и запугивать своими наглыми выходками фолдитов, тем самым подрывая мирный уклад жизни и расшатывая трон, на котором все труднее было усидеть опостылевшему Ракли. Который, разумеется, в глазах народа и будет виноват. В бездействии, в слабости, в злоупотреблении властью — да в чем угодно! И чем меньше ему будут верить, чем меньше любить и уважать, тем проще будет мне в первый же подходящий момент избавиться от него, не опасаясь волнений и восстаний».
В итоге так и получилось. А тогда, решив начать с завладения тайной кузнечного дела, иными словами, с уничтожения привилегий касты кузнецов, Скелли, как всегда, умело выждал подходящий момент и буквально разгромил торп Кемпли. Подосланные им головорезы справились ничуть не хуже шеважа, которые в это же самое время отвлекали внимание соседей и бездарно атаковали другой вражеский оплот — тун, в котором прочно застрял во власти карлик Тэрл. Кемпли удалось не убить, да еще и прихватить вместе со всем нелегким оборудованием его уцелевшую дочурку — залог сговорчивости отца. И все было бы просто замечательно, если бы Скелли не увлекся своими хитросплетениями настолько, что выпустил из виду одно немаловажное обстоятельство: обзаведясь собственным кузнецом, он по-прежнему не имел возможности нагло шантажировать остальных, поскольку долго не мог открыто признаться в своем, мягко говоря, злодеянии. Как не мог и выпустить Кемпли живым. Нанятые им люди надежно прятали кузнеца в заброшенном торпе, куда редко наведывались посторонние, однако ему стоило больших трудов сдерживать их желание побыстрее покончить с никчемной для них обузой. Толку от всего этого было мало, а расходов и головной боли — предостаточно. Нужно было действовать, и действовать решительно.
«Если бы не удалось оболгать и свергнуть Ракли, — думал Скелли, — кузнеца рано или поздно пришлось бы отправить к праотцам». Дочке его он нашел бы применение, но это стало бы слабым утешением после крушения надежд. Однако все вышло так, как вышло. Уставшие от самодурства и болезненной нерешительности Ракли военачальники прекрасно выполнили то, к чему он, терпеливый Скелли, исподволь их подталкивал, и в один прекрасный день взяли власть в ничего не подозревающем Вайла’туне в свои крепкие руки. Чтобы руки эти были не только крепкими, но и хорошо управляемыми, Скелли убедил их в необходимости дружбы с теми, у кого были средства для поддержания порядка среди самих виггеров, то есть силфуры в надлежащих количествах. Чем теперь могли припугнуть его столь уверенные в себе начальники «железоделов»? Когда они пришли со своими очередными требованиями к Демверу, кстати, тоже прозванному Железным, Скелли был тут же, в тронной зале, сидел в одном из пяти кресел, помеченном витиеватым гербом, ему не принадлежавшим, посмеивался и дожидался своего часа. Без него Демвер едва ли смог бы достойно отразить отпор столь решительно настроенной делегации. Он привык присутствовать при подобных встречах, когда Ракли почти не возражал и безвольно шел на уступки людям, от которых, как он думал, зависит надежность его войска. Тогда он был по-своему прав. Но теперь времена изменились, и Скелли, устав прислушиваться к разгорающемуся спору между равными, скромно откашлялся, взял слово и в два счета дал понять, что при такой постановке вопросов и таком грубом тоне в услугах всей честной компании не нуждается.
Да, он сказал именно то, что они услышали: «Могут хоть сейчас закрывать все свои вонючие кузни и прыгать с крутого бережка головой в Бехему. Прием окончен». Надо отдать должное Демверу — он не сплоховал и умело скрыл собственное изумление. А вот на гостей больно было смотреть. Скелли до сих пор улыбался, вспоминая, как они побитыми собаками выходили из залы, переглядываясь и шипя, как шкварки на сковороде. Они, разумеется, поняли уверенность в словах Скелли так, будто среди них завелись предатели, которые поступились заповедями и скрытно перешли на его сторону. Так удалось заодно добиться волнений и последующего раскола в их некогда непоколебимых рядах. А Скелли и в самом деле мог обойтись без их навязчивой помощи. В уединенном торпе давно уже работал горн, стучали молотки и плавилось железо, которое скупалось в надлежащих количествах через подставных людей. Кроме того, самые молодые и смышленые из тюремщиков Кемпли были отданы ему в подмастерья осваивать премудрости нового для них ремесла. Проболтаться эти парни не могли: не станут же они доносить на самих себя. А драгоценные знания постепенно начинали распространяться, и, кто знает, если все достигнутое до сих пор продержится хотя бы до следующей зимы, может статься, Скелли станет родоначальником новой касты кузнецов. Это, конечно, была шутка: Скелли и в его нынешней роли незримого правителя жилось неплохо, но уж больно велико было желание досадить строптивым «железоделам». Которые, между прочим, так и не пришли к нему на повторный поклон в первоначальном составе, дулись, стращали друг друга, учиняли, по слухам, междоусобные разборки, но пока держались в гордой обособленности.
А совсем недавно Скелли покончил с еще одной привилегией бывших правителей Вайла’туна — производством новых камней из глины. Еще когда ему пришлось выдавать верительную грамоту этому смышленому пареньку по имени, кажется, Хейзит, Скелли почувствовал, что нельзя позволить этому делу разрастись до достойных его размеров. Нет, разумеется, нужна огромная печь, нужны люди, которые будут на ней трудиться, нужна система распределения этого замечательного нового материала, но только не такая, как ее мыслили тогдашние хозяева — Ракли с сыном. Локлан быстро смекнул, что к чему и какая из всего этого может родиться выгода, не только военная, оборонительная, но и денежная, и распорядился клеймить каждый получаемый таким образом камень, чтобы любой другой, без должного клейма, мог быть легко опознан и признан поддельным. Идея эта пришлась Скелли по душе. Существование которой он сам частенько подвергал сомнению, во всяком случае, у себя. Идея была проста и не требовала ничего, кроме регулярных проверок. Наверняка Скелли додумался бы до нее, если бы ему это дело поручили с самого начала. Но времена изменились. Больше ему никто не мог ничего «поручить». Он все решал собственноручно. И с чистой совестью, в существовании которой сомневался еще сильнее, нежели в душе, прибрал и идею, и печь, и право наращивать свое богатство, а через него — власть.
Была одна, правда, заковырка, и заковырка серьезная. Пришли тревожные донесения о том, что незадолго до закрытия карьера и сворачивания всех работ там видели всадников-великанов в изумительных доспехах и с разноцветными детскими ленточками на шлемах. Собственно, их появление и явилось причиной преждевременного сворачивания работ. Точнее, удобным поводом. Скелли всякую мелочь, даже неожиданность, даже крайне неприятную, с юных лет научился использовать себе во благо. Хотя если честно, в данном случае он бы предпочел, чтобы повод был иным. Потому что появление чужеземцев, да еще, по свидетельствам очевидцев, называвших себя «венедда», или «аз’венедда», как неправильно поняли тупые вояки и ничего не смыслившие в древнем языке строители, могло весьма ощутимо спутать карты Скелли и его нынешних сотоварищей. Ведь именно венеддами называла «Сид’э» тех первых переселенцев, которые пришли в эти места, возвели стены замка и зажили на берегу Бехемы сперва единым народом, а потом раскололись на враждующих между собой: вабонов и шеважа. Скелли всегда считал это красивой легендой. Тем, что когда-то имело место, но погребено под снегом многих сотен зим. Великая долина, где обитали те древние венедды, судя по описаниям из «Сид’э», была местом благодатным во всех отношениях, так что изгнать людей оттуда могла великая нужда, какая случилась лишь однажды. Кому и зачем теперь понадобилось повторять путь изгнанников, оставалось для Скелли большим вопросом. Ничего хорошего ответ на него не предвещал.
Встреча с давнишними, но прямыми предками могла стать для Торлона началом необратимого конца. Заседание только что завершившегося совета в Зале молчания в результате долгих обсуждений ни к чему толковому не привело. Хотя здесь находились те, кто так или иначе был знаком с первоисточником, выводы каждый делал для себя сам. Единодушия не получилось ни в чем. Одни ратовали за снаряжение и отправку отряда в обратную сторону, если так можно выразиться, по следам дерзких всадников. Другие призывали не пороть горячку и выжидать. Представительница Зеленой башни и, соответственно, старой Лодэмы вообще высказалась за то, чтобы сделать происхождение вабонов достоянием гласности, мол, люди должны иметь право заранее знать о надвигающихся переменах и их истоках и тогда самостоятельно принимать решения. Самостоятельное решение — это было как раз то, чего Скелли меньше всего хотелось выпускать из своих рук. Да и какое решение мыслят себе эти полоумные старухи? Скелли ратовал за сумятицу в головах, но не за смуту на деле. А ведь все именно этим бы и закончилось. И еще может закончиться, если не принять жестких, а главное — правильных мер. Упреждающих.
Как, например, у него получилось с введением в окружение Корлис, не менее влиятельной, чем Лодэма, зато более сговорчивой Матери, девушки по имени Иегота. Нет, она не была его дочерью, но она была ему ближе, чем Сима. В ее жилах текла та же кровь, что и у Йедды, жены Томлина. Хотя они тоже не были прямыми родственницами.
Даже всезнающие составители «Сид’э» умалчивают об этой близости. В то время о ней просто не подозревали, а когда стали появляться задумывающиеся и наблюдательные, летопись уже не попадала к ним в руки. Хотя схожесть внешних черт представителей и представительниц этой линии крови была настолько явной, что достаточно было к ним лишь присмотреться, чтобы увидеть поразительные совпадения. Скелли увидел, увидел раньше других. У его собственной матери были большие навыкате глаза и острый нос, похожий на птичий клюв. А однажды, когда при отце Ракли пленных шеважа еще разрешалось приводить в Вайла’тун, он увидел среди них точно такую же женщину, только волосы у нее были ярко-рыжего цвета. Перекрась их, поставь рядом с матерью, и все решат, что они близняшки. Это открытие, случившееся на заре его юности, оказало на Скелли сильнейшее воздействие и побудило мысль к поискам ответа, поискам, которые привели его туда, где он находился сейчас, — в кресло главного писаря замка, едущего по тайным коридорам с секретного совета, о котором никто из посторонних, даже из обитателей замка, не догадывался.
Поиски увенчались успехом, причем гораздо более значимым, чем это кресло, эта таинственность и неприкосновенное положение над всеми. Успех его был сродни успеху доктора, обнаружившего новое средство от головной боли или слабости желудка. Скелли обнаружил кровь внутри крови. Иначе говоря, эделей внутри эделей. Которые были выше раздоров между вабонами и шеважа. Потому что жили и среди тех, и среди других. Он даже попытался отыскать в хрониках описание той женщины, из-за которой произошла трещина, разделившая народ на два враждующих племени. Ничего внятного, разумеется, он не нашел, однако остался при своем мнении, точнее, предположении: женщина та была их кровей и внешностью наверняка походила на круглоголовую сову, в образе которой принято изображать Квалу, повелительницу насильственной смерти. Поразмыслив еще, он пришел к спорному выводу о том, что исход будущих вабонов и шеважа из Великой долины также случился не без потворства или участия коварной женщины-совы. Коварной в хорошем смысле этого слова, то есть ратующей за благо своих кровных соплеменников, пусть и в ущерб соплеменникам названым, будь то рыжие дикари или обычные люди. Эти обычные люди и тем более дикари могли быть между собой в чем-то похожими, однако их внешнее сходство оставалось внешним, оно с возрастом видоизменялось и могло совершенно исчезнуть, тогда как у подмеченных Скелли родственников, как он называл их про себя, особенно у женщин, с возрастом сходство только усиливалось.
Тогда он сделал еще один вывод: носительницами этой избранной крови выступают именно матери, потому что отцы бывают разными, сыновья — заурядными, вроде него или Симы, но в дочерях она рано или поздно обязательно даст о себе знать. Разумеется, его коробило то обстоятельство, что Квалу олицетворяет не благородство и достаток, а всего лишь смерть, но, к счастью, заурядные и занятые своими каждодневными нуждами вабоны не обращали на все эти знаки никакого внимания и продолжали видеть в повелительнице мертвых не более чем сказочную фигуру. Был, правда, один зрячий среди слепых, вернее, слепой среди зрячих, нахальный и отвратительный стихоплет, называвший себя поэтом по имени Ривалин. Каким образом он додумался до того же, до чего и Скелли, причем явно используя сопоставление не по внешнему виду, ему просто-напросто недоступному почти от рождения, осталось тайной, которую он унес с собой в могилу, в объятия, как принято выражаться, Квалу, когда прошлой зимой по неосторожности и в прямом смысле слова неосмотрительности свалился со стены и разбился. Своими стишками он старался предупредить о некой опасности, которая грозит правителям замка и всем вабонам от «потомков Совы», и кое-кто, как замечал с раздражением Скелли, переставал посмеиваться и начинал задумываться. Ракли к Ривалину относился излишне мягко, многое ему прощал, и Скелли одно время допускал ошибку, вступая с поэтом в открытую перепалку, отчего после смерти последнего ему пришлось иметь несколько неприятных разговоров и всячески отводить от себя подозрения.
Улик против него никаких не оказалось, так что в конце концов падение со стены списали на очередной несчастный случай, а Скелли с тех пор спал спокойно, поскольку мог не ждать подвоха со стороны какого-нибудь зарвавшегося исполнителя его воли. Такового в данном случае просто не было: Скелли не поленился подстеречь Ривалина в том участке внутренней стены замка, где от времени образовался провал и куда редко захаживали дозорные, и столкнул вниз. Велик был соблазн на прощание излить перед поэтом душу и подтвердить все самые смелые его подозрения, однако Скелли рассудил так, что высота стены вовсе не гарантирует смертельного исхода, а потому лучше придержать язык за зубами. Падение прошло более удачно, чем он предполагал, и последнее, что изрек в этой жизни незадачливый слепец, был даже не зов о помощи, а какой-то несуразный вскрик не то отчаяния, не то разочарования. Впоследствии поговаривали, что Ривалину помогли упасть и что его неприкаянный дух иногда замечают среди гостей на больших сборищах с участием обитателей замка, но Скелли до этого бреда уже не было никакого дела. Освободившись от Ракли, он с чистой совестью отдал виггерам распоряжение хватать всякого, кто будет уличен в пересказах стишков сумасшедшего поэта. С начала зимы таких пока не оказалось ни одного, что радовало.
— Мы случайно не прошли? — напомнил о себе Скелли, глядя в широкую спину охранника.
Кресло тряхнуло. «Про бережное отношение им, вероятно, ничего не известно. Нет, нужно срочно заводить собственных людей. И о чем только я думал раньше! Да и времена нынче уже совсем не те, что прежде», — вздохнул Скелли с такой невинностью, будто никоим образом не прикладывал к этому рук. Иногда ему и в самом деле представлялось, что события развиваются и складываются в нужный рисунок помимо его воли. Если бы ему сказал об этом посторонний, он бы, разумеется, обиделся: зачем же иначе вот уже сколько зим кряду он, почти не выбираясь из своей кельи, ткет сложную паутину слухов, недомолвок, провокаций и заговоров, если это не дает свои плоды? Не все, но многое из происходящего обязано его живому уму и бесконечной решимости. И тем не менее, оставаясь наедине с собой, как сейчас, он был не в состоянии отделаться от мысли о том, что существует нечто, что неумолимо ведет его вперед и помогает складывать камень за камнем в башню, в которой он в один прекрасный момент станет безраздельным хозяином.
Охранник оглянулся и заверил, что до нужного поворота они еще не дошли. Скелли поморщился. Здесь, и только здесь, он чувствовал свою слабость. Темнота, холод и одиночество не смущали его. Он привык обходиться многие дни без дневного света и свежего притока воздуха. Беда наступала тогда, когда ему нужно было самому найти правильную дорогу. Причем неважно где: от собственной спальни до тронной залы в замке, от замка до дома Томлина или от Обители обратно. Если он не видел цель глазами, то просто не понимал, куда идти. Мог тупо стоять на месте и чуть не плакать от бессилия. Эта странность, сродни болезни, проявилась у него с самого детства. Потому-то он и выбрал поприще, которое не требовало от него выхода куда-либо, — писаря. Потом выбрал место для применения своих талантов — хранилище свитков при замке, где все ходили одними и теми же путями и всегда можно было к кому-нибудь примкнуть. А теперь дослужился до того, чтобы все сами приходили к нему на поклон. Нечастые советы в Силан’эрне были исключениями, где он просто не имел права не появиться, равно как и обнаружить свою слабость, а потому и обзавелся креслом под предлогом быстрой усталости при необходимости много ходить пешком. Примечательно, что, в отличие от большинства тех, кто вроде него пользовался подземельем, Скелли обладал наглядной картой всех подземных переходов, которую однажды откопал, разбирая самые дальние и самые пыльные углы хранилища. О своей находке он не сказал никому и стал ее единоличным обладателем, однако проку с этого ему было мало: в жизни он продолжал полагаться на практические знания тех, кто о существовании подобной карты даже не догадывался.
Эта мысль напомнила ему о другой карте, хозяином которой он стал совсем недавно. Ему ее принес один из писарей. В его обязанности входило поддерживать связь с несколькими рыночными торговцами, продававшими с лотков рукописи тем немногочисленным, но постоянным покупателям, кто имел к этому соответствующий интерес. Таковых, как ни странно, водилось достаточно во все времена. Некоторым хотелось побольше знать о своей истории, причем не понаслышке. Другие покупали свитки, чтобы было что почитать внукам долгими зимними вечерами. Третьи их собирали, вероятно желая произвести впечатление на менее увлеченных друзей. Одним словом, Скелли поставил продажу свежих списков на довольно широкую ногу. Это позволяло ему также доводить до вабонов те знания, которые были ему выгодны. К примеру, о том, что скоро в продаже появятся списки «Сид’э», он стал распускать слухи в первые дни зимы, так что теперь все возможные затраты на новый «перевод» должны были окупиться сторицей. А контролировать записанное в свитках оказывалось гораздо проще, нежели контролировать разных «поэтов», сказителей и песняров, — обстоятельство, на котором в складывающемся положении можно было очень удачно сыграть. Оставалось только обучить как можно больше вабонов правилам чтения и привить любовь к этому благородному занятию.
Скелли покачивался в кресле и задумчиво улыбался. Ему нравилось строить планы, обещавшие выгодные перемены в его пользу.
А что касается того писаря, то он принес свиток, на который наткнулся в результате очередной проверки. Скелли и его люди были, разумеется, заинтересованы в том, чтобы все рукописи и списки на рыночной площади предварительно одобрялись ими или проходили через них. Потому что умельцев переписывать или писать тоже становилось все больше. Не значительно, но больше, чем во времена юности Скелли. И им тоже хотелось подзаработать. Вот и приходилось иногда устраивать досмотры под прилавками торговцев.
В данном случае бдительному писарю попалась в руки не рукопись, а странного вида карта, смахивающая на рисунок ребенка. Первыми в глаза бросались надписи, сделанные незнакомыми значками, совершенно отличными от нынешних резов и вязи кенсая и внешне похожими на расплющенных жучков и паучков. О том, что это именно карта, а не просто рисунок, говорила изображенная по самому центру почти прямая широкая линия, в которой нельзя было не узнать реку с бурунами волн. По обе стороны реки неведомый художник запечатлел по два строения, отдаленно напоминающих избы, но только со странными двойными и даже тройными крышами. Три строения были расположены далеко от реки, одно же стояло прямо на берегу. Так мог быть обозначен только Вайла’тун. От другого строения по эту сторону реки его отделяла широкая полоса раскоряченных елочек, изображающих, скорее всего, лес. Пограничье?
Когда Скелли рассматривал карту, больше самих рисунков его поразил материал, на котором они были выполнены. Поначалу он решил, что это обыкновенная кожа, только очень тонкая, гладкая с обеих сторон и легкая. Присмотревшись, он обнаружил, однако, что «кожа» представляет собой едва угадываемую структуру ткани. Ничего подобного ему видеть не приходилось. Ткань по традиции накручивалась на деревянную катушку и в таком виде хранилась. Он не поленился ткань от катушки аккуратно оторвать и показать изумленному писарю, что вся карта, сминаясь, легко прячется у него в кулаке. При этом не сильно мнется и так же просто разглаживается.
Одним словом, Скелли заполучил удивительную карту, писарь — благодарность, а торговец — достойную его пытку, после которой он рассказал, что знал, хотя знал он не так уж много. Ему, мол, эту вещицу принес незнакомый свер, пожелавший остаться неизвестным. Торговец быстро смекнул, что имеет дело с товаром необычным и ценным, однако решил цену сбросить, а платить за него сразу и полностью вообще отказался. Условились на том, что принесший получает небольшой задаток, а если карту удастся продать, то и часть от вырученных денег — потом.
— Считай, что карту ты продал, и продал весьма удачно, — усмехнулся Скелли, расхаживая перед растянутым на дыбе полуживым телом. — Что дальше?
— Он сам обещал прийти… — прохрипел торговец, сплевывая кровь.
Его привели в порядок, и через несколько дней там же, на рыночной площади, действительно возле лотка с невинными свитками объявился угрожающего вида здоровяк, которого по сигналу наученного горьким опытом торговца живо скрутили переодетые обычными жителями гвардейцы из замка и который скоро уже висел на все той же безотказной дыбе. Из его разбитых усердными кулаками уст стало известно, что некоторые промышляющие разбоем; обнищавшие виггеры, выгнанные со службы кто по возрасту, кто из-за полученных ран, кто за недостойное поведение, осмелели настолько, что не довольствуются налетами на своих беззащитных соплеменников, а повадились ходить на поиски легкой добычи в Пограничье. Мол, как-то раз он с дружками наткнулся на заводь прямо посреди леса. На берегу, вернее, у берега стояла изба, которая оказалась плавучей. Они решили, что хозяев нет, пробрались в нее, действительно никого поначалу не обнаружили, но благоразумно не стали шуметь.
В избе, как ни странно, оказалось немало чем можно поживиться, причем многие вещи были понятными по назначению, хотя и странными по виду: одежда, оружие, кухонная утварь. А потом они наткнулись на спящего старика и поспешили убить тем, что оказалось под рукой. Кажется, они закололи его стрелой шеважа. Внешность старика тоже была странной: бритая голова, узкие глаза, борода заплетена в седую косичку. Они решили, что это какой-нибудь из местных дикарских вождей, и поспешили убраться подобру-поздорову. Избушку на всякий случай оттолкнули от берега, чтобы дать себе время уйти подальше, прежде чем об их злодеянии станет известно. Куда они дели остальное награбленное? Точно так же распродали постепенно через торговцев. Нет, ничего вроде этой карты они там больше не находили. Хотя успели перерыть весь дом. Скелли собирался казнить негодяя, но в последний момент передумал. Именно негодяи ему могли пригодиться. Да еще такие отчаянные. Это ж надо дойти до такого, чтобы воровать под носом у шеважа!
— Заприте его в клеть, — распорядился Скелли.
Клетями назывались вырытые под замком пещерки, низенькие, чтобы помещенный в них человек не мог выпрямиться в полный рост, и отделенные от общего прохода толстенными железными решетками. Некоторые называли это место каркером по аналогии с временной темницей в одной из башен. Сюда издавна помещались самые опасные преступники, представлявшие непосредственную угрозу правителям Вайла’туна. Об их существовании вне замка ничего не было известно. Одну из клетей обживал теперь и сам Ракли.
Главный писарь замка поежился от удовольствия. Прежние встречи с этим человеком не доставляли ему никакой радости. Он был не слишком умен, доверчив, но запальчив и жесток, что вынуждало Скелли держаться с ним если не подобострастно, то с должным пиететом и постоянно взвешивать каждое слово. Даже в плен его он брал чужими руками, чтобы Ракли не догадался, кто является истинным зачинщиком внезапного переворота. Весь свой гнев он сейчас мог обрушивать лишь на двоих «предателей»: на Тивана, командующего мергами, и Демвера, командующего сверами. О том, что за ними стоит еще кто-то, он наверняка догадывался, но воспаленный мозг был уже не в состоянии раскладывать мысли в нужном порядке. Скелли за это время дважды спускался навестить его в клети и получить очередной заряд бодрости и хорошего настроения. На Ракли было страшно смотреть. Он то лежал на тонкой подстилке на холодном полу, то сидел на корточках, прислонившись к стене, то ползал за решеткой на четвереньках и разговаривал сам с собой. Скелли он замечал, но не видел. Судя по его сбивчивой болтовне, подозревал он все и вся. Отдельный ушат упреков доставался его сыну Локлану, о бегстве которого ему донесли незадолго до пленения. Скелли разглядывал и слушал Ракли, иногда уклончиво отвечал на бессвязные вопросы и думал о том, что вот он перед ним, конец ненавистного рода Дули, такой незатейливый и безнадежный, за которым последует пора необходимого безвременья, а потом во главе стола в тронной зале замка сядет кто-нибудь из потомков Квалу — ни больше ни меньше.
Существовала лишь одна загвоздка. Со смертью Ракли род Дули не прерывался. Даже если в конце концов не объявится живым и здоровым его беглый сын Локлан. Потому что, судя по старинным записям, потомками Дули считались еще два рода, представители которых, ничего не подозревая, жили и здравствовали поныне. Когда в свое время Скелли узнал об этом, он по молодости не придал новости должного значения и ограничился тем, что избавился от одного — строителя Хокана, падение которого со стены было принято, как и в недавнем случае с Ривалином, за несчастный случай. Да и то лишь потому, что, по донесениям проверенных людей, этот Хокан водил дружбу с еще одним изгнанником из замка, бывшим главными писарем по имени Харлин. Харлин мог знать правду и сболтнуть ее Хокану. А зачем Скелли пособничать претендентам на трон? Покончив с Хоканом, он допустил промашку, не доделав дело до конца и не подстроив ничего его жене и двум детям, дочери и сыну. А еще хуже то, что он понадеялся смертью Хокана запугать старика Харлина. Мол, теперь тот будет держать язык за зубами. Нет, надо было действовать более решительно и кровожадно.
В итоге все равно дело закончилось пожаром и сгоревшей дотла избой писаря, однако Скелли совершенно не был уверен в том, что задуманное увенчалось успехом. Хотя дом поджигали как раз в тот момент, когда, по сведениям, в нем собрались и хозяин, и гости, среди которых был, собственно, сын Хокана, мальчишка по имени Хейзит. Что-то пошло не так, мальчишка остался жив и здоров, тела Харлина так и не нашли, а запутанные следы уводили далеко-далеко, в тун карлика Тэрла. У Хейзита вообще была удивительная способность спасаться от огненной смерти: ведь удалось же ему избежать ее в пекле, в которое превратилась застава, где он одно время служил. Скелли с интересом пообщался с ним, когда Локлан решил выписать ему охранную грамоту и поручить строительство печи для производства замечательного изобретения — камней из глины.
Скелли сразу отметил неуловимые черты, говорившие об избранности юного потомственного строителя, однако сам Хейзит не производил впечатления человека, знающего о своем предназначении или не менее выдающемся прошлом. Скелли тогда несколько успокоился и до последнего момента не мешал Хейзиту заниматься нужным делом. Тем более что в это время его гораздо больше заботила пропажа других потомков Дули: отца и дочери. Отцом был верный слуга Локлана — Олак. Верный до тех пор, пока Скелли не оказал ему, если можно так выразиться, услугу, вернув безвозвратно утраченное дитя, прекрасную девушку по имени Орелия, причем не откуда-нибудь, а из Обители Матерей. Тут Скелли превзошел самого себя, изменив тактику и не став никого сбрасывать со стены или поджигать. У него появился замысел, как, переманив Олака на свою сторону, сперва расправиться с Ракли и его родом, а затем воспользоваться последними из потомков Дули себе во благо. Он не побоялся сделать некоторые намеки на родство рода Олака с родом Дули, чему тот, похоже, до конца отказывался верить. Во всяком случае, его дочь разъезжала по Вайла’туну на коне, покрытом серо-желтой попоной. От желтого цвета один шаг до золотого.
Девочка прошла хорошую школу в Обители, и со временем ее тоже не составит большого труда покорить и сделать своей должницей. А потом, когда-нибудь, когда власть рода Ракли расшатается и прекратится, объявить преемницей ее и ее потомков, ежели таковые к тому времени народятся. Не народятся — тем лучше: тем меньше будет противников следующего шага красавицы. Которая должна будет отречься и последним — и первым — указом назначить вместо себя владельца и распорядителя замка… Кого-нибудь, кого предварительно подберет сам Скелли. Народ воспримет такой поворот событий если не с радостью, то более благосклонно, чем любой захват власти силой. Если только это не будет захват власти самим народом. Но такого развития событий Скелли ни за что бы не допустил. И вот какая незадача: вместе с Локланом с горизонта исчезают и Олак, и его замечательная дочь. Хорошо если сейчас они все покоятся где-нибудь на дне Бехемы. А если нет? Получится, что своими тогдашними намеками он сделает себе только хуже. Все-таки даже пожар действует надежнее. А уж о падении со стены и говорить не приходится.
— Приехали, — остановился шедший впереди охранник.
«Быстро, — подумал Скелли. Обычно обратный путь утомлял его особенно. Сегодня не затосковать помогли не слишком радостные размышления. — Вот бы еще знать, что творится на улице. По ощущениям, скоро ночь и пора ложиться спать».
Коридоры подземелья располагались ниже уровня хранилища и кельи, где обитал Скелли. Пришлось подниматься по старой каменной лестнице, к которой совсем недавно по его указанию приладили деревянные перила, греметь ключами о кованую дверь, надежно преграждавшую проход внутрь замка, входить в точно такое же подземелье по ту строну и идти дальше окольным путем, вероятно проложенным под замковой стеной, потому что несколько встречающихся ответвлений были завалены просевшим еще в незапамятные времена грунтом и камнями. Здесь Скелли чувствовал себя более уверенно. Он забрал у старшего охранника ключи, которые тот имел право носить, но не имел права хранить, и демонстративно пошел впереди небольшой процессии. Кресло на колесах они, как всегда, оставили в нише у кованой двери.
В лицо подуло холодом. Они приблизились к тому месту, которое нравилось Скелли, пожалуй, особенно, даже больше, чем его драгоценное хранилище. Это была неширокая, примерно в локоть высотой и несколько шагов длиной, прорезь в стене, выходившей на Бехему. Особенно здесь было хорошо летом, когда долетавшие снизу прохладные брызги с ветром приятно освежали лицо. Зимой Скелли тут не задерживался. Тем более что при всем желании, сколько ни вглядывайся в черноту щели, ничего не увидишь — только слышен грохот прибоя где-то внизу да ледяные капли превращаются на камне в скользкий прозрачный нарост.
Он представлял себе, что они идут по кругу, точнее, по спирали и постепенно поднимаются до уровня замковых подвалов. Прямой смычки с хранилищем отсюда не было. Предстояло выйти через кладовую и только уж оттуда хитрыми переплетениями переходов и коридоров снова спуститься под землю.
Наконец он смог отослать порядком надоевших охранников и остаться в одиночестве. Ненадолго, потому что при виде его приближающейся фигуры писари бросали свои праведные труды и спешили наперебой поделиться с ним своими мелкими открытиями и не менее мелкими мыслишками. Сегодня Скелли был не в настроении выслушивать их пустые доклады. Пока они сопровождали его до кельи, он молчал и даже задумчиво кивал, но перед входом остановился, поднял руку и пожелал всем доброй ночи. Для многих это ровным счетом ничего не значило, поскольку некоторые писари предпочитали трудиться именно по ночам, а потом спать до полудня, но со Скелли никто, разумеется, спорить не стал, и все с поклонами разошлись.
Закрыв со вздохом облегчения дверь, Скелли зажег лучину на столе и первым делом скрылся в укромной нише, где с наслаждением справил накопившуюся за день нужду. Перед сном его ждало еще одно приятное дело, которому он предавался все последние вечера. Называлось оно «проникновением в карту». Ту самую карту на странном тончайшем материале, которую нашли в плавучей избушке где-то в чаще Пограничья. Нет, он вовсе не тешил себя надеждой когда-нибудь прочитать вереницы значков-паучков, но созерцание карты почему-то давало ему незабываемое, пусть и обманчивое ощущение всеведения.
Не успел он извлечь карту из сундука и примоститься за столом, как в дверь тихо постучали. Это был доверенный прислужник, робкий юноша, который, по обыкновению, принес главному писарю поднос со скромным ужином: сухие фрукты, сыр, ломоть хлеба с отрубями да кувшин с остывающей травяной настойкой, полезной для живости ума и остроты глаз. Скелли по привычке поблагодарил юношу и поинтересовался, все ли тут было спокойно в его отсутствие. Ответ сначала прошел мимо его ушей, но потом что-то заставило вдуматься в сказанное, и Скелли цепко перехватил руку юноши, услужливо собиравшегося отлить содержимое кувшина в серебряный стакан.
— В какой, ты говоришь, таверне?
— «У старого замка».
— Ну-ка садись, рассказывай.
— Всех подробностей я не знаю, — потупился юноша. — Слышал только, что сегодня под вечер туда наведались виггеры, чтобы кого-то схватить, да наткнулись на вооруженный отпор, такой, что чуть головы не сложили. Правда, двоих вроде все ж таки убили. Перебили бы, может, и всех, да только, говорят, вмешался в дело один оружейник, в смысле, торговец оружием, вы его наверняка знаете, Ротрам. Он, кажется, с обитателями тамошними знаком был, ну вот и уговорил грех на себя не брать, не убивать пленных. Их там в амбаре заперли.
— И где теперь эти, ну, что сопротивление оказывали? — торопил Скелли.
— Ушли, говорят. Да еще сына Демвера, который там находился, в заложники взяли…
— Гийса?!
— Его самого.
— Послушай, — откинулся Скелли на спинку стула, — а почему ты мне все это сейчас рассказываешь, а остальные писари горазды языком молоть, а об этом ни ухом ни рылом?
Вопрос получился грубым, юноша удивленно поморщился, но понял, что его явно похвалили, и приободрился.
— Мне подружка рассказала… Она недалеко живет и сама все видела…
«Чтобы завести подружку да еще с ней встречаться, — подумал Скелли, — парню нужно иметь возможность отлучаться из замка, а это не приветствуется, тем более среди возглавляемых мною писарей. Робкий, робкий, а в проступке смело сознается. Непростой, похоже. Нужно будет присмотреться к нему».
— Тебя как зовут, напомни?
— Сартан, вита Скелли.
— Так что еще рассказала тебе подружка?
— Ну Гийса вот забрали они с собой и сбежали. А народ тем временем с округи собрался, хотел, должно быть, самосуд учинить. Я так понял, что соседи хозяев этих из таверны не слишком жаловали почему-то…
«Еще бы они стали жаловать смекалистого мальчишку, который устроился как сыр в масле, сдружился с самим Локланом да собирался совершенно законным образом на их нуждах в надежном камне наживаться. Кому такое понравится? Тем более что прибыли большая печь, если бы она оказалась достроена, сулила не чета их жалким выручкам с мелкого ремесленничества да приторговывания. Богатых никто не любит — это прописная истина».
— И что дальше?
— А дальше этот Ротрам снова вмешался, к народу вышел и сумел все так обставить, как будто виггерам поделом досталось, мол, они первыми сунулись и хотели зачем-то самосуд неправедный над хозяевами учинить, чуть молодуху, дочку хозяйки, не попортили, одним словом, сами нарвались. Оказались в толпе и те, кто при этом вроде присутствовал, когда виггеры в таверну вломились, короче, слова Ротрама подтвердили, ну и тогда чуть виггерам от народа не досталось.
«И это понятно, — подумал Скелли. — Кому ж из простого люда охота оказаться на месте Хейзита и его семейства? Эх, ну что за идиоты эти виггеры! Такое простое дело провалили. Дуболомы! Нет, с Демвером придется разговор иметь серьезный. Тем более что теперь под вопросом жизнь его дорогого сыночка. Не слишком, правда, любимого, но зато единственного».
— И чем все закончилось?
— Подоспели еще виггеры. Тех, что в плен взяли, освободили. Народ разошелся. Таверну так и не тронули.
— А Ротрам?
— Не знаю. Моя подружка раньше других ушла…
— Вот что, Сартан, давай договоримся с тобой так. — Скелли выждал, пока раскрасневшийся от волнения юноша дольет ему настойку, пригубил стакан, облизал запекшиеся губы и отправил в рот пригоршню сухих виноградин. — Ты мне ничего не говорил, а я тебя не слышал. И про подружку твою тоже ничего не знаю. Но встречаться по-прежнему разрешаю, особенно если ты и впредь мне ничего интересного рассказывать не будешь. Особенно про то, о чем я буду, как и сейчас, узнавать из других источников с опозданием. Ты меня понял?
— Да, вита Скелли… — Глаза юноши сверкнули, как показалось главному писарю, злорадными искорками.
— Ступай и позови… нет, никого звать не нужно. Просто ступай.
«Нужно будет справиться об этом Сартане, — подумал Скелли, когда дверь в келью тихо закрылась и он снова остался наедине со своими мыслями. — Непростой паренек. Таких имеет смысл к себе приближать. Ведь знал, гаденыш, что меня эта новость заинтересует. Именно ее и приберег, хотя и рисковал. Да, рисковал. А я мог так устать с дороги, что и не удосужился бы ни о чем спросить. Неспроста все так получилось, явно неспроста».
Демвер уверял, что у него в избытке надежных людей, которые легко справятся с поставленной задачей — вывести молодого строителя из игры. Скелли имел глупость довериться Демверу. Пустил все на самотек. Поначалу ничто не предвещало провала. В немалой степени этому способствовали появившиеся откуда ни возьмись странные воины, давшие повод спешно свернуть добычу глины в карьере и строительство печи. Скелли пребывал в полной уверенности, что Хейзит просто-напросто не доедет до дома. Мало ли что может произойти в пути, да еще зимой. Если бы ему не нужно было торопиться на совет в Обитель, он бы нашел способы проследить за выполнением поручения до конца. Идиоты!
Устраивать целое представление в центре Вайла’туна, на глазах у многочисленных свидетелей, пусть даже не слишком симпатизирующих жертве! Этим сверам Бехема по колено! Думать их учат в последнюю очередь. Причем не просто поднять шум и наломать дров умудрились, так еще и сами за это поплатились! Сколько он сказал, двое погибших? Неплохо подрались. Интересно бы узнать, кто еще помогал Хейзиту. Наверняка Ротрам, но с ним разговор будет отдельный. Скелли слышал, что когда-то старый торговец был очень даже неплохим бойцом. В свое время, решая вопрос с кузнецами, Скелли попытался через надежных людей втереться к нему в доверие и заручиться столь важной поддержкой. Среди оружейников Ротрам пользовался уважением и на многих имел определенное влияние. Не получилось. Ротрам уклонился от прямого разговора и вышел из воды сухим. Лично они, правда, так ни разу и не встретились, и Скелли продолжал лелеять надежду на то, что откровенный разговор, к которым наверняка привык этот смелый человек, позволит добиться его понимания и, скажем так, сочувствия. Теперь-то уж этот разговор обязательно состоится.
Скелли задумчиво жевал сыр, не чувствуя вкуса. В сушеных дольках яблок оказались косточки. Хлеб сушил рот. Настойка оказалась горьковатой, и даже сухой виноград не мог справиться с привкусом.
Мелькнула мысль, что его отравили. Скелли всегда ждал подвоха. И прекрасно понимал, что всякое может произойти именно тогда, когда ты меньше всего это подозреваешь. Ему сделалось жарко и еще сильнее захотелось пить. К кувшину он больше не решался притронуться. Дважды за свою жизнь он видел, как умирают люди, отравленные ядом. Зрелище это было отвратительное, но происходило все так быстро, что жертвы едва ли имели возможность передумать столько дум, сколько он сейчас. В этом и была задача яда. Выходит, ему показалось? Скелли засунул в кувшин нос, однако никаких посторонних запахов не различил. Так показалось или нет? Он залпом осушил стакан и налил еще. Выпил. Да нет, вроде бы все как всегда. Наверное, просто яблочную косточку разгрыз. До чего же он стал мнительным!
Хейзит не должен был улизнуть. Хватит с него пропажи старого писаря Харлина. Слишком много концов оказывается на свободе, а чем их больше, тем труднее скатать нити в клубок. Завтра же нужно встретиться с Ротрамом. И Демвером. Нет, с Демвером в первую очередь. Не забыть сказать ему про личную охрану. Теперь это становится чуть ли не важнейшим делом. Вот только имеет ли смысл полагаться на выбор Демвера? Давеча он уже удружил ему троих провожатых. Лучше бы их не было. Тупые, хоть и исполнительные, явно без искры фантазии. Вроде тех, что вломились в таверну «У старого замка». Привыкли, что все можно решить силой. Все, да не все. И уж если, выполняя его поручения, гибнут такие прекрасные бойцы, каким был Уллох, значит, враги у них совсем не шуточные. А это надо понимать и уметь оценить.
Скелли погасил лучину и в темноте забрался под одеяло.
Самым верным решением вопроса было бы, разумеется, призвать на помощь девочек из Обители. Он не раз заглядывался на них, когда задерживался там после советов, а несколько раз под личиной Матери даже посещал их уличные занятия. Ничего более впечатляющего и соблазнительного он в своей жизни не видел. Голые тела умудрялись лосниться от пота даже в лютый мороз. А как ловко они орудовали кинжалами и длинными мечами! Больше всего ему понравилось, когда девушкам устроили состязание по борьбе, и они на полном серьезе валялись в снегу, колошматя и душа друг друга. Помнится, от всего увиденного у него даже закружилась голова и он тогда впервые за много зим искренне пожалел, что добровольно обрек себя на затворничество. Раньше он об этом просто не думал, понимая, что семья и любовь делают человека во многих отношениях слабым и уязвимым. Теперь же он сознавал, что время упущено и он слишком стар, чтобы заводить себе женщину. Даже в виде личной охранницы — гардианы, как назывались они в Обители. Хотя сама по себе мысль была занятная. Он не знал наверняка, но слышал, что некоторые эдели этим пользуются. Что им стоит к числу слуг прибавить внешне не слишком примечательную девушку, под одеждой которой кроме соблазнов будет прятаться острый нож на случай непредвиденных обстоятельств? В замке такое тоже возможно, но только не в хранилище, куда вообще женщин пускали с неохотой, не говоря уж о том, чтобы позволить им тут обосноваться. Так было заведено. Заманчиво, конечно, ломать старые устои и насаждать новые, но Скелли чувствовал, что есть вещи, которые на поверку оказываются тем самым суком, на котором сидишь. И трогать их — себе дороже.
Сон не шел.
Если не Демвер и не Обитель, то кто поможет ему найти верных людей, которым он смог бы доверить свою защиту? Одно время у него была сумасшедшая идея воспользоваться связями сидящего в клети разбойника, укравшего загадочную карту, но ее он отогнал, вернее, отложил на крайний случай. Никто не отменял поговорки, что лучший друг становится злейшим врагом, а злейший враг — лучшим другом, однако на собственном опыте он проверять ее правоту не спешил. Человек, имени которого он так и не удосужился узнать, томится сейчас в холоде и голоде и будет несказанно рад выйти на свободу, вот только вряд ли после этого он увидит в Скелли своего благодетеля, за которым, как говорится, в огонь и в воду. Скелли его пытал, Скелли упек его в подземелье, Скелли освободил. И что с того? Можно было бы, конечно, разыграть и более тонкую партию, в которой роль освободителя досталась бы подосланному Скелли человеку, который таким образом втерся бы в доверие к разбойникам, но этот вариант отлично подходит для создания собственной силы вне замка, а не для внутренней безопасности. Вероятно, так он и сделает в ближайшее время, поскольку мертвый разбойник в погребе гораздо менее полезен, чем живой — в бегах. Тем более подстроенных специально. Вот только главный вопрос — где взять охрану — остается без ответа…
В этом месте размышлений его все-таки сморил сон, а когда он проснулся на следующий день, вынырнул, словно из небытия, по-прежнему в непроглядной тьме и затхлом воздухе кельи, решение пришло само собой. Ему не нужна охрана. Совершенно. Это все равно что в какой-то момент обзавестись кинжалом и обнаружить, что оружие притягивает к себе неприятности, которых раньше не возникало. Всеми видимая охрана красноречиво говорит: вот человек, который боится того, что на него нападут. По всей вероятности, он этого заслуживает. Ату его! Нет, нужно быть хитрее и не бросаться в глаза. Тем более что его, Скелли, внешне почти никто толком не знает. Даже эдели, получающие — покупающие — свои грамоты и титул, имеют дело не с ним, а с его вышколенными помощниками. Он же для большинства остается только именем, которое кто-то произносит с неподдельным волнением, кто-то — с пренебрежением, кто-то — со страхом.
Окончательно проснувшись, он лежал на спине и смотрел прямо перед собой, в невидимый потолок.
Если в один далеко не прекрасный день случится что-нибудь непоправимое и ему придется спасаться из замка, самым правильным будет идти, не прячась, с непокрытой головой, в толпу, где он окажется своим, таким же, как все, невзрачным старикашкой, безобидным и жалким. Ни Тиван, ни Демвер, ни Томлии, ни Скирлох подобной неприкосновенностью похвастать не смогут. Их знают в лицо сотни, если не тысячи вабонов. Предадут, поймают, прикончат. Разумеется, этого не должно случиться ни при каких обстоятельствах, иначе бессмысленно все, что он сейчас делает с таким увлечением и с такой тщательностью, но всегда бывают крутые повороты судьбы, которых не ждешь. Готовым приходится быть ко всему. Он готов. И тем лучше, чем меньше вокруг него будет шума и суеты.
Скелли сел, спустил ноги на пол, нащупал войлочные тапки со стоптанными задниками и так же, на ощупь, добрался до стола. Зажег лучину. Не имея возможности видеть отсюда улицу, он точно знал, что уже рассвело. Обычно для него это было неважно — просто давнишняя привычка. Сегодня — другое дело. Сегодня нужно многое успеть, многое выяснить, о многом позаботиться.
Умываться и завтракать тем, что осталось с ночи, он не стал. С возрастом есть хотелось все меньше, а видеть свое заспанное лицо ему все равно не придется. «Проморгаюсь. Кстати, чем противнее собеседник, тем меньше желание на него смотреть и уж тем более запоминать его физиономию». — Он усмехнулся. Открыл дверь.
— На таверну «У старого замка» вчера было совершено нападение, — выпалил один из его помощников, бросившись навстречу, когда Скелли, позевывая, вышел из коридора в общую комнату, где все корпевшие за столами писари, собственно, и были его помощниками.
— Не нападение, а захват, — поправил он, не останавливаясь и направляясь к отдельному столу со свежими фруктами. — Причем неудачный. — Фрукты чудесным образом даже зимой научился выращивать один из огородников замка. Вот уж кого точно никогда и никто не тронет, даже если разразится братоубийственная поножовщина. — Двое сверов по собственной дурости погибли. Преступники сбежали.
— Откуда…
— Откуда я все это знаю? — Клубника, выросшая не на солнце, была не такой сладкой, как летом, но вполне ничего. — Приснилось, дорогой мой, приснилось. — Хорошо, что он еще не утратил способность удивлять. — Это старая новость. Надеюсь, ее уже внесли в хроники?
— Оррик и Буртон уже записывают. Им не хватает некоторых подробностей…
— Ты знаешь Сартана?
— Сартана? Конечно. Его послали за водой. А что с ним?
— Да нет, ничего. — Скелли в последний момент передумал подставлять парня и решил сдержать данное слово. Все-таки так будет надежнее. — Когда появится, скажи, чтобы убрал у меня поднос с ужином. — Скелли всегда делал вид, будто любой из работающих здесь может беспрепятственно зайти к нему в келью. Мол, он им доверяет. Это во-первых. А во-вторых, Скелли ничего и ни от кого не прячет. Ну, разве что в старом сундуке, который невозможно взломать и ключ от которого всегда при нем. — Мне нужно поговорить с Демвером. Не знаешь, где он сейчас?
Писарь только развел руками и признался, что со вчерашнего вечера Демвера не видели. Услышать об этом Скелли было вдвойне неприятно, поскольку с некоторых пор он установил негласное наблюдение и за Демвером, и за Тиваном, чтобы всегда знать, чем занимаются его товарищи по заговору. Подвоха он ждал с любой стороны. Похоже, один уже наметился.
— Тогда проводи меня к Тивану. Надеюсь, его мы еще не потеряли?
— Нет, он с утра сидит в тронной зале и советуется со своими мергами насчет карьера.
— Куда же нам без советов, — хмыкнул Скелли. — Пошли.
Все писари в хранилище привыкли к тому, что Скелли никуда не ходит один. Сопровождать его они считали задачей почетной для себя, поднимавшей их в глазах остальных, и не предполагали, что самостоятельно главный писарь просто-напросто рискует заблудиться в переплетении коридоров и лестниц.
«Надо было одеться потеплее, — размышлял тем временем Скелли, следуя за провожатым, имени которого все никак не мог вспомнить. — Вряд ли эти вояки догадаются разжечь очаг. Им нравится постоянно испытывать лишения и думать, будто они находятся в вечном походе».
На сей раз он ошибся.
Когда он вошел в тронную залу, оставив за дверью безымянного писаря, его встретило приятное тепло и ароматный запах сухих поленьев. Во время советов в залу никто из посторонних не допускался, так что за поддержание огня сейчас отвечали те, кто сидел к нему ближе остальных.
«Раньше здесь было больше порядка», — отметил Скелли, кивая собравшимся и присаживаясь почти при входе на один из многочисленных стульев, расставленных по всему круглому пространству. По традиции стулья эти предназначались для тех, кто получал право присутствовать на советах, но не имел права сидеть в одном из пяти кресел за массивным дубовым столом в центре залы. Над столом едва заметно покачивалось тяжелое деревянное колесо, укрепленное на цепи под сводчатым потолком и сплошь утыканное толстыми свечами. Раньше стулья аккуратно выставлялись вдоль стен, теперь их никто за собой не убирал и они стояли где попало. Свечи тоже давно не меняли, так что если во времена Ракли импровизированный канделябр напоминал ощетинившегося ежа, то сейчас он больше походил на обычное колесо от телеги, из которого забыли вытащить комья грязи.
Как и ожидалось, председательствовал на совете Тиван. Вот уж кто совершенно не изменился. То же узкое лицо, кажущееся еще более вытянутым из-за длинной седой бороды с заплетенными по краям косичками, тот же прямой взгляд серых глаз, те же сдержанные, словно заранее просчитываемые движения.
При виде Скелли Тиван поднял руку, останавливая кого-то из говоривших, и ею же указал вошедшему на свободное кресло.
Скелли покачал головой, оставшись неприметно сидеть на стуле.
Слово вернулось к полноватому воину с короткой стрижкой и тщательно выбритым подбородком. Не вставая с кресла и обводя присутствующих спокойным взглядом по-рыбьи холодных глаз, он продолжил прерванную мысль:
— Пускай хоть сейчас почешутся сверы. Они эту кашу заварили, как я понимаю. Им и расхлебывать. У нас сейчас есть дела и поважнее.
«Тиван решил советоваться только со своими», — подумал Скелли, безошибочно узнав в говорящем херетогу Ризи, недавно вернувшегося из Пограничья, где он отвечал за восстановление сожженной дикарями заставы. Предприятие с грехом пополам удалось, так что теперь Ризи снова был на хорошем счету. Хитрая бестия! Все его прежние заслуги сводились к тому, что как-то на охоте он спас Ракли, справившись с раненым кабаном. Теперь Ракли гниет в подземелье, а этот вечно неумытый сотник продолжает как ни в чем не бывало разглагольствовать на совете.
— Кстати, что там слышно с карьера? — Тиван пригладил бороду.
Сидевший за столом второй сотник, к которому он обращался, оглянулся и ткнул пальцем в соседа Скелли. Воин, уже в летах, но, судя по всему, крепкий и знающий свое дело, встал со стула и скупо доложил:
— Те, кто назвались аз’венедда, больше не объявлялись. Я только что оттуда. Все спокойно.
— До появления венеддов там тоже все было спокойно, — буркнул себе под нос Скелли.
— Вы что-то хотели сказать, вита Скелли? — заметил его недовольство Тиван.
— Я? Скорее нет. Не хотел. У меня нет слов. Когда я вижу, как вопрос задают одному, отвечает другой, а службу в это время несет кто-то третий, у меня нет слов, хелет Тиван…
Это был сильный выпад, но Скелли надоело сдерживаться. Если бы можно было на деньги Скирлоха и Томлина обзавестись совершенно новыми виггерами, он бы ни мгновения не сомневался. Ракли устранили не только за несговорчивость. Причиной всеобщего недовольства была его нерешительность. С расшатыванием трона ему, разумеется, помогли, но те, кто взял ослабевшую власть, должны действовать по-другому: четко, слаженно, безжалостно. А он что видит? Те же пустые собрания, незнание происходящего на местах военачальниками и оторванность рук и ног в виде рядовых виггеров от головы — в виде того же Тивана, бледнеющего на глазах.
— Мы готовы выслушать ваши предложения, вита Скелли. Вероятно, с вашим бесценным опытом вы знаете, каким образом можно одновременно оказываться в пяти разных точках, где вот-вот полыхнет, и при этом видеть перед собой полную картину.
— Откуда же мне знать такие тонкости воинского искусства! — Скелли продолжал сидеть, глядя прямо на Тивана и как будто не обращая внимания на повернувшиеся к нему малосимпатичные лица собравшихся. На самом деле именно эти лица были ему сейчас особенно интересны. В некоторых читалась откровенная неприязнь. Некоторые выглядели удивленными его дерзостью. Но были и такие, в которых за ехидными улыбками проглядывало одобрение. «Нет, далеко не все уже сейчас симпатизируют своему командиру». — Правда, за все те разы, что я посещал эту залу, а их, поверьте, было немало, мне надоело слышать одно и то же: «это дело сверов», «мы тут ни при чем» или «все прекрасно и замечательно, не извольте беспокоиться». Нет, не все прекрасно и не сверов это дело. Это наше дело! И пока вы это не поймете, любые дикари смогут безнаказанно поджигать ваши заставы, а любой подмастерье — убивать ваших братьев и легко уходить от возмездия. — По зале прошелся ропот негодования. — Среди вас, я вижу, много эделей. И некоторые заняли кресла, которые отмечены гербами отнюдь не их благородных родов. Думаю, вы сами знаете, как это называется. Я не меньше вашего был возмущен тем, что творилось тут у нас при предыдущем правителе. — Он выждал паузу. — И сегодня мне неприятно видеть, что тогда порядка было больше. Да-да, больше. Порядка в головах, от которого, поверье мне, зависит все остальное. И вовсе не обязательно быть одновременно в пяти разных точках. А почему не в шести? Почему не в десяти? Кто знает, где именно полыхнет, как выразился уважаемый хелет Тиван? А я вам скажу. Там, где вы меньше всего этого ждете. Если вам сейчас есть досуг думать, представьте, как поведет себя простой люд, когда узнает, что можно безнаказанно убивать сверов. Думаете, для него есть большая разница между сверами и мергами? Сомневаюсь. А вот я эту разницу ощущаю даже слишком отчетливо. Потому что вы сами ее себе придумали и теперь проповедуете. Сейчас вот вы все вместе, вам дорог ваш такой замечательный, такой сплоченный союз, с вами ваш военачальник. А о том, что не менее уважаемый виггер, Демвер по прозвищу Железный, пропал из замка и никто не знает, где он сейчас, вы уже слышали? Вас это нисколько не волнует? Вы не думали о том, что оставшиеся без твердой руки сверы могут в отместку за перенесенное унижение наделать таких делов, что расхлебывать, как вы выражаетесь, придется и вам, и вашим ни в чем не повинным потомкам?
Скелли говорил, чувствуя, что его заносит, но остановиться не мог. Сгущающаяся в зале тишина свидетельствовала о правильности подбираемых слов. Слушатели застывали каждый в своей позе, и было почти воочию видно, как мороз от осознания происходящего пробирает их до самых костей и заставляет думать. Тиван и те немногие, кому и раньше приходилось слушать речи Скелли, сейчас тоже подпали под всеобщее настроение и молчали еще несколько мгновений после того, как он демонстративно замолчал и встал, чтобы удалиться. Его никто не окликнул и не остановил, хотя он на это рассчитывал, но, когда он прикрыл за собой дверь и прижался к ней спиной, прислушиваясь, до его слуха донесся сладкий рокот возбужденного спора. Вот и отлично! Пусть повздорят да почешут затылки. А то только языком чесать горазды. В открытое противоборство с Тиваном ему вступать было глупо, а кто понял его намеки насчет гербов, в следующий раз будут осмотрительнее. Те же, кто ничего не понял, хотя бы узнали о существовании странного старика, который говорит, что думает, и которого слушают даже самые важные военачальники. Для начала уже неплохо.
Он осмотрелся. Вокруг не было ни души, кого можно было бы взять в спутники и дойти обратно до хранилища. «Что ж, иногда прогулка без цели тоже дает немало пищи для живого ума», — усмехнулся он и, отклеившись от двери, за которой снова возобладал голос Тивана, направился по сумрачной галерее, занавешенной пыльными коврами и скупо освещаемой через узкие прорези в стенах под высоким потолком. Торчащие из стен факелы были погашены и чадили. Всего в галерею выходило четыре двери. За остальными тремя располагались бывшая спальня для бывших хозяев, спальня для гостей и комната слуг. Скелли никогда в них не заходил, но сейчас был особенный случай: он чувствовал себя именно тем самым хозяином, который, если бы у него не было других, более неотложных дел, имел полное право обитать здесь, в сердце главной башни замка, в Меген’торе.
Он потянул на себя самую красивую из дверей, доходившую от пола чуть ли не до потолка и сплошь изрезанную глубокими узорами, изображавшими мудреные переплетения цветов и диковинных животных. Скорее всего, двери здесь были ровесницами башни, то есть создавали их предки вабонов, беглецы из Великой долины. Скелли испытывал слабость к подобным вещам, слабость, которую он мог себе позволить, поскольку она была у него по большому счету единственной. Он погладил ладонью длинный, причудливо изогнутый лист, пробежал кончиками пальцев по почти круглым лепесткам неизвестного цветка и шагнул внутрь комнаты.
Свет в опочивальню проникал, как и в тронной зале, через затейливый витраж, больше похожий на распустившийся прямо в дальней стене цветок, нежели на окно. Под ним стояла широкая кровать, украшенная высоким балдахином, который поддерживали четыре резные деревянные колонны. Тяжелый бархат спускался вниз со всех сторон плавными волнами и создавал впечатление, будто посреди помещения на всякий случай высится еще один дом.
На стенах слева и справа от входа висели в кованых рамах огромного, в человеческий рост, размера две картины: потускневшие от времени портреты мужчины и женщины в роскошных парадных одеяниях. Мужчина был запечатлен верхом на коне. Доспехи его сверкали в лучах невидимого за рамой солнца. В руке он держал шлем очень тонкой работы. Шлем безошибочно напоминал голову хищной птицы, металлический клюв которой служил защитным щитком для переносицы. Вдоль всего обода шла надпись, сейчас полуприкрытая металлической перчаткой, больше похожей на панцирь странного животного, которого в древних рукописях называли черепахой. Из всей надписи на ободе шлема отчетливо читались лишь слова «охрани да укрепи». Зато хорошо была видна филигранная резьба сбоку, в виде развевающихся на ветру перьев. Другой рукой мужчина торжественно сжимал устремленный вверх, вдоль конской гривы, изумительной работы меч. Рукоять, сомкнутая в железных пальцах перчатки, искрилась зелеными, как весенняя трава, и алыми, как кровь, драгоценными камнями. Конец рукояти представлял собой шар из кости. Как всадник сжимал рукоять, так и шар этот сжимала в когтях напряженная птичья лапа. Две орлиные головы с открытыми клювами, обращенные в противоположные стороны в том месте, где рукоять граничила с клинком, сверкали позолотой. Клинок имел в длину не больше локтя и был обоюдоострым. Вместо обычного острия лезвие заканчивалось причудливым раздвоением, делавшим клинок похожим на змеиное жало. Посередине лезвия с одной и с другой стороны тянулась такая же вязь, что и на шлеме. Красивую голову мужчины венчала темно-серая вышитая шапочка, какие обычно надевают под шлемы. Длинные золотые пряди волос и рыжеватая с едва заметной сединой коротко стриженная бородка затейливо сочетались с серо-золотым плащом, стекавшим с широких плеч мужчины и закрывавшим круп коня вместе с хвостом.
На картине всадник был запечатлен в великолепных латах, послушно повторяющих линии его могучего тела, хотя Скелли знал, что при жизни он предпочитал облачаться не в латы, а в более легкую кольчугу. Латами был прикрыт и конь, стоявший сейчас на трех ногах. Правую переднюю он грациозно поднял, словно раздумывая, стоит ли опускать ее и губить кованым копытом красивый голубой цветок, выросший в столь неудачном месте.
Точно такой же цветок держала в тонких пальцах женщина на картине, украшавшей противоположную стену. При более внимательном рассмотрении женщиной ее можно было назвать лишь условно: на самом деле с портрета смотрело совсем еще юное создание, величие и лишний возраст которому придавал чересчур пышный наряд, надетый, похоже, исключительно для позирования. Глубокого синего цвета платье переливалось золотыми звездами блесток и почти не показывало складок, хотя девушка сидела в кресле. Из-за этого возникала забавная диспропорция между кажущимся ее ростом и верхней частью прямого, вытянутого в струнку тела, увенчанного очаровательной бледной головкой в обрамлении сложнейшей прически, состоящей из разноцветных лент, каштановых локонов и многочисленных тоненьких косичек. Руки девушка спокойно положила вдоль резных деревянных подлокотников. Цветок она держала небрежно, совершенно не привлекая к нему взгляд зрителя. Она вообще производила странное впечатление отстраненности и поглощенности собственными мыслями. Которые скрывала за ласковой улыбкой очень красивого, но странного лица, притянувшего сейчас все внимание Скелли. Только что ему казалось, будто девушка улыбается. Что-то отвлекло его, и вот уже он смотрит на то же лицо и видит не улыбку, а скорее усмешку, грустную, лишенную какой бы то ни было красоты, которая обычно сменяется гримасой боли или горьким плачем. Удивленный, он попытался вернуться к первому впечатлению, и — о чудо! — это ему удалось: девушка снова наградила его сочувственной улыбкой.
Девушку со странным лицом звали Рианнон. Она была женой мужчины на коне. Коня, пожалевшего голубой цветок, звали Руари. Всадником, демонстрирующим жене свой замечательный меч-жало и птичий шлем, был, без сомнения, самый славный из героев вабонов — легендарный Дули.
Скелли постоял между картинами, потом подошел поближе к всаднику, оказавшись на уровне конских копыт, погладил кончиками пальцев твердый холст, снова отошел подальше, почти к противоположной стене, охватил всю картину одним взглядом и не спеша проделал то же самое с портретом Рианнон. Он читал о том, что эти портреты существуют, но никогда прежде их не видел, поскольку, по понятным причинам, не имел доступа в спальню хозяев замка. А когда бывал в тронной зале после свержения Ракли, то прямиком возвращался в хранилище в сопровождении кого-нибудь, с кем вместе не стал бы заходить сюда ни под каким предлогом. Интересно, бывали ли здесь Тиван с Демвером или они тоже предпочитали по старой привычке обходить покои Ракли стороной? Как бы то ни было, Скелли теперь непременно должен позаботиться о том, чтобы сюда имело доступ как можно меньше праздношатающегося по замку народа. Тем более никто не должен иметь возможности подолгу разглядывать эти картины. Чтобы не додуматься до понимания скрытого в них смысла. Если со свитками Скелли знал, что разберется себе во благо, то искусство отображения образов на холсте было вабонами давным-давно утеряно. И потому запечатленного на картинах уже не исправить так, как хотелось бы ему и тем, кто, как и он, был кровно заинтересован в ином понимании давнишних событий.
Скелли неплохо разбирался в людях, умея читать сокровенное по их лицам. Вот и портрет легендарной Рианнон, перед которым он стоял, терпеливо всматриваясь в меняющиеся черты, не смог долго скрывать от него свою загадку. Подсказкой для решения стала правая рука девушки, в которой она удерживала готовый вот-вот выпасть цветок. Потому что если приглядеться к ней повнимательнее, то становилось совершенно очевидно: рука эта вовсе не правая, а на самом деле левая, точно такая же, как та, что без дела лежала на ближнем к зрителю подлокотнике кресла. Тот, кто рисовал обе картины, едва ли допустил эту ошибку случайно. Причем если сравнивать портреты, то именно левую руку, вернее, кисть всадника живописец скрыл под панцирем необычной перчатки, не давая увидеть расположение большого пальца. Намек на ключ к разгадке противоположного портрета? Вполне возможно.
Руки девушки жили своей жизнью. Отсутствие складок на небесном платье как бы отсекало их от красивой головки с переменчивым выражением нежного лица. Скелли мысленно провел границу посреди высокого лба, вдоль прямого носика, поперек чувственных губ и волевого подбородка и после нескольких попыток получил то, что искал: в одном лице живописец сумел отобразить сразу два женских лица. Брови были разными. Одна — плавная и дугообразная, другая — выразительная, как крыло сокола. С такого расстояния трудно было судить о цвете глаз, поэтому они казались одинаковыми, но вот под левым слегка проглядывала некоторая припухлость, которой начисто был лишен правый. Впечатление улыбки, граничащей со скорым плачем, придавал всему облику девушки маленький рот, один уголок которого был чуть приподнят вверх, а другой, напротив, грустно опущен и подчеркнут мелкими морщинками. Таким образом, портрет жены Дули хранил в себе одну из самых главных тайн рода: он запечатлел и всем известную по легендам и преданиям Рианнон, и его так называемую сестру, Лиадран, которую составители старинных книг отдали в жены Рилоху, ближайшему соратнику Дули и покровителю мергов. Тупицы, они, похоже, писали, но не удосуживались перечитывать написанное. Поэтому в изначальной рукописи «Сид’э» внимательный читатель вроде Скелли почти без труда мог найти непонятное место, где говорится о том, будто младшая сестра Дули погибла в детстве, а в другом случае — описание того, как он скорбит о гибели совершенно незнакомой ему девочки, попавшей под копыта его боевого коня.
Если родная сестра Дули погибла по его неосторожности, то кто была близкая ему всю жизнь Лиадран? На ее долю действительно выпало немало горьких разочарований, тревог и забот, от которых и в самом деле впору расплакаться. Законная жена, Рианнон, их не знала, даже когда пережила безвременно погибшего супруга. Вот и улыбается теперь со своей половины великолепного портрета. Для Лиадран с гибелью Дули полноценная жизнь, судя по всему, закончилась. Она добровольно, как пишут современники, ушла из замка и заточила себя в стенах Обители Матерей, где умерла спустя несколько зим. Сейчас Скелли о ней и не вспомнил бы, если бы в Вайла’туне не остался ее сын, считающийся по сей день ребенком Рилоха. Не так, все было совсем не так! Через Лиадран род Дули ушел в сторону и пока закончился на его далеких, ни о чем не подозревающих потомках: Тиване, который сейчас пытается совладать с этим сборищем в тронной зале, и Норлане, его сыне, недавно с почетом вернувшемся из похода в Пограничье. Был и еще один потомок, Эдлох, руководивший теперь всеми строительными работами в замке. Тучный, малорослый и писклявый, он бы даже при всем желании не смог додуматься до своей связи со статным и благородным предком. Что уж говорить о Скелли, которому не составило большого труда при выписывании верительных грамот эдельбурна подправить его родословную и увести ее к знаменитому Огану, напарнику Дули и строителю первой в истории вабонов заставы. К счастью, живописец был, скорее всего, современником Дули и его жен, а потому никак не мог отразить — или скрыть — в полотнах последующие хитросплетения судеб их потомков. Иначе Скелли впору было бы прямо сейчас браться за факел и устраивать в башне еще один спасительный пожар, каким бы восторгом ни переполняло его созерцание этих удивительных картин.
Довольный собой не менее, чем произведениями забытого искусства живописи, Скелли посидел на кровати, поковырял длинной кочергой в давно остывших углях вделанного прямо в угол опочивальни большого очага, подергал неудобные ручки трех запертых сундуков и прислушался. Шум голосов в коридоре свидетельствовал о том, что тронная зала опустела. Раньше бы сюда поднялись слуги, чтобы навести в ней порядок, убрать кубки с недопитым кроком и подмести затоптанный грязными сапогами пол. Теперь едва ли кто об этом подумает. После падения Ракли многие вообще в ужасе сбежали, предполагая, должно быть, что незавидный удел хозяина коснется и их. Они не верили в то, что управлять замком может не один, а два человека. По правде говоря, они не слишком ошиблись. Скелли был вынужден опереться на тех, у кого в руках была настоящая власть, — на Тивана и Демвера, однако он не хуже других понимал, что такое пребывание в состоянии раздвоенности не может продолжаться долго. При этом он совершенно не представлял на месте Ракли себя. «Стоять за троном и вкрадчиво нашептывать правителю, как нужно поступать, — это занятие по мне, — размышлял он, прохаживаясь по комнате и привставая на цыпочки, чтобы выглянуть в узкие прорези бойниц, заменявшие окна и дававшие необходимый приток воздуха. — Но восседать на троне и принимать решения прилюдно, отвечая за них своей головой, — не для того он превратился в невидимого паука, присутствие которого незадачливая муха обнаруживает только тогда, когда уже не в состоянии лететь дальше. Нет, многострадальному Вайла’туну во что бы то ни стало нужен наследник. Можно даже не дожидаться окончания зимы, когда народ обычно, с одной стороны, добреет, а с другой, кончает с праздностью и берется за отложенные из-за холодов дела. Сведущие люди предрекают, что эта зима будет продолжительнее предыдущих, началась она недавно, а значит, медлить — себе в убыток. Куда же подевался этот злополучный Демвер?»
Скелли вышел из опочивальни и столкнулся лицом к лицу с Тиваном.
— Ты еще тут?
— А ты, похоже, этому не рад?
При людях они старались выказывать друг другу уважение, тогда как наедине могли позволить себе не тратить время на никчемные вежливости. Оба прекрасно знали сильные и слабые стороны собеседника, равно как и то, кто кому и чем обязан.
— Ты решил меня пристыдить перед моими людьми? Думаешь, я сам не понимаю всего того, о чем ты нам с таким вдохновением наговорил?
— Нисколько не сомневаюсь. Но ты дал мне слово, а я последнее время все хуже переношу одиночество и молчание. К тому же я вовсе не собирался застать тебя здесь, на совете, а хотел просто поговорить. Так уж получилось.
— Я распорядился отыскать нашего доброго друга.
— Не сомневаюсь. Демвер последнее время странно себя ведет, звереет на пустом месте, на всех набрасывается, того и гляди своих собак перекусает. С ним творится что-то неладное. Я и раньше хотел с тобой на эту тему поболтать, да все времени не было. Что думаешь?
— Может быть, вернемся в зал?
— Не скажу, что с удовольствием, но ты прав, тут нас могут услышать.
На сей раз Скелли уже не вставал в позу и не разыгрывал скромность, а преспокойно уселся за стол и потерся затылком о высокую спинку кресла, обтянутую мягким синим бархатом. Тиван прикрыл дверь и сел напротив. Кресло, считавшееся местом ведущего совет, осталось пустым.
— Ты наверняка уже прослышал о том, что пропал и его сын, Гийс, — начал Тиван.
— Не пропал, а был взят в заложники заговорщиками, которых возглавляет подававший надежды строитель по имени Хейзит. Мальчишка оказался не так прост…
— …как ты предполагал?
— Я ничего не предполагаю, Тиван. Мое дело — правильно отражать происходящее. Которое иногда стоит того, чтобы его слегка поправили. Причем иногда в жизни поправить легче сразу, чем потом — в свитке. Разницу чувствуешь?
— Я отдал распоряжение прочесать всю округу. Приметы беглецов известны. Собственно, это семейство хозяйки «У старого замка» в полном составе.
— Ротрама вызвали?
— Оружейника? Он что, тоже к этому причастен?
— Значит, твои источники ему симпатизируют, раз не все тебе донесли, — усмехнулся Скелли. — Я бы на твоем месте их перепроверил. Потому что если бы не заступничество Ротрама, который там частый гость, вчерашняя толпа с удовольствием разнесла бы всю таверну в щепки. А, постой, кажется, я догадываюсь, почему ты знаешь только часть истории: твои источники и есть те идиоты, которые не смогли справиться с простым заданием и чуть все не полегли под смертоносным половником хозяйки таверны. Странно, что они еще хоть что-то помнят.
Тиван поморщился.
— Кто их возглавлял?
— Херетога Донел…
— О, херетога! Ты доверяешь ему командовать сотней?
— Не издевайся.
— Я? Ни в коем случае. Полагаю, на сегодняшнем совете его не было.
— Да, ему сильно досталось, причем совсем не половником, так что бедняга лечится.
— Бедняга? На твоем месте я бы с него лепестки пообрывал да отправил на конюшню. Может, хоть там от него будет толк.
— На моем месте ты бы сейчас очень разозлился, Скелли. Есть вещи, которые мне совсем не хочется прощать. Особенно когда за меня пытаются думать.
— Уверен, что это невозможно.
— Кстати, семейству Хейзита давеча помогал человек, которого они называли Тангаем, — продолжал после многозначительной паузы Тиван. — Ничего тебе это имя не говорит?
— Имя как будто знакомое, но сейчас не вспомню. Хорошо, что сказал, разузнаю. Но все равно не готов Донела твоего из конюшни выпустить. А за Ротрамом обязательно пошли. Я бы его с пристрастием допросил. Не может он не знать, куда они там направились. Вот и сузим круг поисков. Хотя меня сейчас больше Демвер беспокоит.
Тиван встал из-за стола, подошел к стене и несколько раз потянул скрытый за драпировкой шнур. Где-то в нижних этажах башни сейчас раздался мелодичный звон колокольчика, на зов которого должен незамедлительно явиться посыльный. Вот заодно и проверим, не сбежал ли и он.
— Ты предполагаешь, что Демвер затеял собственную игру? — прямо спросил Тиван, останавливаясь возле не успевшего еще остыть очага и протягивая над углями руки. — По-моему, он слишком горяч, чтобы быть на это способным.
— Не вижу связи. Но тебе в данном случае виднее. Вы с ним давно друг друга знаете. — Скелли с интересом рассматривал собеседника и невольно сравнивал его со всадником на портрете. Если уж следовать всей возможной и невозможной символике, заключенной в картине, то, по вероятной задумке художника, власть должна принадлежать тому, кто на коне, то есть мергу, а не бронированным сверам. — Демвер не делился с тобой своими планами?
— Вообще-то они у нас были общими. Ему забот вполне хватало.
— А мне показалось, что он последнее время чем-то недоволен. Оттого и вся эта его злость.
— Если бы у тебя перебили половину писарей, а вторую отправили на усиление застав, ты вряд ли стал бы добрее.
— Ну, предположим, в гибели своих людей он должен винить не нас, а Ракли.
— Поэтому он и встал на сторону тех, кто его сверг, — заметил Тиван.
— Ты считаешь, он мог подумать, что его специально лишают поддержки войска?
— Не исключено.
— Хм, кто бы мог подумать, что денег и власти, гораздо большей, чем власть над дуболомами, может быть недостаточно для полного счастья!
— Ты только сверов считаешь дуболомами или всех, кто защищает порядок в Вайла’туне? — В ледяном тоне Тивана явственно слышались обида, раздражение и угроза. — Интересно, как в разговорах с Демвером ты называешь мергов?
— Героями и только героями, — отмахнулся Скелли, кляня себя за забывчивость. Похоже, он и в самом деле слишком долго молчал, так что теперь иногда путает, когда говорит с внутренним голосом, а когда — с посторонними. Хорошо еще, что Тиван не понимает до конца, с кем имеет дело, и относится к нему со снисхождением, часто свойственным натурам благородным и занятым. Ему же хуже. — Но если честно, то я никогда с Демвером с глазу на глаз не говорил. Мне кажется, он меня терпеть не может еще больше, чем ты.
Тиван хотел что-то ответить, но тут в залу вошел долгожданный посыльный. Скелли с приятным изумлением узнал в нем своего утреннего знакомого, Сартана. Юноша замешкался в дверях. Тиван поманил его пальцем и пристально посмотрел в ничего не выражающее лицо. Вероятно, он собирался дать более пространные указания, однако передумал делиться лишними сведениями с посторонним человеком и благоразумно свел все к короткой просьбе как можно скорее найти и вернуть Ризи. Или Норлана. Если он застанет их вместе, пусть идут оба. Сартан с поклоном удалился.
— Как поживает твой сын? — сменил тему разговора Скелли. — Он очень быстро вырос. А после похода в Пограничье я вообще с трудом его узнал.
— Да, все меняется.
— Жену еще не присмотрел?
Тиван смерил главного писаря вопросительным взглядом, однако было видно, что при мысли о сыне старый воин потеплел. Серые глаза влажно блеснули. Видать, сильно переживал, пока того не было. Зато теперь стал больше доверять Ризи за то, что не сгубил, сохранил наследника. Тоже неплохо. Ризи кое-чем обязан Скелли.
— Надеюсь, его сейчас занимают не женщины, а лошади. Норлан еще молод, чтобы думать о женитьбе. Если хочет стать херетогой, пусть сперва заслужит уважение себе подобных.
— Достойные чаяния. Слышал, он в походе отличился.
Тиван поднял бровь.
— В самом деле? Мне он ничего такого не рассказывал.
— Скромность у него в крови. Не знаю подробностей, но, говорят, он покарал изменника.
— Ты про Фокдана? Эту историю я тоже слышал. — Тиван нахмурился. — Не могу поверить в то, что сын Шигана — и вдруг предатель. А в том, что мой сын причастен к его смерти, чести мало.
— Напрасно его снова отправили туда, где погиб его отец. Предполагаю, что у парня от горя просто помутнел рассудок. С какого перепугу он бы иначе стал нападать на твоего сына?
— Да уж, темная какая-то история. Плохо, что Норлан в нее замешан. А подозрительнее всего то, что тела Фокдана потом так и не нашли.
— Рвался к дикарям — туда ему и дорога, — заметил Скелли, чувствуя, что уже проголодался. — Мне вообще подозрительно, что все, кто выжил в том пожаре и спасся из горящей заставы, на поверку оказались изменниками и рано или поздно пустились в бега. Тут прослеживается какая-то связь. Что до тела, то твой сын правильно поступил, первым делом вернувшись к своим. Откуда ему было знать, что появятся шеважа и утащат труп с собой.
— Им-то он зачем? — почесал бороду Тиван. — Боевой трофей?
— А хоть бы и так. Может быть, им нравятся мужчины с бритыми головами. Может быть, это оказалось какое-нибудь из племен, где принято есть трупы врагов. Хорошо еще, что они не отважились напасть на новую заставу, пока та строилась.
Вошел Ризи. Один. Приблизился к столу. Рыбьи глаза блуждают по знакомой зале, отказываясь останавливаться на собеседниках. «Ждет подвоха», — подумал Скелли и едва заметно кивнул. Ризи заметил этот ободряющий знак и посмотрел на Тивана.
— Ротрама знаешь? — поинтересовался тот, не предлагая вошедшему сесть.
— Дел с ним никогда не имел, но знаю, конечно.
— Он был в таверне «У старого замка», когда там происходили вчерашние события. С ним нужно потолковать.
— Прикажете задержать и доставить?
— Если под «задержанием» ты подразумеваешь пару зуботычин и выламывание рук, — сказал Скелли, — то достаточно просто доставить. Нам бы хотелось побеседовать с ним обстоятельно. Много вопросов накопилось. В любом случае, пусть он думает, что разговор с ним будет касаться снабжения гвардии замка новым оружием. Ты ведь слышал наверняка, что наши умельцы вот-вот должны предложить новые, усовершенствованные арбалеты, которые заряжаются проще прежних, а стреляют дальше. Так что просто не сболтни ему лишнего.
— Я все понял, вита Скелли.
— Ступай, Ризи. — Тиван не мог допустить, чтобы и здесь последнее слово было не за ним. — Где сейчас Норлан?
— Я отпустил его на ристалище. Он ведь теперь ни дня не проводит без занятий с мечом и коротким кинжалом. Хочет перебороть всех наших лучших воинов. Вчера ему удалось красиво обезоружить Буллона.
— В самом деле?
«Снова ничего не сказал отцу, — усмехнулся про себя Скелли. — Похоже, Тивану на роду написано узнавать обо всем последним. После событий в Пограничье мальчишка непременно будет его сторониться, потому что никогда не сможет выложить всю правду. Ох уж и незавидная доля у всех этих папаш-вояк! Не знаю ни одного, кто бы хорошо ладил с собственными сыновьями. Особенно если те тоже пошли стезей виггеров. Хотя мало кто из них ею не пошел. Ракли и Локлан, не говоря уж о его покойном брате Ломме, Демвер и Гийс, который определенно точил на отца зуб, пока не попал давеча в переделку, так что теперь, похоже, отец готов пуститься во все тяжкие, чтобы его отыскать. При этом примечательно еще и то совпадение, что во всех случаях между обоими родственниками не может встать и помирить их ни мать, ни жена. Ее у них просто нет. Почему-то жены либо умирают при родах, либо гибнут по недосмотру мужей, либо бегут от такой жизни и прячутся в какой-нибудь Обители Матерей…»
— Хочешь сказать, что Буллон ему ни разу не поддался?
— Сам я этого не видел, хелет Тиван, но ваш сын делает явные успехи, а сегодня физиономия Буллона была угрюмей обычного.
— Мне тут подумалось, — снова вставил свое слово Скелли, — что пришло время возродить среди виггеров одну забытую традицию, которая процветала не далее как при Гере Одноруком. Вы, хелет Тиван, должны ее помнить.
— Вы имеете в виду «бои за дружину»?
— Именно. Правда, название это я всегда считал неудачным. Понимаешь, к чему я клоню, Ризи?
— Не совсем.
— На том месте, где сейчас рыночная площадь, обычно летом проводились рукопашные бои, в которых имели право принимать участие не только виггеры, но и простой люд, вплоть до фолдитов. Которые, надо сказать, с удовольствием показывали свою удаль и не раз выходили победителями. Для виггеров призом за победу становилось повышение в чине, а для остальных — прием на службу в замок. Таким образом, ряды его защитников пополнялись неплохими ребятами.
— Хорошая традиция, — согласился Ризи. — Кажется, я о ней все-таки слышал…
— Не сомневаюсь. К сожалению, ее отменили вскоре после прихода к власти Ракли. Тогда народу сообщили, будто «бои за дружину» приносят больше вреда, чем пользы, и что, мол, приток сильных бойцов из простого люда плохо сказывается впоследствии на боеготовности виггеров, которые должны слушаться приказов, а не смотреть на небо и думать о том, что пора сажать или собирать урожай. Поговаривают, правда, что виной всему не слишком удачные выступления самого Ракли, который однажды по молодости переоделся обычным свером, благо их шлемы позволяют скрывать лицо, и потерпел сокрушительное поражение от какого-то простолюдина. Подробностей никто, разумеется, не знает, может, все это домыслы, но, когда Ракли стал Ракли, он принялся распускать вышеуказанные слухи, а мне было велено про «бои за дружину» в летописях «забыть». Судя по твоему рассказу, дух единоборцев жив и поныне, чему свидетельством успехи Норлана. — Трудно было не заметить в этот момент торжества и умиления на лице Тивана. — Вот я и подумал, что их можно было бы возродить. Под каким-нибудь иным называнием, если желаете. Но сделать снова регулярными и обязательно открытыми. Придумать новые правила, предложить новые призы, найти, в конце концов, подходящее место для проведения. Не мне вам говорить о том, что события последнего времени ребром ставят перед всеми нами вопрос о пополнении гарнизона.
— Неплохая мысль, — согласился Тиван, понимая, что Скелли чего-то пока недоговаривает. — Кажется, я знаю человека, который мог бы за это взяться и все продумать в лучшем виде. Ризи, ты еще здесь?
— Одной ногой я уже в доме Ротрама.
— Так ступай.
— Позвать Норлана?
Тиван невольно глянул на Скелли. Тот пожал плечами и занялся изучением герба на спинке соседнего кресла.
— Нет, не нужно. Я потом сам с ним переговорю. Надеюсь, его не сильно сегодня поколотят. — Дождавшись, когда дверь за херетогой закроется, Тиван постучал по столу, призывая собеседника к вниманию. — Что ты задумал?
— Ты про что? Про бои?
— Мне действительно понравилась твоя мысль, но чего ты хочешь этим добиться на самом деле?
— Притока свежей крови, я ведь сказал.
— А еще?
Герб на кресле перестал интересовать главного писаря.
— А еще я очень хорошо помню, как прекрасно эти идиотские «бои за дружину» развлекали толпу. Точнее, отвлекали. Если бы Ракли их не отменил, думаю, нам бы сегодня не удалось так просто от него избавиться. Нельзя отнимать у голодной собаки брошенную ей кость. Либо не кормить вовсе, чтобы она ненавидела всех и кидалась на любого, либо кормить, чтобы она лизала тебе руки. Я предпочитаю второе. А наша собака начинает голодать, чему подтверждение — вчерашняя толпа «У старого замка». Кстати, кого ты имел в виду, когда говорил, что знаешь человека, который может этим заняться?
— Да так, пока никого определенного.
— А я уж решил, что нашего будущего знакомого — Ротрама.
— С какого такого перепугу? — неподдельно изумился Тиван.
— Почему бы и нет. Разве нам не нужны люди, которые умеют ладить с собаками? — Скелли улыбнулся одним ртом. — Ты ведь не думаешь, что мы обязательно должны его пытать, чтобы узнать правду о случившемся в таверне. Тут опять-таки либо придется его в конце концов убить, либо мы получим очередного сильного врага. Я не за первое, но и против второго. Остается лучший выход: переманить его на нашу сторону. Он ведь кто? Торговец. В торговцы не идут те, кому в первую очередь не важна выгода. Я таких не встречал. Ты встречал?
Тиван покачал головой. На Скелли он теперь смотрел не столько внимательно, сколько пристально. «Уже не глуп, раз чувствует, что я умнее его», — мелькнула озорная мысль.
— Конечно, может статься, что тебе придется Ротрама уничтожить, но это мы поймем не раньше, чем с ним поговорим. Если же он окажется тем, за кого я его принимаю, лучшего устроителя боев нам, думаю, не найти. Во всяком случае, поначалу. При правильном подходе заинтересовать можно будет все стороны. Поставить на кон то же, что раньше. Добавить к этому приличные суммы силфуров. Причем брать их не из казны, а с тех, кто хочет на бои посмотреть. Участие бесплатное, зрители — за деньги. Почему нет? Если бы мне сказали, что можно увидеть нечто увлекательное, и предложили заплатить за это или пойти просто так, во втором случае я бы решил, что наверняка это какая-нибудь чушь, и не пошел. Согласен?
— Меня это мало занимает, — честно признался Тиван. — Ты ведь начал с того, что эти зрелища будут народ отвлекать. По-моему, если ты окажешься прав, то это гораздо важнее.
— Все важно, — усмехнулся Скелли, потирая руки. Внутренний голос подсказывал, что он случайно родил блестящую идею. — Народ будет благодарен замку за развлечение, замок получит, как я уже говорил, свежую кровь, все будут довольны призам, будь то чины или деньги, а мы в итоге получим всего понемногу.
— Смущает только то, что хорошие бойцы могут покалечиться.
— А на ристалище они сейчас друг друга по головке глядят! Квалу — радушная хозяйка для кого угодно и когда угодно. Подвернуть ногу или сломать руку можно на ровном месте. А если не хочешь, чтобы они там все поубивались, ну, тут я готов полностью положиться на твой опыт: придумай правила так, чтобы недовольной осталась одна Квалу. Мне почему-то кажется, что это не слишком сложно.
— А как ты собираешься ограничить доступ зрителей и заставить их платить?
«Вот, наконец-то и ты, приятель, заговорил, как обычный человек! Интерес к подробностям указывает на то, что саму наживку ты уже заглотнул, хотя не хотел этого показывать».
— Что нам мешает построить высокую изгородь, поставить там лавки для зрителей и преспокойно брать плату за вход? Надеюсь, у нас найдутся строители, кроме злосчастного Хейзита, которые смогут придумать что-нибудь толковое. Быть может, даже с крышей. Почему бы и нет? Зимой под крышей уютнее. Да и дождь не помешает зрителям радоваться, когда им того хочется. Поди плохо?
— Согласен. — Тиван встал с кресла и прошелся по зале, разглядывая охотничьи трофеи, развешанные по стенам. Разноцветный витраж в форме цветка, единственный, через который в помещение проникал свет с улицы, о чем-то ему напомнил. — Только не кажется ли тебе, что сейчас не самое для всего этого подходящее время? Мы пока даже не в состоянии толком закончить со строительством печи для обжига глины. Потому что в любой момент ожидаем вторжения новых отрядов тех странных всадников, что наведались на карьер. Кто будет заниматься строительством?
— Те, кому за это заплатят. Думаешь, дровосеки и плотники с радостью уезжали с того же карьера? Едва ли они посчитали, что их спасают от неминуемой беды. Зато они прекрасно понимали, что остаются без работы. Рабы не могут без работы.
— Рабы?
— А разве не так назывались дикари, которые в стародавние времена попадали к нам в плен, и их сдуру заставляли вкалывать в Вайла’туне?
— Мне представлялось, что их так называли именно потому, что заставляли работать…
— Какая теперь разница? Суть от этого не меняется. Сегодня никто уже не помнит, кому пришло в голову изобрести колесо. И кто впервые предложил использовать для покупки товаров силфуры. Нам кажется, что эти вещи были с нами всегда. По сути так оно и есть; Поэтому мы не готовы от них отказаться. И никогда не откажемся. Без денег труднее, чем с деньгами. Выжить, конечно, пока можно, но привычка покупать то, что не можешь произвести сам, слишком сильна. А когда-нибудь деньги вообще станут править Торлоном. Тогда все, у кого их нет, превратятся в рабов, то есть в дикарей.
— Не слышал, чтобы у шеважа были деньги, — заметил Тиван.
— Вопрос времени. Кстати, может быть, именно поэтому они с нами постоянно воюют. Если дать им деньги, научить ими пользоваться, то шеважа начнут с нами с таким же упоением торговать, а не драться. — Скелли подумал над своими словами и хитро подмигнул собеседнику: — Хотя нет, пожалуй, знакомить их с деньгами пока рановато.
Тиван оказался рядом с драпировкой, за которой, отодвинув, обнаружил дверь. Оба собеседника знали, что за дверью находится потайная комната, где последнее время любил отлеживаться после буйных застолий Ракли.
— Не помнишь, там была уборная? — уточнил Тиван.
— Теперь никто не помешает тебе проверить.
Судя по тому, что Тиван пропал надолго, уборная в комнате присутствовала. Когда он вышел, Скелли сидел в той же позе и равнодушно рассматривал свои пальцы.
— С облегчением, досточтимый хелет, — сказал он, убеждаясь в безупречности ногтей и чистоте сухой кожи. — Ваше отсутствие навело меня на мысль, что зрелища вроде драк дуболомов, простите, виггеров можно превратить в постоянное развлечение. Только эти развлечения не должны повторяться, чтобы не наскучить. Тебя не затруднит дернуть за колокольчик еще раз?
— Не затруднит. — Тиван машинально исполнил просьбу. — Но ты не ответил на мой исходный вопрос.
— Который был…
— Что подумают люди, которые напуганы действиями наших старых и новых врагов, когда увидят, как мы строим не крепостные сооружения, не заставы, а изгороди для, как ты выразился, развлечений?
— Ах, ты все об этом! Ну, на это я отвечу тебе очень просто. Они поймут, что мы не боимся. И будут нам за это только признательны.
— Сомневаюсь…
— Вот увидишь. А когда их жизнь наполнится новыми праздниками, которых за правление Ракли почти не осталось, нас вообще будут носить на руках. А довольным народом управлять проще, чем голодным и злым. Поспоришь?
Снова вошел Сартан.
— Пригласи-ка сюда Оррика и Буртона, если они уже освободились. Я дам им срочное задание.
Эти двое — неразлейвода. Трудятся быстро и споро. По отдельности у них получается хуже. Пишут, правда, не так хорошо, как говорят, иногда лепят непростительные ошибки, но у них очень влиятельный покровитель, так что грех их не использовать. К тому же писать им не придется.
Сартан ушел, даже не переспросив. Видать, парень знает всех писарей по именам. А может, и не только писарей. Откуда только он такой взялся? Наверное, и в грамоте разумеет.
— Тиван, кто этот юноша?
— Ты о ком, о посыльном? Понятия не имею. Вижу его сегодня впервые. Наверное, чей-то сын.
— В этом я как раз не сомневаюсь. Я даже знаю, как его зовут.
— Не помню, чтобы он представлялся.
— Это потому, что он утром уже заходил ко мне с завтраком.
— Ну, тогда ты знаешь больше моего. Я не обращаю внимания на подобные вещи. Если только это не хорошенькая девушка.
«А вот тут ты ошибся, Тиван, — подумал Скелли. — Не стоило упоминать при мне о своих слабостях. Ну уж раз сказал, ничего не поделать. Буду непременно иметь в виду».
— В этом ты не одинок, — ответил он вслух. — Но толковый посыльный не вещь. А уж если вещь, то весьма нужная в хозяйстве. Странно, я думал, ты проверяешь всех, кто имеет доступ к замку.
— А я думал, это ты выдаешь им верительные грамоты.
— Совершенно верно. Но человек с грамотой даже за моей подписью не имеет права быть посыльным или прислуживать в замке. Поэтому я и спрашиваю тебя. Этот Сартан мне нравится, но мне не нравится, что никто с ним не знаком.
Тиван пожал плечами.
— Ты всегда отличался подозрительностью, Скелли.
— Она помогает мне выживать в этом сумасшедшем мире.
— Прогони мальчишку и посмотри, кто будет недоволен.
— Чтобы снять с пальца тугое кольцо, необязательно отрезать палец. Достаточно распилить кольцо.
— Послушай, прежде чем разговаривать с Ротрамом, мне еще нужно сделать кое-какие дела. Я, пожалуй, пойду. Ты тут останешься?
— Разве ты не все свои дела сделал? — Скелли кивнул в сторону драпировки.
Тиван оценил шутку, но поднялся из-за стола и направился к двери. Там он столкнулся с входящими писарями. Те расступились, и Тиван вышел, бросив через плечо:
— Не прощаюсь.
Оррик был маленького роста и худенький. Со спины его легко было принять за мальчика. Буртон возвышался над ним на две головы. Казалось, под рубахой у него спрятан бочонок крока, обложенный для верности со всех сторон подушками. Более непохожих и более дружных приятелей Скелли еще не приходилось встречать. В довершение контраста Оррик говорил приятным низким голосом, а Буртон уморительно писклявил. В распоряжение Скелли оба поступили, разумеется, одновременно, и было это вот уже три зимы назад.
— Вызывали? — пискнул Буртон.
— Если тебе не с чего начать разговор, мой дорогой, поинтересуйся, как я себя чувствую, или скажи свое мнение о сегодняшней погоде. Конечно, я вас не вызывал. Вы пришли по собственному почину, чтобы размяться и подышать свежим воздухом.
Писари переглянулись. Оррик пронзил друга гневным взглядом и взял слово:
— Мы пришли по вашему указанию, вита Скелли. Какие будут распоряжения?
— Вот, уже лучше. Не стойте там. Идите сюда. Только дверь за собой потрудитесь закрыть.
Как ни странно, они не стали дружно наваливаться на дверь. Пока Буртон осторожно старался не хлопнуть створкой, Оррик прошел между стульями и деловито сел в кресло, только что освобожденное Тиваном. Скелли выждал, когда Буртон примостится рядом. К счастью, кресла были без подлокотников, иначе он едва ли смог бы втиснуться.
— Кто вас сюда привел? — начал Скелли вовсе не с того, с чего собирался.
— Сартан, — ответили писари хором, доказывая, что на самом деле с ними все в порядке.
— Прелестно! И кто он такой?
— В каком смысле? — насторожился Оррик.
— Помощник, — предположил Буртон.
— Сейчас не время строить из себя болванов, — прямо заявил Скелли. — Нас тут никто не слышит, так что можете расслабиться и не играть в тупого и еще тупее. Разрешаю думать.
Писари улыбнулись. Буртон поставил на стол локоть, подпер щеку кулаком и покосился на приятеля, всем своим видом показывая, что вверяет все нити разговора ему. Оррик откашлялся, но промолчал.
— Еще раз повторяю: разминка закончена. Мне нужно знать, кто такой этот Сартан. Чей он сын? Кто его сюда устроил? Почему, если я сейчас дерну вон тот колокольчик, придет именно он, а не прежний посыльный? Понятен ход моих мыслей?
— Сартан — племянник главного повара, Кус-Куса.
Скелли поморщился:
— Терпеть не могу, когда беднягу Прола так называют.
— Извините, привычка, — с готовностью смутился Оррик.
— А почему беднягу? — поинтересовался Буртон.
— Человека, который умеет так вкусно готовить, но при этом после простуды напрочь лишился обоняния, я могу только пожалеть. Ну да ладно. Значит, племянник, говоришь? Тогда мне многое становится понятным. Хорошо. Переходим к основному вопросу, ради которого я вас вызывал.
Писари насторожились.
— То, о чем я вас попрошу, должно остаться строго между нами.
Два торопливых кивка.
— Зрелища и состязания.
Вопросительные взгляды и почесывание за ухом здоровенной ручищей.
— Мне нужны описания зрелищ и состязаний, которыми развлекались наши предки. Я знаю, что они существуют. В разное время они были под разными предлогами отменены. Последним запретом, если мне не изменяет память, стал запрет Ракли на так называемые «бои за дружину». Кстати, об этом я еще кое-что сам помню, так что они интересуют меня в последнюю очередь. Проверьте все хранилище. Только ничего не перерывайте, как вы иногда это умеете. Никто не должен знать, что именно вы ищете. Будьте аккуратны и кладите все на место. Поняли?
Оррик покосился на приятеля, Буртон обиженно поджал губы.
— Поняли. Обещаем, — подытожил Оррик.
— Особое внимание уделяйте тем развлечениям, в которых принимало участие большое количество народу. Как самих участников, так и наблюдающих. Главное — зрители. И не вздумайте ничего переписывать. Переписывать не надо. Нашли свиток, откладываете в сторону, на его место вставляете закладку, чтобы не забыть, откуда его взяли, и ищете следующий. Два-три интересных описания нашли — несете мне. Не думаю, кстати, что их наберется больше десятка.
— А зачем все это нужно? — не удержался Буртон.
Скелли отнесся к вопросу на удивление добродушно.
— Хочу сделать подарок на день рождения Тивану, которого вы здесь встретили. Будет особенно здорово, если какие-нибудь из описаний сопровождаются картинками. Может, тогда Тиван наконец соберется с духом и научится читать.
Писцы шутки явно не поняли, хотя широко заулыбались. Теперь уже Скелли посмотрел на них вопросительно. Друзья растерянно переглянулись.
— Разве я не все вам разжевал? Идите и ищите. Нет, постойте! Идем вместе. Я должен еще кое-куда наведаться.
По пути Скелли уточнил, в каком виде они записали новость про события в таверне «У старого замка». Судя по пересказу Оррика, описание, оставшееся в хронике для потомков, изобиловало неточностями, однако в целом Скелли остался довольным. Чего у друзей не отнять, так это умения использовать всякие обтекаемые конструкции и обороты, иногда приводящие читателя в некоторое недоумение по поводу смысла прочитанного, но зато позволяющие делать многозначительные выводы.
Скелли точно помнил, что если идти прямой дорогой от тронной залы домой, в хранилище свитков, на одном из нижних этажей минуешь одиноко стоящего воина, которых с некоторых пор стало двое. А все потому, что в расположенный за их спинами оружейный склад недавно перенесли из казны, где они изначально лежали, доспехи Дули. Вспомнить о них его заставил портрет всадника. Пока он сидел в тронной зале и вел разговоры, мысли его шли во всех направлениях, при этом странным образом переплетались, и постепенно он пришел к выводу, что роль устроителя одного из зрелищ он непременно должен взять на себя. Зрелище это будет отнюдь не регулярным, а если совсем точно, то единственным в своем роде — возведение на трон нового наследника. Пусть все смотрят. Кто им будет, он еще не знал наверняка, но это и не имело теперь значения. Ведь наследование по праву крови — это все вопрос веры и доверия. Кто, кроме него, Скелли, может доказать, что тот же Ракли — потомок Дули? Да никто. А вот если зачарованная толпа увидит, как на нового правителя надевают настоящий шлем великого героя, кто впоследствии отважится оспорить его право на власть? Разве что самые отчаянные головы. Которые долго не удержатся на плечах. Что, кстати, тоже можно обставить красиво, как праздник Квалу. Как все удачно сходится!
— Оррик, мы еще не прошли склад?
— Какой?
— Оружейный.
— Вам нужно туда? Что же вы сразу не сказали?
— Это упрек?
— Вон на ту лестницу, вита Скелли.
— Это был упрек?
— Что вы! Так будет, пожалуй, даже быстрее.
— Вот и я про то же.
Возле двух воинов, вытянувшихся по струнке при появлении важного гостя, они остановились.
— Вы знаете, что вам нужно делать, — напутственно сказал Скелли. — Мне желательно получить от вас первые сведения до вечера. И держите рот на замке. Ступайте. А вас, богатыри, — он повернулся к охранникам, — я попрошу расступиться.
Ни один из стражей не шевельнулся, хотя лица их приобрели мученическое выражение. Удивленные не меньше самого Скелли, писари замешкались, но он махнул им рукой, мол, ваше дело важнее, идите, я тут сам разберусь. Они скрылись за углом, перешептываясь, а Скелли повернулся к воинам и грозно воззрился на них снизу вверх.
— И что все это значит?
Оба промолчали, ожидая, вероятно, что на ответ решится напарник.
— Я вас спрашиваю!
— Хелет Демвер велел никого сюда не впускать, — прозвучал долгожданный ответ.
— А вы знаете, кто я?
— Да, вита Скелли.
— И?..
— У нас приказ.
— А если я вас сейчас прикажу разжаловать за тупость и отправить ковыряться в земле, где вам и место?
— Мы выполняем приказ, вита Скелли.
— Ладно, я пошутил, — сделал он вид, что остыл, хотя внутри него все кипело от злобы. — Я вас проверял. Молодцы. Но беда в том, что мне действительно нужно срочно попасть на склад оружия. Я отменяю приказ Демвера.
Стражи переглянулись.
— Нам было строго сказано, чтобы мы никому не подчинялись.
— Хорошо, а если я сейчас позову сюда хелета Тивана?
— Никому…
Скелли впервые за этот день почувствовал себя глупо. Он прекрасно понимал этих неотесанных мужланов, которым было боязно думать собственными головами, и потому они отчаянно прятались за чей-то дурацкий приказ. Нет, конечно, не дурацкий, склад стоил того, чтобы его тщательно охраняли, но при чем здесь Скелли? Больше всего на свете Скелли не любил, когда из него делают придурка. Развернуться и гордо уйти? Не будет же он бороться с этими здоровяками. А если Демвер специально задумал нанести ему такую пощечину, зная прекрасно, что Скелли не сидит без дела и рано или поздно сюда наведается? С него такое могло статься. Если Тиван в силу своей внутренней природы ограничивался тем, что поглядывал на Скелли свысока, то Демвер никогда особо не скрывал к нему неприязни. Кому понравится, когда ты распоряжаешься его родословной и титулами? Оба военачальника заслужили свое положение отнюдь не благодаря грамотам Скелли, однако еще на первых подступах к власти тот имел юношескую неосторожность намекать, к счастью, не прилюдно, а в задушевных беседах с глазу на глаз, что может, если до этого дойдет, подпортить репутацию кому угодно. Он мог, и многие ему верили, но говорить этого все же не следовало. Сейчас все они успели возмужать и постареть, но первое впечатление редко забывается. Тиван, вероятно, считал, что их пути со Скелли не пересекаются. Сегодняшний разговор в тронной зале будет для него хорошим уроком. Если не дурак, то пересмотрит свои взгляды на главного писаря. С Демвером, увы, разговор переносится до возвращения последнего. А значит, нужно предпринимать действия самостоятельно и незамедлительно.
Он скрестил руки на груди и равнодушно посмотрел на стражей.
— Судя по всему, приказа молчать вам не давали. Так что соблаговолите мне ответить: вы знаете, что вам поручено охранять?
— Знаем, — согласился первый.
— Оружие, — пояснил второй.
— А еще? — Скелли прищурился. — Почему раньше здесь торчал один охранник, а теперь вас целых двое?
— Потому что там хранятся доспехи Дули, — сказал тот, что выглядел помоложе.
— Совершенно верно, — обрадовался их осведомленности Скелли. — Именно их наличие я и собираюсь проверить. Заодно сличить с описаниями летописей. Если они окажутся поддельными, ваш пост снимут. Это ясно?
— Ясно, но…
Похоже, вскорости стражники готовы были сломаться, но тут с лестницы в проход торопливо вошел херетога Ризи. Не ожидая застать тут писаря, он замешкался, но быстро собрался с мыслями и отчеканил:
— А я как раз за вами, вита Скелли. Мы только что доставили… — Он покосился на воинов и закончил: —…кого вы велели.
— Превосходно, дружище! Только у меня тут возникли некоторые осложнения с этими бравыми ребятами. Они не пускают меня в комнату, где должны лежать доспехи Дули, мешая тем самым убедиться в их, во-первых, наличии, а во-вторых, в оригинальности. Не поняли? Я хочу выяснить, те ли это доспехи, которые носил Дули. Видите ли, есть некоторые подозрения…
Когда до Ризи дошла суть сказанного, оп в мгновение ока преобразился в того грозного вояку, который почти голыми руками справился когда-то с разъяренным кабаном. Расставив ноги, ссутулившись и втянув голову в плечи, он исподлобья уперся в стражей холодным взглядом рыбьих глаз и рявкнул так, что даже Скелли поежился. Что он сказал, было непонятно, но ничего понимать и не понадобилось. Приказ Демвера был отменен, как будто его и не было. Оба виггера не просто отступили, а отпрыгнули в стороны.
— Ключ, — справившись с легким потрясением, спокойно потребовал Скелли.
Один из стражей бросился к двери, но не притронулся к ней, а потянул за какую-то незаметную в стене скобу, дверь звякнула и сама приоткрылась.
Они зашли в оружейную комнату вместе с Ризи, все еще гневно сопящим и потирающим кулаки. Если бы не Скелли, похоже, он бы и голос не стал повышать, а просто с размаху съездил бы стражам по зубам.
Внутри все было так, как и должно быть в хранилище оружия: копья с разными наконечниками, от обычных до подобий широкого топора, вдоль одной стены; мечи разного размера, висящие на специальных крюках за рукоятки, чтобы их удобно было хватать при необходимости, — вдоль другой; доспехи разложены на нескольких ярусах лавок — вдоль третьей. Все самое нужное и самое лучшее, что удалось собрать хозяевам замка за много зим славного правления.
Скелли, который не присутствовал при вносе сюда легендарных доспехов, предполагал увидеть птичий шлем и меч, похожий на жало, на почетном месте посреди комнаты, однако стол, вероятно предназначавшийся именно для этой цели, был подозрительно пуст.
— И где же то, ради чего вы тут стоите? — поинтересовался главный писарь, нутром чувствуя очередной грандиозный подвох. Точнее, грандиозный скандал.
— Мы сюда не заходили, — еще не до конца отдавая себе отчет в произошедшем, ответили застывшие в дверях стражи. — Нам было велено охранять снаружи…
Ризи и здесь оказался на высоте. Выхватив из-за пояса свисток, которым у военачальников мергов было принято обмениваться сигналами, он так пронзительно свистнул, ч то у всех присутствующих заложило уши. Первое, что они смогли через некоторое время услышать, был топот по каменным ступеням множества ног. Скелли с удовлетворением отметил, что гвардейцев прибежало много и что среди них не видно посторонних вроде вездесущей прислуги. Очевидно, за эти дни прислуга в замке научилась за здорово живешь на рожон не лезть и теперь предпочитает не попадаться военным под руку.
— Этих двоих — на допрос! — распоряжался Ризи, тыча пальцем в грудь потрясенного пожилого воина, единственного, вошедшего в хранилище и, должно быть, отвечавшего в эту смену за охрану в башне. — Лишить оружия и званий! Ты! Скажи мне, кто еще направлялся сюда на дежурство?
Виггер стал зачем-то перечислять имена своих подопечных, однако Ризи оборвал его и чуть прилюдно не влепил затрещину.
— Всех на допрос! Понял меня? На дыбу, если понадобится! Чтобы до полудня я знал, кто и когда сюда заходил. Не сознаются — своими руками придушу!
Скелли хотел кое-что уточнить, но сообразил, что и без его участия, как ни странно, все происходит споро и четко. Обоих стражей уже не было видно. Начальник охраны, словно заразившись от Ризи гневом, не менее отчаянно орал на своих подчиненных, воины, позабыв про дружеские отношения, хладнокровно хватали и уводили своих собратьев, которые, правда, и не сопротивлялись. Все сразу поняли, что произошло нечто из ряда вон, и предпочли не то что не спорить, а превратиться из обычных людей в бездумные механизмы, умеющие только действовать. «Вероятно, — подумал Скелли, не без интереса наблюдая за ними, — эти ребята точно так же ведут себя в походе, в моменты опасности, когда внезапно оказываются под стрелами дикарей и должны не просто уцелеть, но и дать достойный отпор. На осмысление просто не остается времени. Механическая точность выполнения приказов и отработанные на ристалище движения, производящиеся без какого-либо участия головы, — вот что спасает им в подобных случаях жизнь. Похвальная привычка!»
Ризи остался возле Скелли, начальник охраны замер на пороге, двое новых стражей, покрупнее прежних, — у него за спиной.
— А ведь я только хотел проверить, все ли в порядке с доспехами, — невесело усмехнулся Скелли. — Кстати, где Тиван? Может быть, мы напрасно подняли столько шуму? Может быть, он знает о том, что доспехи куда-нибудь перекладывались?
Тиван не заставил себя долго ждать. Где бы он ни был, громкие свистки и последовавший за ним переполох не могли не заинтересовать его. По пути сюда, похоже, он успел получить некоторое представление о случившемся, поскольку вид сейчас имел не столько удивленный, сколько озабоченный. Ризи быстро доложил ему о том, чему сам стал невольным свидетелем. Тиван еще больше нахмурился. В устремленном на Скелли взгляде читалось подозрение.
— Если никто не отдавал приказа трогать доспехи, — отвернулся от него главный писарь, до сих пор не решивший, злорадствовать ему или огорчаться, — то их, как видите, украли.
— Стражники на допросе? — уточнил Тиван.
Ризи красноречиво играл желваками. «Можно подумать, что исчезли любимые украшения его ненаглядной супруги, — мелькнула у Скелли очередная веселая мысль. — Интересно, кому на самом деле понадобились эти старые железки?»
— Стоило мне проявить малейший интерес к доспехам нашего великого предка, как обнаружилось, что их нет, — сказал он. — Поэтому я даже испытываю некоторую вину из-за их исчезновения. С другой стороны, меня ждет, надеюсь, содержательный разговор с Ротрамом. Не разорваться же мне. — Он посмотрел на Тивана. — Кому можно доверить поиски доспехов?
— Я сам этим займусь. Благодарю за бдительность.
— Это было исключительно любопытство.
— Мы найдем доспехи.
— Не сомневаюсь. Жаль, что тот парень, который сделал это по прошествии стольких зим после гибели Дули, сам куда-то делся — у него это хорошо получается.
Тиван не оценил шутки и принялся осматривать комнату. Ризи стал ему помогать. «Разумно, — подумал Скелли, выходя обратно в коридор. — Если бы вором был я, то постарался бы припрятать краденое именно здесь, где меньше всего желание его искать. Правда, и спрятать тут что-нибудь сложновато».
Он спохватился, что не знает, куда отвели Ротрама.
— Тиван, вы не отпустите Ризи проводить меня туда, где сейчас находится Ротрам?
Ризи вышел из комнаты с видом человека, довольного таким оборотом. Знает, что начальник с него семь шкур спустит. Рад оттянуть этот кровожадный момент. Особенно если поиски ни к чему не приведут.
Они спустились по лестнице почти к самому выходу на улицу. Глядя на уверенно шагающего Ризи, Скелли подумал, уж не поторопился ли он, избрав в провожатые этого зацикленного на своих мыслях человека. Если им придется выходить наружу, он к этому не готов — оделся слишком легко. Едва ли Ризи это заметил и понимает. Ему хотелось остановить Ризи и перемолвиться с ним по душам, но вокруг сновали посторонние, и было бы неправильно, если бы кто-нибудь их подслушал. Да и Ризи явно слишком перенервничал, чтобы отвечать впопад. Этот разговор придется отложить.
Сомнения Скелли развеялись, когда он сообразил, что на улицу выходить все-таки не придется. Его привели в нижние жилые помещения башни, отведенные под казармы для несущих здесь вахту гвардейцев. Стража постоянно менялась, так что помещение не производило впечатления чего-то обжитого и уютного. Обычный перевалочный пункт, как сказал бы какой-нибудь Демвер. Ничего лишнего в обстановке, видимость порядка, холод и тоска. Поел, поспал, ушел. Очень хороший выбор места для допроса, особенно если учесть, что разговор должен состояться не жесткий, а доверительный — разговор паука и мухи, присевшей на паутину.
Седобородый мужчина с седой копной вьющихся волос сидел за столом в дальнем конце помещения. Лицо его было сплошь покрыто глубокими морщинами, которые, однако, отнюдь не уродовали его, а, напротив, придавали выразительность и почтенность. Большие, слегка навыкате голубые глаза казались насмешливыми и немного грустными. Одет гость был в роскошный бархатный камзол мышиного цвета, пересеченный от левого плеча к правому бедру широкой золотистой перевязью. Перевязь заканчивалась у пояса прекрасными ножнами из черной кожи. Меч у него успели отобрать, так что пустые ножны производили удручающее впечатление. «Интересно, где его нашли, если он явился сюда в таком виде, — подумал Скелли. — Или он просто любит направо и налево демонстрировать свою холеность и зажиточность?» Толстая шуба валялась мохнатой горкой на соседней лавке. Двое охранников стояли у него за спиной, напряженно следя за действиями Ризи. Обстоятельства и неписаные правила требовали вести допрос в их присутствии. Скелли быстро осмотрелся и сразу понял, что побег возможен разве что через ту дверь, в которую они только что вошли. Свет с улицы проникал сюда через крохотные окна под потолком.
— Пусть охрана встанет при входе, — распорядился Скелли, обращаясь к провожатому. Тот сделал соответствующий знак, и оба стража поспешили занять новый пост. — Наш гость — уважаемый человек, и нам, как и ему, нечего опасаться.
— Именно поэтому меня лишили моего меча, — показал торговец на пустые ножны.
— Если вы заметили, я тоже явился без оружия, — улыбнулся Скелли, разводя руки и присаживаясь на лавку напротив. Под камзолом чувствовалась определенная сила, так что имело полный смысл во избежание сложностей отгородиться от собеседника столом. С некоторых пор он перестал надеяться на свою былую прыть, а любимый тонкий кинжал, больше похожий на длинную иглу, он и в самом деле предпочитал оставлять в спальне — чтобы не было соблазна им воспользоваться. — Вы не находите, что здесь слишком холодно? — Ротрам лишь пожал плечами. — Ризи, друг мой, распорядитесь, чтобы очаг растопили. Мы с нашим гостем не настолько привычны к зимним холодам, как здешние виггеры. Да и средства нам пока позволяют согреваться, когда захочется.
Он ожидал последней фразой вызвать у собеседника какую-нибудь ответную реакцию, однако тот продолжал взирать на происходящее с видом случайного свидетеля, который вот-вот встанет и удалится восвояси.
«На дыбе такие быстренько ломаются», — подумал Скелли, а вслух сказал:
— Вы ведь Ротрам, торговец оружием, мы ничего не перепутали?
— Если я буду это отрицать, вы меня отпустите?
— Что вы делали вчера в таверне «У старого замка»?
— Ел, разумеется.
— Только не говорите, будто разгонять толпу вас подтолкнули скопившиеся после еды газы. Вы ведь прекрасно понимаете, что я не звал бы вас сюда, если бы вы, Ротрам, не оказались, случайно или нарочно, замешаны в одном очень нехорошем деле. С которым мы сейчас вынуждены разбираться.
— Допросите своих людей, которые без зазрения совести вторгаются в чужой дом и начинают там бесчинствовать на глазах потрясенных посетителей. Зачем вам нужен я?
— Именно для того, чтобы установить истинное положение вещей. Или вы считаете, что мы подобным, как вы выразились, вторжениям попустительствуем? — Он оглянулся на Ризи, самолично занявшегося очагом, словно ища у него поддержки своим словам. — Каждое утро я просыпаюсь и обнаруживаю, сколько еще старого мусора нам предстоит убрать, чтобы замок, да и весь Вайла’тун задышали свободно.
Собеседник благоразумно промолчал.
— Почему хозяева таверны предпочли уйти?
— А что им оставалось, по-вашему, делать? Ждать, когда их убьют?
— Но ведь вы только что сказали, что правда была на их стороне. Были свидетели вроде вас. Все бы подтвердили, что речь шла исключительно о самообороне.
— Вы ведь главный писарь?
— О, да, конечно, я не представился! Скелли.
— Я так и понял. Вероятно, вы прекрасно разбираетесь в летописях и кто на ком был женат, но если в вашем окружении даже херетоги занимаются дровами, то вы едва ли знаете, что такое общение простого человека с вояками из замка.
Скелли заметил, как Ризи выпрямился и отряхнул руки. Правда, огонь уже весело горел, так что, вероятно, это было не более чем совпадение.
— Присоединяйтесь к нам, друг мой, вам будет интересно послушать мнение постороннего о ваших питомцах.
— Я не настолько посторонний, — поправил его Ротрам, — чтобы кто-то мог убедить меня в том, будто вчерашние молодчики действовали в таверне без приказа.
— Вы подтверждаете это? — повернулся Скелли всем телом к Ризи, оставшемуся стоять у стола.
— Если бы речь шла о людях из моей сотни, я бы сказал наверняка.
— Вся беда в том, — любезно пояснил его слова Ротрам, — что один из нападавших сам был херетогой.
Скелли сделал вид, будто эти сведения ему неизвестны. Он уже чувствовал, что разговор без дыбы получится непростым, и подыскивал правильные обороты по ходу дела.
— Получилось крайне некрасиво, — сказал он, любуясь перевязью собеседника. — Насколько я понимаю, речь ведь идет не просто о хозяевах всеми любимой таверны, но о семействе молодого и весьма толкового юноши по имени Хейзит. Я ничего не путаю?
— Вы прекрасно осведомлены, — хмыкнул Ротрам. — Его как раз прогнали с работы на карьере, где он строил печь, которая могла бы всех нас спасти от дикарей. Вы ведь про это тоже знаете, не так ли?
— Несомненно. Но только вы как-то странно об этом выразились. Для начала нужно было спасти отрезанных от остального мира мастеров. Вы ведь тоже наверняка слышали о вторжении вражеских всадников и произошедшей стычке, в которой погибли виггеры?
— Об этом все уже знают. Нападавших обратили в бегство, и надо было спешить доделывать печь, а не спешить все сворачивать. Кто это решил?
Если бы Скелли не собирался переманивать оружейника на свою сторону, в этом месте стоило прекратить беседу и отдать его скучавшему где-то в замке палачу. Наглец не отвечает на вопросы, а задает свои! Скелли повернулся к Ризи:
— Кто это решил?
Херетога смотрел сейчас на главного писаря с нескрываемым удивлением, совершенно сбитый с толку и не понимая, зачем кривляться и разыгрывать перед никчемным торговцем эту дикую сцену. Разве не присутствовал Скелли на срочном совете, где собрались почти все участники заговора против Ракли и где при закрытых дверях решалась судьба карьера, печи и того выдумщика-мальчишки?
Воспользовавшись замешательством Ризи, Скелли развел руками.
— Как видите, данное обстоятельство никому из нас не известно. Вероятно, решение принимали те, кого больше заботила жизнь людей, а не какая-то, пусть даже очень вместительная, печь. А вы что, почувствовали связь между прекращением работ и случившимся в таверне?
— Послушайте, я пришел в таверну, когда там все уже было кончено. Судьба связанных решалась при мне. Как я могу судить, они наведались туда с совершенно определенными целями. Можете спросить тех посетителей, которых вместе с матерью Хейзита ваши люди бросили в подвал.
— Кстати, а как им все-таки удалось освободиться и победить хорошо обученных воинов?
— Нашла коса на камень. — Ротрам перевел взгляд со Скелли на Ризи. — Нашлись, видать, те, кому такая вопиющая несправедливость хуже горькой редьки. Я видел нескольких мужиков, которые возились с вашими пленниками.
— И которых вы, разумеется, не знаете ни в лицо, ни по именам?
— Разумеется. Они ушли все вместе, а прежде я их в наших краях не видел. Думаю, новые друзья Хейзита со стройки.
— Если так, то мы этих друзей обязательно найдем. Продолжайте.
— А что продолжать?
— Что видели.
— Мужики эти хотели пленников прямо там и порешить, чтобы меньше потом вопросов было. Я отговорил.
— Вы отговорили?
— Хоть я и торгую оружием, вита Скелли, но я мирный человек и против войны. Тем более междоусобной. Гверна, мать Хейзита, мне доверяет. Она прислушалась к моим словам и согласилась не усугублять свое положение.
— Так вы и Гийса им посоветовали в заложники взять?
— Нет, я был против. С таким заложником беды не оберешься. Настоял, кажется, сам Хейзит.
— Они ведь, кажется, были дружны, не так ли? Вместе жили на карьере.
— Этих подробностей я, увы, не знаю. Мне вообще представляется, что парень, в смысле Гийс, оказался там, в таверне, случайно. Он сам предложил, чтобы его взяли с собой.
— Любопытно! Сам предложил? — Скелли и Ризи обменялись недоверчивыми взглядами. — Зачем вообще он стал связывать своего бывшего приятеля?
— Я зашел туда как раз в тот момент, когда это происходило. Хейзит не ждал никаких гостей, а тем более Гийса. Вероятно, заподозрил, что он замешан в происходящем. Гийс, могу сказать, вел себя тоже довольно странно, не оправдывался и не требовал себя освободить. Даже, как я говорю, согласился стать заложником. Понимаю это так, что он хотел доказать тем самым свою непричастность. Раз вы знаете, что они с Хейзитом дружили, значит, он мог дорожить этой дружбой.
— Чушь какая-то, — признался Скелли. — Вы сами в это все верите?
— Я верю в то, что видел.
— Понятно. А что вы потом говорили собравшимся перед таверной?
— А вам разве не донесли?
Скелли пожал плечами.
— Я не верю всему, что слышу.
— Соседи пришли поддержать хозяев таверны. Они были вооружены кто чем и могли учинить самосуд. Я просто призвал их к спокойствию и попросил разойтись, потому что помочь они уже не могли, а навредить — предостаточно.
— И вы не говорили ничего о том, что теперь виггеры могут точно так же вторгнуться в любую избу и что помогать простой люд должен не им, а друг другу?
— Интересная мысль, — усмехнулся Ротрам. — В следующий раз я так и скажу.
— Куда направились беглецы? Где нам искать Гийса? Не говорите, что не знаете.
— Не знаю. Родственников у Гверны не осталось. Все друзья и знакомые живут внутри Стреляных стен. Идти, по сути, некуда.
— Но тем не менее они все-таки ушли. И вы при этом присутствовали. — Скелли встал с лавки и глянул на стоявших поодаль у входной двери стражников. — Вы прекрасный собеседник и умный человек, Ротрам. Мне хочется вам верить. У Демвера один сын, и он едва ли согласится просто так его потерять. Ни мергами, ни сверами я не распоряжаюсь. Мне было бы неприятно, если по вине вашего знакомого и его семейства началась, как вы выразились, война. А ведь она может начаться. В нашей истории подобные повороты случались. Гибли неповинные люди. И что самое печальное, даже торговцы оружием не успевали на ней нажиться. Иногда их самих убивали. Вам ведь не хотелось бы такого конца? У вас есть семья?
— Нет.
— Когда мы пришли за ним, у него в доме была внучка Закры. Ну, вы ведь знаете наверняка — ну, Закра, сумасшедшая прорицательница, — ни с того ни с сего подал голос Ризи.
Очевидно, став соучастником совершенно никчемного разговора, он пожалел потраченных на поимку Ротрама трудов и решил внести свою лепту.
Скелли с удовольствием проследил за изменениями на лице до сих пор остававшегося почти невозмутимым собеседника и сел на прежнее место.
— Вам, должно быть, небезразлично, что произойдет с этой девочкой. Ей сколько? Зим двадцать от силы? Жить да жить. Да и вам самому на старости лет, вы уж простите мою стариковскую прямоту, второй такой возможности может не представиться.
Ему показалось, что изменился даже исходивший от Ротрама запах. О, вот и слабое звено нашей мощной цепи! Женщины, женщины…
— Так куда, вы говорите, они отправились? — повторил Скелли свой вопрос.
— Я действительно не знаю. Насчет угрозы, я вам верю, но даже и под пыткой не смогу ничего рассказать, поскольку не знаю. Клянусь.
— Клясться пока рано. Я вам тоже почему-то верю. Вы не производите впечатление человека легкомысленного. И прекрасно понимаете, куда и зачем попали. Наш с вами разговор может быть последним. С некоторых пор я перестал дорожить не только торговцами оружием, но и кузнецами.
— Я представляю…
— Вы, должно быть, хороший человек, вита Ротрам, однако ваши представления о жизни несколько устарели. Не смотрите на меня с таким удивлением. Сейчас многое меняется. И вовсе не в ту сторону, к которой мы все, так или иначе, стремимся. Знаете, я тут давеча пришел к выводу, что в нашем непростом мире существуют силы и помимо нас, которые движут событиями по своему собственному усмотрению. Нам только кажется, что мы держим в руках непобедимое оружие. На самом же деле мы такие же исполнители воли, как вон те двое стражников. Их мечи — не их мечи. Они будут обращены на того, на кого им укажут.
— Кажется, я понимаю…
— Не торопитесь. Мне бы не хотелось в вас разочаровываться. Вы наверняка знаете многое из того, чего не знают другие. Я, например. Кстати, вы богаты?
— Я бы так не сказал, — начал Ротрам, но заметил взгляд собеседника, обращенный на бархатный камзол, вероятно, не единственный, и поспешил добавить: — Но деньги у меня водятся.
— Это всегда хорошо. Без денег мужчина перестает чувствовать себя мужчиной. Ни семью толком не завести, ни себя не потешить чем-нибудь приятным в свободное время. Но и когда денег много, тоже плохо. Постоянно приходится за них переживать, бояться, хотеть преумножить.
— Я спокойно к этому отношусь.
— Не сомневаюсь. Я тоже. — Скелли покосился на Ризи, который явно скучал, не понимая, о чем вообще здесь идет речь и зачем нужна вся эта пустая болтовня. Почему не взять оружейника в оборот и не выколотить у него всю правду старым проверенным способом? К чему все эти экивоки? — Скажите, Ротрам, насколько хорошо вы разбираетесь в людях?
Торговец ответил не сразу, озадаченный не столько вопросом, сколько переменой в тоне, которым он был задан.
— Вероятно, настолько, насколько в оружии, с которым имею дело. Я никогда не испытывал сложностей в вопросах торговли.
— Расскажите немного об этом. Как вы торгуете?
Не успел Ротрам ответить, Ризи демонстративно встал и отошел к стражникам, делая вид, будто отдает им какие-то распоряжения. Воспользовавшись тем, что их никто не слышит, Скелли понизил голос до шепота:
— Не обращайте внимания. Обиженные вояки вынуждают меня вести все эти никчемные разборки. По мне так пусть бы их там, в таверне, всех укокошили. Я хорошо знал отца этого Хейзита, прекрасного, умелого каменщика, и желаю горе-беглецам никогда нам не попасться. Я смело говорю это вам, потому что вы мне тоже почему-то симпатичны, и я хочу вам помочь. Думающие люди должны держаться вместе. Мне может понадобиться ваша помощь.
— Что нужно сделать? — подался навстречу ему Ротрам.
— У меня есть опасения, что одним переворотом в Торлоне не обойдется. Нужно готовиться к новым неприятностям. А кто, как вы понимаете, сегодня в сильном положении?
— За кем стоят виггеры…
— В точку! Я в вас не ошибся. Только слушайте… — Скелли бросил взгляд на Ризи, но тот пока не собирался возвращаться. — Я хочу пополнить их ряды своими людьми.
— Наборов давно не проводилось…
— Вот именно. Я разработал новый способ, как сделать эти наборы постоянными и выгодными для всех. Вам наверняка название «бои за дружину» о многом говорит.
— Как-то по молодости я даже, признаться, принял в одном таком состязании участие. Помню, меня сильно тогда побили…
— Мы должны возродить эту традицию! Понимаете, к чему я клоню? Я готов поручить вам всю организацию. Я навел о вас справки. Вы занимаете уникальное положение, друг мой. Вы на равном удалении от обитателей замка и от простого люда. Я имею в виду, что вы одинаково близки к тем и к другим. Если устроителем новых «боев за дружину» станет, скажем, Ризи, ну кто поверит, что исход не будет подтасован? А для успеха нужно, чтобы с самого начала все было по чести. Я бы сам этим занялся, но мне непозволительно. Я, знаете ли, вынужден оставаться в стороне. Подумайте о моем предложении. Как я уже говорил, если правильно это дело организовать, тут для всех выйдет выгода. Гарнизонным воякам не мешает размяться, зрителям — попереживать за своих любимцев, тем же фолдитам — обрести постоянный доход, увеличения которого я, кстати, сейчас пытаюсь добиться. И никто не должен догадаться о наших истинных планах. Пусть все будет скрыто за азартом, духом соперничества и желанием легкой наживы. Я уже кое-что придумал, вам осталось только это воплотить. Огораживается специальное пространство. Доступ туда зрителям — только за деньги. Можно сделать подобие огромного походного шатра, чтобы проводить бои при любой погоде. Я помню, как в прежние времена зрители спорили между собой, кто победит, и бились об заклад. Почему бы не сделать эти споры открытыми? Собирать дополнительные деньги с тех, кто готов рискнуть и поставить на того или иного бойца. Причем часть ставок при любом исходе должна оставаться у нас — мы же организаторы. Я смогу сделать так, что никому это не покажется зазорным. Я ведь тоже кое-что пока значу.
— Раньше бои были кулачными. Можно было бы добавить оружие…
— …поставлять которое на состязание будете исключительно вы. Почему бы и нет? Продумайте правила, чтобы бойцы не поубивали друг друга в первом же поединке, все в ваших руках. Я только хочу, чтобы с той стороны, — махнул он рукой куда-то далеко-далеко, — в боях участвовали надежные люди. На которых в нужный момент вы сами готовы были бы положиться.
— Из бойцов можно составить отдельный отряд…
— Я думал об этом. Слишком навязчиво получится. Лучше, особенно поначалу, им раствориться среди общей массы. Кто-то станет свером, кто-то, возможно, мергом, но у всех будет один тайный руководитель, который при необходимости соберет их под свое начало. Войско внутри войска. Мощное и не заржавевшее от гарнизонной службы. Только знаете что, придумайте название получше, чем эти «бои за дружину». А то звучит так, будто за дружину нужно заступаться.
— Вы меня отпустите?
— О том, что вы вызваны на допрос, знают только здесь присутствующие. Я попробую убедить этого херетогу, что вы полезнее на свободе, нежели за железной решеткой. Да и потом — вы ведь ничего не знаете.
Глядя в улыбающиеся глаза Скелли, Ротрам кивнул почти с сожалением.
— Но ведь вы можете впоследствии что-нибудь узнать, не правда ли? И тогда вспомните о нашем разговоре и непременно поделитесь сведениями. Не думаю, что вы поверили в мое расположение к Хейзиту, но я, как вы уже, должно быть, заметили, никого ни в чем не убеждаю. Мы все знаем, чего хотим. Один хочет мирной жизни, другой — красивую спутницу до конца своих дней, третий — чтобы сундуки ломились от силфуров, четвертый — титул эделя, а пятый — всего сразу. Вы уже сделали свой выбор?
— Мне много не надо…
— Если до конца зимы мы проведем парочку успешных состязаний и получим в итоге десяток хороших бойцов, думаю, я изыщу возможность наградить достойного человека достойным титулом.
Ротрам насупился. Все услышанное здесь никак не вязалось с тем, ради чего, как он считал, его сюда тащат. Скелли слыл, мягко говоря, известным хитрецом и явно заправлял многими делами в замке. История с Ракли могла быть и его рук делом. Некоторые друзья Ротрама считали, что весь вопрос упирается в людей типа Тивана, Демвера и этого Ризи, которым надоело либо прозябать, либо быть битыми. Сам он придерживался иной точки зрения, угадывая за поступками знакомых ему по характеру и манере поведения виггеров немалые денежные траты со стороны таких воротил, как Скирлох и Томлин. Скелли при таком положении вещей оказывался, с одной стороны, как будто со всеми, а с другой, не с теми и не с другими. В том, что он ловкая шельма, Ротрам нисколько не сомневался. Но сейчас он был склонен поверить его словам, потому что оружием можно добиться денег, а на деньги — купить сколько нужно оружия. Если же ты не обеспечен в достаточной мере тем или другим, тебе лучше залечь под кустик и переждать бурю.
Скелли это прекрасно понимает и стелет себе на всякий случай соломку. Разумеется, ему нет дела ни до Хейзита, ни до Ротрама, но он этого как будто и не скрывает. Доверительное отношение с его стороны Ротраму выгодно? Безусловно. Гораздо приятнее суетиться вокруг какого-нибудь тента и выставлять на бой с мордоворотами из замка здоровяков из дальних тунов, чем гнить где-нибудь в каркере без надежды на то, что о тебе вообще вспомнят. Титул ему, естественно, как лошади второе седло, так что тут писаришка его не подловит, но вообще-то, если старик не врет и если до этого дойдет, почему бы и нет? Чем он хуже остальных? Опять-таки к нему будет больше доверия со стороны замка, кто бы из них ни пришел к власти. А это и Хейзиту может пойти на пользу, да и Кади будет довольна. Только уж больно все это, если призадуматься, смахивает на наживку. Подвохом попахивает. Паучьей паутиной. Правда, непонятно, зачем он этому Скелли сдался и почему тот, если захочет, не может просто его прихлопнуть. Может ведь. Не тратя время на противоречивые разговоры и подсовывание наживок. Значит, и в самом деле не хочет?
— Мои люди с вами свяжутся в ближайшее время, — торопливо проговорил Скелли, заметив приближающегося Ризи, и добавил обычным голосом: — И я весьма рассчитываю, что впредь вы будете куда более разумны. Вас проводят до ворот замка. Меч вам тоже вернут. Позаботьтесь о том, чтобы он был обращен в правильную сторону.
Ризи сделал знак стражам, и торговца увели.
— Пришлось как следует припугнуть. — Скелли засиделся и теперь охотно расхаживал но казарме, осматривая обстановку. — Ты очень кстати вспомнил про его любовницу. Теперь мы знаем слабинку этого человека.
— Он не расколется так просто. — Воин с трудом скрывал разочарование.
— Уже раскололся. Вы видели его лицо?
— Удивленное, я бы сказал. Испуга я не заметил.
— Я позволил ему сохранить вид независимости. Не унизил. И тем лишь теснее привязал к себе. Он никуда теперь от нас не денется. Мне знаком такой тип. Они производят впечатление сильных снаружи, но внутри у них труха. Если к ней пробиться, все остальное само собой ломается.
— Ну, вам виднее, — недоверчиво протянул Ризи.
— Послушай, а сколько здесь ночует виггеров?
— Два десятка.
— А я насчитал ровно двадцать четыре кровати. Лишние-то для девиц, что ли?
— Никак нет. Два десятка — это и есть двадцать четыре. То есть две дюжины. Включая брегона, ну, то есть десятника, и его помощника, аби’мерга.
— Никогда не мог разобраться во всех этих ваших чинах и количествах, — признался Скелли, у которого после разговора с Ротрамом слегка улучшилось настроение. — Ну да все хотят быть немножко непонятными для других. У нас, у писарей, разделение еще сложнее, только до нас, к счастью, никому нет дела. — Он усмехнулся. — Что там с доспехами?
— Вестей не было. Разузнать?
— А у вас тут нет колокольчика, как в тронной зале, чтобы посыльного вызвать?
— Это излишество.
— Согласен. Тогда пошли кого-нибудь за посыльным. Если это не будет считаться излишеством.
Ризи не нашел, что ответить.
Скелли многое про него знал и во многое посвятил сам, однако опыт учил его никогда не доверять одному человеку во всем. Хрупкие яйца лучше раскладывать по разным корзинам. Так учили его дед с бабкой, у которых он воспитывался за ненадобностью собственным родителям. Поэтому сейчас он предпочитал всегда, во всем и со всеми вести двойную или даже тройную игру.
— А что лучше, когда больше яиц или корзин? — спрашивал он деда.
— Лучше, когда всего хватает, — отмахивался тот и шел выковыривать воск из своих тяжеленных пчелиных ульев.
— Ладно, — сказал Скелли, не без удовольствия наблюдая за растерянностью Ризи, который понимал, что посылать за мальчишкой некого, но не идти же самому… — Проводи меня туда, где ведется допрос. Надеюсь, Тивана мы там застанем. Как жена? — поинтересовался он уже по дороге, которая снова вела по витой лестнице вверх.
— Внуков воспитывает, — отозвался, не оглядываясь, Ризи. — Дочка двойню родила.
— Поздравляю. Каково быть дедом?
— А непонятно. Вроде ничего не изменилось, а все как-то по-другому. Наверное, приятно. Я их и не вижу-то почти.
— Так ты вроде недавно из сложного похода, считай, вернулся. Неужели домой не отпускают?
— Отпустят тут. Постоянно что-нибудь да происходит. Вы ведь заметили, наверное, какой Тиван нынче, на нервах весь, не подступишься, не отпросишься.
— А тут еще кража доспехов, — поддакнул Скелли. — Ты, кстати, ко мне как-нибудь на досуге все-таки зайди. Внуки, понимаешь, такое дело. Мы их где нужно пропишем, потом, глядишь, еще пригодится.
— Благодарю, вита Скелли.
— А и не за что. Сам-то что думаешь, кто украл?
— Доспехи-то? Ума не приложу. Вещь, конечно, редкостная, легендарная, но что с ней делать, если не любоваться?
— Я, разумеется, этому Ротраму говорить ничего не стал, лишних сплетен нам не нужно, но мне сдается, что люди, подобные ему, могли бы за такие доспехи неплохо заплатить. Как считаешь?
— А им зачем? Обратно в замок продать, за выкуп? Таких дураков нет. Да и не похвастаешься особо. Нет, никому они не пригодятся.
— Значит, мы с тобой чего-то не понимаем. Доспехов-то нет.
— Я тут подумал, может, они куда завалились. Ну, в смысле, может, их кто-то в оружейной комнате просто переложил?
— Сомневаюсь, что Тиван не перевернул там все вверх дном. Сейчас узнаем.
Они как раз вошли в помещение, соединявшее башню с внутренней крепостной стеной. Имелась тут и третья дверь, за которой и находилась укромная комната, о существовании которой знали те из обитателей замка, кто по недоразумению или по злому умыслу совершал проступок. Здесь они громко и искренне раскаивались. Если требовалось, им в этом охотно помогали.
Перед дверью вдоль стены в ожидании своей очереди стояло несколько виггеров, без оружия, без шлемов и доспехов, понурых и задумчивых. Вероятно, те, кому в какой-то момент по долгу службы приходилось стоять на карауле возле оружейной комнаты. Трое их товарищей во всеоружии стояли тут же, изображая охранников. Из-за двери доносились не слишком веселые звуки. Кто-то вскрикивал, виггеры морщились, но молчали и только прислушивались.
Ни на кого не обращая внимания, Ризи распахнул дверь и пропустил главного писаря вперед.
Экзекуция как раз закончилась. Два голых по пояс мужика бессильно висели на цепях, прибитых к потолку. Мокрые, спутанные волосы закрывали посиневшие лица. Несмотря на царящий здесь холод и каменный пол, оба были босиком. Дознаватель, а точнее палач, вытирал руки тряпкой. Он был в плаще и закрывавшем лицо капюшоне с прорезями для глаз. Считалось, что его жертвы не должны знать, кто причиняет им муки. Чтобы, если в конце концов их оправдают, не было возможности отомстить. Наружу торчал только плохо выбритый подбородок. Иногда палачи надевали кожаные маски, но это делалось главным образом в тех случаях, когда жертву надлежало казнить. Сейчас, судя по всему, до этого еще не дошло.
Тиван стоял в углу комнаты и усиленно растирал замерзшие руки. Кроме того, это помогало ему думать. Потому что услышанное тому способствовало.
При виде вошедших он прекратил свое занятие и замер в позе человека, который собирается что-то сказать, но не уверен, с чего начать.
— Признались? — опередил его Скелли.
— Со второго раза. — Тиван указал на одного из стонущих. — Этот признался довольно быстро, но когда привели его напарника, тот решил посопротивляться. Ни к чему хорошему это не привело, но теперь мы знаем правду.
— И состоит эта правда в чем?
— В том, что единственный, кто заходил в оружейную накануне, а выходил обратно с мешком, был…
— Можно я попробую отгадать? — прищурился Скелли. — Сдается мне, что имя его начинается на «д», а прозвище — на «ж».
— Откуда?.. — поразился Тиван, и даже стоны бедолаг, похоже, прекратились.
— Так я прав? Демвер по прозвищу Железный? А я и понятия не имел. Если бы сегодня с утра его не хватились, я бы наверняка подумал на кого-нибудь другого. — Скелли понравилось впечатление, произведенное его догадливостью. — Надеюсь, теперь мы будем его искать с утроенной силой?
— Соответственные распоряжения уже отданы.
— Так вы тоже знали заранее?
— Нет, но…
— Те, кого вы посылали с утра, хелет Тиван, ищут Демвера, чтобы спасти. Теперь же нам нужно послать тех, кто должен его отыскать, живого или мертвого. Вы понимаете, чем это все пахнет? Я, признаться, еще не до конца. Но мои книги учат меня тому, что во все времена предательство наказывалось по всей строгости.
Тиван вышел, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. «Бешенство — плохой советчик, — подумал Скелли, — но лучше так, чем никак».
— Есть подробности? — поинтересовался он у палача.
— Да какие тут подробности. Пришел, говорят, один. Велел впустить. Его они ослушаться не могли, поскольку он их сюда, мол, и ставил. Пробыл в оружейной недолго. Вышел, как уже говорилось, с мешком. Дверь за собой закрыл, так что они и понятия как будто не имели, что именно он забрал. Поняли, мол, только сейчас.
— А это у них так принято: рассказывать подобные вещи исключительно под пытками? Любят, когда им больно? Зачем нужно было делать из заурядного события страшную тайну?
Палач пожал плечами.
Скелли брезгливо приблизился к мужчинам и крикнул:
— Что вы тут развели? Почему нельзя было сразу все рассказать? Он вас что, запугивал? Отвечайте!
Один из пленников поднял покрытое кровоподтеками лицо и грязно выругался.
Скелли отпрянул. Сплюнул. Плюнул еще раз, злой на себя, что не сдержался. Он терпеть не мог того, чего не понимал. Отошел к принявшему выжидательную позу Ризи. Шепнул на ухо:
— От обоих избавиться. — Подумал, дернул Ризи за рукав: — Только не сразу. Сперва перевести их в клети. Они могут быть в сговоре с Демвером. Сперва нужно все узнать.
Подобные вещи Ризи понимал с полуслова. Он высунулся за дверь и велел всем живо расходиться по своим местам. Следствие закончено и пока в их помощи не нуждается. Вошли только двое невозмутимых воинов, получили одобрительный кивок от Ризи и стали снимать с цепей первого пленника. Сняли, подхватили под руки и увели. За их молчание Скелли не опасался. Едва ли им захочется оказаться в таком же положении. Так что если они знакомы с семействами этих предателей, едва ли ответят что-нибудь вразумительное на расспросы жен и матерей. Да, служили вместе, где сейчас, не знаем. Страх за свою шкуру — великая вещь! Тэвил, где же Демвер?..
Он вышел в опустевшую комнату и, к немалому своему удивлению, увидел в углу одинокую фигуру, в которой признал Сартана. Юноша без приглашения торопливо подошел к нему.
— Новые сведения, — сказал он заговорщически, — из дома Томлина.
— У тебя там тоже живет знакомая девушка? — не сдержался Скелли.
— Нет, просто слышал разговор на кухне. Продолжать?
— Изволь.
— Его помощник, говорят, пропал.
— Сима?
— Да, упоминали это имя.
— Пропал?
— Не вернулся вчера с какого-то задания. Утром его хватились. Сейчас ищут, но пока бесполезно.
— Кстати, ты случаем не слышал, куда мог деться Демвер? — Скелли уже думал о другом.
Юноша удивленно поднял брови.
«Напрасно я его спросил. Теперь неизвестно, кому в обратную сторону уйдут эти сведения. Ладно, в следующий раз буду умнее. Что он сказал? Сима пропал? Подозрительно, но не более того. Едва ли он имеет что-то общее с Демвером. Хотя кто теперь знает наверняка? Все как с ума посходили. Никогда еще наступление зимы не вносило столько сумятицы». В другой раз ему было бы интересно во всем дотошно разобраться, но сейчас эта череда новостей, предательств и исчезновений только раздражала.
— Хорошо, что сказал, — потрепал он Сартана по хилому плечу. — Проводи-ка меня обратно в келью.
По пути он получил подтверждение того, о чем слышал раньше. Повар Прол действительно приходился Сартану дядей. Он замолвил за любимого племянника слово еще в бытность тут Ракли. Поэтому про его назначение никому ничего не сообщалось. Ракли вообще часто принимал решения, ни с кем не советуясь. Скелли помнил, что видел юношу несколько раз в прошлом, но не подозревал, что тот, кроме всего прочего, числится писарем. Такие вещи обычно без его ведома не делались. В данном случае можно было запросто заподозрить подвох. Кто теперь знает, может быть, Ракли вынашивал идею рано или поздно подсидеть его, Скелли, как он когда-то, еще при Гере Одноруком, умело подсидел глупого старика Харлина?
Поэтому не было ничего странного в том, что, когда они дошли до его кельи, он устроил Сартану серьезную проверку его писарских навыков. Сперва парень написал под диктовку два коротких письма. Одно — Томлину с выражением тревоги и просьбой держать его, Скелли, в курсе поисков, поскольку, может статься, он видел Симу последним, когда они вчера вышли после совета. Разумеется, он не стал открыто уточнять, что происходило это в подземелье, под стенами Обители Матерей. Томлин и сам должен был об этом догадаться, а Сартану знать ничего такого вовсе не следовало. Второе письмо предназначалось поставщику кож для новых свитков и носило сугубо деловой характер.
С письмами парень справился неплохо, почерк у него оказался сносным, вполне разборчивым, правда, он допустил несколько ошибок в написании, но те, кому эти письма были адресованы, едва ли обратят внимание на подобные тонкости.
Затем Скелли поручил Сартану вручить эти письма настоящим посыльным, тем, кто не мотался, как он, по башне и замку, а спешил во все концы Вайла’туна кто конным, кто пешим ходом. По возвращении Сартан должен был продемонстрировать свое умение копировать почерк. Скелли дал ему отрывок из старинного уложения о надлежащем поведении в замке, тот самый, где говорилось о наказаниях, которых заслуживают те, кто пренебрегает такими качествами, как верность хозяевам, и руководствуется соображениями корысти. Он объяснил, что этот отрывок заказал ему один уважаемый эдель, решивший ввести подобные традиции в своем поместье. Сартан долго корпел над порученной работой, но результат превзошел все ожидания Скелли. Нет, почерк оригинала весьма отличался от копии, однако опытный глаз главного писаря подметил, каких трудов стоило парню добиться именно этой непохожести. А если он настолько отчаянно не хотел, чтобы Скелли знал о его мастерстве, выходит, ему есть чего скрывать, а значит, с ним нужно держать ухо востро.
— Молодец, — сказал Скелли, — дядя может тобой гордиться. Почему ты решил стать писарем?
— А кем еще? — поежился юноша. — Повар из меня никудышный, оружие носить — тяжело, а вот читать люблю. Так и получилось.
— Ладно, хорошо. Подумаю, как тебя пристроить. Пока будешь делать, что делал, и снабжать меня сведениями, как снабжал. Если принесешь важную весть, о которой я еще не знаю, получишь награду. — С этими словами он открыл маленький сундучок на столе и вложил в узкую руку Сартана два силфура.
— Благодарю, — как само собой разумеющееся воспринял этот жест юноша и сунул деньги в словно специально приготовленный на такой случай мешочек за пазухой. — Какие будут указания?
— Слушай и подмечай. И знаешь что, принеси-ка мне обед.
Оставшись наконец один, Скелли почувствовал, что устал от всей этой утренней беготни, и прилег отдохнуть.
Мог ли Сима просто заблудиться в подземелье? В принципе, конечно, мог. Особенно если унаследовал от отца отсутствие какой бы то ни было памяти на все эти повороты, направления и ощущение себя в пространстве. Однако на советы он последнее время ходил за Томлина все чаще и ни в каких провожатых не нуждался. Значит, дорогу знал хорошо. Когда они последний раз разговаривали, он явно намеревался возвращаться прямиком домой. Так Скелли, во всяком случае, показалось. Почему же он не дошел? Куда-нибудь провалился по неосмотрительности? Решил зачем-то остаться в Обители? Погиб по дороге? Кстати, а ищут его в подземелье? Если так, многое может выйти на поверхность. Томлин едва ли этого не понимает. В таком случае он должен быть одновременно и заинтересован в том, чтобы его помощника нашли, и не заинтересован. Эх, Сима, Сима…
Принесший поднос с обедом Сартан застал Скелли мирно спящим на спине поверх одеяла. Поставив поднос на стол, он сунул руку в заветный сундучок, выловил еще несколько силфуров, спрятал их в нательный мешочек и только тогда повернулся и громко откашлялся. Скелли не шевелился. «Может, он умер?» — мелькнула радостная мысль. Кашлянул еще раз. Нет, шевелится, вон и глаз открыл, прикидывался, наверное.
— Вот ваш обед.
— Кажется, я задремал… — Скелли сел. — Какие новости?
— Никаких пока.
— Уже хорошо. Все, ступай.
Оставшись снова один, Скелли подсел к столу и первым делом повторил действия Сартана. В сундучке еще лежало много силфуров, однако некоторая недостача наблюдалась невооруженным глазом. Прелестный юноша! Отдать бы его Ризи на съедение. Ну да спешить не стоит. От живого от него пока пользы больше.
Обед был холодным, но Скелли этого почти не заметил. Его все больше донимала мысль о Симе. Он чувствовал, что между его пропажей и Демвером должна быть какая-то связь. Непонятно какая, но есть. Мог ли Сима иметь что-нибудь общее с Гийсом, сыном Демвера? Вряд ли. Наверняка они знали друг друга, но Гийс все время старался проводить сперва в замке, учась всяким глупостям у покойного Вордена, а потом при первой же оказии отправился прочь, на карьер, где и мог снюхаться с этим Хейзитом. Ворден? Что, если Гийс догадался или узнал о том, что Сима причастен к смерти любимого учителя? Почти невероятно. Там не было посторонних.
На всякий случай Скелли извлек из потайного отделения в одном из своих сундуков старую карту, примитивно изображавшую подземные проходы. Проходов было много, слишком много. Два заканчивались рядом с рисунком замка на скале. Про второй Скелли ничего не знал, но сейчас его это интересовало гораздо меньше, чем концы лабиринта с противоположной стороны. Судя по карте, один из проходов почти достигал Пограничья, обозначенного несколькими неказистыми елками, и шел вдоль его кромки. В двух, нет, в трех местах внешняя стенка коридора была отмечена подозрительными крестиками. Кроме крестиков на карте применялись кружки, которые как могли быть началами проходов, так и появляться прямо посреди коридоров. Один из проходов ответвлялся и упирался в квадрат размером с замок. Скорее всего, квадрат изображал местоположение Обители Матерей. Долгое разглядывание карты, как обычно, ни к чему не привело. Сима мог быть где угодно.
Скелли оделся потеплее, прихватил с собой шубу и вышел из кельи. В другой раз он бы провел время после обеда за чтением, но только не сегодня. События закручивались не так, как ему хотелось. Совсем не так.
Немногочисленные писари, мимо которых он проходил, были заняты своими привычными делами. На него они обращали ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы не показаться невежливыми. Он сам приучил их к тому, что важнее работы с рукописями и архивами нет ничего. Пусть себе трудятся.
Повстречался заспанный Буртон. На вопрос, как их успехи, пискнул, что пока ничего стоящего не попалось, кроме двух описаний; отыщется третье — принесут, как обещали. Позевывая, великан поплелся дальше.
Первый приступ он ощутил при выходе из башни. В животе, под ребрами, что-то больно кольнуло, и на мгновение перехватило дыхание. Скелли охнул, согнулся, хватая ртом холодный воздух, и через силу заставил себя выпрямиться. Боль прошла, оставив после себя странное чувство чего-то неотвратимого. Он остановился, прислушался. Нет, ничего больше не было. Только легкое помутнение в голове. И пить хочется. Зачерпнул пригоршню снега и отправил в рот. Еще. Еще. Жажда сменилась тошнотой. Ноги Скелли подкосились, он рухнул на четвереньки. Его дико рвало, на снег, на руки. Только не упасть в эту дымящуюся пакость лицом… Когда ничего больше не осталось, из последних сил повалился на бок.
С серого неба равнодушно падали снежинки.
Откуда-то появились люди. Он уже не слышал их голосов, но понимал, что они хотят ему помочь. Зачем? Неужели они не понимают, что все кончено? Что он позволил свершиться ошибке, которая будет стоить ему жизни. Потому что нельзя принимать еду от кого попало. Тем более если этот кто-то — родственник повара.
Боль вернулась с удесятеренной силой. Скелли разинул рот для крика и сложился пополам. Он больше никого не видел, но чувствовал, будто нескончаемая череда кинжалов вонзается ему в живот, разрывая натянутые кишки.
— Расступитесь! Расступитесь!
Бесцеремонно расталкивая всех подряд, к бьющемуся в конвульсиях телу пробирался высокий мужчина с суровым лицом воина и голыми по локоть руками могучего кузнеца. С непокрытой головой, в легкой рубахе с расстегнутым воротом, он уже взмок от усилий и исходил паром. Те, кто оказался ближе к нему, могли видеть в его густой бороде остатки трапезы, за которой, вероятно, его застало известие о происшествии.
Это был Мунго, главный лекарь замка.
Повалившись на колени прямо в снег возле Скелли, он повел из стороны в сторону приплюснутым носом, надувая необычно широкие ноздри и принюхиваясь, потом наложил на шею несчастного указательный палец и резко надавил. Глаза Скелли закрылись, он затих и больше не дергался.
Не обращая внимания на перешептывания, в которых слышались недобрые: «Он его убил», «Добил беднягу», «Хоронить понес», Мунго поднял тело писаря на руки и широким шагом, будто вовсе не обремененный ношей, направился обратно в башню.
Провожая завороженным взглядом его статную фигуру, Ильда, молодая служанка, совсем недавно допущенная в замок, искренне жалела о том, что с ней самой не происходит ничего страшного. Даже увидев как-то на заднем дворе поварят, которые закалывали бычка, завывавшего и бившего во все стороны струями дымящейся крови, она не лишилась чувств. Так что рассчитывать на участие Мунго в ее женской доле в обозримом будущем, увы, не приходилось. Несмотря на свой невысокий рост и внешнюю хрупкость, Ильда была крепка в кости и тверда здоровьем. Такой уж уродилась скоро как двадцать зим тому назад.
Подхватив со снега корзину с выстиранным бельем, она продолжила свой путь к укромной сушильне под навесом возле дальней стены двора. Краем уха она продолжала слышать разговоры встревоженных обитателей замка, из которых поняла, что неприятность случилась с каким-то важным писарем, что все это явно неспроста и что теперь жизнь бедняги зависит целиком и полностью от умения Мунго.
Мороз сегодня отступил, со стены капало, так что белье безропотно дало себя развесить но веревкам. Подышав на руки, Ильда пошла было обратно, но солнце было таким ласковым и теплым, что она остановилась и подставила под его лучи улыбающееся лицо.
В замке ей правилось все. Постоянная необходимость что-то делать, множество людей, в большинстве своем, правда, хмурых, преобладание мужчин в целом и пожилых женщин в частности, вкусная еда на общей кухне, красивый вид даже с не самых верхних этажей башни на Вайла’тун, винтовые лестницы, запах камня, особенно когда моешь полы водой, взгляды бравых стражей, стороживших некоторые двери или проходивших парами по всем помещениям с регулярным осмотром, — одним словом, ей нравилось то, чего она была лишена в своей предыдущей жизни дочери рыбака и о чем даже не мечтала, когда незадолго до зимы выходила замуж за бойкого посыльного, частенько наведывавшегося к ее отцу за свежим уловом для замковой кухни. Муж из него оказался никудышный, вся его дневная бойкость по ночам пропадала, однако Ильда с самого начала отбросила всякую мысль о том, чтобы вернуться домой. Работа посыльного сплошь состояла из разъездов, так что Ильда порой не видела мужа целыми днями, что давало ей возможность не слишком горевать. Она умела ладить с мужчинами и не ведала огорчений по поводу отсутствия их внимания. При этом в ее гостеприимных объятиях мог побывать и умудренный сединами виггер, и желторотый мальчишка на побегушках, вроде ее последнего дружка, племянника главного повара.
Именно с ним она столкнулась лицом к лицу, когда, погревшись на утреннем солнышке и порядком ослепнув, юркнула обратно в темноту башни.
— Ой, прости, это ты! Я тебя не приметила. Потри, а то шишка будет.
Сартан, почесывая ушибленный лоб, посмотрел на нее, как всегда, оценивающе и с нескрываемым интересом. На правах пострадавшего протянул ладонь к полной груди и не встретил сопротивления. Ильда только глубоко вздохнула, вспоминая их вчерашнюю короткую встречу.
— Ты не заметила, что там на улице произошло? При тебе это было?
— Какого-то писаря кондрашка хватила. Ты об этом?
— Ну да. — Рука Сартана приятно сжималась. — Ты не разобрала, он помер?
— Я в таких вещах ничего не понимаю. Сразу появился лекарь и забрал его.
— Так он сейчас у Мунго?
— Думаю, что да. Сартан, пусти, больно!
— Ты когда сегодня свободна будешь?
— Сегодня — никогда, потому что Арли вот-вот вернется.
— Вот-вот не вернется. Я его к Томлину с письмом отослал.
— К кому?
— Неважно. Он там еще будет сидеть, ответа дожидаться. Так что, если хочешь, мы могли бы продолжить…
Завладеть ею на скорую руку, прямо здесь и сейчас, ему помешали шаги на лестнице. Вниз спускались стражники. Один из них уже был знаком Ильде. Он подмигнул ей и с подозрением покосился на отшатнувшегося к стене Сартана. Ильда одарила обоих многообещающей улыбкой, но постаралась воспользоваться ситуацией и поспешила наверх. Юноша нагнал ее на середине лестницы, ущипнул за ногу. Вероятно, по молодости он полагал, что подобные заигрывания нравятся девушкам. Тем более опытным.
— Перестань! Не сейчас! У меня много дел.
— Ты уверена?
Ей нравилась его настойчивость, но только до известных пределов. Решившись отделаться поцелуем, Ильда подставила губы. Сартан заглянул ей в глаза, потерся о щеку носом, однако целовать не стал.
— Пойдем ко мне.
— У тебя что, своя комната появилась? Ты ведь еще не настоящий писарь.
— Много ты знаешь. — Он лизнул ее в подбородок и прислушался. — Вчера не писарь, сегодня — писарь, а завтра, глядишь, самый главный во всем замке. Понимаешь, чего ты можешь лишиться, если не пойдешь сейчас со мной?
Она была старше его, однако он этого как будто не замечал. Болтал всякие глупости, любил похвалиться и прихвастнуть, но при этом совершенно не улыбался, словно сам верил в сказанное.
— А ты понимаешь, чего можешь лишиться, если Арли узнает? — Она игриво ткнула его между ног кулачком. — О, как ты тверд в своей решимости!
— Настолько, что готов предложить тебе вот это. — Сартан высыпал что-то из мешочка на шее, разжал ладонь и показал девушке два силфура. — Купишь себе что-нибудь потом на рынке.
— С каких это пор мы стали такими богатенькими и щедрыми? — наморщила носик Ильда, прикидывая, много это или мало, то есть стоит ли ей сейчас обидеться или все-таки принять подношение. Взвесив за и против, решила принять. — Ты меня купил, негодник.
Сартан увлек ее куда-то вверх, где ей еще не приходилось да и не дозволялось появляться, и вывел в сумрачную галерею, занавешенную хмурыми коврами и скупо освещаемую через узкие прорези в стенах под самым потолком. Торчавшие из стен факелы ждали, чтобы их подожгли. Вдоль противоположной стены располагались четыре высоченные двери.
— Где мы? Куда ты меня завел? — испуганно зашептала Ильда. — Нас увидят.
— Хозяин этих покоев сейчас сидит глубоко под землей, — ответил Сартан, подводя ее ко второй двери слева, от пола до потолка сплошь украшенной резьбой в виде гоняющихся друг за другом животных. — Если хочешь почувствовать себя владелицей замка, не останавливайся и не задавай глупых вопросов. Если я это делаю, значит, это можно.
И он попытался распахнуть перед ней дверь, однако створка оказалась слишком тяжелой и лишь приоткрылась с предательским скрипом. Ильда опасливо заглянула внутрь. Ее взору предстала огромная зала, пронизанная пыльными лучами дневного света. Лучи были разноцветными, потому что падали сквозь мозаичный витраж в форме распустившегося цветка. Ильда видела его и несколько ему подобных снаружи башни, но никогда до конца не понимала, зачем они нужны, равно как и истинного их размера. Посреди залы стояло несколько широченных кроватей с канделябрами, из которых торчали заранее приготовленные свечи. Очаг был не в центре, как в казарме у виггеров, чтобы равномерно обогревать все помещение, а утоплен в стену и выложен камнем. Рядом возвышалась горка дров.
— Это чья-то спальня, — поежилась девушка.
— Не стой. Заходи. — Сартан подтолкнул ее и юркнул следом. С трудом закрыл за собой дверь. Набросил щеколду. — Теперь нам никто не помешает. Нравится?
— Куда ты меня привел? — Ильда стала машинально раздеваться, зная, что в противном случае он сам на нее накинется и что-нибудь обязательно порвет, как было уже не раз. — Тут жуткий холод.
— Ну, топить камин я бы пока не стал. — Сартан с удовольствием наблюдал за ней, не спеша расставаться с одеждой. — Дым могут заметить. Да и перины тут вполне теплые. Не заболеешь. Подойди-ка.
Он помог ей избавиться от последнего и подвел за руку к ближайшей кровати.
— Повернись-ка.
У Ильды стучали зубы, но она не посмела отказать ему в небольшом представлении. Тем более что два силфура гораздо лучше, чем ничего. И только когда он вдоволь натешился зрелищем, попросила:
— Можно я теперь лягу под одеяло?..
— Ты права, — сказал Сартан, присаживаясь рядом с ней и стягивая сапоги. — Это место считается спальней. Мне удалось выяснить, что раньше здесь ночевали высокие гости Ракли. Ну, и тех, кто был до него. Помоги-ка.
Она помогла ему выбраться из сапог, мокрых от снега. Несколько капель упали ей на голую кожу, уколов холодом. Не дав ей вскрикнуть, Сартан прикрыл рот девушки ладонью. Повалил на подушки и забрался сверху. Она стала для видимости отбиваться. Старые простыни и еще оставшаяся на нем одежда приятно щекотали ей тело. Борьба закончилась коротким перемирием, после которого он снова пошел на нее в наступление с горячим клинком наперевес, а она сделала вид, будто отступает, но не выдержала и устремилась ему навстречу. Завязался ожесточенный поединок, из которого оба вышли со сладким ощущением победителя. Одеяло давно сползло на пол, но про него забыли.
Ильда блаженно потянулась и легла на живот. Сартан воспринял это как приглашение продолжить, однако сил для новой атаки у него уже не оставалось, а потому он уткнулся ей в спину носом и стал покусывать тонкую кожу вдоль позвоночника.
— Очень приятно, — промурлыкала Ильда. — Где ты этому научился?
— Чему именно?
— Доставлять удовольствие.
— Этому разве нужно учиться?
— Большинство мужчин стремится удовольствие получить, но не дать.
— Тебе виднее.
Он всегда догадывался о том, что кроме него и мужа у нее немало других поклонников, но никогда не выказывал ревности. «Вероятно, сам не промах», — думала она, перекатываясь на спину. Он смотрел на нее со знакомым выражением мальчишеского интереса на лице. Ей захотелось поговорить.
— Послушай, а почему этот лекарь, этот Мунго, такой странный. Я имею в виду его внешность. Он ведь непохож на обычного вабона. Такой приплюснутый нос, волосы странно вьются, кожа темная какая-то…
— А ты знаешь, кто был его предком? — Сартан водил по ее напряженному животу ногтем. — Тебе что-то говорит имя Мали?
— Кажется, это один из легендарных героев.
— Да. Некоторые строители даже исповедуют его Культ. Он появился в здешних местах неизвестно откуда, никогда, говорят, не мылся, черты лица имел, как ты выразилась, приплюснутые, волосы курчавые и тому подобное. Еще он считался силачом и отменным борцом. Вот откуда взялся наш Мунго.
Ильда закинула руки за голову и невольно представила на месте Сартана этого могучего лекаря. Едва ли тот дал бы ей передышку.
— Мне теперь точно пора, — спохватилась она, садясь и отстраняя руку юноши. — Представь, если нас тут обнаружат.
— Не обнаружат. Я ведь запер дверь изнутри.
— Тем хуже. — Она уже прыгала рядом с кроватью на одной ноге, пролезая в узкие юбки. — Тут все так замечательно! Я с удовольствием заглянула бы сюда еще. В другой раз.
— Верни мне силфур.
— Что?
— Ты не наработала на два. Верни мне один.
Она рассмеялась, однако он не шутил. Если это была игра, то довольно жестокая с его стороны и унизительная. Ильда бросила на постель обе монеты.
— Держи. Тебе они нужнее.
— Один можешь взять. Мне тоже понравилось.
— Да уж зачем же? Купишь себе еще кого-нибудь.
— Эй, — окликнул он ее у самой двери, — ты обиделась, что ли?
Ильда не ответила, подняла щеколду, навалилась на дверь всем телом и в последний момент вспомнила про корзину из-под белья. Хороша бы она была, оставив ее здесь.
Прачки не успели ее хватиться. Все увлеченно обсуждали случившееся с главным писарем, так что сбивчивый рассказ невольной свидетельницы пришелся ко двору. Склонившиеся над тазами собеседницы пребывали в полной уверенности, что несчастный отдал концы. Зашедший их проведать, а заодно поправить один из столов плотник рассказал, что, по его сведениям, писарь уже очухался и что Мунго быстро поставит его на ноги.
— А Ильда вот наша видела, как тот нажал ему на шею и старичок окочурился.
— Не окочурился, глупые вы головы, а заснул! — Плотник отложил молоток и почесал пальцем у себя за ухом. — Вот тут вроде место есть, на которое, если правильно надавить, можно любого спать заставить. Мунго это для того специально сделал, чтобы Скелли от мук не помер. Спас он его, а не убил.
Все попробовали найти у себя заветную точку, однако никто так и не заснул. Закончились разговоры на эту тему, как водится, дружным смехом и приглашением раскрасневшемуся плотнику проверить свои догадки тем же вечером — с каждой прачкой по отдельности.
Плотник не преминул поделиться этой многообещающей шуткой с сотоварищами. Те в свою очередь припомнили, с кем из прачек им приходилось иметь дело, и все сошлись на том, что неплохо было бы уточнить, что там скрывается под юбками у новенькой по имени Ильда. Возражения насчет ее замужества были встречены улюлюканьем и призывом к охотникам не ходить далеко за лосями, а украсить стены замка многочисленными рогами посыльного Арли. Который в это самое время, как и предполагал Сартан, томился без дела в холодной сторожке при въезде в обширное поместье Томлина, ожидая, когда кто-нибудь из прислуги принесет ему ответ хозяина на доставленное из замка письмо. Он думал о молодой жене, о том, как ему повезло в жизни, и о том, что на обратном пути обязательно нужно заехать к заболевшему брату, обитавшему, правда, по ту сторону Стреляных стен, но крюк отсюда получится небольшой, и уж точно это не повод, чтобы не видеться с ним второй день кряду. Последнее время брат оказывался прикованным к постели все чаще, а это ничего хорошего не сулило. В прошлый раз его подкосила простуда с сильнейшем кашлем, в этот, похоже, отравление. Брат сделался желтым вплоть до белков глаз и жаловался на слабость во всем теле. Семья у него была большая, заботливая, однако Арли считал, что его участие никогда не окажется лишним.
— Вот, доставь это, — сказал заглянувший в сторожку прислужник с кривым, явно перебитым в драке носом и протянул посыльному свиток, аккуратно обвязанный тесемкой и скрепленный сургучной печатью. — Только учти, велено передать лично в руки.
Арли кивнул, хотя едва ли ему представится такая возможность — отдать лично в руки. Письма он обычно получал от таких же прислужников, а уж кто их писал — одному тэвилу известно. Да и не больно-то охота знать.
Он поблагодарил сторожа за кружку горячего отвара, которым тот по доброте душевной его угостил, забрался в седло и, придерживая рукой великую ему шапку, пустил коня во весь опор.
Сторож долго еще глядел ему вслед, качая седой головой, но потом очнулся от недобрых мыслей, сощурился на пробившееся сквозь тучи солнце и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Вылезай.
Сваленные в дальнем углу сторожки мешки зашевелились, один опрокинулся, и на свет появился невысокого роста человек с огненно-рыжей патлатой шевелюрой и грубо подрезанной бородой. Сев на поваленный мешок, он стал усиленно чесаться и жмуриться от удовольствия. Сторож с отвращением покосился на него и залпом допил свою кружку. Сейчас ему больше всего на свете хотелось оказаться в седле такого же проворного коня, как у того посыльного, и мчать где-нибудь по снежной степи, навстречу ветру, подальше отсюда, от этой опостылевшей сторожки, от этого наглого дикаря, от проклятого поместья, которое давно просится, чтобы его не сторожили, а сожгли дотла, от погрязшего во лжи замка и от бедного, раздираемого злыми людьми Вайла’туна, который когда-то назывался красивым именем Живград.
