Чалин, который знал шоферов как свои пять пальцев, дал всем им прозвища. Лопоухого и апатичного Степана Дорофеевича он окрестил Спящим красавцем, строгого и осторожного Фокеева — Академиком, наивного Джурабая, вечно обросшего, — Кутасом, то есть яком, а Сашку Федотова — Бешеным. На Сашку и впрямь порой «накатывало».

В два часа дня колонна вышла. Пока ехали по городу, Сашка вел себя прилично. Но как только проехали глиняные коридоры окраинной улицы и распахнулся холмистый простор, Сашка дал полный и обогнал колонну. Машина ныряла между мягкими холмами, пики тополей неслись навстречу.

От Сашки здорово попахивало водкой. Когда машина помчалась на полной скорости, Сашка оживился, точно сам стал жить на этой новой скорости.

— Не люблю я Чалина, — объявил он. — Во-первых, крикун он. И вообще нечеловеческая личность. Он на меня так смотрит, будто я предатель. А разве я предатель? Я просто человек свободы! Вам это доступно понять, извините, не знаю, как вас зовут?

— Людмила, — откликнулась женщина.

— Очень приятно. А меня — Александр… Не люблю я Чалина, — продолжал Сашка. — Я ему не на елке достался, чтобы он меня в бараний рог гнул. Я не желаю в колонне ехать. Они все там друг за дружку держатся, а я плевал… Я вперед устремляюсь, я тихо ехать никак не выношу. А они все там рыскнуть боятся, никто из них не рыскнет.

Люда слушала Сашкину болтовню, смотрела, как разворачивается громада мокрых холмов, и чувствовала, что первое восторженное волнение отъезда опять сменяется тревогой.

А какая радость зажглась в ее груди, когда она только что села в кабину и захлопнула за собой дверцу!

«Вот я и начала новую жизнь!» — подумала она тогда гордо.

Она жадно разглядывала и слушала Сашку: ведь он так много раз был на Памире, боролся с заносами, терпел холод и бессонницу на этом громадном плоскогорье. Видел долины, цветущие тюльпанами. Может быть, он даже знает Николая. И она с умилением смотрела на черные, громадные кисти его рук, с выколотыми на пальцах именем и годом рождения. И она ждала от Сашки, как он проявит свои необычайные «памирские» черты.

Но Сашка продолжал ругать Чалина, остальных шоферов и все повторял, что он «человек свободы» и потому ни в ком не нуждается.

Впереди над голыми горами, напоминающими верблюжью спину, тревожно заалели облака. В оврагах по обе стороны дороги призрачно голубел снег. Чем дальше уходила дорога в эти бесконечные холмы, тем печальнее становилось на душе.

«Куда я еду? Зачем? Сумасшедшая! — подумала Люда. — Выдумала какой-то Памир, каких-то особых людей… А ничего нет. Голые, мокрые холмы, пьяный, грубый парень… И Колька ответил только как товарищ, сочувствие проявил: вежливое „приезжай“ — и все!»

А Сашке делалось все веселее от быстрого полета машины. Когда на дороге появлялись люди, он начинал сигналить так, точно разыгрывал мелодию:

— Ту-у-у-ту! Ту-у-у-ту! Ту-ту-ту-ту-ту-ту!

А сын все спал у нее на коленях, спал крепко, только иногда двигал бровями.

Машина вошла в голые, бурые взгорья, рассеченные морщинами оврагов.

В гаснущем свете дня навстречу поползли обрывы из красной глины. Машина, завывая, полезла вдруг вверх, в гору, стараясь нагнать ускользающий свет солнца. Но свет уходил. Наверху, за седлом перевала, играл оранжевый веер лучей… Машина рвалась из тьмы к этим лучам, а они бледнели, расплывались и вот исчезли совсем, оставив только зеленоватое свечение. Оно подернулось пеплом облаков и растворилось в прозрачной тьме.

На перевале Сашка остановил машину и полез в мотор. Люда вышла из кабины. Ветер бросал в лицо холодной пылью. Внизу, впереди, под перевалом, угадывалась голая каменистая пустыня. Боже, какая тоска! Ни деревьев, ни надежд, все мертво! Сейчас ей не верилось ни во что, даже в восход солнца.

Она стала спиной к ветру, прикрывая сына, и спросила Сашку:

— Скажите, почему такой ветер?

— Это еще не ветер, — ответил Сашка. — Ветер будет дальше.

Они сели. Машина дрогнула и пошла вниз. Да, вправду Сашка бешеный! Разве можно на такой скорости мчаться вниз? Свет фар вдруг вырвал и бросил навстречу обрыв, стену земли, в которую мчалась машина. Поворот, стена прыгнула в сторону, и перед глазами уже небо, пустота…

— Не люблю я тихо ездить, — бормотал Сашка, налегая на баранку. — Это пусть Чалин ползет. Не люблю я Чалина!

Когда машина спустилась в долину, не было ничего видно, только иногда на обочине дороги появлялись камни размером с дом.

В смотровое стекло стали ударять первые снежинки. Сашка все жал. Он не остановился даже около вагончиков дорожных строителей, хотя там навстречу машине выбежал какой-то человек и стал кричать, размахивая рукой.

Люда высунулась из кабины и уловила слова, смятые ветром:

— Э… про-еде-шь! Нет до-ро-ги-и!.. До… ро… ги…

Сашка только хмыкнул.

У Люды тревожно заколотилось сердце.

— Что он сказал? — спросила она Сашку. — Кажется, нет дороги?

— А… ерунда! — Сашка сдвинул кубанку на затылок.

Люда испугалась.

«Ехать с ребенком в ночь, когда нет дороги… около этого бесшабашного парня!..»

И вспомнилось, как Чалин перед выездом сказал Сашке:

— Смотри, Федотов, уймись! Я бы к тебе вообще пассажиров не сажал… Бешеный черт!

Снег вдруг посыпал из темноты белым роем.

— Куда мы едем? — спросила Люда.

— На перевал, — ответил Сашка. — Попробуем!

Машина опять пошла вверх, завыл мотор, ветер хлестал по стеклу снежными крыльями.

Сашка вдруг остановил машину, вылез из кабины и исчез в темноте. Потом появился с двумя камнями и бросил их в кузов один за другим. В кабине загрохотало, а Сашка пропал снова и, невидимый в темноте, стал швырять еще камни. Люде показалось, что по машине бьют гигантским молотом. Грохот, лязг, свист ветра, пыль — и эта бессмысленная погрузка камней среди ночи… Спьяну, что ли?

Амир-бек завозился и тонко заплакал. Люда высунулась из кабины, прокричала, чуть не плача:

— Послушайте, слушайте, что вы делаете?

Гром смолк.

Сашка подошел.

— Вам чего?

— Зачем вы кидаете эти камни?

— Догружаю машину. Легкая, так не пройдет.

Амир-бек заплакал еще громче.

Сашка огорчился:

— Ой, пацан, не плачь!.. Сейчас поедем.

Они поехали. Амир-бек плакал все громче. Люда молчала, закусив губу.

Сашка повздыхал, повздыхал виновато и пробормотал:

— Может, ему сахару дать?..

— Он испугался.

— Что же делать-то, а?

— Не могли осторожнее положить ваши камни! Я сама испугалась: думала, обвал.

Сашка стыдливо засмеялся и почесал в затылке.

«Ему смешно еще!» — подумала Люда гневно.

Амир-бек плакал тихо, уткнувшись ей в грудь.

Машина скоро начала вязнуть в свежем снегу. На повороте она стала буксовать, и Сашка выключил мотор. Посидели в тишине, слушая вой ветра и грустный плач Амир-бека.

— Что ж, пацан, поедем обратно? — спросил Сашка мальчика.

Амир-бек замолчал и засопел, засыпая.

Они спустились обратно в кишлак уже к полуночи и около одной кибитки увидели свои машины.

— Сейчас Чалин будет ругаться… — предупредил Сашка и стал стучать в дверь. — Не люблю я Чалина!

Открыл им киргиз в кальсонах, в халате внакидку.

В низкой комнате шоферы спали вповалку на полу.

Чалин сидел у стола и при свете керосиновой лампы читал книгу. Его косматая голова светилась, как у святого, багровое лицо было страшно.

— Привет из Крыма! — сказал Сашка, вваливаясь в комнату.

— Сволочь ты, Федотов! — выговорил Чалин медленно и с треском захлопнул книгу.

— Но, но, полегче! — сказал Сашка, ложась на пол у порога.

— Я тебе покажу полегче! — закричал Чалин.

— Потише, не кричите! — попросила Люда. — Мальчик уже наплакался сегодня. Где мне его положить? Мы устали.

Чалин встал.

— Положите его сюда, на мой спальный мешок.