Она просто сама не своя, она переживает так, как никогда прежде. Ни один купальник ей не нравится. Она больше не хочет идти на речку. Все готовы, кроме нее. Первая — Бенедикта. Еще бы! До чего ей идет этот цельный небесно-голубой купальник! Просто невозможно он ей идет, а она еще и резинку для волос точно в цвет подобрала… Матильда, рухнув на кровать, в отчаянии рассматривает кучу разноцветных трусиков-бикини, валяющихся на полу.

Пускай в Париже перед отъездом она считала, что они то, что надо, очень даже то, что надо, но теперь… Нет, трусики — это же в глаза бросается! — сейчас совсем ей не годятся или, точнее, она уже не годится для них.

Матильде было бы очень трудно сказать, кого она в эту минуту ненавидит больше: Бенедикту или свою маму. Наверное, все-таки маму — вот просто всей душой, потому что Бенедикта же не нарочно так потрясающе выглядит, она отродясь такая. Да и в долгу Матильда перед лучшей подругой со вчерашнего вечера: это же чудо просто, что сделала Бенедикта в ресторане!

А Селина… Она-то могла бы и подумать, что дочери тоже нужен цельный купальник! Это меняет все, абсолютно все — цельный купальник! Например, у Бенедикты там, сверху, тоже ничего нету, ей прятать нечего, но ведь когда надеваешь цельный купальник, — точно, точно, нечего тут спорить! — все начинают думать, будто у тебя там есть что-то, что ты прячешь от чужих глаз. Матильда опускает глаза и рассматривает свои розовые соски. Грудь плоская, разве это грудь, это же просто кнопки какие-то, как на пенале… Она рассматривает свои кнопки, исследует их — вот так будет исследовать их Реми, когда они придут на речку. Циркуль, угольник… Линейка…

Никогда она еще так пристально не вглядывалась в свою грудь. Никогда не смотрела на нее глазами мальчика, этого Реми с волчьими зрачками, и никогда не казалась ей эта грудь до такой степени плоской.

Нет, не пойдет она на речку! Не хочет и не пойдет! После такой долгой разлуки он станет заново открывать ее достоинства и недостатки — обязательно! Он станет опять измерять ее своими инструментами — непременно! Ну, и что он увидит? Козявку какую-то с кнопками вместо грудей!

Праздничный ужин в ресторане, ночное ликование, утреннее веселье — все, все было растоптано вместе с этими проклятыми трусами! И счастье от встречи с Рене, такой долгожданной, такой вымечтанной новой встречи — оно тоже растоптано! Надо признать, Бенедикте пришла вчера в голову гениальная идея: она как ни в чем не бывало предложила пригласить Реми пойти с ними на речку под предлогом того, что он наверняка знает лучшие места для купанья. Для человека, начисто лишенного воображения… ну-у, это просто шедевр изобретательности! Искусство! Волшебство! Вот только… Вот только сегодня с утра эта самая изобретательница-артистка-волшебница красуется в цельном небесно-голубом купальнике, и Матильда начинает сомневаться в чистоте ее истинных намерений. Вполне может оказаться, что Бенедикте просто захотелось показаться Реми в самом выгодном для себя виде… Вот до каких мрачных мыслей иногда доходишь!

Впрочем, тут как раз ничего нового. Матильде уже не раз приходилось сомневаться в Бенедикте, потому что когда они бывали в хижине, ее лучшая подружка тоже довольно странно посматривала на тропинку, ведущую к полю подсолнухов. А что она вытворяла на качелях!..

Сомневаться в искренности лучшей подруги — хуже ничего не придумаешь! Это — как если бы во рту оказалась какая-то гадость, и стало бы вдруг горько и кисло. Если не считать отварного эндивия, такого противного вкуса она еще в жизни не ощущала.

Матильда видит, как к ней подползает улитка с ракушкой на спине. Ракушкой, куда она прячет свои печали. Пузырек-шарик-мячик… Надуться… Единственное решение, единственное укрытие… Она готовится свернуться клубочком и уйти туда, в свою печаль, в это убежище для нее одной.

— Эй, Матильда, очнись! Что с тобой происходит? Все тебя ждут!

Селина стоит у кровати. Она такая красивая, ее мама, в этих белых льняных шортиках и черном верхе от купальника на узеньких бретельках вместо майки — конечно, ей-то есть что скрывать под этим купальником! Матильда знает, какие потрясающие груди у ее матери… И вообще, какая она, мама, красивая — с позолоченной загаром кожей, в солнечных очках — одна роговая оправа чего стоит… Но ей, должно быть, понадобилось много лет на то, чтобы стать такой красивой…

Матильда не отвечает. Она молча изучает свои кнопки.

— Да ну же! Что ты там еще навыдумывала?

В голосе Селины — нетерпение.

Нет, вот это «что еще ты навыдумывала», это уж слишком! Селина просто не может не сказать лишнего. Почти во всем, что она говорит, хоть одно словечко — перебор. Такая уж она уродилась, Селина. Но другим-то от этого каково? Он тоже часто бесится из-за ее лишних слов, и Он тоже…

Матильда втягивает голову в плечи, вся подбирается… Готовится вот-вот забраться в ракушку.

— Мне тоже нужен верх! Я хочу верх! Чтобы купальник был с верхом! Хочу цельный!

— Но деточка, дорогая… Сама подумай, зачем? Тебе пока не надо… Тебе так хорошо в бикини…

— Надо. Очень даже надо… У Бенедикты же есть!

Матильда догадывается, что именно мать сейчас ответит: что Бенедикта старше и потому имеет право носить цельный купальник.

Если так будет продолжаться, пора затачивать карандаш. Острый-преострый. Превращать гнев в месть.

Но — вопреки ожиданиям — Селина все делает наоборот. Она улыбается дочке.

— Хорошо. Согласна. Куплю тебе цельный купальник. Просто я хотела напомнить, что у нас назначена встреча с Реми (и как это она удержалась и не сказала «с твоим Реми»!), а мы очень сильно опаздываем.

Матильда смотрит на мать — та все еще улыбается. И вдруг начинают градом течь слезы. Потоп. Матильда плачет так невозможно сильно, так невыносимо сильно, что теряет всякое представление о том, что происходит. Она становится волной, приливом, морем печали, и оно куда солонее, чем океан прежних лет…

Когда она приходит в себя, Селина снова стоит рядом. И протягивает коротенькую розовую кофточку, всю на резинках, и трусики того же цвета, вытащенные из вороха Матильдиных бикини. Купальник получается такой красивый, что Матильда только что в обморок не падает от счастья… но и от слабости, потому что слезы совсем истощили ее…

Но триумфальный — под аплодисменты! — спуск по лестнице окончательно высушивает слезы, горе отливает от берегов, печаль уходит.

Ей чудится или правда — под этой розовой кофточкой ее кнопки немножко шевелятся?