Прогудел хрипловатый басок:

— Маманя, тут девочка. Вылазь, маманя, не бойся.

Дальше что-то будто лопнуло в голове, звуки исчезли, и я отключилась.

Как оказалось потом, отключилась надолго. И если бы не подарок Луки, то и на дольше бы. А так всего неделя и я уже хожу по избе, помогаю мамане с готовкой, уборкой и стиркой.

Лечил меня врач, которого вызвали по спутниковому телефону. Первым делом он привычно уже посмотрел реакцию зрачка и позвал Ярослава взглянуть. Тот посмотрел, почесал макушку и сказал:

— А я думал, что почудилось мне. Я бы ощутил, почувствовал, если бы лешинка.

— Да, потянуло бы. А если сестра, то просто симпатия, жалость, желание взять под крыло, защитить.

— Косы выкрасила?

— Пряталась, видать.

— Может, из дальней родни кто?

— Выясняйте. А я теперь спокоен за нее. Отлежится дома, я даже оставаться не буду. Сейчас прокапаю, через пару дней подхватишь на трассе — снова поставлю. А так будете в питье добавлять лекарство… Надо же — лешинка. Как давно не слышно было. Кажется, в Якутии две сестры растут, невиданное дело. Так там глухомань такая… шаманит батя потихоньку, опять же. А еще девочка лет шести на севере Вологодской. Там тоже сильный отец. Вот и все, про кого слышно было. Ох-хо! Так ведь слушок прошел…  я думал — ошиблись. Не ее ли видели в Новосибирске в эту зиму? Слухи прошли и затихли сами собой. Вот все и подумали, что ошибочка вышла. Там же наших кот наплакал. Я молчать буду, не переживай. А ты братьев позови. И выясняй родство. Чудная девочка, даже мне, старому, отходить не хочется. Как возле костерка теплого, около нее. Берегите.

Когда я пришла в себя, и, с трудом ворочая языком, попросила воды, около меня сидела женщина. Крупная, крепкая с виду. Толстые косы короной заколоты на голове. На вид лет пятидесяти или чуть больше. Мелкие морщинки около глаз, немного оплывший уже овал лица, чуть дряблая шея выдавали возраст. Но крупные черты, большие голубые глаза, четко очерченные губы смотрелись приятно, даже красиво. Дав себя рассмотреть, поднесла к моему рту чашку с водой. В ней трубочка.

— Попробуй сосать через трубочку, детка. Не велено ворочать тебя пока. Лежи смирно. Ты в безопасности. Если понимаешь и слышишь меня, глаза прикрой. Хорошо, давай пить теперь.

Она была рядом почти всегда, когда я просыпалась. Давала пить, смачивала губы, мазала их чем-то, умывала лицо, выносила за мной, обтирала. Я не чувствовала неловкости, понимая, что мною не брезгуют, относятся с сочувствием и состраданием.

Через несколько дней, осмелев, хрипло спросила: — Вы Мышка?

Она схватилась за сердце: — Детка?

— Мышка…  любая?

— Откуда ты…  говори, девочка, говори. Яроня, сюда поди!

— Лука…  живой?

В поле зрения появился могучий молодой парень, сурово взлохматил черные с прозеленью волосы, ответил, зыркнув на мать:

— Погиб батя. Почему ты спрашиваешь?

Мышка сидела, прикрыв рукой рот, и ее глаза потихоньку наполнялись слезами. Вот одна слезинка упала с длинной ресницы на щеку, быстро пробежала вниз, за ней другая.

— Я тогда с ним была…  в доме. Я расскажу. Он спас меня, кровью поделился и в подземный ход выгнал. Его стрелой в грудь убили. Он сказал, что заговоренная…  Я вытаскивала.

— Помолчи, пока хватит. Потом расскажешь. Отдохни, сестренка.

И всхлип женщины рядом: — Доченька, солнышко…  Дал Лес, пожалел.

И рыдания, безутешные, тяжелые. Это уже по нему, по Луке. Растревожила я опять все, что еще болело, не прошло и не забылось. Вот только для меня было не ясно — почему доченька? Это была семья Луки — понятно. С той малой долей его крови если я и могла считаться сестрой, то точно не дочерью — ее крови во мне не было.

Постепенно я стала потихоньку вставать. Проходила и сидела в горнице — так они называли центральную комнату.

Дом был не тот, в котором я встретилась с Лукой. Этот еще пах свежей сосной, новые бревна желтели гладкими боками. Огромная русская печь, свежевыбеленная, со скупо вырисованными узорами у пола, занимала едва не пятую часть горницы. Кроме припечка, став на который, можно было взобраться на печь, имелась еще и лежанка. Она тоже прогревалась как-то и это было вполне доступно мне по силам — взобраться на нее, устроиться там на перине и наблюдать как течет жизнь в зимней избе. Смотрела, как Мышка ставит тесто на хлеб, как готовит еду в печи. Как затапливают ее раз в сутки — с утра. Вносил воду в избу Ярослав, говорил со мной. Потом я уже не нуждалась в таком частом отдыхе и постепенно стала свободно ходить, даже что-то помогать Мышке.

Я уже рассказала им с сыном обо всем, что знала про гибель Луки. Даже в подробностях описала, какое оперенье было у заговоренной стрелы — как из рябой курицы надранное, пестрое, но жесткое. А наконечник стрелы — граненый, обычный, охотничий, нашли на пожарище. Тот дом сгорел и новый построили около. Не хотели отходить далеко от колодца. Пожарище расчистили, убрали. Сейчас это была просто засыпанная снегом поляна с протоптанными в разные стороны тропинками. Дом, в котором жили сейчас, поставили быстро. Работа отвлекала мать и семерых сыновей от горя, давала забыться хоть днем. Даже печь обожгли всего за несколько дней до моего появления.

Мы вскоре ждали приезда всех братьев. Они только недавно разъехались кто куда после строительства и не могли сорваться сразу по первому зову. Кто жил далеко, у кого работа, семья. Ярослав был самым младшим. Именно младший сын унаследовал способности отца, именно ему достались владения Луки. Он был такого же огромного роста, как отец, хотя ему только недавно исполнилось восемнадцать. Парня весной должны были забрать в армию. Все лесовики служили в свое время срочную, а один из братьев был пограничником, офицером на пограничной заставе возле Хабаровска. Я многого не знала о лесовиках. Мышка понемногу вводила меня в курс дела, но по вопросам общим. Так, я узнала, что Ярослав сейчас продолжает дело отца и может чаровать, обихаживая лес и защищая его. Что значит — чаровать, решила не спрашивать. Понятно, что информация закрытая, а насколько они чувствуют меня своей, уточнять не хотелось. Когда он уедет на службу, с нами будет жить кто-то из старших братьев.

Узнала, что возле дома стоит дизельный генератор, но включают его редко, только тогда, когда нужно завести большую стирку и вода подается насосом из колодца. Да еще если выгладить белье или швейную машинку включить. А так вполне хватало для освещения толстых восковых свечей в мелких тарелочках. Они горели ярко, пахли вкусно и почти не коптили, создавая неповторимую атмосферу уюта и домашности. Телевизора в доме не было, как и многих других, требующих электричества, приборов. Почему не провели к дому электричество, мне не объяснили, может не хотели привлекать к себе лишнего внимания или даже скрывались — я пока не знала.

Связь с миром держали по радиотелефону с батарейками. Новости узнавали из радио, тоже на батарейках и с антенной, заброшенной высоко на дерево. Жилище лесовика находилось глубоко в лесу, далеко от всех населенных пунктов, на территории Новосибирской области. Просека, по которой мог пройти вездеход, соединяла полянку в лесу с далекой шоссейной дорогой. Имелся еще путь — по реке. Им пользовались по льду зимой, и летом — используя моторную лодку. У Ярослава был еще снегоход для ближних поездок. И оборудованная, доработанная ГТСка — для дальних. Топливо и многое другое завозили по зимнику.

Серьезный же и предметный разговор касаемо меня, отложили до приезда остальных братьев. Обещали прибыть все. А также тот врач, который тогда лечил меня. Опять придется рассказывать им обо всем. Я надеялась, что рассказ будет полным. Сейчас я помнила не все. Совершенно исчез из памяти тот отрезок, когда что-то случилось со мной. Почему я получила такое потрясение — не известно. И доктор предполагал, что это просто срабатывает защита от стресса, выбросив из памяти причину происшедшего. Я помнила только, как ушла с работы в тот день. Даже поездка в маршрутке вспоминалась смутно.

И еще одно слово постоянно всплывало в голове — инкубатор. По какому поводу, почему — я не понимала. Мышка отвернулась, услышав об этом моем воспоминании, и запретила насиловать мозг, пытаясь что-то прояснить. Потом вечером долго расчесывала мои волосы. Рассказывала, как замечательно у них в лесу летом, какие ягодные места она знает. Как мы заживем, когда придет тепло и потянутся гости к нам — желанные, дорогие, интересные. Суетно, конечно и хлопотно будет, но мы вдвоем легко справимся. И как хорошо, что сейчас в армии служат всего год и Ярослав точно будет службу проходить у брата, это уже решено, где надо. Долго говорила со мной и жалела, обнимала. Я подозревала, что этим словом что-то объяснила ей о себе, но говорить об этом она не намерена. Может — потом, как окрепну совсем, или когда приедут братья.

Я уже выяснила, что зовут ее Лукерья, но продолжала называть Мышкой, привыкли уже и я и она. Одели меня в удобную одежду, привезенную доктором — спортивный костюм, простое хлопчатобумажное белье, тапочки. Из дому, погулять на свежем воздухе, я выходила в одежде Мышки. Скоро подошло время общего сбора и в один из дней затарахтело, заворчало на дворе — подошла ГТСка.

Я с любопытством смотрела из окна, как вываливаются из ее кунга здоровенные мужики, разминают ноги, вытаскивают сумки и баулы какие-то. Гомонят, машут рукой, увидев меня в окне. Мышка встречала на улице, обнималась со всеми, смеялась, всплакнула заодно на радостях, потому что прошлась мельком рукой по глазам. Потом прошли все в дом, затопали, заполнили горницу собой. Я поднялась с лавки у окошка, подошла к ним. Мужики затихли, рассматривали меня, улыбались. Потом заговорили, полезли обниматься, называли свои имена. Мы знакомились, потом доктор спросил о здоровье. На свет появились те самые сумки — с подарками мне и Мышке, продуктами, еще с чем-то для нового дома. Мышка и Ярослав постарались быстро убрать все это, разгрести, освободить пространство. Потом мы накрывали на стол, пока мужики сразу ушли что-то там приладить на улице. То ли насос новый, то ли шланг какой-то особый армированный к нему.

Во время обеда серьезных разговоров не велось. Мы с маманей убрали со стола, вымыли сразу посуду, вытерли, установили в шкафчик. На стол поставили закипевший у печи самовар, сладости, зажгли свечи — на улице стремительно темнело. Братья расслабились в тепле, сыто откинулись на лавках. Лица приобрели благодушное, умиротворенное выражение. Меня попросили рассказать все, что я смогла вспомнить. И я рассказала. Начала с того, почему осталась совсем одна на белом свете, потом о своем неудачном замужестве, а вскоре речь зашла уже о том, что случилось с их отцом, а потом и со мной — в подробностях. Я рассказала и об интересе ко мне Льва и Львовича. О том, что он называл меня лесавкой, а значит и знал что-то о них. О его словах про жену-инвалида, проскользнувшими в разговоре. Постаралась вспомнить все его слова касаемо этой темы. Потом рассказала, как собралась в Хабаровск, как шла к дому вечером…  и все. Да, еще о том, что всплывает в памяти иногда бесконтрольно слово «инкубатор». Непонятно почему.

Мужики притихли, слушая меня, иногда уточняя что-то. После окончания моего рассказа помолчали, переглядываясь. Потом заговорили:

— Филиал столичного, какого?

— Роговцевы. Рыжий — Тугорин. Они все рыжие.

— От кого вы слышали о Насте?

— От наших. Из области приехал Лисовский. Он там слышал от брата, что тот на улице видел. Шла девочка, рядом совсем прошла, вскочила в маршрутку. Не сообразил, как остановить, не успел сесть в машину. Потом не нашел нигде. Решили, что ошибся.

— Значит — Роговцевы. Лев в Москве. Значит — Роман. Узнал, что она собирается уехать в Хабаровск…

— Почему сразу не наложил лапу?

— Скорее всего, думал что все равно никуда не денется. Может, какое-то время выяснял кто такая. Потом подошел же…  И намерения обозначил. Давал время привыкнуть к себе, может собирался устроить осаду по всем правилам — с цветами, ухаживаниями…  Настя, почему он тебе так не понравился?

— Слишком самоуверенный, наглый, смотрел волком сначала.

— Понятно. Никто уже и не помнит толком о лесавочках. Какую ценность представляют, как бережно нужно с вами. Мало вас, редко кто просто слышал и видел, не то, что общался. Отец его знал больше, стал настаивать, очевидно. А тот психонул, вот и вел себя, как придурок. Потом, то ли чувствовать что стал, то ли понял чистую выгоду.

— Похоже, что так все и было. Вот только что потом сталось? Откуда это слово всплыло? Если говорить о любви в целом пошло и цинично, то тоже всплывет много неприятных слов. «Инкубатор» из этой обоймы, что касается брака с лесавками. Настя, ты же не знаешь ничего об этом, да? Маманя, ты не стала говорить пока?

— Не стала, — спокойно согласилась Мышка.

— Тогда слушай, Настенька, и помни, что у тебя есть мы. И теперь никто, никто, Настя, не посмеет взглянуть на тебя не так, не то что обидеть.

Старший из братьев, Георгий, тот самый начальник пограничной заставы, откинулся на теплую печку спиной, прикрыл глаза, вспоминая и стараясь не забыть ничего из того, что собирался рассказать.

— Лешие — это просто люди с уникальными способностями. Относящимися непосредственно к общению с лесом, животными. Семьи живут в основном закрыто. Жили до недавних пор. Способности не обязательно передаются всем детям. Как правило — только кому-то одному. В нашем случае — Ярославу. Девочки, дочки для лесовика — почти небывалая редкость. Замечено, что дочки родятся в семьях особо одаренных, всю свою жизнь отдавших благополучию Леса лесовиков. Однако не всегда сейчас есть возможность защитить лес, а он не прощает этого, хотя и вины лесовиков в том зачастую нет. Девочки стали сокровищем, драгоценностью в наших семьях, благословением Леса.

В чем их уникальность и ценность? Лесавочка, как живой родник, как живая земля, созревающая для ценного семечка. Если эта девушка станет женой лесовика из другого рода, то все его дети обретут дар, все будут со способностями чаровать. Она сохранит и передаст детям все ценное, что есть в генах отца, усилив и расширив способности детей, оживив их. И это касается не только лесовиков.

Кроме нас, есть еще люди с другими способностями или это не люди, а потомки других древних существ, смешавших свою кровь с человеческой. Роговцевы — витмаки. С ударением на последней гласной. В момент ярости или магической активности их зрачки сужаются, как у змеи — становятся вертикальными. Мало кто видел, но это достоверно известно. Это потомки рептилий, что жили на земле до людей.

Когда-то над полюсом висела не Большая Медведица, а созвездие Змееносца. Это была эра змеелюдей. Потом в результате космической катастрофы резко сместился полюс, вышел из берегов Ледовитый океан. Его воды хлынули в Сибирь, снесли все и остановились, заполнив собой Аральскую низменность, Каспий. Это была катастрофа и смена цивилизации, главенствующей на планете. Остатки того народа смешались с другими. Не думаю, что изначально это были настоящие змеи. Просто тогда поклонялись богу Триглаву, имели специфические способности, в том числе — странные глаза. Что они умеют сейчас — знают только они. Мы что-то знаем, о чем-то догадываемся. Лесавочка в женах для них тоже была бы счастьем — дети, все, что родились бы в этом браке, унаследовали бы способности отца, умножив и усилив их. Такими детьми дорожат вдвойне, стремятся иметь их много. Так что сравнение с инкубатором, конечно, грубое и неприятное, но… Маманя, а нас семеро — это не из той же серии?

— Поговори мне…  От любимого мужа хочется много детей.

— Настенька, ты со временем вспомнишь, что случилось между вами. Я уверен, что замешан Роман. Упустить тебя он не мог, даже если сразу не понял, что ты слишком большая ценность. Но он не знал или не верил еще одной легенде о лешинках. Их невозможно не полюбить, слишком сильно в них женское начало, слишком они притягательны для тех, кто чувствует больше, чем простые люди. Ты не маленькая уже, побывала замужем, так что буду говорить прямо — наслаждению, которое дает мужчине эта женщина, подарив свою любовь, нет равных. Ею нельзя насытится, невозможно променять на другую, разлюбить. Рядом с ней, как у теплого костра в холод, она, как глоток воды в пустыне — становится необходимой.

Он напугал, а может и оскорбил тебя так, что чуть не убил. Избалованный, развращенный деньгами, не умеющий любить урод. Моральный урод. Он не доберется до тебя больше, не бойся.

— В детях ничего не будет моего, совсем?

— А что в тебе такого есть? А-а, ты о внешности? Почему? Могут быть похожи и на тебя. Но особых способностей-то у тебя нет. Так что это передастся только от отца.

— Почему он сказал, что я заявила на него права? — я вспомнила все, вспомнила… Оцепенела от этого, глаза распахнулись.

Доктор встал, потянулся к своему чемоданчику. Меня успокаивали, суетились. Кто-то подхватил на руки, отнес в спальню, опустил на постель. Я услышала голос доктора:

— Расслабься, отпусти мышцы. Дай сделать укол. Прекрати истерику! Ты в безопасности.

— Не ори на нее! Какая истерика, она молчит.

— Лучше бы орала. Сейчас может начаться одышка, а то и судороги. Дай мне сделать укол, Настя. Расслабь мышцы на секунду. Да твою ж!

Он, размахнувшись, ударил меня по щеке, заглянул в глаза и уже легче хлопнул по другой.

— Отошли все. Ничего страшного вообще-то. Абсолютно. Самый заурядный истерический приступ. Просто это лучше прекратить сразу. Этого урода не подпускать к ней. Ее не расспрашивать. Хватит на сегодня. Вот так. Сейчас поспишь. Вообще-то хорошо, что вспомнила. И знай, что такие вещи нужно выговорить. Необходимо обсуждать, нельзя держать в себе. Именно в этом и заключается работа психолога. Завтра расскажешь, нам нужно знать. Но только если захочешь сама. Пошли, мужики, выпьем. Волнительно это все даже для меня. А уж Луша…  ты как? — отдалялся от меня голос доктора, голоса других…