— Виктория, ты хорошо помнишь собственное генеалогическое древо?

— Помню. — Начало его рассказа интриговало.

— Хорошо. Так вот — твою прабабушку по матери звали Ириаастра. Что означает — райская звезда. Да, на древе висит табличка с именем Ирина. Эта бабушка, будучи юной девой, прибыла в наш мир за своим Предназначением.

— Спорно! Я слышала и про Даздраперму. Она с Марса?

— Если слышала, то должна знать, что обозначает. Это последствия излишнего патриотического энтузиазма. А наша бабушка пришла из другого мира. Материальные доказательства потом предоставлю — прямо завтра. А пока поверь на слово если не мне, то всем нам. — Родители молча кивали.

— То место, куда ты попала — это не другой мир, а другое измерение нашего мира. Ты говорила на русском там? Во-от. Наша бабушка тоже пришла со знанием языка. Природа не особо отличается, архитектура, эполеты, аксельбанты, танцы, кони, бабы… О чем бишь я? Да, так вот… Магия. У нас она тоже есть. Не спорь, пожалуйста. Церковь строго следит, чтобы ты не всунула свой нос в эти материи. Не потому, что самим нужно, а защищая нас от неизвестных опасностей, справиться с которыми мы не сможем в силу многого незнания. Там ведь не только бытовая магия была, есть вещи гораздо более страшные, и впустить это в наш мир нельзя. Отсюда запреты даже на такие, казалось бы, безобидные вещи как гадание, картежные игры, заговоры, даже суеверия не одобряются церковью. Все это несет в себе опасность нечаянного знания, которое откроет дорогу в наш мир неизвестно чему. Оно все же приходило, и за то, чтобы избавить наш мир от этого, человечество заплатило миллионами жизней. Это не наш уровень и я не смогу просветить тебя в подробностях. Нам это и не нужно сейчас. Речь пойдет о Предназначении. Очень, чрезвычайно редко, случается так, что просыпается Предназначение. С большой буквы. Оно не возникает просто так. От какого-то человека в том или нашем мире зависит так много, что реальность начинает оберегать его, создавая все условия для того, чтобы он выполнил то, что сможет сделать он и только он. Не думаю, что это ты, моя глупая сестра. Это твой граф. Что он мог сделать для своего мира, совершая предназначенное ему, мы не знаем. Но это архиважно для того мира. И мир знает об этом. Или Бог. Очевидно, ты — главное условие выполнения. Не знаю — может, ты довела бы его, он тебя придушил бы и сел в тюрьму, не попав на войну и не выиграв сражения. А может, у него пропадет вкус к жизни без тебя, и он не совершит чего-то важного, без чего миру конец. Мы не знаем. Могу тебе сказать одно — о любви Ириаастры и деда слагали легенды. Предназначенные друг другу не могут быть несчастны друг с другом.

— Он не захотел меня. Велел отправить обратно. Какое Предназначение? Это — раз. Дальше — я не люблю его. Почему, если должна? Это — два. И главное — там были еще варианты, кроме меня. То ли меня легче всего было выдернуть, то ли еще что — прилетело мне. Так что не переживайте за него, выдернут другую — блондинку и будут они жить долго и счастливо.

— Ты вот не в восторге, что не любишь его, а тебе его сватают. Почему он должен был вдохновиться? Заставить самостоятельного взрослого мужика жениться на совершенно незнакомой девице непонятного вороного вида не так просто. Кстати, я тоже предпочитаю иметь дело с блондинками. Там не приходится особо насиловать свой интеллект. Но вот прилетело и ему. Он втрескался в тебя, как дурак, а ты ерепенилась. Допрыгалась, дорогая. Теперь кто знает, как все повернется? Если вас послал друг другу сам Бог? А если бы ты не страдала заниженной самооценкой и не ревновала его к блондинкам — кто знает? Полюбила бы, куда бы ты делась. Насчет запасных вариантов, то они безнадежно опоздали. Если он уже ползал перед тобой на коленях… у них нет и шанса. Я могу только пожалеть его. Если он еще жив. У них там знаешь как? Честь, дуэли, прекрасные дамы, пуля в висок или — на Кавказ, в действующую армию. Кроме безответной любви, его гложет еще невыносимое, ужасное просто чувство вины. Это же мука какая! Мне страшно даже представить себя на его месте. Отсюда и нежелание озвучить твое прощение. Он мучил себя специально — наказывал. У него душа горит от невозможности вернуть все назад, исправить. Сам же, своими руками, можно сказать… И до чего еще он додумается со своими мазохистскими наклонностями — кто знает? Как накажет себя? А-а. Что тебе говорить. Ты же чурка бесчувственная с красивым голосом. Ей дышать нечем было. Дура! Чтоб я когда какую бабу…

— Миша, достаточно. Она все поняла. Ты что — не видишь? — Забеспокоился папа.

У меня дрожали губы. Я смотрела на них и не видела. Все затянуло соленым туманом. Пусто, в голове пусто. Зато в груди что-то мешает, не дает дышать. Бежать, что-то делать, спасти… Я смотрела больными глазами на маму. Она плакала. Папа обнимал ее и гладил по спине. Брат сидел, опустив голову и руки. И это было самое страшное.

— Миша, что делать? — всхлипнула я.

— Ничего. — Тихо ответил он. — Молиться. Больше ничего не сделать. Сходи к отцу Евгению. Закажи и отстой молебен о здравии раба Божьего Ромэра. Не психуй, сестра. Значит, это так должно было случиться. Там, — он указал наверх, — все знают. Теперь ты тоже чувствуешь это — вину. Ты сможешь понять его теперь. Вот же… Подожди — это цветочки сейчас. Дальше будет хуже — ты полюбишь его, да-да — заочно. Ты будешь вспоминать каждое его слово, жест, взгляд. Замирать от воспоминаний о прикосновениях. Ты станешь сравнивать его с другими и поймешь, что другого такого нет и не будет. Ты станешь искать на платье место, к которому прикасались его руки. И покрывать его поцелуями. И знать, что ничем ему не помочь, ничего не исправить — то, что чувствовал он. Это будет страшно. Сейчас — цветочки, — повторил он.

— Откуда ты это знаешь? — Прошептала я, безоговорочно веря ему.

— Догадываюсь.

— Зачем? Зачем, Миша? Лучше бы я не знала.

— Нужно. Тебе необходимо взрослеть. Не дрейфь, мелкая, прорвемся. Тебе не кажется, что это только начало? Если бы конец, все было бы иначе.

— Как?

— А я знаю? Иначе: легче, проще. Без страстей и испытаний чувств, без трагедий и травм — физических и душевных. Вас ведут, но ведут так сложно — что-то будет еще. В любом случае, все решится позже. И именно тогда то, что случится, будет окончательным. Нельзя будет ошибиться. Но ты будешь готова, ты справишься.

— Откуда ты знаешь?

— Догадываюсь, анализирую, предполагаю. Это логика, бестолочь. Что с тобой говорить?

Мы еще долго сидели в наступающих сумерках. Печаль и надежда витали над нами. Говорить больше не хотелось. Усталость навалилась страшная. Я постелила папе с братом на диване, разложив его, а мы с мамой легли в спальне. Я повернулась к ней спиной, а она гладила меня по голове, почухивала спинку, как я любила в детстве. Через два дня они улетали на гастроли.

На следующий день утром все казалось не таким уж и страшным. Сказанное братом — просто логическими выкладками, не лишенными смысла. Я еще там чувствовала вину, но немножко, совсем чуть-чуть. Так почему его слова должны заставить меня мучиться? Факты не изменились, а его домыслы… Я гнала от себя все мысли о молодом графе и мне это удавалось. Он не белый и не пушистый и та блондинка на балу — не его ли действующая или бывшая пассия, приревновавшая ко мне?

Целый день мы посвятили решению срочных вопросов. Копии паспортов родителей, моего свидетельства о рождении нужно было предъявлять в связи со сменой фамилии. Мы их сделали. Потом заехали к бывшему маминому преподавателю по вокалу — Марии Генриховне. По легендам, она еще тогда была древней, как кал мамонта, но дело свое знала. Попасть к ней на уроки было почти невозможно, а уж в обучение — просто немыслимо. Они интересно встретились с мамой — мама плакала, обнимая ее, а сама Мария Генриховна милостиво ей это разрешала, покровительственно похлопывая по плечам. Она взялась меня обучать. Я не знала об этом, но еще утром папа побывал у нее и обговорил все, оплатив учебу. Сколько — мне не сказали. Но ее уроки стоили любых денег. Большая комната в сталинке, где она жила, еще в те времена была обеспечена отличной звукоизоляцией. Уроки проводились дома. Женщина мне понравилась. Приятная, ухоженная дама без лишнего веса и с манерами. Я собиралась подружиться с ней.

После визита к учителю мы еще пробегали почти весь день по делам, а на ночь я осталась у родителей. Мы с мамой упаковали в чехол платье и перевезли его к ним — у них в квартире была устроена огромная гардеробная для концертных нарядов. Гарнитур папа спрятал в свой сейф. Мы так и не пришли к единому мнению, что это за камни. Если это бриллианты, то их цвет и размер делал стоимость комплекта запредельной. Мы не могли представить себе даже порядок цифр, не смотря на то, что оправа была из серебра. Была вероятность, что это бледные сапфиры или бериллы. В любом случае, нести их на оценку к ювелиру мы не стали. Так же в свое время поступили с украшениями Ириаастры. Их, а также туфельки из тончайшей ткани на полупрозрачном каблучке, мне продемонстрировали, как доказательство иномирного происхождения прабабушки. Ткань действительно держала форму просто чудом и без неестественного вмешательства дело не обошлось. Кольцо и брошь были со светло-зелеными прозрачными камнями. У нас таких в природе не водилось.

Я и так верила им, но доказательства производили впечатление.

Мама напомнила, что осенний бал не за горами и посоветовала воспользоваться моим голубым нарядом.

— Не буду — буркнула я.

— Но это неразумно!

— Мне его еще выцеловывать предстоит. Пусть висит чистое, — съязвила я, уже сильно сомневаясь, что буду это делать. Обещанной любви не наступало и я успокоилась. Только один вопрос меня мучил: очень уж задело меня высказывание брата о моей бесчувственности. Не фригидна ли я — вот, что меня беспокоило. Поцелуй такого красавца, и когда он перебирал и ласкал мои пальцы, встретив на конной прогулке, кроме неловкости и неудобства не заставили меня ничего почувствовать. Это настораживало. И я задала маме вопрос, когда мы остались вдвоем.

Она с жалостью посмотрела на меня и сказала:

— В тебе еще не проснулась чувственность. Это у всех по-разному случается, да еще такое несчастье. Какие уж тут африканские страсти? Не стоит себя накручивать по этому поводу — всему свое время. Любовь разбудит тебя, только бы она была счастливой.

Назавтра я проводила родителей в поездку и сходила в церковь, поставив свечку Николаю Угоднику, помолившись за удачное их путешествие. За раба Божьего Ромэра молилась у иконы Георгия Победоносца. Ведь граф был воином, кто же его будет хранить лучше? Я желала ему найти свое счастье, удачи на военной службе и настоящих друзей и обещала себе молиться об этом ежедневно. Вернувшись домой, я расписала в ежедневнике свои дела на завтра и легла спать.