Назавтра мне нанес визит граф Грэгор. Очевидно, после разговора с настоятелем. Я привела ему те же резоны, что и первому.

— Виктория, но сын говорил, что вы ответили на его чувства.

Я покраснела — вот трепло. Мигом растрепал, даже не пришло в голову пожалеть мою стыдливость. А у меня тонкая душевная организация, блин. Покраснела еще больше — от злости.

— И что? Временное помешательство, по причине не поддающейся контролю жалости. Я вот и вас люблю. Как друга. Это не повод ловить меня на слове. Тяжелое эмоциональное потрясение после перехода, опять же. Я себя не контролировала. То есть… Не повод, в общем.

— Виктория, после вашего ухода тогда я поседел на глазах всего зала, видя, как мой сын уединяется с любимой женщиной и глядя на часы, отсчитывающие последнее секунды вашего пребывания в нашем мире. Пожалейте меня, как вашего друга. Я не переживу еще одной его попытки уйти из жизни.

Я неверяще смотрела на него. Но не мог же Ромэр…

— Он что — сам себя? Самоубийство? Но это же страшный грех!

— Нет, что вы! Он вышел тогда с террасы, шатаясь и с безумным взглядом. Он до сих пор не знает, что я причастен к вашему уходу. Он отказался бы от меня еще там, во дворце. Я отвез его домой в состоянии полнейшей апатии. А когда вскоре начались военные действия на границе с соседями, он настоял на отправке в действующую армию с миссией переговорщика. Это почти смертники, Виктория. Там трудно выжить. Он и так долго протянул. А потом отказывался от лечения неестественным способом. Вы видели его. Вина за то, что с вами случилось, убивала его.

— Верю, граф. Именно вина и является причиной его предложения мне. Попытка замять скандал, виновником которого он себя считает. Я не в его вкусе, вы слышали сами.

— Да сейчас-то с чего вы это взяли? И он сделал вам предложение уже после того, как вы сняли с него вину.

— У вас все так легко и просто? Я всего лишь простила его, а виноват он будет всю жизнь!

Граф встал и прошелся по комнате, растирая виски. Долго стоял и смотрел в окошко, расположенное так высоко, что увидеть в него можно было только небо. Потом присел возле меня и, заглядывая в глаза, спросил:

— Девочка моя, что произошло между вами сейчас? Вы рисковали для него жизнью, вынесли страшные муки. Согласились спасать его мгновенно, очевидно, приняв это решение ранее. Будучи совсем равнодушной к человеку, так не поступают. Вы, едва ожив, показали такую силу духа, что поразили этим даже святых отцов. Он обидел вас, сказал что-то оскорбительное? Но он не мог! Он же боготворит вас!

Я очень сомневалась, что смогу внятно объяснить ему причину моего решения уйти. Как-то смешалось все в голове — неуверенность, обида, страх, стыд, желание засунуть голову в песок, как страус и уйти от всех проблем разом самым простым, хоть и опасным способом. Но он смотрел на меня с таким участием и беспокойством… И я доверяла ему. Я решилась.

— Я хочу, чтобы этот разговор остался между нами. Обещайте мне. Хорошо? Ладно… Дело в том, что я уронила себя в глазах вашего сына и более не хочу его видеть из-за невыносимого стыда, который испытываю в связи со всей этой ситуацией. Все.

— Что?! Но что вы могли сделать? Между нами, только между нами. Я обещаю.

— Ладно… уроню и в ваших. Я сама настояла на том, чтобы лечь к нему в постель. Целовала его и объяснилась в любви, настаивала на поцелуе и, когда он не стал меня целовать, упрекала его в этом. Да, я еще самовольно перешла в обращении на «ты». И еще я позволила себе непристойное высказывание в адрес святых отцов при графе. Я тогда не знала, что они святые. Естественно, что такое мое поведение, а так же непотребный внешний вид, заставили вашего сына отнестись ко мне с пренебрежением, унижающим мое чувство собстве… я сама его уничтожила — достоинство. Вела себя, как девка из борделя. И вот результат — он тоже «тыкал» мне, не стал целовать, носом потерся — и только. А я никогда еще не целовалась, тот раз не считается, он мне нос прижал и чуть не раздавил меня. Я чуть не сдох…, я… А теперь я сама к нему полезла, я ждала, а он не стал…От меня псиной воняло после судорог, наверное. Ему было противно. Ну и пусть… не надо. Найду с кем целоваться. На балу в Дворянском собрании я пользовалась успехом. Там не знают о моем позоре, а тут… мной можно и пренебречь, я же грязна и отвратительна… Я не желаю больше видеть вашего сына, как и он меня, надеюсь. Свое предназначение я выполнила. Отпустите меня домой, — откровенно рыдала я.

Веселое выражение лица графа в начале моей исповеди постепенно приходило в состояние, соответствующее ситуации. А я продолжала:

— Он привык к дамам утонченным и роскошным. За ними нужно ухаживать, долго добиваясь их расположения и поцелуя. А за мной теперь ухаживать не нужно. Зачем? Я сама в этой роли. Меня можно и носом… — я уже ничего не видела за своими слезами.

— Извините меня, — сдавленным голосом сказал граф и быстро покинул комнату.

Наплакавшись, я осмотрелась и, не найдя ничего подходящего, высморкалась в край простыни. Села на кровати и сидела, отходя от истерики. Кушать хотелось просто жутко, но судя по всему трапезничали святые братья раз в день — вечером, соответственно и гости тоже. Выйти из кельи в этом рубище было стыдно. Вот я и сидела или лежала, глядя на проплывающие в небе облачка. Что на меня нашло? Подумаешь — не поцеловал. Было даже стыдно перед старшим графом. Мужику и так досталось, а тут я со своими мелкими обидами. Но после того, как я выговорилась, мне стало легче на душе.

Хотя зря я это — про первый поцелуй. Первый был у меня еще в детском саду, потом пара чмоков в школе, в раздевалке консерватории пару раз с одним парнем. Но он вымазал меня слюнями и все. Я много читала об этом, слышала — поцелуй должен был быть не таким. С тем — на дворцовой террасе, мне тоже не повезло. А когда, наконец, была готова узнать, что же это такое — поцелуй любимого, желанный, необходимый мне в тот момент… опять облом. Вполне себе уважительный повод печалиться, что я и делала. А еще я ждала ответа отца настоятеля.

Он не заставил себя долго ждать. После вечерней трапезы сам зашел в мою келью. Сел и сказал, что обстоятельства изменились и мне необходимо появиться в столице. Король и королева желают видеть меня у себя в гостях. Им необходимо задать мне некоторые вопросы. Потом они приложат все усилия для того, чтобы помочь мне в исполнении моего желания, каковым бы оно ни было на тот момент. Меня все устраивало. Я поинтересовалась здоровьем молодого графа и узнала, что он еще не встает, но определенно идет на поправку. Отъезд в столицу назначен на сегодняшний вечер. Так что меня просили пока не ложиться спать. Попрощаться с Грэгором не получалось. Я не стала разыскивать его, монастырь не место для вечерних прогулок.

Примерно через полчаса за мной пришли. Мужчина в черном плаще, предложив мне такой же, вывел меня во двор монастыря. Было темно и рассмотреть святую обитель не получилось. Меня усадили в карету и повезли в столицу. Эту ночь я проспала под мерный стук подков и покачивание экипажа. Весь следующий день провела в размышлениях. Что у меня все не так, как у людей? Вроде влюбилась. Определилась. Он не против. Почему все опять пошло не так? В какой момент?

И приходила к выводу, что сама дура. Нужно было забыть эти свои обстоятельства и не позволять им портить себе жизнь. Но, то ли потрясение было слишком сильным, то ли времени прошло слишком мало, я продолжала комплексовать и по поводу своего несчастья, и по поводу тех высказываний графа. А увидев его прекрасный облик, вновь усомнилась в его чувствах. Тем более что сама внушить в таком виде ничего не могла. Вот и пошло все на второй круг. Понятно ведь, что такого красавца я надолго не удержу со своим скудным, а вернее нулевым опытом отношений.

И у нас разное воспитание. Я всем сердцем потянулась к нему, забыв различия наших культур, и опозорилась. Еще вдруг вспомнилось, как я уточняла его намерения насчет женитьбы. Вообще позорище, стыдоба…. Линять нужно отсюда и скорее. Какая-то тягучая и липкая тоска накрыла меня.

В столицу прибыли утром. Как выдержали бедные лошади гонку — не знаю, но я была, как выжатый лимон. На земле меня штормило, поэтому укутанная в плащ, я была отнесена в гостевые покои на руках. Обстановка и степень роскоши почти не отличались от графских. В ванной я уснула, окутанная душистой пеной. Если бы не остывшая вода, там бы и спала дальше. Вышла, съела все, что предложили на завтрак на столике, сервированном у камина. Потом, посидев в кресле, поняла, что до сих пор болят руки и ноги, и я хочу спать. Мне нужен был полноценный отдых в комфорте и чистоте без нервотрепки. Условия соответствовали. Я ими воспользовалась.

А в это время в одной из келий монастыря происходил непростой, странный, почти односторонний, разговор между отцом и сыном. Граф сидел у постели своего наследника и говорил спокойным усталым голосом:

— Прежде всего, я должен поставить тебя в известность о том, что это я организовал тот уход Виктории. Это было единственным условием ее согласия посетить бал и огласить твое прощение, пригласив на вальс. Я просил ее об этом. И не подозревал, что у вас дело успеет дойти до объяснения и предложения — времени я специально отвел минимум.

Ты должен знать об этом. На эту тему — все. Далее: возникли новые обстоятельства, и я отчаянно жалею о том, что противился тому, чтобы тебя отнесли к Виктории для выяснения отношений. Сейчас все необыкновенно усложнилось. Дело в том, что наша девочка оказалась двоюродной сестрой короля. Ее прабабушкой по матери была Ириаастра — родная сестра матери монарха. В свете вскрывшихся фактов Алберт будет казнен за покушение на особу монаршей крови, а саму Викторию отвезли во дворец. Да! Да, сын, я очень сожалею. Факт родства подтвержден неестественным образом. В ее мире не проводят омоложения, поэтому Ириаастра для девочки всего лишь дальний предок.

Я бесконечно благодарен тебе за молчание, сын. Теперь выслушай мои соображения по поводу того, чем это нам грозит. Наш род если и не достаточно знатен для того, чтобы смешать свою кровь с королевской, то уж точно достаточно богат для этого. Не будь ты замешан в прискорбных обстоятельствах появления Виктории в нашем мире, я даже не сомневался бы в благоприятном исходе. Но! Этот неприятный момент усугубился еще и вашей размолвкой ныне, и обидой Виктории на тебя. Я понимаю тебя, но пойми и ты ее. Она мужественная девочка. Знала, на что шла, соглашаясь на второй переход — очевидно, воспользовалась информацией, поступившей от Ириаастры.

Я не рассказывал тебе, что она вынесла ради тебя. Что было в переходе — я не знаю. Но здесь! Приступы жесточайших судорог! Мышцы сокращались так интенсивно, что могли сломать кости. Если бы не два оплаченных мною специалиста, а так же помощь отца настоятеля, мы имели бы не человека, а мешок с осколками костей. Боль была страшная… Полностью снять ее, как и спазмы, не удалось. Она несколько раз теряла сознание, и я благодарю за это ее женскую природу. Я не собирался расстраивать тебя этим знанием. Зачем говорю об этом сейчас? Только придя в себя, еще не в состоянии двигаться, она потребовала отнести себя к тебе. Не в состоянии стоять, вынуждена была попросить уложить себя на твою кровать. После страшного испытания эмоции не поддавались контролю, и она позволила себе выплеснуть на тебя все свои чувства. Она любит тебя — я не сомневаюсь в этом. И вынеся такую боль, хотела для себя небольшую награду — твой поцелуй. Не надо! Я не осуждаю и понимаю тебя. Не время и не место. Ты с минуты на минуту ожидал нашего прихода.

Для девочки это был бы ее первый поцелуй. Я знаю, знаю! Но, представь себе — тот не считается. Ты «чуть не раздавил ее, зажал нос и она чуть не сдохла». Она ребенок, нежный ребенок, непосредственный и чистый, выросший, будучи всячески обласканным своими родными. Она несет в себе королевскую кровь, была девственна, красива, как экзотический цветок и обладает ангельским голосом. Она безупречно воспитана, владеет изысканной речью. Мне постоянно приходиться напрягаться, чтобы соответствовать ей в этом. Предназначение было к тебе более, чем благосклонно — тебя наградили ею. Ты не оценил в свое время такой подарок, как она.

Нет, я не обвиняю тебя сейчас — не пожелаю никому твоих страданий по этому поводу. Но сейчас она внушила себе, что поцелуй не состоялся по той причине, что она пропахла потом после своих мук, выглядела неопрятно, а ты испытываешь к ней чувство вины, а не любви. Она стыдится своего перехода на «ты», признания и вырвавшихся нечаянно от страха за твою рану неприличных слов. Стыдится, что требовала поцелуй, а ты… что там было с носом? Я, если честно — не понял… Ну, не суть. Ты не оправдал ее ожиданий. Но этот ангел винит во всем себя.

И то, что прошло совсем мало времени после того кошмара, еще не дало ей возможности почувствовать себя чистой и не оскверненной. Она мужественно перенесла тогда свою трагедию — была ровна и вежлива, но Жана меняла подушки, промокшие от слез, почти каждое утро. В этой девочке непонятным образом сочетаются сильная, умная и волевая женщина и невинный, ранимый и наивный ребенок.

Еще я думаю, что судьба сыграла с тобой злую шутку, наградив неординарной внешностью. Впрочем, как и со мной в свое время. Красота является решающим фактором для женщин тщеславных и пустых. Умные же… Я ждал почти год, пока твоя мать поверила, что я способен на верность. У тебя нет этого времени.

Но речь сейчас вот о чем — я очень надеюсь, что монарх не воспользуется наличием новоприобретенной родственницы, чтобы прекратить конфликт на границе. Династический брак, действительно, был бы лучшим выходом из возникшей ситуации. За нас играет в этом случае то, о чем можно только сожалеть. Я понятия не имею, что нам делать дальше. Надеюсь, что вместе мы что-нибудь придумаем и решим. Выздоравливай скорей, тебе понадобятся все твои силы. И не дай тебе Бог сделать на этот раз хоть одно неправильное движение.