Я никогда не брала с собой на прогулки охрану, и они не настаивали на сопровождении. Очевидно, территория и так охранялась и окрестности были абсолютно безопасны. Я никогда не отлучалась надолго и все привыкли не беспокоиться. Или существовали какие-то способы присмотра, о которых я не знала. Главное, что мне давали возможность чувствовать себя комфортно и свободно.

Кроме людей, приехавших со мной, при охотничьем домике проживали управляющий, две горничные разного возраста, по-видимому — его семья и супруги- повара. Этих людей я изредка видела в доме. Охрана, егерь и конюхи вообще почти не показывались на глаза и меня это устраивало. Валенсия оказалась приятной в общении, ненавязчивой и нелюбопытной. Как раз то, что и нужно было мне в этот непростой период моей жизни. Здесь было так хорошо, что я подумывала о том, чтобы остаться в этом замечательном месте до холодов.

В этот день я выехала на прогулку после обеда потому, что утром прошел легкий дождик. Сквозь мокрые деревья пробираться я не стала, а поехала по лесной дороге к тракту. Лошадка постукивала копытами по влажной грунтовке, птицы пели после дождя, хвоя благоухала живицей, успев прогреться на послеобеденном солнце. Я слегка покачивалась в мужском седле, сопровождаемая стаей магической моли. Вбирала в себя запахи леса, наслаждалась его видами. Мне было хорошо.

Совершенно неожиданно за поворотом дорогу мне преградил всадник. Граф Сизуанский Ромэр собственной персоной. Мгновенно запаниковав, я резко дернула поводья и лошадь шарахнулась. Я стиснула ей бока, пытаясь удержать на месте. Она привычно поняла это, как посыл шенкелями, и рванула туда, куда смотрела в данный момент ее голова — в заросли. Услышав голос графа за спиной, я и сама уже ускоряла ее. Паника накатывала, как лавина. Лошадь неслась по лесу, сзади слышался топот лошади графа. Меня мотало в седле, как куклу. Стегнуло по голове веткой, сбив шляпку, рвануло в сторону, чуть не выдернув из седла и оставив мою юбку где-то на суку. Я неслась и паниковала. Что он делает? Неужели не понимает, что подвергает мою жизнь опасности? Я не умею ездить так быстро, еще и уворачиваясь от препятствий и сейчас нахожусь в шаге от падения и травмы. Потом вдруг поняла, что погони давно уже не слышно и попыталась остановить лошадь. Мне это, в конце концов, удалось.

Сердце колотилось, как бешеное. Я разогнулась, прекратив припадать к холке лошади. Попыталась восстановить дыхание, кислорода не хватало катастрофически. Скорее всего — забывала дышать от страха. Сойти на землю не рискнула. Влезу ли на лошадку потом — это еще вопрос. Обследовала себя — волосы растрепаны, забиты хвоей и паутиной. Юбка с разрезами, закрывающая ранее мои ноги в лосинах, исчезла. Длинный камзол с частым рядом пуговиц, прикрывающий попу, не пострадал. Белые перчатки тоже. Я сидела на лошади, постепенно успокаиваясь и размышляя.

Как он здесь оказался? Я только успела узнать его — не рассмотреть. Что он кричал? Я не помнила или не расслышала. Что мне делать дальше? Возвращаться на дорогу мимо графа, поискав по пути хотя бы юбку? Не хочу, категорически. И ехать прямиком домой в таком виде тоже не вариант. Мне придется объяснить это как-то, и что я скажу людям? В принципе, я сейчас выглядела, как нормальная земная наездница. У нас не одевались в амазонку, а вот лосины и камзол с высокими лаковыми сапогами были обычной одеждой на конных соревнованиях. Я не раздета, ноги у меня не кривые, графа я не боюсь. Что я вообще шарахнулась, как припадочная? А-а-а, его этим уже не удивить — прошлый раз вела себя еще более странно. И вид у меня был гораздо более экзотичный — пижамка со слониками. Так что…

Спокойным шагом двинулась обратно, всматриваясь в просвет впереди. Лошади нужно было восстановить дыхание после бешеной скачки. Моль жужжала в стороне. На небольшой полянке возле своего коня стоял граф, в свою очередь обеспокоенно вглядываясь в заросли. Увидел нас с лошадью и пробежался по мне взглядом, вероятно отыскивая признаки и следы травм. Я гордо вздернула голову. Мы смотрели друг другу в глаза. Слишком красивый, слишком…. жаль. Я тихо и с сожалением вздохнула. Граф шевельнулся, посмотрел на мою юбку в своих руках. Поднял ее на весу, как будто закрываясь ею от меня, и потихоньку двинулся в мою сторону. Я протянула руку к юбке, насторожено глядя на него. Мы молчали. Юбка приближалась. Взгляд графа потихоньку переместился с моей руки на ногу, обтянутую белыми лосинами. Я криво и кровожадно усмехнулась. Позволь себе только малейший намек, малейшее неосторожное движение, малейшее неправильное выражение лица…Не позволил. С замороженным видом вложил юбку мне в руку. Я поспешно дернула ее на себя. Он уступил. Я аккуратно сложила ее и опустила на луку седла перед собой. Одену на опушке и выведу лошадь за повод. Тронула поводья, не отрывая от него настороженного взгляда. Граф не шевелился и молчал. Моль выстроилась в линию…

Я тихонько ехала по направлению к дому и гордилась собой. Так запугать мужика — это надо уметь. Мишка отметил бы это непременно. Сейчас ситуация под контролем, а что делать дальше? Если он явится к дому? Вот когда явится — тогда и буду думать. Спонтанно у меня получается лучше.

Пуговицы на юбке оказались оборваны. Я оставила на время свою лошадь в лесу, и, придерживая юбку руками, осторожно пробралась в дом. По пути мне никто не встретился и вообще вечер прошел спокойно и приятно. Лошадку увели ночевать, граф так и не явился, очевидно оценив кровожадное выражение моего лица правильно, и я расслабилась, успокоившись. И опять зря…

На следующий день я отправилась на конную прогулку совсем в другую сторону — по извилистой тропе вокруг озера. И метрах в ста от дома снова увидела графа на его черном коне. Теперь я рассмотрела одежду мужчины: все темно-зеленого цвета, почти безо всяких украшений. Через седло перекинут плащ с черным бархатным воротником. Лицо, похудевшее и от этого ставшее только красивее. Опять разочарование и сожаление дали о себе знать.

Глядя на меня, он молча сидел на коне справа от тропинки. Я так же молча, отвернувшись и затаив дыхание, проехала мимо и услышала позади шаги его коня. Так и ехали — молча и шагом. Я иногда озадачено оглядывалась, но он вежливо улыбался и уводил взгляд в сторону. Странно… Что бы это значило? Он что — издевается? Именно так это и выглядело. Что он вообще здесь делает? Если бы только он показал хоть намек на насмешку, ухмыльнулся… Не показал. Я возвращалась к дому, объехав довольно большое озеро, совсем не понимая, что происходит. Граф опять пропал. Он что — хочет взять меня измором? Это еще посмотрим — кто кого.

Так продолжалось еще два дня. Он молча сопровождал меня на конных прогулках, с непостижимой точностью угадывая, в какую сторону я поеду на этот раз.

Проезжая мимо него в очередное утро, я более внимательно вгляделась и увидела грязную полосу возле его уха, а на штанах несколько пятен от живицы, неаккуратно выбритые щеки. Его одежда не менялась все это время и меня начали одолевать смутные подозрения. Где он скрывается все то время, когда не со мной? Вокруг на многие километры королевский заповедник. Жилья здесь нет. Он что — шалаш себе построил? Все указывало на это. Полный идиот. Только заживив ту страшную рану… Не хватало простыть на холодной земле, а это после ранения — раз плюнуть. Что там у него — плащ на наломанных ветках? Немыслимо… Я с недоверием взглянула на графа — он опять опасливо отвел взгляд. Что вообще происходит? Он приехал помириться? Объясниться? Почему тогда молчит, и вообще — ведет себя странно? Не могла же я его так запугать? Я по традиции опять не стала с ним разговаривать и спрашивать о чем-то. Уехала домой и вечером возле камина озвучила ситуацию Валенсии. Выслушала охи и ахи и наконец дождалась внятного совета. Я имела полное право пригласить его пожить некоторое время в нашем доме. Все приличия были бы соблюдены — полно слуг, охрана. Где они, кстати, были, неужели не заметили лазутчика? Где-то на задворках сознания замаячила мысль о заговоре всеобщем и тотальном — с участием как графской семьи и короля, так и Валенсии. Но не слишком ли это? Я становлюсь параноиком? Да… так вот: наличие компаньонки и большой дом — все это давало возможность сохранить здоровье бестолкового графа, не нарушая приличий и проявив элементарное гостеприимство. Что я и сделала, послав к нему на переговоры княгиню с управляющим. На всякий случай мужчина вел с собой мою лошадь в упряжи — возможно на нее нацеплен какой-то маячок. Как-то же он узнает, где меня ждать? Вдруг без этого не выйдет и не покажется.

Вскоре наблюдала как из леса выходила ожидаемая мной троица. Быстро села в кресло и приняла независимый вид, держа в руках первую попавшуюся книгу. Стало стыдно — прямо, как Проня Прокоповна. Встала и подошла к широкому дверному проему. Граф как раз поднимался по ступеням.

Остановился и, чуть поклонившись, сказал своим глубоким бархатным голосом:

— Княжна, я бесконечно благодарен вам за приглашение. Вы необыкновенно милостивы и гостеприимны.

Я с подозрением вглядывалась в выражение его лица — совершенно невозмутимое, дышащее искренним уважением и признательностью. С сомнением кивнула в ответ. Правильно ли я поступила? Всегда молчать теперь будет невежливо.

Повернулась к управляющему, попросив устроить графа в комнатах, и поинтересовалась где господин граф предпочтет трапезничать — у себя в комнате или с нами? Граф сказал, что с нами. Я кивнула, посмотрев на управляющего. Тот понятливо поклонился. А я ушла к себе, опять раздумывая, а не план ли двух хитроумных графов я сейчас послушно воплощаю в жизнь? И физиономию свою он измазюкал сам, и штаны извозил в живице, замучившись ждать от меня приглашения. Очень похоже, что так оно и было. Других объяснений просто не приходило в голову. И что теперь делать? Хочу ли я сама видеть его здесь, и к чему все это приведет? Я буду стеснена теперь. Не споешь в свое удовольствие — подумает, что для него стараюсь. Не посмеешься с Валенсией — подумает, что ему радуюсь или кокетничаю. Но, с другой стороны, я буду совершенно спокойна за его здоровье. Ранение было страшным, даже вспоминать жутко… И мне приятно смотреть на него, что уж скрывать от самой себя. Я вообще в этом мире из-за него, так может дать ему все же возможность объясниться — что он скажет? Ведет он себя безупречно. Ни малейшего намека на то, что прошлый раз я сделала что-то не так — ни словом, ни взглядом. Я даже ни разу не ощутила стыда или даже неловкости. Основной проблемой было только непонятное поведение сегодняшнего гостя. Решила, что сама начинать разговор не буду — все равно не соображаю что в этой ситуации можно сказать. Если он изъявит желание поговорить — выслушаю. Кто знает, вдруг он найдет те самые слова?

Обедали и ужинали мы втроем. Графа переодели во что-то из королевского. Он помылся, побрился и посвежел. Скорее всего, питался он в лесу абы как и нужно сказать повару, чтобы блюда готовили и далее — легкие, как сейчас. А то у него заворот кишок случится. Выспится сегодня, как человек, в чистой и удобной постели и завтра мы его вообще не узнаем. В хорошем смысле. Я обдумывала, что еще нужно сделать для него и, улыбаясь, смотрела, как он ест — с аппетитом и удовольствием. Встретившись взглядом с Валенсией, стерла улыбку. Что это я? Вежливо поговорили о погоде и народной кухне. Рассказ о нашей, видимо, нашли интересным — слушали очень внимательно. Валенсия взяла с меня слово угостить ее пельменями — они у них не водились. Как я собиралась это делать, пока не знала сама. Потом что-нибудь придумаю. На предложение компаньонки помузицировать впервые отказалась, мотивируя тем, что у меня не дочитана книга. Мне необходимо привыкнуть к присутствию Ромэра здесь. Я пока чувствовала себя не в своей тарелке.

Так и полетели дни. Мы сохраняли добрососедские отношения. Прогуливались втроем в лесу, читали книги, обсуждали их. Выезжали тоже втроем, в этом случае — с конюхом, в лес на конные прогулки. Ромэр рвал цветы на полянах и приносил мне. Собирал ягоды и пересыпал мне в руки, придерживая их потом своими ладонями, чтобы я не рассыпала. И я не шарахалась и рук не отдергивала, зачем? Он смотрел на мои губы, когда я ела ягоды, ловил мой взгляд и одобрительно кивал, ласково улыбаясь — ешь, мол, а у меня замирало сердце. Рассказывал нам с Валенсией смешные истории за ужином. Помогал мне сесть на лошадь и сойти с нее, придерживая на мгновение дольше, чем это было необходимо и я не была против, зависая и млея от его близости и запаха его парфюма.

Я больше времени стала проводить перед зеркалом — хотелось нравиться ему. Перебирала и мерила наряд за нарядом из тех, которыми обеспечила меня Сандра, любовалась ими и чувствовала огромную благодарность — это были красивые платья и мне очень шли. И то, что здесь принято было переодеваться по три раза в день, уже перестало бесить и начинало нравиться мне. Каждое утро я просыпалась с чувством радостного ожидания — опять видеть его, купаться в нежности его взгляда, быть центром его внимания, постоянно чувствовать это… Он уходил после обеда к охранникам — часок поупражняться со шпагой после ранения. После ужина опять шел к ним, но на дольше — участвовать в мужских разговорах о политике, собаках, лошадях и оружии, как предположила Валенсия. Домик охраны находился довольно далеко, и это давало мне возможность играть вечером на рояле и петь, не боясь быть услышанной им.

Я чувствовала на себе его взгляд постоянно, когда он был рядом. Если во время разговора, то он смотрел на меня с нежной и мягкой улыбкой. Помимо разговора, если я чувствовала, что он смотрит и оборачивалась, он отводил взгляд и я не успевала понять его выражения. Я всего этого откровенно не понимала. Пора было уже решать что-то, как-то объясниться.

Мне начали сниться странные сны. Нет, не такие, как тогда, но близко… близко. Я боялась повторения своего кошмара, боялась разбудить Валенсию и графа… Какие там звуки я тогда издавала — я не знала. Его молчание начинало меня раздражать, и я иногда смотрела на него с откровенным ожиданием, но нет — ничего не менялось. Он делал вид, что все так и должно быть. Что так и надо. Этой части их плана я не понимала, никакого смысла в его действиях не видела.

В один из вечеров граф опять ушел в мужское общество, а мы, сыграв пару пьес, разговорились о простонародной музыке. Я была в этом вопросе подкованным специалистом потому, что мои оперные родители в семейном кругу обожали исполнять песни российские народные и советских композиторов — из кинофильмов.

В доказательство того, что простые песни могут быть красивыми и наполненными глубоким смыслом, я вызвалась исполнить отрывки из некоторых. На улице уже стемнело, вечерный воздух, казалось, можно было пить — таким он был густым и свежим, настоянным на ароматах леса. Небо совсем очистилось от облаков и на нем ярко обозначились звезды. В лесу что-то покрикивало и попискивало, в общем — на улице было хорошо и мы решили посидеть там.

Накинув на плечи теплую шаль и присев на ступеньку входной лестницы рядом с Валенсией, я начала тихонько напевать:

Потом настал черед песни из фильма:

Эта тема заинтересовала Валенсию. Она кивала и умоляющим взглядом просила продолжать. Я допела до конца:

Помимо горестного вздоха Валенсии, из огромного куста возле дворцовой стены послышался шорох, треск и придушенный возглас шепотом со знакомой Мишкиной интонацией: — Ох, ты, зар-раза…

Я вскочила, метнулась со ступеней и с воплем «Миша!» кинулась на шею выступившей из куста темной фигуре. Меня приняли в объятия. И рост, и другие какие-то ощущения — запах, что ли, или ощущение знакомого удушения, но я почувствовала неладное и попыталась отстраниться. В ответ услышала мучительный стон, и мой рот накрыли поцелуем. Испуганно дернувшись, граф изменил угол наклона своей головы, а меня накрыло незнакомой негой. Он осторожно прижимал меня к себе, погрузив другую руку в волосы на затылке, не давая отстраниться. Поцелуй продолжался и продолжался. Кружилась голова и подламывались ноги. Я цеплялась за его одежду и тянулась на цыпочках вверх, не желая прерывать свой первый в жизни настоящий поцелуй. Наш совместный полувздох-полустон прозвучал слишком громко, и я пришла в себя. Отстранилась — он смотрел на меня с тревогой и нежностью. Боялся, что я начну сопротивляться и возмущаться? Я улыбнулась и опять потянулась к нему, закрыв глаза.

Куда делась моя компаньонка — кто знает? Мы с ним долго еще сидели на ступенях подъезда — он грел меня своими руками, обнимая и прижимая к себе. Кутал в шаль, пересадив к себе на колени. Мы не сказали ни одного слова. Они могли все испортить. Я вполне могла ляпнуть что-то не в тему из-за волнения, а его слова по привычке истолковать по-своему, перекрутив и извратив их смысл. Вместо слов говорили прикосновения — нежные, бережные, судорожные вздохи и дрожь, пробегающая по телу Рома. Он выцеловывал мое лицо, взяв его в ладони, а у меня губы расползались в улыбке — перед глазами стоял тот сон. Я в ответ гладила его лицо своими руками и целовала легко и невесомо, не так, как во сне. Он потом затихал надолго, уткнувшись в мои волосы, а я, лежа на его груди, слушая постепенно успокаивающийся глухой стук его сердца, замирала от счастья. Заодно решала, что теперь буду мыть голову каждый день и еще что-то глупое и счастливое в этом же ключе. Вот найти бы еще способ сообщить родителям и Мише, что у меня все хорошо… Почти под утро Ром на руках отнес меня сонную к двери моей комнаты, поставил на ноги и, открыв дверь, легонько подтолкнул внутрь.

Я услышала единственные слова за всю ночь:

— Я сейчас еду просить твоей руки. Ты согласна?

Повернувшись к нему и сонно улыбаясь, я ответила:

— Да. Да… я согласна.