— Витка! Зар-раза! Витка? Прости, Натали, это сестра. Прости… — Сознание медленно возвращалось. Меня встряхнули и проволокли куда-то. Голова болела немилосердно. В глазах все двоилось и плыло, я крепко зажмурила их, схватившись за виски. Проклятый корсет просто убивал.

— Корсе-ет, … — Простонала я, задыхаясь.

— Эко тебя, да что за черт? — Голосом моего брата стонало пространство, окружающее меня. Меня перевернули и больно толкли в спину.

— Ре-ежь, — хрипела я.

— Ты сама меня потом зарежешь за это. Сейчас…уже. — Мои легкие расправились, кислород потек по направлению к мозгу. В глазах тихонько прояснялось.

— Да оставь меня в покое, гад, не дергай больше. Дай что-то от головы.

— Твою голову ничего не спасет, там не на что воздействовать лекарственными препаратами, — удалялся голос брата. Бормотание в прихожей и хлопок двери говорили о том, что его девица умеет одеваться, как солдат по тревоге.

Я валялась на моем любимом диване в гостиной. Голова трещала. Потерла лоб и поморщилась — перед глазами мелькнул браслет на голубой атласной перчатке. Сердце замерло. Я медленно провела рукой по шее — колье тоже никуда не делось. Простонала, крепко зажмурившись. А! И ладно — не обеднеют.

— Пей, зар-раза. Что это было? Ты откуда такая красивая? Где шаталась? Родители с ума сходят, отменили гастроли. Носятся по конторам и детективам, а ты тут… Ты что, язык проглотила? Отстань, что ты ко мне липнешь? — А я плакала, прижимаясь к своему противному брату, плакала от огромного счастья, от того, что осознала, наконец — я дома. Он замолчал, приобняв меня за плечи. Мне нужно успокоиться — даже он своей дурной головой понимал это.

— Ты почто баб своих в мою хату таскаешь, поганец? — счастливо улыбаясь сквозь слезы, спрашивала я. Он, ничуть не смущаясь, усадил меня и по-хозяйски прошелся по комнате.

— Вместе теперь жить будем. Тебе веры нет! Буду тебя контролировать, наставлять и воспитывать, раз родители не справились. Ты собралась в партизан играть? Ты где была? На кровать зачем прыгаешь, как дура? Фамилия могла остаться без продолжения. Опять же — у Натали тонкая душевная организация и она теперь трепещет от возмущения и стыдливости. Забыла даже одеть один предмет туалета, просила найти и сохранить.

— Я так люблю тебя, Мишка, так сильно люблю… — Я опять плакала.

— Сильно тебя приложило, Виктория… Я тоже тебя люблю, не переживай. Не реви, я слез не переношу, уйду сейчас. — Отвернулся брат.

— Я сама хотела просить тебя. Не звони родителям. Поезжай и привези их, пожалуйста. Мне нужно вам рассказать все. Два раза я не смогу… Пока приведу себя в порядок и поем — умираю с голоду.

— Жор — это хорошо, похудела ты как-то. Приходи в себя, Вичка. Жди тогда. Будем подъезжать — позвоню. Твоя мобила заряжена — на окне в кухне.

— Спасибо, Миш.

Я осталась одна в квартире. Наклонилась развязать ленточки туфлей и колье тяжело соскользнуло в ложбинку декольте. Долго раздевалась, снимая обувь, платье, гарнитур, чулки, корсет и панталоны. Выпутывала шпильки из прически, аграф сел намертво, перья поникли. Пришлось отстригать это великолепие вместе с волосинками. Убрала развороченную постель в спальне и выложила наряд на покрывало, рядом остальные предметы туалета и драгоценности. Это все придется показывать. Приняла душ и оделась в домашний трикотажный костюм с лягушками и лотосом.

На кухне нашла на столе остатки удавшейся попытки соблазнения Натали: салат, по-видимому из ресторана, конфеты, шампанское. Свечи прогорели до конца — до того, как пришла необходимость их потушить, Натали, видимо, сдала свои бастионы.

Поела я с аппетитом, хлопнула фужер шампанского — не мешает расслабиться немного. Взяла коробку конфет и пошла в кресло. Мелодии «Времен года» плыли по комнате. Сделала звук совсем тихим и притихла, откинувшись на спинку кресла. Сейчас мне предстоит тяжелый разговор. Тяжелый для родителей и старшего брата. Я уже пережила все то, о чем должна рассказать им. Я не собиралась ничего скрывать и приукрашивать. Моя семья должна знать все. Я собиралась круто менять свою жизнь, и мне необходима была их поддержка в этом.

Пока приехали Миша и родители, я еще дважды повторила поход на кухню за шампанским. Было страшно и стыдно. С этим нужно было что-то делать, и я делала, что могла. Вставать, встречая их, я не стала. Только протянула радостно: — Ма-ама…

— Ох, ты ж! Об этом я не подумал. Родители, может ее баиньки, а разборки на завтра?

— Я не смогу завтра. Не будем откладывать. Все хорошо. — Уныло тянула я. Родители застыли в дверях. Я отвернулась. — Сядьте.

— Ты бы хоть извинилась, зар-раза. Матери скорую вызывали через день, я задолбался на опознания чужих трупов мотаться.

— Следи за своей речью, Михаил. — Мама шарила рукой в поисках дивана. Я тихо плакала.

— Ах, княжна, не будете ли вы столь любезны?…

— Не надо, Миш, не трогай ее. Случилось что-то плохое, ты разве не понимаешь? — Папа усадил маму на диван и сел рядом с ней, обнимая за плечи. Мой спокойный и уравновешенный папа страшно нервничал, не справляясь с выражением своего лица и голосом: — Вика, ты в состоянии рассказать или не хочешь этого делать?

— В состоянии. Не хочу. Расскажу… Куда я денусь? — И я рассказала. Все-все. В подробностях, до последней минуты. Алкоголь притупил эмоции, и рассказывала я монотонным равнодушным голосом, глядя в окно. Еще в начале рассказа брат подошел к бару, но звук льющегося в рюмки спиртного не сбил меня с мысли. Рассказать нужно было все, абсолютно. На второй раз и уточнения я буду не способна. Мама всхлипывала, давясь алкоголем, мужчины тяжело молчали. А я рассказывала — и про мотыльков, и про идеально настроенный рояль, и про поцелуй на дворцовой террасе, и про следы от пальцев на груди, и как звали мою лошадку, которая любила булки, и все-все… Когда я пошла по второму кругу, уточняя подробности своих травм и пьяно хихикая, брат встал и сказал:

— Хватит на сегодня. Мать почти в обмороке. Спать! Скажи одно — тебе на данный момент не нужна медицинская помощь? — Я оживилась:

— Ой, что ты! Нет! Этот их специалист по неетст…неествлен…

— Труба! Родители, я отволоку ее спать, а мы продолжим на кухне.

— Там платье. Туда меня нельзя. — Ох, с чего меня так развезло-то — всего три фужера шампанского. — Это тоже прозвучало вслух.

— Там половина — хорошая водка, — просветил меня брат. — А вместе с шампанским получается огромная экономия усилий и времени. Ну и денег.

— Скотина.

— Виктория, следи за своей речью, — оживала мама.

Потом мы все смотрели платье. Я увлеченно рассказывала куда, что и как одевается, рвалась мерить, дальше не помню.

А потом потянулись дни моей адаптации. Так решила мама. Она жила со мной в моей квартире. Брат временно откочевал к себе. К врачам мы все же сходили. Прошли рентген, УЗИ. Проверили зубы и пазухи носа. Гинеколог тоже поживилась. От психолога я отказалась категорически. Мама не настаивала. Она готовила мои любимые блюда, мы шарахались по магазинам. Сходили всей семьей на какую-то премьеру в кино. Навели идеальный порядок в квартире после нашествия брата. Скоро родителям нужно было уезжать на гастроли, и мы собрались всей семьей поговорить о моем будущем. Мама решила, что после двух недель активной адаптации я уже готова обсуждать перспективы.

Я уже сказала им, что обещала своим далеким предкам соответствовать своей фамилии. В театр возвращаться я не собиралась. Поэтому нужно было продумать план. Сначала составили дорожную карту моих действий по восстановлению фамилии. Заявление на увольнение мы с мамой уже относили в театр. Увольнение состоялось. Следовало решить чем я буду заниматься дальше.

— А давайте мы ее замуж выпихнем — сразу все проблемы самоустранятся. Пускай дальше муж мучится. Вот скоро осенний бал в Дворянском собрании. Я согласен представить любимую сестру высокому обществу. — Предложил обожаемый брат.

— Я согласна.

— Мама, вы каких врачей недопосетили? Я не готов ее представлять. Я не знаю эту особу. Ручаться за нее не смогу. Сестра, мы здесь собрались разрешить конкретную проблему, и я прошу тебя серьезно отнестись к вопросам, которые поднимает твоя семья, потому, что если ты…

— Прекрати, Михаил. Насчет бала решили. Теперь — профессия. — Заговорил папа.

— Пение. Для начала сопровождаю вас на гастролях. Вы даете мне возможность выхода на сцену. Представляете как дочь, подающую надежды. Я гениально исполняю, и со мной заключают контракт.

— Ой-ой-ой, мы согласны на протекцию! Но это недостойно и нечестно по отношению к тем, у кого мама и папа не так знамениты.

— Согласны. Достойно. Честно.

— Это тоже решили. На зимний сезон тебя заявляем. Пока берешь уроки у Марии Генриховны. Я договорюсь завтра и оплачу.

— Викочка, тут такое дело… я думаю, что ты уже в состоянии обсудить твое отношение к молодому графу. Нужно окончательно закрыть этот вопрос. Ты должна разобраться в своих чувствах. — Огорошила меня мама.

Я опешила. Родители смотрели совершенно серьезно, брат… Брат не считается.

— Вы о чем это? Я думать о нем забыла. Он вообще в другом мире остался. Что тут обсуждать?

— Девочка моя, неужели ты осталась совсем равнодушной к вашему поцелую?

— Мама, к какому нашему?! Он чуть не раздавил меня, закрыл рот и нос прижал. Да я чуть не сдохла! Брат — свидетель.

— Вика, следи за своей речью.

— Извини, мама. А ты прекрати ржать! — Я честно не понимала к чему этот разговор.

— Я думаю, Виктория, что мальчик действительно тебя любит. Как бы не получилось так, что ты совершила огромную ошибку. Видишь ли, не все так просто с этим предназначением.

— Мама, когда меня насиловали, ломали руку и лицо, он развлекался с очередной блондинкой. Какая любовь?

— Как ты можешь знать это?

— Да я прямо ему об этом сказала и он не отрицал.

— Мелкая, ты закатила ему сцену ревности? — Веселился брат.

— Я отказала ему во взаимности и аргументировала свой отказ.

— Викочка, а он после этого не говорил больше с тобой о своих чувствах?

— Ну, я же тогда рассказывала… Или нет? Говорил раз десять, что любит. Что недостоин меня и ему достаточно будет просто смотреть на меня, если я не хочу с ним общаться. Как я утром чай пью — смотреть и гоняют меня как…это — на лошади. Что во мне вся его жизнь. Что я чиста и прекрасна, как первый снег и просил не отвечать сразу отказом, а дать ему хоть несколько часов надежды до конца бала. — Мой голос становился все тише и тише. — Говорил, что умрет за меня, что боготворит, что глаза, как грозовое небо и что глаза целовать, и в руках меня держать… и что о любви молит. На колене стоял. Локон насильно срезал и целовал его. Мотыльки… показывал.

Брат выдохнул с завистью:

— Силен, бродяга. Нужно взять на вооружение, хотя-а… если не подействовало…

Мама печально смотрела на меня:

— Бедный ребенок, так страшно ошибся, как же он теперь…

— Мама, он не ребенок. Ему лет тридцать. Я знаю, что ему нужно было от меня: он меня уговорит, женится, наделает детей. Отец перестанет его доставать, занявшись внуками, и не лишит титула и наследства. А сам он спокойно с блондинками…

— Мама, папа, как вы могли родить такую дуру?! Лучше бы остановились на мне. Ты что, серьезно думаешь, что ради банальных бабок взрослый серьезный мужик на виду у всей страны станет ползать на коленях и молить о любви? Ты когда повзрослеешь? Что он, действительно, в тебе нашел? — Брат подозрительно прищурился. — Ты пела ему?

— Ничего я ему не пела! Делать мне больше нечего! Он сам случайно услышал, и на балу — тоже не ему!

— Что. Ты. Пела?

— Колыбельную из «Баллады» и «Белую акацию», — раскололась я.

— Мать! Отец! Да она злонамеренно совращала его! В тебе только и есть, что голос. Куда ты его высунула? Влюбился он, это точно и я сейчас не шучу. У тебя нет сердца! Зашить бы тебе твой рот.

— Викочка, а как выглядит мальчик?

— Мама, я уже говорила — он давно не мальчик. Здоровенный детина, военный. Черные волосы и карие глаза. — Я посмотрела на всех своих по очереди, и мне стало стыдно. Они болели за меня, хотели разобраться во всем, я не была им безразлична, и чувства мои тоже. — Необыкновенно красив, мама, просто ослепительно. Я рядом с ним, как Жучка из будки.

Настроение стремительно портилось, я боялась расплакаться.

— Вот почему ты ему не поверила. — Прошептала мама.

— Мамочка, поверила, не поверила — сейчас уже не актуально. Поезд ушел. Ты чего добиваешься вообще? Вы все? Чтобы я вдруг резко осознала, что люблю его, что совершила ошибку и что? Всю жизнь хранила ему здесь верность и плакала в подушку? Смысл? Ну, просто допустим — лохонулась я…мама, я слежу. Не беспокойся, я могу соответствовать, если в этом возникнет необходимость. Ты бы слышала, как я там язык и мозг выворачивала, и ни разу не прокололась. Никто не усомнился в моем высоком происхождении — ни прислуга, ни король. На роялях играла, романсы пела, полонезы танцевала, на лошади боком ездила в амазонке с хвостом и шляпе с вуалями. Брат, возьмешь меня на выездку? Я там класс покажу.

— Ты меня не брала к актрисулям на открытые прогоны. Так что…Не истери, сестра, это не твое. Мама, отец, можно я расскажу? Ага.

И рассказал…