Когда я вернулась, на поляне уже весело горел огонь, облизывая дно походного котла, а в нем на самом дне кипела вода. Двое парней чистили грибы, сидя так, чтобы от огня было светлее — на землю опускался вечерний сумрак.

— Таша, сегодня будет каша с грибами, мясо еще надоест, с ним успеется, — окликнул меня один из них.

— Значит, будет с грибами. А когда вы успели собрать их?

— По дороге, когда еще? Сейчас забросим в воду вместе с крупой и…

— Э-э… нет! Готовить будем иначе — по-моему. Чищеные грибы нужно хорошо промыть у ручья — очень хорошо. Порезать и отварить немного — это да. Потом отцедить через крышку. Грибы в том же котле поджарить на масле и вынуть. В масло, что осталось на дне, добавить воды, крупы и сварить кашу, добавив вяленый лучок. Соль, само собой и в самом конце — жареные грибы. Так будет вкуснее, хоть и немного дольше.

— Я думаю — оно того стоит, — отозвался Тарус, — ты как? Не злючая сейчас? Сама сготовить сможешь?

— Уйди ты, Тарус, а то сейчас точно… — рассмеялась я и рассказала всем о своей особенности, чтобы знали и зря не злили. Мужики оживились и заговорили все разом… взялись острить и всячески подлизываться, как и другие до этого — в том нашем отряде. Я готовила еду и хмыкала в ответ. На душе было легко. Подружусь и с этими… и как в тот раз — постараюсь сделать все для того, чтобы и они вернулись домой живыми.

Пока готовилась еда, парни обустроили стоянку. По кругу встали несколько походных шатров, в темноте они уже плохо просматривались.

Когда каша поспела, все расселись у костра с полными мисками в руках. В огонь подбросили хвороста, чтобы не тыкать слепо ложками и ненадолго замолкли — ели. Я знала, что еда удалась — пробовала уже, и тоже выскребла свою мисочку до дна. Каша пахла грибами — не вареными, а поджаренными на топленом масле и была вкусной просто необыкновенно.

Каждый вымыл в ручье свою миску. Потом разобрали остатки еды из котла на утро. Двое потянули его к ручью — залить на ночь водой, а я слушала похвалы и тихо радовалась — сытые мужики всегда намного добрее голодных. Они теперь хорошо отдохнут, выспятся, завтра с утра поедят так понравившейся, хоть и холодной уже каши и до обеда будут сыты и довольны. Я будто заботилась о большой семье — своей семье. Уже сейчас обдумывала, чем порадовать их завтра и пропустила что-то… возле костра оживились и загомонили.

— Пока мы на своей земле — отчего же нельзя? — удивлялся Тарус, — тут шуметь можно сколько душе угодно, только зверье лесное и распугаете. А так… охрана у нас надежнее некуда, так что — можно. Тащи, воин, свой ситар.

К костру вынесли уже знакомый по виду сверток и вытащили из него похожий на тот ситар — подобие гуслей, но, очевидно, созданное для удобной перевозки в походах, не громоздкое. Парень не стал играть на нем сам, а почему-то передал в руки Юрасу, который опять сидел рядом со мной. Я не стала из-за этого шарахаться и злить этим Коня — сидит и пускай себе сидит. Парни с предвкушением зашептались, будто сейчас должно случиться что-то немыслимо приятное. Я затаилась тоже — помнила, как пел вечерами у походного костра Данил, это всегда было, как какое-то таинство. Всякое людское умение, каждый талант являлся таковым, если восходил в своем мастерстве до настоящих высот. Очевидно, Юрас владел этим умением, и мне было любопытно — превзойдет ли он в нем Дана, или же его просто уважили, как своего командира?

Он так же, как Данил тогда, побренчал немного струнами, пробуя их на слух, а его попросили:

— «Пожар», командир… спой про пожар…

Я замерла… это была та самая песня… очевидно, любимая всеми воинами — про тоску о любимой, про телесную тягу к ней, про женскую любовь и верность, что хранят воина в битве… А еще там есть упоминание об обручальном плате и мне не хотелось бы сейчас… Да и вспоминать, как тогда сорвалась, руку резала… плакала пол ночи в темноте… я отвернулась, погружая взгляд в языки пламени. Отозвался на просьбы не Юрас, а Тарус:

— Нет, давай лучше «Колючку». Пока мы далеко от границы, да в глухом лесу, можно и пошуметь. Жги, Юрас!

И он зажег! Хитро повел на меня глазами, блеснувшими огненными сполохами, отразившими пламя костра, ухмыльнулся, провел рукой по струнам и запел. Его голос был не таким чистым, как у Дана, а немного хрипловатым, но как-то гуще и звучнее, что ли? И очень приятным для уха, чего уж… От него пробежали по коже прохладные мурашки, наполнив душу предчувствием чего-то хорошего, и я уставилась на него во все глаза.

Отряд со смешками подхватил:

Певец опять перебирал струны, улыбаясь и поглядывая на меня. А я тоже уже не могла прогнать улыбку со своего лица.

И отряд опять грохнул… Далеко по ночному лесу разносилось:

Я захохотала в голос и, испугавшись, зажала рукою рот, боясь помешать певцу. А он продолжал:

Парни в конце уже не ржали, как жеребцы. Слова звучали ласково, с легким упреком и грустинкой, как и у Юраса. Будто жалея о девичьей глупости, упрямстве… или зря упущенном времени. Я опять уставилась в костер — мелкий сушняк быстро прогорел и с шорохом рассыпался яркими алыми угольками. Пора было спать, о чем и объявил Юрас:

— Жаль, но на сегодня все, пора отдыхать. Отбой.

Я поднялась со всеми, а он неожиданно взял меня за руку и повел за собой, говоря при этом:

— Спать будешь в этом шатре — это твой дом на весь поход. Внутри меховой карман, сейчас не так холодно — просто ляг на него и укройся одеялом, под голову — плащ. Я опущу полог — наверху есть продых, дышаться будет легко. А в холода…

— Ох, ты ж… откуда это? — спрашивала я, ощупывая уже изнутри мягкий длинный мех, покрывающий все стены маленького шатра до самого верха, его дно.

— Я… подарок тебе… от правителя. Ложись, отдыхай. Завтра будет немного легче — втянешься… хотя ты и сама уже знаешь…

Сердце колотилось, как бешеное — мне трудно дались слова, трудно было не дать дрогнуть голосу, а до этого — не вырвать свою руку. А он сжал ее, будто имел на это право! Вел меня за собой, как тогда… я так не смогу, не вынесу этого… Это он ничего не помнит, но я-то помню… то, что случилось единственный раз в моей жизни и было вырублено на моей памяти, как острым зубилом на камне. Каждое его движение, каждый вздох, каждый стон… его руки… у меня просто не получится…

Я опять попадаю под чары его легкого нрава, облика, а теперь и голоса… пропаду ведь. Это тогда я не ревновала его к толстой Сташе. Просто не знала другого способа быть счастливой, да и не умела я тогда завидовать, ревновать, злиться — гадов дар фэйри… Но придись сейчас делить его с другой? Я вынесу это? А с ним так и будет — он не мой, в его мыслях другая, я помню тот его взгляд, да еще эти пряники… Из-за такой глупости вдруг опять стало больно — тогда он брал их не для себя, как я думала, а для нее. О ней были его мысли, а его ласковая улыбка… он представлял, как будет одаривать ее вкусным лакомством. А я, глупая… чернила брови, кусала губы, чтобы алели… так будет и дальше, если я забуду обо всем этом.

Даже если ради сына и с желанием начать новую жизнь он возьмет меня в жены… ведь он опять ведет к этому, разве не ясно? Все равно не будет между нами… я просто не допущу этого. Потому что случись оно — для меня все будет по-настоящему, я сегодня поняла это.

* * *

Следующий день похода, и правда — оказался легче первого. Тело приноравливалось, опять привыкало днями находиться в седле. На коротком дневном привале Юрас снова выхватил меня из седла, поставил на ноги и сделал шаг назад, вглядываясь в мои глаза. Да что ж такое, что он там ищет? Ту мою давнюю любовь к нему или злость на то, что он опять делает? Он ничего не сказал — отошел, а я бестолково и потерянно закрутила головой. В ухо зашипел Конь:

— Мне что теперь — каждый раз толкаться с ним за право снять тебя с седла? Сама и гони его, раз тебе не по себе от этого.

Он был прав. Все, что касаемо меня, и решать должна была только я сама. И перед тем, как вновь сесть на коня после привала, я подошла к командиру.

— Юрас, я сейчас говорю с тобой, как с разумным человеком, своим командиром и надеюсь, что ты меня услышишь. Я повзрослела и изменилась, ты понимаешь это? Все осталось в прошлом, сейчас я уже не глупая девочка, готовая на все, чтобы быть с тобой. Да еще и делить тебя с кем-то. Сейчас я уже не смогу этого! И потому я прошу тебя — не нужно больше…

— Нет кого-то еще, — перебил он меня, — я тогда вернул твое обещание и забрал свое. Не сейчас я хотел сказать тебе об этом и не так… — протянул он ладонь к моему лицу и ласково провел пальцем возле уха, поднимая дыбом крошечные волоски на моих руках.

— Ты гнала — я тогда уходил, и возвращаться не собирался… злился страшно, убить был готов. Только тянет меня к тебе, просто волоком тащит обратно, — провел он рукою вниз по моей шее, по плечу, по предплечью. Обхватил ладонь, поднял ее, приложил к своей щеке, заглянул в глаза.

— Не гони меня? У нас с тобой все с самого начала, понимаешь? Только ты и я, а еще наш сын, — теснил он меня к коню. Уперлась спиной в теплый конский бок и будто очнулась, оббежала взглядом отряд — они отворачивались, делали вид, что сильно заняты… Но все видели, что сейчас здесь делалось — совсем все. Косили глазами, отводили их, поворачивались в сторону от нас… но каждый тянулся услышать, не пропустить… Я взмолилась:

— Ко-онь?

В ответ услышала тишину и вспомнила, что сама должна решать свои дела, а Юрас жарко дышал на ухо, прижав меня к конскому боку всем своим телом:

— Боишься? Правильно боишься… я сейчас сам себя боюсь. Я тоже повзрослел и изменился — тебя я приручать не стану. Я буду завоевывать тебя, Таш-ша.

Отошел на шаг, оставляя мне свободу дышать, подхватил и вскинул на коня. Я замерла в седле, потом попыталась нашарить поводья непослушными руками — не получалось, не понимала что делаю. Глубоко вздохнула, запрокинула голову и взглянула на небо — его медленно затягивало облаками, пока еще светлыми, не дождевыми. Пряталось солнце, оставляя после своего ухода тепло в моей душе, хотя с чего бы? Ведь злилась, стыдилась того, что он на глазах у всех устроил все это. И свою вину понимала — я первая не вовремя начала разговор. Но плохо мне сейчас не было, перед собой не было смысла кривить душой. Опустила взгляд, посмотрела, а он уверенно улыбнулся мне и повернулся к отряду:

— По коням! Выступаем, други!

В дороге было много времени для того, чтобы думать. Что-то такое было в моем лице, что мне дали это делать — не лезли с разговорами и не мешали.

Что я знала о жизни? Точно знала, что ею правят сильные мужики. Только такие могут отстоять, защитить свое, на их плечах лежит ответственность за семью, за страну — за ними сила… А у кого сила, у того и власть, это понятно. И зачастую эти мужики не особо и спрашивали, забирая, как они считали — свое. Это было и в их мужских делах и касаемо женщин тоже. Наша семья была бабской, но на семейные отношения я вдоволь нагляделась — в нашем поселении все было на виду. Бабы старались угодить мужьям, а не получалось — то от иных и получали за это сполна… У мужа была власть над женой. И тут само собой приходило в голову — а у кого ее сейчас больше, чем у командира?

Вопросом чести стало укротить глупую, строптивую бабу, которая не знала своего места? У него была цель, которую он не так давно и придумал себе — семья со мной и сыном. И он к ней стремился со всем мужским напором. А что я препоны ставила, так это еще и интереснее для него — почетнее получить трофей в борьбе, а не поднесенным на праздничном блюде.

Слова он говорил хорошие — что тянет ко мне… это же он про телесную тягу? А почему бы и нет, раз других баб вокруг — шаром покати? Или он про другое… настоящее? Вот только не смотрел он так, как тогда на Дарину… не тот взгляд был у него, которому я бы поверила. Спрашивал им, утверждал, настаивал, уверенно торжествовал в конце, когда я промолчала… Но я ведь теперь знаю — как оно должно…

Что ж, гнать я его не буду. Мне вскорости будет с кем воевать и без него. А только веры ему у меня пока нет. Это плохо для него и хорошо для меня — не даст потерять голову. Потому что она плывет и кружится, когда он берет за руку. Потому что я вся, как рак вареный, взлетела в седло, поднятая его руками. Тесно и жарко было стоять, прижатой его телом к конскому боку… Я мигом покраснела… ослабели ноги, плавилась воля под его ищущим взглядом. Вдвойне трудно было оттого, что я помнила… И потому знала — ночи с ним были бы, как радужные сны, но вот дни…?! А я хотела таких же праздничных дней — чтобы радовалось не только тело, но и душа купалась в радости.

Много хотела? Конечно — немыслимо много, но вдруг он сможет? Если полюбит, я отвечу… потому что хочу ответить. Я пойму это, увижу, не смогу не заметить…

— По-одтянись! — послышался окрик.

Подтянусь-подтянусь… и присмотрюсь к тебе хорошенько. Держись теперь, раз сам это начал… я тоже кое-что могу, я уже не та тихая девочка, совсем не ценящая себя.

Вот кто бы еще рассказал мне, что и как они себе думают — эти мужики? Точно не как я — копаясь мыслями в неимоверных глубинах, разыскивая в них то, чего там, может, и нет совсем… да, может, и быть не должно…

* * *

— Вот так проходит граница… тут крепость… поселение совсем рядом — в тылу, — чертил прутиком по земле Юрас. Очевидно, вся карта была у него в голове.

— Мы сейчас вот здесь, а до означенного места меньше дня пути спокойным шагом. Ехать будем не спеша, высылая вперед дозор…

— Из привидов, — подхватила я.

Юрас согласно кивнул, уставился на Таруса.

— Отвернем к крепости или сразу на место?

Перевел взгляд на меня. А я думала… Хотя что тут думать — в крепости, конечно, будет уютнее и надежнее, чего уж… Опять же — увереннее от того, что отряд стал больше, да за крепкими стенами, но! Все равно это вопрос времени — уйти в то место, к стыку миров. Тарус словно прочитал мои мысли:

— Сразу — туда. Кто знает — сколько у нас времени, да и есть ли оно? Слишком быстро холодает… дожди перестали — зима не за горами, подходит срок… тот самый.

Я согласно кивала головой. Юрас поднялся с колена, спросил:

— Таша, а ребята смогут отсюда взглянуть в ту сторону? Или нужно подойти ближе?

Над моим ухом послышалось:

— Мы уйдем вперед прямо сейчас, я уже чую это место… тянет… А вы бы подождали здесь… устроили стоянку на день, может и меньше. Лошади подустали за долгий переход, да и всему отряду день отдыха не помешает.

Закару вторил Конь:

— Да… тянет, но и мешает что-то, теребит душу… тревожит. Вам лучше подождать тут — Зак прав. А потом будем смотреть по месту.

Мы остались ждать их, остановившись в неглубокой степной балке. На самом ее дне протекал небольшой ручей, почти сразу пропадая между россыпью мелких камней, уходя в землю. Высокий и крутой склон укрыл отряд от холодного ветра, но моя родная степь в преддверии зимы смотрелась неуютно и невзрачно. Сухие травы утратили цвет и стали одинаково серыми, вылизанная ветрами и подсыхающая после дождей земля — тоже. В этом месте и дров было мало, так что на костерке сготовили только горячее питье, грея потом об походные кружки руки. Запас сухих и самых жарких дров лежал в повозке, но бездумно тратить их, не зная, сколько еще мы тут задержимся, не хотелось.

Еще два дня назад все вытащили и натянули на себя самую теплую походную одежду, порядком разгрузив обоз. Поддев под низ теплое исподнее, одевшись в мягкие бекеши, укутавшись толстыми суконными плащами, мы сидели вокруг небольшого костерка. Мужики точили зубами вяленое мясо, макая сухари в кружки с кипятком, а я просто сидела, глядя на огонь. Отдыха не получалось, всех поглотило тревожное ожидание. Набежали мысли о доме… о Зоряне. Кто-то негромко сказал:

— Песню бы сейчас… хотя бы тихонько, чтобы веселее было.

Так же тихо отозвался Юрас:

— Струны звучные… ветром далеко унесет. Можем просто спеть, если тихонько…

— Да нет… не то… не хочется, — бурчали мужики.

А мне захотелось, и я тихо запела, как для сына на ночь, песню, которую хорошо знала с детства. Простую, но дорогую для меня — я каждый вечер пела ее сыну. Завела ее поначалу совсем тихонько, потом немного осмелела:

Дальше пелось про то, что сильные ветры унесут злые тучи и высоко в ночном небе взойдут звезды и месяц. И можно спокойно спать, ничего не боясь, потому что наш покой хранит сильный воин…

Думаю, что во мне от фэйри только и осталось, что голос. Теплый, мягкий, грудной… чарующий. Мастер говорил, что он вводит душу в особый настрой — тихого любования жизнью, дарит стойкое ощущения счастья, дает ей покой от тревог и забот.

Наверное, эти же чары сейчас вызвали тепло в глазах воинов. Они расслабились и задумались, вспоминая что-то свое, хорошее, глядя на затухающий огонь. А Юрас смотрел на меня.

— Под эту песню засыпает каждый вечер наш сын? — спросил тихо, но совсем не таясь от своих людей.

— Под эту, — согласилась я.

— Прости за те мои слова, хотя ты просто неправильно их поняла. У нас самый лучший сын… он и не мог вырасти другим, слушая такую колыбельную, — улыбался командир, а я улыбнулась в ответ. Первый раз — от чистого сердца, все еще под настроением от песни — мягко, ласково, по-доброму. И сразу пожалела об этом, потому что услышала:

— Полюби меня опять, Таша…?

Я вскинулась, не веря своим ушам, потом отвела глаза от него — весь отряд смотрел на меня с затаенным ожиданием, будто сейчас решалась судьба их всех. Вот же…

— Хорошее время, а главное — место, выбрал ты, Юрас, — сердито попеняла ему я и уставилась в землю.

— Будет ли оно у нас — это время? — прошептал он, — только мне так… или всем не по себе? Будто давит что? Неприкаянность какая-то — ни стоянку обустроить, ни поесть толком не хочется.

Мы замерли, замолчали, прислушиваясь к себе. А и правда — сидели, даже не озаботившись расставить походные шатры. Будто птицы мимоходом присели на жердочку, готовясь взлететь в любой миг…

— Что-то будет, — проворчал командир, обведя всех понимающим взглядом, — тут даже говорить не надо — и так все ясно. Чуечку командирскую никто не отменял.

Повернулся ко мне всем телом и сказал громче и веселее, будто для того, чтобы подбодрить всех:

— Потому и спрашиваю — хотя бы попробуешь?

И мне не оставалось ничего другого, как ответить ему:

— Попробую…

Парни зашевелились и заговорили… о Зоряне. Вспоминали его проделки, опять по-доброму смеялись над детскими словечками, а Юрас тихо и ласково улыбался и не сводил с меня глаз. Уже скоро я чуяла себя ужом на сковороде, хотелось спрятаться от него, не видеть, не краснеть так сильно…

Над ухом раздалось встревожено:

— Весело вам тут? Таша, там такая хрень… полная задница… плохо все. В том месте… вся вражья сила там. Поставили идолов кружком. Кругом, табором — стоянки многих отрядов, даже одна племенная — с семьями. Похоже — собирается немалое войско и не только пошарпать рубежи. А на их пути — одна только малая крепостца да вы. Решайте…