— Яд, который лекарь сразу узнал… Юрас не подходил к тебе потом, так же? Ты шла с ведуном, а он сам тащился где-то сзади… как-то находя на это силы — с ранением, с ядом в крови. А потом тебя оставили и ушли оба. Тарус его увел, утащил на себе? Вернулись, найдя себе и тебе одежку. А там уже силы совсем оставили его… Пошли спать, дочка. Завтра поговорим со Стасом, если ты так решила. Пускай ходит к тебе… только не спеши, проверь себя — сможешь ли с ним? В таком деле всегда нужно быть уверенным, — устало поднялся ведун и направился к себе.

— Нет уж! Что такого в этом яде? Что вы темните, отчего не договариваете? Я не должна знать?

— Не должна. Я не приложу к этому руку. А потому — спать.

Не спалось. Я ворочалась… крутилась, как уж на сковороде. Думала… Он спас меня, заслонил собою от стрел? Жизнью рисковал, так что же потом сталось такое, что я стала не нужна? Было не уснуть… и я тихонько встала, вышла из комнаты, оставив дверь открытой — слышать Зоряна. Прошла в залу, где мы любили сидеть с ведуном, нашла на ощупь и зажгла толстую свечу. Прошла вдоль стены, на которой были выставлены рядами книги по ведовству, по истории государства, истории разных умений. Нашла ту, что была нужна мне — про яды. Это для начала. Если нет в ней того, что мне нужно, то стану искать в других. Все одно найду.

Яды… яды… Сделанные из грибов, трав, вываренных соков диковинных плодов, змеиной отравы. Сготовленные из тухлого мяса и человеческой крови, зараженной страшными хворями… Кто придумал все это, для чего, для кого? Как же нужно ненавидеть…? Как можно? Читала и скручивало внутри от страшного описания того, что следовало за отравлением — его признаки, проявления, виды агонии…

К утру добралась до того, что искала — до составов, в которые макают жала своих стрел степняки. Один, другой… и третий…

Встала и подошла к сереющему окну. Я нашла то, что хотела — объяснение всему. И дивилась великой мужской глупости. Как так можно? Как это возможно — так уперто и тупо лелеять свою гордость? Как можно в угоду ей жертвовать тем, что важнее всего? Или я была не так уж важна? Скорее всего… И, скорее всего, он не понял, не знал, что я и не заметила, не увидела, не узнала… не до того мне было, не до него даже. Слишком сильно тряхонуло тогда, так сразу не отойти было от всего этого, не придти в себя.

Силы небесные, да я бы просто посмеялась надо всем этим, только не могу — совсем не смешно… Не понимаю чего-то? Вот Мастер понял его и оправдал. А я не понимала — случись тогда стреле попасть в меня, тогда что? Хотя догадывалась уже — спасли бы, помыли, укутали, выходили… потому что это их святая мужская обязанность — защитить и сохранить. А меня убогую, понятное дело, должно было отвернуть от него, вызвать отвращение и гадливость. Немыслимо…

И старый ведун прав — глупость эту не преодолеть, не побороть. Поговорить что ли с Тарусом? Сказать, что я ни сном, ни духом…? Так поймет же, что уже знаю… Он тоже на стороне мужской гордости. Невозможно… непреодолимо… мне и правда — не понять, вовеки не осмыслить всю глубину этой их исконной мужской дури.

Ведун застал меня, когда я ставила книгу на место. И я потрясла ею перед ним.

— Так это мы придурастые да куры тупые? Не вы — мужики? Тут вы правы — мне не понять этого, но я принимаю… Раз оно так, то пусть так и останется. Я не соперница вашим мужским заморочкам, и раз уж они так важны… сильнее всего для него, то так тому и быть, — едва сдерживалась я, чтобы говорить спокойно.

Ведун отобрал у меня книгу, полистал, нашел нужную страницу. Постоял, вчитываясь, потом отложил. Посмотрел на меня…

— Не знаю — смогу ли я передать… опять получится ли так, чтобы ты поняла? Каждая битва, каждая сшибка между врагами — это не только соревнование в воинском умении — кто кого железом? Это еще и духовное противостояние. И часто оно бывает решающим. Почему зачастую побеждает тот, кто защищает свой дом, а не тот, что пришел пограбить? Другой посыл к бою, причина идти до конца, отстаивая свое и своих — она другая.

Степняки… такое придумать… никому из наших в голову не пришло бы — другое мышление, другие понятия о воинской чести. А вот они смогли и придумали этот яд… Долго ли сохранит силу духа даже легко раненный воин, сражаясь в мокрых штанах, а то и обгадившись? Этот яд травит до смерти, но не сразу. Сразу он расслабляет тело. Ты не увидела, не поняла тогда, но он же не знает об этом… Беспомощный, связанный, избитый, а потом и вовсе запредельное — обмочиться… умирая от яда, пряча мокрое исподнее… на глазах у той, кого хотел завоевать, заставить полюбить себя, перед которой гарцевал жеребцом… Это страшное унижение, немыслимое! Он бы, наверное, выбрал смерть — будь выбор. Я вот сейчас уже не говорю, что это умно… но если бы со мной такое в молодости…

— Дуболомы хреновы! Да чтоб вам! — сорвалась я в рыдания, — дурни проклятые! Да он спас мне жизнь! А если бы со мной так? Тоже бросил бы?

— Выхаживал бы, обмыл бережно… страшное дело — любовь пополам с дикой виной за…

— Да за что?!

— Что не уберег, что допустил до…

Я ругнулась так грязно, что ведун потерянно умолк. А я завершила уже спокойнее:

— Да пропади оно все пропадом. Не Зорян бы — ни дня бы тут не осталась, ушла бы в леса, чтобы никого вокруг. Я такой дури еще не слыхала, а только чую, что мне открылась только малая часть ее. Пускай живет с этим. Я не буду никому навязываться, ни к кому лезть, пускай лелеет свой «позор» хоть и всю жизнь. Будь причина серьезной боролась бы за него. А к этой же дури… я даже не знаю, как подступиться.

Замерший было ведун отмер, покрутил головой.

— Ну… хоть не довлеет в тебе это… слезливое. Не придется выбивать и выколачивать из тебя, — и заговорил возмущенно: — Ты где научилась этому, фэйри? Да что ж ты за фэйри такая? Кто обучил тебя таким срамным словам, кто позволил кинуть их в отца?

— Я не в вас… — глухо оправдывалась я, — я в них — тупых мужиков. Простите, отец. Больше никогда… В Зеленой Балке сосед часто гонял жену… слышно было.

— Горе ты мое… Зорян хнычет, слышишь? Иди… жду вас.

Мы поели… я кормила сына, переговаривалась о чем-то незначительном с отцом… я давно уже считала его им… Все было так привычно, уже так много раз повторено… Я дома, среди тех единственных, кому доверяю, считаю своими родными…

И хлоп…! В голове будто что-то щелкнуло и приоткрылось… будто я долгое время хотела вспомнить, а мне все не удавалось. И вот… вспомнилось. Взглянула на Мастера — он кусочком хлеба снимал с тарелки остатки еды. По этому всегда можно было узнать того, кто половину жизни не вылезал из походов. Кто привык, даже имея скудный запас воды, держать походную миску в чистоте. Теперь я знала об этом — у меня появился новый опыт. А многое я знала и до этого, вот только сообразила с опозданием.

— Он не считает меня родным человеком… не доверяет. Я не та, кому можно принести свои боль и стыд, открыть раны и увечья. Я чужая ему, так же? Все дело в этом.

— А ты хоть как-то дала ему понять, что это не так? Кроме того, что гнала от себя, не давая сказать слова? — согласно кивнув, ответил отец.

— Я сама только-только поверила в это. Даже подумала всего один раз… лишь в мыслях назвала своим, — прошептала я, вздохнула и продолжила:

— У нас, в Зеленой Балке, самой счастливой была одна семья… Они жили через дом от нас — еще не старые. Уже после того, как он взял Секлету женой, его укусил паук — за ухом. И лицо страшно перекосило… страшно… На него нельзя было глядеть без содрогания. Но они так и остались самой счастливой парой в поселении. А еще я знаю, что домой возвращаются порубанными и изувеченными — без рук и ног, со страшными шрамами от вражьих клинков… И не думают — а не встретят ли их с гадливой усмешкой? Верят… А он не захотел принести ко мне на излечение даже свою поруганную гордость. Не верил мне.

— Без духовной близости, которой еще нет, да — не смог принести. А то могли бы просто посмеяться над этим вместе, порадоваться тому, что выжил. Но не с тобой, а с близким ему человеком. Ты же упорно не хотела становиться им. Так какого доверия требуешь? А вот про веру… он поверил тебе, доверив свою жизнь, разрешив рисковать твоей. Что ты все время судишь по себе? Попробуй хоть раз взглянуть на все его глазами. Вот с его стороны? Кто ты и что? Что хорошего он видел от тебя, кроме того, что ты сохранила его сына?

— Не про то я сейчас… и не считаю себя правой во всем. Я готова была… я хотела и чуяла его своим. Но я понимаю — о чем вы. Он не знал, я не дала понять… но я просто не успела!

— Так он и не знает до сих пор. И, скорее всего, считает, что теперь у него вовсе нету надежды. Хотя… сколько прошло — пять дней, седьмица? Он оправлялся от ран, у него служба, дочка. Дай всему время. А еще — нужно говорить… просто говорить, чтобы понять один другого.

Тут не поспоришь. Говорить-то надо, но как говорить с тем, кто прячется от тебя? Не бегать же за ним? Я только вздохнула — время так время, но не век же? А смотреть на себя глазами Юраса я не хотела вовсе — разлучница, укравшая сына, кидающаяся, орущая, не дающая сказать слова. Он тоже не знал моих причин, хотя они были. А если все так, то что ему тогда нужно от меня, со мной? Если я такая его глазами? Сейчас даже думать не хотелось обо всем этом — устала.

Вскоре после того, как мы встали из-за стола, подошел Стас, но только за тем, чтобы пригласить меня на совет.

— Влад собирает. Посчитал, что ты уже отошла от дороги, отдохнула. И я решил оповестить сам… проводить тебя. Я подожду снаружи, Таша, поспеши — нас ждут.

Он вышел за дверь, а я метнулась к себе — ждут же, надо быстрее. И потерянно застыла… Там будут и Тарус, и Юрас. Иначе и не может быть. У нас хотят требовать отчета о походе. А за него отвечает он — командир. С самого начала и до последнего мига, не важно, что там было между…

Мне бы переживать да бояться, а я стояла и думала — во что мне одеться? Нет, рядом с Дариной я не смогу поразить своей красой…. И снова замерла — а я ведь думаю об этом уже без боли. Она в моих мыслях уже отошла в сторону и то, что было между нами с Юрасом — и хорошее, и плохое, было уже только нашим с ним…

Так что надеть? Платье или праздничную воинскую справу? Я хороша в ней — без преувеличения. Мягкие темные штаны из лосиной кожи обрисовывали ноги — стройные и ровные. Темно-зеленая рубаха из тонкого мягкого сукна доставала изгиба бедер. Будто бы и прикрывая их, но не скрывая плавной линии, что заканчивалась у нагрудника из дорогой рыжей кожи. Он стягивал стан похлеще крепкой шнуровки, а яркий узор из стальных заклепок нравился мне даже сильнее женских ожерелий. Я буду красиво смотреться в нарядном воинском облачении, вот только есть ли у меня теперь право носить его?

Мой дар оставил меня, весь выгорел там — среди вражьего стана. Он пропал, как исчезло и воинское умение — боевое ведовство. А иным оружием я не владею. Имеет ли право просто фэйри надеть воинское облачение? Я думала об этом, уже натягивая на ноги высокие сапоги на небольшом каблучке — удобные для езды верхом. Все равно я какая-то не такая фэйри, уже не совсем правильная. Скажут снять все это, тогда и сниму, а до той поры… Погляделась в высокое зеркало у стены — я нравилась себе, вот только…

Распустила и расчесала свои косы, скрутила их в тугой узел и уложила в женский плат. Концы закрепила на широком стальном обруче — он отблескивал в моих волосах, как заклепки нагрудника, как навершие боевого ножа из Дамоскла, закрепленного на поясе. Теперь все верно — я больше не ищу себе мужа. Пусть все идет, как идет. Мой опыт в этом показал, что гиблое дело было — поверить, что проклятие изжило себя полностью за одну человеческую жизнь. Очевидно, оно спряталось до поры, а потом вывернулось с другой стороны и ударило еще больнее.

Так что буду жить, как и думала, выходя из своего дома в Зеленой Балке — для своего дитятка. У меня теперь есть семья, мне и так дано много — больше, чем я ждала тогда. Что же гневить судьбу, желая еще большего? И шагнувшему навстречу Стасу я сразу сказала:

— Прости. Но с тобой я не буду. Отец прав — просто разрешить себя любить и не дать ничего взамен подло. Ты достоин любви — самой горячей и сильной. Достоин, как никто. Не говори только ничего, не надо — я знаю, что ты скажешь. Время, что ты попросишь, ничего не изменит. Прости меня.

— За что мне тебя прощать, Таша? — спросил он глухо.

— За то, что не отказала сразу, что металась, не зная очевидного ответа. Что проявила слабость и в какой-то миг решилась брать, не отдавая взамен. Использовать. Прости за эту подлость, хоть и не осознанную мною тогда.

— Я знал и был готов.

— Нет, Стас. Мой ответ — нет.

Мы шли ко дворцу. Я ступала широко и легко, расправив плечи и не опуская головы. И сильно надеялась, что наконец вышла из возраста детства и юности. Возраста, когда творят глупости.

Шаги гулко отдавались в стенах дворца, извещая о нашем приходе. В зале, где всегда заседал Совет, было непривычно светло — солнце сейчас стояло со стороны череды больших окон. При входе, как и в прошлый раз, мне на шею надели кожаный шнурок с ключом — знак временного участника Совета. Тогда я просто разрешила надеть его на себя, особо не задумываясь, да и Мастер потом сказал, что в этом нет ничего плохого или страшного для меня. А сейчас я хотела знать — что это значит? О чем и спросила Стаса, с которым мы вместе вошли в зал.

— Тебе должны были сказать. Мы знаем друг друга десятилетия… доверяем и доверяемся друг другу. А новые люди, которых допускают к тем знаниям об управлении государством, которые являются тайными…

— Я понимаю, — отвернулась я, замыкаясь в себе. Опять недоверие… отсутствие веры.

— Это не показатель недоверия к тебе или к другим — Юрасу, например, — уловил мой настрой Стас, — наоборот — этот амулет настраивает вас на волну доверия и понимания. Вы доступны в своих эмоциях, открыты теперь для нас, как и мы для вас. Такое достигается годами дружбы, но сейчас мы собрались по вопросу государственной важности и тратить время на прощупывание, гадать о возможности или невозможности открыть тайное…

— Да, прости. Я поняла тебя, — я кивнула, улыбаясь, и поймала взгляд Юраса. Он смотрел на нас со Стасом, сжав губы, всматривался в мой женский плат, очевидно — не понимая с чего эти перемены. Я кивнула ему и Тарусу. У Юраса, и правда, на груди висел такой же ключ, а одежда один в один повторяла мою. Только у него хватило ума не нацепить на пояс нож, идя на совет.

Среди собравшихся я не увидела Дарины, но Владислас начал без нее. И сразу последовал вопрос к Юрасу. Я сидела и слушала, как он докладывает о том, как проходил поход, о принятых нами решениях, о том, чем они были вызваны. Понятно, что основное все знали. Сейчас будет подробный разбор.

— Наша сдача в плен была обусловлена надобностью попасть во вражий стан. Мы лишились своих глаз в нем — души наших погибших товарищей были пленены при помощи какого-то обряда. И Таше нужно было попасть туда — способ на то время был один.

Дальше слово взял Тарус и рассказал о плененных в камне душах ведунов. Он знал толк в чарах и его рассказ даже для меня объяснил то, что только угадывалось порой, о чем я точно знать не могла. Любопытно было слушать рассказ товарища о том, что мы пережили вместе с ним, только увиденное его глазами, со стороны. Потом настал мой черед, а что я могла добавить? Все было рассказано. Вот только разве…

— Тарус все сказал. Я не рассказала бы лучше, потому что была тогда не в себе и не видела ничего вокруг себя — только круговерть безумных, замученных душ. Я тогда открылась им, почти слилась с ними — мною овладело такое же безумство. Я готова была уйти с ними… уже уходила, но Тарус… он оттолкнул и у…

— Оттолкнул Юрас, я удержал, не дав упасть. Тебя выцелили… там были хорошие стрелки — в этом безумии, когда творилось такое…

— Юрас оттолкнул, — согласно кивнула я, — а потом я и вовсе выпала из жизни. Перед глазами стояли только мертвые дети. Наверное, потому что я мать, а еще — фэйри… это убивало меня. Как и то, что почти в один миг был уничтожен целый народ и сделала…

— И был спасен другой, и не только наш. Они были угрозой не только нам. И почему это уничтожен весь? Я думаю, что нашим детям или внукам еще предстоит… если оставшиеся не сделают правильных выводов. Так ты уже справилась со своими муками совести, Таша? — по-доброму улыбался мне Владислас.

— Не сразу… я тогда далеко не сразу даже мир вокруг себя увидела. Касание к мертвым живой душой… меняет душу.

— И что же изменилось в тебе, девочка?

— Я стала больше ценить то, что имею, что мне дано. И перестала хотеть недосягаемого. Просто жить — этого уже много, а у меня еще есть сын и отец. У меня есть дом и товарищи — отряд тоже стал для меня семьей. Другой, временной, но семьей. Для них я тогда была готова на многое.

— И что же ты могла для них?

— Сделать все от меня зависящее, чтобы они все до единого вернулись живыми.

— Так ты и сделала это.

— Как смогла. На что хватило ума и силы…

Владислас встал и подошел ко мне, стал напротив.

— Дарина вскоре подойдет, но я хочу спросить тебя… Таша, ты примешь от нас с ней побратимство? Ты примешь и нас в свою семью?

— Нет!! Нет, нельзя, — раздалось от распахнувшейся двери. И я увидела, как к нам быстро входит Дарина.

— Влад, ей нельзя стать с нами одной семьей, ее сыну тоже.

Не уходи, Таша, ты не понимаешь, о чем я говорю. Я могу…

Ее перебил напряженный голос Юраса:

— Чем это мой сын не годен тебе, Дарина? И что не так с ней, более чем достойной даже большего? Почему нет — потрудись объяснить. Иначе я приму это за оскорбление моей семьи, я… тоже из ее отряда.

— Ты же не даешь мне слова сказать! Это трудно… а может и вовсе необъяснимо и похоже на бред, но… мы должны оставить нашим детям эту возможность. Может статься, что я и придумываю, но мне кажется… — она растерянно и неловко развела руками, — я вижу, что Заряне нравится Зорян… и наоборот… Нет-нет, я же понимаю, что это все еще совсем по-детски и сто раз может измениться… Влад! Ну, помоги же мне! Ты тоже замечал, помнишь — мы смеялись? Что дочка нашла себе жениха. Даже имена в одно… почти.

В зале послышались смешки, а потом мужики грохнули… смеялись — до слез, по всхлипов, до стонов… Широко улыбался Юрас и тихо хмыкал рядом со мною Стас. А я встревожено смотрела в глаза Дарины. А она — в мои. Силы небесные! А если это правда? Станет правдой когда-нибудь? А они через наше побратимство уже станут близкой родней? Не по крови, нет, но это не даст им… если и правда, вдруг…

— Нет-нет! Нельзя, ни в коем случае! Не надо побратимства, Владислас, вдруг это правда?! — вскрикнула я в ужасе.

Мужики затихали… умолкли. Дарина облегченно улыбнулась и спросила мужа:

— Мы очень нужны вам сейчас? Я… про Ташу. Если не сильно…

— Да-а… да идите, куда хотите, — не сразу нашелся правитель. А его жена взяла меня за руку и повела из зала, на ходу поясняя:

— Я замечала уже не раз. Когда я говорю им, что мы пойдем гулять к Зоряну, Зарянка сразу тянет на себя любимую свою…

— А он? Он что — тоже? — растерянно спрашивала ее я.

За спиной, за не полностью еще прикрытой за нами дверью раздался стон… кажется — правителя, а потом опять грохнуло…

Мы замерли, а потом Дарина улыбнулась и махнула рукой:

— Выставила себя на смех. А, и пускай! Что бы они да понимали в этом? Я и в самом деле страшно испугалась. Так, будто вы уже братаетесь. Не нужно этого, мы и так будем дружить, если сможем и сойдемся. А сделать что-то непоправимое страшно.

— Страшно, — согласилась я, идя следом за ней.