Я не спала ни мгновения. Только начала засыпать, как подумалось — это же он придет, а у меня, кроме каши, нечего на стол подать. И закрутилось в голове, запридумывалось — что приготовить, да чтобы во всей красе показать свое умение. Чтобы подивился, оценил.

Так что, когда закопошился в кроватке Зорян, подхватилась и я, придумав уже, чем буду радовать своих мужиков. Утром обиходила малого, покормила их с дедом, полечила еще ногу. К обеду наготовила все, что задумала — с душой, с желанием порадовать и удивить. Нарядилась, ждала… до обеда ждала, а потом и после него, когда уже покормились и сын, и Мастер, и новый стражник — мне кусок не лез в горло. И не было покоя — ни сесть, ни лечь, просто не находила себе места. Отец качал головой, глядя на меня, а я жалко улыбалась, показывая, что все у меня хорошо. Туманилось в голове — ведь совсем не поспала, а лечь и выспаться не давало… не отпускало, не получалось покоя.

Когда осенний день стал клониться к вечеру, в дверь стукнули и у меня подогнулись ноги. Я просто села на то, до чего они донесли меня и замерла. В голове было пусто. Не знаю — чего я ждала или боялась, о чем подумала? Просто сидела.

И смотрела, как, распахнув воинскую бекешу, в дверь входит Юрас, улыбаясь и нечаянно, наверное, придерживая рукой что-то на груди, под одеждой… плат? Внутри у меня медленно и неотвратимо поднималась и ширилось что-то такое… знакомое. И Юрас спал лицом, остановился, глядя мне в глаза, а потом сказал насторожено:

— Вот только не надо, Колючка. Я больше никуда не уйду. И я не хочу больше бороться с тобой. Что не так, говори сразу? Я объехал весь город, искал плат, чтобы не хуже того — краше. Нашел в не распакованном еще обозе за стенами, искал хозяина, заставил достать… а ты что? Снова воевать?

А я смотрела на него и думала… Что не пойму, наверное, никогда — а как они думают, чем и в какую сторону? Или он у меня один вот такой? Искал — это да-а… Самый красивый плат, лучше того. Не для кого-то, а чтобы порадовать меня. Но вот о том, что я жду… места себе не нахожу… с самого утра и до вечера! Что не знаю — а не написал ли он снова то, что я порвала? Не случилось ли то самое плохое? Не лежит ли он теперь где-то израненный, а то и хуже? И вот… как же хочется сейчас спросить у Дарины — а ее Влад? Он смог бы учудить вот такое и даже не заметить? Что же мне делать? Что мы там с ней говорили про гордость и обиды? Я тяжко вздохнула и очень надеюсь, что все же улыбнулась ему, если это можно было так назвать.

— Таша… у вас тут все хорошо? — всерьез забеспокоился жених, — с Зоряном все ладно, с Мастером?

— Юрас… — отодвинула я от себя его руки, — все хорошо. С чего ты взял?

— Тогда… — решительно заговорил он, шагнув назад, — я хотел бы прояснить — чтобы ты знала. Чтобы между нами все было ясно, и никто не смог влезть и испаскудить все, до чего дотянется. Он сбрехал, что я не вылезал из веселого дома, но один раз я там был… по приезду из нашего похода. Подожди… Вошел и сразу вышел, только перешагнув порог. Не смог переступить через себя…

— А что так? — спросила я мертвым голосом.

— Таша… Колючка… Я думал оставить тебя, совсем оставить, не навязываться больше. Думал — ты от меня воротишься, не хочешь меня. Не знал, что тебе было так погано тогда. Думал — молчишь, не смотришь… противен! Решил уйти с Тарусом, чтобы не рвать душу рядом с тобой. Знал, что не выдержу и опять приползу, а тебе тошно от меня. Хотел, чтобы прошло время — забыть тебя или сдохнуть там… с гадюками.

Он смотрел обеспокоенно, а я опять думала. Что хоть и то хлеб — он уже что-то говорит, не делает молчком. Да и лжи в его словах я не чуяла. В голове крутилось всякое, и я спросила:

— А так ли я нужна тебе, раз ты вот так просто…? А Зорян нужен, ты его тоже забыть хотел? Или же, раз меня можно так легко оставить, ты все это затеял только из-за него? А… Юрас! А что, если он не один у тебя? И у толстой Сташи, с которой ты был до меня, от тебя тоже дитя? Что ты будешь…

— Нет! Не выдумывай того, чего нет! Тарус еще тогда, как узнал, что ты в тягости, поручил узнать нашим в Зеленой Балке про тех… ту Сташу. Нет ничего, Силы отвели…

— А до нее, Юрас? — непонятно для чего допытывалась я.

— Нет. До того, как я встретил Дарину, у меня и было-то всего две… я к молодой вдовице заходил и еще…

Я поняла, что не хочу знать этого и подняла руки, останавливая его, но он горячечно доказывал мне:

— Ты скривилась при упоминании Дарины. Не нужно. Она, как сестра мне сейчас, и я люблю ее, как сестру, но уже запросто проживу без нее. Я же понимаю все, я вижу, как они счастливы, давно уже смирился и отошел в сторону. А без тебя не смогу — уже пробовал и не раз. Я три раза уходил, чтобы не прибить тебя на месте и назад не собирался. Но шел опять, придумывая причины — сын, в первую очередь. Но будь дело только в нем, то я и так мог бы… Ты же сама сказала, что — приходи, знайся. Колючка… ну скажи, что примешь плат. Что прощаешь. Смотри…

Он вытащил из-за пояса тонкие перчатки, как тогда, надел их и потянул из-за пазухи плат. Как и тот — из паучьего шелка. Но и правда — краше. По краям этого шла кайма с вытканными жаркими цветами — диковинными, незнакомыми. А середина переливалась веселой радугой. Нежная тонкая ткань колыхалась и взлетала просто от его взволнованного дыхания. Я забыла дышать от такой красоты, подняла глаза на лицо Юраса. Что же я делаю, что творю? Ведь на его лице — мука!

— Люблю тебя… — только и смогла выдохнуть и почти сразу задохнулась, прижатая к его телу.

— Вспомнить хочу, узнать тебя, — шептал он мне, оттягивая рукой косы, заставляя поднять к нему лицо, подставить губы. Я замерла, прикрыв глаза, вспоминая и готовясь. Но все было не так… Он не набросился на них, как тогда, после чего я залечивала синяки и ранки. Жаркие губы накрыли мои, и он вздрогнул всем телом, перехватив меня руками немного иначе — удобнее вжимая в себя. Приоткрыл мой рот языком, прошелся по губам… ласково, осторожно. Будто залечивая их сейчас, замученные им тогда.

А потом кругом нас словно никого не стало… В наступившей тишине, сквозь шум и грохот крови в ушах, что-то тонко звенело и не ровно, а с переливами. Кружилась голова. Под веками мелькали светлые пятна и вспышки. Мы были одни на целом свете…

— Мам, ма-ацька… — дергал меня за юбку Зорян. Юрас тихо застонал и отодвинулся, отпуская меня, а потом засмеялся. А я открыла глаза и почти упала на мягкую лавочку, с которой он меня до этого поднял — ноги не держали.

Не добившись ответа от меня, сын дергал за штанину его. Юрас подхватил малого на руки и подбросил — тот весело заорал. А отец поставил его на пол и присел перед ним.

— Что за мацька? — спросил смеясь, — мы же с тобой уже хорошо говорили — ма-мо-чка. Давно не повторяли с тобой, забыл?

— Забыл, — согласился весело сынок. Маленький, ладненький, смешной, с большими передними зубами — еще молочными, будто нарезанными пилочкой по краю…

А я поняла, что тогда, когда я копила обиду и даже злобу на Юраса, он учил сына этому трудному слову — долго, терпеливо. Чтобы назвал меня, когда я вернусь домой, чтобы порадовал… Я задохнулась своей виной, стараясь проморгать туман в глазах.

— Ты слышала музыку, Колючка? — смеялся Юрас, — ты же видела звезды? — хохотал он и кружил сына.

Я покачала головой и улыбнулась.

— Не звезды — солнце танцевало под музыку.

— Так и должно быть! — радовался он, — я знал это. Так ты примешь мой плат?

— Приму… давай, — согласилась я.

Он осторожно не накинул — положил его мне на плечи и терпеливо подождал, пока я слабыми руками свяжу концы на груди мягким узлом. Потом опять дернул меня на себя и сжал в руках. Его твердая ладонь охватила мой затылок и на лицо посыпались поцелуи, перемежаясь жаркими, пьянящими словами:

— Хорошая моя… любимая… Веснушка моя, мой рыженький воин… Навеки — только ты..! Только с тобой..! Только для тебя! — зачарованно слушала я, доверчиво подставляя лицо под ласковые и жадные губы.

* * *

— Завтра, — отрезал упрямо Юрас.

— Да с чего ты гарцуешь так? Неужто невмоготу подождать пару-тройку дней? Ведь не поймет никто — ни твой отряд, ни друзья, ни правитель с женой, — доказывал ему Мастер.

Я тихо улыбалась — уж кто-кто, а Дарина против не будет. И поймет все. А шума не хотелось и мне, потому что хорошо помнила поселковые свадьбы — суетно, дорого, утомительно. Просто дань принятому повсеместно обычаю. Нас никто не заставляет слепо следовать ему, так что же тянуть, зачем? Если узлом завязывает внутри страшная потребность в нем, вдруг заполонившая и душу, и тело? Если от его руки, что крепко держит сейчас мою, расходится по всему телу жар, вызывая почти непереносимое томление и обещая так много… немыслимо много.

— Завтра, — тихо проронила и я, сжав его руку.

— Ну… раз такое дело… то ближайшая обрядная за поворотом — во дворце, — вздохнул тяжко-тяжко ведун и я вдруг поняла — придуривается же, потешается над нами дед. А он продолжил:

— Я сам проведу обряд. А как же наряд, дочка? Неужто не хочется тебе…

— А есть уже наряд, отец. Все есть, что мне нужно… Вы с гостем перейдите сейчас в другое место — я уберу со стола, — освободила я осторожно руку, но нечаянно утонула в глазах Юраса. Не оторваться, не наглядеться… Вбирала в себя его нежность, любование мною, жажду… купала свою душу во всем этом.

— Дитя вон давно пора класть спать, — буркнул довольно ведун, а я опомнилась и перестала глупо улыбаться.

— Приберусь и уложу, побудьте с ним немножко. Я скоро.

— Вкусно было, спасибо за угощение. Давно не получал столько удовольствия от еды. Ты настоящая мастерица, еще в походе понял… да и все поняли тогда.

Юрас подхватил сына и понес следом за ведуном, а я принялась убирать со стола. Быстро перемыла посуду — теплая вода ждала, и подошла забрать Зоряна. Юрас попросился:

— Я тоже с вами. Можно?

— Сам не усни там под колыбельную, — все подшучивал над нами ведун.

Сынок сегодня вел себя на диво спокойно и тихо. Смотрел на нас во все глаза и помалкивал. Я даже попробовала рукой его лоб — не приболел ли? Когда уложила его, и он уснул под знакомую колыбельную, я встала с детской постели и сразу попала в руки Юраса.

— Оденься тепло, пройдемся. Все равно не уснуть. Или ты устала — готовила же целый день, переживала из-за меня? Пойдешь со мной? Хорошо… Пройдем по парку, там ветер утих и уже не капает. Похоже — скоро и здесь начнет морозить.

Мы вышли, оставив стражника в доме. Юрас обнял меня за плечи и мы пошли прямо, не особо думая — куда идем? Ветер, и правда — стих. Еще не морозило, но все шло к этому. Я подняла к нему лицо и спросила о том, что пришло в голову:

— Вы все же собирались уходить к Змеиному лесу. Ведь нужно спешить, пока не заснежило?

Но Юрас ответил:

— Я не пойду с ним. Не смогу сейчас уйти от тебя. Тарус поймет. Возьмет Дрогмила или Старова Тараза… есть кого. А только я и его постараюсь отговорить от этого похода. Он рвется туда, срывается почти безо всякой подготовки, в спешке. Серьезное дело так не делается. А еще похоже, что он уже опоздал — я чую снег. Пойдет скоро, вот увидишь. Стылость какая-то влажная… Ты не мерзнешь сейчас?

— Не мерзну. Я сейчас радуюсь, что ты не уходишь туда.

— Не смогу, — выдохнул он снова.

Мы долго ходили по ночному парку, много говорили. Он рассказал о своей семье — брате, который сейчас уехал по службе в другую страну. О ведуне, усыновившем их с братом, когда они лишились родных. О том, что это был дед Дарины и они теперь вроде даже, как дальняя родня. О том, что приемный отец оставил им с братом большой дом, но Юрас не очень любит там бывать. Что как-то само собой так сложилось и хозяином в нем чует себя брат.

— Но нам придется немного пожить там — пока не выстроим свой.

— Не надо, Юрас, не спеши решать это. Ведь все равно мне не оставить Мастера одного. Почему бы тебе не жить в нашем доме? Это никакие не приймы, не надумывай себе, не иди на поводу у людских домыслов. Это просто разумно и милосердно — не оставить старого человека одного, не заставлять меня разрываться между вами — на два дома.

— Да, это разумно. Если он будет не против, то я согласен. Мне давно уже… я давно уже живу, не особо переживая — как оно выглядит и что подумают обо мне люди? Может, не всегда верно, не всегда это было так, как нужно…

— Все прошло. Давай забудем, — потянулась я к нему за поцелуем. А он прижал меня к себе и прошептал над ухом:

— На спокойную ночь и сладкий сон — как отведу к дому. Мне мало этого, Таша, так мало, что боюсь сорваться. Меня трясет от желания сделать тебя своей. Внутри будто до предела натянутая тетива — в груди, и она не хочет расслабляться. Нет покоя от тебя, и все не наступает спокойствие. У меня страшная потребность в тебе. Не оттого, что очень давно не… а может, сказывается и это. Но главное — это ты… так манишь… — почти задохнулся он словами, — у тебя кожа нежная, как бархат — цвета молока с брызгами солнца…

— Откуда тебе знать это? — шептала я, тая от таких слов, прижимаясь к его груди щекой.

— Один только раз и смог коснуться, — горько прошептал он. А у меня сердце зашлось от жалости к нему. А потом я поняла — о чем он, и уколола:

— Это когда ты давил меня о конский бок?

— Пальцем по щеке до шеи провел… — вспоминал он, — думать потом не мог ни о чем другом.

Наклонился ко мне и опять зашептал в ухо, зачаровывая своими словами, делая ноги слабыми, а всю меня — млеющей и покорной:

— А косы у тебя, как мед середины лета. Мне нравится в тебе все — до самой последней мелочи, до посиневших тогда от холода пальчиков на твоих ногах. Я едва не сошел там с ума от этого… когда с тебя сорвали сапоги… — замолчал подавленно, а потом продолжил, будто выталкивая из себя слова — весомо, уверенно, продуманно:

— Ты мое наваждение… нужда в тебе почти невыносима. Я не верю, что когда-нибудь утолю эту жажду, что смогу насытиться тобой. Даже твой колючий нрав… он для меня. Я не знаю — когда это со мной случилось? И что было бы, не будь Зоряна… я ведь шел первый раз только к нему… Но сейчас ты будто проросла собою в мое тело и душу, — вздохнул, а потом будто улыбнулся — я поняла это по его голосу:

— Пойдем… я отведу тебя до двери… Нет — еще одно, — вдруг опять трудно выдохнул он, остановившись, — ты вчера успела ко мне первой… спасибо за это. Я уже знал, что сам никогда не откажусь от тебя, но вот как к тебе подступиться…? Я впервые так страшно боялся, Колючка, едва ли не больше, чем тогда — перед смертью. Что не нужен тебе, что опять прогонишь. Даже поединок казался избавлением от этого страха… хоть перестану мучиться им, если не выживу.

Завтра жди к обеду уже готовая… ко всему. Дольше мне не протянуть, Веснушка, я слаб, очень слаб перед тобой. Ты взяла меня к себе в плен, мой рыженький воин…

Пока шли до дома, я тихо радовалась, что все же пошла к нему вчера…, и что он доверился и говорит вот так… Может, раньше и не мог, но сейчас учится этому — и говорить, и открывать душу. И радостно было, что это только для меня, только мне! А еще до меня потихоньку доходило про «готовая ко всему». И не то, чтобы я была против… конечно же — нет! Но вот как раз касаемо этого… в голове крутилось, и я мучительно раздумывала — говорить ему или не говорить? И как-то оно вылетело само, когда я уже входила в дом. Обернулась и вдруг ляпнула:

— Шершавым камнем хорошенько потри ладони, — и в ужасе прикрыла рот обеими руками. Неужто и вправду сказала это? Вот же поселковая дурочка!

— Что такое, Колючка? — враз подобрался он.

— Прошлый раз… ты всю меня исцарапал своими мозолями, — быстро сказала я и захлопнула дверь. Перепуганными глазами взглянула на охранника и чуть не подавилась, сдерживая смех. Что он там, стоя за дверью, сейчас думает?