Первый раз с момента прибытия в мир Старха я плакала. Первый раз с отчаяньем думала, что не справлюсь — просто не смогу, не сумею сделать то, о чем он приходил просить уже дважды. Придет и третий раз — я не сомневалась в этом. Потому что поджимает время… Потому что уже сегодня через несколько часов я должна подвергнуться страшному унижению на глазах всей столицы, на глазах всех его родственников, соратников, прошлых любовниц и главное… Лиины. Я честно думала об этом всю ночь, впервые не пустив его в свои покои, попросив дать мне возможность подумать в одиночестве.

И ничего не могла с собой сделать — это было для меня слишком…

За дверью послышался звук его шагов — я уже знала их, могла отличить от тысяч других. Он никогда не стучал в мою дверь — незачем было. Это были до сих пор и его покои, мы спали всегда вместе, если спали, конечно…

Он ни капельки не приукрасил тогда — все в этих комнатах было так, как он и описывал — необыкновенно роскошно, удобно, приятно глазу. Все, как он и говорил — изумительные ковры, покрывающие полы полностью. Ноги утопали в них по щиколотку, пышный ворс щекотал голые ступни, а иногда и спину, когда мы просто не успевали дойти до кровати…

Покрывало из ценнейшего меха нежило и щекотало разгоряченную его ласками кожу, становившуюся слишком чувствительной даже для нежнейших ворсинок.

Ширмы, веера, мебель, занавеси — я ничего не хотела менять здесь. Не разочаровал он и во всем остальном. И я не только о постели… там все было волшебно, жарко, дико, первобытно… Все эти сумасшедшие ночи… и дни, когда он врывался в мои покои, глядя на меня с ожиданием и жадностью. Я только закатывала глаза, прикрывая их ладонью. А он смеялся, выпроваживая из комнат всех посторонних и уносил… Раздевал, выцеловывал, оглаживал, вбивался в меня требовательно и жадно… а потом простор княжеских покоев оглашался моими стонами и его довольным тихим рыком… Нет, здесь все было более чем… И результатом стало то, что сейчас я уже ждала ребенка — маленького княжича или княжну.

Я о другом, о статусе и отношении — князь ввел меня в Совет. Не нужно объяснять, что испокон веков этот совет состоял исключительно из мужчин. А тут я… Хранительница… Это слово стало ключевым, иначе… не знаю… недовольные точно были.

Поэтому я пока просто молчаливо присутствовала — внимательно слушая и вникая в ведущиеся там разговоры, улавливая нюансы и мелочи, непонятные мне, и спрашивая потом его — что они значили на этом совещании? Старх подробно рассказывал мне обо всем — я училась, надеясь, что когда-нибудь смогу дать умный совет или просто объяснить свое виденье сложной ситуации — свежий взгляд со стороны действительно мог быть полезен.

За прошедшее лето и осень он провез меня по всем тем местам, которые обещал показать и я увидела — все было даже интереснее и красивее, чем я себе представляла. Кроме обещанного, были еще и необыкновенной красоты закаты на огромном зеленом озере без берегов — почти море. Такой экзотический цвет объяснялся тем, что в это время года вода цвела. Изумрудный цвет отражался в предзакатном небе, казалось, что и облака окрашивая в цвет молодой весенней зелени.

Ночные звездопады, когда крупные метеоры сыпались с бархатной черноты неба с шипением, как гаснущие в воде угли… а мы наблюдали за этим, лежа на попоне, вдыхая запахи целебных трав, доносящиеся с болот. Ливни, как водопады, короткие, как удар водяной плетью… хорошо, что это бывало крайне редко. Но становилось маленькой катастрофой, смывая посевы, и я подумывала о том, что не лишним было бы задействовать очередного Хранителя, чтобы избавить княжество от этой напасти. Они, кстати, продолжали менять друг друга и вход на территорию был так же закрыт даже для меня. Мое новое служение было уже не княжеству, а целому миру, как сказал старик. Как можно было изменить целый мир в течении одной жизни — я не понимала, поэтому и голову не ломала об этом. Живу себе и живу.

Еще я постепенно узнавала их язык… Я проснулась тогда в этих покоях от легких поцелуев, которыми он покрывал мое лицо, улыбнулась и потянула его за шею ближе к себе… Но он, коротко выдохнув, подхватил меня и поставил на ноги возле кровати. Я не понимала…

— Старх… ты что — хочешь свадьбу сейчас? Это долго…

Я не хотела ждать, не понимала, как это получится у него, он же смотрит на меня, как голодный волк на жирного зайца, я только что чувствовала его желание, сама хотела сейчас, здесь…

— Это будет очень быстро, — улыбнулся он, поправив на моей голове обруч с паволокой, и потащил меня за руку из комнат. Мы проходили по переходам дворца, которые немедленно наполнялись жизнью, суетой, праздничным волнением. Выйдя на крыльцо, князь поднял голову к башне у ворот и коротко скомандовал:

— Радунец!

— Что такое радунец? — спросила я шепотом.

— Колокол, добрый вестник… ты слышала это так?

На минуту задумался и улыбнулся:

— Все правильно, так ты постепенно узнаешь наш язык, на тебя перестанут воздействовать этим их внушением, все будет естественно…

Так я постепенно стала улавливать отличие их слов от наших, отличать чужой язык от родного, почти полностью привыкнув к нему, свободно разговаривая на нем.

Тогда, после звонкого набата, созывающего жителей столицы на площадь, он, так и не выпустив меня из своих рук, сжимая ладонь, дождался, когда внизу собралась толпа, выкрикивающая приветствия. И оповестил всех:

— Я взял себе жену, знайте свою княгиню — Дарию! Она Хранительница нашего княжества, это ее песни мы слышали над водами, это она избавила нас от змей!

Восторженный рев был ответом ему, а он поднял наши сплетенные вместе руки и громко крикнул: — Это моя жена! Моя княгиня!

Радостные выкрики поздравлений, восхищенные возгласы, просто громкий мужской рев княжеской дружины чуть не оглушили меня. А князь весело сказал, подняв руку и дождавшись относительной тишины, вогнав меня в краску:

— Я не могу больше ждать, вы должны понять своего князя… Мы сейчас уходим… все празднества с завтрашнего дня.

И подхватив меня на руки, понес обратно во дворец под одобряющий шум и выкрики толпы — пожелания долгой ночи, кучи детворы, здоровья, сил и выносливости.

Это все всплыло в моей памяти этой бессонной ночью, когда я впервые пожалела о том, что нахожусь здесь…

Старх вошел в покои, прошел в спальню, сел рядом со мной на кровать. Сейчас он носил короткие бородку и усы… я сама аккуратно подстригала их, не давая отростать слишком сильно. Эта короткая бородка шла ему, делала хоть и старше, но солиднее, внушительнее, и он не выделялся теперь так сильно на фоне своих лохматых подданых. Впрочем, некоторые уже рискнули и стриглись «под князя».

Сел, устало опустив крупные кисти рук на колени… тоже не выспался? Потом резко повернулся, подхватил меня и усадил к себе… прижал, наклонился к шее, вдыхая мой запах. Я так же устало спросила:

— Ты пришел опять? Почему ты не хочешь услышать меня?

И сама услышала в ответ:

— Это нужно сделать, Дашенька. Через это тебе придется пройти… единственный и последний раз в твоей и моей жизни. Сделай это для меня, прошу тебя, я очень прошу тебя…

— Не могу… Это страшное унижение для меня. На глазах у всех, на глазах твоих прежних… у Лиины…

Моя ревность никуда не делась, я просто глушила ее в себе, давила, но всегда помнила, что у моего князя недавно родился сын… Сын от женщины, к которой он не был равнодушен, которого он будет любить, как и всех своих сыновей, которые жили во дворце, которых я уже видела — четверых мальчиков возрастом от семи до двенадцати лет.

— Давай ты сам, пожалуйста, Старх… Прими его сам, не заставляй меня…

— Это тот самый случай, когда наши обычаи, наши понятия о допустимости или недопустимости чего-то не совпадают. И различаются полярно… По нашим понятиям, унижением для тебя станет как раз то, что я без твоего согласия приму в наш род своего сына. Это будет значить, что я не считаюсь с тобой, с твоим мнением, что…

— Для жены… принять в руки твоего ребенка от другой… Которого она будет вручать мне на глазах у всего города… народа. Это слишком, Старх. Я не готова к этому, я даже просто увидеть ее еще не готова. Я не справлюсь, я отказываюсь категорически.

Он тяжело вздохнул, усадил меня обратно на кровать, прошелся по коврам… Он всегда так медленно прохаживался, когда что-то обдумывал. Наконец, повернулся ко мне и спросил:

— Знаешь, какая судьба ожидает этого мальчика, если мы откажемся принять его в род?

— Так ты и не отказывайся, не…

— Я откажусь, если откажешься ты, Даша. Потому что это будет означать, что мы с тобой не едины, что у нас разногласия, что в наших отношениях появилась маленькая трещина, позволяющая вбить в нее клин. И они вобьют его, как только узнают твою слабость — ревность.

Я понимаю, что тут речь идет не о твоем доверии мне — нет. Тебе больно вспоминать, что я был с ней, что думал, что люблю… я понимаю тебя… хорошо понимаю. Но об этой твоей слабости не должен знать никто. А этот обряд — не унижение по нашим понятиям и законам, это просто…

— Просто ткнуть жене в лицо плод твоей любви с другой! Это не унижение, конечно, это честь такая великая! А вот мне просто интересно — хоть одна когда-нибудь отказалась от такой чести, посмела хоть одна?

— Да… такое было. Давно, но было.

— И что? Казнили, облили презрением?

— Она ушла сама… ненависть к сопернице перевесила любовь к мужу и детям.

— Ну, в этом я ее отлично понимаю, он же имел их одновременно. Что такого, если у женщины лопнуло терпение?

— Ничего, это ее решение, его не оспаривали. Ничего… если бы не судьба того ребенка, сына… Ты не хочешь узнать — что с ним сталось?

— Что? — выдавила я из себя.

— Сын, от которого отказывается родной отец, становится изгоем. Считается, что для такого решения должна быть очень веская причина и если такое произошло, то она однозначно — есть! Значит, этот мальчик в чем-то ущербен, бракован, негоден и недостоин того, чтобы его просто назвали сыном. Он растет с сознанием этого… сначала не понимая по малолетству, потом постепенно осознавая отношение к себе окружающих — пренебрежительное, презрительное, неуважительное. Его стыдится не только родня, мать со временем… нет, не стыдится, но начинает жалеть, что родила его… на эту муку, на такую жизнь.

Даша… ты хочешь такой судьбы моему ребенку? Чтобы он вырос озлобленным, завистливым, справедливо ненавидящим и нас с тобой и наших будущих детей? Чтобы он, когда вырастет, лелеял в себе эту заслуженную ненависть и жажду мести? Хорошо, если мне, а если нашим детям?

Он порывисто подошел ко мне, положил руку на слегка выпирающий уже живот, обнял.

— Я приму любое твое решение. Но я люблю тебя потому, в том числе, что ты не сможешь так поступить с невинным ребенком. Лиина смогла бы… она ненавидит меня, ее учит ненависти няня. Это тоже ревность — другая, но ревность… страшное чувство… Что ты скажешь мне, Дашенька?

— Когда… это будет?

— Сейчас, Даша, уже пора выходить.

— А где? Может…

— На парадном крыльце… при стечении народа. Там будут все, вся столица. Решайся.

— Пошли…

Мы шли по знакомым уже переходам, мелькали лица прислуги, лица членов совета… Они дождались нас и шли за нами следом. Среди них я заметила Сандра, он вел за руку свою молодую жену — Тину. Мы с ней еще не были близкими подругами, но к этому все шло. Выражение лиц обоих было спокойным, даже безмятежным и я подумала, что, наверное, все для них и правда — привично и обыденно. Нормально.

Я постаралась собраться, взять себя в руки, перестать так страшно нервничать. Он держал меня за руку, его ладонь была привычно крепкой и надежной, он объяснил мне все так понятно, так доходчиво… как всегда. Мы вышли на высокое крыльцо, стали на виду у всех. Я только сейчас подумала о том, правильно ли сейчас одета и сразу же успокоилась — если Старх ничего не сказал об этом, то все в порядке. Вздрогнула… сзади на плечи мне кто-то положил меховую накидку.

— Замерзнешь, княгинюшка, зима на улице, беречься нужно, — бормотала моя постельничая Дотья, та же няня, в принципе. Очень хорошая женщина, очень добрая. Кроме нее, во дворце жило еще семь женщин в возрасте. Остальных, молодых и привлекательных, Старх убрал, когда готовился идти за мной. Он не хотел, чтобы я ревновала, слишком свежо еще было все в моей памяти. Это было лишним, на мой взгляд, хотя-а…