Волчица с Рдейских болот

Шатохина Тамара

Сцена — окраины страшных Рдейских болот. Участники действа — лешие и оборотни. А так же — таинственные и проклятые клады, легенды и мистика древних топей. Притяжение, как вспышка и секс в парке возле Петродворца. И сразу — расставание, разрыв. Сказочной красоты лешинка из Якутии — соперница? Молодой волк — достоин ли он стать отцом ребенка? Сможет ли доказать свою любовь? И вся эта мистика тут, рядом — около нас.

Цикл «Другие рядом с нами» — спокойный, обыденный взгляд на существование рядом с нами потомков древних, почти вымерших рас. Книга самостоятельна, но ее герои начинают свою жизнь в «Серебряных слезах». О лешинках подробнее — в «Иди ты к лешему». Приятного чтения.

 

Пролог

Ночной лес — это всегда что-то таинственное, мистическое, иногда даже жуткое… Ухо опасливо прислушивается, вбирая в себя неясные звуки ночи. Вершины деревьев не видны в темноте… Плохо просматривается, норовя совсем исчезнуть из-под ног, едва заметная тропинка. Свежий полуночный ветер скользит между ветвями, играя листьями, создавая глухой, прерывистый рокот в вышине…

Молодая женщина, придерживающая за ручку маленькую девочку, казалось, совсем не обращала внимания на этот неуютный шум над головой, посвежевший перед дождем воздух…

— Осторожно, тихонько… давай опять на ручки?

Она подхватила девочку, прижимая ее к себе, остановилась, внимательно вглядываясь в окружающую темноту, кажется, даже принюхиваясь к чему-то…

— Дождик скоро будет, Ксаночка. Не спи, золотко мое, скоро… мы уже рядом.

С ребенком на руках она пошла быстрее, безошибочно находя дорогу, уклоняясь от веток, перешагивая через выступающие из земли корни, обходя редкие камни и пни. Вскоре, забеспокоившись, она слегка потрясла ребенка:

— Ксана, не спи… О! — и зачаровано замолчала, разглядев что-то впереди — между деревьев. Заспешила туда, отводя в стороны ветки подлеска, почти не глядя под ноги, и вскоре остановилась перед огромным пнем.

Когда-то это был дуб… довольно редкое растение такого размера для Псковщины. Этот дуб когда-то был точно в два обхвата. И его срез впечатлял — стоял таким себе солидным объектом, почти монументом на пустой, отвоеванной когда-то его корнями поляне.

Женщина осторожно поставила девочку на землю, заглянула в ее глаза, спросила:

— Проснулась, маленькая? Глянь, золотко, что там есть?

Девочка сделала шажок и протянув вперед ручку, пролепетала:

— Лампочка? Огонечек?

Женщина без сил опустилась на траву, вся как-то поникла… Потом устало и расстроено спросила:

— А от чего идет огонечек, Ксаночка, глянь, что там лежит внизу, под огонечком?

— Бусики… денюжка… колечки… и сердечко.

Женщина повернула ребенка к себе лицом и сказала весомо и внушительно:

— Это очень плохой огонек, это ужасно холодные бусики и тяжелые колечки, золотко, такая кака… Вот только сердечко…

Она внимательно всмотрелась в темноту под пнем и тяжело вздохнула.

— Все, пошли домой. Давай на ручки, мама понесет тебя… ты ж не замерзла? Вот так… спи, моя квиточка, — приговаривала она монотонно и расстроено, уходя с заросшей травой поляны, унося засыпающего ребенка.

 

Глава 1

К деревне Замошье я подъезжала ближе к вечеру. Больше семи часов езды от Питера. И это еще повезло — не задерживали надолго в отстойниках возле ремонтирующихся мостов, не уперлась в хвост военной колонне, не было пробок из-за ДТП и глобального затора на выезде из города по причине дачного времени. Но устала сильно, и последние километры дороги дались нелегко.

В родном селе я не была со времени похорон мамы и отчима. Это случилось два года назад, когда зимой, в гололед, они возвращались, проведав меня в Питере. Сама трасса была щедро засыпана реагентами и обочины чернели грязью, перемешанной с солью, а вот отворотка с трассы и грунтовка обледенели. Осадков, кроме дождя, тогда практически и не выпадало… последние псковские зимы были малоснежными и слякотными, а вот подмораживало по утрам на голую мокрую землю довольно сильно. Отчим устал… мама, скорее всего, уснула… Она всегда укачивалась в машине, засыпала.

«Нива» проехала последние метры по заросшей травой улочке и остановилась у знакомой калитки. Я сидела и смотрела на дом — входить туда не хотелось. Холодно там, наверное, и сыро — хоть и конец апреля, поздняя весна, а в доме-то не топилось всю зиму… Откинувшись на спинку сиденья, расслабив затекшую шею, я оттягивала… откладывала…

— Ксанка! Ты, что ли? А что сидишь, так устала? Ты с вещами? Так я помогу. Выходи уже, хорош-хорош… — гудел возле машины сосед, — хата твоя топлена, я только вчера подсушил, как знал. Ты ж понимаешь, что совсем-то не топить нельзя… не положено. Где ключи клали — я знаю… вот и приглядывал, а то за зиму плесенью пойдет все, половицы и те сгниют.

Я осторожно опустила на землю ноги, потянулась… да — устала. Обняла соседа, уткнувшись носом ему где-то под ключицу. Здесь все мужики были здоровенными и темноволосыми, в отличие от псковских коренных — невысоких, блондинистых… не славян, оказывается, а представителей финно-угорской группы. А здесь жили совсем другие люди — потомки лесовиков — леших, когда-то владеющих огромными Рдейскими болотами и их окрестностями. Сыновья, не получившие дар в наследство. Далеко не разъезжались, привозили себе жен из армии, из учебных заведений, в которые уезжали учиться, оседали навсегда на родной земле.

Далекое, затерянное в псковской глубинке село не вымерло в девяностые и двухтысячные, когда стали закрывать школы в деревнях, убирать медицинские пункты и детсады. Потому что здесь не было мужиков, пьющих от отчаянья, потерявших надежду найти работу потому, что совхозы везде развалились.

Жители села мобилизовались и разбили клюквенные чеки, буквально руками перебрав торфяной грунт, высадив культурную рассаду крупной кисло-сладкой ягоды. Кроме того, организовали коневодческое хозяйство, закупив драгоценный племенной фонд по дешевке у известных конезаводов. В те непростые годы они тоже переживали не самые лучшее времена. Где взяли деньги на рассаду, технику, лошадей и на то, чтобы выжить всем селом, пока эти лошади и клюква станут продаваться — отдельная история.

Дядя Николай подхватил два баула с моими вещами, подвинул мощным плечом калитку… мы вошли на двор.

— Хороший дом, справный. Вот же раньше — на века строили. Я тут ради интереса ходил-ходил — только в одном месте половица скрипит… Ты сюда что — камней накидала? Как грузила сама?

— Так мне помогли… и здесь, само собой, тоже на помощь рассчитывала.

— О! Как это я не углядел вчера? Какая крапива хорошая поднимается… на припеке-то, да в затишке. Уберу я ее? — хитро заулыбался сосед, подмигнув мне.

— Не, дядь Николай, я и сама съем, пускай себе растет.

— Это правильно… правильно. Много у тебя вещей… совсем, что ли вернулась?

— Не знаю… пока рожу, наверное. А может и навсегда, там видно будет.

Сосед помолчал, жалостливо посмотрел на меня, вздохнул.

— Хоть не отпускай вас никуда… хоть силком держи. Дуры вы, дуры, девки. Кто отец-то, здоровый хоть?

— Здоровее некуда, — отвернулась я, вытаскивая из-под деревянного крыльца ключ и открывая дверь в дом. Оттуда пахнуло жилым теплом, а не холодной сыростью, как я боялась. Прошли через тесную прихожую на кухню, через нее — в залу. Сосед поставил баулы, отправился за другими вещами, наваленными на заднее сидение машины.

Я забрала из своей питерской квартиры все, кроме скромной мебели. Квартиру удачно сдала знакомой соседки — возле метро же, почти в центре. И больше не собиралась возвращаться туда, да и домом своим никогда не чувствовала. Те недели или даже редкие месяцы, которые я проводила в ней, были скучными, бессмысленными какими-то по сравнению с моим основным захватывающим и увлекательным занятием.

Вот там был драйв! Цель, интерес, эмоции! Там я жила — кочуя по деревням и селам, шастая по лесам и оврагам, отмываясь и отстирываясь потом от грязи, залечивая ссадины, царапины и кровавые мозоли на ладонях. А то и переломы…

— Ксанка, воду пить бери пока у нас. Все ж колодец давно не чистили… я мальца пришлю, пусть отчерпает до дна — а там посмотрим.

Я с удовольствием вслушивалась в привычный с детства псковский говор — воду с ударением на «у», малец — на «а». Мальцем здесь называли мальчика или парнишку, а то и взрослого парня. Обозначали так мужское начало.

Кроме того, немало новых словечек привнесла в местный язык моя мама — уроженка Украины, около двадцати лет прожившая в этой глухой деревне. Теперь многие в нашем селе дом называли хатой, шутя шокали, пели украинские песни.

— А давайте я сама зайду к вам завтра, как высплюсь? И позову, ладно? Хочу выспаться — устала зверски.

— Да конечно — спи, сколько спится. Куда его спешить-то?

Сосед ушел, а я сходила к колодцу и принесла воды, поставила греться на электрическую плиту — газ до села проведен не был. С удовольствием умылась с дороги и потянулась к сумке с продуктами — поняла, что срочно нужно поесть. Уже тянуло от голода живот и подташнивало.

Открыла пакет с ряженкой, нарезала докторскую колбасу и хлеб, намазала его маслом. С наслаждением вгрызлась в бутерброд… это было хорошо-о…

В родительской спальне достала и постелила чистое белье, заправив в пододеяльник одеяло потолще — прохладно все же было в доме, с улицы показалось что теплее.

Обвела взглядом комнату, прикидывая, что нужно будет сделать в первую очередь.

Наконец, улеглась, раскинувшись звездой на широкой постели, отпустила напряженные мышцы, расслабилась. Дом, бывший родным когда-то, без мамы стал не тот… пустой, не готовый к моему приезду, не ждавший никого. Даже не папа Ваня, а именно мама наполняла его жизнью — суетой, своим говорком, смешками, запахами вкусной готовки. Без хозяйки это были просто стены… примут ли они меня, признают ли после трех лет отсутствия? Приживусь ли, смогу ли одна?

Положила руки на плоский пока живот, погладила его, горько улыбнулась… вспомнилось опять:

— Шалава у тебя мамка, сынок. А и пускай… шалава…

На следующий день было суетно и совсем не скучно. Хлопот и срочной работы было столько, что вечером я просто упала спать вместе с курами, пяток которых, взятых у разных хозяек, уже поместила в вычищенный и оборудованный всем необходимым курятник. У разных — чтобы не создали сплоченную коалицию и не лупили других — одиноких и незнакомых.

Потом, как подсохнет земля, посажу огород, вскопаю под окнами цветочные грядки, высажу георгины. Не справлюсь, что ли? Ха! Ребенку нужны витамины и свежий воздух, экологически чистая еда и безопасное окружение. Так этого здесь навалом — за этим и приехала. И не нужны нам с ним будут никакие мужики — ни сейчас, ни потом.

И детсад тут есть, и хорошая школа. Только нужно подумать, чем интересным занять себя в будущем, чтобы не заскучать. Чем-то таким, чтобы для души. А пока немного отдохну и обустроюсь.

На работу со строгим графиком, режимом, выходными и отпусками я устраиваться не собиралась. Вот уже три года, как в деньгах я не нуждалась. Могла купить дорогую машину, но ездила на трехдверной «Ниве». Правда, машину доработали за хорошие деньги, пошаманив для повышенной проходимости и надежности. И квартиру тоже могла купить не то, что ту скромную двушку. Но эти деньги, которые я добывала в буквальном смысле слова, были опасны. И тратить их на себя было страшновато.

Через день после приезда отдраен до блеска был весь дом. С помощью соседей решила проблему с водой. Наконец, закончив обустройство и наготовив себе еды, отправилась к местному начальству — Сан Санычу. Нас связывали серьезные партнерские отношения, установленные еще моей мамой при ее жизни и продолженные мною. И встретил он меня не просто с уважением, как равноценного партнера, а и с радостью. Жаль только, что мне обрадовать его было нечем.

— Я жду, жду тебя, а ты все хату драишь, хозяйка, — посмеивался, тиская меня в объятиях, директор, — хотел уже сам идти, так не солидно же.

— Я с серьезным разговором к вам, дядь Саш. По моей вине грядут определенные трудности, но я не виновата… честно.

Он завел меня в свой кабинет в новеньком здании управления, усадил в кресло и приготовился слушать. Не задавая лишних вопросов, терпеливо ожидая моего рассказа.

— В общем… Строгову сдавать больше не получится. Так уж вышло… Подумайте — может, есть какие другие возможности?

— Что там случилось, говори прямо. Понимаешь же — мне нужно знать все.

— Дядь Саш, то, что случилось, к кладам отношения не имеет.

Сан Саныч постучал колпачком ручки по столу — занервничал.

— Говорят, что ты в тягости, приехала рожать сюда. Это как-то связано …?

— До рожать еще ого-го — восемь месяцев, — бодренько ответила я, — ага… связано.

— Так ты или говори прямо, или вообще… — рассердился директор.

— Не могу я прямо… просто лучше пока не появляться там.

— Родня твоя объявилась?

— Нет… — отвернулась я, — не травите душу, дядь Саш, держусь и так из последних сил… а мне еще к отцу Никодиму идти. Тот наизнанку вывернет. И я вот что думаю — может попробовать через церковные каналы как-то? Там же тоже ювелирный бизнес… штамповка, конечно, но связи-то есть?

— Это противозаконно, Оксана. Ладно, мы это делаем… с горя, но не втягивай в это священника.

— Перед государством противозаконно, а как это выглядит перед Богом, я все же у него спрошу. Все очень серьезно, на самом деле — в Питер дорога закрыта, так что смиритесь с этим. Мне теперь беречь себя нужно — во всех отношениях.

Мы еще долго спорили, обсуждая сложившуюся ситуацию. Саныч все пытался выведать у меня всю подноготную — и так, и эдак… А я всеми силами увиливала и выкручивалась, а потом просто ушла — сердитая, как и он.

Ну не могла я признаться ему, что переспала в парковых кустах Петергофа, на прошлогодней сухой траве и практически в грязи с совершенно незнакомым парнем, а он, обозвав меня шалавой, почти мгновенно исчез после этого. А потом я учуяла его запах в мастерской того ювелира — он находился за дверью кабинета. А я уже знала, что беременна. Вынеслась оттуда, как ошпаренная, вскочила в машину и через пару часов уже собирала свои вещи в квартире. Я была уверена, что на выходе из кабинета учуют и меня.

Я вообще не понимала ни тогда, ни сейчас — почему после того сумасшествия, что случилось с нами, после тех минут блаженства и даже счастья, которые я умудрилась успеть почувствовать, меня бросили там раздетую, обозвав и облив презрением? Мне в принципе несвойственны были такие чувственные порывы, но тогда накатило что-то такое, чему просто невозможно было сопротивляться.

До этого я почти два года встречалась со своим первым мужчиной — неплохим парнем, надо сказать. И вначале нам было хорошо вместе, но потом как-то незаметно все изжило себя и мы спокойно и мирно расстались. Но такое помутнение рассудка, как в тех чертовых кустах, нельзя было даже сравнить со всем тем, что я знала раньше. Скорее всего, все дело было в его и моей природе — других объяснений у меня не было.

Наверное, такое бывает только раз в жизни — так отключить мозги, чтобы совершенно забыть о стыде, об элементарных приличиях, о контрацепции, наконец. О том, что мы хоть и в дальнем уголке, но в заведомо людном месте — в парках Петергофа всегда шарахался народ, даже когда еще не включили фонтаны. Нас легко могли застукать, да просто услышать… не знаю что это было… а сейчас и не жалею уже ни о чем.

Хотя до сих пор страшно вспоминать, как замерла, не доверяя своему слуху. Еще не выйдя полностью из совершенно неадекватного состояния — звезды в глазах, душа в раю, и тело — почти расплавившееся от сумасшедшего удовольствия. Потом, когда до меня дошло, что он и правда это сказал… Слыша нарастающий гул в ушах и глядя в его удаляющуюся спину, я дергано, как марионетка, напялила на себя одежду, запихав белье в узкий карман джинсов — он как-то незаметно раздел меня полностью, до нитки. И уже через две минуты меня там не было. На земле осталась только его куртка, измазанная в грязи.

Страшно было вспоминать, как неслась к машине на еще слабых ногах, не видя ничего за слезами, садилась в нее, трогалась с места, задыхаясь от рыданий и обиды… после этого непонятно чего. Плакала всю ночь дома, пока не уснула под утро… потом не понимала сама себя… болела, страдала.

А когда более-менее успокоилась, то просто поняла, что таки да — вела себя именно, как шалава, чего уж там? А он не так? Какой шел, такой и встретился.

Почти успокоилась уже, даже обрадовалась беременности, избавляющей меня от необходимости в будущем искать себе мужика. Потому что козлы все. И вдруг его запах — там. Убежала, потому что поняла: увижу — растерзаю, загрызу… убью на хрен! Такую сумасшедшую ненависть к нему я сейчас испытывала. К тому же, с таким унижением, даже если и заслуженным, невозможно примириться даже наедине с собой, а увидеть снова презрение в его глазах было бы просто невыносимо. Я сорвалась бы, и во что бы это вылилось — еще вопрос. Пускай я и шалава, но шалава гордая. И на этом все!

 

Глава 2

Роман Строгов вместе с отцом приехал в северную столицу, готовясь поступать в военно-морское училище. Они остановились в городской квартире двоюродного брата отца — дяди Руслана. А тот, в свою очередь, пригласил в гости своего знакомого — капраза на пенсии, старшего преподавателя этого самого училища. И Роману подробно объяснили чем отличается служба на флоте (да и вообще в ВС) времен его бати от службы нынешней.

Ему рассказали, что в связи с тем, что военнослужащим было значительно повышено денежное довольствие, прошли массовые сокращения среди командного состава. Нагрузки усилились в разы, служебное жилье практически не предоставлялось, поднаем жилья оплачивался символически, понятие «отгулы» отсутствовало, отпуска распределяло начальство, зачастую наказывая ими офицеров и их семьи. Все это практиковалось почти повсеместно, за редким исключением.

Все было крайне хреново, и такие понятия, как честь, достоинство, благородство, честные мужские отношения между начальниками и подчиненными канули в лету. Главным для рядового офицерского состава стало остаться в кадрах, мобилизоваться, приспособиться и переждать этот дурдом в надежде на лучшее.

Службу в ВС можно было охарактеризовать кратко и емко — награждение непричастных и наказание невиновных.

Немного лучше дело обстояло в дальних гарнизонах и на кораблях. Там люди сосуществовали плотно и зависели друг от друга сильно. Это были те места, где хоть и не раздавались «плюшки», но права явно не ущемлялись, офицеров без причины не унижали… разве что крыли в сердцах матом, когда сами приезжали от высокого начальства оплеванными и униженными.

— И подумай, сынок, сможешь ли ты терпеть хулу на себя и мать свою, стоя навытяжку, при этом совершенно не осознавая своей вины, ибо нет ее! Просто с утра начальство не в духах! Вот я-а в последние месяцы своей службы, будучи уже в чинах… «два старых лысых му…ка» — вот что мы услышали со вторым замом. И это было самое ласковое… да-а-а. И от кого? Хронический алкаш с лексиконом урки… а-а-а…

Старший преподаватель, расстроившись, слегка перебрал спиртного и возможно сгущал краски, но слезы злости и обиды в его глазах… лютая ненависть к такой военной службе и военному чиновничеству впечатляли. Он знал другие времена, ему было с чем сравнивать.

Ромка не боялся трудностей, он рвался бороздить моря и океаны, готов был месяцами не видеть земли. Мечтал о морских вахтах и своей роли заботливого и грамотного командира, о верной и любимой женщине, которая когда-нибудь будет ждать его на берегу с детьми. Он по уши увяз в мечтах о романтике морской службы, которая, несомненно, имела место во времена службы его бати на далеких камчатских берегах и северных водах. Не мог тот врать с таким упоением, с такой тоской в глазах — просто не умел этого делать.

Падать от усталости, не вылезать из нарядов, даже голодать Роман был готов, но не терпеть несправедливость и хамство. Тут давало знать себя и воспитание, и происхождение — его звериная сущность не допустила бы унижения и оскорбления даже себя, не говоря уже о матери. Терпеть не смог бы — ответил бы адекватно. И со службы вылетел бы мигом, что ему и гарантировал мудрый и уже серьезно пьяненький капраз.

— Сам и вытурю… такая система. Унизить, размазать, заставить подчиняться безоговорочно. Но это ладно… это норма. Но вот кому подчиняться… тут вопро-ос… Пусть и не все подряд, но нарвешься гарантированно — хамы же… дорвавшиеся до власти лояльные ж…лизы.

Он все-таки подал документы, сдал два экзамена, посмотрел изнутри на систему и понял, что батя рассказал ему о службе не все. Была романтика морской службы, но были и будни. И власть командира была полной, что было оправдано, но ему не подходило. Волк не стерпит тупого принуждения, неоправданного унижения и несправедливости, если личностные качества командира окажутся не на высоте.

Капразу Ромка поверил, понял, что военная служба — это не его. Была стойкость, но не хватало гибкости психики. Было желание служить, но не терпеть и пресмыкаться. Его друзья из абитуриентов намерены были рискнуть — возможно, дальше что-то изменится. Уже понемногу менялось. Они решили попытаться, а он четко понял, что не справится. Можно было сказать, что он спасовал перед трудностями. А можно — что посмотрел на вещи трезво.

И встал вопрос — а что дальше? А дальше оставался запасной вариант — ювелирное дело. Они с отцом уже купили обратные билеты в Комсомольск-на-Амуре, дали знать маме, что скоро вылетают домой. И в это время случился его дед — Алексей Анатольевич Строгов. Просто прозвучал звонок в дверь и на пороге возник пожилой седой мужик — яркая иллюстрация того, каким к старости станет отец.

Мужик внимательно посмотрел на Романа, открывшего дверь, прикрыл глаза, пережидая что-то, и потом молча прошел мимо него в комнату, где подошел к Ромкиному отцу и просто спросил:

— Ты сможешь простить меня хоть когда-нибудь, сын?

Отец молчал, глядя на него.

— Понимаю… И ты не представляешь, как я жалею, о том, что сделал. Тогда просто выслушай меня… Я собираюсь продать мастерскую… и имя. Я уезжаю, уезжаю совсем, и ты не увидишь меня больше никогда. Меня пригласили жить в Канаду… женщина. За это время я сколотил неплохой капитал. Половину переведу туда, половину оставлю в деле, если ты согласишься его принять. Это не подачка и не подарок, тем более — не способ купить твое прощение и расположение. Просто это как мое, так и твое детище… это наше имя и его известность заслужена. Подумай, пожалуйста, и дай мне знать.

Мужчина прошел обратно к входной двери и сказал уже Роману:

— Рад был видеть тебя, внук.

Тут его голос дрогнул, и он ушел, не задерживаясь и не пытаясь больше ничего сказать.

С тех пор прошло два года. Ювелирная мастерская работала, имя Строговых было уважаемо в своих кругах… Дед уехал, но иногда все же появлялся, не в силах совсем отказаться от общения с внуками — шесть лет назад у Романа родилась сестра, а через год — брат. А учитывая, что имелись еще брат и сестра от его отчима — бати, семья была большой и, что самое главное — сплоченной и дружной.

Отношения между дедом и отцом долго оставались строго официальными, а Ромкина мама была со свекром предельно вежлива и только, и он воспринимал это нормально. После того, как он покопался грязными лапами в их жизнях, легкого прощения своих грехов он и не ожидал. Но внуки, особенно маленькие, не помнили зла и деда любили. А он делал все, чтобы любовь эту хранить и умножать.

Когда определились в вопросе с военной карьерой и Роман решился отказаться от нее, прощаясь мысленно с морем, отец вызвал его на разговор.

— Ты пока получал только удовольствие, работая с камнями. Теперь настанет такое время, когда твои способности начнут приносить весомую прибыль — это немалые деньги, сынок. У нас большая семья… Егор талантлив до изумления. Я сделаю все, чтобы заинтересовать его и не отпустить из семейного бизнеса. И уверен — он когда-нибудь будет благодарен мне за это.

У Леночки способности к математике… если бы мы уговорили ее изучать экономику и бухгалтерию, бизнес стал бы семейным полностью. Есть некоторые нюансы нашего дела, посвящать в которые чужих людей просто опасно… А учитывая еще и то, что наша мама талантливый художник и ее эскизы, наброски и идеи новых работ гениальны, мы могли бы работать исключительно семейно.

Малыши уже интересуются, суют свой нос в самоцветные завалы, и просто дело времени определиться с их способностями и стремлениями.

Почему я сейчас заговорил об этом? Я понимаю — ты сейчас думаешь, что теряешь море. И хочу сказать, что не дам погибнуть твоей мечте — мы со временем сможем купить яхту. Для начала небольшую. Финский залив хорошее место для учебы и наработки навыков управления. В дальнейшем — Балтика, и более серьезный аппарат. Не закапывай свою мечту, не хорони ее — все в наших руках. Цель есть, к ней нужно стремиться и достичь ее. Мы постараемся, так?

— Так, — ответил Ромка и уже два года впахивал, как раб на галерах. Но счастье оказалось ближе, чем думали — небольшую парусно-моторную яхту ему подарил дед на двадцатилетие. После этого что-то неуловимо сдвинулось в отношениях между дедом и родителями — не из-за дороговизны подарка, а из-за его ценности для Романа, которого любили все. А значит, его радость и удовольствие стали семейной радостью.

Вся немаленькая семья жила в частном доме в пригороде Питера. После амурских просторов просто дышать городским воздухом было тяжко. Собственно, именно этот дом и должен был отодвинуть на некоторое время мечту о яхте, и с этим Роману пришлось смириться. Потому что продавать квартиру в городе, и переносить мастерскую ближе к дому было невыгодно.

И со временем получилось так, что в этой квартире он стал жить один. Научился готовить себе вполне съедобную пищу не на костре, а на газу, закупаться в супермаркетах, устраивать машинные постирушки и утюжить одежду. Продолжал поддерживать отношения с курсантами теперь уже третьего курса военно-морского училища, сдружившись еще во время поступления. Встречался с ними в выходные, когда их отпускали в увольнение. Шли куда-нибудь вместе — выбор мест отдыха в городе был огромным. Знакомились с девушками, встречались с ними — жизнь продолжалась…

 

Глава 3

К нашему местному батюшке я пошла на следующий день. Хотелось скорее решить все рабочие вопросы, от которых зависело мое будущее благополучие, да и просто — будущее.

Священник жил в доме, принадлежавшем церкви и построенном около нее. Как и все дома в селе, он был сложен из полу бруса и покрыт серым шифером еще советского образца. Сама церковь, как и положено, занимала самое высокое и живописное место в округе — на заросшей густым садом горке возле Гнилухи, впадающей где-то дальше в гиблые Рдейские топи.

Эти болота по площади считались самыми большими в Европе и находились на территории Псковской и Новгородской областей — соединяя их собою. Места были настолько дикими и местами неприступными, что во времена Великой отечественной там — в глухих лесах, на островах и полуостровах между гиблыми омутами, в глубоком тылу у немцев продолжала существовать советская власть и работали колхозы. В помощь голодающему Ленинграду колхозниками даже был отправлен продовольственный обоз с этой так и не оккупированной фашистами территории. Эту историю знали, предков помнили и гордились ими.

Отец Никодим был сыном предыдущего местного священника и занимал свою должность уже почти тридцать лет. Был в курсе природной особенности местного населения, да и нашей с мамой тоже. Так что являлся и лицом, отправляющим религиозный культ, и психотерапевтом, и просто доверенным человеком для всех, кто проживал в округе. Вот и мне сейчас предстоял нелегкий разговор с ним.

Быстро решить вопрос не получилось — я и не рассчитывала на это. Мы сидели за столом вместе с батюшкой, распивали чаи с пирожками и осторожно прощупывали друг друга — тема разговора была щекотливой и даже опасной. А мужик он был мудрый, опытный и собаку, как говорится, съел в вопросе любых переговоров. Но сейчас завис и он…

— Ээ-э… давай так… Я ничего тебе не обещаю, но все, что смогу, узнаю обязательно. Но речь пока пойдет о единственном разе — объясним случайной находкой. И найдешь не ты — клад выроет трактор, а заниматься всем Саныч будет. Сейчас у тебя есть что сдавать?

— Есть немного и еще будет… Клад чистый, без грязи и совсем рядом… мама показала еще в детстве — проверяла, передался ли мне дар. А что вы обо всем этом думаете — сверхъестественная же способность… и что?

— На все воля Господа… Я думаю, что и здесь его рука. Все дело в том, как распорядиться даром его — для людей или для себя. Вы с матерью три села на себе вытянули… может, для того и дано… Что за разговоры о ребенке, Оксана? — резко сменил тему разговора батюшка, нервно оглаживая седую бороду.

Матушка тихонько собрала чашки со стола в руки и вышла из комнаты. Не потому, что слушать не хотела, а просто считая, что мне проще будет все рассказать батюшке наедине, как на исповеди. Они уже так вжились друг в друга, так крепко срослись, что понимали друг друга без слов и даже внешне стали похожи к старости — невысокие, седые, круглолицые, сухощавые.

Я рассказала… как на исповеди. Он молча покивал, помолчал…

— До воскресенья аккурат три дня. Легко постись и приходи к причастию, давно ты не была. Ребенок всегда от Бога. То, что так вот — это все природа твоя… не вини себя. А мы поможем всем селом. Как ты помогала. Не осуждает тебя никто, переживают только. Да ты и сама знала, что так будет, прямо же объявила, считай — в голос. И правильно — здесь все свои.

На выходе из дома меня окликнула матушка:

— Детка, когда захочешь поговорить по-женски — приходи. Все же я семерых родила.

Место, где находилось село Замошье, было необыкновенно красивым, просторным и привольным… Само село стояло на невысоких, заросших садами холмах, через несколько километров полого спускавшихся к болотам. Те земли вокруг села, что не были распаханы, заросли густым, обихоженным лесом — без чепыжника, сухостоя, сгнивших стволов павших от возраста деревьев. Между холмами текла чистая речка Гнилуха, впадавшая в небольшое озеро и опять вытекающая из него. В реке и озере водилась рыба, в лесу в сезон — грибы и ягоды. Между домами в селе буйно разрослись сады, летом пестрели разноцветными лоскутами огороды. Почти в каждой семье держали корову и кур, и по утрам сельчан будили голосистые петухи.

Я соскучилась по всему этому, истосковалась… Но расслабиться в знакомой обстановке не получалось — не отпускали заботы. Мне нужно было сделать многое и за короткое время.

На улице темнело, пора было готовиться — я хотела проверить наличие клада на месте. И просто необходимо было прогуляться, уже невыносимо стало держать себя в рамках, сдерживаться.

Когда совсем стемнело, я разделась догола, аккуратно сложив одежду на стул, распустила коротковатые волосы из хвостика, разулась… По телу пробежал холодок предвкушения и я вздрогнула от удовольствия — сейчас-сейчас… Потянулась сладко, уловив отражение довольного лица в настенном зеркале. Огладила руками тело, задержав их на животе, замерев. Вспомнила… передернулась от воспоминаний. Сейчас не время.

Сосредоточилась, напряглась, как струна, привычно расплылась сознанием — искала, призывала, просила… Воздух перед глазами пробежал рябью, колыхнулись стены… дробно и испугано протопотал домовичок вдоль стены на выход… На секунду потемнело в глазах и стены мигом рванули ввысь — я стала ниже, изменился рост и сместился центр тяжести тела. К этому нужно было привыкнуть — всего две-три секунды.

В зеркале уже не отражался человек — посреди комнаты стояла волчица — очень темная, с желто-карими глазами и мощными сильными лапами. Лапы были длинноватыми, тело поджарым и сильным. По меркам оборотней я только вошла во взрослый возраст — еще почти подросток, всего двадцать лет.

Проскользнула в приоткрытую дверь, выскочила на крыльцо, тенью скользнула по двору и понеслась к деревьям, темнеющим за селом — к лесу. Неслась по пробивающейся молодой траве, мягко подминая ее лапами. Вдыхала запахи леса, ставшие более яркими и сильными. Смотрела ночным зрением — немного рассеянным, широким.

Все рассказы об обороте, выворачивающим сухожилия и кости, обрастании шерстью и страшных муках при этом были легендой. Оборотни были людьми, разве что более сильными, да и то благодаря тренировкам по внутренней концентрации и усиленной физической подготовке. Обладали крепким здоровьем, позже старели и жили дольше людей. Не намного, правда. Еще отличались зоркостью и чутким нюхом — и все. Это до той поры, когда, укрепив и натренировав психику, уже способны были призывать свое второе тело — тело волка.

И вот это уже было загадкой даже для нас самих. Существовала гипотеза на этот счет, основанная на способности оборотней максимально сконцентрировавшись, суметь правильно настроиться, «поймать волну». Это и давало возможность призвать, вытащить свою вторую сущность из… другой реальности? Кармана иного пространства? Как и где тело волка, а потом и человека ожидало этого призыва? Что хранило его и в каком виде — оставалось вопросом, которым лучше было не задаваться.

Еще мы могли осуществлять частичную трансформацию — неполный вызов под влиянием сильных эмоций — видимость… фикцию, призрак волка. Этим пользовались для устрашения. Или все происходило нечаянно — в сильном гневе и ярости.

В лесу было сыро и темно, пахло по-особому — пряной лесной прелью, молодой травой, слишком остро — хвоей, багульником и… желудями. Я приближалась к цели. Даже мертвый пень с почти отслоившейся потрескавшейся корой источал крепкий дубовый запах.

Мягкий, лунный какой-то свет мелькнул впереди. Я обогнула пень и стала между выпирающими из земли, почти каменными по твердости корнями дерева. Между двумя изогнутыми, узловатыми деревяхами пробивался из-под земли ровный свет клада — желтоватый, без кровавой красноты и опасных теней. Это был чистый клад — без наговоров и проклятий. Мама предполагала, что это обычная захоронка, на всякий случай или ввиду какой-то опасности припрятанная бывшими хозяевами Рдейских болот — лешими.

Я прилегла на землю, вгляделась в содержимое маленького глиняного горшка — десяток, или около того, золотых монет… Кажется, николаевские пяти и десяти рублевики. Они часто встречались в кладах и нумизматической ценности не представляли. Жемчужное ожерелье… жемчуг хорошо хранился в земле, при определенных условиях. Перстень… красное золото и, кажется — рубин. Камень натуральный, естественно. Второй, серебряный перстенек — женский. Плохо видно, но, скорее всего — на более широкой его части схематично изображено солнышко или цветочек. Я уже находила такие — их начали массово штамповать где-то в конце позапрошлого века. Дальше — колечко с камушком поменьше — светлым, синим. А на самом дне горшка лежал золотой слиток — пористый, плоский, по форме напоминающий схематично нарисованное сердце. По размеру понятно было, что слиток увесистый, но не представляющий из себя что-то исключительное.

Так приблизительно я все и помнила, хоть и прошла с тех пор куча лет. Ну что же — будем брать.

 

Глава 4

Ромка тихо сходил с ума… сгорал от чувства вины и осознания потери. Промучился почти две недели, периодически прочесывая парки Петергофа. Понимал, что она там больше не появится, но туда — на то место, тянуло, как магнитом. Он забрал свою куртку еще тем вечером, когда наконец стал приходить в себя и потрясенно замер, уже запустив мотор машины. Проходило состояние ярости и острое чувство разочарования… отпускала злость, и исчезло желание прибить, придушить на фиг… наказать.

Выскочил из машины и помчался обратно, еще толком не понимая, что будет делать сейчас и что это было — раньше? Несся, как угорелый, и не успел. На вытоптанном пятачке земли между кустами валялась только его куртка — вся в грязи, смятая и со следами… его следами и ее запахом. Потемнело в глазах… свело скулы, и из горла первый раз в жизни вырвался вой… тоскливый, страшный. Где-то вдалеке кто-то вскрикнул, послышались встревоженные голоса. Он замер, потом подхватил куртку… и опять отбросил — заберет потом. Сейчас она будет мешать, перебьет ее аромат. Он втянул в ноздри воздух, потянулся, наклонившись ближе к земле, взял направление и побежал.

Запах пропал на автомобильной стоянке. И он медленно пошел обратно — забрать одежду. Потом долго сидел в машине, прижимая к себе грязную куртку и окончательно приходя в себя, с ужасом осознавая случившееся.

Через две недели отец завел его в свой кабинет, закрыл дверь на замок и потребовал объяснений. Получил их. Теперь сидел и соображал сам — не что натворил сын, а что сделал он — отец, для того, чтобы это произошло.

Получалась картина не очень приятная и вот почему: в свое время он честно поделился с сыном своим жизненным опытом — личным. И тот полностью принял сторону родителей, проникшись всем драматизмом случившегося с ними в молодости. Заодно и определился в своем негативном отношении к представительницам расы оборотней. И в этом была вина отца. А теперь он пожинал плоды того, что всеми силами отстранялся от волчьего сообщества. И делал все, чтобы и сын тоже держался на расстоянии. А значит — не общался, не знал и не зависел от их законов, условностей и вообще волчьей природы. А оно вон как…

Найти девочку в таком большом городе, как Питер, не представлялось возможным. Она оскорблена, возмущена и, что самое страшное — скорее всего, ждет ребенка. И как может поступить с этим ребенком оскорбленная волчица — вопрос…

Он смог только пообещать Ромке, что через деда попытается узнать о девушках приблизительно ее возраста. Не так много их было — молодых свободных волчиц. И Ромка увлеченно и с энтузиазмом старался помочь в поисках. Он с упоением рассказывал отцу о приметах девочки, описывая ее внешность. А у того от страха замирало сердце.

— Тоненькая такая, чуть выше мамы… Лицо сердечком, кожа нежная, как… светлая. Глаза светло-карие и в них золотистые искорки… точечки такие. Ресницы не длинные, но очень густые — щеточкой… черные. Брови — тоже. Они немножко так… домиком, а лоб высокий, чистый. Волосы короткие, не достают до плеч… рассыпаются под руками. Маленький рот. Губы… нежные и мягкие. Она, на первый взгляд — обыкновенная. Не накрашена и одета тоже… джинсы, серая водолазка и короткая спортивная куртка… синяя. Кроссовки, наверное… не помню…

И столько надежды было в его взгляде, столько уверенности, что отец поможет, да и дед тоже… Скручивало все внутри, когда представлял, что будет, если они девочку не найдут — что тогда станет с сыном? Помнил себя — умирающего, пропадающего без надежды.

Так случилось, что им обоим — и Александру, и Ромке, судьба сделала подарок немыслимой ценности — подарила пару. Это было явлением настолько редким, что считалось почти легендой, выдумкой. Жен оборотням в наше время выбирали при помощи компьютерной программы, отслеживая родственные кровные связи и избегая инцеста. В свое время отец хотел принудить его к такой вот женитьбе установленным порядком. Не добившись согласия, опоил наркотическим и возбуждающим препаратами, разрушив его жизнь и лишив ее смысла на долгие годы.

Сейчас все повторялось, только теперь виноват был он — Александр, вложивший в сознание сына ненависть к волчицам, создав в его сознании сводный образ существа коварного, развратного, корыстного и совершенно не соблюдающего никакие моральные нормы в силу своей звериной природы. Обрисовавший образ своей второй жены, с которой его сочетали звериным браком.

Когда Ромка ушел, немного воспрянув духом и даже улыбаясь, он позвонил отцу в Канаду. Там, в предгорьях Маккензи, расположился поселок, населенный оборотнями, смешавшими свою кровь с местными коренными жителями. Алексей Анатольевич жил там с женщиной, которая стала близка ему, и с которой он намеревался встретить свою старость.

Обрисовав ситуацию по телефону, не называя вещи своими именами, а изъясняясь иносказательно, мало ли… он ввел все-таки отца в курс дела. Дед помолчал, подумал и попытался прояснить момент непонятный ему, а именно — причину случившегося.

— Что, собственно, она сделала такого, что он сорвался? Должна же быть причина этому? Мальчик воспитан и сдержан. Конечно, под влиянием э-э-э… ну, ты понимаешь… но это только усилило бы его лучшие чувства к ней. Что он говорит, что она натворила?

— Отдалась ему.

— И?

— И оказалась не девственна.

— … И? Постой… и что?

— И все! Это стало подтверждением всему, что я вкладывал в его голову о природе… наших женщин. Он ожидал чистоты, невинности, неопытности и нежности, которые я нашел в его матери. А получил животную страсть, ураган эмоций и ярость чувственной схватки между двумя предназначенными друг другу… она его пара, отец. И похоже, что теперь — мать его ребенка. Как еще объяснить это сумасшествие… ты бы его послушал.

— Понял. Как только узнаю что-то — сообщу. Понимаю, что нужно как можно быстрее. Но думаю, что проблемой будет не найти. Огромной проблемой будет вымолить и заслужить прощение…

 

Глава 5

Моя мама в свое время не просто поменяла место жительства — она бежала, куда глаза глядят. Скорее всего, под влиянием момента и сильных эмоций. В дремучих лесах под городом Ровно, где в далеком прошлом действовали партизанские отряды, проживали оборотни. Всего на территории бывшего Союза таких мест было не так уж много — счет шел всего лишь на десятки поселений. Семейные пары составлялись аккуратно и правильно, учитывая, в первую очередь, максимальную дальность родства будущих супругов для получения здорового потомства.

Мама влюбилась в своего мужа, а мой биологический отец любил другую — не волчицу. И мама, уже беременная мною, случайно узнала об этом, услышав разговор, не предназначенный для ее ушей.

Она как-то рассказала мне обо всем. Очевидно, считала, что я должна знать, потому что любое знание — это то же оружие. Помню, как сейчас… перед глазами стоит — мы сидели с ней в спальне. Я — по-турецки на половичке, а она на моей кровати. Мы с ней были очень похожи, и я точно знала, как буду выглядеть в ее годы. Она и погибла молодой, а тогда смотрелась совсем девочкой. Горько улыбаясь, она говорила:

— Они ругались со свекром. Тот говорил ему о том, насколько я ценна для стаи — с этой моей способностью видеть клады, и во сколько я этой стае обошлась. А Назар… пояснил ему, что плевал он на меня и мои способности. Что ребенка он сделал… через силу и теперь, если от него будут требовать какого-то особого отношения ко мне, то он уйдет совсем. Вот так…

Я удачно остановила на трассе машину — отставший от основной колонны военный грузовик из какой-то воинской части, кажется — от летчиков. Водителем был гражданский дядечка средних лет, добрый и хороший дядька. Их гоняли на Западную за сельхозпродуктами. Нормальный обмен — что-то там на что-то, выгодный. Тогда как раз начинались проблемы с продовольствием.

Колонну мы догнали, доехали в ней почти до Великих Лук, и на одной заправке мне стало плохо. Так плохо, что ехать дальше просто не смогла. Тут меня и нашел Ваня. Все же мы чуем друг друга — не совсем они и люди, хоть и без этого их лесного дара.

Я нужна была, чтобы искать клады… и только. А ты… ты и сейчас принадлежишь стае по закону. Поэтому забудь про свою способность, не проявляй ее, не засвечивай. Они ищут нас, обязательно ищут. Отслеживают антикваров, аукционы, поступления в нумизматические коллекции, музейные пополнения — все! У них есть эта возможность, для них ничто государственные границы и политические отношения между странами. Их слишком мало, чтобы делиться на чужих и своих. Они просто один народ, одна раса. И стоит тебе только засветиться со сдачей… прошу тебя, Ксаночка, Богом заклинаю, не ищи… забудь. Запрут, заставят, принудят, привяжут к чужому мужику ради их выгоды.

— А ты, мама? Ты же ищешь! — возмутилась тогда я.

— Это противозаконно. Но да — я ищу. Потому что еще более противозаконно устроить такое в стране и оставить сельскую глубинку вымирать, лишив почти всего. Но я только ищу — пойми разницу. Сдает Саныч и почти все идет в переплавку. То, что представляет художественную ценность, реализует уже Строгов — грамотно и изредка. Ему тоже не нужны лишние вопросы. Исторические ценности вообще грех продавать — часто уходят за кордон. Их подбрасываем в раскопы. Как тогда — возле драматического театра во Пскове. А я так даже руками не берусь, чтобы не услышали запаха.

У нас разработана безопасная система добычи и реализации, а ты хочешь влезть в это сама и по неопытности обязательно погоришь. Или сядешь, или найдут они.

— Тогда зачем сдаете им, если Строговы волки?

— А свою выгоду блюдет каждый. Сейчас такое время, что нужно выживать. Вот и выживают — за наш счет, а мы — за их. И у них с лешими не то, чтобы сотрудничество, а скорее — осознание общей инакости. Вот и помогают, пока выгодно. Но когда-нибудь они поймут, что смогут получить больше, продав нас. И продадут — даже не сомневайся. Но меня в этом случае прикроет Саныч, ты поняла?

Этот разговор, происходивший больше пяти лет назад, вдруг всплыл в моей памяти, когда я, набегавшись в волчьей шкуре, легла спать. Вспоминалась мама и вдруг как током ударило… Я села в постели, и, задохнувшись от ужаса, зажала рот руками — все стало на свои места, все получило объяснение.

Меня нашли, выследили. Отцовская стая… Иначе почему он сразу подошел, был так решителен, так уверен? Он знал, что делал — выполнял задание, как Назар. Тоже через силу делал ребенка, вот и не выдержал… сорвался. Но это ладно, это пусть — я переживу.

Я-то сунулась к ювелирам первый раз. Хотелось быстрее закрыть вопрос со сдачей ценностей и уехать — нервничала, паниковала, когда узнала о беременности. А вот он оказался там не случайно — такое совпадение невозможно. Клады отвозил Саныч. Строговы сдали его, очевидно, когда их прижали. И выйти на меня было не сложно, потому что мы встречались с ним в Питере, говорили по телефону — за ним просто проследили.

Я думала почти всю ночь, решая, как мне быть. В результате утром сходила и отдала Санычу ценности, добытые в Разбойничьем логе, которые носила тогда, чтобы сдать Строгову. Рассказала о том, что с опозданием дошло до меня этой ночью.

— По-хорошему, мне бы нужно и отсюда бежать, да побыстрее.

— Все-таки родня… — тяжко вздохнул Саныч, — эх-х, Ксанка… Да если бы настоящий леший… если бы сейчас здесь да жил Хозяин, то мы бы никого и близко не пустили. Только и сейчас в обиду тебя не дадим, знай это. Места у нас глухие… спрячем. И скитаться с пузом по чужим людям ты не будешь, так и знай. Да мы со стыда сгорим все тут — мужики. Ты иди пока… дам знать, когда решу, что делать.

Сейчас, набравшись опыта, я знала, что искать клады можно было и не подключая свой дар. И последние трофеи — яркая тому иллюстрация. Поиски всегда шли по одному сценарию — искать следовало в местах давних поселений, на месте расположения бывших почтовых станций, постоялых дворов, вдоль торгового тракта, в давние времена проходившего по Псковской земле. Чтобы эти места обнаружить, существовали старые карты.

В деревне Пески я действовала, как и всегда. Представилась студенткой, собирающей фольклорный материал — местные легенды и предания. И грамотно выспросила обо всем, что могло бы стать для меня полезным. В той деревне, в числе многих баек, мне пересказали предание о разбойничьей шайке во главе с дурным атаманом. Они в свое время плохо кончили, а я выяснила примерное место их дислокации по его названию. Отчего-то же назвали лог Разбойничьим?

Дальше проще — проехала туда. Конечно, за многие годы местность очень изменилась, эрозия почвы сильно порезала местность оврагами. Мне пришлось осесть в селе на три дня, разыскивая самый крупный, заросший лесом старый овраг с (обязательное условие!) ручьем или родником с питьевой водой. А дальше дело техники — найти заметные камни или большие пни, подключить батарейку к металлоискателю — и не нужно даже ждать ночи, чтобы увидеть свет. Но я ждала… иногда клады имели кроваво-красное свечение. Это значило, что из-за этих сокровищ кого-то убили — они закладывались на крови. Или вместо чистого светлого сияния из-под земли пробивался тусклый свет, подернутый темной дымкой — это затаилось проклятие.

Мама рассказывала, что проклятие — не сказки. И привела пример: в одном из сел Киевской области на улице под названием Веревщина, в середине прошлого века жила большая семья — четырнадцать человек. Дед, бабка, дети, внуки… Клад нашелся случайно — прямо во дворе, возле хаты. Такой себе аккуратный чугунок с золотыми монетами. Никаких украшений и камней — только золото. Несколько монет сразу реализовали в Киеве. И стали умирать члены семьи — один за другим. От старости, болезней, просто так — с криком схватившись за голову… мальчик четырнадцати лет.

Самому старшему из семьи приснился сон — ему сказали, что клад не их и сможет принадлежать только последнему из рода. Оставшиеся монеты зарыли обратно, но проклятье продолжало косить семью, только медленнее. В результате в живых осталась одна девочка, сейчас давно уже выросшая и уехавшая далеко от дома. А золото так и продолжает лежать там. И неизвестно — изжило себя то проклятье или нет? Это была история из жизни. И проклятые клады я обходила стороной.

Было еще одно и это было важно — когда находишь клад, всегда нужно готовиться к тому, что что-то потеряешь. Эта формула — «находишь-теряешь», действовала всегда, неизменно. Но только если не просто находишь, а берешь для себя. Так я влетела один раз — купив квартиру в Питере. Платой за нее стала сломанная в двух местах нога. На оборотнях все заживало быстрее, но месяц неприятных ощущений я себе заработала. С тех пор оставляла себе минимум — на еду, необходимую одежду да бензин для «Нивы». Остальное отдавалось Санычу и шло на нужды нашего села и хозяйства.

 

Глава 6

Первый урок полового воспитания Ромке и практически его ровеснику — своему сыну Ефиму, преподал Ромкин дядя по отчиму — бате. Это случилось еще в тайге, когда им было по тринадцать, а причиной стала испачканная рано созревшим Фимкой простынь.

Здоровенный леший увел их двоих в укромное место и невозмутимо рассказал все об отношениях между мужчиной и женщиной. Он немного спешил по делам и поэтому рассказывал сжато, деловито и крайне серьезно. Для лучшего понимания и наглядности начертил прутиком пару иллюстраций и схем. И пояснил, что Фимке не стоит увлекаться и привыкать, потому что это хоть и не страшно, но стыдно.

Объяснил, что схематично обозначенный прутиком процесс не только необходим для продления рода, но также исключительно приятен. А поскольку в дальнейшем не исключена возможность изучения тонкостей данного процесса с посторонними особами, то нужно знать, как избежать их нежелательной беременности. Презерватив также послужит гарантией здоровья и т. д. и т. п.

Оставив ошалевших от обилия любопытной и неожиданной информации пацанов, он поспешил по своим делам, предложив обращаться, если вдруг возникнут вопросы на эту тему. Процесс теоретического ознакомления с элементами взрослой жизни прошел так ненавязчиво и буднично, что с вопросами обращаться не стеснялись и в дальнейшем обращались.

С тех пор прошло много лет и оба брата давно уже не были новичками в вопросе тесного общения между полами. Первой у Романа стала соседка дяди Ермолая, у которого они гостили, сдав экзамены за десятый класс. Она была старше и это была ее инициатива, и встретились они таким образом еще три раза. Потом был Питер. И нельзя сказать, чтобы молодой человек вел совсем уж разгульный образ жизни, но свобода нравов процветала, а девушкам он нравился. Это было удобно и приятно, ни к чему не обязывало, не носило постоянный характер и происходило по обоюдному согласию.

В тот день они встретились компанией возле позолоченного «Самсона». Фонтаны еще не были включены, на улице было пасмурно и прохладно — начинался апрель. И День рождения одного из курсантов — друзей Романа. Компания, состоявшая пока только из одних мужчин, решала, где в такой день можно хорошо посидеть — без особого фанатизма, но чтобы запомнилось.

Девушку, рассматривавшую скульптурную группу и развернувшуюся, чтобы уйти, когда ребята захохотали по какому-то поводу, он заметил сразу. Не отрываясь, смотрел, как она уходит, двигаясь, как танцовщица — мягкими, тягучими шагами. И в то же время — немного порывисто, с какой-то легкостью и скрытой силой. Кроме красивой походки, смотреть там было особо не на что — одежда повседневная, обувь тоже, короткие волосы собраны на голове в хвостик цветной резинкой. Фигурка стройная, но без особого рельефа, ноги как будто неплохи, но в штанах и не поймешь. Он уже отвернулся, но словно что-то дернуло… и он позвал ее. Просто крикнул:

— Девушка!

К чему был этот порыв, он и сам не понял — захотелось увидеть лицо? Так нет вроде. Она растерянно оглянулась, вопросительно посмотрев в их сторону — не поняла, кто из них звал. Личико было симпатичным, но и только. Таких девочек вокруг вагон и маленькая тележка. Но было неудобно вот так позвать и никак себя не обозначить, просто невежливо. И он немного нехотя, под смешки друзей пошел к ней. Подошел почти вплотную, судорожно соображая — что бы такого сказать? Набрал в грудь воздуха, улыбнулся, заглянул в глаза и пропал…

Потом он, конечно, понял, что произошло с ними обоими. Почему глаза не могли оторваться от лица напротив, с жадностью вбирая в себя малейшие подробности облика, а ноздри с силой втягивали в себя запах, все сильнее сносивший крышу и затмевающий разум. Девочка замерла и почему-то прикрыла глаза, а он схватил ее за руку и потащил за собой в глубину парка.

Внутри разгоралось что-то дикое и даже первобытное — ворочалась немыслимая сила, рвущаяся наружу. Его трясло и колотило какой-то крупной внутренней дрожью. Горело лицо, жар охватил все тело, он был по-мужски готов и сдерживался изо всех сил, чтобы не сорваться на глазах у людей. Она была волчицей. Запах женщин своего народа он знал — встречался с теткой и ее дочерью. Но то был обычный, присущий их расе запах — нежный, тонкий и чистый. Люди пахли хуже. Все, кроме его мамы.

Запах этой девочки сносил крышу… Если бы хоть она очнулась ото всего этого, прекратила сама… он нашел бы в себе силы остановиться, не животное же он, на самом деле. Он взял бы себя в руки, справился бы… наверное. Но она покорно шла за ним, подбегая иногда, когда не поспевала и дышала тяжело и прерывисто — как и он.

А дальше он помнил смутно — как швырнув куртку на землю, стягивал с нее одежду… рыча, рвал белье. А она только всхлипывала и подставляла себя под его поцелуи, отдавалась его рукам, демонстрируя полную покорность и немыслимое доверие.

Тот момент озарения, шока… когда он понял, что не был у нее первым, он помнил хорошо. Это стало ушатом холодной воды… но остановиться он уже не мог, только в его действиях стало мало сдержанности, с которой он старался не навредить, не сделать больно, уберечь от своей дикой страсти. Он уже не думал о ее чувствах — он наказывал ее и ярость, злость, обида все возрастали.

А она тянулась к нему, отвечала, стонала и плакала под ним — от удовольствия. Потому что на ее лице цвела блаженная улыбка, счастливая и такая чувственно-порочная, что он, только-только вернувшийся в реальность, остановившийся, замерший, вдруг понял — сейчас убью! За то, что не только его, за то, что не дождалась, за то, что такая, как все они… И отшатнувшись, чтобы не наломать дров, только прошипел с ненавистью: — Ш-шалава…

И сорвался прочь, подальше от нее, потому что за свои действия сейчас не отвечал… за выдержку не ручался.

А потом человек возобладал над волком… В машине к нему вернулась способность мыслить разумно. Вдали от нее, от ее пьянящего запаха, это стало возможно, и он постепенно осознавал случившееся, вцепившись в руль все еще дрожавшими руками.

Вышел из машины на слабых, будто ватных ногах, но постепенно его шаги становились тверже, увереннее. Он спешил, бежал уже. И не успел…

За этот месяц он сам много думал о том, что случилось, получил разумные объяснения от отца. И будто бы дело было в каком-то особом периоде, связанном с созреванием женских половых клеток и наиболее благоприятным моментом для зачатия потомства у оборотней.

Но понимал, что дело может и в этом, но не совсем. Потому что он помнил не только ее запах. Перед глазами стояло ее лицо… ее взгляд — так Женщина смотрит на своего Мужчину. Это было не обожание или любование. Это было Признание. Она признавала себя принадлежащей ему, она отдавала ему себя и согласилась быть его. И он сейчас не находился под воздействием ее запаха, прошел этот «благоприятный период», а потребность в ней не проходила.

Он собирался любыми способами вымолить ее прощение. Хотел смотреть, осторожно прикасаться — изучать, узнавать ее, дарить ей драгоценности, сделанные своими руками. Ночью ему снились украшения, которые точно пойдут ей. Представлял ее в своей квартире, постели, на его кухне. Он приготовил бы для нее мясо по-французски, которое его недавно научила готовить мама. Он принес бы ей кофе по-армянски в постель, рассыпал бы под ногами цветы… наверное — розы, обломав перед этим все шипы. Он хотел жить для нее… это же не потому, что у нее тот период? Только бы она опять посмотрела на него ТАК…

Прошел уже почти месяц, как это случилось, но ни отец, ни дед не смогли ее найти. Он держался, ждал, погрузился в работу — начал создавать для нее те самые украшения. Помчался к маме посоветоваться, потому что задуманное не совпадало с имеющимся исходным материалом. Цитрины были слишком яркими, и какими-то слишком простыми, как желтое стекло. Кошачий глаз подходил, но цвет был неоднороден — плавающий рисунок на поверхности камня мастера не устраивал. И еще он был малоценен, а Роман хотел сделать ей не только красивый, но и дорогой подарок.

Они так до конца ничего и не решили по камням. Мама обещала подумать, поискать и дать ему знать как можно скорее. А он пока описал, что хотел бы сделать — какую форму, и они вдвоем долго подбирали варианты оправы. У него горели глаза! Он смотрел на окончательный эскизный проект и понимал, что сумел объяснить — мама поняла. Смотрел на нее с восторгом, и от избытка чувств впервые не знал, как выразить всю свою благодарность. И поцеловал ей руку, прижавшись потом к ней лбом… Мама только тихо выдохнула:

— Ох, Ромка… ты держись, сынок.

Что с ним происходило все эти дни, он не понимал, но это были лучшие дни в его жизни.

А потом он услышал ее запах — ускользающий, невесомый… легкий. Это было в их офисе, где он подписывал у отца накладную на металл для кольца. Они прикинули вес, согласовали все и вдвоем вышли, направляясь в хранилище. Едва открыв дверь кабинета, он сразу понял — только что в приемной была она. И окинув помещение диким взглядом, кинулся на улицу. Не увидел там ее и с отчаяньем оглянулся на отца. Тот, напряженно наблюдая за ним, тихо подсказал:

— Камеры видеонаблюдения.

Они увидели ее, в панике выбегающую из здания с каким-то пакетом в руках. Лицо только мелькнуло, но Роман жадно выхватил его выражение и побелел — оно было перекошено от ненависти. Она что-то шипела сквозь зубы, губы брезгливо шевелились… Села в короткую «Ниву» и умчалась, газонув с места. Номера не было видно, но на той стороне улицы, в маленьком обувном бутике тоже были установлены камеры и вскоре они знали номер машины, а потом и ее имя и фамилию. А потом и адрес. В ее квартире обживалась квартирантка, которая не знала куда уехала хозяйка. Но он не унывал, потому что сейчас все было не так безнадежно, как вначале. Он найдет ее — это было просто вопросом времени.

Ее звали Оксана Петрова. Ему понравилось ее имя — звучное, гордое. Или ласковое, домашнее — Сана, Саночка. Он проговорил про себя: — Оксана Строгова. Потом сказал это вслух и посмотрел на отца — тот улыбался.

 

Глава 7

Никаких известий от батюшки и Саныча не поступало до десятого мая. Все это время я, как и все односельчане, сажала огород. Особых усилий это не потребовало — землю обработали небольшим трактором. Картошку, пару мешков которой притащили соседи, тоже сажали под трактор. Потом я посеяла семена на грядки, еще до этого прибралась во дворе. В общем, работала. Погода стояла замечательная — теплая, солнечная, с короткими дождями по ночам. В один из дней, ближе к обеду, ко мне зашел Саныч и пригласил в гости — на пироги.

Надо сказать, что его жена — тетя Света, была коренной псковичкой, родом из Печор, и пекла роскошные пирожки в русской печи — подовые. Очень крупные, не глазированные, а присыпанные мукой, с совершенно пресным тестом — ни сладким, ни соленым. Начинкой для таких пирогов всегда служила или слегка подтушенная капуста, или толченая вареная картошка.

Моя мама готовила иначе — на свой, украинский манер. Капусту она бы слегка прижарила, а в толченую картошку добавила бы румяный лучок. Но это были бы уже другие пироги — безумно вкусные, но не те. Непонятно вообще — что такого было в этих псковских пирогах? Но пахли они так, что … нет, не выделялась слюна, не просыпался дикий аппетит. Но это был запах ДОМА, запах пирогов, которые, скорее всего, многие века ели наши предки на всей европейской территории бывшего Союза, вкус и аромат которых служил эталоном этого продукта для нас где-то на подкорке, на генном уровне. Другого объяснения я не знала.

Поэтому приглашение Саныча и его жены приняла с радостью.

Наевшись до отвала пирогов и других вкусностей, и уже с трудом дыша, мы устроились с ним вдвоем во дворе, на уже установленной по случаю прихода весны качели. Я бы с радостью улеглась на нее сейчас, укрывшись теплым пледом, и слегка прикорнула, расслабившись. Но понятно было, что есть новости и разговор предстоит серьезный.

— Ксана, НАШ клад копать мы не будем, — огорошил меня хозяин. Я молчала, а что тут скажешь? Ждала пояснений.

— Ты сказала, что мамка твоя… она считала, что заложили захоронку наши лешие. Мы с братьями поговорили о том, что ты рассказала. Так и есть. Не только я помню колечко и бусы. Так что точно — лешие. Так вот — им и выкапывать.

Я немного не понимала: — Так нет же никого уже. Сгинули… померли.

— Не-ет, тут ты не в курсах немного. Маленькая была, тебе и знать не надо было. Жена у Прохора померла в родах и дите, — тяжело вздохнул Саныч, — это знаешь, что значит?

— ???

— Отвернулся Лес от нас, от всего рода нашего отвернулся, дочка. Тогда совпало все так — страна распалась, беззаконие, безвластие… порубки да браконьеры. Да еще и Прохору дар достался, а он музыкой бредил… скрипку даже ему отец купил, вот… Пришлось отпустить учиться.

Он оттуда жену привез — широкоплечая, плоская… в общем — не разродилась она. А Лес не помог… чужая она была, рвалась отсюда, его за собой тянула. Он забросил все из-за нее, выматывала она его, душу вытягивала. Потом болото стало наступать, дуб засох, марь подступать к селу стала… люди пропадать, ты не помнишь? Валентина… Сашка Дроздов… два мальца… Тогда и отец его с мамкой ушли. Зачем, куда — неизвестно. Похоже на жертву, так же? А может и живы где-то… А Прохор все равно дар потерял — совсем. Да и хотел ли он его тогда? Вряд ли…

А когда понял… смирился. Он сейчас в Рдейском монастыре послушником… больше десяти лет. Не принимает его постриг настоятель и все тут. Или монастырь не принимает… Туда и не попадешь просто так — Рдея сама решает кого пустить, а кого — нет. Мы тут с мужиками подумали-подумали и решили звать его обратно. Не просто так его в монахи не берут — знак это, не иначе.

Там красота, конечно, — мечтательно расслабился Саныч, — на острове кружева из красного кирпича среди такой природы… Болото, оно тоже… иногда сердце заходится — красота какая! Это хорошо, что монастырь стали восстанавливать. Они только еще начинали тогда, а он и пошел к ним. А куда еще? Я был там пару раз, так он просил не приезжать. И вот мы тут подумали — почему?

— И почему?

— Так тоскует же он! Я для него, как напоминание о всех нас. Природа там та же, а вот по людям, по родичам он тоскует, Ксана. Так что я за ним завтра еду. Расскажу, что нашли захоронку, которую отец его заложил. Пускай едет — достает. Может и дар к нему вернется — нужен же Хозяин тут, сильно нужен. И еще… даже тебе говорить боюсь, что утворил я. Ты поддержи меня, дочка, а то страшно мне что-то.

— Давайте, дядь Саша, вы мне расскажете, а я вам. Раз такое дело… — ждала я его рассказа, умирая от любопытства.

— Меня здесь десять дней не было. Ты и не заметила — работы по горло было. А я в Якутию смотался тем временем. Вот так… Слухами земля полнится, Ксанка… лешинка там живет, якутяночка. Зовут Сардиланой. Диамант, а не девка, но зараза редкостная. Замуж не выйдет никак. Младшая сестра уже год, как за мужем второе дите родила, а старшая сидит дома… беда родительская. Двадцать семь лет уже. Норовистая, как дурная кобыла.

Дядя Саша тяжело вздохнул и с отчаяньем каким-то глянул мне в глаза. А я пока ничего не понимала.

— Уговорил я ее к нам ехать, — заторопился он скороговоркой объяснять мне ситуацию, — она замуж не хочет и всем отказывает по непонятной дури. Вбила себе в голову, что нужна она только как инкубатор — чтобы дать мужу исключительное потомство. Ну, ты знаешь про лешинок…

— И что? А сюда согласилась зачем?

— Сватом я ездил, Ксана. Все рассказал, как на духу — что жениха из монастыря вытянуть нужно, что край наш пропадает. Что от нее не рожать детей требуется, а Хозяйкой в болота наши прийти, Хозяина вернуть им, к жизни вернуть его. А это не фунт изюма, да-а… Сказал честно, что он о ней ни сном, ни духом. Что не верит он в другое будущее для себя, кроме монашества… Она скоро приедет, Ксана. Согласилась. Просто женой бы не пошла, а вот воевать едет. Может, ей чего-то такого и надо было? Хороша она, как майский цвет, и цель у нее серьезная — женская.

— Замуж?

— Ты меня слушала? Просто замуж ей не интересно. Мужика с ума свести, войну выиграть за него — это да. Боец она, Ксана, боец… Так что ты мне скажешь? С отцом Никодимом я разругался вусмерть. Не знаю даже, как мириться буду. Он говорит, что Бог — это свобода. Человек решает сам — верить или не верить, ходить в церковь или не ходить, спасать душу в монастыре или жениться. А я будто бы манипулирую Прохором и свободы выбора его лишаю. Тяжко мне… А только его душа — это просто одна грешная душа, а тут целый край остался без Хозяина… Заборовье снесли…

Я офигела, не понимала.

— Куда…? Как?!

— Нет, не соседнее — дальнее, ты не знаешь. Там два старика век доживали. Мертвая, по сути, деревня уже. Так им оплатили дом престарелых… они и не против были. А село снесли. Прилетели на вертолетах из Москвы. Поместье там строят. Вокруг красота немыслимая — четыре озера вокруг, маточники раковые и рыбы полно. Лес чистый и глушь там. Делай что хочешь. Скорее всего — на охоту прилетать будут, выбьют всю дичь в округе безнаказанно. И не вытуришь их оттуда — они всю деревню выкупили. Хозяева жизни…

Мы долго говорили в этот вечер с Санычем. До моей исповеди дело не дошло. Да я и не хотела. По сравнению с проблемами целого края мои неприятности были незначительными и несерьезными. Да и неприятностями я бы их сейчас уже не назвала. Разве может быть неприятностью ребенок, который живет внутри меня?

 

Глава 8

Роман выбрал камни для гарнитура в подарок Оксане. Собираясь дарить ей драгоценности, он не рассчитывал таким образом купить ее прощение или задобрить. Просто в душе поселилось предвкушение счастья, чувствовался огромный душевный подъем, и хотелось творить. А творить он мог только ювелирку, чем с увлечением и занялся.

Они с мамой пересмотрели кучу вариантов. Остановились на двух — желтый сапфир и турмалин. Потом сапфир с теплым янтарным оттенком забраковали и окончательно утвердили редкий желтый турмалин, который еще называли дравитом. Он мог иметь разные оттенки желтого — от совсем светлого до золотистого коньячного, чайного. Когда Роман увидел этот коньячный цвет в мелкой огранке, вспыхивающий частыми золотистыми отблесками, то все сомнения отпали разом.

— Это ее глаза, мама. Такие — цвета выдержанного коньяка, и с золотыми искорками… это они.

У него самого глаза сверкали сейчас, как сапфиры. От избытка чувств немного влажные сапфиры… Мама не узнавала Ромку. Уравновешенный, жизнерадостный, решительный и всегда уверенный в себе парень на глазах превращался в мечтательного романтика. И это было хорошо и плохо.

Хорошо потому, что он вполне мог удариться в другую крайность — отчаянье, уныние и самобичевание. Мария не знала в подробностях, как в свое время пережил их расставание ее муж. Но помнила его слова о том, что он умирал все эти годы и как страшно плакало по ней его сердце… Это было сказано с такой болью, что… она не хотела такого для своего сына.

Плохим же Мария считала то, что Ромка слишком идеализирует ту девушку. Совершенно не зная ее, не перекинувшись даже парой слов, он влюбился, вознес ее в своем воображении на немыслимую высоту. Конечно, и чувство вины сыграло свою роль, но это была волчица… Так получилось, что о них она не могла сказать ничего хорошего. Сердцевину их натуры можно было охарактеризовать, как деловой цинизм. Так бы она сказала об основной особенности характера сестры Саши и ее дочери. И еще про одну волчицу она знала — вторую Сашину жену.

Ромкина девочка не могла сильно отличаться от них — у них было одно воспитание. Родные люди, окружающие их, внушали и прививали одни и те же понятия. Закладывали в сознание основы восприятия окружающего мира и правила существования в нем. Мария никого не осуждала — возможно, что только так они и смогли выжить, как исчезающая раса.

Не осуждала она и то, как все случилось между той девочкой и Ромкой в парке. Она была человеком и ничего не могла знать о силе притяжения между волками. Но помнила свое состояние тогда — в юности. Когда согласилась на замужество через несколько часов после знакомства. Больше того — сама предлагала ему себя безо всякого брака. Потому что так чувствовала, потому что тянуло к нему с немыслимой силой. И она тогда не сомневалась, что, что бы и как ни произошло у них — это будет правильно. И до сих пор страсть, сжигающая их тогда, не ушла со временем, не угасла. Не наступало привыкания. Они не приелись, не надоели друг другу, их чувства не погасил нелегкий таежный быт и будничная питерская повседневность.

Не осуждала она девушку и за то, что та не оказалась девственницей. Сейчас было такое время. Не распущенное и не развратное — другое. Менялись скорости, масштабы, расстояния. Планета стала маленькой, а жизнь — стремительной. И люди торопились жить — влюблялись и спешили сблизиться, углубить свои отношения. Быстрый темп и обилие впечатлений от стремительно проносящейся жизни давали возможность скорее и лучше узнать друг друга. Это узнавание часто приносило разочарование, и люди опять искали свое счастье — с другими.

Но волчица… Мария боялась. Боялась Ромкиного разочарования, но это потом… Сейчас она боялась этого их цинизма. Раскованная, свободная в проявлении своих чувств, сильная волчица была смертельно оскорблена. Как была бы оскорблена любая женщина на ее месте. И Мария боялась, что свою ненависть она перенесет на ребенка Ромки и избавится от него.

Важнее всего для нее было счастье сына. В том же, что он найдет его с волчицей, она очень сильно сомневалась.

Но видела, что сын любит, первый раз и единственно возможный для волка. Видела, какой нежностью наполняется его взгляд, когда речь заходит об этой Оксане, какой болью наливается, когда он вспоминает о своей вине. Но главным стала надежда на лучшее, которую смогли внушить ему отец и дед. Он верил, что сможет вымолить прощение, заслужить его. Считал, что чувство такой силы, как у него, просто не может оказаться безответным. Он всю свою жизнь собирался искупать эту свою вину.

Поэтому мать собиралась всеми силами помогать сыну — как могла. И поддерживая его, и помогая готовить подарок для будущей невесты.

Мария разложила на столе буклеты, которыми снабжали их поставщики ювелирных камней. Можно было поискать в интернете, но именно турмалины покупать дистанционно было не желательно — слишком много подделок. А в буклетах снимок уже ограненного или сырого камня давался в нескольких проекциях. Это было уже что-то. Но и это — не все.

Особенностью турмалина была сильная электризация при нагревании и охлаждении, а также при трении. Это и было самым надежным способом проверить его на подлинность. А еще нужен был определенный размер — карата 2–3, не больше. Булыжник на руке будет смотреться безвкусно. Вся красота должна была заключаться в изысканной форме оправы для камня. Ромка сейчас готовил только кольцо для помолвки, на остальное не было времени. Дравиты для полного гарнитура — парюры, они подберут позже, на это понадобится больше времени.

Она встала, прошла по мягкому ковру к музыкальному центру и включила концерт Лары Фабиан. Зазвучало «Адажио». Выключила верхний свет в комнате. Немного посидела за письменным столом в мягком свете настольной лампы, наслаждаясь мелодией и голосом певицы. Думая о том, что скоро дома появится Саша, а выбор камней нужно делать не спеша. И, наверное, стоит перенести это на утро. А этот вечер она посвятит мужу — младших детей забрали к себе соскучившиеся дед и бабушка.

Растравив памятными воспоминаниями воображение, она хотела устроить сегодня для себя и мужа особый, незабываемый вечер… и ночь.

 

Глава 9

Лешего я увидела только на третий день к вечеру. И надо сказать, что я бы на его месте точно слезу пустила — сколько народу собралось возле дома Саныча и ждало его прибытия. Но из директорского «Уазика» вылез спокойный и непробиваемый дядька с длинной бородой, коротко поклонился собравшимся сельчанам и сразу прошел в дом.

А я задумалась, вполуха слушая взволнованные людские разговоры и удобно прислонившись к забору. По моему мнению, та якутяночка поторопилась конкретно. Ей нужно было сначала хорошо подумать — в перспективе ведь была не только увлекательная борьба за мужчину, но и, в случае успеха, жизнь потом с этим мужчиной. А он не то, чтобы совсем уж… но впечатления на меня, как на женщину, не произвел. Староват был и запущен до изумления. Комплекция у него была стандартная для всех местных — могучая высокая фигура не разочаровала, но вот все остальное… Седые неровно подрезанные космы связаны в хвостик на затылке, такая же седая борода имела жутко неухоженный клочковатый вид и зеленоватый оттенок. Брови косматились тоже и, по большому счету, самого лица-то было и не разглядеть толком. Вот только остро блеснул зеленым взгляд, сразу спрятавшись за опущенными веками.

Одежда опять же… Я бывала в монастырях по долгу службы, так сказать. Было интересно обойти территорию и днем, и темной ночью. И проверить на наличие кладов прилегающую к монастырю территорию. Так я побывала и в Псково-Печерском, и в женском Снятогорском и Елиазаровском во Пскове. В Крипецкой не стала соваться — там было развернуто такое масштабное строительство, что если что-то и было, то все уже давно вырыли.

Так вот — видела я там и монахов, и простых трудников, и послушников. Люди были одеты по-разному, в том числе и в повседневную рабочую одежду. Старые отрепья не являлись обязательным условием и признаком монашеского служения. А на этом были такие заношенные тряпки… И я поняла, что придется покупать обратный билет в Якутию — однозначно. Потому что любая борьба — она за что-то, должен присутствовать стимул. А тут его не наблюдалось. А значит и Хозяин нам не светит, то есть — всему Рдейскому краю.

Из дома выглянула директорская жена тетя Света и позвала меня войти. Пройдя внутрь, я застала всех в большой комнате за столом. Не за обеденным, а за столом переговоров. Потому что на нем пока стоял только букет тюльпанов. Все оглянулись на меня и леший тоже. Безразлично посмотрел на лицо, опустил взгляд ниже, и он стал совсем отсутствующим — мужчина сразу отвернулся. Ну да, он десять лет не то, что девицу в джинсах — вообще считай, женщин не видел. А тут вошло по определению — запретное искушение, так еще и в штанах в обтяжку. Это я не продумала. Тут заговорил Саныч — как-то устало и совсем невесело:

— Садись, Ксана, расскажи, как дело обстоит с кладом.

Что-то нужно было делать, точно нужно и притом — срочно. И я попыталась, потому что Сан Саныч опустил закрылки, потух. Я его знала достаточно, чтобы уловить явные признаки уныния и апатии. И я рассказала:

— Во-от… значит, что в этом кладе есть? А есть там около десятка золотых… и т. д. — перечислила все, что помнила. А леший сидел и молча слушал, не выражая интереса совсем никак, пока речь не зашла о самородке. Я внимательно следила за выражением его лица, насколько это выражение можно было вообще отследить за седой растительностью. Когда я сказала о золотом сердце, по его лицу пробежала быстрая гримаса… и все. Что это было, я не поняла, но точно не радость. Скорее, наоборот. Если бы тут к месту было страдание, то это было бы оно. Но с чего?

Этого мужика нужно было как-то расшевелить, его необходимо было элементарно привести в порядок и показать невесте в приличном, товарном виде. А как?

— Помощь мне ваша нужна, э-э…?

— Прохор Григорьич, — буркнул мужик.

— Я так поняла, что вы к нам ненадолго, так же?

Он поднял на меня глаза.

— Дело в том, что этот-то клад никуда не денется, а вот тот, что во Пскове… Я объясню сейчас.

Я уселась на стул и, повозившись немного, собралась с мыслями.

— Я еще когда только начинала заниматься поисками, сразу во Псков поехала. А куда еще-то? В далеком прошлом это центр торговли всего северо-запада, перекресток европейских торговых путей. Историческая часть внутри большой крепостной стены — это старый город. Там, конечно, рылось и застраивалось все эти годы и столетия. Но существуют еще полуразрушенные крепостные башни и сами осыпавшиеся стены огромной протяженности. Так вот — там есть парк. Тот, который тянется от памятника Пушкину и Арине Родионовне до самой Псковы. А там дубы… И корни аж под…

— Каким образом это касается меня, и чем я могу помочь здесь? — перебил меня леший.

— Дубы… — со значением недовольно повторила я, — они тянутся корнями под самые стены. Дубы эти являются природными памятниками — столетия им. А под корнями у самой стены — клад. Очень хороший клад. Там чисто на переплавку — монеты безо всякой нумизматической и исторической ценности. Его зарыли, а потом корни эти к нему долезли и над ним растопырились — и все. Во-первых — рыть в людном месте нельзя — вызовут полицию. Во-вторых… не получится там, короче. Слишком все на виду — даже ночью.

— И-и…? — нервничал леший.

— Ночью пойдем, я покажу — где. Вы попросите, чтобы они подтолкнули наверх… там коробочка железная, соржавела уже почти. Осторожненько, мочковыми корнями если подхватить…

— Исключено. В этом нет никакой необходимости. Все золото не найдете, все клады не выроете, — строго философствовал леший, очевидно, пропагандируя принцип не стяжания и непритязательности в быту. И я разозлилась, всерьез…

— Конечно! Вам точно нет необходимости, зачем вам? Вы в монастыре на полном довольствии. Учебники, пособия, компьютеры и канцелярию в школу вы не закупаете, корма и лекарства лошадям — тоже. Медпункт еще… И запчасти для «Беларуси», и дизельное топливо, чтобы не только общие земли, но и частные огороды распахать… в трех селах.

Леший смотрел на Саныча.

— Ты сказал, что дела хорошо идут.

— Да нормально они идут, нормально, — расстроено скривился директор, — если только на себя тратить. А триста человек из Заборовья и Мошиц оставить на выживание? Чтобы жили только натуральным хозяйством? Оно, конечно, можно, только они же соседи наши. И так мужики почти все на заработках. Мы помогаем со школой, детсадом, медичке зарплату и…

— Я понял. Почему именно этот клад, он там один?

— Семь. В стенах и возле них только три полноценных клада и четыре незначительные захоронки. Про клады: один проклятый, а чтобы добраться до другого, нужно разбирать стену. Третий — наш.

— Не послушают меня дубы, — тихо и обреченно сказал леший.

— А вы точно это знаете? Когда вы пробовали просить последний раз?

Спросила и пожалела. Потому что взгляд у него стал такой… потерянный, и он опустил глаза. Я просто не верила…

— Да ладно…! Мы тут десять лет крутимся… мама и потом я… Одной ногой в тюрьме, можно сказать, боясь засветиться перед волками… а вы даже не пробовали? — Не услышав ничего в ответ, решительно продолжила: — В общем, так: приводим вас, Прохор Григорьич, в порядок. Едем, забираем клад из-под дуба и делайте потом что хотите. Там много, на год-два нам точно хватит, во всяком случае — пока не рожу. До того рисковать я больше не намерена… да и после. Время поджимает — меня ищут. Так что брейтесь, стригитесь, волосы красьте, чтобы не привлекать лишнего внимания. Саныч, джинсы ему и рубашку в клетку найдите — самая неприметная одежда. Завтра выступаем… на моей «Ниве». Вопросы? Нет вопросов… Я и не сомневалась. Не совсем же вы совесть потеряли…

 

Глава 10

Семья Строговых держала совет. Четверо мужчин собрались в кабинете руководства, решив не привлекать к совещанию женщин и не нервировать их лишний раз. Присутствовали Александр, Роман, его дядя Руслан и дед, прилетевший на помощь из Канады.

Май уже полностью вступил в свои права, солнце в окна припекало не на шутку, и их прикрыли шторами. За закрытым окном уличный шум звучал совсем по-летнему. Хотелось выйти на свободу и свежий воздух, вдохнуть его — теплый, пахнущий молодыми листьями, травой и… выхлопными газами, чего уж…

Это резкое наступление весны как-то не так повлияло на Романа. Он старался не подавать вида и не расстраивать родных, но настроение падало с каждым днем. Шло время, а они не могли найти Оксану. И то ли у его безграничного терпения все же обнаружились границы, то ли весна будила какие-то особенно сильные чувства и потребности… но где-то внутри у него словно звенела до предела натянутая струна, которая могла в любой момент оборваться. И тогда он стал бы действовать, вот только вопрос — как? Иногда накатывало желание отпустить себя, сорваться, заорать, бежать куда-то, делать хоть что-то, в конце то концов!

Это он выступил инициатором совещания, потому что чувствовал, что наступает предел. И были мысли… Он озвучил их:

— Вы видели ту съемку. Она приходила именно сюда — адресно. Не потому, что здесь я — она об этом не догадывалась, это видно по лицу… Когда учуяла — сбежала. Зачем она приходила? С каким-то пакетом в руках? В ювелирную мастерскую? Подождите… понимаю — причины могут быть разными и это мы отметаем сразу. Таких совпадений просто не бывает. Поэтому причина не в желании сделать заказ или купить украшение. Тогда что? По какой причине к нам могла зайти волчица?

Ответил отец: — Именно волчица? Если тебя не интересуют рядовые, обыденные случаи, то на щекотливую тему с волками мы общались последний раз почти год назад. Они интересовались эпизодами сдачи частей кладов. Искали волчицу — да, но возраст не совпадает — той тридцать восемь.

— Она приходила с тяжелым пакетом.

— И что?

Заговорил дед: — Клады… да… мы сотрудничаем с черными копателями, вам нужно знать об этом. Саша, почему ты не сказал до сих пор?

— Потому что это не относится к нашему делу. Клады приносит брат лешего. При чем здесь волчица? И возраст…

— Кто он, откуда? — деловито интересовался Роман.

— Да зачем тебе? Не отвлекайся, это не относится…

— Пакет, клад, волчица.

— Леший, клад, возраст.

— Да к черту! Даже если всего одно совпадение, я готов бежать к нему! Больше сил нет сидеть и просто ждать! Кто он, откуда?

— Я не хочу, чтобы ты лез! Это подсудное дело. Мы с отцом вляпались в это, когда было тяжело, и мы тонули. Это стало их помощью — они помогли нам. Потом помощь стала нужна им, и мы не смогли отказать. Не хватило совести. Поэтому сотрудничество продолжается, но это преступная деятельность и если придется — отвечу за нее я.

— Даю тебе слово, что не стану интересоваться кладами. Просто дай адрес.

— Да откуда? У меня есть только номер телефона и все.

— Отлично. — Роман забил номер себе.

— Ты будешь звонить? — спросил отец.

— Чтобы спугнуть ее?

— Да при чем здесь она?

— Я узнаю где сейчас находится абонент, и все! Всем спасибо, все свободны.

И он быстро вышел, а дед спросил у Александра: — У тебя есть номер того мужика — с Украины? Спроси — что там с той волчицей? Которая старше?

— Мне хватает своего… чтобы вляпаться еще и в чужое.

— Хорошо, тогда я через Канаду узнаю, мимо нас. Они дружат.

— Попробуй.

Через два дня Роман подъезжал к деревне Замошье, расположенной на окраине Рдейского болота. Он хотел ехать на мощном надежном джипе, но отец отсоветовал. Он напомнил, что это классическая русская глубинка. А значит — хроническое бездорожье. Поэтому поговорка — чем круче джип, тем дальше бежать за трактором, очень актуальна. Сейчас Роман крутил жесткий руль и дергал рычаг коробки передач военного уазика.

Несколько раз он останавливался, чтобы сделать пейзажные снимки. Потому что места вокруг открывались такие необыкновенные, что иногда глаза отказывались верить тому, что видели.

Болот пока не наблюдалось, но лесные озера в оправе из молодой листвы, дымка мельчайших белых цветов над нежной зеленью первой травы и яркая синева неба над головой просто выносили мозг! Или это состояние любования всем, что зеленело и цвело вокруг, было вызвано душевным подъемом, который он испытывал?

Отец написал записку своему тезке — Александру Александровичу и передал какую-то сумму денег от реализации очередной вещи. В записке он просил узнать о возможности купить небольшой участок где-нибудь на берегу озера, лучше не в селе, а поодаль. Сначала они придумали это, как предлог для поездки. Но чем дольше Роман смотрел на здешние красоты, тем больше проникался желанием сделать эту покупку на самом деле.

Он представлял себе, как тихим и теплым летним вечером выйдет совсем раздетый из небольшого бревенчатого домика, сладко потянется, глядя на немыслимую красоту вокруг и заорет или завоет от счастья и ощущения свободы. Потому что это был рай, и вокруг совсем никого. А лучше бы рядом была она — его Сана.

И они понеслись бы вдвоем сквозь ночь, скользя тенями между стволами деревьев, врываясь в рваные клочья тумана над сырыми полянами. С ходу ныряя в заросли влажных высоких папоротников. Купаясь в таинственном свечении, исходящем от полной луны, гнилых пней, рассыпанных в траве светляков и захороненных кладов.

И это станет их тайной немыслимой красоты — они и синий ночной лес.

Он верил, что сейчас едет к ней — чувствовал. И уже решил, как будет вести себя. Он остановится у кого-нибудь на постой. Незаметно узнает, где она живет, и просто придет и попросит прощения. Но этого мало. Она должна знать, почему он так поступил, и понять его. Только тогда она сможет простить. Главное — заставить ее выслушать. Он постарается.

 

Глава 11

Не знаю, что за разговор был у Саныча с лешим, как они устранили разногласия и пришли к единому мнению, но мои инструкции назавтра были выполнены.

К дому директора я подъехала не в самом лучшем настроении. Как будто уже и не психовала по поводу непонятного поведения лешего, который должен бы чувствовать ответственность, но ее не чувствовал. Но неприятный осадок оставался.

Поэтому я только кивнула мужикам, не выходя из машины. Они сложили какие-то вещи в багажник, и пассажир уселся на соседнее кресло. Сиденья в моей «Ниве» были намного более удобными, чем штатные. Я купила на автомобильной разборке замечательные кресла от разбитой «Вольво». К ним приварили что-то наподобие переходников и установили в салон.

Под весом большого тела кресло скрипнуло и машина ощутимо просела. Я повернула к нему голову, поздоровалась и внимательно изучила изменения в его внешности. Он мне не мешал в этом, сидел и молчал. Сейчас мужчине на вид было лет сорок. Темно-русые волосы сильно молодили его, брови были такого же цвета. Чисто выбритое лицо было приятным, хоть и немного бледным в нижней своей части. Он, наконец, посмотрел на меня с иронией, мол — как, пойдет? Я спокойно кивнула и, отпустив сцепление, нажала педаль газа — мы тронулись.

Во Пскове остановились в старой части города, в недорогой гостинице, максимально близко к месту, которое нас интересовало. Разошлись по своим номерам. Надо сказать, что постоянное молчание мужчины меня совсем не напрягало, скорее — наоборот. Он имел право так вести себя. Я понимала, что ему нелегко. Попыталась мысленно поставить себя на его место и не смогла.

Десять лет в монастыре, на острове, полгода отрезанном от суши, трудно себе вообразить. Надежная дорога туда устанавливалась только по зимнику, да и то — если замерзало болото. В остальное время со стороны деревни Каменки и Новгорода на остров можно было добраться только на каракатах. Я знала, что остров окружен с трех сторон Рдейским озером. Монастырь, в который паломники могли попасть с трудом, не мог процветать. Восстановление шло трудно — я видела стройку в нэте. Так что, возможно, донашивать одежду до такого состояния у них было принято. Мелькнула мысль, что если у нас получится, то можно будет и туда что-то выделить. Если Прохор изъявит желание.

Пока ехали, на ум пришло и то, что он когда-то пережил страшную трагедию, и это вполне могло сказаться на его психике, а на характере сказалось точно. И идея с женитьбой теперь казалась мне крайне неудачной. Не похож был этот мужчина на человека, готового снова начинать жизнь в миру.

Ближе к вечеру, немного отдохнув с дороги, я позвала его в кафе — покушать. Место выбрала спокойное, без экзотического меню. К вечеру мы уже готовы были выступать. Но поскольку наступали белые ночи, то, скорее всего, нам придется ждать еще довольно долго — пока народ разойдется спать. Тем более, что погода стояла замечательно тихая и теплая. Молодежь не желала расходиться по домам, насидевшись в них за зиму. Я подумала, что если мы проедем на автобусе к Крому, и потом пройдемся к цели по Финскому парку, то лешему будет приятно посмотреть на недавно обустроенную зону отдыха.

Здесь было красиво. Длинный благоустроенный парк растянулся между высокой насыпью старинного крепостного укрепления и еще быстрой от талых вод Псковой. На той стороне располагались роскошные виллы совсем не бедных людей, а дальше виднелась Гремячая башня. Вернее, ее развалины.

Мы прошли вдоль реки, и я предложила посидеть на лавочке с видом на эти живописные развалины. Леший откинулся на спинку скамьи и смотрел. Башня была красива, да и весь вид был каким-то нереально романтическим и экзотичным, что ли? Современный парк и древнее оборонительное сооружение, сложенное из плитняка, с крутой осыпью склона над неширокой рекой. Я негромко сказала, усаживаясь удобнее:

— Бывает, здесь появляется призрак монаха. Видите — рядом с башней старая церковь? Вот он и появляется между ними — на горе. Иногда помогает людям.

Леший молчал. Не зацепило. Ладно…

— А под башней находится тот самый проклятый клад.

Он посмотрел на меня.

— Вы его видите?

— Сейчас? Нет. Увижу, когда стемнеет.

Мы с ним так хорошо сидели, расслаблено отдыхая от долгой ходьбы… Мимо все еще проходили люди, из города слышался шум транспорта. От реки тянуло прохладой, и шумела вода в камнях порогов…

— Как вы их видите? Что там?

— Конкретно в этом? Вам интересно? Я расскажу…

Есть местная легенда: когда-то давно правитель решил наказать непослушную дочь, не пожелавшую выходить замуж за его союзника — пожилого мужчину. И, уходя на битву, приказал волхвам усыпить ее, заколдовать, уложив в подземелье Гремячей башни. Заодно спрятал там и свои сокровища, чтобы ждали его возвращения. Только он не вернулся — погиб. А дева так и продолжает спать там, а вокруг нее лежат сокровища… Пара небольших мешочков стоят столбиком, а четыре, которые побольше, развалились… рассыпались. Монеты растеклись по полу золотой лужей. Очевидно, ткань сопрела за многие годы… Еще я видела в углу подземелья, под стеной, чуть выше пола бусы и ожерелье из монет… полукругом. Над ними — височные подвесы. Они свисают… немного наискосок и ложатся потом ровно. Чуть дальше — браслет и несколько колец.

— Это она?

— Похоже, что да. Я вижу только клад. Но, закрыв глаза, можно представить себе по расположению украшений строение тела — небольшой рост, высокую грудь, тонкую руку, изящные пальцы.

— Ее нельзя спасти?

— Можно. Нужно шесть суток без сна читать Псалтырь. Кто-то даже пробовал, кажется. А кто-то ее просто видел, но не знал, что нужно делать и убежал, испугавшись. Ходили слухи… парень побежал рассказывать журналистам. Ему не особо поверили. Раз в год, в разные дни, на малое время туда открывается подземный проход… Мне кажется, что у нее нет шансов…

Над нами кружила туча комаров-толкунов. Тех, которые не кусаются, но страшно надоедают. Я махнула рукой раз… два. Уловила движение рядом и услышала изумленный шепот:

— У меня получилось. Они улетели.

— Я и не сомневалась, — ответила я невозмутимо, — и с дубом получится.

— Почему вы так уверены?

— Потому, что всему свое время. Пока я могла, тянула все на себе, а до этого — мама. Теперь мне нужно беречь ребенка, поэтому призвали вас. Вы же верите в Бога? Ну вот — вам дали время прийти в себя, свыкнуться с потерей, пережить все это, смириться. Теперь принимайте вахту. Мы же не только обеспечиваем села, но и помогаем детям, которые уезжают учиться — оплачиваем учебу, кому-то — серьезное лечение. Я понимаю, что это капля в море, но хоть что-то? Думаю, что вы отлично знаете, где на территории Рдейских болот лежат клады. Хотя тоже считаю, что нужно уже как-то пытаться обойтись без них… То, что это сейчас заповедник, ваших рук дело?

— Нет, это еще отец… С девяносто четвертого.

— Ну вот… стемнело и видно теперь — проклятое золото на месте… Словно темной дымкой подернуто… Пошли к нашему дубу. Тут еще, не спеша, минут десять идти.

Потом я смотрела, как тихо шевелится земля под реставрированной на этом участке стеной, расходятся, разделяясь на тонкие пряди, белесые корни травы… И живой, сырой корень с мощной пушистой мочковиной, подает лешему, словно на ладони, проржавевший сундучок с небольшим навесным замком.

Мужчина с усилием принял его, опустил на постеленный мною кусок брезента, завернул и уложил в подготовленную сумку.

Все было как-то обыденно, буднично, просто… Рана на поверхности земли затянулась. Я зевнула. А леший впервые за все время улыбнулся и спросил:

— Теперь спать?

— Агх-ха…

 

Глава 12

На случай приезда покупателей, которые интересуются лошадьми, рядом со зданием управления построили маленькую гостиницу. Небольшой домик на четыре одноместных номера — деревянный, как все дома в селе. Но брус еще не потемнел от времени, и гостиница приятно выделялась на фоне поживших уже построек, сверкая большими окнами и светлыми стенами. Кормились приезжие у директора. Вот и Роману выделили одноместный номер и пригласили приходить на обед и ужин к Александру Александровичу.

Роман вкратце уже ознакомил его с целью своего приезда, отдал деньги и поставил в известность, что если получится купить участок, то за товаром он будет приезжать сам. Деньги после реализации тоже будет привозить сам.

Оставив сумку с вещами в номере, он вышел на улицу. Хотелось посмотреть на село, хорошенько рассмотреть окрестности и поискать дом, в котором живет Оксана. Почему был так уверен, что она живет здесь — не знал и сам. Но знал, что точно учует этот дом по запаху. Он не успел ничего, только постоял, осматриваясь, возле гостиницы.

Это село совершенно не походило на те, которые ему уже приходилось видеть. Здесь практически не было улиц. Поселение привольно раскинулось, разбросав темные деревянные дома совершенно произвольно. То на живописных горках в окружении садов, то в уютных низинках вдоль ручья. К домам вели поросшие травой широкие и узкие дорожки.

Очевидно, по причине рабочего времени, праздно шатающегося народа вблизи не наблюдалось. Даже в здание продовольственного магазина за это время никто не вошел. Зато к директорскому дому подъехала «Нива» цвета «мурена» и из нее вылез здоровый мужик в джинсах и светлой ветровке. Открыл багажник и достал из него тяжеленную сумку. Что тяжеленную — видно было по усилию, которое он прикладывал, чтобы приподнять ее.

А потом открылась водительская дверца, и Роман замер… это была она. И одета почти так же, как тогда. Очевидно, ей нравилось носить джинсы.

Он мчался сюда, спешил, а оказался совершенно не готов. Пересохло во рту, вспотели ладони, и он крепко сжал кулаки. Совсем не знал, что скажет сейчас — при чужом человеке. И захочет ли она его выслушать?

Оксана с удовольствием потянулась, заглянула за машину, кивнула и улыбнулась мужику. Потом что-то ему сказала и протянула руку для рукопожатия. Скользнула взглядом вокруг и тоже замерла, широко распахнув глаза — увидела его… А Роман уже спешил к ней. Она оказалась совсем рядом, а тут пройти-то метров двадцать — ноги сами понесли его. Он преодолел это расстояние в секунды, а девушка вдруг шарахнулась к своему спутнику и прижалась к нему, с ужасом глядя на Романа.

Мужчина исконным жестом защитника обхватил ее руками, и сдвинул в сторону, продолжая обнимать за плечи. Роман стал перед ними, все так же нервно сжимая кулаки. Он не успел подготовиться, продумать, что скажет ей — какими словами. Только жадно смотрел. На такую любимую, на самую лучшую на свете, на еще более красивую, чем он помнил… И сдавленно выдохнул: — Оксана… прости меня. Я все объясню. Я не хотел так… чтобы все так случилось.

Очевидно, почувствовав себя в безопасности, она перестала хвататься за одежду мужчины и выпрямилась. Холодно ответила чуть дрогнувшим голосом:

— Я знаю, что не хотел. И знаю, что тебе нужно.

— Только ты, — уточнил сразу Роман, чтобы не было недоразумений.

— Понятное дело… Уезжай отсюда. Пошел к черту! — четко проговорила она и, схватив за руку мужика с сумкой, потащила его в дом директора. Роман замер, постоял, посмотрел на закрывшуюся дверь и ринулся вслед за ними. Решительно вошел в комнату. Растерянный директор, увидев его, радостно улыбнулся и представил:

— О! А вот и наш партнер — сын Александра Строгова Роман. Ему и сдадим эту партию, или лучше частями? — поинтересовался он у того мужика. Тот глухо произнес:

— Не знаю. Решайте сами.

Этот их разговор сейчас просто пролетал мимо сознания Романа. Он опять повторил, глядя на Оксану:

— Оксана, прости меня. Выслушай, и если не простишь, то хотя бы поймешь. Это же не трудно — просто выслушать. Я месяц с ума схожу… от своей вины. Проклинаю себя. Оксана?

А она обратилась к хозяину дома и спросила холодно и по-деловому:

— Саныч, а вы уверены, что это действительно Строгов? Что он не прикрывается его именем?

Роман потянулся к внутреннему карману ветровки.

— Я покажу документы — паспорт, права, медицинский полис…

— Да что там проверять, Ксана, когда у них одно лицо? Он весь в батю своего, только ростом повыше. А что ты… — попытался что-то прояснить удивленный директор.

— Я устала, с вашего разрешения сейчас пойду домой. Ты за мной не ходи — видеть тебя не могу. Не заставляй убегать еще и отсюда, скитаться непонятно где. Мне просто некуда больше бежать.

— Оксана…

— Прохор Григорьич, может мне к вам попроситься на постой? В мужской монастырь? Похоже, что здесь покоя мне не будет.

— Ксана… так он что-то сказать хочет. Может, по делу.

— Да по какому делу, Саныч?! Мне что теперь…?

— Отдыхай… Я не буду надоедать. Ты иди, — тихо и решительно сказал Роман.

Оксана вышла. Потом проурчал мотор — машина уехала. А Роман сидел на стуле у входа, согнувшись, спрятав лицо в ладони. Потом поднял голову, улыбнулся невесело и спросил:

— Так что там с участком, есть у вас на примете?

— Да ты сам походи да выбери, где приглянется. Да, Прохор?

— Нет. Ксана его гонит. Значит, пускай уезжает.

Роман встал, пригладил волосы, поправил одежду и ответил:

— Я не могу рассказать, как я накосячил. Не думаю, что Оксане это понравится. Но отсюда не уеду. Буду просить прощения, пока не простит. Мне некуда идти от нее — смысла нет, просто не выживу. Вся моя жизнь — в ней. Не бойтесь за нее — ей ничего не грозит. Сам убью любого.

Потом он ушел. Вечером лежал на кровати в номере и смотрел в светлый бревенчатый потолок, не видя его. Думал, осмысливал все и понимал, что был наивен до изумления, просто как ребенок, когда мчался сюда.

Это он помнил о ней только хорошее. И все это время лелеял эти воспоминания, уточнял для себя подробности, влюблялся опять, вспоминая тот ее взгляд, ее счастливую шальную улыбку, то сумасшествие, что охватило их. А она все это время ненавидела его… а может и себя. Не обижалась, не удивлялась его поступку, а ненавидела.

И что теперь делать? Если она его выслушает, то, конечно, сможет простить когда-нибудь. Но ему нужна была ее любовь — не только прощение, а ее нет. Это у него было время полюбить ее — терзаясь чувством вины, вспоминая, постепенно осознавая что она для него значит, мечтая… А она не успела, просто не успела тогда ничего почувствовать, кроме мимолетной симпатии и временного чувственного влечения, обусловленного «благоприятным периодом». Он сам все угробил — ту ее нежную покорность, бесконечное доверие к нему, дикий накал страсти потом и взгляд тот… Она его просто не любит — вот в чем беда.

Но отступиться уже нельзя — поздно для него, жизнь потеряет всякий смысл. Он вытащил из кармана куртки коробочку с кольцом. Раскрыл, долго смотрел, горько улыбаясь. Вот дурак… Да плевала она на него и на его подарки, хоть весь мир сейчас подари. А он пропадет без нее. Значит, нужно сделать так, чтобы полюбила. Но сначала — простила. Тут надо думать…

 

Глава 13

Дома появилось время подумать, и мне показалось, что, похоже — опять сработала схема «находишь-теряешь». После встречи с Романом… надо же — вот и познакомились. А говорят, что секс не повод для знакомства. Да… так вот — после сегодняшней встречи я чувствовала только облегчение от того, что он не имеет отношения к родне моего отца. И еще досаду на то, что не озвучила сразу прощение — пусть бы уматывал.

Та страшная тянущая обида… мои воспоминания и стыд… раскаянье, запрет на мысли о нем, и мысли эти со слезами почти всю ночь… Так страшно обижаются на близкого или дорогого человека, слишком «к сердцу» принимая оскорбление. Он был мне не безразличен тогда. Я почти влюбилась… да нет — я уже любила его тогда… в процессе… Сейчас обида осталась, но она уже не убивала. Как обида на чужого человека.

Даже злости не осталось… не говоря уже о той жгучей ненависти. Исчезли сильные чувства, переживания, которые были связаны с ним. Это стало платой за что? Я же отдала клад, пальцами не коснулась. И вдруг поняла — я заплатила именно за это внутреннее спокойствие, умиротворенность, освобождение от огромной ответственности, которая постоянно висела на мне. Ответственности за наше хозяйство, за села, за людей в них.

Возможно, я слишком преувеличивала свое значение для них. В крайнем случае, обошлись бы и без финансовых вливаний от реализации кладов. Но тогда дети не смогли бы учиться в вузах, серьезно больные — получать необходимое лечение. У нас бы не стояла вышка мобильной связи — она была не рентабельна, по большому счету. Не получали бы доплату за свой труд учителя и медики… да много чего.

Зато сейчас я могла полностью посвятить себя будущему ребенку — не нервничая, правильно и вовремя питаясь, отсыпаясь и работая в свое удовольствие на свежем воздухе. Оно того стоило? Учитывая то, что объект моей страсти был недостоин того, чтобы стать отцом моему сыну и служить ему примером в будущем — вполне. Да и мое душевное спокойствие тоже дорогого стоило.

Следующие два дня меня никто не беспокоил. Не вызывали по поводу клада, не слышно было ничего — как там леший, что он решил с монашеством? Не приходил просить прощения Роман Строгов. Он не надоедал, как и пообещал тогда. Но вот душевного спокойствия не наступало, потому что ночью он спал… у меня на крыльце.

С приходом тепла я стала открывать окно, чтобы дышать во сне свежим воздухом. Это было окно залы, а спала я в спальне, открыв туда дверь. Так вот — выйдя утром из своей комнаты, я сразу же учуяла в доме его запах… тот самый запах из парка — волчий. Принюхалась с неверием и по коже пробежали стадом жаркие мурашки… просто воспоминание, ассоциация. Вдруг как-то перед глазами опять встало… я психанула и выскочила из дома. И на крыльце запах стал сильнее. Похоже, что он спал здесь в шкуре волка. Как к этому относиться, я не знала. Что предпринять — тоже. Ну не может же быть, чтобы просто показалось?

На следующую ночь я подошла к открытому окну и осторожно принюхалась, а потом и выглянула из него — растянувшись на крыльце, он тихо сопел в две дырки и больше того… Я просто задохнулась от возмущения — на перилах крыльца сидел мой домовой и блестел бусинками глаз на меня. Настороженно так смотрел, как будто предупреждая — не тронь… этого. Маленький меховой комочек… с характером.

Он вообще показывался крайне редко, топотал только иногда, когда был чем-то недоволен. Особенно не любил моего оборота. Вообще мы с ним, как два нестандартных существа, плохо уживались и просто терпели друг друга на одной территории. А сейчас он вдруг нагло охранял сон чужака, и что мне теперь думать обо всем этом?

Возмущенно грохнув окном, закрыть его? Я просто ушла спать. Нужно поговорить с этим Романом и отпустить, раз ему так важно мое прощение. Что тут устраивать детский сад с обидами?

Возилась часа два еще, ворочалась, сбивая простынь. Все думала, размышляла — не спалось… весь сон перебил. Его запах забивал ноздри, мешал. Тихонько достала из шкафа сарафан, сложила, перевязала пояском. Получился компактный сверточек. Тихонько открыла окно спальни, сняла рубашку и позвала волчицу…

Я часто уходила спать в лес, только летом. Вот так, взяв в пасть одежду, чтобы потом вернуться в ней днем. Соседи про мою волчицу знали. Да мы здесь вообще все про всех знали. Так что я тихо спрыгнула с подоконника и, пройдя, как балерина, на кончиках лап за дальние кусты в саду, рванула в лес.

Всего три часа, а уже серело небо на востоке… Все светлее становились июньские ночи северо-запада. Сдуру проорал чей-то бестолковый петух, не знающий времени. Я неслась по предутреннему лесу, чувствуя, как намокают лапы. Такая обильная, густая роса на траве выпадала в начале ясного солнечного дня — сегодня точно не будет дождя.

Было у меня одно любимое местечко — на берегу озера. Оно было маленьким и не похожим на остальные — круглым. Земляной вывал на той стороне поднимался широкой, поросшей лесом горкой. А эта сторона была пологой, низменной — озеро было похоже на старый метеоритный кратер. Этот высоченный вал прикрывал озеро со стороны болот и может быть, именно поэтому здесь было мало комаров.

Остановившись на берегу, полюбовалась затянутой утренним парком серой водой. Такой же серой густой росой на молодой траве… Послушала хрупкую предрассветную тишину и, положив морду на сарафан, удобно улеглась и провалилась в сон, прикрыв нос лапой на случай, если комары вдруг появятся.

 

Глава 14

Роман составил план. Он решил действовать постепенно. Пока вся надежда была на сексуальное притяжение, которое по определению должно было чувствоваться между парами. Они его и почувствовали тогда, а он ощущал и сейчас. Нужно напомнить ей — как она смотрела на него, как отвечала на поцелуи, что чувствовала до того, как он, идиот… Короче — нужно было пробудить воспоминания тела и оживить их. А как? Пока только при помощи запаха.

Ее аромат так крепко цеплял его, что сносило крышу — это будило ту самую память тела, включало ассоциации. Распускался такой букет чувств, которому не было названия. Но если бы у него потребовали как-то описать все несколькими словами, то он бы сказал, что это безмерная, почти невыносимая нежность. А еще желание видеть, слышать, чувствовать рядом постоянно. Про остальное он старался не думать, потому что физиология… бунтовала.

На крыльце дома ее запах окутал и обнял его, странно успокоив. Наверное потому, что сейчас для него и это было счастьем. И вообще ему нравились запахи ее дома, да и всех построек в этом селе. Здесь не воняло химией и синтетикой. Почти все материалы были натуральными — дерево, металл, камень, хлопок, лен, глина.

Сана тоже чуяла его, это он знал. Во вторую ночь даже стояла у окна. Он проснулся моментально от того, что услышал ее и дальше прислушивался с замиранием сердца — что сейчас будет? Не прогнала, ушла… ворочалась, не спала, как и он. А потом еле слышно раздался даже не скрип, а трение оконной створки — дерево о дерево, и он мигом рванул за угол. И, сдерживая восторженный клокочущий в груди смех, наблюдал, как она ковыляла на волчьих лапах, стараясь идти «на цыпочках». Лапы были длинными, и смотрелось это смешно и трогательно. Ему она нравилась даже сейчас — смешно ковыляющая на кончиках лап. А ее волчица восхищала — сильная, почти черная, поджарая, с умной симпатичной мордой, сейчас заткнутой какой-то цветной тряпкой.

Нужно было знать — куда она отправилась, и Роман увязался следом. Дал немного форы и пошел вдогонку. Застал уже спящую, уснувшую на подстилке из сухих хвоинок, слегка пофыркивающую в лапу. По мягкой шкуре пробежала дрожь, она подогнула лапы… замерзла? Вряд ли. Но захотелось что-то сделать для нее — согреть, сделать сон более уютным, удобным? В конце концов, его волк не обижал ее и на него она сердиться не должна. И, рассчитав направление прохладного утреннего ветерка, он подполз и тихонько лег рядом. А потом, уже почти засыпая, устроился удобнее, прислонившись боком к теплой спине, и уснул, чувствуя себя, как в раю.

Уже поздним утром его разбудило движение. Он открыл глаза и встретился со взглядом ее коньячных, с золотинками глаз. Она таращилась на него, очевидно, не веря своим глазам — сонная, озадаченная, немного перепуганная. И он попытался успокоить ее так, как захотелось, как потянуло — быстро и ласково облизав длинным языком ее морду. И мигом откатился, взвизгнув от острой боли — его решительно полоснули когтями по морде, зацепив нос. Это было просто дико больно! Пока он приходил в себя, она исчезла.

С морды капала кровь… и что теперь делать? Отпустить волка сейчас нельзя — рана не заживет, не исчезнет, как говорилось в легендах. Сначала нужно было обработать, остановить кровь, дать ране затянуться запекшейся корочкой, а уже потом оборачиваться человеком. Поэтому он припустил к гостинице — Саныч поможет. Подскочил к его дому, ожидая увидеть пожилого мужчину или его жену, а увидел сказочное видение…

В палисаднике у дома сидела девушка — тоненькая, как хлыстик и на вид нежная, как облачко. Смуглая золотистая кожа, раскосые глаза с длинным разрезом, короткий тупой носик, круглое личико. Ресницы и брови были густыми и черными, шелковистыми на вид, как и длинные гладкие косы. Одета она была в подобие широкой рубашки кораллового цвета с бахромой на подоле, открывающей нежную высокую шею и смуглые ключицы. В общем, облик получался таким, что можно было описать двумя словами — невыразимо прелестный.

Видение открыло маленький, сочный ротик, всплеснуло тонкими изящными руками и нежно, с очаровательным акцентом пропело:

— Ах-х-х, доробо! Волчик! Надо лечить, о-о, учугей оол! Я сейчас…

Роман завис, даже забыл о боли в располосованной морде. Кто это вообще и откуда здесь взялась эта невиданная экзотика?

Между тем видение вспорхнуло со скамейки и исчезло в доме. Потом оттуда вышла жена местного начальства с аптечкой в руках и они вдвое с девушкой стали хлопотать над ним — смывать с волчьей морды кровь, обрабатывать ранки перекисью, при этом охая и жалея его. Роман заторможено молчал.

Рядом с этой девушкой он чувствовал себя… необыкновенно уютно, что ли? Внутри все расслабилось и отдыхало — от переживаний, напряжения последнего месяца, сегодняшнего стресса. Она своим тихим воркованием словно окутывала его облаком спокойствия и благополучия, уверенности в том, что все сейчас хорошо и правильно… ну, или будет. На нее хотелось смотреть, не отрываясь, и это было похоже на гипноз. Эта мысль отрезвила и он, наконец, вышел из ступора.

Когда старшая женщина объявила, что «вот и все, теперь быстро заживет», он сорвался с места и умчался туда, где оставил свою одежду — в густых смородиновых кустах у дома Ксаны. Обернувшись, быстро оделся и лег на траву прямо там, обдумывая — что это было? Это чувство умиротворения, что поселилось там в его душе, вступало в диссонанс с доводами разума. На него не должно было действовать очарование других женщин, потому что он любил Сану. Но оно подействовало… и как это понимать?

Сейчас он мучился от внутреннего, психологического дискомфорта, не понимая ничего, и неприятное тревожное чувство вытеснило уютное спокойствие из его души. Особенно плохо было то, что он точно знал — если вернуться сейчас к видению, то он опять обретет это спокойствие. Ему станет хорошо и мирно на душе, утихнет безнадежная почти тоска, терзавшая его больше месяца. Вот! Возле нее было уютно… как возле теплого костерка прохладным вечером. Или возле прохладного ручья в жару. Было просто хорошо. Это нужно было обдумать и понять что происходит.

Он встал и пошел из сада и почти споткнулся, когда понял, что Сана сейчас рядом — за этой стеной, за открытым окном. И обдало сладким жаром… Напряженно обозначилось в паху томительное желание — даже при мысли о ней, о том, что она в доступной близости. И пришло понимание того, что это совсем другое — совсем разные ощущения… и чувства. И все разом встало на свои места. Роман подошел и опустился в траву под окном, прислонился спиной к теплой стене дома и тихо и решительно заговорил, глядя на медленно плывущие в небе облачка…

 

Глава 15

Я всегда воспринимала эту свою способность обращаться как-то несерьезно, что ли? Как игру, развлечение, без которого вполне бы можно обойтись, но и отказываться от которого не хочется. Зачем, если это вносит в мою жизнь новые сильные ощущения, эмоции, впечатления? Практической же пользы от оборота не было никакой. Во всяком случае — для меня. Только возможность разнообразить свою жизнь, почувствовать что-то новое, необычное и приятное.

Сейчас ничего приятного я не чувствовала. Наоборот — присутствовало ощущение какой-то грязи, что налипла на меня, даже гадливости. Подумав хорошенько и покопавшись в себе, поняла — я и в теле волка остаюсь человеком, и это его стремление прикоснуться с лаской воспринялось мною, как извращение. Почти зоофилия.

Мужчин своей расы я до сих пор в волчьем облике не видела. Общаться в такой своей ипостаси не привыкла. И сейчас чувствовала жесточайший дискомфорт, как будто тогда — в парке, я сделала что-то вдвойне запретное. Потому что запах его волка тоже возбуждал меня, его кровь под моими когтями будила чувство страха за него, я переживала, что причинила ему боль. И эти чувства были направлены на животное. Это было ненормально. Не нормально, что они вообще проснулись, а уж… да-а… об этом нужно было серьезно подумать. Хотеть и любить — это разные, отдельные вещи для волчицы или… что?

Мне нужно бы знать больше о своей природе, об оборотнях. Мама рассказала не все — или не успела, или просто не стала вываливать на меня всю информацию разом. И я сейчас не понимала, что со мной происходит. Почему я опять не спокойна? Почему из-за него чувствовала такие сильные эмоции — почти непреодолимое желание тогда, радость обретения чего-то важного, потом лютую ненависть. А когда, казалось, уже успокоилась — это тянущее беспокойство и какую-то кашу из эмоций и чувств, которую невозможно как-то назвать и четко определить.

Все это я обдумывала, вытянувшись на кровати и крепко обняв подушку. И в какой-то момент вдруг опять услышала его запах и вскочила, осторожно присев потом на скрипнувшую кровать. Под окном раздался шорох и решительный какой-то, тихий его голос:

— Мои родители познакомились необычно… Наверное, отец влюбился в маму, еще когда только услышал рассказ о ней. Захотел увидеть своими глазами девушку, о которой шла речь… а когда увидел, то даже не узнав ее, не поговорив, сразу понял — это ОНА. Это была любовь с первого взгляда. А потом ветерок принес ее аромат, и он пропал окончательно. Моя мама — человек. Простая женщина… его пара. Оказывается, это не легенды… такое бывает.

Пары стали немыслимой редкостью, на их обретение уже не надеются, и в волчьих семьях стали строить отношения на практичном расчете и животном влечении в особые периоды. Это дает возможность зачать ребенка — одного или двух сразу. Больше детей в такой семье не бывает. А у меня есть еще брат и сестра.

И я вот уже годы наблюдаю за тем, как необыкновенно сильно родители любят друг друга. Особенно отец… мама более сдержана, дисциплинирована, что ли в проявлении чувств. А я смотрю и все не устаю поражаться и удивляться им…

Их разлучили на долгие пятнадцать лет. Не поверив в то, что она пара отца. Да, собственно, просто не веря в эту сказку о парах. И сделали это мой дед и волчица, которую назначили отцу в жены.

Долго рассказывать… но у деда появилась, в конце концов, возможность заслужить если и не прощение, то возможность общаться с внуками, видеться с сыном. Я уже простил его, потому что все закончилось хорошо, в конце концов. Для родителей это сложнее — они пережили… это просто сложно себе представить.

Но образ волчицы в моей голове сложился совершенно отчетливый — отец рассказал мне историю своей жизни. И это существо коварное, бессовестное, развратное до мозга костей, циничное и расчетливое… Это молотом ударило по голове, когда я понял, что ты… уже не девушка. Ассоциации, знаешь ли… просто вспышка осознания, что ты такая же, как все они. Что ты принадлежала еще кому-то, что не только моя, что не дождалась… Жуткая, дикая ревность, ярость, чувство, что убью за это сейчас, уничтожу… разочарование… Что со мной творилось тогда — страшно даже вспомнить. Я сбежал, чтобы не натворить дел… Такое было со мной впервые, и я не уверен был, что не способен в тот момент даже на убийство. Отсюда это слово…

Сана… то, что произошло с нами тогда, конечно можно было бы объяснить этим особым периодом, когда животная похоть почти непреодолима… И я понимаю, что кроме ненависти, ты ничего и не могла почувствовать тогда. Я убил этим словом все, что ты смогла бы ощутить ко мне, но не успела… Прости меня за это, я страшно жалею… пожалел уже тогда. Вернулся сразу же… искал тебя все это время — вся моя семья искала.

А у меня было время осознать, понять… многое. Я люблю тебя не как волк, а как человек. Ты — лучшее, что было и будет в моей жизни. Я на свежую голову проанализировал все свои чувства тогда и потом — мне все равно, с кем и когда ты была до меня. В конце концов, я тоже не дождался тебя. Все это время, когда тебя искали, было пыткой для меня, но и лучшим временем, что я знал. Вспоминая нашу близость, тебя, мучаясь чувством вины, мечтая о нашем будущем, я влюблялся все больше, все сильнее.

У тебя не было этого времени. Я понимаю это и даю его тебе, чтобы ты смогла узнать меня ближе, поверить, что я люблю тебя. Понять, что ты тоже… сможешь полюбить. Я верю в это, потому что то, что чувствую я, не может остаться без ответа. Ты моя пара, Сана, моя судьба… а я — твоя. Я люблю тебя, и прошу простить, и дать мне шанс… Я уйду сейчас, а ты подумай, пожалуйста. Для начала просто пойми меня…

По траве прошелестели его шаги. В окошко сильнее повеяло запахом мужского тела. Я сидела и тупо смотрела в стену.

Внимание привлек едва слышный звук, и я отвела глаза — на деревянной спинке стула сидел домовичок и смотрел темными бусинами глаз на меня.

— Упс… — тихо прошептала я. И тоже уставилась на него, не понимая… Я видела его всего третий раз. Что он хотел сказать?

Мама рассказывала, что он показывается, когда должно произойти что-то серьезное, даже страшное… предупреждает. Что должно произойти такого судьбоносного, важного, что он предлагает задуматься, понять, решиться… На что?

 

Глава 16

Роман решительно подходил к дому Саныча. Встретил по дороге нескольких человек, поздоровался с ними. Его многие уже видели, знали о нем, поэтому тоже приветливо здоровались в ответ, желали доброго дня.

Время завтрака, когда он должен был приходить сюда, уже прошло, а для обеда было еще рано. И он присел возле дома, чтобы совсем успокоиться и обдумать, что скажет. И в который раз удивился — как смог жить в большом городе после Амура, после чистого, целебного воздуха тайги, напоенного ароматами кедра и большой воды?

Здесь дышалось легко, как там, а вид и запах цветущих садов просто кружил голову. Роман первый раз видел, как буйно цветут яблони, полностью укутываясь бледно-розовым облаком. Как ярко горят головки алых тюльпанов возле домов, синеют целые поляны пролесок в зелени травы.

Он с удовольствием смотрел на все это, бездумно наслаждаясь, потому что сейчас ничто не омрачало его настроения. Он уже сделал то, что должен был — объяснил Сане причину того своего срыва. Теперь от него ничего не зависело — оставалось только ждать, что решит она. И нужно было выяснить, что за влияние оказывает на него то экзотическое видение и влияние это по возможности устранить, как ненужное и лишнее.

Его заметили, очевидно, и из дома вышла та девушка. Остановилась на пороге, будто давая разглядеть себя лучше, и пропела с мягким, чарующим акцентом:

— Во-олчик… Мин аатым Сардилана — зовут так. Тебя нужно кормить? Мужчина не должен голодать. Тебя зовет хотун, заходи. Эн аатым кимий, учугей оол? Имя твое как?

Странно — слова, произносимые ею на родном языке, звучали жестко и четко, а вот русские — протяжно, мягко и певуче. Роман остановил ее жестом, не позволяя подойти ближе:

— Кто ты такая? Что Сардилана, это я понял. Меня зовут Роман. Спасибо за помощь и есть я пока не хочу… Так кто ты, девочка? И что ты сделала, почему действуешь на меня так странно? Это же не просто так, да?

Девушка улыбнулась немного свысока, но потом оживилась:

— А как я действую на тебя, Роман? Скажи — это важно, очень важно…

— Возле тебя спокойно, хорошо… уютно, как…в детстве возле мамы, — честно ответил Роман.

— Ох-х, волчик… я расскажу тебе, если ты не знаешь. И я тебе не кыыс… не девочка, волчик. Я старшая… обращайся ко мне с уважением, мужчина.

— Я жду, Сардилана. Ты здорово вывела меня из себя. Я должен разобраться… насколько ты старше, о чем ты?

— Я старая кыыс, волчик, уже старая для невесты. Мне так плохо… Роман… волчик… Но ты сначала кушай, а то голодный мужчина — злой мужчина. Тебя ждет хотун, нехорошо отказываться от угощения. Потом гулять пойдем — я хочу смотреть лошадей. Нет-нет, ты постоишь в стороне, чтобы не испугать их… я понимаю. Учугей? Хорошо?

Роман прошел в дом, дал себя накормить, уже безо всякого беспокойства наслаждаясь этим ощущением уюта и тепла рядом с этой девочкой. Она старше? Старая кыыс? Его разбирало любопытство. Вскоре они медленно шли вдвоем по заросшей травой сельской улице, направляясь к конеферме, которая находилась за селом. Девочка печально рассказывала, а Роман молча слушал ее историю.

— Это тяжко, когда ты не нужна никому, поверь, волчик. Все приезжают и смотрят, смотрят… выбирают между мной и сестрой. И ждут… когда она подрастет. Я злая. Я не хочу, чтобы меня выбирали, я гоню их. Сестру уже забрали замуж и выбирать не из кого, поэтому хотят меня. А я не верю и гоню опять… Я хочу выбрать сама… и я выбрала, волчик. А он вчера посмотрел на меня и сказал — уезжай, девочка, ищи свое счастье в другом месте.

Он очень сильный, такой сильный… и старый, красивый и несчастный. Он один… одинокий, как я. Я ехала, чтобы завоевать, победить его, а он завоевал меня… мне жаль его. Ты знаешь, что это значит для настоящей женщины? Он вот здесь у меня, — она прижала маленький кулачок к сердцу, — смотрю на него, и там так щемит и ноет… нужно пожалеть его, провести рукой… обнять, любить… Ты понимаешь меня?

— Понимаю, — ответил Роман.

— О-о, учугей… хорошо. Я люблю, а он меня гонит и не хочет видеть. Махтал, что слушаешь мое нытье, волчик. Что мне делать, а? Если бы он дал мне станцевать для него, то тоже полюбил бы… я знаю. А он ушел в тайгу, и чинит свой старый дом, не дает даже посмотреть там женским глазом. Я хочу туда — к нему. Болит здесь, — опять прижала она кулачок к груди, — ну как так можно — с первого взгляда? Аю чэ! Надо же!

Да, Роман понимал ее — как так можно? И как больно, когда гонит — тоже понимал. Они стояли на холме возле конюшни, смотрели на лошадей, которых прогуливали конюхи и тренеры, а мысли были о другом. Сардилана тихо плакала, и Роман обнял ее и погладил по голове, утешая и успокаивая. Ему тоже было жаль эту девочку, жаль, как старшему брату, что бы она ни говорила про свой возраст.

— Хватит уже хлюпать. Пошли, малая, — сказал он, как говорил когда-то Ленке, — станцуешь, обязательно станцуешь для него. Я наизнанку вывернусь, но устрою тебе это, вот увидишь. Давай только решим про музыкальное сопровождение. Какая музыка тебе нужна?

— Есть музыка — бубен и колокольчики, — вытирала глаза девушка, успокаиваясь, — у меня с собой вся музыка. Нужен только большой костер и красивый вечер. А как ты устроишь это, волчик?

— Сказал — устрою. Значит — устрою, — уверенно ответил Роман.

 

Глава 17

Я всегда любила рыбалку. Сказочное такое, почти нереальное состояние — сидеть ранним утром на берегу тихой Гнилухи, наблюдая, как поднимается солнце, как просыпается, исходя паром, река. Ждать карасевой поклевки, ежась от утренней прохлады, не совсем еще проснувшись, не осознавая до конца реальности окружающего…

Всегда на такие рыбалки меня вытаскивал соседский малец — Васюня, сейчас уже Вася, потому что подрос. Сама я не могла заставить себя рано встать — очень любила поспать утром. Но Вася был настойчивым парнем, ему веселее было рыбачить со мной, хотя и сидели мы на берегу на порядочном расстоянии друг от друга. И, само собой, не разговаривали — какие разговоры на рыбалке? Зато переглядывались и языки друг другу показывали, когда вытаскивали крупную рыбку — сковородничка. Мелких и средних осторожно снимали с крючка и выпускали — там нечего было есть.

Середина мая — пик рыбного клева. Рыба сатанеет перед нерестом, или уже отнерестившись. Такой жор грех пропускать и я уже третий день ходила на рыбалку по утрам. Оставляла себе штук шесть рыбин, а остальные разносила по соседям — тем, кому из-за работы было не до рыбалки.

Целый день ела только рыбу — наедалась за всю зиму. Мама научила меня готовить карасей в сметане. Это было просто — на подушку из тертой морковки и слегка обжаренного лука выкладывались чищенные и посоленные рыбины без голов, фаршированные жареной на сливочном масле сухой манкой. Все это щедро заливалось сметаной и ставилось в духовку — пока сметана на рыбе не зарумянится.

Я подозревала, что дело не так в рыбе, как в моем беременном жоре, который начинал просыпаться. Нужно было ехать и становиться на учет по беременности в район, но он же рванет следом… и все узнает. Последние дни Роман мелькал рядом постоянно — знакомился с соседями, что-то делал там у них, куда-то ходил с Васей и Петюней — братьями. А ночами все так же спал на крыльце и я его не гоняла. Я думала.

Я опять чувствовала… что я чувствовала? Что исчезла обида — я поняла его. Что он нравится мне — внешне точно… красивый парень. Что теперь не стыдно вспоминать… только замирает что-то внутри, рассыпается щекотно по коже. Что появилось устойчивое такое состояние — правильности, надежности моего мира, всего, что происходит вокруг меня. Нет, я еще не решилась и не решила пока ничего. Но просто жить… и то стало хорошо.

Вынимая перед обедом противень с румяными карасями из духовки, услышала шаги на крыльце. Потом скрипнула дверь, Роман осторожно ступил на кухню и сказал:

— Я просто не смог пройти мимо, не хватило силы воли — такие запахи… Ты покормишь меня, женщина? Голодный мужчина — злой мужчина.

И ответилось так же легко и просто:

— Возьми с полки в прихожей газеты — накрой стол, что в саду. Сейчас вынесу противень туда — дома душно от духовки и рыбой сильно пахнет. Там яблони… красиво сейчас.

Он уточнил:

— Что еще отнести?

— Я сама, ты еще не знаешь — где что лежит.

Почему сказала «еще» — не знала сама. Потом мы сидели под яблонями и ели карасей в сметане. Я накладывала еду ему на тарелку, резала хлеб. Подсовывала соль под руку, если вдруг покажется, что недосолено. Наливала в чашку компот, который по украинской традиции не переводился в доме. Делала все так, как мама делала для моего отчима, для папы Вани.

Это было правильно — что женщина хлопочет за столом, ухаживает за мужчиной. Это было приятно — что ему нравится еда, приготовленная мною, что он почти не отводит от меня глаз. Хвалит, не притворяясь. С удовольствием оглядывает сад. Стряхивает лепестки яблоневого цвета с одежды, убирает их из тарелки с едой…

Мы говорили много и долго. Он рассказывал о том, чем занимается, о своей семье, жизни. Я рассказала о своей способности видеть клады, о том, куда идут вырученные за них деньги.

Роман ушел, когда уже темнело. Я встретила его напряженный просящий взгляд и сказала:

— Ты иди, вечереет уже.

Он ушел только после того, как помог унести в дом посуду из сада. А у меня сил стало только помыть ее — упала и уснула, как убитая. Впервые за долгое — долгое время мне было хорошо и спокойно… и даже радостно, как-то тихо радостно…

 

Глава 18

Роман выбрал участок для дома. То самое озеро, на берегу которого они спали с Саной. Только он собирался построить там не жилой дом, а небольшой домик, крохотный теремок в одну комнатку — с большой кроватью внутри. Перед глазами стояла та картина, что он представлял себе однажды — они вдвоем и потом бег по ночному синему лесу.

Нужно было отвести бригадира строителей на место и рассказать, чего он хочет, какой домик ему нужен. Но позвонил отец и после разговора с ним он понял, что нужно спешить и времени на дом нет совершенно.

Дед через друзей в Канаде выяснил, кого искали волки с Украины — беглую жену, маму Саны. А значит — и дочку. Дед выкрутился, объяснил свой интерес достоверно. Даже получил от Саныча скан-копию свидетельства о смерти родителей Саны и переслал ее бывшему мужу. Про ребенка сказал, что такового не имеется. Но и он, и отец были уверены, что те захотят проверить. И они были в своем праве — и искать жену, и забрать дочь. Зря дед проявил любопытство. Роман и сам сейчас мог рассказать ему, как именно попадают клады в руки родни лешего.

Сейчас нужно было скорее взять Сану в свою семью, чтобы никто больше не мог заявить свои права на нее. А для этого закрыть все другие вопросы — помочь Лане и… перед глазами стояла картинка, как леший обнимает Сану, защищая ее от него. Не в этом ли причина его отказа лешинке? Ревность плохое чувство, но оно грызло его, заставляя убедиться, что он ошибается. Нужно устранить соперника, даже если он выдуман им самим.

Этот вечер точно был красивым — ясным, теплым, тихим. Очень подходящим для соблазнения. Роман и Сардилана шли по широкой лесной тропинке к дому лешего. Причина визита была уважительной — плечи Романа оттягивал тяжелый рюкзак с продуктами, а руки — пакеты с пирогами, жареной рыбой, сметаной, творогом. Сардилана тревожилась, как он там — без нормальной еды? И заставила переживать об этом деревенских женщин. Вот и собрали для лешего «вкусненького».

У девушки в рюкзачке спрятался небольшой плейер. Она очень постаралась выглядеть сегодня красивой, просто очень красивой. Но Роман заставил ее умыться, смыть все это безобразие, что она нарисовала себе. Ей не нужно было украшать себя, просто не было необходимости. Он оценил ее наряд — белую прямую рубашку с широкими длинными рукавами, расшитую по краю цветными геометрическими узорами и опять с бахромой понизу. Но отмел кучу бус и золотых монет, еще царских, скрепленных в ожерелье. Сказал убрать все, кроме пары широких браслетов, подчеркивающих нежность ее тонких, смуглых рук. Сардилана выглядела, как невеста — нежной, трогательно юной и экзотично, просто нереально красивой.

Она не показывала, что волнуется, хотя, когда он потянулся к ней, чтобы ободрить и шутя пожать ее руку, почувствовал, что ее ладонь подрагивает.

У них почти получилось… Они нашли дом Прохора, вручили ему подарки, накормили его. Даже выпросили большой костер, чтобы полюбоваться игрой огня в ночи.

Леший с Романом сидели на плоско стесанном бревне напротив костра, когда Сардилана тихонько и нежно засмеялась и включила свой плейер. Начала танцевать…

Тихим рокотом по лесу разнеслась ритмичная мелодия — глухо звучал бубен, задавая скорость и ритм движения, серебристой россыпью зазвенели нежные колокольчики. Сардилана встала между ними и костром. И ее наряд стал почти прозрачным — он открывал далеко не все, но давал представление о том, что спрятано под ним. Сквозь ткань просвечивали очертания стройных ног. Подсвеченные огнем со спины, обозначились тонкая талия и острые холмики девичьих грудей с напряженными вершинками.

Она танцевала Танец Птицы — слегка присев, кружилась, ровно вытянув высокую шею. Руки волнообразными движениями скользили в воздухе, как крылья — плавно, позвякивая в ритм браслетами. Изгибался тонкий стан, ритмично и мягко переступали по траве маленькие босые ноги. Это было красиво, очень красиво! Зрелище завораживало… но леший молча встал и просто ушел в дом. А Роман почти перестал дышать от страха за нее — она продолжала танцевать… казалось, что теперь только для него.

Из ее глаз катились слезы, падая на белое платье, она закусила нижнюю губу до крови, но танцевала. С еще большим чувством, с отчаянным вдохновением, пока совсем не закончилась музыка… А потом простонала с болью и отчаяньем:

— О-о-о… волчик… — и потянулась к нему за утешением. Он обнял ее и прижал к себе — плачущую, отчаявшуюся. Просто закипал от злости на непробиваемого, тупого мужика, из-за которого она плачет. Гладил по спине и говорил:

— Ну что ты? Ты самая красивая, правда-правда. Ты танцуешь, как богиня, никто не сумеет лучше, верь мне, маленькая. Только не плачь, не надо, мы еще что-нибудь придумаем, вот увидишь…

И, как удар, вдруг ветер донес аромат — запах Саны! Он окаменел… потом попытался отстранить от себя Сардилану, но она плакала и цеплялась за него и он замер, пережидая — показалось? Принюхивался, с ужасом представляя себе, как выглядели их объятья сейчас, как она танцевала последние минуты «для него» — лешего у костра уже не было. И резко встал, спихнув девушку с колен, поставив ее на ноги.

— Соберись сейчас же! Прекрати! Ты говорила, что едешь завоевывать, так воюй! Сама воюй! Это твоя война — не моя!

И бросился в лес, туда, откуда прилетел легкий порыв ветра. Невдалеке на траве и сосновых иголках лежал цветной сарафан, рядом, светлым пятном — трусики, дальше — балетки. Минута — и он тоже стоит совершенно раздетый и тянется к ночному небу, призывая своего волка… И вскоре темная тень скользит между стволами деревьев, проносясь над влажной лесной землей, перепрыгивая через препятствия, принюхиваясь к легкому отголоску запаха — любимого, самого дорогого на свете.

Он не оглянулся ни разу и не видел, как плачущая девушка выпрямилась, подумала минуту и одним движение избавилась от платья, оставшись только в браслетах. Выпустила волосы из кос и они гладким черным шелком укрыли ее сзади почти до колен. А она решительно пошла к дому — улыбаясь…

 

Глава 19

— Ксанка! У тебя осталась жареная рыба? Собирают гостинцы Прохору. Бабы решили побаловать его «вкусненьким». А то он там сидит, как сыч, не показывается, — шарил глазами по моей кухне Петюня, — мамка сказала спросить у тебя — мы свою уже съели.

Рыба оставалась — Роман как ушел вчера вечером, так и не показывался больше. Чем он был так занят, я не знала. Но привыкла уже как-то, что он постоянно мелькает рядом. А после вчерашнего нашего разговора думала, что он придет с самого утра. Наловила рыбы на рассвете, сварила из нее уху на обед, нажарила еще для разнообразия… А он все не шел, хотя время уже было ужинать. Рыба еда такая… тепленькая вкуснее, когда румяная корочка хрустит. Да и портится быстро. Так что я скоренько собрала подарочек и отдала малому. Он сразу же ускакал.

А я решила, что вполне нормально будет пойти узнать, что там такого случилось, что лешему понадобились гостинцы? Может, у него сегодня День рождения? Тогда нужно было иначе все… И причина появилась пойти и посмотреть где Роман, чем так занят? Я скучала…

Зачем я пошла за ними? Ведь не хотела же! Просто чуть не споткнулась, когда увидела его с ней. Кто это? Неужели тот самый «майский цвет», о котором говорил Саныч? Тогда он не соврал — девушка была красива… очень. Такая красивая, что просто оборвалось все в груди, когда увидела их вместе.

И у них были очень близкие отношения. Ближе, чем у нас с ним — это видно было по улыбкам, по тому, как он держал ее за руку, как сказал что-то, ласково улыбаясь… косы поправил… Я отвела взгляд и развернулась… ушла… А они свернули к лесу, на тропинку, что вела к дому лешего в чаще. Идти до него было далеко — километра три с половиной, а уже темнело… Я дошла до своего дома, вошла в него, села на кровать. Не понимала ничего, вообще ничего.

Я и раньше думала о том, что мы очень разные с ним. Я выросла здесь, все мое образование — это сельская школа, пусть и неплохая. Не то чтобы я лелеяла в себе комплекс неполноценности по этому поводу, но это был факт. Разница даже в том, как мы говорим, была огромной. Я заметила это еще во время того его рассказа.

Он деликатно назвал близостью то, о чем я бы сказала просто — трахнуться. Чего уж там? Совершенно безо всякой деликатности и поэзии. Набралась… общаясь в Питере, телевизор опять же… Я не была романтичной и утонченной, скорее — простой, как пять копеек. Безо всяких изысканных манер и знания иностранных языков, без родственников-ювелиров за границей и яхт в собственности в Финском заливе.

Я даже не была красивой. Я была обыкновенной сельской девочкой, которая еще до совершеннолетия, осознанно приняв на себя огромную ответственность, тянула на своем горбу проблемы почти тысячи человек. Да еще получала удовольствие и от процесса, и от результатов. И не стремилась к чему-то большему — к какому-то личностному росту, самосовершенствованию. Меня все устраивало и так.

А у нее была, как минимум — эта красота… как майский цвет. Они так здорово смотрелись рядом… Он — высокий, широкоплечий, сильный, гибкий, с синими глазами, которые еще с того парка запали в душу, с такими руками… И она — одетая, как невеста.

И я пошла туда — следом за ними. Не готовясь к встрече лицом к лицу, не переодевшись, не продумав, что скажу. Мне просто нужна была ясность и определенность. Я не буду устраивать истерик, не стану предъявлять претензий. Просто хочу знать правду. И не вижу в этом желании ничего плохого.

Ночного леса я не боялась и дорогу знала хорошо. Тропинка к дому лешего когда-то была нахожена, натоптана, а сейчас сильно заросла. Трава поднялась… и нужно было следить, чтобы не наступить в темноте на змею — возле болот во множестве водились юркие ядовитые медянки.

Глухие ритмичные звуки бубна услышала еще на подходе — они разносились по лесу тревожно и таинственно, будто из другого мира или времени. А потом увидела ее танец — она танцевала для него почти обнаженной — просвечивающаяся на фоне яркого огня ткань не скрывала почти ничего. И он смотрел, замерев… А потом она со стоном упала в его руки, а он принял ее, прижал и шептал увлеченно и ласково… Долетали только обрывки его слов — самая красивая… маленькая… верь мне… мы…

Я отвернулась и быстро пошла обратно. Потом внезапно поняла, что мне нужно что-то другое — не человеческий шаг, даже самый быстрый, не слезы в широко распахнутых глазах, не оглушающий шум в ушах от разрывающей виски крови… Так больно… Да твою ж! Я содрала с себя сарафан, нечаянно разорвав его, сдернула трусы, отбросила тапки и попросила, позвала… Вытянувшись, как струна, умоляюще протянув руки к небу, отыскивая сознанием ее — мою черную волчицу.

Вот это было то, что нужно! Вот это была настоящая жизнь! На рывке, на грани! Скорость, опасность… Я неслась, совершенно не разбирая дороги, по наитию избегая острых сучков, перелетая через ямы и овраги… Передо мной между деревьями сквозил потусторонний какой-то, холодный, синий свет — всходила полная, абсолютно круглая луна, поднимаясь к их вершинам.

Очевидно, обозначая собой сырую низину, впереди возник островок совершенно, казалось, не принадлежащего этому миру призрачного тумана, клубящегося над ней… Движущегося медленно и страшно, неестественно, потому что ветра не было совсем. И я по инерции нырнула в него… потеряв на миг зрение и нюх, не видя под собой опоры для ног. Вынеслась по ту сторону, чудом не врезавшись в огромный пень — узнала его! Из-под корней лился такой же голубой свет, как и сверху — там чисто сиял клад.

Я резко остановилась… и призвала человеческое тело — просто невыносимо захотелось танцевать, и я стала танцевать. Тело стало каким-то легким, почти невесомым, прохладным… И я тенью заскользила по поляне, подняв руки к темному ночному небу. Кружилась на пальцах, закрыв глаза… Изгибалась и плыла, впитывая в себя свет полной луны. Разбрасывала пальцами ног нечаянных светлячков — они испугано взлетали, и кружились над травой на уровне моих голых коленей. Слышала дрожащую мелодию — слабую, нежную… тоже, наверное, лунную.

Клад подсвечивал для меня землю, а я танцевала вместе со светляками на фоне колышущегося непонятно почему плотного таинственного тумана…

 

Глава 20

В облике человека Роман смотрел, как она танцевала. Не для него, не для себя — для Леса? Она сейчас была не здесь, а где-то в своем мире, где звучала неслышимая для него мелодия, где вместе в ней почти невесомо парили огоньки светлячков. А на широком пне плавно раскачивала граненой головкой, высунув язычок, ядовитая медянка. Где к ее ногам полз плотный белый туман, нежно обвившись вокруг них, когда она нечаянно ступила в его сторону…

Роман почувствовал неясную тревогу, необходимость остановить ее, как бы ни был прекрасен ее танец, как ни хотелось смотреть на нее вот так бесконечно. Что-то странное, жуткое было в этом тумане — он будто настраивался, двигался все более синхронно, подстраиваясь под ее движения. Словно пытался сродниться с ней или стать с ней одним целым… единым… Он прыжком выскочил на поляну и рывком выдернул ее из белой мари, спеленал руками, прижав к своему разгоряченному бегом телу. И поразился тому, какая у нее холодная кожа — ледяная, почти неживая… Она открыла глаза, отстраненно смотрела на него.

— Сана… Саночка! Она сестра мне, просто сестра! Я пожалел ее, как Ленку, помог. Она любит Прохора, для него танцевала — не для меня, ты слышишь? Не для меня! Мне нужна только ты… ты одна… Ну посмотри же нормально, очнись наконец! Я люблю тебя, ты понимаешь меня? — пытался достучаться он до ее сознания, покрывая поцелуями лицо. Накрыл ее губы своими губами, почти теряя сознание от счастья, забыв обо всем враз… А ее тело вдруг потрясли конвульсии, она вывернулась из его рук и ее вырвало на траву. Она закашлялась и застонала.

А Роман потрясенно уставился на нее и опять подхватил, чтобы не упала, гладил по волосам, шептал, как в горячке. Потому что в голову пришло только одно:

— Тебе же нельзя волноваться… тебе же совсем нельзя волноваться. Саночка, садись… сядь… я принесу тебе воды. Уже лучше? Я сейчас, минуту… я мигом, — рванул он в сторону тумана и непонятно откуда взявшихся мертвых синих огней за ним. Не обращая внимания на ее отчаянное мычанье сквозь кашель.

И потерял опору под ногами, проваливаясь в болотную жижу, сразу нырнув с головой. Тело забилось и заметалось, извиваясь, как рыба. Сознание мутилось, паника затопила мозг… он из последних сил бился в грязи, пытался ухватиться руками хоть за что-нибудь… Во рту, в глазах была грязь — они не видели… все…!

И вдруг сильные руки выдернули его, подняли над болотом, одно прохладное движение воздуха очистило глаза, лицо… и он увидел — его нес на руках батя. Его батя Женя… такой, каким он запомнил его — рыжий и голубоглазый, здоровенный и сильный. В джинсах и испачканной в грязи светлой футболке. И голос был его — он сердито выговаривал сыну:

— Что же ты делаешь, Ромка, а? Что ты творишь, негодник? Это Рдейская топь, нет страшнее мест на Руси, а ты… Забирай свою девочку, уводи. Сегодня плохой день для прогулок по краю болот. Скажи, пусть не трогают этот клад — земляное сердце держит топь в границах. И еще — Хозяина благословляют, дают второй шанс. Ты понял меня?

— Батя… папка, тут же не море… как ты? — прохрипел Ромка, удивляясь еще и тому, как долго выносит его отец из болота. Все было, как во сне, и в то же время наяву — чавкала под ногами отца вязкая болотная жижа, слышалось тяжелое дыхание — Ромка не был легким. Запах его он слышал — родной, знакомый с детства…

— Вода тут, Ромыч, вода, сынок. Все, уходите! Вот так… — опустил он его и сделал какое-то движение. И густой туман послушно крутнулся вокруг Ромки, оставляя его чистым, убирая грязь с тела. Сын стоял на твердой земле, глядя, как отходит в туман батя на своих покалеченных ногах, как широко улыбается ему, махнув рукой.

— Батя, мы все так тебя любим! Не уходи, еще немного… побудь…

Туман исчез, уплыл, растворился и Ромка повторил: — Вода…

Потом будто очнулся и развернулся к Сане, быстро подошел к ней, подхватил на руки, прижал к себе. Совсем замерзла, кожа холодная и влажная, а одежды никакой…

— Саночка, нужно уходить, тут опасно. Я отнесу тебя, тебя не тошнит уже? Нет тут воды — извини. Дома… все дома…

— Кто это был? — спросила она почти спокойно… почти.

— Ты только не волнуйся, не нужно. Это мой папка Женя, батя мой. Он сейчас живет в Море. Оно призвало его к себе, так нужно было. Он живой — ты же видела, так что не бойся ничего.

Роман нес ее на руках, крепко прижав к себе, не особо выбирая дорогу, только бы дальше от топи. Под ногами что-то зашелестело, он дернулся, остановился, чтобы посмотреть — стрельчатые широкие листочки укрывали землю сплошным ковром. Сана тоже глянула, потом склонилась опять к нему на грудь, объяснила:

— Это ландыши… они тут полями растут. Скоро цвести начнут — пахнут очень сильно…

Потом опять завозилась и попросила опустить ее на землю.

— Ты дороги совсем не знаешь. Тут овраг скоро будет. Давай опять волками…

— А ты сможешь позвать? Хватит сил?

— Я беременная, а не больная… просто перенервничала, — отвернулась она. А Ромка опять обхватил ее, голую, прохладную и целовал, как в горячке — до чего достал… куда попал, успевая жарко шептать:

— Люблю тебя… люблю… страшно люблю… родная моя… хорошая… любимая…

В дом они проскользнули почти на рассвете, как две тени. А потом без сил упали на кровать. Сана выпила воды и уснула, не в состоянии ни одеться в рубашку, ни помыться. Его девочка, его любимая, с которой он был всего один раз… так давно. Наконец она рядом с ним… тихонько сопит в подушку.

А Роману не спалось — не мог. Слишком многое пережил сегодня, слишком сильное потрясение испытал. Все думал и вспоминал это — осознание неминуемой гибели, сильные руки отца, возвращающие его к жизни. И не понимал — а хотел бы он для себя такого после смерти? Иметь возможность помочь… хранить тех, кто тебе дороже всего на свете? И однажды использовать эту возможность… Да, наверное, это стоило того…

Роману в голову не пришло бы назвать этого человека отчимом — ни раньше, ни сейчас, когда у него появился родной отец, которого разлучили с сыном и женой много лет назад. А папа Женя — это его счастливое детство. Это взрослый, умный, бесконечно уважаемый мужчина рядом, для которого и он был сыном, настоящим сыном. Потом он погиб, его забрал Амур… страшное время. Как они все пережили это, как тогда смогла выжить мама? Леший сказал, что батя живет теперь в Море, что он теперь одно с ним и когда настанет такое время… он придет на помощь… сможет… ему разрешат. И он пришел… Это что? Плата за украденные годы жизни? С детьми, с любимой женщиной? Возможность хранить их, быть ходатаем за них перед Высшими силами.

Мистика… нереальное, неведомое волшебство. И страшная, недобрая сила самых таинственных и самых больших на континенте болот… живых, как и Лес? Им нужен Хозяин, чтобы держать их в узде. И, похоже, что он вернулся и ему дают еще один шанс. И у него теперь есть Хозяйка… Нужно не забыть сказать им про клад.

Он укрыл простыней Сану, осторожно потрогал рукой ее лоб — прохладный, жара нет. Бережно обнял, прижал к себе, согревая. И вспомнился ее танец… Для кого она танцевала тогда, кому предназначалось это изумительное по красоте и чувственности зрелище?

Сколько будет жить, он никогда не забудет то, что увидел там — тонкая женская фигурка, извивающаяся, кружащаяся под слышную только ей мелодию в синем ночном лесу. А вокруг — танцующий вместе с ней живой туман и змея, и голубые огоньки кружащихся светлячков. И льющийся прямо сверху холодный, потусторонний свет полной луны…

 

Эпилог

До Труворова городища мы не доехали — остатки крепостного рва не давали машине заехать на территорию бывшей старинной крепости. Пришлось Роману в руках тащить покрывало, корзинку с едой, плед. Мы прошли по тропинке, вошли в каменную арку калитки и прошли к краю площадки, заканчивающейся обрывом.

Под нами расстилалась заповедная Мальская долина — цепь озер, почти заросшая речка, высоченные живописные холмы вокруг. Это чудо невозможно было описать и насмотреться на него невозможно…

Я расстелила покрывало на траве и мы сели почти на краю обрыва, молчали… сначала нужно было насмотреться, вобрать в себя глазами эту красоту. Роман обнимал меня, склонившись головой ко мне на макушку, потом наклонился, поцеловал ухо и прошептал в него:

— А где же водопады?

— Не водопады, а Словенские ключи. По легенде двенадцать струй… но там больше. Каждая что-то означает — здоровье, любовь, долгую жизнь, удачу… ну и тому подобное. Но никто не знает — какая где. И каждый приходит и пьет воду из своей, и находит свою судьбу.

— Не зная — где какая?

— Не зная, конечно. Но они потом все равно сливаются вместе — в реку Жизни… Посидим и потом пойдем. А лучше подъедем — прямо туда. Там совсем рядом маленькая гостиница.

Роман решил: — Подъедем, конечно… Ты хочешь заночевать здесь? Мы же думали во Пскове…?

Я смущенно завозилась, пряча глаза, и он решительно развернул меня и заглянул в них.

— Я, кажется, понял — древнее городище, рядом более поздняя, но все равно старая крепость…

— Еще развалины Мальского монастыря… — прошептала я виновато, — долина вообще… и Старый Изборск, ну …

— Ты что-то уже знаешь? Видела?

— Неа. Только подозреваю. Ну не может здесь быть пусто, ты же понимаешь.

Он опять прижал меня к себе крепче, положил руку на маленький еще живот и сказал с укором:

— Нельзя тебе больше, — погладил животик и продолжил: — Сама тоже понимаешь.

— Мы не будем брать — только посмотрю и тебе расскажу. Интересно же, ты что? А давай я тебя покормлю… А то голодный…

— …мужчина — злой мужчина, — продолжил он согласно. И мы вместе разложили на покрывале все, что приготовили для пикника.

Мы сейчас отдыхали от всей той суеты, которая поднялась из-за нас — поездка в Питер, знакомство с многочисленной родней, потом свадьба — это вообще было тяжело. Потом у меня начался тошнотный период, и мы жили в Грузино у Ромкиных дедушки и бабушки. Но сейчас мне уже стало гораздо лучше, и захотелось показать ему Псковщину, которую излазила вдоль и поперек и хорошо знала.

На этот момент мы уже посмотрели Псково-Печерский монастырь и вот прибыли в Старый Изборск. Дальше была еще куча планов — Никандрова пустынь, Пушкиногорье.

Вечером, почти ночью уже, мы сидели на лавочке возле ключей. Слушали не прекращающийся шум воды, падающей с разной высоты, перед этим кормили лебедей… Народ уже разошелся, экскурсии разъехались и мы остались одни. Я засмотрелась на водопады и вдруг в голову пришло… вспомнилось — вода…

— Ты рассказал маме? — спросила, даже не подумав, что могу расстроить мужа. Но Роман просто посмотрел на меня и молча покрутил головой. Немного подумал, и все же ответил:

— Там сложно все. Я иногда думаю — как так бывает? Кто-то вообще никогда не любил… да-да, я знаю таких людей. А маме дано было две любви. Такие, каких просто не бывает… это я раньше так думал. Сейчас знаю — у нас с тобой тоже… Но мама… она немного сдержана при нас с отцом, как если бы стесняется любви к нему, но это же абсурд! А потом я понял — она до сих пор любит их обоих. И то, что сейчас с отцом, чувствует немножко изменой… я не смогу объяснить, наверное. Это настолько на ощущениях, настолько тонко, что…

— Я понимаю, — обняла я его, успокаивая.

— В общем, я решил не рвать ей душу. Ему я сказал, что мы его любим, а значит и она тоже… он понял. Да он должен чувствовать это!

— Она у вас удивительная. Простая. Сразу родная какая-то. Жаль, что ты не знал мою маму. И папу Ваню… Ром… на той стороне, вон — проплешина между холмами… что-то есть. Маленькое. Пройдем перед сном возле крепости?

— Сколько их есть вообще? Сколько кладов зарыто везде? Это трудно поддается осмыслению — в таких количествах зарытое золото.

— Много, очень много. Очень неспокойная жизнь была у местных жителей — набеги, войны, революция, опять война… Прятали… гибли. Как ты думаешь — маленькому передастся этот дар?

— Не думаю. Он будет весь в меня. Не надо, Саночка, не передавай, — чмокнул он меня в макушку, — мужчины более азартны, смелы, безрассудны… не надо.

— Не буду, — потянулась я к нему губами, и мы еще долго целовались под несмолкающий шум водопадов, в темноте, над тихим Мальским озером со спящими лебедями. И не пошли ночью искать клады, потому что гостиница была совсем рядом, а мы опять так соскучились за день друг по другу… У нас вообще — был медовый месяц, по большому счету. Когда только вдвоем, и делаем только то, чего нам хочется и что приятно.

Всегда вместе и всегда рядом, и рука в руке и целуешь, когда захочется. И прикасаешься поминутно, не веря самой себе — за что мне это счастье, чем я заслужила его и как его выдержать — распирает же иногда от эмоций! Кричать хочется от радости, нестись куда-то, поделиться со всем миром, потому что много! Сильно! Наша с Ромкой любовь… Именно это настоящее сокровище, настоящий клад. Самый огромный, самый ценный из всех, что существуют на свете… Я ощущаю это именно так.

 

Послесловие

Если книга вам понравилась, буду благодарна, если вы отметите ее звездочкой — Мне нравится. Это не даст ей затеряться на отвалах сайта.

И если немного неясно про спасение из болота — читайте «Серебряные слезы». Там тоже оборотни и лешие. История начинается оттуда.

Подробнее о лешинках — в «Иди ты к лешему!»

Ссылки

[1] «Доробо» — здравствуй.

[2] «Учугей оол» — хороший мальчик.