8 мая 1945 года капитулировали остатки немецкой 18-ой армии в Курляндскому котле в Латвии. Это был долгожданный день. Маленький немецкий 100-ваттовый передатчик был предназначен для ведения переговоров с Красной Армии об условиях капитуляции.
- Второго котла мне не пережить! – подумал Иоганн Майер глядя на обстоятельные приготовления к сдаче в плен.
Всё оружие, снаряжение, транспорт, радиоавтомобили и сами радостанции были, согласно прусской аккуратности собраны в одном месте, на площадке, окружённой соснами.
- Где же русские? – волновались обязательные немцы.
- Может просто разойтись по домам? – робко предложил Иоганн.
- Это противоречит условиям капитуляции! – высокомерно отрезал надменный полковник.
Два дня не ничего происходило. Затем появились советские офицеры и проводили пленных в двухэтажные здания. Они провели ночь в тесноте на соломенных матрацах. Ранним утром 11 мая немцы были построены по сотням, считай, как старое распределение по ротам. Начался пеший марш в плен.
- Куда нас гонят? – переспрашивали друг друга военнопленные.
- Скоро узнаем…
Один красноармеец шёл впереди, один сзади. Так они шагали в направлении Риги до огромного сборного лагеря, подготовленного Красной Армией. Здесь офицеры были отделены от простых солдат. Охрана обыскала взятые с собой вещи.
- Вам разрешено оставить немного нательного белья, носки, одеяло, посуду и складные столовые приборы. – Объявил пьяный начальник пересылки. - Больше ничего…
- Это грабёж! – начали возмущаться немцы.
- На Украине – вот где вы устроили грабёж! – рявкнул русский майор.
От Риги пленные шагали бесконечными дневными маршами на восток, к бывшей советско-латышской границе в направлении Дюнабурга. После каждого марша они прибывали в очередной лагерь. Ритуал повторялся: обыск всех личных вещей, раздача еды и ночной сон. По прибытию в Дюнабург их погрузили в товарные вагоны.
- Хотя бы еда хорошая, - делились между собой бывшие товарищи по оружию, - хлеб и американские мясные консервы «Corned Beef».
- Русские победили нас американской едой!
Поезд рывками двигался на юго-восток. Те, кто думал, что они едут домой, был сильно удивлён. Через много дней они прибыли на Балтийский вокзал Москвы.
- Когда-то мы мечтали оказаться здесь… - тихо сказал Иоганн.
- Только в другом качестве! – обречённо вздохнул незнакомый фельдфебель.
Рядом с посёлком, состоявшим из трехэтажных деревянных домов, находился большой сборный лагерь, настолько огромный, что его окраины терялись за горизонтом.
- Сплошные палатки и пленные...
- Они согнали сюда весь Вермахт?
Неделя прошла с хорошей летней погодой, русским хлебом и американскими консервами. После одной из утренних перекличек двести пленных были отделены от остальных. Их погрузили на грузовики и перевезли в новый лагерь.
- Зато будем жить в лесу. – Наивно обрадовался Иоганн.
Лесной лагерь состоял из трёх или четырёх деревянных бараков, расположенных частично под землёй. Дверь располагалась низко, на уровне нескольких ступенек вниз. За последним бараком, в котором жил немецкий комендант лагеря из Восточной Пруссии, находились помещения портных и сапожников, кабинет врача и отдельный барак для больных.
- Вся территория, едва больше, чем футбольное поле. – Отметил наблюдательный Майер. - И огорожена колючей проволокой.
- Почти домашняя обстановка! – засмеялся Ганс Милов, офицер с которым он неожиданно подружился.
Для охраны предназначался несколько более комфортабельный деревянный барак. На территории также располагалась будка для часового и небольшая кухня.
- Это место на несколько следующих месяцев, а может быть и лет, станет нашим новым домом.
- Да, на быстрое возвращение домой это непохоже.
В бараках вдоль центрального прохода тянулись в два ряда деревянные двухэтажные нары. По окончанию сложной процедуры регистрации всех разместили на нарах с набитыми соломой матрацами.
- Я займу верхнюю полку. – Сказал Иоганн худому как скелет офицеру-пехотинцу.
Расположившиеся на верхнем ярусе имели возможность смотреть наружу в маленькое застеклённое.
- Как хочешь! – тот безразлично пожал плечами.
… Пленные офицеры имели право ношения формы. На работу, как на праздник, чистили и «надраивали» сапоги, пуговицы на кителях. Работали «по охоте».
- Присел отдохнуть пленный офицер, конвоир – слова не скажи. – Жаловались друг другу охранники.
- Иной так на тебя посмотрит, - сказал прыщавый красноармеец, - будто я ему денег должен…
По дороге на работу, при входе в город, офицеры переходили на строевой шаг. Доходяги-конвоиры в длинных не по росту шинелях, в ботинках с обмотками, с винтовками-трёхлинейками семенили следом.
- Еле ноги тащим от плохих харчей…
- Лучше бы попасть в строевые части!
Ближе к зиме в лагерь приехал какой-то начальник, посмотрел на эту неподобающую для победителей картину, и приказал выдать конвоирам яловые сапоги. Выдали автоматы вместо винтовок со штыками и подогнали шинели по росту.
- Чтобы «укоротить» спесивых фашистов, разрешаю давать им за неповиновение «зуботычины». – Разрешил он.
Время было голодное, кормили военнопленных камсой, половина из которой разворовывалась охраной. Четыре немца попытались убежать от такой жизни.
- Их поймали и вернули в лагерь. – Шептались пленные через пару дней.
- Как бы на нас не отыгрались…
Советский офицер построил остальных пленных. Им раздали в руки палки и приказали «пропустить сквозь строй» беглецов.
- Nein! - Гордые арийцы отказались бить своих товарищей.
Тогда начальник охраны сам стал на проходной завода с палкой в руке и одного из «беглых» так ударил по затылку, что тот упал замертво. За это он был осуждён, разжалован и посажен в тюрьму.
… Ежедневно ровно в 6 часов кричали подъём. После этого все бежали к умывальникам. На высоте приблизительно 1,70 метра начинался жестяной водосток, смонтированный на деревянной опоре. Вода спускалась примерно на уровень живота.
- Очевидно, русские сами редко умываются! – едко заметил какой-то офицер.
- У них почти всегда зима…
В те месяцы, когда не было мороза, верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть простой вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела.
- Варвары!
- Но они победили нас…
- Поэтому и победили – пока мы чистили зубы, они обходили с тыла!
После этой процедуры ежедневно повторялась перекличка на плацу. Ровно в семь часов подневольные работники шагали на лесоповал в бесконечные берёзовые леса, окружавшие лагерь.
- Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме берёзы. – Весело сказал Милов.
- А чем тебе не нравятся берёзы?
- Такими темпами их просто не останется…
На месте их ждали «начальники», гражданские вольнонаёмные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и топоры. Создавались группы по три человека: двое пленных валят дерево, а третий собирает листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигает.
- В особенности, - учил Ганс менее опытного Иоганна, - при влажной погоде это целое искусством.
- Я уже понял…
Конечно, у каждого военнопленного была зажигалка. Наряду с ложкой, это наверно самый важный предмет в плену.
- Но при помощи такого простого предмета, состоящего из огнива, фитиля и куска железа можно поджечь размокшее от дождя дерева зачастую только после многочасовых усилий.
Сжигание отходов дерева относилось к ежедневной норме. Сама норма состояла из двух кубометров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Каждый деревянный обрубок должен был быть два метра длиной и минимум 10 сантиметров в диаметре.
- С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, - ругался измученный Майер, - состоявшие зачастую лишь из нескольких обыкновенных кусков железа, сваренных между собой, едва ли можно было выполнить такую норму.
- У русских только оружие хорошее, - пошутил весельчак Милов, - а инструменты дерьмовые…
После выполненной работы штабеля дерева забирались «начальниками» и грузились на открытые грузовики. В обед работа прерывалась на полчаса. Выдавали водянистый капустный суп и кусок хлеба.
- Впрочем, хорошего на вкус. – Справедливо отмечали пленные.
Те, кому удавалось выполнить норму, получали вечером дополнительно к обычному рациону, состоявшему из 200 граммов влажного хлеба, столовой ложки сахара и жмени табака, ещё и кашу прямо на крышку кастрюли.
- Одно успокаивает, - заметил Иоганн и указал товарищам: - питание наших охранников немногим лучше.
- Так и есть…
Зима оказалась очень тяжёлой. Пленные, стремясь сохранить ускользающее тепло, затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Обычно валили деревья и складывали их в штабели до того момента, пока температура не опускалась ниже 20 градусов мороза по Цельсию. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.
- Лучше бы морозы не прекращались.
- Как по мне, - сказал теплолюбивый Майер, - здесь никогда не бывает тёплых дней…
Одни или два раза в месяц всех будили ночью. Они вставали с тощих соломенных матрацев и ехали на грузовике к станции, до которой было где-то десять километров. Иоганн видел огромные горы леса.
- Это поваленные нами деревья.
- Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой. – Командовал старший конвоир.
Горы леса внушали ему состояние подавленности и ужаса. Немцы должны были привести эти горы в движение.
- Сколько мы ещё продержимся? – гадал уставший Майер. - Как долго это ещё продлится?
- Пока не закончится…
Эти ночные часы казались им бесконечными. Работа была утомительной и нудной. Чтобы подогнать медленно двигавшихся работников краснощёкий охранник громко закричал:
- До наступления дня вагоны должны быть полностью загружены.
Разбившись по два человека, пленные носили на плечах двухметровые стволы дерева до вагона, а затем просто задвигали его без подъёмника в открытые двери вагона. Два особо крепких военнопленных складывали дерево внутри вагона в штабели.
- Не укладывайте чересчур аккуратно, нам важно просто заполнить эшелон целиком. – Шипел он на педантичных товарищей.
- Тогда состав будет перевозить воздух! – не понимал требований Милов.
Вагон медленно заполнялся. Наступала очередь следующего вагона. Погрузочную площадку освещал прожектор на высоком столбе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные, словно некие фантастические бескрылые существа. Когда на землю упали первые лучи солнца, они зашагали назад в лагерь.
- Хорошо, что следующий день для нас выходной.
- Лишь бы дойти живыми…
Мороз был настолько крепок, что после работы не заводились моторы грузовиков. Полная луна освещала равнодушную землю. Группа из 50-60 пленных плелась, слепо спотыкаясь о ледяные торосы. Люди всё больше отдалялись один от другого. Майер уже не мог даже различить силуэт идущего впереди.
- Я думаю, что это конец. – Безразличный к своей жизни решил он.
Иоганн без сил упал на спину и внезапно увидел кроны склонившихся над ним деревьев. Они набросили на объёмные головы хрупкие жемчужные одежды из инея
- В воздухе ничто не шелохнётся. – Отметил страдалец. - Тишина и безмолвие… Царство сказочной снегурочки.
Вокруг него стояли, словно невесты в подвенечных уборах, светлые берёзы. Непоседливый ветер, налетев на них, словно замер от восторга на месте и утих.
- Если в мире столько красоты, - сказал себе Иоганн, - значит нужно жить, чтобы увидеть это…
Он встал и, двигаясь как автомат, совсем как в конце своего пребывания в Сталинграде, пошёл по следам ушедших вперёд товарищей. Каким-то чудом он смог не отстать от колонны, а это бы означало верную смерть.
***
Лесоповал. День за днём. Бесконечная зима. Всё больше и больше пленных чувствовали себя морально подавленными. Остатки гордости окончательно покинули бывших высокомерных офицеров Вермахта. Зачастую спасением от голодной смерти теперь стала «командировка». Так называли работу в расположенных неподалёку колхозах.
- Там можно раздобыть еду. – Думал каждый из измождённых людей.
Мотыгой и лопатой немцы выковыривали из промёрзшей земли картофель или свёклу. Много собирать не удавалось. Всё собранное трепетно складывалось в кастрюлю и подогревалось. Вместо воды использовался подтаявший снег. Молодой охранник ел приготовленное вместе с ними.
- Ничего нельзя выбрасывать. – Иоганн давно понял главную житейскую мудрость.
Очистки собирались, тайком от контролёров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара дожаривались в бараке на двух докрасна раскалённых железных печках.
- Настоящая «карнавальная» еда в темноте. – Мечтательно сказал его товарищ Милов.
- Главное поедим…
Большинство пленных к тому моменту уже спали, а они заступили на очередное дежурство около печек. Иоганн и Ганс Милов сидели, впитывая измотанными телами тепло, словно сладкий сироп.
- Я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам. – Немного отогревшись, сказал Иоганн - Это удивительно!.. Ведь мы немецкие пленные, представители народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны.
- Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений. – Поддержал его тщедушный бывший лейтенант.
- Если и наблюдаются признаки каких-либо обвинений, то они не «коллективные», - продолжил потрясённый Майер: - Не обращены ко всему немецкому народу.
Он проглотил печёную картофелину и начал рассказывать недавний случай.
- Я работал в соседней деревне и зашёл в добротную с виду хату. Попросил молодую хозяйку дать что-либо из еды. Мужчина сидел на табуретке, и было видно, что у него нет ноги. Женщина, указывая на мужа, зло сказала мне: «Вот посмотри, что вы сделали».
Милов перевернул подрумянившиеся очистки и поднял на Иоганна заблестевшие глаза.
- Она не хотела дать тебе еду.
- Инвалид жестом остановил её и сказал: «Успокойся, он не виноват. Он такой же солдат, каким был и я, и у него, наверное, тоже есть семья».
- Правильно сказал! – оживился Ганс.
Майер с минуту молчал, заново переживая боль и унижения побеждённого.
- Женщина успокоилась и объяснила мне, что дать ничего не может, у самих ничего не осталось. Во дворе лежала кучка сахарной свёклы, собранной с огорода. Свёклу парили в русской печке, и все пили чай с этой «овощной добавкой». Она дала мне три свёклы, и я тут же стал есть, приговаривая: «Danke! Danke».
Милов от чего-то весело рассмеялся, и Иоганн непонимающе уставился на него:
- Я рассказал что-то смешное?
- Просто вспомнил смешной случай, - извиняющим тоном произнёс Ганс, - не обижайся…
- Ради Бога!
- Осенью я возил на бывшей нашей «легковушке» одного русского офицера, так как своих водителей у русских не хватает. Еду я один раз в город и тут ломается машина. Я выяснил причину поломки и сказал офицеру, что не могу починить. Мелкая деталь в карбюраторе вышла из строя и нуждалась в замене. Вдруг навстречу едет другая машина. Останавливаю её и мой начальник попросил помочь. Русский водитель глянул, почесал затылок, посмотрел кругом и вырезал эту деталь из свеклы, что росла рядом на поле.
- Тут вам не далеко - доедите, - сказал он и запылил дальше.
Иоганн возмущённо завозился рядом с пылающей жаром печкой.
- Что за бред?!
- Вот и я, смеясь спросил офицера, как можно на таком доехать...
- А он?
- «Давай попробуем» - ответил тот.
- Шутник…
- Я сел за руль, завёл мотор и спокойно доехал до пункта назначения. – Выдержав паузу, закончил Милов.
- Не может быть!
- Теперь я понимаю, почему вы в войне победили!!! – признался я офицеру.
- Ну, победили они по другим причинам, - с плохо скрытой иронией подтвердил Майер, - но мы никогда до конца не сможем понять логику русских…
- Это точно!
… В начале мая 1946 года Иоганн работал в составе группы из 30 военнопленных в одном из колхозов. Длинные, крепкие, недавно срубленные стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погружены на приготовленные грузовики.
- Меня шатает от слабости! – признался он напарнику.
Тот лишь недовольно буркнул что-то в ответ. Ствол дерева они несли на плечах. Майер находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика его голова внезапно была зажата между двух стволов.
- Как больно!
Иоганн лежал без сознания в кузове машины. Из ушей, рта и носа текла густая кровь. Грузовик доставил его обратно в лагерь. Лагерный врач, австриец, был убеждённым нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом числились ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же:
- Перелом основания черепа.
- Надежда есть?
- Тут я ничего не могу сделать...
Ожидая завершения столь неутешительного диагноза, Иоганн неделями и месяцами лежал без лечения в лагерном лазарете. В первые недели боль была просто непереносимой. Он не знал, как лечь поудобнее.
- Я ничего не слышу. – С ужасом констатировал больной.
Речь его напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Ему казалось, что предмет, находящийся в поле зрения справа, находится слева и наоборот.
- Мир перевернулся!
… Русский врач с середины лета начал регулярно посещать лазарет. Однажды он объяснил Иоганну, что тот будет находиться в лагере до того времени, пока его можно будет транспортировать.
- Я попытаюсь отправить тебя домой. – Обнадёжил он пациента.
- Если доживу…
В течение тёплых летних месяцев его самочувствие заметно улучшилось. Иоганн смог вставать и сделал для себя два открытия. Во-первых, он осознал, что остался в живых. Во-вторых, нашёл маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревянных полках можно было найти всё, что русские ценили в немецкой литературе: Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола.
- Кто бы мог подумать, что я смогу впервые читать сколько душе угодно именно в русском лагере! – поделился он с Гансом невиданной удачей.
- Подумаешь, - протянул равнодушный к чтению Милов, - лучше бы нашёл буханку хлеба…
Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, Иоганн жадно набросился на книги. Он прочитал вначале всего Гейне, а потом принялся за Жан Пола.
- О нём я даже в школе ничего не слышал.
- Значит писатель так себе…
Хотя он ещё чувствовал боль, переворачивая страницы, со временем забыл всё происходящее вокруг. Книги обволакивали его словно пальто, ограждавшее от внешнего мира. По мере того, как он читал, то чувствовал прирост новых сил, прогонявших прочь последствия травмы.
- Даже с наступлением темноты я не могу оторваться от книги.
- Смотри, посадишь глаза…
Иоганну словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
- Как слепы мы были! – удивлялся бывший солдат.
Всё то, во что он до сих пор верил, было разрушено. Иоганн начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не ограниченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой будет место самосознанию и уважению человека.
- Майер, тебя вызывают на комиссию. – Сказал подошедший санитар.
Её задачей был отбор больных пленных для дальнейшей отправки для лечения в Москву.
- Оттуда ты поедешь домой! - пообещал ему знакомый врач.
- Я не верю…
Через несколько дней, в конце июля 1946 года, Иоганн уехал на открытом грузовике вместе с несколькими военнопленными, как всегда стоя и тесно прижавшись, друг к другу, в направлении Москвы.
- Лишь бы никогда не вернуться назад!
Несколько дней он провёл в центральном госпитале для военнопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день Майер сел в товарный вагон, выложенный изнутри свежей соломой.
- Этот длинный поезд должен доставить меня в Германию. – Молил он Бога, в которого почти не верил.
Во время остановки в чистом поле их обогнал по соседней колее грузовой состав. Иоганн узнал двухметровые стволы берёз, те самые стволы, которые они массово валили в лагере. Брёвна были предназначены для топки локомотива. Седовласый капитан, сидящий рядом с ним присвистнул:
- Вот для чего они применяются...
- Как символично без остатка сжигать труд и жизни тысяч людей в паровозных топках.
8 августа поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта-на-Одере. Иоганн получил документы об освобождении и направился домой. Через три дня похудевший на 90 фунтов, но новый свободный человек Иоганн Майер, после пяти лет войны и плена вошёл в дом своих родителей.
***
Летом 1944 года американские войска вошли в немецкий город, где работала угнанная в Германию Мария Сафонова. В день её официального освобождения - 15 августа 1944 года, Мария должна была покинуть семью своих бывший хозяев и появиться с вещами в гражданский госпиталь, куда её, как и многих остальных остарбайтеров, призвали работать, так как война ещё не была окончена.
- Просто сменим одних хозяев на других…
При госпиталя, куда были помещены бывшие заключённые лагерей, и раненные с фронта, была лечебницу, в которую и были расквартированы на проживание освобождённые из неволи сиделки и медсёстры.
- Война закончена! – сообщила Маше разбитная «товарка», которая якшалась с американцами.
- Значит, поедем домой.
… Пока лидеры всех вовлечённых в войну сторон съезжались на подписание всех официальных документов о капитуляции Германии, жизнь Марии, да и вообще городка Биелефильда, особо не изменилась. Когда все бумаги были подписаны и все решения утверждены, началось распределение бывший заключённых в "фильтрационные лагеря" для отправки по своим странам.
- Да ерунда! – отмахивалась Сафонова от предостережений бывших хозяев.
- Ты подумай…
Мария всё также приходила в гости к Шуманам, делилась новостями, к тому времени, она уже довольно сносно научилась разговаривать по-немецки.
- Быть того не может, что нас обвинят… Не по своей же воли мы здеся оказались!
Герр Шуман прослышал о плохом отношении к бывшим узникам в советских фильтрационных лагерях и пытался образумить воспитанницу. Но Мария не верила:
- Да что вы такое говорите!
- Поверь мне…
- Что же наши своих же будут и винить в том, в чём они не виноваты?
- Мне говорили…
- Это полный абсурд!
Шуманы всё лето провели в уговорах Маши остаться в Германии с ними:
- Мария, ты для нас как дочь, останься с нами.
Сафонова - ни в какую...
- Возьми хотя бы от нас вещей на память.
Вскоре она официально закончила свою работу в качестве сиделки в госпитале и села на поезд, доставивший её в фильтрационный лагерь. Багаж составляли объёмные баулы с платьями, верхней одеждой и обувью.
- Ты что, с заработков едешь? – с подозрение спрашивали худые и раздетые спутницы.
Маша даже тащила с собой красивое эмалированное ведро и блестящий медный таз.
- Хозяева подарили! – односложно отвечала она, испытывая одни неприятности от подарков.
За вещами приходилось следить, не смыкая глаз, народ в пересыльном лагере собрался разный. Там они прожила почти 4 месяца, и всё время их ежедневно мучили вопросами:
- Почему выехал?
- Угнали!
- Почему работал на немцев?
- Заставили.
- Почему не предпринял попытку к побегу?
- Куда бежать?
- Почему не предпочёл покончить с жизнью, чем сдаться врагам?
На такой вопрос ни у кого не было ответов. Но появился страх и обида за непонимание в том, какой ад они пережили в концлагерях.
… Однажды когда Мария дремала на своих нарах, сквозь вату сна прорвался вопрос:
- Кто-то знает Марию Сафонову?
Виновница интереса приподнялась на локтях и недовольно спросила:
- Кому я там понадобилась?
К ней на второй ярус деревянных нар поднялась хрупкая симпатичная девушка, лет семнадцати на вид и смущённо сказала:
- Я знакомая твоего брата Николая. Меня зовут Саша Шелехова.
- Где ты его видела?
- Он освобождал меня из концлагеря…
- Как он?
- Симпатичный!
Девушки быстро подружились. Санька подробно рассказала ей свою незавидную историю. Маша – свою. Они настолько сблизились, что почти всё время проводили вместе.
- Глупая ты Сашка, - укоряла подругу спустя месяц более опытная Сафонова, - завела бы себе «мужа» и не парилась бы…
- Как можно! – ужасалась Саша и сильно краснела.
Дело в том, что пересыльный лагерь, куда они попали, оказался смешанного типа. Изголодавшие за много лет от женского общества молодые мужчины не давали прохода девушкам.
- Немцы за этим делом строго следили, - вздохнула Саша, а нашим всё равно…
Дошло до того что организованные группы бывших работников похищали зазевавшихся девушек и затащив в свой барак коллективно насиловали всю ночь. Особенно свирепствовали выходцы из азиатских республик.
- Я вот даю только Андрею, и он меня от всех защищает! – похвасталась ей Машка.
- Глупости это…
Действительно, спастись от приставаний можно было только одним способом. Парень и девушка всенародно объявляли об отношениях и становились временными мужем и женой. Так Сафонова нашла кареглазого Андрея и даже мечтала увезти его к себе на родину.
- Я так делать не буду, - отрезала Сашка и покраснела.
Она не могла признаться подруге, что, не смотря на войну и лагеря, смогла не потерять не только гордость, но и девственность.
- Ну и дура!.. Смотри, как бы не пожалеть!
Пророчество подружки исполнилось на удивление скоро. В начале осени Саша поздно вечером возвращалась с очередного допроса. Внезапно ей набросили на голову мешок из-под муки и куда-то потащили. Шелехова отчаянно сопротивлялась, но ничего не смогла сделать с десятком жадных и сильных рук.
- Мамочка! – шептала она на протяжении этой бесконечной ночи.
Утром парни которые даже не говорили по-русски выбросили её за дверь барака и она, шатаясь еле добралась до своего места.
- Господи! – крикнула при виде неё Мария.
Она сразу всё поняла и принялась хлопотать над измождённой подругой.
- Они же советские люди! – заплакала Саша и спросила: – Как так можно?
Самое страшное выяснилось через неделю. Александра к своему ужасу поняла что забеременела.
- Что мне делать? – спрашивала она совета у опытной Сафоновой.
- Поехали со мной. – Предложила та, к этому времени её быстроглазый Андрей успешно нашёл новую «жену».
- Что я у вас делать буду?
- То же что и все, - парировала невозмутимая Машка, - работать в колхозе… С голода не умрёшь.
- А ребёнок?
- Родишь, а там посмотрим…
- Чего смотреть?
- Вдруг получится узкоглазым, а соседи тебя засмеют.
- А твои деревенские не засмеют?
- Скажем, что у тебя муж был казахом…
Шелехова принималась плакать, а Мария гладила её по вздрагивающей спине и уговаривала:
- Ну, кому ты в Сталино нужна?.. Матери нет, отец пропал. А у нас в деревне мои тебе завсегда помогут.
- Думаешь они не будут ругаться на тебя?
- Да ты что, - засмеялась Мария и сообщила: - У нас знаешь, какая большая семья?.. Один или два человека особой роли не сыграют.
Александра неохотно согласилась с её доводами. В ноябре 1945 года Мария и Саша сошла на станции Унеча, откуда Мария была угнано 3 года назад. Их предсказуемо никто не стречал…