После окончания войны Николай Сафонов остался в Группе Советских Оккупационных Войск в Германии. До осени 1947 года он служил в мотострелковой части в маленьком городке Штансдорф под Потсдамом, и лишь раз за это время приехал домой в отпуск. Когда он, наконец, демобилизовался и вернулся в Криницы, младший брат Дмитрий уже учился в городе.
- Может, и ты поедешь в Брянск? – спросила его быстро стареющая мать.
- А вы как без мужчин справитесь? – вопросом на вопрос ответил Коля.
- Оно-то так…
- В трактористы пойду, - поделился он выношенными планами, - они нынче неплохо зарабатывают.
Трактор ХТЗ расшифровывался как «Хрен Тракторист Заработает» и заводились непросто. Бригадир тракторной бригады ставил зажигание магнето в определённое положение.
- Если не рассчитал и поставил «раннее зажигание», - раскрывал он секреты профессии, - то горючая смесь воспламеняется от искры раньше, чем следовало бы.
- И что потом?
- Суп с котом…
Маховик двигателя давал обратный ход, нередко выбивая кисть руки трактористу, крутящему заводную ручку.
- Монтировка улетит высоко в небо, - пугал бригадир нового тракториста. - В худшем – саданёт тебе в лоб…
- Мне пару раз осколки в каску попадали, - засмеялся Сафонов, - а тут монтировка.
- Тебе мало не покажется…
Тракторист сидел за рычагами на железном сиденье без кабины, обдуваемый ветром с пылью или обмываемый дождём, иной раз со снегом.
- Работёнка у нас ещё та! – не унимался бригадир и дыхнул устоявшимся перегаром.
- Не пугай! – веско отвечал крепко повоевавший Николай.
Каждое утро он тщательно выгребал грязь из двигателя. Для этого надо было залезть под днище трактора, открутить задние болты, а потом придерживая коленями пудовый чугунный поддон, передние болты. Затем предстояло снять угловатую «чугунку» и вычистить двигатель.
- Текущий ремонт: перетяжка, замена прокладок, удаление грязи около шатунов. - Перечислял обязанности тракториста чумазый начальник: - Без этих обязательных процедур техника долго работать не будет.
- Ясно!
… О «фотогигиеничности» тракториста ещё до войны сложили хулиганскую частушку: «Полюбила тракториста, а потом ему дала. Три недели сиски мыла и соляркою ссала!»
Несмотря на тяжкий труд, трактористам завидовали – ведь им платили на трудодень 3 килограмма зерна. Гарантированно за сезон, если всё будет удачно, они получали сорок пудов хлеба. Жили трактористы недолго – максимум 40-50 лет.
- Зато семья голодать теперь не будет! – стиснув зубы, Николай воевал с капризной техникой.
Ему даже пришлось расплавить свои медали «За отвагу» и «За взятие Берлина», чтобы запаивать медные трубки топливной системы трактора.
- Так никаких наград не останется! – расстраивался он, яростно орудуя паяльником.
- На хрена они тебе? – подначивал его бригадир, который всю войну просидел в тыловых складах.
- А вдруг когда-то за них будут давать огромадные деньжищи?
- Скажешь тоже…
Николаю неслыханно повезло, в конце сороковых годов в Харькове стали выпускать гусеничный трактор ДТ-54. Он имел современный двигатель и такую немаловажную мелочь как кабину. Теперь трактористу за шиворот не текло, в уши не задувало, хотя сильно гудело, трясло и вибрировало.
- На то они и есть 54 лошадиные силы. – Веско сказал принимавший технику бригадир.
- Мощь неимоверная! – подтвердил Сафонов, любовно поглаживая вздрагивающий бок прирученного зверя.
***
Весной 1948 года его сестра Мария вышла замуж. Но не по любви и взаимной симпатии, а по воле тётки Ульяны и дядьки Сидора, брата матери. Им понравился жених. Тем более будущий тесть сказал при сватании:
- Нам приданого не надо.
- Как так?
- Вы нам только девку отдайте…
Вот и «пропили», то есть просватали Марию без её согласия и ведома. Парень из соседней деревни Королёв Василий давно оказывал ей знаки внимания. И он ей нравился. Василий узнал о сватовстве конкурента и с взрослым родственником пришёл просить дать отказ донаховцам.
- Так как я сам хочу жениться на Маше. – Аргументировал он свою просьбу.
- А ты Марию спросил?
Тётка Ульяна, воспользовавшись отсутствием дома племянницы, сказала, что та Васю и видеть не хочет. После этого Королёв вовсе перестал замечать Машу, к её полному изумлению.
- Видать судьба мне за Семёна идти! – решила она и после скромной свадьбы переехала в семью мужа в Донаху.
До этого момента они с Александрой Шелеховой жили как родные сёстры, вместе работали, ели и отдыхали. Почти сразу по их приезду в Криницу из Германии с Сашей произошёл несчастный случай. За недостатком тягловой силы в посевную носили на себя из заготзерна на станции Унеча до родного села мешки с элитным зерном по 8 килограмм каждый, связанные вместе в «хохле» и перекинутые через плечо.
- Ты бы Санька не таскала тяжести! – предостерегла беременную подругу Мария.
- Ничего не будет… - легкомысленно отмахнулась Шелехова.
Бабка Никонова, возле дома которого играл трофейный патефон, угостила девчат в честь праздника пирогом. Девчата отведали чисто картофельный пирог, разломанный на четверых и, несмотря на пройденный путь с грузом, пустились в пляс под балалайку.
- Жить так хочется! – призналась весёлая Машка.
- После того, что мы пережили, - задорно крикнула Саша, - нам ничего не страшно…
Аккомпанировал им отец Юрки «Крохи», которого за красивую игру на балалайке прозвали «композитор Будашкин». Девчата босиком отбили «барыню», взвалили мешки на плечи, и пошли дальше. Следующей ночью у Александры случился выкидыш.
… Годовой минимум трудодней для колхозников – 240 выходов на работу.
- Если кто не выработает – отрежем сотки. – Грозил вернувшийся из эвакуации «Ероплан».
- Язык он пускай себе отрежет! – судачили между собой колхозники.
- Как немец на порог – он первым сдрыснул…
Председатель самолично запахивал на тракторе картофель у нерадивых колхозников, чтобы зимой питаться было нечем. Не смотря ни на что, люди трудились плохо, потому что работали за «палочки».
- Зачем колхозникам деньги? – очевидно, кто-то задумался в «высоких» кабинетах. - У них же всё – своё!
На новую колхозницу Шелехову тоже была заведена трудовая книжка в 30 листов. Трудодень отмечался учётчиком палочкой. Трудовые книжки сдавались бригадиру. Возле каждой колхозной конторы вывешивали щит с показаниями выходов на работу. Здесь каждый сверял свои выходы с записями бригадира.
- Совесть то поимей! – корила его Мария за неотмеченные дни, когда подруга отлёживалась после выкидыша.
- Так она ж не работала.
- Я же за неё пахала… двойную норму же выполнила!
- Не положено!
После освобождения от оккупации в селе не осталось ни одной лошади. Землю свою и колхозную вскапывали лопатой. Вспахивали, у кого была, на корове. Была установлена твёрдая норма: вскопать лопатой каждому 5 соток в день, вспахать на корове – 15 соток.
- Я нашу бурёнку загнала, вспахивая кожен день по тридцать соток.
- Я сказал не положено! – стоял на своём бригадир, положивший глаз на городскую девушку.
Подростки в колхозе, выполняли разную работу, в том числе ночной выпас колхозного скота, за который начисляли 40 трудодней. Старший брат Николай служил в это время в армии и Митя с матерью Авдотьей Яковлевной заработали за предыдущий год вместе чуть больше пуда зерна.
- Ежели в этом году трудодни плохо закроешь, - пообещала горячая Мария и зыркнула серыми глазищами, - мы с голоду подохнем без отца, но и тебе не жить.
- Не пужай!
Бригадир побурчал, но трудодни закрыл правильно… Кроме обязательной отработки в колхозе семью донимали и другие неприятности. Жизнь в деревне была трудна и голодна. Налоги с домашних соток в личном подворье были больше, чем с такой же площади на колхозном поле. Из-за засухи Сафоновы не смогли расплатиться с налогами государству и с них, за такую несознательность взяли пеню: 250 стаканов фасоли…
- Подавитесь вы этой фасолью! – в сердцах сказала мать Авдотья.
- Тише, тише… - остановила её старшая дочь. – Заберут ещё больше!
Мать будила младшую дочь каждый день в шесть утра и снаряжала в лес «по дрова». В сильную стужу колени семилетней Сашки она обматывала пенькой. Штанов под платье на неё не было, поэтому выше колен кожа трескалась от мороза. Ходили в лес утром и вечером. Возили сучья и прутики на салазках, обвязав их верёвками.
- Живём в лесу, а деревья на дрова рубить запрещается. – Жаловались деревенские бабы.
- Хотя бы сухостой позволяли валить…
- Держи карман шире!
Однако холод был не самым главным врагом крестьян. В голодные послевоенные годы приходилось собирать колоски по колхозным полям. Летом ели борщ из щавеля слегка забелённый молоком. Ели воробьятник, липовый лист. Вместо хлеба пекли картофельные пироги, да и то далеко не всегда. «Деликатесом» считалась картошка, заправленная толчёнными и прожаренными зернышками конопли.
- Вместо сладости - нарезанная ломтями и упаренная в чугунах сахарная свекла. – Сетовала Авдотья Яковлевна, накрывая обед вернувшимся работникам.
- А мне нравится! – шутил Николай, который вставал из-за стола полуголодным.
Вкуса мяса крестьяне не ведали, так как сплошь были постные дни. Поросят после войны редко кто держал - кормить особо нечем их было. Держали гусей для уплаты налога мясом 40 кило в год. Как только к осени гуси набирали вес, их ловили, сажали в плетушки и везли в Дмитровск.
- Слава Богу, заплатили налог! - говорила тогда мать и крестилась.
- А сами что будем есть?
- Картошка нынче уродилась и Пеструшка скоро отелится…
Корова в личном подворье облагалась налогом: поставка государству молока в 3,9% жирности, 500 литров за год. Вместо молока можно было сдать сливочное масло. Если кому удавалось «выручить копейку», то покупали масло в поселковом магазине и сдавали как эквивалент налога за молоко.
- Меня Ульяна научила, - по секрету шепнула Авдотья старшей дочери.
- А смысл.
- Так молочко Сашеньке достанется…
Свою младшую дочь, чудом выжившую в войну Саньку, она оберегала как зеницу ока. После отёла коровы у Сафоновых, пришла комиссия и «законтрактовала» телёнка. Резать его для своих нужд, строго-настрого запрещалось.
- Нарушение этого запрета расценивается как государственное преступление и карается со всей строгостью социалистической законности. – Пугал хозяйку вечно пьяный председатель.
- У нас бурёнка совсем старенькая, - пожаловалась Авдотья, - можно тёлочку себе оставить?
- Не положено!
Колхоз в конце года, согласно контракту, обязывался выплатить за выращенного телёнка компенсацию продуктами.
- Знаем мы, - заплакала мать, - сколько вы живоглоты даёте!
- Но-но! – взвился председатель. – Поговори у меня…
Груня Митина, вдова с тремя детьми, не выполнила обязательный налог государству. Пришёл, как и подобает в таких случаях, уполномоченный министерства по сельхоззаготовкам и забрал корову в счёт налога. Дед Митин Захар Гаврилович в сердцах сказал ему:
- Так-то и германцы забирали.
Кличка «Германец» присохла к этому уполномоченному до конца его жизни.
***
Поработав в колхозе Александра, поняла, что долго так не протянет. Она сходила к директору школы Панову, и тот взял её учителем немецкого языка.
- Пригодился таки немецкий! – удовлетворённо сказала она подруге.
- Не зря мы в Германии жили…
- Тяжко там было, но зато с тобой встретились!
- Лучших друзей выбирает жизнь.
В войну дети не учились, так как школу в Криницах немцы зачем-то развалили и сожгли.
- А ребятишки, и рады были – не учиться ведь! – огорчался старый учитель. – Столько лет потеряли…
- Наверстаем!
Теперь приходилось заниматься в бывшей конюшне. Тетрадь давали одну на полгода. Когда они заканчивались, писали на газетах. У одноклассника Митьки на оптическом заводе в Люберцах Московской области работала тётя. Она-то и снабжала племянника обёрточной бумагой, на одной стороне которой можно было писать.
- За это будите по очереди делать за меня уроки. – Объявил важный меценат.
Около импровизированной школы был участок земли засеянной пшеницей и засаженный картошкой. К Октябрьским праздникам собрали и намололи муку для раздачи ученикам. Директор школы Панин раздавал муку к выстроившимся в ряд 200 учащимся. Банкой из-под американской тушёнки ёмкостью в 400 грамм он насыпал муку кому в пилотку, кому в фуражку, кому в платок…
- Чтобы ходили на уроки!
- Теперь обязательно будем…
Каждой весной голодающим ребятам приходилось собирать мороженый картофель с колхозного поля. Матери мололи зерно на деревянных дисках, в которые были забиты чугунные осколки. Муку смешивали с высушенными и перетёртыми картофелинами и пекли «тошнотики».
- Тёплый «тошнотный» хлеб ищо можно есть, - признался Николай, - чёрствый – трудно укусить.
- Вот бы нормального хлебушка вдоволь наесться… - сказала маленькая Саша.
Ученики ходили вечно голодные. Урожай колхозной моркови собрали на поле возле школы в бурты. Из-за засухи в этом году не взошла картошка и ребята нередко приходили на занятия не евши. Бурты моркови на поле сторожил дед Фараонов по кличке «Проблема». Был он подслеповат и дурковат. Этим пользовались – дети воровали морковь из буртов и ели. Жаловался дед на школьников директору:
- Опять окружили!.. Морковку воруют!
- А кто? – спросил взбешённый Панин.
- Чёрт их знает, похожи друг на друга!
Директор пошёл по классам и скомандовал:
- Обозники! Руки на стол!
Молодая учительница Шелехова пыталась защитить детей, но директор был неумолим. Руки у всех ребят оказались жёлтыми от моркови.
- Ладно, я разберусь с вами…
- Чего с ними разбираться, - тихо сказала Александра, - они просто голодные дети.
… Зимой 1953 года на Донаховский сельсовет выделили кинопередвижку. Киномеханик с аппаратурой на машине перемещался из одного села в другое только за «магарыч».
- Смотри Гришка, сопьёшься! – предостерегали киномеханика Кульминского родственники.
- Тогда пойду в трактористы! – легкомысленно отвечал тот.
В начале марта Николай рано пришёл с работы и неожиданно предложил Александре:
- Сходим сегодня в кино?
- А что показывают, и где будут крутить? – девушка смутилась от неожиданного предложения.
В Криницах не было клуба, и каждый раз кино крутили в новом месте. Если не было клубного помещения, Кульминский начинал артачиться и, ссылаясь на инструкции, отказывался крутить кино на улице.
- Уговорили через взятку ставить фильм в конюшне. – Сообщил моющий руки тракторист.
- А что ему дали?
- Дело уладили бутылкой самогонки.
- Так что Гриша привёз?
- «Тарзана». – Ответил Николай и добавил: - Говорят фильм мировой…
- Конечно, пошли.
Сильно пьяный Григорий уже колдовал над хитрой техникой. Карбюраторный движок обеспечивал киноаппарат электричеством и так сильно тарахтел, что порой нельзя было разобрать слов. Экран из парусины повесили прямо на стену. Входной билет стоил 20 копеек с «носа».
- Дядь, пусти! – канючили безденежные пацаны.
- Без денег не пущу! – стоял на своём Кульминский.
Вокруг него толпились десять мальчишек одного возраста совершено разной внешности. В круговерти около киноустановки мелькали азиатские лица, характерные носы представителей Кавказа совались в нутро громкого двигателя. Рядом стояли русоволосые подростки со славянскими чертами, и суетился один типичный еврей.
- О роговцы прибежали. – Сказал кто-то сбоку.
- К ним кино никогда не возят, - откликнулся щёлкающий семечки Сафонов, - их деревенька всего на десять дворов.
- Рогов после войны вообще чудом сохранился…
Деревенская «шпана» стремилась попасть в кино бесплатно. Принципиальный киномеханик их не пропускал. Пока Кульминский отвлёкся на путающегося под ногами азиата, грузин сделал ему «подлянку» - насыпал соли в бензин.
- Вот подлецы! – заругался матом близорукий Гриша.
- Так тебе скряга и надо! – веско сказал типичный житель Прибалтики, и пацаны как по команде начали организованно отступать в соседнюю деревню Рогов.
Пугливая искра пропала намертво, движок тупо заглох и не заводился.
- Чего они все такие разные? – спросила заинтересованная Саша.
- Во время войны в их деревне не осталось ни одного мужчины, только десять женщин от двадцати до сорока лет и несколько древних старух. – Начал рассказывать Николай. – На кого пришли похоронки с фронта, кто-то погиб в партизанах.
- Все до единого? – ахнула впечатлительная девушка.
- Под корень…
Пока киномеханик сливал бензин и заливал новый, Сафонов поведал Александре страшную историю:
- Когда немцы отступили, к ним зашло одно подразделение гвардейской дивизии. Командовал ими боевой русский сержант. В подчинении у него был настоящий интернационал: Армянин, казах, украинец, узбек, татарин, эстонец, белорус, грузин и еврей. Сержант зашёл в лучшую с виду хату деревни и попросился на постой. Его встретила миловидная женщина с пышной грудью, которая ошарашила красноармейца: «То, о чём я попрошу, наверное, вас покоробит… Но постарайся понять. Война отняла у нас мужчин. Для того чтобы жизнь продолжалась, нам нужны дети. Подарите нам жизнь».
Николай замолчал, с преувеличенным вниманием глядя на суету крикливого киномеханика.
- Солдаты разошлись по разным избам, и через девять месяцев одновременно родилось десять здоровых мальчиков.
- Теперь у деревни есть будущее! – сказала Александра и вытерла слёзы.
Кульминский, наконец, запустил капризный агрегат. Люди вместе с лошадями начали смотреть знаменитый фильм. Всё было ничего, пока Тарзан не закричал по-звериному. Перепуганные лошади чуть было не разнесли конюшню…
- Ну, это кино, - смеясь, предложил Николай, - пошли лучше погуляем.
- Я не против…
Откровенно говоря, Саше на происходящее на экране было наплевать. Она сидела на скамеечке рядом с Николаем и её сердце сладко замирало.
- Неужели? – задавала она один и тот же вопрос.
До этого дня Александра даже сама себе не признавалась, что живёт в Криницах только потому, что здесь живёт Николай. Когда она первый раз увидело его в немецком концлагере, то сразу почувствовала сильную симпатию.
- Может он признается, что я ему симпатична?
Александра устала ждать внимания, нравящегося ей мужчины. Николай до этого относился к ней как к сестре, внимательно и уважительно.
- Ведь у него нет зазнобы… - успокаивала себя Саша и ждала.
Они вышли из импровизированного кинотеатра и неторопливо пошли к дому. Хату Сафоновы поставили на самом краю села, и идти им было полчаса, а если неторопливо – час.
- Глянь Шура, - кивнул Коля в сторону кучкующихся людей, - бабы новости по радио слушают.
- Чего там может быть интересного?
Первый ламповый приёмник «Родина» появился в колхозной конторе совсем недавно. По нему слушали всем миром сводки о состоянии здоровья Сталина. Когда они проходили мимо как раз сообщили о смерти вождя. Бабка Настя Митина стала причитать:
- Милые, что ж мы будем делать без кормильца?
- Горе нам! – заголосили бабы.
Люди, сгрудившиеся вокруг приёмника вынесенного на крыльцо, зарыдали и закричали.
- Как жить дальше? – подхватили мужики.
- Война сызнова будет! – веско сказал дед Гаврила.
Сафонов и Шелехова тоже опечалились, но закалённые боевой юностью не подали вида, а пошли дальше. Александра шла слегка ошарашенная новостью, а потом спросила:
- Изменится что-то, как думаешь?
- Конечно, изменится, - внезапно засмеялся Николай и добавил, - ведь я скоро женюсь.
- Как женишься? – резко остановилась Саша.
- Также как все люди…
- У тебя же подруги не было!
- Была, - заулыбался молодой мужчина, - только я её в партизанском отряде потерял. Её тогда ранило, и поэтому отправили в госпиталь.
Александру словно ударили по голове паленом. Признание Николая явилось для неё полнейшей неожиданностью и оглушило больше чем уход из жизни Великого вождя. Она собрала последние остатки воли и, сдерживая дрожь в голосе, спросила:
- Как её зовут?
- Валентина! – мечтательно произнёс Сафонов: – Я её долго искал, а она оказывается, спокойно в Унече живёт. Представляешь, вчера случайно встретил на улице и она меня узнала.
- Счастье-то, какое! - кусая губы, сказала Саша и отвернулась.
- Ты что, обиделась?
- Нет, я за топором... - пошутила девушка сквозь слёзы.
Именно в эту минуту она решила уехать из Криниц в свой родной город.
- Больше ничего меня здесь не держит, - Александра плакала всю ночь, - у Машки своя семья. Она против не будет!.. В выходные поеду к ней, расскажу, она поймёт.
После смерти Сталина чуть легче стало с выездом из деревни на жительство в город. Отменили многие налоги: налог за бездетность с 18 лет, налоги за сады, за пчёл, за свиней. Заметно полегчало, и народ откликнулся на всё это частушкой: «Стал Маленков – дал нам хлеба и блинков!»
- Впервые в деревенском магазине в свободной продаже появились мука и хлеб. – Удивлялись наивные колхозники.
Александре той весной было не до того. Шелехова доработала до летних каникул и тепло попрощавшись со всеми Сафоновыми уехала домой.
- Спасибо за всё!
- Береги себя! – напутствовала её рыдающая подруга.
После проводов подруги Маша собралась съездить к матери в Криницы. Василий Королёв сел рядом с ней в зале ожидания районной автостанции и рассказал о своём неудачном сватании. Так Мария с сожалением узнала о роковой роли родной тётки в её судьбе.
- Жаль! - тихо сказала она.
- Я тебя присмотрел обутую в кирзовые сапоги 42 размера. – Улыбнувшись, признался стеснительный Василий.
- Тогда покупали на два-три размера больше, - смутилась женщина и покраснела, - чтобы в зимнюю стужу не одной суконной портянкой обернуть ногу.
- Ты мне в тех сапогах сразу в душу запала!
- Чего уж теперь вспоминать…
Через год Мария умерла во время тяжёлых родов, не сумев освободиться от непосильного бремени.