Финляндия. 14 июля 1974 год.

Машина свернула на узкую дорогу в лес и, проехав недолго, остановилась. Два пожилых финна-конвоира сидели на переднем сидении микроавтобуса и искоса поглядывали на меня и на брата. Третий конвоир, помоложе, сидел напротив. Он уставился в лобовое стекло и рассматривал местность.

Небольшая совсем не злая поисковая овчарка растянулась у ног пожилых финнов и поглядывала на нас своими умными собачьими глазами. Сквозь стекло кабины просматривались полосатые пограничные шлагбаумы. Фигуры советских пограничников в зеленой форме метались по ту сторону границы.

Красный «Сааб» с Борисом стоял впереди, за ним — «Форд», в котором были я и мой брат, и за нами-синяя полицейская «Вольво» с Анатолием. Финский офицер с пограничниками подошёл к первой машине. Открылась дверь и вышел неуклюжий здоровяк Борис в изодранных джинсах и обрубках от старых резиновых сапог. Ему выпало счастье быть первым.

Борис и Миша, 1974 год.

Анатолий, 1974 год.

Автор 1974 год.

Поднялся первый шлагбаум, за ним — второй и всё. Он там — беглого раба вернули хозяину. Прилив ненависти охватил меня к тем, кто был по ту сторону границы и к презренным финнам.

«Перестрелять бы их всех и под суд пойти здесь, в Финляндии», — подумал я.

Приклад черного массивного автомата молодой финн поставил на пол машины и рукой придерживал за ствол. Наручники свободно болтались на моих руках. Рывок — я крепко вцепился в автомат и за курок тянул к себе. Но что это? Финн почти не сопротивлялся, а двое других молча наблюдали. Собака спрятала морду подальше в ногах и тихо лежала.

«Без патронов он», — решил я и от злости резким ударом ноги выбил заднее стекло машины, вместе с резиновым уплотнителем оно ударилось об асфальт и не разбилось.

У финнов — никакой реакции.

— Суоми шваин, стинки коми, — смешивая языки ругался я.

Подошел офицер и показал жестом, — «пошли!».

Я хлопнул дверью и, как на казнь, пошел за ним. Шлагбаум опустился. Железный занавес закрылся. Советские пограничники, как почетный караул, стояли по обе стороны дороги с автоматами Калашникова наготове. Стриженные, с надетыми на затылок фуражками они зачем-то подпрыгивали высоко на месте, словно ретивые кони, и щелкали затворами автоматов. Тут я разглядел, что автоматы у них без рожков с патронами, и от этого комичного вида погранцов меня начал разбирать смех.

Бориса облепили полчища гнуса, его руки были за спиной в наручниках, и он мог только фыркать и отдуваться, переминаясь с ноги на ногу. Высокий худой генерал-полковник стоял поодаль, а рядом с ним — маленького роста толстый майор с очень красным лицом.

— Изменники! — завизжал майор, подойдя к Борису.

— Как ваша фамилия? — спокойно спросил меня генерал.

— Не знаю, забыл, — так же спокойно ответил я.

— Как ваша фамилия? — повторил он, не меняя тон.

— Я сказал, — не знаю!

Финскому офицеру это стало надоедать и на ломаном русском языке он начал отвечать за меня.

— Его фамилья…

— Заткнись, холуй! — грубо перебил его я.

— Моя фамилия — Ян Смит! — громко и четко ответил я. Это имя южно-африканского президента первым пришло мне на ум. В Советском Союзе эта была ненавистная фигура. Эффект получился потрясающий. Красное лицо майора превратилось в бордовую рожу, и он теперь нечленораздельно визжал на весь лес. Пограничники ещё выше запрыгали на месте и усерднее защелкали затворами автоматов.

— Ян Смит! Ян Смит! — повторял я.

— Стрелять в негодяя, если он вздумает бежать, — обращаясь теперь к ним кричал майор.

— Да ты им патроны сначала дай, — смеялся я.

— Его фамилья — Шатрафка, — продолжил финн.

— Перестаньте паясничать. Мы на вас рапорт составим за оскорбление финских представителей и советских офицеров, — сказал невозмутимый генерал.

— Заткнись, ты, советская сволочь! Мне все равно, что ты там напишешь.

Я даже представить себе не мог, что я грубил самому начальнику Главного управления пограничных войск КГБ СССР Вадиму Александровичу Матросову, человеку, ставшему с февраля 1984 года заместителем Председателя Комитета государственной безопасности СССР или правой рукой самого Юрия Андропова.

Это оказалось последней каплей терпения для нервного майора.

— Уберите шизофреника! Уберите его отсюда немедленно! — эти слова отчетливо долетали до брата, стоявшего за шлагбаумом на территории Финляндии.

Пока с меня снимали просторные финские наручники и заменяли их на узкие советские, подвели брата.

— Вы не русский? — допытывался генерал у Миши.

— Не розумiю, — отвечал он по-украински.

— А ты что понесся за границу? — вступился майор.

— Я — свободный человек, куда желаю, туда и иду, — ответил Миша.

— Значит, вольная птичка. Теперь мы тебе подвяжем крылышки, — съязвил майор.

Меня и Мишу увели и посадили в разные «газики», стоявшие невдалеке. Борис остался один дожидаться Анатолия. Я сидел в окружении злых, как осы, пограничников. Из-за нашего перехода границы они провели уже несколько бессонных ночей.

— Вот у финнов всё, как у людей, даже в тюрьме у них лучше сидеть, чем жить на вашей советской свободе, — усевшись в машине на заднем сидении продолжал, как чайник, кипеть я.

— Поддать бы тебе сейчас не мешало, — пыхтели они.

— Отсижу свой трояк — и снова перейду границу. Один черт, я вырвусь из вашего коммунистического рая.

— Какой трояк?! — услышав меня, вмешался молоденький лейтенант. — Не слушайте его, парни, пятнадцать лет ему дадут, и отсидит он их там, где Макар телят не пас.

— Что ты их пугаешь! Открой Уголовный кодекс и посмотри сначала, три года — это максимум.

— Не слушайте его, — перебил лейтенант, — ему солнца теперь долго не видеть.

Мои руки отекли, и невыносимая боль от перетянутых наручников ползла по спине.

С выдачей, похоже, было закончено. «Газики» тронулись и через пару сотен метров остановились возле дома в лесу. В большой просторной комнате ярко горел свет. Длинный стол был накрыт красной скатертью, на ней стояли стаканы и графин с водой. По одну сторону стола находились финские офицеры, по другую — советские. В торце стола стояло кресло, и в него усадили меня. Можно было подумать, что виновник торжества — это я, хотя отчасти это так и было.

— Мы вас пригласили, чтобы вы были свидетелем передачи ваших документов от финских властей советским пограничникам. От вас требуется роспись за каждый документ,-вежливо и торжественно сказал генерал.

— Ясно, — говорю, — только наручники снимите.

Наручники сняли. Сильная боль от них начала исчезать, но пальцы оставались непослушными. Я положил руки на стол и начал их растирать. Глубокие красные шрамы на кистях не сходили. Офицеры стояли и наблюдали.

— Ваши наручники лучше советских, — обратился я к финскому переводчику.

Финн улыбнулся и мы приступили к делу. Не успел я расписаться, как снова подлетел лейтенант с наручниками.

— Можно послабее, а то вы их чересчур затягиваете, — громко сказал я ему.

— Не затягивайте сильно! — приказал генерал.

На бревенчатой площадке, окруженной высоким лесом, стоял темно-зеленый пограничный вертолет Ми-8. Это был тот самый вертолет, за которым еще совсем недавно мы наблюдали с вершины сопки.

— Ложите лицом на пол. Чуть что, прикладом их, — приказал пилот конвою, — и смотрите, что б не переговаривались.

Фото Андрея Мезенцева. Алакуртти, 1974 г.

Лечь на живот с руками в наручниках за спиной оказалось не так-то просто в набитом до отказа пограничниками вертолете. Анатолий уже лежал в проходе. Он крутил головой, выбирая место между сапогами. Несколько прикладов автоматов уперлись в его спину. Мишины ноги и до блеска начищенные кирзовые сапоги отделяли мои глаза от Бориса. Затарахтел мотор, и вертолет взлетел.