Спецбольница находилась на территории Днепропетровского следственного изолятора, обнесенного высоким каменным забором с козырьком покрытым колючей проволокой, и вторым деревянным забором с колючей проволокой, натянутой рядами сверху. В проходе между заборами были растянуты рулоны тонкой, как паутина, проволоки и малозаметная сигнализация. Несколько раз днем и ночью солдаты проверяли её, одновременно включая мощные динамики по всему периметру забора, оглушая всё вокруг пронзительным пульсирующим писком. Охранники были не для больных, а для осужденных зэков, работавших санитарами и в хозобслуге. У всех у них была первая судимость и небольшой срок — до пяти лет. Это было мелкое ворьё, уличная шпана и водители, по вине которых произошли серьезные аварии на дорогах.

За плохую работу — если они не были слишком требовательны к больным, их могли отправить на зону, вместо досрочного освобождения. Санитары больше всего боялись попасть туда, где о них ходила очень плохая слава, и они знали, что их там могут «опустить» (изнасиловать).

В отличие от надзорной, в общей палате на стенке висел динамик и разрешалось иметь две книжки. Всё остальное, даже карандаш и лист чистой бумаги, категорически запрещалось. Нарушителя могли побить санитары или ещё хуже: врач мог прописать десять уколов сульфазина. В отделении имелась маленькая библиотека, её собрали сами больные. Я попытался убить время чтением книг, но от трифтазина не помнил о чём я только что прочитал, и быстро уставал. Целые дни нужно было проводить в кровати или ходить в проходе между кроватями, лишь на короткое время я выходил из палаты, идя на оправку или в столовую. От лекарств я быстро уставал, а если лежал в кровати, то тело ныло и болели бока.

Мне очень хотелось увидеть брата и узнать, что с ним. Я подолгу смотрел в окно, наблюдая, как колонны больных каждый день проходят по двору в баню, но никогда не мог найти среди них Мишу.

Все больные из общих палат обязаны были выполнять разного рода работы. Адам был уборщиком туалета, где он мог раздобыть у больных для себя махорку и спокойно там покурить, другие работали в посудомойке или по утрам драили тряпками отделение. Меня определили мыть лестничный пролет между третьим и нашим, четвертым этажом. Дед, заторможенный от лекарств, приносил нам в тазике воду. Я с напарником размахивал мокрыми половыми тряпками по ступенькам лестницы, отжимая руками в таз грязную воду. Санитар обычно стоял рядом, курил или разговаривал с кем-нибудь.

Мытьё ступенек давалось мне очень тяжело. Не было просто сил делать столь нетрудную работу, но я заставлял себя работать, понимая как важно быть в движении хотя бы эти тридцать минут, потому что потом нужно будет снова лежать в кровати, пока позовут на обед.

К обедам, а вернее, к больничной пище я уже немного привык. Это была вода с перловкой, или овсом, или сечкой. Часто подавали вываренную добела соленую капусту, но больше всего я боялся есть суп, когда в нем плавали кусочки в виде поросячего глаза или порубленная ноздря с шерстью внутри, или дробленая челюсть с гнилыми черными зубами.

В кладовке возле столовой хранились личные продукты больных, купленные в больничном ларьке или полученные от родственников во время свиданий.

Перед выдачей продуктов у шкафа строилась очередь и сюда, как на морской берег, слеталась стая прожорливых и наглых «чаек» в белых куртках и колпачках — зеков-санитаров. Больные давали им всё, что они просили — банку с консервами, пряники, сахар, — понимая, что иначе санитар сможет найти непроглоченную таблетку во рту, запретить курить, заставить драить полы в отделении. Плохо приходилось тем, у кого не было ни денег, ни родственников, они вынуждены были доедать объедки из чужих мисок или клянчить за столом. После обеда и приема лекарств была прогулка, один час.

— Всем на прогулку! — кричали санитары и открывали двери палат.

Больные шли к брошенному на полу мешку, где лежали зековские кепки, брали любую и становились в строй. Стояли парами. Сначала всех считал санитар, за ним-медсестра, а уж после всех — прапорщик-контролер. Если счет у всех совпадал, то колонна выходила на прогулку, но чаще им приходилось пересчитывать, что занимало минут десять-пятнадцать.

Мы выходили в пыльный двор больницы к вонючим угольным кучам, затем проходили по коридору через центральный корпус в другой узкий двор, за воротами которого располагался недавно выстроенный силами больных административный корпус.

Прогулочный двор был метров сорок в длину и четыре в ширину, с длинной скамейкой посредине. С одной стороны стоял высокий деревянный забор с колючей проволокой наверху, с другой — низкий штакетник, за которым прохаживались наблюдая за больными прапорщики, медсестры и санитары. Двор был посыпан мелкой галькой и угольной пылью. Местом оправки служил дальний угол двора, откуда текла длинная пенистая и вонючая речка. Загорать запрещалось. Некоторые больные закатывали рубашки выше пупа и так понемногу воровали солнечные лучи. На всю больницу был только один этот двор, в него за день выводили на прогулку более тысячи человек. Жара и слабость от лекарства сразу разморили меня. Я сел на лавку и наблюдал за больными.

Высокий, лет сорока больной, с надетой не по размеру маленькой фуражкой, в коротких брюках и закатанной наверх рубашкой, ходил одиноко по двору, размахивая руками. Это был Андрей Заболотный. У него была такая же статья как и у меня. Мне давно хотелось с ним познакомиться.

— Ты за переход границы здесь? — спросил я, когда он проходил рядом.

— За попытку, в 1967. Я знаю, ты был с братом в Финляндии, — ответил он.

Мы стали ходить вместе, пробиваясь сквозь группы больных, куривших табачные самокрутки.

— Андрей, ты почти восемь лет в больнице и у тебя есть опыт, дай мне совет как нам с братом быть? Мы на следствии и экспертизе «гнали» (симулировали). Стоит ли пойти на прием к врачу и рассказать всю правду? — спросил я.

— Я бы не советовал. Думаешь, они признают, что вам удалось одурачить экспертов? Скорей всего, врач решит, что ты не осознаешь свою болезнь и начнет тебя лечить по-настоящему, пока ты это не поймёшь. Я тебя сейчас с Сергеем познакомлю, он с 12-го отделения, где-то здесь ходит. Сергей тоже за попытку перехода границы давно здесь. Он себя больным не считает, так врачи его все время лечат и, похоже, выписка ему не скоро светит.

Мы обошли двор.

— Что-то я его не вижу, — поворачивая голову по сторонам, доложил Андрей. — Ладно, давай собираться на выход, будет лучше, если медсестра нас вместе не будет видеть, — сказал Андрей и, опуская рубашку, быстро пошел к выходу.