Утро. Санитары будили на оправку, кричали на больных, но не забывали при этом поздравить с праздником. Больные волокли свои исколотые задницы и поздравляли медперсонал, а те — больных.

У советских людей сегодня праздник. В динамике гремят марши, выступают дикторы с речами, написанными как будто специально для них вчерашней медсестрой в паре с Адамом.

— Трудиться, товарищи! Да здравствует коммунизм! Долой американских агрессоров!

Звучат призывы по радио, как понос из больного организма.

В связи с праздником, для больных было решено устроить праздничный обед и отдых. Никакого труда в этот светлый день, никаких тряпок и тазиков с хлоркой. На обед принесли повседневный рассольник, — суп со старыми солеными огурцами и крупой, но на второе были макароны по-флотски. Медсёстры, врач и и заведующая отделением прохаживались вдоль стола, наблюдая как едят больные.

— Ну как, Корчак, нравятся тебе макароны по-флотски? — спрашивает врач человека, прослужившего много лет на флоте.

— Только не по-флотски, а по к-р-р-а-аснофлотски. К-р-р-аснофлотские эти макароны, — огрызнулся бывший моряк, уминая их за обе щеки.

— Пусть будет так, по-краснофлотски, — спокойно ответила врач.

Несколько больных, рассмеявшись, закашлялись, давясь макаронами от смеха, другие поглядывали искоса то на Корчака, то на врача, ожидали что он ещё отмочит. Врач не стала с ним продолжать разговор и подошла к восемнадцатилетнему Славику Гонину.

— А что ты, Гонин, скажешь про макароны по-флотски?

— Очень вкусные, — ответил Славик, зная что Корчаку ответ может и пройдет, а у него ещё ягодицы до сих пор болят от курса сульфазина.

Бедный Славик. Он с раннего детства пытался удрать на Запад, но тогда всё обходилось детским приёмником. На этот раз он решил выбраться через Финляндию. В Ленинграде в кассе на вокзале у него спросили пропуск, чтобы оформить билет в приграничный город Выборг. Ничего у Славика не было и он был задержан, наговорив от обиды, сгоряча очень много плохих слов в адрес страны Советов и… страна отправила его лечиться.

Рядом со Славиком причмокивая ел старый беззубый колхозник, дед Кулиш. Врач прошла мимо, не замечая его, она прекрасно понимала, какой он антисоветчик с двумя классами церковно-приходской школы, ляпнувший в своём сельсовете, что при панах лучше жилось, чем при коммунистах. Уже в течение трёх лет она хотела выписать его, но это было не в её силах. Главные психиатры, решавшие судьбу деда, сидели в других кабинетах с табличками на дверях: КГБ.

Я не мог дождаться прогулки, в палате с включенным динамиком находиться было невозможно. Да ещё и дед-фронтовик, контуженый, почти глухой, включал динамик на полную громкость и ходил взад и вперед, подпевая песням.

Я решил терпеть, не выключать радио, чтобы это не было расценено медперсоналом как моё нежелание отмечать великую дату революции