После освобождения Леонида Плюща и постоянных обвинений Западом Советского Союза в нарушении прав человека и использовании психиатрических лечебниц в политических целях Кремлю пришлось, хотя бы внешне, подправить фасад своей карательной системы.

Режим в больнице стал мягче. Больным запретили угощать санитаров продуктами под угрозой наказания уколами серы. Теперь у больных появился выбор: сделать своим врагом санитара за отказ дать ему банку консервов или получить пару кубиков серы в ягодицу. Санитары стали меньше понапрасну бить больных, били с оглядкой и то тех, кто чересчур перечил или был сильно гонимым болезнью. Даже Каткова, зам.начальника по медчасти, стала сдержаннее и, насколько это было возможно для её жёсткого нрава, даже предупредительной. Она вспомнила и о Ваське Кашмелюке, который её осенью «лошадиной мордой» втихаря назвал, сделав ему через шесть месяцев (!) амнистию, отменив уколы сульфазина.

— А чего ты такой скованный? — спросил я Кашмелюка, похожего на скелет, обтянутый желто-синей кожей, и голосом поломанной куклы.

— Только серу отменили, а таблетки все оставили, — едва слышно вытягивал он слова. — Подсчитай, восемнадцать таблеток утром дают, двадцать восемь в обед и двадцать четыре — вечером. Семьдесят таблеток в день!.. как же тут не будешь заторможенным.

Шоковая терапия инсулином.

«Как это работает? Человеку, привязанному ремнями к кровати, вводят тщательно рассчитанную дозу инсулина. После этого происходит впадение в кому, возможно возбуждение, судороги, сильное потоотделение. Кома является управляемой, то есть уровень глюкозы в крови все время контролируется. Кому прекращают через определенное время введением глюкозы.»

Моего брата сейчас тоже сильно лечили. Его перевели в инсулиновую палату, где уже было десять человек и назначили тридцать дней шоковой терапии инсулином! Каждый день в восемь часов утра его привязывали к кровати и вводили внутривенно инъекцию инсулина. Он терял сознание, рвался, ругался или просто орал, как и все остальные больные в палате. Медсёстры и санитары не спускали с него глаз и наблюдали. Больной в этом шоковом состоянии мог говорить даже личные оскорбления и угрозы в адрес главврача больницы или кого угодно. За это больного никогда не наказывали. Курс инсулина начинали с двух кубиков инъекции, увеличивая каждый день на один кубик. Затем, продержав на повышенной дозе её начинали снова снижать, поэтому курс длился около месяца. В Ленинградской СПБ применяли ещё и электрошоковую терапию, когда два электрода приставляли к вискам и пропускали разряд тока.

К двенадцати часам дня Миша приходил в себя, его снимали с вязок и сразу давали выпить целую кружку очень сладкого чая. Я был рад видеть брата, он стал меньше топтаться и на лице начала появляться улыбка. Теперь, встречая его на прогулке я видел, что Миша был более оживлённым, чем раньше, но я не знал, что эта шокотерапия уничтожает целые участки его мозга. Не знал я, что и от приема галоперидола в течение двух лет вес серого вещества головного мозга уменьшается от семи до двенадцати процентов, что приводит к сильным психическим расстройствам. Сама процедура шокотерапии такой нетерпимой боли, как нейролептики, не давала. По распоряжению врача Миша принимал теперь шесть таблеток в день. Какими могут быть последствия от инсулина в дальнейшем мы не знали.