Шестое июля, в отделении праздник. Идёт комиссия. Красная лампочка над дверью ординаторской только и успевает зажигаться, вызывая следующего. Наверное, профессор голоден и торопиться закончить поскорее и уехать на обед в Советск.

В кабинете за столом в хорошем настроении сидит в центре профессор, окруженный врачами.

— Как здоровье? — спросил он меня.

— Нормально.

— За границу больше не пойдёшь?

— Что вы!

— Ну иди. Ты свободен.

После комиссии медсестры поздравили меня и ещё тринадцать таких же счастливчиков с выпиской. Теперь дело оставалось за решением районного суда, в обязанности которого входило официально заменить специальный режим содержания на продолжение принудительного лечения в больнице общего типа.

Прошло уже четыре года как 14 июля Финляндия вернула нас в Советский Союз. Освободился из лагеря Анатолий Романчук, вернулся в Кривой Рог и снова стал работать таксистом. Не было больше никаких вестей от Бориса.

22 августа был моим последним днем пребывания в Черняховской больнице. Мои сопровождающие уже купили билет на поезд и сегодня поздно вечером мне придётся распрощаться с больницей. Весь этот день работая на посудомойке я слушал напутствия Лёни Мельникова и дожидался последней встречи с Соколовым. Он вышел как всегда после обеда с пустыми кастрюлями. Я напоил его простоквашей, которую он очень любил и обещал, что освободившись, буду стараться делать все возможное, чтобы помочь ему выйти на свободу.

После ужина я был вызван в кабинет, где три врача сидели за своими столами и ждали меня.

— Саша, ты сегодня уезжаешь поэтому мы решили с тобой побеседовать на прощание. Ты не думай, что на свободе тебе будет легче жить. Там обо всем самому придется заботиться, не так, как здесь. Как ты думаешь жить дальше? Где думаешь работать? — начала разговор Лидия Николаевна, которая должна была знать, что со второй группой инвалидности для больного нуждавшегося в опекунстве, работа противопоказана.

— Ты знай! Ты должен свою вину теперь перед народом искупить, — добавил Пчеловод.

— Так я же свою вину перед народом трудом искупил, притом вместо положенных трех лет по статье, я уже четыре года здесь провел.

— Ну, это хорошо, что ты всё время трудился , вот теперь ты должен также трудиться и искупать свою вину перед народом, — не отступал Пчеловод.

— Ну, хорошо, так и быть. Как только выйду из больницы, лето отдохну, а потом сразу же за труд возьмусь, — ответил я Пчеловоду, зная, что в этой стране я работать не буду, тем более теперь мне статья за тунеядство не угрожает.

— Нет! Нет! Как это целое лето? Надо сразу браться за работу, — сказала Биссирова.

— Ну, хорошо. Один месяц или две недели, — торговался я.

Д. Ф. Жеребцов сидел за своим столом, слушал и писал. Ему надоел этот спектакль, он прекратил писать и, с присущей ему строгостью, посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь что, я почти уверен, что ты через полгода или год опять в Швейцарию пойдёшь, — перепутав Швецию со Швейцарией, сказал он.

— Дмитрий Фёдорович, ну что вы, как вы такое подумать можете?

— Не надо, я вижу тебя и твоё преклонение перед Западом. Об этом говорит твоя музыка на магнитофоне, интерес к польскому телевидению, изучение английского языка…

— Но, Дмитрий Фёдорович….

— Не надо, — остановил он меня. — Я тебе хочу сказать одно: побежишь снова за границу — только себе хуже сделаешь. Ведь тебе придется снова здесь сидеть, а нам от этого хуже не будет, мы за ваше здесь содержание деньги получаем.

Жеребцов перестал быть строгим и уже с улыбкой сказал:

— Ну, что ж, счастливо тебе доехать. Мы, врачи, желаем тебе больше не попадать сюда.

Поезд отходил ночью. Переодевшись в свои вычищенные и отглаженные вещи, в которых я переходил границу, попрощавшись с ребятами я покинул стены первого отделения Черняховской больницы.

Дежуривший в больнице майор выдал моим сопровождающим справку о моём освобождении из мест лишения свободы, попросив меня в ней расписаться. Я, человек признанный совершенно невменяемым теперь должен расписаться в документе (!!!!), где было черным по белому написано, что Ш.А.И. находился в местах лишения свободы с 14 июля 1974 года по 22 августа 1978 г.

Это был очередной парадокс советской действительности, когда человек уже освобожденный советским судом из-под стражи и от судебной ответственности после выписки из больницы должен был расписаться о своём освобождении из-под стражи, что противоречило решению их же советского суда. Майор не стал обыскивать меня и пожелал только счастливого пути. В темноте нас поджидал мотоцикл с коляской. На душе было спокойно и приятно от того, что пройден ещё один сложный этап на пути к Свободе.