КАРТИНА ПЕРВАЯ

Август 1918 года. Маленький полустанок, затерявшийся в средней полосе России. Ветхий дом — станционное здание. Дощатая платформа. Заборчик с калиткой. Садик. Ночь, дует ветер. На платформе пассажиры — случайные люди, заброшенные сюда жизнью. Здесь и старый портной Коган; в руках он держит военную полевую сумку. Рядом с ним жена адвоката, тут же торговка, разбухшая от обилия вещей, спрятанных под юбкой и кацавейкой. По платформе ходит высокий мужчина с мешком за плечами. Это Романовский. На его лице ясно заметен шрам. Иногда он останавливается и прислушивается к разговору сидящих на скамейке. Доносятся отдельные выстрелы.

Жена адвоката (вздрагивает). Кажется, опять стреляют…

Коган (философски). А где теперь не стреляют?

Торговка. Это банда «Черного валета»… Вчерась Никольское спалили, в трех верстах отсюда…

Жена адвоката. Боже мой, хоть бы поезд пришел сюда раньше, чем они!

Коган. Можете не сомневаться, он таки придет позже.

Жена адвоката. Попасть к ним в руки — это верная смерть!

Коган. А! Я вам скажу, что старики плохо выдерживают революцию. Еще сутки на этом паршивом полустанке, и я уже никуда не поеду, меня понесут ногами вперед… Но тогда я спрашиваю вас: за что мы боролись? Чтобы поезда проходили мимо и не останавливались?

Торговка. За что боролись, на то и напоролись!

Коган. Большое вам мерси. Куда смотрит Советская власть? Мой Семка тоже Советская власть, но я ему устрою скандал, можете быть уверены. Почему эти паршивцы не останавливаются на полустанках? Был декрет Совнаркома не останавливаться? Вы его читали? Я тоже не читал. Пойду скажу этому телеграфисту все, что о нем думает приличная публика… (Уходит в дом.)

Торговка. Господи, ну и жизня у нас пошла — совсем для торговли неподходящая… А в Москве еще чекисты свирепствуют, ироды… Как заметят, что кой-чего везешь, сразу за грудки и в свою контору на улицу Лубянку… Там у них главное начальство располагается… А этот высокий… (Кивнула на Романовского.) Примечаю, все время на нас поглядывает… Чует мое сердце, непременно агент какой-нибудь… (Жене адвоката.) Слушай, у тебя золото-то есть? Могу за колечко полкруга колбасы предложить…

Жена адвоката. Оставьте меня!

Торговка (обиженно). Ишь ты, амбицию показывает, интеллигенция проклятая…

Из дома выходят адвокат и Коган.

Адвокат. Поезд будет, но последний… На юге холера, а вокруг атаман Дудков.

Жена адвоката. Боже мой, что будет с нами в Москве?! Зачем мы поехали?..

Адвокат. Прекрати истерику! Не время.

Торговка. Правильно, господин хороший! (Вынимает из мешка бутыль самогона.) Может, хлебнешь с устатку-то? Кавалер ты видный, а с этой ведьмой небось надоело валандаться? Глотай…

Адвокат. Ведите себе прилично, вы не на базаре!

Торговка. Заткнись! (Выпивает.) Слушали мы вас до революции! Я, может, товара на пол-Москвы везу, а еще тебя буду слушать! Как приедешь в Москву, тоже небось на поклон придешь…

Жена адвоката. Я вас очень прошу, не дышите на меня!

Торговка (возмущенно). Граждане, что же это делается? Простому человеку уже дышать не дают!

Коган. Мадам, не надо так волноваться. Дышите в эту сторону, я не против.

Жена адвоката. Боже мой! Рядом бандиты, а вы затеваете скандал!

Торговка ничего не отвечает, закусывает.

Адвокат. Разницы между бандитами и «товарищами» не вижу! И те и другие доведут страну до гибели. Я всю жизнь защищал преступников, но если бы мне предложили защищать этих — я бы отказался! И у гуманности есть пределы! Они лишили меня собственности, мог бы это простить! Они не дают мне хлеба, готов простить и это! Но они топчут мою душу — этого я не прощу! Пусть не ждут!

Коган. Господин адвокат, я вижу, вы развитой человек, но я опасаюсь, что они могут забыть прийти извиниться. Скажу по секрету, что я не рассчитываю даже на то, что мой собственный Семка будет просить у меня прощение за это веселое путешествие. А! Вообще, что такое дети? Страхование жизни. Когда-нибудь они отблагодарят тебя за все, когда ты уже будешь в могиле.

Адвокат. Ваш сын в Москве?

Коган. Семка — младший, а старшего, Гриши, уже нет. В тринадцатом году вместе с товарищем он бежал из Туруханска. Они утонули. В Сибири есть такая большая река Енисей. Отец этого товарища рабочий, он взял к себе Семку, устроил его на завод. Недавно я получил письмо. Семка начал кашлять. Я везу ему немного сала. А месяц назад он прислал мне с оказией вот эту сумку. Посмотрите на нее. Если человек имел такую сумку, то уверяю вас, я знаю жизнь, — он имеет и на кусок хлеба! Но он смешной! Зачем мне эта сумка? Что я — Скобелев? Или житомирский полицмейстер? Так я кладу сюда их письма. (Торговке.) Если вы бывали в Москве, то вы его наверняка знаете, Сема Коган, он носит сапоги и шевелюру. (Показывает.) Вот так…

Торговка. Что ж, я всех покупателей должна помнить? Не встречала.

Коган. Странно. Я был уверен, что его там все знают. Но вы не расстраивайтесь. Как только приедем в Москву, я вас с ним обязательно познакомлю. Он работает на какой-то Лубянке…

Торговка. Мамочки мои! (Подхватив пожитки, убегает в сад.)

Коган. В чем дело? Что-нибудь случилось?

Адвокат (взволнованно). Нет, нет… Я слушаю вас с большим удовольствием.

Жена адвоката (взволнованно). Сергей Яковлевич любит пошутить. В обществе он незаменим. Вы слышали, его лишили собственности! Ха-ха! Мы всегда себе отказывали в самом необходимом…

Коган. Не беспокойтесь, я скажу Семке, что вы мои попутчики, и он даст вам приют.

Адвокат. Благодарю, благодарю вас… Очень приятно встретить в пути такого отзывчивого человека… Но я не смею затруднять вас и отнимать у вашего сына время, посвященное государственной деятельности… Бог мой! Как здесь душно… Мы пойдем в сад… (Подхватив жену, быстро уходит.)

Голос жены адвоката: «Из-за твоего языка мы чуть не попали к чекистам! Это агент!»

Коган. Мне кажется, они не очень хотят познакомиться с моим Семой. (Уходит в дом.)

Романовский поглядывает на часы. Он кого-то ждет. Раздаются шаги, появляется Малинин. У него интеллигентный вид, пенсне. Он проходит мимо Романовского, присматривается.

Малинин. Простите, который час?

Романовский. Мои часы стоят.

Малинин. Очень жаль. Мои тоже встали.

Романовский. Придется чинить.

Малинин. Я полагаю, что в Москве найдется приличный мастер…

Романовский. Здравствуйте… мы…

Малинин. Малинин…

Романовский. Теперь Кравцов… Вот ваши новые документы.

Малинин. Простите. (Берет протянутые документы, читает.) Кравцов Анатолий Ларионович… Так, так… Понятно… С кем имею честь?

Романовский. Три дня тому назад был Романовский. Сейчас Матвей Сторожев, везу голодающей семье хлеб. Встретились мы с вами в пути случайно…

Малинин. Попутчики. Одну минуту, я познакомлюсь со своей биографией… (Читает) Родился в 1870 году, девятнадцатого декабря… Значит, сорок восемь лет. Мило… Простите, но какой же я врач?

Романовский. Я тоже не рабочий.

Малинин. Не в этом дело! В конце концов я могу изобразить врача. А если кому-нибудь понадобится помощь? Меня же поймают!

Романовский. Ничего, доктор, не горячитесь… Вот ваш саквояж со всяким медицинским барахлом… Продуктами запаслись? Ближе к Москве чекисты обыскивают поезда. Быть может, придется идти пешком…

Малинин. У меня кое-что есть… В Москве задача — продовольственные склады?

Романовский. Вы слишком нетерпеливы… Они должны взлететь на воздух. Товарищей будем душить голодом… Явки — издательство «Революционная мысль» или Воротынский переулок, дом пять, квартира двенадцать. Там нас будет ждать Ярцев — работник ВЧК. Он наш, ему очень доверяют. Все нити у него в руках.

Малинин. В ВЧК пробрался? Мило. Ярцев — это его настоящая фамилия?

Романовский. Я с ним не знаком…

Малинин. Я знал одного Ярцева, члена нашей партии. Мы проходили с ним по одному процессу, и оба получили по десять лет каторги… Не удивляйтесь. Я старый эсер-боевик… Кто-то идет…

Романовский. Понимаете, господин хороший, вторые сутки поезда жду. Не останавливаются, и все тут.

Малинин. Не волнуйтесь, товарищ… Думаю, что сегодня уедем.

Романовский и Малинин уходят. Появляются Савельев, Вася и Петя. У мальчиков за плечами мешочки, у Савельева в руках винтовка.

Савельев (напевая песенку). Вот и дошли. С песней оно сподручней. Устали?

Вася. Нет, я еще столько же пройду, а вот Петька уморился!

Петя (возмущенно). А ты знаешь, да? Я еще больше тебя нахожу!

Савельев. Будя, ребятки, будя… Вот здесь и расположимся… (Присаживается на скамейку, снимает с ребят мешочки.) Ну-ка, Петух, садись. (Усаживает Петю.) Вася, посмотри у него обувку. Обтрепалась, поди?

Вася (посмотрев). Ничего, еще потерпит.

Савельев. До Москвы, ребята, до Москвы. Там я вам знатные сапожки справлю.

Петя. Папа, давай я ружье подержу.

Вася. Не ружье, а винтовка-трехлинейка, образца тысяча восемьсот девяносто первого года.

Савельев. Верно, сынок. С ружьем на лисицу да на зайца ходить. А нам зверя покрупнее бить. Ружьем не обойдешься…

Петя. Ага… У дяди Васи, который из депо, тоже только ружье было. Может, поэтому его белые и поймали… Папа, а они его за что убили? За то, что он большевик, да? А ты ведь тоже большевик…

Савельев. Не бойся, Петушок! Пуля еще та не отлита, которая вашего батьку собьет. Верно, Вася? То-то… Вы посидите, а я про поезд справлюсь. (Уходит.)

Петя. Давай пошамаем?

Вася (участливо). Проголодался? Сейчас. (Развязывает мешок.)

Петя. Вась, Вась, мне вот этот кусочек, ладно?

Вася. Чего это?

Петя. Тебе жалко, да? Я маленький… (Начинает есть.) А мне ситного хочется, а тебе?

Отдаленный выстрел.

Васьк, ты не боишься? Я тоже не боюсь, только страшно как-то.

Вася. Не бойсь. Смотри, светло-то как. Читать можно. (Достает газету.)

Петя. Вась, Вась, ты яйца-то не ешь…

Вася. Чего?

Петя. Фельдшер отцу говорил, что ночью нельзя. Пузо вздуется и болеть будет.

Вася. Врешь…

Петя. Сам спроси… Его запивать надо…

Вася. Ладно. (Откладывает яйцо, собирается читать.)

Петя. А это газета прямо из Москвы?

Вася. Угу… давнишняя. За начало лета.

Петя. А интересно читать?

Вася. Хотел ведь отец и тебя научить…

Петя. Мне нельзя… Глаза беречь надо… Вот дедушка Пахом через это и ослеп… Я тоже как посмотрю, так сразу в глазах рябинки…

Вася. Ври больше…

Петя. А про что ты читать будешь?

Вася (читает медленно). «О голоде. Письмо к питерским рабочим». Написал Ленин.

Петя. Васьк, а ты знаешь, чего такое Ленин?

Вася. Знаю, не мешай…

Петя. Ничего ты не знаешь. Это вовсе и не человек, а просто название такое… Раз книжка — значит, Ленин.

Вася. Чего плетешь-то?

Петя. Точно. У отца полный мешок с книгами. И на всех печатка: Ленин.

Вася. Понимал бы ты… (Вдруг замолкает.) Петька, ты чего же яйцо-то жрешь?

Петя. А что ему, пропадать, что ли?

Вася. Ах, так! (Замахивается.)

Петя. Васьк, стреляют…

Вася. Где? (Прислушивается.) Ничего, далеко… Ну, теперь смотри у меня, ничего не получишь… Знаем мы этих маленьких…

Торговка (выглядывает из калитки). Эй, хлопцы… Старика тут бородатого не видели?

Вася. Нет.

Торговка. Чтоб он провалился, окаянный… До Москвы не доехали, а уже все жилочки трясутся… Господи…

Петя (увидев в руках у торговки хлеб). Ой, тетя, у вас ситный, да?

Торговка. Но, не подъезжай, много вас тут попрошаек ходит.

Вася. Какие мы вам попрошайки? Ослепли, что ли? Сроду ни у кого не просили и просить не будем!

Торговка. От сумы, хлопец, да от тюрьмы никогда не отрекайся…

Петя. Мы не просить у вас хотим, а обменяться… Вот нож, нравится?

Торговка молча рассматривает нож, сует Пете хлеб и уходит. Внезапно через забор легко и мягко, как кошка, прыгает Яшка- беспризорник. Он в живописных лохмотьях, в руках связка книг и деревянная ложка.

Яшка. Руки вверх, малявы! Первый выстрел, гоп-стоп, и ваша не пляшет…

Вася (загородив Петю и показав кулак). А это видишь?

Яшка. Вижу, но не различаю… Куда едете?

Вася. В Москву…

Яшка. Сами?

Петя. С отцом. И у него винтовка есть, понял?

Яшка. Ой, я уже умер от страха! А он красноармеец, да? А мамка где?

Вася. От тифа померла, к крестной едем… Ты чего это такой веселый?

Яшка. Как родился — развеселился, так и остался… А разве я веселый?

Петя. А то нет… Как тебя звать-то?

Яшка. Дома Яшкой звали, а здесь Огоньком. А вы, я смотрю, грамотные, газету читаете… А вот знаете, кто была первая дева?

Петя. Не знаем…

Яшка. И я не знаю. А вот мы сейчас у этого леса спросим, он нам ответит. (Громко кричит.) Кто была первая дева?

Эхо доносит: «…ева».

Слышали, Ева… (Кричит.) Хозяин дома?

Эхо доносит: «…ома».

Вот видите — дома, можно иттить бутенброты с чаем пить. Ну, ладно, шутки-шутки, а ни черта в желудке. Хлебушком поделитесь?

Петя. Самим мало.

Вася. Немного дадим…

Яшка. А если я еще чего достану, в долю берете?

Петя. Берем.

Яшка. В садике тетка одна толстая сидит с мешком. У нее лицо доброе — поделится. (Стремительно прыгает через забор и исчезает.)

В окне дома показывается Савельев.

Савельев. Вася, поди-ка сюда… Не замерзли?

Вася. Нет…

Савельев. Скоро поезд должен быть, я сейчас выйду…

Мальчики возвращаются к скамейке. Появляется Яшка; у него в руках кусок сала, завернутый в яркий платок.

Яшка. Сало любите?

Петя (хитро). Поделилась?

Яшка. Угу. Берите, говорит, у меня еще есть.

Петя (увидев в руках у Яшки нож). Это наш нож. Я его на хлеб обменял!

Яшка. Подожди, порежу — отдам…

Вася. А чего ты на четыре части делишь? Нас трое…

Яшка. Четверо. Этот тетке обратно отдадим.

Петя. А разве так воруют, чтобы обратно отдавать?

Яшка. Может, и не воруют. Я самоучка.

Вася. А ты куда? В Москву?

Яшка. Сейчас в Москву, а потом в жаркие страны хочу податься… Слыхал про такие?

Петя. Не… А где они?

Яшка. Далеко! Ох и житуха там! Теплынь! Люди каждый каждому друг, жратвы вдоволь. Везде песни поют, все сытые и каждый кусок делят.

Петя (недоверчиво). А тебя туда пустят?

Яшка. А как же? Я ведь песни пою… (Тихо поет.)

Вася. Здорово… Перенимаешь у кого или сам складываешь?

Яшка. Сам.

Петя. А чего ты дома не сидишь?

Яшка. Дома нет. Был, да сплыл… (Достает из-за пазухи узелок, развязывает его, достает фотографию, показывает.)

Петя. Кто это?

Яшка. Сестра… Большевичка… Ее казаки повесили… У нас во дворе дуб стоит высокий. Мать и отца расстреляли, а дом спалили… Я в Москву надумал двинуть, к Ленину… Слыхали?

Вася. Слыхали…

Яшка. Хочу, чтобы пропуск он мне дал… Бумага белая с разводьями, как будто на ней сало шамали… И печатными буквами напечатано: «Дана сия товарищу Яшке в том, что есть он форменный пролетарский певец в мировом масштабе, отдавший свои неполные шестнадцать лет на борьбу с царской гидрой особым способом, через пение. Пропускать без задержки до самых жарких стран!»

Петя. А еще денег попроси…

Яшка. Нет, денег не надо…

Вася. Воровать будешь?

Яшка. Я редко ворую… Очень редко… Когда уж совсем невмоготу… Вот как сегодня… Четыре дня не ел… Бьют за это здорово, и все по голове норовят… Не понимают, что у человека голова — самое главное…

Вася. А где же ты деньги берешь?

Яшка. Песни пою. На базарах, во дворах… Конечно, не такую, как я вам пел. Они этого не поймут, это своим людям поется… Им бы все про любовь, про войну, про всякое такое…

Петя. Ты бы книжки продал.

Яшка. Нельзя. Стихи это. Лермонтов! Тоже поются…

Петя. Спой! Может, дадут чего тебе!

Яшка (кивнув на сад). Эти-то? Вряд ли… Ну, можно и спеть. (Подходит к калитке, кричит.) Граждане свободной России! Выходи песни слушать! Веселые — грустные, взрослые — детские, военные — тюремные, мужские и дамские, на любой вкус! Имею разрешение от самого товарища Иванова! Плату деньгами не беру: шамовку дадите — все заберу! А ну выходи!

Вася (восхищенно). Во́ жарит, даже не заикнется!

Из сада выходят пассажиры.

Торговка. А церковные-то поешь?

Яшка. Могу и церковные и похоронные, какие хошь! Желаю присутствующим не быть в списке живых отсутствующим! Лучше живите и мне помогите! Песней сыт ты будешь — голодающего ребенка не забудешь! (Запевает очень грустно.)

(Внезапно замолкает.) Если хотите дальше слушать, попрошу плату вперед! Дальше самое интересное! (Обходит пассажиров.) Попрошу оплатить труд несовершеннолетнего ребенка! Маловато… Ну ладно… (Поет второй куплет неожиданно очень весело.)

Торговка. Чувствительно поешь… А как бы церковное, а?

Коган. Я не скажу, что он кантор, но для этого зала сойдет.

Яшка. Чувствительно-нежный романс «Где твои слезы?».

Торговка. Подождь, подождь, ты где это платок взял? Украл?

Яшка. Зачем украл? Просто взял… Нынче время такое, делиться надо!

Торговка. Ах, так! Мы будем кровь свою лить, зарабатывать, а с тобой, гадом, делиться? (Пытается ударить Яшку.)

Яшка (уклоняется, весело). Мамаша, осторожно, по голове не бей, я ведь песни пою…

Торговка. На́ тебе, ирод проклятый! На́ тебе! (Бьет чем-то тяжелым Яшку по голове.)

Яшка падает.

Помогите, люди добрые! Грабителя поймала!

Коган. Позвольте, но нельзя же бить ногами! Он потерял сознание!..

Малинин. Времечко… Детей бьют… (Уходит с Романовским в сад.)

Адвокат. Жестокость нравов — спутница мятежных времен…

Коган. Послушайте, вы же адвокат, это ваша профессия — защищать людей.

Адвокат. В драки не вступаю… (Уходит вместе с женой в сад.)

Коган (пытаясь защитить Яшку). Перестаньте! Как вам не стыдно!

Торговка. Нет, я уж ему дам! Я ему покажу, как бедного человека грабить!

Савельев (выбегает из дома). А ну, кончай издевательство!

Торговка. Так он же вор! Вот косынку единственную украл!

Савельев. А бить тебе кто позволил?

Торговка. Господи, да я…

Савельев. В ЧК захотела? А ну, дуй отсюда!

Торговка убегает в сад.

Ишь ты… (Помогает подняться Яшке.) Ну, будя, будя… На живом всякая шишка заживет… Ты откуда? Как зовут-то? Документ у тебя есть?

Ничего не ответив, Яшка прыгает через забор и исчезает в темноте.

Забили хлопца…

Звучит гудок приближающегося поезда.

Коган. Я ошибся. Кажется, поезд придет раньше бандитов…

Адвокат (выбегает из сада). Скорее, он остановится там… (Убегает с женой, за ним торговка.)

Коган. Зачем такая паника?

Савельев. Со страху это у них…

Коган садится на скамейку.

(Мальчикам.) Время много… Возьмите чайник и слетайте за водой. Вон колодец… Да паренька посмотрите…

Вася. Ага! Мы быстро!

Мальчики убегают.

Романовский (выходит из сада, Савельеву). Разрешите прикурить?

Савельев. Пожалуйста… (Дает прикурить, огонек освещает лицо Романовского.) Ваше благородие…

Романовский (опешив). Что? Вы кому?

Савельев. Постой, постой, с каких это пор вашблагородие в мужицкой одежде ходит?

Романовский. Милейший, вы перепутали… Я вас не знаю… (Хочет идти.)

Савельев. Трудно перепутать… Я-то тебя запомнил, господин поручик. А ты, видать, забыл своего солдата Савельева, которого в шестнадцатом расстрелять за агитацию приказал? Ну ничего, в ЧК напомнят! Вскидай руки, белогвардейская вошь!

Романовский (медленно поднимая руки). Малинин, что вы смотрите?

Появляется Яшка. Он и портной — свидетели этой сцены.

Савельев. Выше!

Малинин стреляет в спину Савельеву. Выстрелы заглушают гудок паровоза.

Паскуда… (Падает).

Романовский (стреляет в Савельева еще раз). Чтобы быть спокойным… (Вместе с Малининым перебрасывает тело Савельева через забор.)

Коган. Позвольте, что вы сделали? Как вы смеете? Вы убийцы! У него же дети!

Романовский (стреляет в Когана). Заткнись, жидовская харя!

Коган (медленно опускаясь на скамейку). Они все-таки пришли раньше…

Гудок паровоза все ближе. Яшка исчезает в темноте. Малинин и Романовский быстро уходят. Вбегают мальчики.

Вася. А где отец?

Петя (испуганно). Дедушка лежит… Кровь…

Вася (испуганно). Батя! Батя!

Из-за забора показывается голова Савельева.

Стремительно приближается поезд, гудок совсем рядом.

Савельев (собрав последние силы.) Вася, Вася, убили меня… Ротный наш…

Петя. Папань, папань, это я, Петька… Ты чего, не видишь меня, да? А вот Васька стоит…

Савельев. Сынки… В Москву идите… (Повисает на заборе.)

Мальчики (вместе). Батя!

 

КАРТИНА ВТОРАЯ

Подмосковье. Опушка соснового леса. Ржаное поле. Рядом проходит дорога. Слева, около сосны, разложен небольшой костер. Он уже погас. Догорают угольки, на которых стоит котелок с водой. На сцене никого нет. Но вот слева появляется Петя с торбой в руках. Он присаживается к костру, вынимает из торбы несколько картофелин, но, раздумав, решительно засунул их обратно. Ложится возле костра. Справа, хромая, выходит Вася. Он грязный, оборванный.

Петя. Васьк, ты чего?

Вася (чуть не плача). Собак, гады, напустили…

Петя. Укусила?

Вася. Не… Поцарапала…

Петя (рассматривает). Сильно… Ты садись… (Срывает листок подорожника.) Вот, подорожником заклей… (Садится рядом с братом.) Васьк, ты не плачь…

Вася. А я и не плачу… Только не могу я эту милостыню просить, не получается у меня… Большой, говорят, и гонят…

Петя. А меня не гонят… Я как начну тоненьким: «Подайте, Христа ради, бедному, несчастному сиротке, вспомните о своих детишках» — сразу подают…

Вася. Где это ты так насобачился?

Петя. Что я, нищих не видел? Только терпеть нужно… Пока тетка поплачет, пока расспросит обо всем: да где жили, да как мать зовут, да от чего померла, знаешь, сколько времени пройдет? А сегодня одна старуха попалась. Держала, держала, про все расспросила, а потом выгнала — у самих, говорит, ничего нет… Вот дура старая! (Прислушивается.)

Доносится тарахтенье машины.

Вася. Мотор… (Встает, смотрит направо.) Остановилась… Выходят… Сюда идут. Петька, тикаем! Забрать могут! (Быстро достает из кустов полевую сумку, которую мы видели в первой картине, прячет ее за пазуху.)

Петя. А котелок?

Вася (пытается подхватить котелок, но он горячий). Ладно, может, не заметят. (Вместе с братом скрывается в кустах.)

Появляются В. И. Ленин и Ф. Э. Дзержинский. В. И. Ленин в своем обычном костюме, в руках кепка. Ф. Э. Дзержинский в полувоенном костюме, в руках сверток.

Ленин. Вот и отлично! Мы здесь замечательно отдохнем. Потрясло на этих дорогах изрядно, и я чертовски устал… Только не говорите об этом Гилю, он будет считать себя виноватым…

Справа выбегает молодой чекист, на нем кожанка, на боку маузер.

Чекист. Феликс Эдмундович, придется свечи поменять. Минут двадцать постоим.

Дзержинский. Хорошо, тогда посигналите нам.

Ленин. Товарищ Сеня, одну минуту… Помнится, вы говорили, что к вам должен приехать отец. Приехал?

Сеня. Со дня на день жду, Владимир Ильич… Поезда, как черепахи, ползут…

Ленин. У меня к вам будет небольшая просьба… Когда приедет, известите меня… Очень хочу с ним поговорить… Он ведь с Украины?

Сеня. Хорошо, Владимир Ильич… Так я пойду помогу…

Ленин. Да, да, идите… (Посмотрел вслед.) А ведь его не узнать! Куда делся этот робкий паренек, которого я впервые увидел четыре месяца назад? А что? Месяц революции стоит иных годов и для нас, а для молодежи тем более…

Дзержинский. Он воспитанник нашего Голубева. У него в семье живет…

Ленин. У Василия Ивановича?

Дзержинский. Да. Прошел под его руководством настоящую школу. Вместе работали на заводе, вместе пришли в ЧК.

Ленин. Ах, как нужны нашей молодежи такие Василии Ивановичи! А ведь кое-где у нас еще есть тенденция отмахиваться от молодежи! Не понимают, что отмахнемся мы — подхватят другие.

Дзержинский. Кстати, эти «другие» не ждут… Вчера к нам попало инструктивное письмо председателя Союза кадетской молодежи… (Достает, читает.) «Надо начинать активную работу среди пролетарской молодежи, перетягивая ее к себе. Молодости всегда свойственно влечение к правде и справедливости. Но она еще не может обобщать отдельные факты и делать правильные выводы. За единичным случаем она уже способна видеть всю картину в целом. А ошибок у большевиков хоть отбавляй»… И так далее…

Ленин. Нуте, нуте-с, очень интересно… (Берет письмо, просматривает.) Гм, гм… Любопытный документ… Провокационная программа на десятки лет вперед…

Дзержинский. Они всегда будут ставить на молодежь…

Ленин. И воевать за нее… (Задумчиво.) Ошибки есть. Оттого, что произошла революция, люди не стали святыми. Но даже не в этом дело. Главная опасность контрреволюции в том, что она всегда выдает себя за революцию. Ночью стреляют наших товарищей из-за угла, взрывают мосты, душат голодом, травят детей, а днем кричат о свободе, равенстве и братстве!

Дзержинский. Старый прием…

Ленин. Влечение молодежи к правде они используют по-своему. Найдут негодяя с партбилетом и оклевещут всю партию. Будут кричать о голоде и поставят под сомнение всю власть Советов. Феликс Эдмундович, я хочу задержать это письмо на пару дней у себя, хорошо? (Прячет письмо.) Идет война за молодежь, и мы ее обязаны выиграть. (Подходит к соснам.) Какой здесь воздух чудесный! Надо будет Семашко сказать, он искал место для лесной школы…

Дзержинский (внезапно вспомнив). Да, Владимир Ильич, мы с вами совсем забыли про бутерброды. Я думаю, что домой мы их не повезем, а?

Ленин. Безусловно! Уничтожим немедленно, жаль, что мало… Перестаньте улыбаться и давайте поищем пенек, где присесть. Уже пятый час, а завтракали мы в девять. Что они там положили?

Дзержинский (развернул сверток). Обычный совнаркомовский завтрак — хлеб с повидлом…

Ленин. Чудесно! (Заметив костер.) Одну минутку, Феликс Эдмундович. Кого-то мы потревожили… Котелок еще горячий…

Из-за кустов решительно выходят братья; в руках у Пети прут.

Вася. Чего чужое-то трогаете?

Ленин. А вот и хозяева. Здравствуйте, товарищи!

Дзержинский. Это ваш котелок?

Петя. Чего, чего «здравствуйте»? А сам сейчас котелок схватишь и бежать, да? Васьк, не слушай его, это они тебе зубы заговаривают…

Вася. Это наш котелок, нам его военные на станции дали…

Дзержинский (смеется). Да не нужен он нам, не нужен…

Ленин (Пете). Я смотрю, вы очень проницательный товарищ… Значит, он заговаривает зубы, а я схвачу и бежать? Логично, очень логично…

Дзержинский. А вы из какой деревни?

Вася. Мы не местные, мы фабричные… В Москву едем…

Ленин. Феликс Эдмундович, сначала надо познакомиться… Меня зовут Владимир Ильич, а это — Феликс Эдмундович… И котелок ваш мы не схватим и не убежим…

Вася (поверив, что ничего страшного им не угрожает). А меня — Василий Андреевич, а это Петька — мой брат…

Ленин. Очень приятно. Позвольте тогда присесть к вашему костру?

Вася. Садитесь, нам места не жалко… Что мы, буржуи, что ли!..

Дзержинский. Вот это замечание по существу…

Все садятся.

Ленин. Так откуда же вы, Василий Андреевич, идете? И давно ли?

Петя. А мы не только идем. Мы еще на крышах ехали, только нас прогнали…

Дзержинский. А где мать, отец?

Вася. Отца убили…

Ленин. Гм-гм… на фронте?

Вася. Нет… Он, конечно, красноармеец, но как мать с теткой от тифа померли, он за нами приехал… Хотел в Москву к крестной свезти… А на станции его убили. Вот сюда пуля попала.

Петя. Отца сначала не насовсем убило… Он еще успел сказать, чтоб в Москву шли… А потом умер, насовсем…

Дзержинский. Что это за станция?

Вася. А мы не знаем. Полустанок какой-то. От Ефимовска недалеко.

Ленин. Так, так… (Заметив, что Дзержинский разворачивает сверток с бутербродами.) Да, да, Феликс Эдмундович, совершенно правильно. Ну-ка, товарищи, угощайтесь…

Вася. Это нам? Спасибо большое…

Петя. А я подумал, что вы — как все! Нас только и расспрашивают: а мать, а отец где? А как попросишь кусок хлеба — идите, говорят, много вас тут попрошайничает… Зачем же тогда расспрашивать, правда?

Ленин. Правда.

Дзержинский. Так ты, Вася, теперь за старшего?

Вася. Ну да! Трудно, конечно… Петька больно балованный.

Петя (гордо). Это я после тифа!

Ленин. Тоже болел?

Вася. Болел… Мать его вы́ходила, а сама заразилась…

Петя. У меня тогда совсем волос не было, а теперь во́!

Дзержинский. Замечательный чуб…

Петя (Ленину). Дядьк, а ты чего такой лысый? Тоже тифом болел?

Вася толкает брата в бок. Ленин и Дзержинский смеются.

Ленин (Васе). Ничего, ничего… Петр Андреевич задал вопрос по существу. У вас, Петр Андреевич, большое преимущество по сравнению со мной. У меня уже такой чуб, к сожалению, не вырастет…

Петя. А ты не унывай… Так тоже подходяще. Зато у меня ни бороды, ни усов.

Дзержинский. Неистощимый оптимист!

Ленин. Нам только такие и нужны… Значит, ехать пришлось на крыше? Так, так… А через какие города? Запомнил?

Вася. Не все. Саратов, Тамбов, Рязань… А часто вообще не останавливались.

Ленин. Голодно там, хлеба нет?

Вася. Голодно…

Ленин. Везде одинаково?

Вася. Почему? Нет… У нас денег не было, мы одежду меняли. Когда мимо Тамбова проезжали, почти всё и обменяли… Только отцовские ботинки остались. А сюда поближе, после Рязани, ничего к поезду не выносят. Раньше нам за ботинок каравай и круг колбасы давали, а здесь за оба — вот такую горбушку… У них у самих ничего нет…

Ленин. Так, так… Весьма любопытно.

Петя (Ленину, вынимая из кармана нож). Хороший?

Ленин. Что? А, да, да, безусловно, хороший…

Петя. Давай меняться? Я тебе нож, а ты мне еще чего-нибудь.

Ленин. Ах, меняться? Что ж, давай. Но у меня, кажется, ничего нет… Вот только… карандаш…

Петя. Ну-ка? (Рассматривает.) Чернильный… Подходит… Васька, будешь меня буквам учить… (Подумав.) Нет, не стану я меняться… А чем же я его точить стану, ножа ведь нет… Да и вам тогда нож ни к чему…

Ленин. Какой коммерсант! Оставь себе, у нас еще есть…

Дзержинский. Скажите, а отец у вас партийный был или не знаете?

Вася. Как не знаем. Партийный большевик!

Ленин (прищурившись). Ну, а вы-то большевиками будете?

Петя. Конечно, будем! Сейчас все в большевики идут. Самое легкое дело.

Ленин. А я всегда был уверен, что это самое трудное дело.

Дзержинский. Не каждый решится прийти в партию…

Вася. А кто же идет — самые смелые?

Дзержинский. Смелые, но не только…

Петя. А какие? Справедливые?

Ленин. Справедливые, но не только! Если сказать точнее, те, кто умеет жить для других!

Звучит гудок машины.

А в Москву мы поедем вместе… Поможем вам родственницу найти. На машине ездили?

Вбегает Сеня. Его вид пугает мальчиков.

Сеня. Машина готова.

Вася (испуганно, страшная догадка осенила его). Нет, нет, мы не поедем, мы не можем… У нас вещи в деревне у одной тетки остались… Мы не можем, вы езжайте… Мы сами дойдем… Петька, иди сюда…

Отбегают в сторону.

Дзержинский. Что с вами? Испугались?

Сеня. Вы чего боитесь, ребята? Поедем на машине, сразу доставим вас куда следует…

Вася. Куда следует… Знаем мы «куда следует»…

Сеня. Да не бойся, не бойся! (Протягивает руку к Васе.) Иди сюда!

Вася. Петька, тикай!

Мальчики бросаются в лес, убегают.

Ленин. Товарищи, куда вы?!

Дзержинский. Это вы их, Сеня, испугали… На боку маузер, вид геройский…

Сеня. Я хотел как лучше, Феликс Эдмундович…

Ленин. Останавливать их не имеет смысла, не верят, убегут. Дети сейчас боятся взрослых…

Дзержинский. А ведь они вернутся сюда! Такое богатство, как котелок, не бросают!

Ленин. Надо оставить им записку! (Быстро пишет записку.) Я даю ваш адрес, Феликс Эдмундович, хорошо?

Дзержинский. Да, да, безусловно…

Ленин (кладет записку под чурбачок). Вот здесь она будет на виду… Хуже всех сейчас ребятам. Сколько их уже искалечено войной и нуждой…

Дзержинский. Это верно… Надо прямо-таки броситься им на помощь, не дожидаясь мирной обстановки… Я полагаю, Владимир Ильич, что это прямое дело ВЧК… Как, Сеня, стоит нам взяться за ребятишек?

Сеня. Какой разговор, Феликс Эдмундович! Выделим комнату, организуем отдел, во все концы телеграмму шлепнем: «Именем революции. В быстрейший срок оказать помощь всем бедствующим детям!» Подействует…

Ленин (задумчиво). Именем революции… Этим именем мы строим новую жизнь нашим детям и этим же именем безжалостно караем каждого, кто поднимает руку на их счастье… Парадокс?

Дзержинский. Скорее диалектика…

Ленин. И нам она, Феликс Эдмундович, по душе, не правда ли? Значит, товарищ Сеня, у вас все очень просто: комната, отдел, телеграмма… Ну, а люди?

Сеня. Люди будут… В нашей комиссии за это каждый возьмется…

Ленин. Товарищ Сеня первый?

Сеня. Второй. Первый Феликс Эдмундович, он уже этим летом многих ребятишек пристроил.

Ленин. Вот как! Тогда я третий! Возьмете, товарищ Сеня? Ежедневно работать не обещаю, паек мне не выписывайте, но помогать буду. Договорились?

Сеня. Как, Феликс Эдмундович, возьмем?

Дзержинский. Я думаю, что взять можно… Даже без испытательного срока…

Ленин. Феликс Эдмундович по старому знакомству мне протежирует. Благодарю. (Улыбаясь.) Карающий меч пролетарской революции в роли защитника детей? А что? В этом, наверное, и есть логика нашей жизни…

Дзержинский. Мне бы очень хотелось после победы взять себе Наркомпрос…

Ленин. Интересные мальчишки, жаль только, поговорить как следует не успели… Они еще раз подтвердили мою мысль, что посылать продотряды по Подмосковью — фикция. Тамбовщина! (Кивнув на лес.) Как думаете, придут?

Дзержинский. Трудно сказать…

Ленин. Хочется, чтобы пришли… Очень интересно, как сложится их дальнейшая судьба… Мы закладываем фундамент, а ведь строить придется им… Только надо быть рядом с ними, рядом…

Уходят. Из-за кустов выглядывают Вася и Петя.

Петя. Ушли… Сейчас в мотор сядут…

Слышно, как уезжает машина.

Ох и дурак ты, Васька… Ничего бы они нас не забрали… Лысый хороший, у него глаза добрые, как у папки… А у того больно грустные… (Мечтательно.) В моторе бы сейчас поехали…

Вася. Много ты понимаешь… Сейчас время такое — чужим никому верить нельзя… Мало ли что добрый? Вот они тебе хлеб дали, а вдруг это отрава?

Петя. Ой, правда, у меня что-то живот заболел…

Вася. Не ври… У меня бы тоже заболел… Ладно, разжигай костер. Ночью холодно было…

Петя (возится с костром). Бумажку бросили, на растопку пойдет. (Поднимает записку, комкает ее, поджигает, кладет в костер.) Не разжигается… Ветки мокрые… Вася, как же мы теперь?..

 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Московская улица, уходящая в глубину сцены. Справа из-за кулис выглядывает парадное большого каменного дома, несколько окон. Противоположная сторона улицы не застроена; она обрывом спускается к реке. Видна панорама Москвы. Ближе к левой кулисе стоят тумба с театральными афишами и большое дерево. Скамейка. Темная августовская ночь. Чуть-чуть светает. Рядом с деревом стоит Голубев, его почти не видно. В глубине улицы показалась фигура с огоньком папиросы. Человек приближается. Теперь можно разглядеть, что это Сеня. Когда он проходит к тумбе, Голубев резким движением притягивает его к себе.

Голубев. С ума сошел?

Сеня. Фу, дядя Вася, напугал.

Голубев. Какого лешего неосторожно ходишь? Всю слежку можешь провалить…

Сеня. А какой дом?

Голубев (показывает). Этот… Вон окно… Видишь, обзор какой…

Сеня. Там кто есть?

Голубев. Не знаю… Но раз явочная квартира, должны прийти, паразит-заразы… Ты чего задержался?

Сеня. С Феликсом Эдмундовичем на шестой склад ездили… Взрывчатка у них пропала — шесть тонн — и капсюли-детонаторы…

Голубев. Пропала… Теперь жди диверсию…

Сеня (достает кулек). Тоня прислала… Две картошки…

Голубев. Молодец дочка, заботливая… Бери одну… Бери, бери, чего нос воротишь! (Съедает картошку.) Значит, так… остаешься на наружном наблюдении. Часа через три я тебя сменю… В издательство «Революционная мысль» поедешь.

Сеня. Ко мне Тоня на подмогу с ячейкой придет…

Голубев. Соскучился? Ведь недавно видел…

Сеня. Соскучился…

Голубев. Ты мне амуры на работе не разводи… И Тоньке пропишу…

Сеня. Что вы, дядя Вася, ребята помогут… Без всяких амуров… Это дело у нас в ячейке запрещено…

Голубев. Тоже верно… Распределишь их по улице — пусть смотрят… Если что, сами не рыпайтесь… Сбегаешь за мной… Я в райкоме… Ну, бывай… Подожди. Здесь на ветру не стой, опять кашлять будешь… Вот в том парадном дверь с окошками… Пошли.

Уходят. Светает. Из афишной тумбы доносится какой-то грохот, шум. Отодвигается один из фанерных листов, которыми обита тумба. Показывается голова Пети.

Петя. Утро… Светло как…

Петя, за ним Вася вылезают из тумбы. Они грязные, оборванные, на них чужая одежда.

Я и не заметил, как ты вчера пришел, заснул…

Вася. Да книжки всё таскал — с одного конца на другой… А последняя пачка так у меня и осталась… Новый адрес дали… Сегодня отнесу…

Петя. А денег еще не заплатили?

Вася. Пока нет…

Петя. Вот гады! Давай за это книжки продадим!

Вася. Нельзя. Это из богатых библиотек новую народную собирают… А книжки интересные… Писатель Тургенев. Все про отцов и про детей пишет. (Достает пачку книг.) Вот они…

Петя. Много их… (Подходит к тумбе, отрывает кусок плаката, лижет его с обратной стороны, бросает.) Я думал, они мукой клеены. (Достает окурок.) Покурим?

Вася закуривает, потом отдает Пете.

Васька, а почему все люди такие злые?

Вася. Не все… Помнишь, которые в лесу были, разве злые?

Петя. А здесь все, как собаки… Даже подходить страшно…

Вася. Воровать я не буду… Пойду попрошу, может, дадут чего…

Петя. Не получится у тебя…

Вася. Попробую… Только ты не вылезай, а то заберут…

Петя залез обратно в тумбу.

Смотри не выглядывай…

Слышатся мерные шаги и постукивание трости. Появляется старик, на нем темное пальто, шляпа.

(Бросается к старику.) Дедушка, помогите чем-нибудь… Голодаю очень. Брат у меня маленький заболел… Не уходите, дедушка, помогите…

Старик молча уходит. Вася посмотрел ему вслед, махнул рукой и ушел. Снова слышатся шаги и постукивание трости. Появляется старик. Оглядывается. Подходит к тумбе, распахивает пальто. Видна висящая на груди банка с клеем и кистью. Быстро наклеивает на тумбу листовку. Озирается. Вдруг справа доносится мерный шаг идущих. Слышен властный женский голос: «Патруль штаба самообороны! Предъявите документы!» (Через секунду.) «Проходите!» И снова шаги идущих. Старик дрожащими руками запахивает пальто; не знает, что делать с листовками, которые у него в руках. Замечает на тумбе отошедший край фанеры, отгибает его еще больше, кидает листовки в тумбу, бросается к парадному дома, скрывается за дверью. Слева быстро выходит Сеня, следивший за стариком, подходит к парадному, прислушивается, тихо открывает дверь, скрывается за нею. На сцену выходит патруль. Во главе патруля Тоня — высокая красивая девушка в кожаной куртке с маузером на боку. За ней идут Борис, в летней гимназической форме; из всех карманов торчат газеты, за поясом книга, на боку револьвер, и Степан — молодой рабочий с маузером.

Степан (указывая на скамейку). Здесь и посидим…

Тоня. Сеня сказал, у того угла…

Степан. А мы его и отсюда увидим… Чего там Женя задерживается?

Борис. Подъезд пошла проверять…

Степан. Женя стоящая девушка… А ведь из богатых…

Борис. У нее дед — управляющий банком. Она уже неделю как из дома ушла.

Степан. Ну да?

Борис. Ушла… С отцом и дедом окончательно поругалась: мы, говорит, с вами классовые враги и нам не по пути! И всю эту неделю ночевала на чердаке… А Тоня велела, чтобы в ячейке…

Степан. Правильно, там места много… (Ласково.) С бантиками… Молодец, Борис, что привел ее к нам…

Борис. Мы с ней давно дружим…

Степан (сокрушенно). Один я холостяк. Ты с Женей, Сеня с Тоней…

Тоня. Не болтай, чего не знаешь…

Справа выходит Женя. Женя в поношенном гимназическом платье, в косах бантики, на боку маузер малого калибра.

Степан. Ничего, как в мировом масштабе победа будет, обязательно влюблюсь. И только в девушку, которую будут звать Наташей… Наташа… И чтобы непременно дочь родилась… И назовем ее Аигой…

Борис. Как, как?

Степан (гордо). Аига…

Женя. Это почему же?

Степан. Газету читала? Англичане в Мурманске высадились. Вот и выходит: английскому империализму гибель… Аига…

Женя. А если французы высадятся?

Степан. Ну и что же? Можно и так: французскому империализму гибель… фи… (Замолкает.) Да брось ты, Женя, я ведь серьезно…

Женя. И я серьезно…

Ребята смеются.

Степан. Смейтесь, а я пока сосну… Сеня как придет — разбудите…

Тоня. Пока он придет, успеешь выспаться…

Степан (лукаво улыбнувшись, напевает). «Ты не плачь, не плачь, моя Маруся»… Не переживай ты, Тоня, за него… Сенька — парень верный…

Тоня. Не родился еще такой, чтобы я за него переживала… Пойду навстречу… (Уходит.)

Степан (подходит к тумбе, читает). «По поручению Театральной секции Отдела просвещения Московского Совета в ближайшее время открывается новый народный театр под руководством Евгения Вахтангова. Театр помещается у Большого Каменного моста в доме…», а дальше оторвано…

Борис. Новый народный театр… Всей ячейкой пойдем! (Подходит к тумбе, замечает листовку.) Степан, листовка! «Долой большевиков!»

Степан (отдирает листовку). Только что ее сюда шлепнули… Клей свежий… Надо парадное осмотреть. Пошли… (Приближается к двери.)

Открывается дверь, появляется Сеня.

Сеня. Тихо! Идите сюда! (Отводит ребят в сторону.) Здесь явочная квартира эсеров. Один туда уже прошел. Женя, Борис, садитесь на эту скамейку, наблюдайте за дверью. Чтоб никого не спугнуть, изображайте влюбленных. Степан, каждого, кто оттуда выйдет, задержишь. Черного хода там нет. Я в райком за дядей Васей.

Степан. Тоня тебе навстречу пошла.

Сеня. Сейчас я ее догоню… Вот что… Зайди к дворнику, возьми фартук и метлу, а то вид у тебя больно заметный, — сразу понятно, что из ячейки… Я быстро! (Убегает.)

Степан. Дела… (Уходит.)

Борис. Надо спрятать оружие…

Прячут оружие, садятся на скамейку.

Женя. Я очень волнуюсь, а вдруг придется стрелять?

Борис. Ну и что же? Это ведь для революции!!

Женя. Я знаю… А если не смогу? Тогда я никому не нужна, тогда я просто интеллигентская тряпка…

Борис. Нет, Женя, ты не тряпка, ты сильная, хорошая…

Женя. Сегодня для меня самое главное испытание… Борис, ты не думай, я не струшу… Я постараюсь…

Борис. Честное слово, все будет в порядке… Только, Женя, если кто-нибудь пойдет мимо и мне придется объясниться тебе в любви, ты не обращай внимания и не обижайся… Это все неправда. То есть нет, вообще-то правда, но сейчас неправда. Понимаешь, теоретически…

Женя. Понимаю.

Борис. И я вот так положу руку, как будто обнимаю тебя, но на самом деле я тебя не обнимаю… Понимаешь? Ты не подумай, что я хочу обидеть тебя…

Женя. Понимаю и не подумаю… Я же знаю точку зрения нашей ячейки по этому вопросу и полностью ее разделяю…

Борис (упавшим голосом.). Разделя-ешь?

Женя. Кто-то идет!

Появляется Вася. Женя и Борис приникают друг к другу.

Вася (подходит к тумбе). Петька, не выглядывай! Я здесь хожу. Они нацелуются и уйдут… А я здесь неподалеку…

Женя (Васе). Эй, паренек, ты откуда?

Вася. А тебе-то что? (Уходит.)

Борис. Воришка, наверное… Кто-то идет! (Приникают друг к другу.)

Появляется Степан в фартуке, с метлой.

Степан. Кончайте… Я свой… Никого не было? Как, похож?

Борис. Был бы я писателем, написал бы про тебя для газеты рассказ.

Степан. Ох, с писателями у меня вчера петрушка вышла… Я подметать буду, а вы слушайте… В школу послали учителей насчет саботажа проверять. Одна старушонка вытащила книгу писателя Достоевского и давай шпарить… Я сижу, дурак дураком, и думаю: Достоевский за нас или против? Пока я это думал, она вторую достает — сочинения графа Толстого. Ну, тут я, конечное дело, сразу сообразил, что раз граф, значит, явная контрреволюция, и эту лавочку прикрыл… А напоследок сказал ей: «Гражданка, говорю, сымите с глаз повязку, взятую у мировой буржуазии, и кончайте перед детишками контру разводить».

Женя. Степка, ты с ума сошел! Какой же Толстой контра?!

Степан. Да я потом и сам вспомнил… Женя, будь другом, составь мне на этих писателей список, который из них за нас, который против… А я перепишу и другим ребятам дам, чтоб не путались… Эй, ребята, тише… Двое идут…

Появляются Романовский и Малинин. Подходят к тумбе.

Малинин. Явка провалена, надо немедленно уходить…

Романовский. Это просто парочка влюбленных…

Малинин. Вы никудышный конспиратор… Они такие же влюбленные, как я врач… Расходимся немедля… (Громко.) До свидания, милейший! Лекарства вы сможете заказать у Ферейна… Если будет хуже, обратитесь к хирургу… Честь имею!

Романовский. Спасибо, доктор…

Расходятся в разные стороны.

Степан (бросился к Жене и Борису). Ребята, по-моему, это контрики.

Борис. С чего ты взял?

Степан. Сам не знаю…

Женя. По-моему, тоже не простые прохожие… Так рано к врачу не ходят…

Борис. В любое время ходят…

Степан. Побегу… Только их двое… Ах, черт! Оба куда-то исчезли…

Быстро входят Голубев, Сеня, Тоня.

Голубев (Степану). Не выходил?

Степан. Нет… Какие-то двое подошли, потом разошлись — один туда, другой сюда.

Голубев. Понятно… Почуяли, паразит-заразы, что явка провалена… Жаль, нас не было… Ну ничего… Борис — к окну! Со мной Сеня и Степан… Остальные здесь…

Тоня. Я тоже с тобой…

Сеня. Не надо… Могут стрелять…

Тоня. Я тоже могу стрелять… (Степану.) Останешься здесь. Пошли.

Голубев. Я первый… (Вместе с Сеней и Тоней уходят в парадное.)

Степан. По этажам пошли…

Женя (подходит к двери). Ничего не слышно…

Борис. Отойди, а то шальная пуля вылетит, спасибо не скажешь…

Тоня (в дверях). Все в порядке! Старикашка! Уже одет был, как будто только нас и ждал… Сейчас идут… Сеня у него там взрывчатку и капсюли-детонаторы нашел… Не простая птица… (Открывает дверь.) Проходите!

Появляется старик с тростью, за ним Голубев и Сеня. Женя, увидев старика, побледнела и отшатнулась. Старик медленно сходит по ступенькам, делает шаг к Жене и бьет ее по лицу. Все бросаются к старику.

Сеня. Женя, ты его знаешь?

Женя. Это мой дедушка…

Старик. Бывший…

Сеня. Верно, что бывший… А в настоящем — злейший враг пролетариата, саботажник и контрреволюционер… И к тому голоду, который в Москве, имеет самое прямое касательство.

Голубев. Сеня, мы с Тоней его доставим на Лубянку. Ты опечатай квартиру и поезжай в издательство. А вы, ребята, оставайтесь пока здесь… Через час приедут наши на обыск… Пошли.

Степан (старику). Идите…

Уходят.

Сеня. Я сейчас… (Уходит в дом.)

Ребята стоят молча, ждут. Из тумбы появляется рука Пети.

Женя. Там человек!

Рука прячется.

Кто там?

Голос Пети. Никого нет… (Вылезает.) Только я.

Степан. Что ты там делал? Борис, посмотри.

Борис (вытаскивает из тумбы пачку листовок и две связки книг.) А это что?

Степан (берет листовку). Ах ты контра маленькая! Это у тебя откуда?

Петя. Я не контра… А это не мои… Кто-то шел и сунул…

Борис. Кто?

Петя. Не знаю… Васька не велел высовываться…

Степан. Какой Васька? Братцы, он не один, у них тут целая организация…

Петя. И совсем не организация… Васька — мой брат… Он не велел вылезать, чтоб не попасться… А то забрать могут…

Степан. А за что тебя забрать могут? Запутался? Братцы, тут дело нечистое. Чует мое сердце, что контрик он…

Женя. Да какой контрик? Мальчишка… Перепугался просто…

Степан. А вдруг кадет переодетый? Обыскать надо… (Обыскивает.) А книги откуда?

Петя. Я не кадет, я Петька…

Вбегает Вася.

Вася. Петька, ты чего? Кто тебя?

Петя. Меня за контру арестовали…

Степан (ловит Васю). Иди сюда… Одна компания…

Выходит Сеня.

Борис. Сеня, мы тут мальчишек в тумбе нашли, а у них листовки… Говорят, сунул кто-то туда…

Сеня. Это старик им сунул, я видел… (Жене.) А ты, Женя, держи голову выше.

Женя. Она у меня и так высоко…

Сеня (жмет ей руку). Ну, поехал… Я сейчас в издательство «Революционная мысль»…

Вася (узнав Сеню, хочет броситься к нему). Дяденька! Это же мы! Дяденька!

Сеня (вглядываясь в мальчиков). А, старые знакомые… Попались наконец. Ребята, доставьте их на Лубянку… (Бежит налево.) Попросите, чтоб доложили Дзержинскому…

Борис. О чем доложить? (Кричит.) Насчет ребят?

Сеня. Да!

Слышно, как уезжает машина.

Борис. Что же вы, пацаны, натворили?

Вася. Мы ничего не творили!

Степан. Раз самому Дзержинскому доложить надо — не простое дело… Слышал, как Сеня сказал: «Попались»? Значит, давно их ищут… Ничего, на Лубянке разберутся…

Петя. А что такое Лубянка? Это страшно?

Степан. Смотря для кого… А вообще-то узнаешь.

Занавес

 

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Кабинет Дзержинского в Москве в здании ВЧК. Большая прямоугольная комната на втором этаже. Стены оклеены серыми обоями. Прямо — широкое окно, выходящее во внутренний двор. Окно закрыто шторой. Направо — дверь в приемную; дверь обита клеенкой. Прямо против двери — простой канцелярский стол с венским стулом и двумя жесткими креслами. В углу комнаты — диван простой черной кожи. Диван скрыт ширмой. Горит электрический свет. Открывается дверь. Входят Белов и Голубев. У них в руках почта, папки с документами. Кладут на стол.

Голубев. Я капсюли сюда положу…

Белов. Хорошо… (Начинает разбирать бумаги.) Будить не буду. Феликс Эдмундович поздно заснул… Еще согреешь.

Голубев. Первый раз вижу, что спит… Позавчерась в четыре утра вызвал. Захожу — сидит, вроде не ночь, а день посередке…

Белов. Да тише ты, Голубок! И что у тебя за бас?

Голубев. Насчет голоса я и сам мучаюсь… Я его, паразит-заразу, стараюсь туды запрятать, а он все равно наружу выскакивает… (Оглянулся на ширму.) Ничего не разбудил… Саша, а растолкуй ты мне… Чего он здесь, на диване, мается? Дали ведь ему квартиру…

Белов. Сам знаешь, сколько работы, не успевает… Да потом, что ему в квартире одному делать? Жена-то у него с сынишкой в Швейцарии, застряли в эмиграции… И никаких вестей оттуда нет… Опять почта пустая… Да мыслимое ли это дело? Сыну его Ясику уже семь лет стукнуло, а он его ни разу, понимаешь, ни разу не видел… Только по карточкам знает… Рвется к ним и сам себя за горло держит.

Голубев. Тише. Кажись, разбудили. Подожди, послушаю… (Подходит к ширме, слушает.) Мирно дышит, хорошо. Слава тебе господи, выспится. (Снова прислушивается.) Спит…

Открывается дверь, входит Дзержинский, свежий и бодрый.

Дзержинский. Доброе утро, товарищи… Василий Иванович, что вы там слушаете?

Белов. Я был уверен, Феликс Эдмундович, что вы спите…

Дзержинский. Нет, я был на допросе. Почта уже есть? (Подходит к столу, быстро просматривает почту: письма нет.) Так что вы там слушали, товарищ Голубев?

Голубев (сконфуженно). В общем, это… Ну вот, какое вы дыхание имеете?

Дзержинский. Погасите, пожалуйста, свет… (Подходит к окну, раздвигает штору.)

За окном утро. Дзержинский подходит к дивану, складывает ширму, убирает шинель, которой накрывался, вешает ее.

Голубев. Феликс Эдмундович, на явочной квартире Дубровина задержали да вот эти игрушки (показывает) в карманах нашли.

Дзержинский. Ясно, они готовят какую-то диверсию… Товарищ Белов, в три часа дня совещание по этому делу…

Голубев. Так я пойду.

Дзержинский. Да. Василий Иванович, Сеня еще не вернулся? Как только появится, пусть пройдет ко мне.

Голубев. Хорошо, передам. (Уходит.)

Дзержинский (Белову). С какого времени Василий Иванович принял дежурство?

Белов. С шести утра.

Дзержинский. А всю ночь вел наблюдение за явочной квартирой? Пусть его подменят в десять утра.

Белов. Хорошо.

Дзержинский (садится за стол, подписывает бумаги). Саша, это письмо надо немедленно разослать по всем губкомам. На двенадцать часов ночи экстренное заседание коллегии. (Закашлялся.)

Белов. Феликс Эдмундович! Опять вы четыре часа в сутки спите?

Дзержинский (мягко.) Вы, Саша, работаете столько же.

Белов. Я моложе и здоров.

Дзержинский. Нельзя наполовину ненавидеть или наполовину любить. Нельзя отдавать делу лишь половину души. Надо отдать всю душу или не давать ничего.

Белов. Владимир Ильич с утра звонил… Только не выдавайте меня, это секрет. Спрашивал, собираетесь ли вы ехать за Софьей Сигизмундовной и Ясиком?

Дзержинский (живо). Значит, Владимир Ильич заодно со Свердловым? Понятно. Нет, к сожалению, я не смогу сейчас поехать. Об этом, Саша, не может быть и речи. Как ваш сынишка?

Белов. Спасибо, растет. Даже фамилию уже свою знает.

Дзержинский (задумчиво). Когда Ясик узнал, что он Дзержинский, это таинственное для него слово так ему понравилось, что он все время говорил: «Я не сынок и не котик, а Асик Дзерлинский»… (Прошелся по кабинету, подошел к шкафу, достал красивый мягкий шарф.) Купил вчера для него… Говорят, что зима будет суровой.

Белов. Он, наверное, ждет не дождется, когда вас увидит. Только об этом и говорит.

Дзержинский. Наверно… Но я бы очень хотел, чтобы он обладал святыней, быть может более сильной, чем святое чувство к матери, отцу, к близким, дорогим ему людям. Наши дети должны полюбить идею. Это даст им силы, это будет озарять светом всю их жизнь. Счастье, о котором мечтает каждый, придет к ним только тогда, когда они будут жить для других…

Раздается звонок.

Да, это я… Вас неправильно информировали. Я знаком с этим делом. Наркомпросовцы подпустили их к приютам, они организовали шайку, травили крупу… Погибло двести ребятишек… Ни о каком милосердии к этим мерзавцам не может быть и речи! Они все будут расстреляны! Только так! До свидания… (Опускает трубку, снова раздается звонок.) Да, это я, Василий Иванович. Что? Какие мальчишки? Я не в курсе дела… Так, так. Ах, вот это кто? Вспомнил, вспомнил… Давайте их немедленно ко мне… (Белову.) Ребята нашлись…

Открывается дверь, Голубев вводит мальчишек.

(Идет навстречу.) Ну, здравствуйте, старые знакомые!

Вася. Здравствуйте, здравствуйте! Мы вас искали все время и никак…

Петя. А вы нас не выгоните, нет?

Дзержинский. Конечно, нет! А куда же вы дели свою одежду?

Петя. На сухари обменяли…

Голубев. И много сухарей дали?

Петя. Десять штук… (Пощупав куртку Голубева.) За вашу больше дадут, куда там…

Вася (Дзержинскому). А правду нам сказали, что вы самый главный начальник охраны?

Белов. Правду сказали.

Петя. А вот тот, который второй-то, он тоже начальник?

Дзержинский. Тоже начальник.

Петя. А кто главней?

Дзержинский. Он главней.

Петя. Он самый главный?

Дзержинский. Да вроде.

Петя. Вроде царя?

Голубев. Нет, царь теперь погибший класс, скинули его, паразит-заразу.

Петя. А кто же вместо царя?

Дзержинский. Ну, ты с Васей…

Петя. Васька вместо царя? (Помолчав.) А что, он сможет, он и буквы уже знает…

Вася. Да брось ты, не маленький ведь. Отец же говорил, как теперь будет: мир хижинам и никаких царей. (Всем.) Если вы начальники, помогите тогда крестную сыскать. Вчера целый день ходили, никак…

Дзержинский. А где она живет, как ее фамилия, как зовут?

Вася. Не знаю. Мы Савельевы…

Петя. Чего не знаешь? Тетя Глаша ее зовут!

Голубев. А фамилия? Да как же мы ее найдем? Глаш-то по Москве сколько! У меня у самого старуха Глаша, так, может, я и буду ваш крестный?

Петя. Нет, наша Глаша не старуха. У нее платок всегда вот так крест-накрест завязан…

Белов. Да, задача… Феликс Эдмундович, я распоряжусь насчет завтрака для них и одежды.

Дзержинский. Хорошо.

Белов уходит.

Не огорчайтесь, мы обязательно что-нибудь придумаем.

Входит Сеня.

Сеня. Здравствуйте, Феликс Эдмундович! (Улыбнулся мальчикам.) Все в порядке?

Дзержинский. Как прошла операция?

Сеня. В издательстве было пусто… Одного, правда, задержали, но документы в порядке… Рабочий какой-то. Я его привез для выяснения.

Раздается звонок.

Дзержинский. Да? Это я… Знаю, обязательно сделаем… Договорились. Одну минуту, у меня для вас сюрприз. Приятный. Нет, нет… Тоже нет… Мальчишки пришли… Да, да, те самые… (Смеется.) Оборванные до невозможности, променяли все на сухари… Хорошо, сейчас… (Васе.) Ну-ка, иди сюда… (Передает трубку Васе.) Поговори с Владимиром Ильичем… Да не бойся.

Петя. А куда же слова летят? В ящик?

Сеня. Сначала в ящик, а потом по проводу в Кремль.

Вася (испуганно). А чего говорить-то?

Дзержинский. Скажи: слушаю.

Вася. Слушаю! А дальше?

Сеня. А теперь сам послушай, что тебе скажут.

Вася (слушает, затем радостно). Ой, говорит! Ага! Ага! Смеется. Здравствуйте!

Петя. Васька, дай и мне!

Вася. Подожди… Чего? Ага, точно… Смеется, ох и смеется… Вещи? Ха, где они, эти вещи? Зачем обманул? Мы же не знали, что вы красные… Опять смеется…

Петя. Васька, ну дай!

Вася. Я Петьке сейчас дам… (Передает трубку.)

Петя (кричит). Дядь, дядь, это я, Петька! Ну, еще чуб у меня, и карандаш ты мне дал… Ага, выучусь… Васька будет меня учить. Он и читать и писать умеет… Ага, обязательно… Ух и здорово! (Отдает трубку Дзержинскому.)

Дзержинский. Владимир Ильич, это я… хорошо, хорошо… Не беспокойтесь, сделаем… (Опустил трубку.) Ну, давайте подумаем, как ребятишек устроить…

Голубев (Сене). В Москве у них крестная есть, но ни фамилии, ни адреса не знают…

Дзержинский. Скажите, а когда хоронили отца, кто взял его документы?

Вася. Нам отдали… И еще дедушкины, которого тоже убили… Вот в эту сумку телеграфист все положил… (Вытаскивает из-за пазухи сумку.)

Сеня (изменившимся голосом). Где ты ее взял? Чья это сумка?

Дзержинский. Что с вами, Сеня?

Сеня (не отвечая). Где вы ее взяли? Чья это сумка?

Вася (испуганно). Дедушки, которого вместе с батей убили…

Сеня стремительно открывает сумку, достает пачку бумаг.

Сеня. Отец…

Мучительный приступ кашля потряс его.

Голубев. Сеня, ну брось, не надо…

Дзержинский (посмотрев один из листов и все поняв). Сеня…

Вася. А чего это он?

Голубев. Не дедушка это, а отец его… Ждали, да не дождались…

Петя (Сене). Ты не надо… У нас тоже отца убили… Мы их хорошо закопали, вместе… Телеграфист помогал… Не надо…

Дзержинский. Сеня, я приказываю вам два дня не появляться в ВЧК, отдыхайте. И обязательно зайдите к профессору Тесленко — вот его адрес. Мне не нравится, как вы кашляете… А насчет мальчиков я посоветуюсь с Семашко…

Сеня. Феликс Эдмундович! Не надо их в детский дом! Пусть со мной живут — мы ведь теперь вроде породнились…

Голубев. Позвольте, Феликс Эдмундович, вырастим…

Дзержинский. Что ж, я не против… Ну как, ребята, пойдете к Сене и Василию Ивановичу?

Петя. А чего, мы пойдем…

Вася. А завод там у вас есть? Работать буду…

Голубев. Ишь ты какой быстрый! Ну, пойдемте, оденетесь и животы набьете.

Дзержинский. Товарищи, приведете их в порядок — зайдите ко мне.

Сеня. Хорошо, Феликс Эдмундович…

Уходят. Входит Белов.

Дзержинский. Саша, кому передали задержанного из издательства «Революционная мысль»? Того, что Сеня привез…

Белов. Алексей Семенович взял его себе.

Дзержинский. Пригласите его ко мне. Пусть допросит здесь.

Белов уходит. Дзержинский подходит к карте, изучает ее. Отмечает линию фронта. Открывается дверь, входит следователь.

Следователь. Здравствуйте, Феликс Эдмундович!

Дзержинский. Доброе утро, Алексей Семенович. Проведите, пожалуйста, допрос здесь. У вас в комнате слишком много народа, а мне бы хотелось в данном случае избежать встреч арестованных.

Следователь. Хорошо. Он утверждает, что зашел в издательство случайно…

Дзержинский. Посмотрим… Это издательство — явка очень крупной организации эсеров. Мы знаем о ней слишком мало. И я думаю, что корни от этого издательства идут очень глубоко. Давайте лишний раз проверим сами себя… (Звонит, вошедшему Белову.) Товарищ Белов, введите задержанного… (Берет стул, садится около стола. Следователю, показывая на свой стул.) Прошу вас…

Белов пропускает в дверь задержанного. Это Романовский.

Следователь (показывая на кресло). Садитесь… (Передает Дзержинскому документы.)

Романовский. Товарищ начальник, за что же? Я ведь только в магазин зашел; дай, думаю, какую книгу интересную куплю… Как же это получается? Керенского скинули, свою власть поставили, бьемся за нее не покладая рук, а она своих же? Обидно это очень простому человеку…

Следователь. Успокойтесь. Товарищ Белов, пусть принесут чай. И пригласите Когана… Ваша фамилия?

Романовский. Матвей Сторожев… Рабочий я. Документ посмотрите…

Дзержинский. И давно работаете?

Романовский. Почитай, восемнадцатый год тяну.

Дзержинский. Значит, потомственный пролетарий?

Романовский. Чего? А… Во, во, оно самое…

Дзержинский (протягивая папиросу). Курите.

Романовский (берет папиросу). Благодарствую.

Входят Сеня, Белов, Голубев со стаканом чая.

Сеня. Вызывали?

Следователь. Да. Он при задержании оказал сопротивление?

Романовский. Ни боже мой!..

Сеня. Не сумел бы… Когда оглянулся, понял, что поздно.

Белов. Феликс Эдмундович, Ярославль на проводе.

Дзержинский. Ярославль? Хм… (Следователю.) Тогда нам, Алексей Семенович, придется пройти вместе. Это же ваш район… Здесь останется товарищ Голубев…

Все уходят.

Голубев. Пей чай, контра несчастная…

Романовский. Да, браток, что ты ругаешься? Я такой же пролетарий, как и ты. Германскую всю прошел…

Голубев. Знаем мы этих пролетариев, язви тебя в душу! Ты мне не тыкай, а то как бы тебе свинца в кишки запустить не пришлось… «Пролетарий»!.. К нам пролетарий не попадает, а есть ты форменный паразит на теле рабочего класса, подлежащий уничтожению. Точка.

Романовский. Да что я тебе сделал?

Голубев. А я нюхом чувствую… Понял? На то и есть нюх пролетарский, чтобы за версту контру угадывать… Ладно, ты меня на грех не толкай, нельзя у нас грубости… Пей чай, паразит-зараза, набивай свое брюхо… Самим есть нечего, а им с хлебом подавай…

Романовский. Скажите, а кто это сидел у окна? Это… Дзержинский?

Голубев. Закройся, кому сказал? Безмолвствую я…

Романовский замолкает и закуривает. Ему неудобно сидеть, и он закидывает ногу на ногу. Сидит развалясь. Внезапно открывается дверь, входят Дзержинский и следователь. Дзержинский резко останавливается, смотрит на ногу Романовского. Под взглядом Дзержинского Романовский медленно опускает ногу и принимает прежнюю позу.

Дзержинский. Нет, нет, сидите, пожалуйста, так, как вы привыкли и как вам удобно… (Помолчав.) Потомственный пролетарий?

Белов (в дверях). Экстренная телеграмма!

Дзержинский (прочитав телеграмму). Товарищ Голубев, уведите задержанного.

Голубев и Романовский уходят.

Час тому назад предательским выстрелом из-за угла убит председатель Петроградской ЦК Урицкий…

Раздается звонок.

Слушаю… Да, это я, Владимир Ильич… Получил только что… Хорошо, выезжаю немедленно… (Опускает трубку. Белову.) Сейчас же свяжитесь с Николаевским вокзалом, узнайте, есть ли поезда в ближайшее время… Я уеду даже на товарном.

Белов уходит.

(Следователю.) Мне кажется, что этот Сторожев совсем не тот, за которого он себя выдает. Вы обратили внимание на то, как он сидел? Допрос кончайте здесь и отнеситесь к этому делу с максимальным вниманием, с максимальным!

Следователь. Хорошо, Феликс Эдмундович… (Уходит.)

Дзержинский берет черный тонкий портфель без ручки, фуражку, надевает шинель. Входят Голубев, Сеня и мальчики. Мальчики преобразились.

Дзержинский. Оделись? Очень хорошо! (Подходит к шкафу, достает красивый мягкий шарф, тот самый, что мы видели в начале картины, обматывает его вокруг Петиного горла.) Он широкий… Вот так разрежьте: два получится… Ну, товарищи, я надеюсь на вас… Приеду, обязательно приду в гости… Ваш адрес?

Сеня. Сокольники, дача Каминской, мы там рядышком живем…

Дзержинский. Хорошо. До свидания. Очень спешу.

Петя (протягивая Дзержинскому сверток). Нож это. Три ножичка и шило. Такой сейчас нигде не достанешь…

Дзержинский. Спасибо… (Отходит к столу.)

Голубев (Сене). Ребят в дежурке оставь, а сам к врачу сходи. Я в десять сменюсь, домой их отведу…

Сеня. Хорошо… (Уходит вместе с мальчиками.)

Белов (в дверях). Машина внизу, поезд товарный через тридцать минут.

Дзержинский. Сейчас иду. Товарищ Белов, вы проводите меня. А вы, Василий Иванович, поможете Алексею Семеновичу…

Голубев. Так точно.

Дзержинский и Белов уходят.

Работка… Маета одна… Опять спать не будет…

Следователь (в дверях). Товарищ Голубев, приведите задержанного.

Голубев. Слушаюсь… (Уходит, возвращается с Романовским.) Если потребуется чего, позвоните… (Уходит, закрывает дверь.)

Следователь. Как же это вы, Сторожев? Потомственный пролетарий, а расселись здесь так, как будто вы не в ВЧК, а в своем кабинете у камина?! В издательство за книжками зашли? Плохие книжки читаете! Путаете культурную речь с фабричной, манеры офицера — с повадками рабочего. Плохой вы разведчик! Так будете давать показания?

Романовский. Да что вы, товарищ начальник? Рабочий я.

Следователь. Кончайте эту комедию. Нам все известно. Хотите убедиться? Пожалуйста. Ваша фамилия… Романовский, не правда ли? Отпираться бесполезно… Молчите? Хорошо, сообщу вам еще ряд фактов. В издательстве «Революционная мысль» вы должны были встретиться с Ярцевым! Сядьте! Так будете давать показания? Ярцев арестован нами вчера, как агент правоэсеровского центра. Где ваш сообщник Малинин? Отвечайте!

Романовский (потрясен, наконец приходит в себя). Никакого Ярцева я не знаю… Малинина тоже… А фамилия моя Сторожев, Матвей Сторожев.

Следователь. Хотите, чтоб я устроил вам очную ставку? Могу доставить удовольствие. Нам известно все. Задание — продовольственные склады, не правда ли?

Романовский. Да не путайте вы меня, начальник! Никого я не знаю…

Следователь. Ну что ж, времени у меня возиться с вами нет. Придется кончать. Как злейший враг революции будете расстреляны. Вызываю стрелков. (Собирается подписать документ.) Еще не поздно.

Романовский. Ничего я не знаю… Фамилия моя Сторожев…

Следователь. Ну что ж… У меня нет оснований не верить документам, не верить вам. Вот пропуск, вы свободны.

Романовский (не веря). Что?

Следователь. Ваши приметы не совпадают с приметами Романовского.

Романовский (снова напустив на себя вид рабочего). Спасибо вам, товарищ начальник… Я знал, что вы разберетесь… По глазам видел, хорошие они у вас.

Следователь. По глазам?

Телефонный звонок.

Да? Его нет, он уехал. Кто говорит? Следователь оперативного отдела… Ярцев! Хорошо, я передам… (Потрясенному Романовскому.) Здравствуйте, Евгений Михайлович. Простите, что заставил вас понервничать… Мы ведь с вами незнакомы? А я должен верить в каждого члена нашей группы так же, как в себя. Законное желание, не правда ли?

Романовский. Да… Таких проверок я еще не проходил…

Ярцев. Что делать? Такая уж у нас с вами работа… Все-таки вы неосторожны. Попались очень глупо…

Романовский. Просто этот парень почувствовал во мне чужого… Даже не знаю почему… Я не дал никаких поводов…

Ярцев. Никаких? Наверное, чем-то вы себя выдали, как только что с ногой… Дзержинский ведь заметил… На старую квартиру не ходите. Я дам вам другую. Запоминайте. Сокольники, дача Каминской. Спросите меня. Вот вам мандат на вселение. Будете жить легально, отметитесь там у них, получите карточки. Малинин уже там…

Романовский. Сокольники, дача Каминской, спросить вас. Так, понятно… А как дела со взрывчаткой?

Ярцев. Все в порядке… Мы имеем почти шесть тонн… Склады должны взлететь на воздух четвертого сентября…

Романовский. Квартира в Воротынском переулке провалена…

Ярцев. Я знаю. Но основная масса взрывчатки в надежном месте. Труднее всего было с капсюлями-детонаторами. Сегодня они будут доставлены на дачу. Каминская и Малинин уже их ждут.

Романовский. Человек проверенный?

Ярцев. Свидерский нашел какого-то мальчишку, нанял его перетаскивать библиотеку… В каждой пачке несколько книг и капсюли. Удобно, безопасно, просто. Эти капсюли он нам разносит уже третий день. Вообще я вам скажу, этим маленьким народом стоит всерьез заняться!

Романовский. А когда вернется Дзержинский? Вы не рискуете?

Ярцев. За меня не волнуйтесь… А Дзержинский? Думаю, что ему придется вернуться очень скоро… (Посмотрел на часы.) Да, телеграмма застанет его в дороге… Ему будет не до нас…

Романовский (догадавшись). Что? Сегодня?

Ярцев. Да, часов в шесть… И запомните этот день, Романовский! Тридцатое августа тысяча девятьсот восемнадцатого года! Он войдет в историю… Поэтому нельзя тянуть и с вашим взрывом. Желаю успеха! (Звонит, вошедшему Голубеву.) Проводите товарища Сторожева в комендатуру и отметьте ему пропуск…

Голубев (озадаченно). Что, не контра?

Романовский. Говорил же я тебе, браток…

Голубев (пропуская Романовского в дверь). Значит, выходит, ошибка вышла?

Ярцев. Да, ошибка…

 

КАРТИНА ПЯТАЯ

Сокольники. Угол и задворки небольшого старого дома. Покосившееся крыльцо с дверью, ведущей в дом. Сараи, вдали за деревьями виднеется белое здание — дача Каминской. Сцена пуста. Появляются Каминская и Малинин.

Каминская. Совершенно не понимаю, почему его до сих пор нет!

Малинин. Вы же не послали за ним на Лубянку свою карету, госпожа Каминская.

Каминская. Я не о Романовском — о мальчишке. Он должен был принести книги по крайней мере час тому назад.

Появляется Романовский.

Малинин. Евгений Михайлович, наконец-то!

Каминская. Здравствуйте, Романовский! Заставляете себя ждать. Будьте теперь осторожны вдвое. Второй раз Ярцеву это сделать не удастся. Он рисковал собственной головой.

Романовский. В Питере убит Урицкий.

Малинин. Мило.

Романовский. Дзержинский уже выехал туда. Капсюли не приносили?

Каминская. Ждем. А как относительно…

Романовский. Сегодня в шесть часов… Он будет на митинге…

Каминская. Через полчаса… А еще через час они все забегают, как муравьи. У вас очень утомленный вид, Романовский. Сейчас я вас провожу. (Малинину.) Встречайте мальчишку, я скоро вернусь…

Малинин. Черт знает что! Доверили какому-то сопляку! Сиди и жди его тут. Надо было взять кого-нибудь постарше, гимназиста например. Парочка революционных фраз — клюют моментально.

Каминская. Вы слишком много говорите: это плохой признак!

Уходят.

Малинин. Чертова баба! (Осматривается, уходит направо.)

Сцена пуста. Слева слышатся голоса, появляются Голубев, Вася с книгами и Петя.

Голубев. Здесь и живем. А на той стороне завод сейчас стоит. И ячейка у них там, при заводе…

Вася. Нам бы тоже в ячейку… Отец нам говорил…

Голубев. Определим. С книжками-то что будешь делать? Сейчас снесешь или потом?

Вася. Успею.

Петя. Адрес не потерял?

Вася (похлопав по карману). Здесь…

Голубев (рассматривает пачку книг). Интересные, наверное?

Вася. Хотите почитать? (Собирается развязать пачку.)

Голубев. Хотеть-то хочу, да со временем неувязка. (Идет к крыльцу, навстречу выходит Глафира Андреевна, бедно, но аккуратно одетая женщина.) А вот и хозяйка наша…

Глафира Андреевна. Боже мой, Васенька! Не ждала! Устал-то как! Сеня где? Иди в дом скорее, Тоня сейчас придет… Впервой за сколько времени соберемся. Голоден небось? Сейчас, сейчас все сделаю… В очередь иду, с ночи заняла, подошла уже… У Сенечки-то когда отец приедет? От Тони ничего не добьешься… А это что за народ?

Голубев. Тут особый разговор будет… Ну-ка, ребятки, присаживайтесь на крыльце… А мы сейчас… (Вместе с женой уходят в дом.)

Присаживаются, снимают с себя бушлатики, кидают их на пачки книг.

Петя. Про Сениного отца пошел рассказывать, да?

Появляется Малинин. Бросается к мальчикам.

Малинин. Вы откуда?

Вася. Как — откуда? Теперь здесь жить будем, у дяди Васи…

Малинин. Черт знает что! Куда он делся? (Уходит налево.)

Петя. Псих какой-то, да? Боязно… А вдруг кинется?

Появляется Глафира Андреевна, плачет.

Глафира Андреевна. В дом зайдите, вещички положите да возвращайтесь… Пусть поспит…

Мальчики уходят.

Господи, сироты вы мои горемычные… И Сенечка один остался… (Молится.) Господи, спаси души наши…

Появляются ребята.

Вася, Петька, ну подите сюда! Да который из вас кто? Вот по корочке, держите…

Петя. Я Петька… А за хлеб-соль спасибо вам, хозяюшка, дай вам бог здоровья…

Глафира Андреевна. Ишь набожный какой! Какая я вам хозяйка? Я вам теперь заместо матери, а зовут меня тетя Глаша. Понял?

Петя. Тетя Глаша…

Глафира Андреевна. Придет девчонка моя, Тоня, скажите, чтоб вот эту корочку поела… (Протягивает Пете корку хлеба.) А я в очередь, может, дадут чего… Да чужих никого не пускайте… Чего молчите? (Пете.) Под носом подотри, побежала я… (Уходит.)

Вася. Злая, а добрая… Может, примет она нас? А?

Петя. Примет. Видал, как корку поделила? Нам, девчонке, а себе шиш. Я эту корку держать буду, а то в комнате кошка ходит, слямзить может.

В течение всего последующего разговора отщипывает от корки кусочки и отправляет себе в рот.

А хорошо у них, как дома… Васька, давай деньги на корову собирать? Потом будем молоко продавать и дом выстроим, всем по комнате… Тоня с Сеней поженятся, а мы им подарок — комнату…

Вася. Чего плетешь?

Петя. Я точно знаю, заметил, как он про нее говорил: особенно… Ну, и нам с тобой комнату, пока не поженимся… Потом, конечно, разделимся, потому как тесно будет, детишки пойдут, свекрови всякие… Делов! Главное, конечно, деньги!

Вася. Буржуй из тебя вырастет, вот что…

Петя. И ничего не буржуй, а просто хозяйственный… И мамка так говорила. А здесь, во дворе, картошку и крыжовник можно посадить, как у нас… А что? Земля под нашими окнами, значит, наша…

Вася. Петька, а где хлеб Тонин?

Петя. Вот… (С ужасом смотрит на оставшуюся корочку.) Он как-то сам съелся.

Вася. Ну, гад! (Устремляется к Пете.)

Петя. Вась, он сам… Вась, я достану…

Появляется Тоня.

Тоня. Ты чего маленьких бьешь?

Петя. А тебе чего? Может, я сам хочу, теперь свобода! Давай, Васька, лупи!

Тоня (усмехнувшись). Веселый народ… (Хочет пройти в дом.)

Вася (преградив дорогу). Дома никого нет, позже зайдите…

Тоня. Интересно…

Петя. Давай отсюда, проваливай! Видали мы таких интересных! У нас такие интересные один раз ботинки чуть не слямзили!

Тоня (смеется). Что же, я воровать сюда пришла?

Вася. А кто вас знает?

Тоня. Зато я вас знаю… Вы Вася с Петей, верно?

Петя. И совсем нет, правда, Васьк, а?

Вася. А вы… Тоня, да?

Петя. Какая она Тоня! Тетя Глаша сказала — девчонка, а это целая тетенька! Ухажорка небось? Нечего к Сене ходить, у него Тоня есть. Жениться собираются, понятно? А разбивать не позволим, потому что мы его родные братья!

Тоня. Ну и расшумелся ты, родной братишка! И откуда ты про Сеню и Тоню такие вещи знаешь? По-моему, они сами этого не знают. Ну, вот что, меня кто спросит, сразу будите! (Уходит в дом.)

Петя (в ужасе). Тоня! Васька, бежим!

Вася. Тоня… Ух какая!.. С маузером, как Сеня… (Уводит Петьку в дом.)

Появляются Женя и Борис.

Женя. Тоню будить не будем, подождем… (Присаживаются на скамейку.)

Борис. Конечно… Женя, я много думал над тем, что ты мне сказала сегодня утром. Я согласен с тобой. Сейчас не до любви. Мы сами должны себя сдерживать, потому что любовь отвлекает. И даже не поэтому. Вот послушай… (Достает листок.)

Женя. Что это?

Борис. Резолюция… С теоретической точки зрения. Часа четыре сидел над ней. (Читает.) «Руководствуясь общим моментом и приняв во внимание, что любовь есть попытка классового врага отвлечь боевые силы пролетарской молодежи от борьбы за светлое царство социализма, а также внести разброд и шатание в наши ряды по причине уединения отдельных лиц, собрание постановляет: первое — запретить любовь как таковую до грядущей победы пролетарской революции в мировом масштабе; второе — заклеймить подверженных ей как несознательных пособников и агентов международного империализма. Нарушивших считать ренегатами и из ячейки гнать». Все!

Женя. Борька, ты смешной!

Борис. Это все теория…

Женя. Конечно, только твоя…

Из дома выходят Вася и Петя.

Борис. А вот и наши соседи. Ну как, устроились?

Петя. Устроились…

Голос Глафиры Андреевны: «Тоня, Тонечка!» Входит.

Тоня (в дверях). Мама, что с тобой?

Глафира Андреевна. Доченька, что же это будет с нами? Ты посмотри, что дали? (Показывает кусок хлеба.) Осьмушку, да и в той половина гречки. Господи, да чем же я вас кормить буду?.. Почти сутки простояла. (Рыдает.)

Тоня. Мама, не надо…

Глафира Андреевна (рыдая). Три дня уже не подвозят… А завтра, сказали, вообще ничего выдавать не будут… (Вдруг исступленно.) Где твоя большевистская власть, дочка? Где? Что вы мне с отцом говорили? Дай власть возьмем! Взяли. Ну, а дальше? Хлеб где, жрать что? Так на кой она мне тогда нужна, эта власть, если при ней хуже прежнего приходится? Ни денег, ни хлеба, ни одежды. Скоро с сумой по миру пойдем… Так пропади она пропадом, эта Советская…

Тоня (бросившись к матери). Замолчи, слышишь? Да мы месяц, год, пять лет голодать будем, лишь бы людям потом вольготно было! Нас на всех перекрестках буржуи ругают, и ты им помогать стала? Наслушалась в очереди всяких сволочей и болтаешь. А кому это выгодно, подумала? Только не нам с тобой! И не нашему делу… Вот Каминской выгодно… Так она же буржуйка недобитая, а ты? (Жене.) Женя, я в райком… (Уходит.)

Глафира Андреевна (подняв заплаканное лицо). Господи, да эти двое еще на мою шею… Самим не хватает… Ну, чего расселись? Идите в дом, нечего в политику ввязываться. Ну? Ишь смотрят, чисто волчата.

Вася. Спасибо вам, только мы у вас есть не будем, я заработаю…

Глафира Андреевна. Уходить собрался? Ишь ты, с амбицией… (Пете.) И ты, капля, сбежишь?

Петя. Нет, мы бы остались, если не прогоните. Мне с вами нравится…

Глафира Андреевна. А кричать буду, драться?

Петя (тихо). Мама тоже билась. И не думайте, может, мы сейчас и лишний рот, только мы потом, как вырастем, вам на старость кормильцами будем.

Глафира Андреевна. Ох, кормилец ты мой, кормилец ты мой… Пойдем, пойдем в дом. (Васе.) Пойдем… Не серчай на меня, не от себя это я… (Уходит с Петей в дом.)

Появляются Каминская и Малинин.

Малинин (Васе). Мальчик, ты откуда?

Вася. Как — откуда? Теперь здесь будем жить, у Тони.

Каминская. Не тот… Женечка, Боря, здравствуйте. Анатолий Ларионович, это наша молодежь. Бывшие гимназисты, а теперь в ячейке. А это доктор Кравцов, мой новый жилец…

Малинин. Здравствуйте, младое племя, незнакомое! Разрешите присесть? (Садится.) Девушка с бантиками и с маузером на боку — образ революции… Да, именно об этом я мечтал, когда звенел кандалами по пыльным дорогам Сибири…

Борис. Вы были в Сибири?

Малинин. Пришлось… Мы начинали, продолжаете вы. Удивительная вещь: как чертовски быстро летит время. Давно ли я пел нашу этапную? (Негромко поет.)

Да… Они уже поют другие песни. Новые времена — новые песни. Главное, найти свой путь! Верно, юноша?

Борис. Конечно!

На пороге появляется Голубев. Слушает Малинина.

Малинин. Трудно сейчас молодежи… Сколько партий, сколько союзов!

Женя. Ничего, мы выбрали.

Малинин. Этим вы мне и понравились, девушка. А сколько таких, что не могут выбрать? Всем сердцем приветствуют власть, хотят быть с нами, но не могут.

Борис. Почему?

Малинин. Эх, молодой человек, мы очень часто принимаем желаемое за действительность. Вы оглянитесь кругом! Голод, холод, запустение. Весь народ кричит о том, что обещанное большевиками не выполняется. Горько это слушать. И очень многие выбирают другой путь, к сожалению, конечно. А быть может, в этом и заключается правда? Кто знает… Впрочем, что сейчас об этом говорить? Вы заходите как-нибудь ко мне, побеседуем.

Голубев. Куда заходить-то?

Малинин. С кем имею честь?

Голубев. Предъявите документы.

Малинин. Какое вы имеете право?

Каминская. Анатолий Ларионович, товарищ Голубев имеет право. Василий Иванович, это доктор Кравцов, он теперь будет жить у меня.

Голубев (просматривая документы). Мандат надо сдать в домовой комитет. (Каминской.) Тоня проснется, отдайте.

Каминская (Малинину). Это дочка Василия Ивановича, она у нас ответственная за дом…

Малинин. Но, собственно говоря, чем обязан?..

Голубев. Про разные пути говорили? Сами какого придерживаетесь?

Малинин. Я? Сочувствующий…

Голубев. Кому сочувствуете? Деникину? За что и когда были в Сибири?

Малинин. Собственно, пардон, это маленькое преувеличение. Так сказать, художественный вымысел.

Голубев. Не по душе мне эти ваши художества…

Малинин. Простите, но у нас свобода слова…

Голубев. Свобода, только смотря для кого… (Уходит направо.)

Малинин. Какое хамство!

Борис. Чего там хамство?! Это мы, дураки, уши развесили… Песенки, пути…

Малинин. Мой возраст, молодой человек, требует иного тона. Анна Семеновна, я возвращаюсь на дачу… (Уходит.)

Вася. Ой, ой, как это говорится… Я слышал, ребята у вас тут так кричат… Ага, вспомнил! (Кричит.) Катись колбаской по Малой Спасской!

Женя. Молодец, правильно!

Петя (в окно). Васька, иди сюда!

Вася уходит.

Каминская. Женечка, ну что ты говоришь? Ты поддерживаешь откровенных хулиганов! Женя, что стало с твоим сердцем? Оно было таким мягким, отзывчивым! Ты бы зашла домой, проведала папу. Я встретила твоего младшего брата (переходит на французский язык), он сказал мне страшную вещь: сегодня утром арестовали дедушку! У вас был обыск! У меня был сердечный припадок. Ты знаешь об этом?

Женя молчит.

(Продолжает по-русски.) Почему ты молчишь?

Женя. Не понимаю я по-вашему…

Каминская. Как? Что ты говоришь? Ты изумительно знала язык!

Женя. Разучилась на всю жизнь.

Слышится знакомый голос.

Голос Яшки. Граждане свободной России и ее белокаменного главного города Москвы! Выходи песни слушать! Веселые, грустные, взрослые — детские, военные — тюремные, мужские и дамские, на любой вкус! Имею разрешение от самого товарища Борисоглебского. Плату деньгами не беру, шамовку дадите — все заберу!

Появляется Яшка. Одет лучше, чем в первой картине. В руке связка книг.

Каминская (бросается к Яшке). Наконец-то! Мы тебя давно ждем!

Яшка (удивленно и радостно). Вам уже рассказали обо мне?

Каминская. Ну конечно! Мы ждем тебя с утра. А почему у тебя Лермонтов, а не Тургенев?

Яшка. Лермонтов — поэт. С ним веселее. Можно начинать?

Каминская. Что начинать?

Яшка. Гражданка, не задавайте лишних вопросов. Чем скорее я спою, тем быстрее поем.

Каминская. При чем тут пение? Я ничего не понимаю. Дай сюда книги и можешь делать все, что угодно.

Яшка (отводит руки Каминской от книг). Гражданка, не делайте разных движений. Это частная собственность. Вы за них не заплатили, и они не ваши.

Каминская. Ну идем скорее, я тебе заплачу.

Яшка. Даром ничего не принимаю. (Обращается к Жене и Борису.) Всем товарищам сердечный привет, чтоб была у вас не жизнь, а сплошной обед: с хлебом-ватрушкой, вином и кружкой! Песни мои послушаешь, как будто вдоволь покушаешь! Так как после песни ты сыт, облегчи голодающему ребенку его быт!

Каминская. Я ничего не понимаю! Кончай скорей эту комедию! Я тебе заплачу, и ты будешь свободен.

Яшка (закрыв глаза и протянув руку). В ушах прозвенело, на руку не легло… Беру только хлебом.

Борис. Сами голодаем.

Женя. Откуда идешь?

Яшка. Где был, там меня нет, а с тем — большой вам привет! (Хочет идти.)

Женя. Подожди, всерьез спрашиваю… Только ты без побрехушек…

Яшка. Девочка, я страдаю за тебя. Когда человек не понимает поэзии — он мертв для меня. (Хочет уйти.)

Каминская (достает из сумки кусок хлеба). Вот, вот у меня есть хлеб. Только скорее…

Борис. Будешь буржуям петь?

Яшка. Ты меня, малец, в контру не записывай. Я, может, и сам пролетарский борец, только в мировом масштабе… (Задумчиво.) Бывали дни веселые, по десять дней не жрал, не то чтоб было нечего, а просто не желал! А сейчас хочется… (Решительно.) Пою! Потому как на хлеб буржуазийство не влияет: все равно вкусный! Что закажете?

Каминская. Подожди, подожди… Я, кажется, обозналась. Моя фамилия Каминская, ты меня искал?

Яшка. Если у вас есть хлеб, то вас. Что закажете?

Каминская. Ошиблась. Пой что хочешь. (Отходит.)

Яшка. Год слушать — не переслушать… На ваше внимание, на мое усмотрение, первые куплеты разных песен. Ваш выбор — мое исполнение! Вот песня! Дешево не продам, только для девушек и красивых дам! (Запевает.)

На ту же тему — революционную поэму.

Эй, гражданка, если хотите дальше слушать — попрошу плату вперед! Дальше самое интересное!

Каминская (отдает хлеб). Возьми.

Женя (презрительно). Так оно и бывает. Покупают за кусок хлеба.

Яшка. Ошиблась, девочка. Даже за пуд хлеба Яшку не купить. Не таков… (Ласково смотрит на хлеб.) Я его есть не буду:.. Я буду на него только смотреть… От одного запаха сытым будешь…

Каминская (зло). Эй, вы, большевистские защитники! Слышали, что Глаша говорила? Видите, до чего «товарищи» людей доводят? Так и с вами будет! За кусок хлеба и душу и совесть продадите, жалко мне вас…

Яшка. Как вы выразились? Я не понял… (Поднимается, двигается к Каминской.)

Каминская. Что? В каком смысле?

Яшка. В смысле продажи совести по сходной цене. Вы сказали, что Яшка совесть здесь продает. Так. Папрашу заявить, что вы этого не говорили. Не хотите? Тогда папрашу повторить на «бис», чтобы уважаемая публика поняла, за что я вас по вашей жирной морде бить буду!

Каминская. Боже мой! Какой ужас!

Яшка. Я голодал и еще буду, а подачки от такой — эх, не хочу при детях выражаться! — ни разу не брал! На, подавись! (Сует Каминской хлеб.) Жри, жри, чтоб не похудеть!

Каминская. Боже мой! У такого и убить рука не дрогнет!..

Яшка. А ну, беги отсюда! (Выхватив ложку, направляет ее на Каминскую.) Застрелить могу! За себя не отвечаю — справка есть!

Каминская. Боже мой! (Убегает.)

Женя и Борис смеются.

Женя. Молодец! Не ожидала.

Яшка. Слушайте, вам петь буду! Самую хорошую, сам сочинял…

Женя. Вот возьми, галета…

Яшка (гордо). За эту песню ничего не берется, эта песня за так поется… Песня про жаркие страны! Я ведь туда иду. Ну и житуха там, пацаны! Жратвы до отвала, люди каждый каждому друг. Гимназист, скажи, есть такие страны?

Борис. Собственно, мы проходили… Африка, например… Там очень жарко.

Яшка. У меня зимой шинелишка на плечах болталась, вот с такими дырами… Ох и мерз я! (Запевает.)

Из дома выбегают Вася и Петя.

Мальчики (вместе). Яшка! Яшка!

Яшка. Пацаны? Вот это да!

Мальчики (вместе). Яшка! Яшка! Мы сами сюда добрались. У нас отца убили!

Яшка. Знаю. Ой, совсем не думал с вами повстречаться.

Вася. Мы теперь у Тони и у Сени живем. Здесь ячейка.

Яшка. Коммуна, что ли?

Женя. Разбираешься?

Яшка. Слышал кое-что, только мне это ни к чему…

Женя. Эх ты! «Слышал»! Говоришь, песни поешь? Так про это сейчас самая главная песня: про революцию, про нас!

Яшка. Про ваши глаза и косы? Извините, барышня, агитации не поддаюсь. Я вольный. Мне степь нужна, песни, дорога, ну и хлеба немного. Верно, пацаны? Теперь нам грех расставаться…

Вася. Нет, Яшка, давай лучше с ними останемся… У них хорошо…

Борис. Загляните, может, понравится…

Яшка. Посмотреть, конечно, можно. Может, и переспать дадите, а то мне на вокзал далеко тащиться.

Женя. Пойдем…

Вася. А мы сейчас, только тете Глаше скажем. Подождите нас…

Все, кроме Васи и Пети, уходят. Появляется Ярцев. Ему навстречу выбегает Малинин.

Малинин. Мальчишка до сих пор не пришел… Капсюлей нет…

Ярцев. Не волнуйтесь, достанем другие. Сейчас это не главное.

Малинин. Что? Уже?

Раздается церковный звон.

Ярцев (обращаясь к Васе и Пете). Мелюзга! Поздравляю вас с великим историческим свершением! Впрочем, не поймете… Этот звон символичен. Что ж, царство ему небесное. (Небрежно крестится.) Надо быть христианином даже по отношению к врагам.

Петя. Дяденька, у вас кто-нибудь умер, да?

Ярцев. А разве вы не слышите этот звон? Так звонят только по мертвым!

А звон колоколов все громче и громче.

 

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Конторка большого механического цеха. Здесь и помещается ячейка рабочей молодежи. Завод стоит. Через застекленные стены видны силуэты конструкций, механизмов. Стол с телефоном. В углу — сирена. Несколько кресел, диван, мебель, взятая из дворянских особняков. Винтовки, пулемет. Бачок с водой. Кумачовый лозунг: «Прочь с дороги, вампиры, юный пролетарий идет!» На сцене Женя, Вася, Петя, Яшка, Степан. Все сидят вокруг телефона, ждут звонка…

Женя. Может быть, самим позвонить?

Степан. Жди.

Женя. Медленно время течет.

Петя. У нас, когда мамка умирала, тоже время долго шло…

Яшка. Да не тяните вы, пацаны, позвоните еще раз…

Женя (снимает трубку). Двадцатый, двадцатый… Говорят из Союза рабочей молодежи… (Медленно опускает руку.) Без сознания…

Вася. В лицо стрелять побоялись… Все со спины норовят…

Яшка. Они всегда со спины бьют. Ихнего отца тоже так убили, тот, со шрамом… Мне б увидеть его — сразу узнаю.

Степан (на связки с книгами, которые стоят в углу, Васе). Не отнес до сих пор?

Вася. Не успел.

Степан. Книжки интересные?

Вася. Тургенев. Он все про детей пишет.

Степан. Идите с Петькой сюда. Покажу, как маузер разбирать.

Вася, Петя и Степан отходят в сторону.

Яшка (рассматривает газету). Я пойти к нему хотел… Закон чтоб выпустил — маленьких не трогать… Эх, Ленин, Ленин… Давно я про него слышал. Мне про него сестра рассказывала.

Женя. А мне Борис. Один раз мы с ним до пяти утра по улицам ходили, а он все говорил, говорил…

Яшка. Он башковитый малый, много знает. (Начинает тихо петь.)

Женя. Ты когда уезжать от нас решил?

Яшка. Вчера хотел, да вот опять задержался.

Женя. Может, совсем останешься?

Яшка. Остаться? (Поет.)

Женя. Пойдем наших встречать?

Яшка. Пойдем…

Уходят.

Степан. Василек, а ты только читать или писать тоже умеешь?

Вася. Умею.

Степан. Напиши от меня заявление в райком, чтоб на фронт скорее взяли.

Вася. Так уж писали от всей ячейки…

Степан. А я особо хочу, от себя, а то там опять тянуть будут.

Петя. Нельзя от себя, а то Борис опять скажет, что ты, как это… индивидуалист…

Степан. Пусть говорит, лишь бы на фронт попасть.

Открывается дверь, входят Борис, Яшка, Женя. У Бориса газета. Все обступают Бориса.

Борис (читает). «Температура тридцать восемь и два. Пульс сто двадцать, частая потеря сознания, кровохарканье».

Степан. Плохо… Что они там, лечить не умеют?!

Вася (Степану, указывая на Женю). Тише ты, заснула…

Только теперь все замечают, что Женя, положив голову на стол, сидит не двигаясь.

Борис. Как заснула? Не может быть. Женя! Женя…

Женя не отвечает.

Это от голода у нее.

Яшка бросается за водой.

Степан. Непривычно ей после отцовских харчей.

Борис. А тебе привычно? Два дня на воде и вобле.

Женя приходит в себя.

Яшка. Женя, ну как?

Женя. Спасибо. (Пьет.) Вы, ребята, не обращайте внимания…

Петя (Васе). Вась, я схожу, может, подадут мне чего. Смотри, они же все голодные сидят, а я быстро…

Вася. Ладно, иди.

Петя уходит, встречается в дверях с Тоней. У Тони в руках большая пачка плакатов.

Тоня. Шла по цеху, каждый шаг отдается. Так тихо, что даже сердце сжалось… Степан, ты мне скажи, почему я за тебя должна выговоры получать?

Степан. Какие выговоры?

Тоня. Зачем ты восемнадцать заявлений насчет фронта послал? Что, тебе нашего общего мало? Кто тебе эти заявления писал, признавайся?

Женя. Я две штуки написала.

Борис. Я одно.

Тоня. А остальные?

Степан. Яшка…

Яшка. Было дело, писал…

Тоня. В райкоме больше делать нечего — только ваши заявления читать… Писали все вместе? Жди. Не ты один на фронт хочешь. Будет приказ — все пойдем… А сейчас эти плакаты во дворе расклеить надо… Штуки четыре на улице…

Борис (берет плакаты). Яшка, клей возьми. Пошли, ребята.

Яшка (берет клей). Засох вроде…

Все уходят.

Тоня (оставшись одна, снимает телефонную трубку). Двадцатый, двадцатый! Как самочувствие?.. (Слушает, медленно опускает трубку, вытирает слезы.)

Открывается дверь, входят Каминская, Романовский, Малинин.

Каминская. Здравствуйте, Тонечка… Вот мои жильцы… Не волнуйтесь, Евгений Михайлович, Тонечка очень энергичный человек, и она сделает все моментально. И вообще, Тонечка, с тех пор как вас сделали ответственной, в наших дворах просто наладилась жизнь. Везде порядок, везде чистота.

Тоня. Завтра будет субботник, явка обязательна.

Каминская. Да, но я себя плохо чувствую.

Тоня. Поправитесь! Садитесь, пожалуйста.

Все садятся.

(Бросила взгляд на плакаты.) Одну минуту, я сейчас… (Выходит, слышен ее голос: «Борис! Не забудьте повесить на ворота!»)

Малинин. Черт знает что! Зависим от какой-то девчонки!

Романовский (осматривается). Награбили… Подождите! Кажется, был взрыв!

Малинин. Нервы. До взрыва еще два часа.

Тоня (входит, садится за стол. Малинину). Откуда приехали?

Малинин. Из Питера…

Тоня. Так, так. Товарищ Мель…

Романовский. Мельников. Тоже из Петрограда. Буду работать в Наркомпросе.

Открывается дверь, входит Яшка. Он не видит присутствующих: они сидят к нему спиной.

Яшка (чувствуя, что помешал). Я это… Клей водичкой разбавить. Можно?

Тоня. Наливай, наливай, чего стесняешься…

Яшка наливает в баночку воду, уходит.

Хорошо, документы останутся пока у меня. Зайдите завтра.

Романовский. Мы вам очень благодарны. Если бы мы могли вам чем-нибудь помочь?

Тоня. Помочь?

Романовский. А почему бы и нет? Я могу рассказать вашей ячейке о живописи. Мне часто приходилось бывать за границей… Я расскажу вам о древней Элладе, об Акрополе, о сынах Великого Рима — Юлии Цезаре, Цицероне — и о гуннах, которые пришли и за короткое время разрушили то, что создавалось человечеством веками… И расскажу вам о варварах, которые захватили страну и возомнили себя владыками…

Малинин. Евгений Михайлович, нам пора идти.

Романовский. А они были проклятьем, обрушившимся на человечество.

Тоня. А где это было?

Романовский. В Римской империи.

Каминская. Вам это, Тонечка, конечно, сразу трудно понять, но…

Тоня. Трудно. В университетах не обучалась — ваше белье стирала… Идите. А вас, доктор, я попрошу задержаться.

Малинин. А собственно говоря, в чем дело? У меня документы в порядке.

Тоня. Что вы заволновались? Просто я хочу задать вам несколько вопросов. Вы же врач?

Малинин. У меня нет секретов от моих друзей. Так чем обязан? Я очень спешу.

Тоня. Парнишка тут у нас один заболел. Кашляет очень. С легкими плохо. Чем его лечить надо, а? Скажите, пожалуйста.

Малинин. Собственно говоря, мне очень трудно говорить заочно… Вообще питать надо, питать… Да, да. Извините, но очень спешу. До свидания.

Тоня. Первый раз такого врача вижу. Или вы, как рабочего лечить, все свои знания забыли? Ладно, идите.

Каминская, Романовский и Малинин уходят. Тоня читает газету.

«Пускай империалисты всех стран и континентов проклинают нас, называют гуннами и варварами, мы не боимся проклятий». Понятно… (Подходит к винтовкам, проверяет их.)

Открывается дверь, входит Сеня.

Сеня. Кто это вышел отсюда вместе с Каминской?

Тоня. Жильцы ее новые. По мандату к ней вселяются…

Сеня. Странно… Очень знакомый голос. А где Вася с Петькой?

Тоня. Плакаты вешают…

Сеня. Не пойму, что со мной происходит. Как свободная минута, так про ребятишек думаю. Вроде как бы отец я им.

Тоня. Похож. Только бороды не хватает.

Сеня. Эх, черт, у меня долго расти будет, года три.

Тоня. Ладно уж, и так хорош… Лучше скажи, у врача был?

Сеня. А я там ничего не забывал.

Тоня. Не до шуток! Я ведь вижу, ты на глазах таешь. Отец называется! А что случится, на кого ребят оставишь?

Сеня. На жену.

Тоня (испуганно). На какую жену?

Сеня. Высокая, голубоглазая, красивая-красивая и… курносая!

Тоня. Сам ты курносый! Тебя вот в ячейке за это пропесочат!

Сеня. Ничего не будет! Выйду на середину и скажу: так, мол, и так, ребята, хотим на идейной основе к коммуне вместе шагать. Разрешат.

Тоня. С тобой дойдешь! Кашляешь, лица нет, одни глаза горят.

Сеня. Ничего, годок-другой я продержусь… В конце концов, дело же не в том, сколько проживешь, а в том, сколько хорошего сделаешь…

Тоня. Революции ты живой нужен! И мне! И не на годок-другой… (Заплакала.)

Голос Пети. Хлеб! Хлеб!

Открывается дверь. Вбегает избитый Петя, за ним ребята.

Петя. Хлеб! Хлеб!

Все. Петька, что с тобой? Какой хлеб? Где?

Вася. Кто тебя?

Петя. Я хлеб вам достал. А большие парни отнять хотели, вот и досталось. Но я не отдал… Вот он… (Вытаскивает из-за пазухи торбу с хлебом.)

Яшка. Пацаны! Хлебушка! Горячий еще!

Тоня. Петя, откуда у тебя столько хлеба?

Петя. На площади телега ехала, а на ней ящик с красным крестом. Как все на него набросились, сломали и стали хлеб хватать. Один много схватил, а две буханки у него упали. Я их взял! А там стрелять начали. (Борису, который кладет хлеб на стол.) Ты чего? Бери, еще много есть… Всем хватит… Берите, я же для вас…

Наступает мучительная пауза.

И горячий еще… Тоня, попробуй, ты же голодная…

Тоня (качая головой). Нет, это не мой хлеб и не твой.

Женя. Это грязный хлеб.

Петя (обрадованно). Нет, нет, он чистый… Я его, когда с земли поднял, вытер. Он совсем чистый…

Степан. Да не об этом тебе, Петух, говорят. В госпитале больные и раненые хлеб ждут, а мы его здесь жрать будем, да?

Вася. Он не крал, он подобрал только.

Женя. У нас Союз рабочей молодежи, а не союз паразитов. И вообще кто хочет — может есть… (Взмахнула рукой.) Но я его, честное слово, ударю.

Петя. Так ведь другого хлеба нет. Мы же не купим, денег тоже нет!

Тоня. Зато другое есть. Знаешь, как всем хлеба хочется? А не берем и никогда не возьмем!

Петя. Я же не для себя, а для других! Так товарищ Ленин нам сказал.

Сеня. У раненых взял, чтобы другим дать? Так Владимир Ильич не говорил.

Петя. А как?

Сеня. Когда свой кусок отдашь — вот это и будет для других.

Петя. Я хотел как лучше… (Тоне.) Я твой хлеб тогда съел… А когда бежал, ни одного кусочка не попробовал, хотел со всеми вместе.

Тоня. Мы этот хлеб в приют отнесем. Вот так и будет лучше.

Степан. Кажись, кто-то в цехе ходит.

Все выходят, кроме Жени и Яшки.

Яшка (Жене). Если уж решили кому в лоб дать, то кулаками не махай, а бей. Умеешь?

Женя. Не пробовала.

Яшка. Давай научу. Сожми кулак… Да кто же так сжимает? Вот как надо — смотри… Так, так… Вот этот палец сюда… А потом отводишь руку и прямо бьешь. Ну, давай бей!

Женя. Да ну, не стоит… Что ты на меня так смотришь?

Яшка. На сестру мою смахиваешь. Ох и красавица была! Ты тоже мировая девчонка, смелая. Женя, что с тобой?

Женя. Голова закружилась… Убрать этот хлеб надо…

Яшка (осененный внезапной идеей). А знаешь что? Возьми кусок хлеба, никто не узнает… От одного куска не убудет, а тебе все легче станет… Держи… (Протягивает хлеб.) А я не хочу, я и десять дней могу без хлеба.

В ответ Женя, старательно сложив пальцы в кулак, как учил ее Яшка, бьет его в лицо. Яшка садится в кресло. Возвращаются ребята.

Вася. Ты чего это?

Яшка. Женю драться учу. Здорово бьет. Только целится плохо. В губу попала, разбила. Теперь петь не смогу…

Женя (тихо). А такие петь не должны!

Борис. Сеня, а почему ты все время молчишь?

Сеня. Вспомнил кое-что. (Притягивает к себе Петю.) Ты вот говоришь: «хотел как лучше». Хитрая это штука «хотел как лучше». Думаешь, иногда «лучше», а выходит так плохо, что… Мы сегодня в продовольственных складах Казанского вокзала взрывчатку нашли… (Посмотрел на часы.) Через час все бы взлетело на воздух… Эсеровская работа… Но не в этом дело. Взрывчатку и капсюли им пацан помогал носить… такой же, как наши Петька с Васькой… Тоже, наверное, за хлеб…

Степан. А почему охрана его не задержала?

Сеня. Внимания не обращали: мальчишка как мальчишка. Они на это и били. Через первый караул он свободно проходил…

Борис. Но там же забор?

Сеня. Выломали небольшую дыру. Взрослый бы не пролез, а мальчишка запросто. Говорят, раз десять туда приходил. И каждый раз взрывчатка и капсюли… А уходил по линиям… Там его ждали.

Резко поднимается Вася. Растерянно смотрит на всех.

Вася. Какие капсюли? Он им не капсюли, а книжки туда таскал! Библиотека погибла.

Сеня. Какие книжки? Откуда ты знаешь?

Вася. Так это же я носил! На Казанский вокзал! Только никакие не капсюли, а книжки.

Сеня. Ты?

Вася. Ну да! У них библиотека погибла… А в последний адрес я не отнес, не успел. Вот они! (Достает книжки.) Только это же книжки, а не капсюли! Перепутали что-то!

Сеня бросается к книжкам, быстро развязывает их. В середине каждой связки коробка с капсюлями. Вася потрясен.

Они сказали — книжки…

Сеня. Кто сказал? Куда ты их должен был отнести? Василек, вспомни! Это очень важно. Они враги, их надо скорее поймать!

Вася. Так вот же адрес! (Достает бумажку.)

Сеня (взглянув). Дача Каминской? Всем оставаться на местах! (Бросается к телефону.) Сто сорок один! Сто сорок один!

Наступает мучительная пауза.

Вася. Но они ведь сказали — книжки!

Петя подходит к брату, становится рядом.

Выходит, что я предатель, да?

Степан (сурово). Не предатель, но около.

Петя. А я хлеб принес… Вы теперь нас выгоните, да?

Все молчат.

Яшка. Пацаны! Что же вы молчите? Он не нарочно! У него отец красноармеец — убили… Они были все время одни. Теперь только мы у них. Эти гады его обманули. Все, что хотите, сделаю — пусть останутся. Выгоните лучше меня! Пацаны, это же наши братишки!

Сеня (по телефону). Говорит Коган. Срочно наряд: Сокольники, Лесная, двадцать восемь. (Опустил трубку.) Считаю всех мобилизованными!

Все вооружаются.

Книги свяжите. (Васе.) Не плачь. Сейчас все обмозгуем. Бери книги. Время терять нельзя, можем упустить. (Пете.) Ты куда?

Петя. С вами.

Сеня. Нельзя. Возьми сирену… Отвечаешь за нее головой. Прикажут — дашь тревогу. Ясно?

Петя. Ясно.

Сеня. Все в порядке?

Раздается звонок.

Слушаю! Хорошо… Тоня, тебя немедленно в райком. Пошли!

Все уходят.

Петя (остается один, подходит к столу, долго смотрит на хлеб. Взяв один кусок, подносит к лицу, втянул в себя сладостный запах, потом положил и отошел к креслу. Прислушался, ему страшно). Страшно…

Раздается звонок.

(Сначала пугается, потом берет трубку.) Говорите… Я кто? Член Союза рабочей молодежи Петька.

Занавес

 

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Гостиная дачи Каминской. Большой зал. Слева изогнутая лестница ведет на балкон второго этажа, балкон с балюстрадой. Его поддерживают три колонны. С балкона две двери ведут в комнаты. В центре зала — большой круглый стол. Прямо — два окна. Направо — входная дверь, налево — дверь в другие помещения; она скрыта лестницей. В зале — ковры, богатая резная мебель, старинные часы, стеллажи с книгами, пальмы. На сцене Романовский и Каминская. С улицы доносятся революционная песня и мерный шаг идущих. Иногда эти звуки стихают, но только затем, чтобы вспыхнуть с еще большей силой. Это идут рабочие отряды. Они идут с факелами; на стенах, лицах присутствующих играют кровавые отблески. Горит несколько свечей.

Каминская (у окна). Сейчас услышим…

Часы бьют восемь раз.

Ну? Ну?

Романовский. Почему нет взрыва?

Малинин (выходит из своей комнаты на балкон). Фейерверк задерживается.

Романовский. Все было подготовлено, ничего не понимаю…

Малинин. Еще один провальчик. Мило. (Уходит к себе.)

Каминская. Перестаньте каркать! Надо ждать Ярцева. Наверное, он перенес час взрыва… А они всё идут и идут…

Романовский. Подняли на ноги все ячейки города.

Каминская. Я не могу больше слушать эти песни.

Романовский. Вот так же они пели, когда я вернулся в Петроград. Пришел домой — квартира занята «подвальными».

Каминская. Опустите шторы.

Романовский (опускает шторы, звуки с улицы глуше). Черт возьми, ничего не видно.

Каминская. Вы не представляете себе, какой это ужас, вот почти год сидеть со свечкой. Они не дают в буржуазные квартиры света. Я так мечтаю о том, чтобы зажглась моя люстра. Эта темнота невыносима. Она так и обступает тебя. Скоро десять. Ярцев никогда не опаздывает. Быть может, позвонить?

Романовский. Не надо.

На балконе открывается дверь, появляется Малинин с документами в руках. Спускается вниз.

Малинин. Анна Семеновна, эти документы надо будет спрятать в часы. Здесь явки и список организации.

Каминская. Сейчас открою. (Подходит к часам, начинает возиться.)

Малинин. Хитрая механика.

Каминская. Напротив, все очень просто. Выкладываете слово «всемогущий», — часы бьют двенадцать раз, на последнем ударе стенка открывается.

Все это происходит на наших глазах. Каминская прячет документы, закрывает часы. Наступает тишина. Все молчат.

Малинин. В «Славянском базаре» продавали чудесные пирожки с мясом.

Каминская (у окна). Идут. И конца не видно. Романовский. Я не хочу их слушать! Включайте граммофон! (Успокаивается.) Нервы, черт бы их взял.

Каминская заводит граммофон; звучит пошленькая шансонетка.

Малинин. Годы прошли давно, страсти утихли, молодость жизни прошла… (Яростно, на граммофон.) Заткните глотку этой публичной девке! Я сам буду петь! (Берет гитару, настраивает и с большой грустью напевает старинный русский романс «Белой акации гроздья душистые».)

Каминская тихо подпевает. Романовский подходит к окну, приоткрывает штору. С улицы врывается песня: «Смело мы в бой пойдем!»

Романовский. Малинин, а нельзя ли что-нибудь другое? Вы слышите, они поют то же самое, только слова другие…

Малинин (минуту слушает). Сволочи! Дом отняли, семью отняли, родину отняли! Даже песню любимую отняли! Все отняли!

Каминская (в ужасе). Смотрите! Что это?!

Огромная люстра, висящая над столом, начинает медленно зажигаться; видны красноватые, накаливающиеся волоски ламп.

Почему дали свет? Мне страшно! Погасите его!

Ярцев (в дверях, спокойно). Сегодня ночью будут обыски. Поэтому свет.

Каминская. Алексей, я боюсь этого света! Погасите люстру!

Малинин. Почему нет взрыва?

Ярцев. И не будет. Нашли. (Ходит по комнате.) Ничего не мог сделать. Сегодня утром арестованы Свидерский и Александров.

Романовский. Организация провалена?

Ярцев. Нет, они попали случайно, во время облавы. Но это все ерунда, самое страшное другое. Я не могу больше вернуться на Лубянку.

Романовский. Дзержинский?

Ярцев. Да. У него удивительное чутье. На двенадцать часов ночи вызвал меня к себе с вашим делом. Я знаю, чем это кончится. Мы немедленно уходим отсюда. Машина за углом. Доставайте документы. До сих пор не могу отделаться от ощущения, что за мной следили.

Каминская. Алексей, а как же я?

Ярцев. Останешься здесь. Когда будет нужно — дадим знать.

Раздается осторожный стук в дверь.

Спокойно! (Достает револьвер.) Черный ход?

Каминская. Открыт.

Ярцев. Мы выйдем туда…

Снова стук.

Это не ЧК. Если что-нибудь подозрительное, скажешь: «Простите, я спала», мы уйдем.

Каминская. А документы?

Ярцев. Через час они будут у меня. Пошли.

Уходят.

Каминская. Сейчас, сейчас. Кто там? (Открывает дверь.) Тебе кого?

Вася (на пороге). Вас, наверное. Вы Каминская?

Каминская. Да. Что тебе нужно?

Вася. Да вот вам книжки просили отнести, а у меня все никак времени не было…

Каминская. Ах, вот что… Прости, что я так долго не открывала дверь, я спала… Да, но какие книжки? Я ничего не знаю!

Вася. Вот эти книжки. Как же вы не знаете? Здесь даже ваш адрес написан… (Показывает бумажку.)

Каминская. Покажи-ка, покажи…

Вася. Зачем я вам буду показывать? Вы книжки берите и деньги мне давайте.

Каминская. Я тебе дам деньги, но сначала покажи бумажку. Мне не нужны никакие книжки. Адрес, наверное, перепутали.

Сеня (в дверях). Адрес правильный! Молодец, Василек, не струсил!

Каминская. В чем дело, Сеня? Вы ночью врываетесь к молодой женщине. Я буду жаловаться!

Сеня. Вы арестованы! Садитесь! (Ребятам.) Осмотреть дом!

Все быстро расходятся по дому.

Каминская. В чем дело? Это недоразумение!

Сеня. Может быть… Курите… (Протягивает папиросу.)

Каминская. Благодарю вас, я никогда в жизни не занималась этой гадостью!

Сеня (берет пепельницу со стола). А это чьи окурки? Уже ушли?

Появляются ребята, приносят несколько пачек книг.

Степан. Пожалуйста… (Развязывает пачку — там капсюли.) Тургенев, какие книги писал… Эх, вы, во что классиков вовлекли, аристократия!

Каминская. Это провокация! У меня не было этих книг!

Женя (в руках у нее несколько револьверов). Этого тоже не было?

Сеня. Идите!

Каминская. За что?

Степан. За литературу! Пошли, контра! (Уходят.)

Сеня. Степан, я сейчас…

Входит Тоня.

Тоня. Ребята, есть решение Московского комитета партии! Мы мобилизованы! В шесть утра собираемся на Казанском вокзале!

Яшка. Вот здорово! Значит, Степкины заявления помогли!

Борис. Они же понимают, что нельзя сдерживать растущий энтузиазм молодежи. У Маркса сказано…

Женя. Боря, это потом… Главное — разрешили… Вместе, понимаешь?

Борис. Конечно!

Тоня (Васе). А вы с братом останетесь учиться. Жить будете у мамы.

Вася. А мы не согласны! Мы тоже на фронт!

Тоня. Не бузи. Приказ партии!

Борис. Как классовый элемент подходишь, но возрастом не вытянул!

Вася. А я тогда Ленину пожалуюсь, он нас знает! Завтра же пойдем!

Тоня (ставит на стол несколько мешочков с продуктами). Вот ваш сухой паек за ту неделю. Предлагаю половину Васе с Петькой оставить, а мы в эшелоне еще получим.

Все. Согласны. Правильно. Голосуй. Принято.

Тоня. A теперь час на сборы. Побольше теплых вещей: зима, говорят, суровой будет… А вот как, Яшка, с тобой быть…

Яшка. Да ничего, проживу… У меня сердце горячее…

Тоня. Каждый пусть что-нибудь для Яшки принесет… Ладно?

Сеня. Обмундируем… (Тоне.) У нас тут где-нибудь машина есть? Хочу Каминскую быстрее на Лубянку отправить.

Тоня. Только в районной ЧК…

Сеня. Хорошо… (Яшке и Васе.) Пока останетесь здесь, а я быстро вернусь… Наши приедут, пусть обыскивают…

Женя. Сеня, я с тобой…

Сеня. А домой за вещами?

Пауза.

Тоня. Ничего, мы с Борисом на всех принесем!

Борис и Женя уходят.

Сеня. Ну, Тоня, пожелай что-нибудь на прощание…

Тоня. Сеня, ты же все знаешь… Все, что я хочу сказать тебе.

Сеня. Я знаю… Жаль, что не вместе… (Осторожно целует Тоню и выходит, за ним уходит Тоня.)

Входят Вася и Яшка.

Вася. А завтра мы снова одни будем.

Яшка. Ничего, Василек, я и за тебя постреляю.

Вася. У меня у самого и руки и глаза есть.

Яшка. Мне, может, горше вашего от вас уезжать, привык я очень.

Вася. Держи. (Протягивает Яшке шарф.) Это тебе от нас с Петькой.

Яшка. Что это? Что ты, не надо… Это же вам подарили.

Вася. Ничего… Он тебе нужнее.

Яшка. Спасибо, братишка… (Обматывает шарф вокруг горла.)

Входит Петя. С трудом несет сирену.

Вася. Ты чего пришел?

Петя. А что ж, я не такой, как все? Вы воюете, и я буду. Сеня разрешил…

Яшка. Садись.

Вася. А сирену чего с собой таскаешь? Тяжелая.

Петя. Приказано, ношу…

Входит Женя.

Женя (весело). Подметка отлетела. Я ее веревкой привязала, а Сеня заметил, чинить послал.

Яшка. Давай помогу.

Женя. Чтобы Борька еще одну резолюцию о любви придумал?

Яшка. А что мне Борькины резолюции! Через три года я на тебе все равно женюсь. Правильно, Петька?

Петя. Конечно, чего уж тут тянуть? Раз такое дело — жениться, и все!

Женя. Тоже мне женихи… И этот еще лезет…

Петя. А чего? Я разбираюсь…

Яшка. Конечно, Женя, это дело решенное. Дай только в мировом масштабе победить. А что? Парень я хороший и ростом подрасту, поэт известный.

Женя. Нет, Яша… Мы с Борисом дружим.

Яшка. С Борисом?

Пауза.

Ну конечно, я это знаю. Я ведь просто пошутил.

Петя. А я думал, правда…

Женя. Значит, останешься с нами? А как же с жаркими странами?

Яшка. С жаркими сложно. Придется пока подождать. Смотри как получается. Тебя с Борисом взять надо? Надо. Васю с Петькой — обязательно. Сеню, Тоню, Степана, дядю Васю с Глафирой Андреевной. Много народу набирается. (Тихо запевает.)

Женя. Ну и правильно! (Возится с ботинком.)

Петя (подходит к часам). Интересные какие часы, посмотреть бы, чего там, внутри…

Вася. Слушайте, я вам книжку вслух читать буду… (Садится в кресло.) Вот.

Петя. И я читать буду. (Берет книгу.)

Вася. Отдай. (Открывает.) Грижимайловский. «Физиология грядущего человечества». Сложно для тебя.

Петя. Ничего не поделаешь, сначала надо сложные читать, а простые я уже потом само собою разберу.

Вася. Это про то, какими будут люди лет через пятьдесят — сто…

Женя. А правда, какими они будут? Встать вот сейчас и громко-громко крикнуть, может, услышат: «Люди! Какими вы будете? Наверно, самыми лучшими, самыми прекрасными…»

Яшка. Мы им в подметки не годимся. Вставать они будут в шесть утра, шамать вдоволь, одеваться только в бархат, а потом на работу… По всей земле дворцы построят, фабрики, заводы и сады… Много садов… А вишня круглый год цвести будет… Вот встретятся люди на такой земле, поглядят друг на друга и сразу поймут, что друзья…

Женя. А это потому, что идейные все. И вообще это слово самым святым будет: «идейный».

Яшка. Это мы тоже понимаем.

Женя. Сказал! А помнишь, позавчера субботник был, нам всем погулять захотелось…

Вася. Но вы же пришли?

Женя. А у них даже сомнений не появится. Понимаете, каждый из них для других будет жить.

Петя. Это нам так товарищ Ленин сказал!

Яшка. Даже завидки берут. И все, как один, умные… А говорят только стихами. Я вот тоже мечтаю такое сочинить, чтобы у людей в груди сперло. Про нас хочу сочинить. Чтобы потом, лет через сорок — пятьдесят, ни одного бы не нашлось, который бы сказал: «Вранье все это! Не было с ними такого». И чтобы обязательно не забывали тех, которые теперь погибнут.

Женя. Не забудут и не скажут…

Яшка. Тише, товарищи! (Пауза.) Шапки долой… (Отошел в сторону, быстро что-то записывает.)

Вася. Опять стихи.

Женя. Пусть сочиняет. Я пойду.

Яшка. Угу… Вернешься — я тебе прочту. Тише, товарищи…

Женя уходит.

Пацаны, идите сюда. Вы вот завтра в Кремль пойдете. А чего Ленину сказать, знаете?

Вася. Главное, пожалуемся.

Яшка. Просьба у меня к вам большая есть. Расскажите про меня. Что есть такой на свете парень Яшка-огонек, а фамилия ему на самом деле Леонов, Яшка Леонов из маленького города Каменска. Скажите, что отправился он на фронт с большущей радостью, а на прощанье новые стихи сочинил. Я сейчас их закончу, а вы передадите, ладно?

Вася. Ладно. Пойду пока наверх, там тоже книги есть…

Петя. И я с тобой.

Уходят наверх. Яшка остается один. Почти неслышно открывается дверь, входит Ярцев.

Ярцев. Здравствуй.

Яшка. Здравствуйте. Вам кого?

Ярцев. Я из ВЧК. Вот мои документы. (Предъявляет удостоверение.) Вы тут хозяйку дачи арестовали. Она начала давать показания. Здесь была эсеровская явка, они оставили свои документы, шрифты и так далее. Вот ордер на обыск и изъятие обнаруженного.

Яшка. Пожалуйста.

Ярцев. Начнем с часов. Будь добр, у меня там в машине чекист сидит, позови.

Романовский (в дверях). Я здесь. Что прикажете, товарищ начальник?

Ярцев. Открывайте часы.

Романовский идет к часам. Яшка бросается к Ярцеву.

Яшка. Товарищ начальник! Это не чекист! Это враг! Он к вам обманом пробрался. Я его знаю!

Ярцев (схватив Яшку, грозно). Чего болтаешь?

Яшка. Он убийца! Арестуйте его!

Ярцев (выхватив револьвер). Молчи, если жизнь дорога!

Яшка. Значит, вы не чекист, вы тоже с ним…

Ярцев. Заткнись! (Повернулся к Романовскому.) Чего вы возитесь?

Романовский. Выкладываю слово.

Яшка, воспользовавшись тем, что Ярцев отвернулся, молнией метнулся к сирене.

Ярцев. Жить не хочешь?

Яшка (громко, чтобы услышали Петя и Вася). Очень хочу! Я только начал! Но не продавшись!

Ярцев. Стреляю!

Яшка. Может, промахнетесь?

Ярцев. Точно бью. Ну? Отпусти ручку! Считаю до трех! Раз…

Яшка (кричит). Братишки, стихи передайте!

Звучит сирена. В ту же секунду хлопает выстрел. Яшка вздрагивает и падает на сирену. Ярцев сбрасывает его тело на пол. Все, что произошло, видели выбежавшие на балкон Вася и Петя.

Ярцев (наклонившись над Яшкой). Готов. Романовский, скорее…

Романовский. Сейчас.

Вася загоняет брата в комнату, быстро опускается по колонне и, незамеченный, уходит через окно. Петя выглядывает, решает проделать тот же путь. Когда до пола осталось совсем немного, Петя срывается и падает. Быстро встает и устремляется к двери.

Ярцев (обернувшись на шум). Ты куда?! (Романовскому.) Продолжайте! (Убегает за Петей.)

Часы бьют двенадцать раз. За окном хлопает выстрел, другой. Открывается тайник. Вбегает Малинин. Вместе с Романовским быстро достают документы, бросаются к двери. Но в дверях стоят Сеня, Степан, Женя, Тоня и Вася.

Сеня. Руки вверх!

Романовского и Малинина обезоруживают.

Вася. Сеня, это он! Со шрамом! А Петька где? Петька, Петька, выходи! Уже можно! (Бежит наверх.) Нету. Петя! Петя! (Убегает.)

Женя (увидела лежащего Яшку.) Яша…

Тоня. Убили.

Сеня. Второй раз нам пришлось повстречаться, господин со шрамом. Что это за документы? Ничего, в ЧК разберутся.

Открывается дверь, входит Ярцев.

(Обрадованно.) Алексей Семенович, здравствуйте! Очень кстати!

Ярцев. Здравствуй, Сеня. В чем дело? Проезжал мимо — услышал выстрелы.

Сеня (показывая на Романовского). Узнаете?

Ярцев. А как же! Ты же его на днях задержал, но за отсутствием улик отпустили.

Сеня. Он нас всех тогда вокруг пальца обвел. На этот раз не выйдет. А улики вот… (Показывает на Яшку.) Дежурный наш Яшка. Успел сигнал дать.

Ярцев (наклонившись над Яшкой). В сердце попал, подлец. Прощай, наш боевой товарищ. (Снял шапку.) Что ж, Сеня. Дай мне одного-двух хлопчиков, доставлю я этих на Лубянку…

Сеня. Вот документы, за которыми они приходили… Я приеду ночью. А с вами…

Борис. Сеня, разреши нам со Степаном…

Сеня. Согласен. Отвечаете за них головой…

Степан. Ясно. (Эсерам.) Шагайте.

Уходят.

Ярцев. Там машина за углом стоит. Я сейчас. Что же, товарищи. Благодарю вас за поимку крупных контрреволюционеров. Мы, чекисты, сильны поддержкой народа. Обязательно доложу о вас Дзержинскому. Друга вашего, конечно, жаль. До свидания, товарищи. (Направляется к двери, но вдруг в ужасе отшатывается.)

В дверях Дзержинский, за ним Голубев и Белов.

Здравствуйте, Феликс Эдмундович… (В ужасе пятится от Дзержинского.) Что вы так на меня смотрите, Феликс Эдмундович?.. (Упирается в стену, выхватывает револьвер.) Еще один шаг — буду стрелять!

Дзержинский молча идет на Ярцева. Ярцев не в силах выстрелить, поднимает револьвер к виску, но Сеня выбивает у него револьвер.

Дзержинский. Идите! Ваши сообщники ждут вас в машине. (Отворачивается, склоняется над Яшкой.)

Голубев. Проходи, контра несчастная… (Уводит Ярцева.)

Дзержинский. Опоздали… (Помогает комсомольцам поднять тело Яшки.)

Вбегает Вася.

Вася. Петьки нигде нет! Соседка говорит, что вроде видела его, когда он мимо пробежал, по дороге к райкому. Наверное, сейчас вернется. (Дзержинскому.) Здравствуйте. А у нас Яшку убили. Это мы ему шарф подарили. Он на фронт сегодня должен был идти.

Дзержинский. Молодцы!

Женя (вытаскивает из нагрудного кармана у Яшки листок бумаги). Его последнее стихотворение. (Отдает Дзержинскому.)

Дзержинский (пробежав глазами). Прочтите… (Отдает листок Сене.)

Сеня (читает с трудом). «Товарищу Ленину Владимиру Ильичу. Если понравится, напечатайте в газетах». (Читает.)

И приписка: «Пусть никто никогда не забудет о первых». (Пауза.) Яшка, мы клянемся тебе, что не забудем. Мы клянемся тебе помнить, что нам завещана жизнь, которая тобой была не дожита. И если когда-нибудь найдется такой, который забудет, хотя бы на секунду, мы придем к нему и скажем: «Именем революции — вспомни!»

Пауза.

Дзержинский. Я передам эти стихи Владимиру Ильичу.

Женя. Прощай, наш Яшка!

Наступает минута молчания. Открывается дверь, на пороге Голубев. У него в руках безжизненное тело Пети.

Вася (метнулся к брату). Петя!

Все. Петя! Что с ним?

Голубев. На дороге нашел…

Дзержинский (принял Петю на руки, приложил ухо к груди). Саша, срочно врача!

 

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

Кабинет В. И. Ленина в Кремле. Вечер. Горит настольная лампа. За столом сидит Владимир Ильич, быстро пишет. Свет падает на его лоб, плечи. Изредка он приподнимает голову и, прищуриваясь, смотрит в зал, затем снова склоняется над бумагой. Бьют куранты. Открывается дверь, входит секретарь, средних лет женщина в темном костюме. Каждый раз, когда открывается дверь, доносится шум Кремля: гудение проводов, стук телеграфных аппаратов.

Секретарь. Владимир Ильич, сводки. (Включает люстру, протягивает сводку.)

Ленин (берет сводку). Так, так… Ага. (Подходит к висящей между окнами карте России, читает сводку, переставляет флажки. Они все теснее окружают Москву.) Гм-гм… Приятного мало.

Секретарь. Владимир Ильич, телеграммы с мест. Ответ на наш запрос относительно боевой готовности. (Передает телеграммы.)

Ленин (читает телеграммы, несколько откладывает в сторону. Берет отложенные телеграммы). Четыре телеграммы, десятки строчек, но ни одной о конкретных делах, а только сплошной поток славословия. (Иронически читает.) «Да здравствует непобедимый российский пролетариат! Смерть хищникам империализма!» (Раздраженно ходит по кабинету.) Интересно, не думают ли некоторые товарищи на местах, что эта бумажная трескотня способна остановить наступающего врага? Заниматься этим в такое время! (Жест на карту.) Постыдно и недопустимо! Лидия Алексеевна, надо немедленно отправить всем Советам депешу с просьбой не присылать в Москву этих, никому не нужных, революционных фраз. Пусть шлют войска, а также сообщают точно, сколько записалось в армию добровольцев, сколько имеется оружия, амуниции и продовольствия. Фразочками и пустобрехством мировую буржуазию не одолеть! (Рассматривает одну из телеграмм, улыбнулся.) Из Екатеринбурга. (Читает.) «Количестве триста человек ушли на фронт биться последней капли крови точка Международный смертельный летучий отряд пролетарского гнева точка». (Прячет телеграмму в карман.) Надо Якову Михайловичу сказать, он ведь там работал, ему будет очень приятно. Лидия Алексеевна, как только появится Дзержинский, пусть сразу пройдет ко мне.

Секретарь. Хорошо. (Выходит.)

Владимир Ильич ходит по кабинету, негромко поет-мурлычет: «Нас венчали не в церкви», подходит к стоящему в углу желтому кожаному чемодану, ставит его на стол, открывает. Услышав чьи-то шаги, убирает. Входит Дзержинский.

Дзержинский. Добрый вечер, Владимир Ильич.

Ленин. Здравствуйте, Феликс Эдмундович. Что с Ярцевым?

Дзержинский. Следствие закончилось.

Ленин. И нити, как всегда, ведут в ЦК эсеров? Ну конечно, а они будут на весь мир визжать, что к этим делам непричастны, и лить крокодиловые слезы! (От резкого движения почувствовал боль в левой руке, сморщился.)

Дзержинский. Как рука?

Ленин. Все в порядке. Что слышно о ваших?

Дзержинский. Писем нет.

Ленин. Гм, гм… Не мудрено… Война…

Дзержинский. Быть может, сумею к ним выбраться весной.

Ленин. Весной?! А теперь осень…

Дзержинский. Да нет, Владимир Ильич, об отъезде сейчас не может быть и речи…

Ленин. Я был прав! Яков Михайлович убеждал меня, что с вами можно договориться мирным путем! Пусть попробует! Там, под ножницами, лежит бумажка. Прочитайте. Читайте, читайте…

Дзержинский. Решение ЦК?

Ленин. Совершенно верно! Теперь, батенька, волей-неволей придется ехать: партийная дисциплина! (Достает чемодан.) Очень удобен: легкий, вместительный. Мы с Надей купили его в Цюрихе…

Дзержинский. Владимир Ильич…

Ленин. Нет, нет, Феликс, все! Вопрос решен! А теперь садитесь и рассказывайте.

Секретарь (в дверях). Феликс Эдмундович, волнуются…

Ленин. Кто волнуется?

Секретарь (улыбаясь). Делегация к вам, Владимир Ильич, пришла… Очень просит о встрече… Да и Феликс Эдмундович за них ходатайствует…

Дзержинский. Владимир Ильич, надо принять, обязательно надо… Очень интересные товарищи…

Ленин. Ну, если Дзержинский говорит «надо»…

Дзержинский (подходит к двери). Товарищи с завода, прошу вас…

В кабинет входят Вася и Петя. Рука у Пети на перевязи. Вася несет мешочек с продуктами.

Ленин. Так вот что это за делегация! Здравствуйте, товарищи… А как выросли!

Вася. Здравствуйте, товарищ Ленин Владимир Ильич!

Ленин. Здравствуйте, Василий Андреевич… Так, кажется?

Петя. А я Петька, вы меня не узнали, да?

Ленин. Как не узнал? Петька, который после тифа стал очень балованным.

Вася. Он теперь комендант ячейки.

Ленин. Даже так? Мы ведь с ним побратимы, оба получили по эсеровской пуле. Болит?

Петя. Немножко. У меня навылет. А у вас навлет, да?

Ленин. Совершенно верно, навлет… Гимнастику делаешь? Вот тут больно? Больше двигай рукой, у меня была аналогичная история.

Вася. А теперь не болит?

Ленин. Прошло.

Дзержинский. Владимир Ильич, у этих ответственных товарищей есть к вам одно щекотливое дело. Только не знают, как начать.

Ленин. Сначала. Начинать надо всегда с самого начала… Феликс Эдмундович, присаживайтесь. Прослушаем комсомольское щекотливое дело.

Вася (набрав воздух). Владимир Ильич Ульянов, в скобках Ленин! Наша ячейка, уходя на фронт, постановила, чтобы вы сил набрались и спали спокойно на страх врагам и мировой буржуазии… (Запнулся.)

Ленин. Спать на страх врагам? А что, если бодрствовать? Пожалуй, так будет лучше?

Дзержинский. У докладчика возражений нет. Продолжай, Вася.

Вася (продолжает). …послать вам сухой паек в количестве: повидла — одна банка…

Пока Вася перечисляет, Петя вынимает продукты и кладет их на стол.

Галет — пять пачек, муки — восемь фунтов, консервов — две банки, табаку — четыре пачки, но только чтобы сами не курили! Все!

Петя. И просили на фронт написать, как все получилось.

Ленин. Так что же, Феликс Эдмундович, поможем комсомольцам разрешить щекотливое дело?

Дзержинский. Поможем.

Ленин. Тогда так. Напишите своим друзьям: Владимир Ильич передает вам привет, пожелание победы и благодарность. А все принесенные продукты он, то есть я, просил передать в детский дом, кроме повидла, которым нас угощал, и табака, который отдал заядлому курильщику Дзержинскому, но с условием, что курить тот будет редко и мало. А теперь сядем за стол, будем пить чай и разговаривать. (Звонит, вошедшему секретарю.) Лидия Алексеевна, а нельзя ли сейчас у нас достать горячего чая… Товарищи замерзли и устали, шли из Сокольников пешком.

Секретарь. Хорошо, Владимир Ильич. (Выходит.)

Ленин. А теперь рассказывайте о ваших делах… У нас с Феликсом Эдмундовичем есть одна слабость — любим расспрашивать.

Вася. Мы вам заявление с жалобой принесли…

Петя. Потому что все недооценивают момента и политической активности младшего возраста.

Вася. Нет, правда, разве имеет кто-нибудь право запретить мне драться за светлое царство социализма?

Ленин. А кто запрещает?

Петя. Все. (Дзержинскому, который улыбается.) Да, вот вы улыбаетесь, а сами что сказали?..

Ленин. Значит, жалоба и на Дзержинского? Очень интересно! На него давно никто, кроме эсеров, не жаловался.

Петя. А мы пожалуемся! Все наши пошли: Борька, Женя, а нам говорят: подрастите! А какая разница между нами? Нам, может, в сто раз хуже, чем им было, может, мы больше всех эту всякую контру ненавидим…

Ленин. Больше всех? Это почему же?

Вася. Потому что мы одни остались. Мать померла, отца убили…

Петя. У нас Яшка был как брат… Знали бы вы Яшку… Он, может, как Лермонтов был бы, а его тоже убили.

Дзержинский (тихо). Поэта.

Ленин (тоже тихо). Да, да, понял. Его стихи напечатаны сегодня в газете…

Вася. В вас стреляли, Петьку ранили…

Петя. На улицах плакат висит: «Чем ты фронту помог?» И прямо на тебя показывает. А чем же я помогу, если мне помогать не дают? Правильно ведь, что неправильно это?

Ленин. Когда не дают помогать — плохо…

Петя (Васе). Я говорил, он разберется!

Вася. Ну, а скажите, чем мы на фронт не подходим, чем мы плохие?

Ленин (сразу став серьезным). Не подходите возрастом. Согласен?

Вася. Нет! В тринадцать лет человек уже во всем разбирается!

Ленин (прищурившись). Это верно, что в тринадцать лет человек уже во многом разбирается. Но ведь когда ему будет семнадцать, он будет знать гораздо больше и сумеет бить врага лучше и умело. Согласен?

Вася. Ну, согласен…

Петя. А я не согласен. Потому что когда мне семнадцать стукнет, война уже кончится и вообще в мировом масштабе коммунизм будет!

Ленин (смеется). Честное слово, я хочу занять у него немножко оптимизма!

Дзержинский. Вы с Васей по всем статьям подходите, кроме одной…

Петя (недоверчиво). Это какой же?

Дзержинский. Руки у вас еще не совсем крепкие…

Ленин. Допустим, встретились вы с врагом — взрослым мужчиной… И решили помериться силой. А рука у него, конечно, крепче вашей… И что же?

Петя. Силой? Ну, давайте, давайте померимся руками, кто чью уложит? На локте, знаете! У меня правая не инвалидка, можно…

Ленин (прищурившись). Ну, давай…

Берутся за руки, локти ставят на стол.

Петя. Только вы честно, на одну линию, вот так… А сверху я возьму.

Ленин. Можно начинать?

Петя. Можно. (Нажимает на руку Ленина, восторженно.) Клонится, клонится!

Ленин (его рука почти совсем прижата к столу). Представьте себе, что нет. Нашел он все-таки в себе силы и стал побеждать… Рука у его противника одиннадцатилетняя, слабая. Что получается? Буржуй верх берет! Не годится… (Почти уложил Петину руку на «лопатки».)

Петя. А надо, чтобы он немножко поддавался, он же старше.

Ленин. Это в игре поддаются, а здесь дело серьезное… И все-таки буржуй побеждает. А разве мы можем допустить, чтобы он победил? Дудки!

Вася. Ну ладно, мы подождем до семнадцати…

Петя. До пятнадцати…

Дзержинский. Вопрос о цифре мы уточним позже…

Ленин. Когда будет нужно, мы обязательно позовем вас на фронт. Обязательно!

Петя. Честно?

Ленин. Честно.

Вася. А еще мы в партию хотим записаться! Мы теперь знаем, как это жить для других!

Ленин. Вот это совсем хорошо!

Петя. Потому что умереть хотим большевиками!

Ленин. Зачем же умирать? Надо, батенька, жить большевиками! Это не легче!

Входит секретарь.

А вот и чай, очень кстати… (Берет стаканы, ставит их перед мальчиками.) Пейте…

Дзержинский. Только не торопитесь, чай горячий.

Ленин. И обязательно с повидлом.

Раздается звонок.

Да? Очень хорошо, что вы позвонили, товарищ Гиль. Так, так… А потом заезжайте сюда… Здесь у меня два товарища сидят, их надо доставить в Сокольники… Хорошо… (Опустил трубку.)

Дзержинский. Владимир Ильич, я хочу пройти к прямому проводу.

Ленин. Пожалуйста, пожалуйста.

Дзержинский уходит.

Ну, а как вы живете, что делаете в ячейке, о чем спорите?

Вася. О будущем. Все время говорили о том, какие будут люди лет через сорок — пятьдесят…

Ленин. Так, так. Очень интересно. И на чем же сошлись?

Вася. Что очень идейные будут, лучше, чем мы.

Ленин. Немножечко больше веры в свои силы, немножечко больше веры… Гм-гм… Я тоже частенько думаю о них. Ты прав… Очень хорошие люди будут. Они увидят расцвет коммунизма, от которого мы еще пока далеки.

Вася. А мы еще слово в ячейке друг другу дали… Если кто-нибудь когда-нибудь забудет, как все это начиналось, как люди жили, то прийти к нему и сказать: «Именем революции — вспомни!»

Ленин (задумчиво). Именем революции — вспомни…

Секретарь (в дверях). Владимир Ильич, к прямому проводу.

Ленин. Иду… Товарищи, одну минуту. (Уходит.)

Петя. Васька, я сосну немного, пока они придут. Притомился…

Вася. Что ты? Нельзя… Это все из-за кресла, больно мягко…

Петя опускает голову, засыпает.

Петька, а вдруг нас сейчас в партию не запишут?.. Ничего. Мы ведь все равно с тобой большевики, правда? Дело же не в билете… Заснул… (Опускает голову и засыпает.)

Входят Ленин и Дзержинский.

Ленин (продолжая начатый разговор). Именем революции — вспомни… Чудесные слова!

Дзержинский. Владимир Ильич, тише… заснули…

Ленин. Не может быть! Действительно, спят…

Секретарь (в дверях). Владимир Ильич, пришли товарищи из Реввоенсовета республики. Вы их вызывали на совещание.

Дзержинский. Тсс! Заснули…

Ленин. Лидия Алексеевна, будить не будем, пусть отдыхают. У них впереди большая дорога. А мы, если можно, пока за ними не приехал Гиль, соберемся в вашей комнате. Мы вам особенно мешать не будем…

Секретарь. Пожалуйста, Владимир Ильич. (Выходит.)

Ленин. Вот и отлично. Феликс, погасите лампочку на столе…

Дзержинский гасит лампочку на столе, возвращается к двери. Ленин гасит люстру. Они стоят рядом, освещенные светом луны.

Сами того не зная, они заговорили о самом насущном для нас — о смене… (Тихо, с тоской и невыразимой болью.) Ах, как бы мне хотелось увидеть, что будет с Россией лет через сорок — пятьдесят. Но эти мальчишки да и вся наша молодежь вселяют огромную бодрость… В голод и холод, раздетые и разутые, они идут и умирают за новую жизнь! Именем революции — вспомни!.. Нет, забудут только мелкие и ничтожные людишки. А они, те, для кого мы живем, не забудут… Нет, не забудут. Потому что забыть — это значит предать!..

Бьют куранты. Мальчики спят.

Занавес