Я начал врать. Раньше этого за мной не замечалось. Я был хороший мальчик и никогда не обманывал родителей, у них, слава богу, и без меня хватает неприятностей. А теперь — пожалуйста… Не проходит дня, чтобы я не соврал. Я начал врать незаметно для себя и так втянулся в это дело, что неизвестно, кем я вырасту. Возможно, я стану настоящим преступником. Во всяком случае, честный человек из меня не получится. Так говорит мама.
— Это школа на него влияет, — сказала она тете Насте. — Это Лешка Селезнев, Васька Тертыч-ный и другие его друзья-приятели…
— Определенно школа, — ответила тетя Настя и обняла меня своими большими душистыми руками.
— Он восприимчивый мальчик, — продолжала мама. — Он воспринимает все плохое. Хорошее, по-» нятно, он не перенимает.
Восприимчивость — это палка о двух концах ~ сказала тетя. — Ты помнишь Лидочку Чумилову. В тысяча девятьсот сорок седьмом году она вышла замуж за Калошина. В это время он заведовал галантерейной палаткой. Это был такой честный человек, каких редко встретишь среди современных палаточников. Однажды он забыл дать одной даме сдачу — сорок три копейки — и бежал за ней вприпрыжку три квартала, пока не вручил ей деньги. И вот этому честнейшему Калошину как-то по ошибке сгрузили без накладной пятьдесят пар капроновых чулок. Другой на его месте немедленно продал бы их и деньги положил бы в карман. Но он этого не сделал, а начал звонить во все концы, что у него образовался излишек. Понятно, к нему немедленно прислали ревизию.
«Гражданин Калошин, — спросил ревизор, — прежде чем мы начнем проверку, скажите по совести, сколько вы накрали?»
«Я ничего не крал, — ответил Калошин. — Это излишки!»
«Знаем мы эти излишки! — сказал ревизор. — Такие излишки всегда оборачиваются растратой».
«Клянусь честью, — ответил Калошин, — с чулками произошла какая-то ошибка!»
«Знаем мы эти ошибки!» — сказал ревизор и опечатал палатку.
Три дня и три ночи ревизор подсчитывал и переписывал все, вплоть до копеечной шпильки. Лидочка на всякий случай перенесла ценные вещи к своей маме. Но у Калошина все было в порядке. Ревизор страшно удивился и сказал, что. это первый случай в его практике. С тех пор он и Калошин стали друзьями. Каждую субботу ревизор приходил к ним в гости, пил чай и без умолку рассказывал, какие бывают ловкачи среди палаточников, как они действуют, какие у них хитрые приемы и методы. Калошин оказался очень восприимчивым человеком. Он перенял самое худшее. Через год его уже судили. И когда на суде его спросили, у кого он научился так ловко воровать, он ответил, что у ревизора. Судьи подумали, что он шутит, и чуть не дали ему лишний год… Вот до чего может довести восприимчивость! Так что оберегай Петю от плохих товарищей. Я знаю один ужасный случай…
Тетя Настя рассказала про ужасный случай, а потом еще про один и еще про один, потому что, когда тетя приходит к нам в гости, ее распирает от всяких историй, и она должна их немедленно выложить. Она выкладывает их целый вечер, так что никто не может рта раскрыть.
Я ушел спать, а тетя Настя все еще выкладывала. Утром в школе я сказал Лешке Селезневу:
— Я восприимчивый. Я перенимаю все плохое. Ты меня портишь!
— Правильно! — обрадовался Леша. — Я тебя совсем испортил!
Мне стало обидно, и я закричал:
— Нет, это я тебя испортил!
— Нет,
Мы начали наскакивать друг на друга и кричать во все горло, кто кого перекричит. В это время пришла наша учительница Клавдия Николаевна и сказала, что мы своим поведением портим весь класс.
Это была новость. За обедом я сказал маме:
— Леша не портит меня. Это мы с ним портим весь класс.
— Кто тебе сказал такую глупость? — спросила мама.
— Клавдия Николаевна.
— Этого еще не хватало! Что ты там натворил?
— Честное слово, ничего!
— Валят с больной головы на здоровую, — отозвался папа. — Не могут наладить дисциплину в классе, вот и ищут мальчиков для битья.
— Я давно заметила, что Клавдия Николаевна к нему придирается, — сказала мама. — Не понимаю только, чего она от него хочет.
— Тут и понимать нечего, — ответил папа. — Просто ей надо на ком-нибудь сорвать свою злость.
Мама скосила в мою сторону глаза и сказала:
— Это непедагогично!
— А я не позволю издеваться над моим ребенком! Ты посмотри, на кого он стал похож! Мама посмотрела.
— Да, он ужасно выглядит, — сказала она. — Под глазами какие-то круги, и нос стал длиннее…
— Давайте не пустим его завтра в школу, — предложил папа.
— А я хочу в школу, — сказал я.
— Тебя не спрашивают! Когда начнешь приносить домой не двойки, а заработную плату, тогда тебя спросят!
На всякий случай я заплакал.
— Это он боится, что Клавдия Николаевна будет его ругать, — сказала мама.
— Чудак! — рассмеялся папа. — Мы придумаем для твоей Клавдии Николаевны какую-нибудь байку. Вотрем ей очки. Скажем, к примеру, что у мамы были именины и ты лег поздно €пать…
— Именины не справляют два раза в год, — сказала мама. — Два месяца назад ты писал записку про именины.
—. Ну, тогда напишем, что он встретил бабушку из Мелитополя.
— Бабушка уже использовалась.
— Давайте скажем, что я попал под трамвай!
— Порешь всякую ерунду! — рассердилась мама. Мне очень хотелось самому придумать какую-нибудь байку, и я начал придумывать, но боялся сказать вслух.
— А что, если сослаться на гланды?
— Что ж, гланды — это правдоподобно, — согла. силась мама.
Два дня я сидел дома. Мне было скучно. Я слонялся по комнате, всем мешал и не знал, что делать. Другие мальчики, когда у них много свободного времени, решают арифметические задачки или помогают маме мыть посуду. У них есть расписание дня, и они каждый раз смотрят в расписание и знают, чем им заниматься. О таких мальчиках рассказывают каждое утро по радио. О них пишут в газетах. Обо мне никто писать не будет. Я совсем другой. Мама даже не понимает, откуда у нее такой ребенок. Она отдает мне всю жизнь. Ради меня она живет. Из-за меня она света белого не видит, И вот, пожалуйста! Я только думаю о том, как бы доставить ей неприятности: оборвать штаны или перекрутить пружину у патефона. Вот и все мои заботы. Понятно, так дальше продолжаться не может. В один прекрасный день я сведу маму с ума, уложу ее в могилу. Вот тогда я пойму, что я натворил. Но уже будет поздно!..
Два дня я слушал мамины жалобы. Мне они немного надоели. Мне захотелось пойти скорей в школу и увидеть Лешку Селезнева, и Ваську Тертычного, и Мишку Кудряшова — всех, кто меня портит!
Когда я пришел в класс, мне сразу стало весело.
— Ты опять болел? — спросил Лешка.
— Очень мне надо болеть! Я дома околачивался!
— А от Клавы не попадет?
— У меня к ней записка есть. Папа написал.
— Здорово… А мой ни за что не напишет.
— Мой что хочешь напишет, — сказал я и пошел к Клавдии Николаевне.
Я отдал ей записку, она прочла и спросила:
— Чем ты болел?
— У меня болели гланды.
— А доктор был?
Папа ничего не говорил про доктора, и я не знал, что ответить. Я немного подумал и сказал:
— Был.
— Лекарство прописал?
— Нет, не прописал.
— Он сказал, что ты здоров?
— Нет. Он не прописал мне лекарство, потому что… потерял свою ручку.
— Вот как! — улыбнулась Клавдия Николаевна. — Из-за ручки ты остался без медицинской помощи?
— Да. Он потерял самописку и не мог ничего написать.
Потом в классе все говорили, что я здорово при-думал про ручку. Но Клавдия Николаевна почему-то не поверила. Она посмотрела мне в глаза и сказала:
— Хорошо. Пусть завтра придет твой папа.
Такой хитрой учительницы нет, наверно, ни в одной школе. Никто в классе не мог понять, как °на догадалась, что я обманул ее. Даже папа удивился.
— Это ты, брат, сплоховал, — сказал он.
— Он, наверно, сболтнул ей лишнее, — отозвалась мама.
— Ничего я не болтал. Она спросила про доктора, а я сказал, что он не прописал мне лекарство, потому что потерял ручку.
— Гениально! — сказал папа. — В твоем возрасте я был значительно умнее.
— Когда не надо, он врет как по нотам, — рассердилась мама, — а когда надо, он двух слов связать не может!
— Мозгов не хватает, — вздохнул папа. — Но на эту тему мы поговорим особо. А сейчас надо решать другой вопрос: идти мне к Клавдии Николаевне или не идти?
— Не идти, — отозвалась мама.
— Так вот что, умник, — сказал папа. — Скажешь своей Клавдии Николаевне, что я уехал в длительную командировку. На Алтай. Понял? И не вздумай пороть какую-нибудь отсебятину!
На этот раз я не болтал ничего лишнего. Я сказал учительнице:
— Папа прийти не может. Он уехал на Алтай. В длительную командировку.
— Тогда пусть придет мама.
Я знал, что мама тоже не хочет приходить в школу, и поэтому сказал:
— Она не может.
— Она больна?
— Мама уехала к бабушке в Мелитополь.
— С кем же ты остался?
— Ни с кем!
— Кто же тебе готовит завтраки, обеды?
— Никто.
— А родственники, соседи? Разве они не заходят к тебе?
— Соседи умерли, — сказал я, не зная почему.
— Давно?
— Вчера вечером!
Клавдия Николаевна потерла лоб рукой и сказала: Ничего не понимаю. Сегодня nocлe уроков я приду к тебе.
Я шел домой и всю дорогу думал, как предупредить соседей, что они умерли. Я ничего не мог придумать. Пришлось все рассказать маме. Она схватилась за голову. Папа тоже не слишком обрадовался.
— Больше всего меня возмущает, — сказал он, — что наш умник врет без всякого смысла.
— В нашей семье таких врунов еще не было, — сообщила мама. — Это не наследственное.
— Просто ума не приложу, — забегал по комнате папа, — как сейчас отбрехаться от Клавдии Николаевны? Зачем ты приплел соседей? Теперь сам все расхлебывай!
Я пошел на кухню. Наш сосед Бедросов, как всегда, возился у плиты. Он готовил обед.
— Дедушка, — сказал я, — вы бы не могли умереть сегодня после обеда?
— Умереть я могу в любую минуту, — ответил он. — В нашем возрасте — это плевое дело!
— Не в самом деле, а понарошку!
— А зачем тебе это понадобилось?
Я все рассказал Бедросову: и про гланды, и про записку, и про Клавдию Николаевну.
— Ах, боже ж ты мой! — заволновался старик Бедросов. — Вот беда! Портят парнишку! Бить за это мало!
Он даже не снял фартук, а так, как был, в нем отправился к моим родителям. Они долго говорили. Потом старик ушел. Когда я вошел в комнату, папа даже не посмотрел на меня.
— Вот прибыл твой правдолюбец! — сказал он маме.
Мама ничего не ответила. Она шевелила губами: отсчитывала капли для сердца, которые наливала в маленькую рюмочку.