Моей сестренке Ляльке двадцать лет, а она совершенно не приспособленный к жизни человек. Ей и приготовь. Ей и поднеси. Этого она не знает. Того не умеет. Однажды папа попросил ее сварить борщ. Она состряпала такое, что у всех глаза на лоб полезли.
— Судя по этому пойлу, — сказал папа, — в институте нет еще семинара по борщам.
— Дело не в институте, — ответила Лялька. — Вы сами виноваты. Вы воспитывали меня под стеклянным колпаком.
— Прелестно, — сказала мама. — У нее на все всегда готов ответ.
— Как полемист она незаменимый в семье человек, — сказал папа. — Она даст сто очков вперед любому литературному критику.
— Не стоит напирать на Ляльку насчет трудового воспитания, — сказала тетя Настя. — Можно перегнуть палку. Вы слыхали, какой фортель выкинул Славка Остапчук? Он пришел домой и сказал, что твердо решил стать самостоятельным человеком. Индустриальным рабочим.
— Что ж, это толково, — сказал папа. — Будет производить материальные ценности, а не, как мы, копаться в бумагах.
— И он — ушел из школы? — ужаснулась мама.
— Ушел из девятого класса и стал к станку. Дарью Михайловну чуть кондрашка не хватила.
— Еще бы, — сказала мама, — сын таких обеспеченных родителей — и вдруг к станку!
— А что в этом плохого? — спросил папа. — Он станет приспособленным к жизни человеком. Не то, что наша Лялька. Ну скажите, какой из нее выйдет механизатор? Смехота! Картошку она видела только в магазине, да и то в расфасованном виде.
— Правильно, папа, — сказала Лялька. — Нас растили книжниками и барчуками. Но ничего, с оранжереей будет покончено. Скоро твоя дочь сделает первый самостоятельный шаг в жизни.
— Какой шаг? — забеспокоилась мама.
— Наш курс отправляют на практику в совхоз.
— Надеюсь, недалеко?
— Не близко. В Кустанайскую область.
— Что же вы будете там Делать? — спросила мама.
— Убирать хлеб.
— В этом есть экстренная необходимость, — сказал папа. — Без моей дочери страна не соберет казахстанского миллиарда.
— Вы будете жить в степи, в палатках?
— О, нет, — ответил папа. — Им выстроят коттеджи с мусоропроводом й кондиционированным воз-Духом.
— Опять остроты, — сказала мама. — Жить мы не можем без острот. Когда я умру, он, вероятно, будет острить над моей урной.
— Пока еще никто не умер, — сказал я.
— Вот полюбуйтесь, — сказала мама. — Отец растит себе достойную смену.
Папа дал мне по затылку и сказал, чтобы я не строил из себя Ходжу Насреддина.
— Послушай, — сказал он Ляльке, — насколько я помню, тебя оставляли на лето работать в приемной комиссии института.
— Я отказалась от этой нагрузки.
— Отказалась, чтобы поехать в Кустанайские степи?! Вы слышите, Настя?.. Это все ты! — набросилась мама на папу. — Твои разговорчики о трудо-' вом воспитании и самостоятельной жизни.
Мама кинулась искать валериановые капли. Папа начал упрашивать Ляльку остаться летом работать в комиссии. Но Лялька сказала, что она не будет рыться в бумагах. Она хочет производить материальные ценности. Она поедет в совхоз и будет убирать хлеб, картошку, кукурузу, свеклу — все, что попадется под руку.
Мама схватила лекарство и заперлась в своей комнате. Она вышла только к вечеру. Глаза у нее, были сухие и строгие. Она сказала:
— Надо покупать!
— Что покупать? — спросил папа.
— Все! Консервы, макароны, крупу, варенье, печенье — все, чтобы наша девочка ни в чем не нуждалась в дороге. Надо купить сахар, подсолнечное масло…
— Ватник, — вставил папа.
— Копченую колбасу, плавленый сыр, шерстяные, носки… .
— Резиновые сапоги, — быстро сказал папа.
— Лапшу, раковые шейки, аспирин, вазелин… Весь следующий день папа, мама и тетя Настя
покупали. Когда продуктами и лекарствами были забиты два чемодана и рюкзак, которые не смог сдвинуть с места даже наш силач дворник, мама и папа передохнули малость.
Через неделю мы поехали провожать Ляльку, захватив с собой силача дворника. Лялька просила его не брать, но мама и слушать не хотела.
Мы приехали на вокзал поздно, здесь уже было полным-полно мам, пап, бабушек. Они стояли перед длинным поездом. На дверях Лялькиного вагона был нарисован мелом здоровенный парень. Он жевал большой каравай хлеба. На груди у парня висели надписи:
УМЕЙ НЕ ТОЛЬКО ЖЕВАТЬ! УЧИСЬ УБИРАТЬ!
НА МАМУ НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ!
НЕ ПИЩАТЬ!
Пока мы читали надписи, выскочили девушки и начали обнимать Ляльку. Парни схватили вещи и мигом забросили их в вагон, так что наш силач дворник только рот разинул.
Мы залезли в вагон. Мама огляделась по сторонам и спросила, где Лялькино место. Никто не знал. Папа вызвал дежурного. Показался высокий пучеглазый парень в очках с толстыми стеклами. Мама начала кричать на парня, что у него беспорядок, — не разбери-поймешь, что к чему. Папа тоже сказал, что парень, видать, уже завалил всю работу и ему не мешало бы влепить строгача по линии профкома.
Пока они кричали, Лялька стояла в сторонке и кусала губы. Я видел, что она здорово злилась.
Парень попросил маму не волноваться. Все получат места, как только поезд отойдет от станции. Мама ответила, что она в этом. не сомневается. Все-то получат, а Лялька не получит. Она будет стоять до самого Кустаная на одной ноге, как цапля. Тут опять вмешался отец. Он сказал, что Лялька несамостоятельный и не приспособленный к жизни человек. Если родители не достанут ей плацкартного места, она пропадет в этом проклятом вагоне.
Парень не выдержал. Он раскидал чужие чемоданы и поставил у стены Лялькины вещи. Мама опять осталась недовольна. Она сказала, что ни за что не разрешит своей дочери спать у стены. Там дует. Дочь нужно положить посередке. А посередке ее затолкают, отозвался папа. А у стены просквозит…
Лялька отозвала маму в сторону и шепотом начала просить ее уйти из вагона.
— Если ты стыдишься своих родителей, — обиженно сказала мама, — мы уйдем,
8Мы пошли к двери. Вдруг мама потянула носом и сказала:
— Пахнет бензином!
— Здесь нет бензина, — сказал пучеглазый парень.
Но мама уже не слушала. Она закружила по вагону, пока не остановилась перед мотоциклом, что стоял в углу, покрытый брезентом.
— Чья это машина? — спросила мама.
— Моя, — ответил парень.
— Выкиньте мотоцикл! — сказала мама.
— Он очень пригодится нашей бригаде в степи, — начал было парень.
— Я не спрашиваю про степь, — отрезала мама. Лялька подошла к папе. На нее было жалко
смотреть.
— Папа, — сказала она, — ну, сделай одолжение, уведи отсюда маму.
— Что я, желаю тебе зла? — рассердилась мама и крикнула на весь загон: — Товарищи мамы, можно везти здесь бензин?
Мамы зашумели.
— Да нет тут бензина! — сказал парень.
— А я говорю — есть. В мотоцикле! Они начнут курить, и вагон вспыхнет как спичка. Ты слышишь, Васюков?
— Слышу, — ответил папа. — Что же ты молчишь?
— Где огнетушитель? — заорал папа.
— К черту огнетушитель! — крикнула мама. — Надо бежать за начальником станции!
Мама бросилась к двери, за ней папа, за папой я. На перроне играла музыка. Студенты, держа руки в боки, танцевали какой-то танец. Вокруг стояли папы и мамы. Здесь мы и нашли начальника — сухонького старичка в широченных железнодорожных штанах. Большая красная фуражка сползала ему на глаза. Он щелкал по козырьку, и фуражка возвращалась на место. Старичок начальник тоже хлопал в ладоши и поднимался на цыпочки, чтобы лучше разглядеть танцующих.
— Чудесная картинка для стенгазеты, — сказал папа. — Человек в служебное время бьет в ладоши.
— Ладушки, ладушки, — пропела мама, — а в вагонах творится что-то ужасное.
— Где, в каких вагонах? — испугался начальник.
— Вы начальник станции или солист ансамбля песни и пляски? Вы разве не знаете, что у вас в вагонах возят бензин?
— Вы бы еще загрузили состав динамитом. Пироксилиновыми шашками. Тринитротолуолом! — сказал папа.
— Каким тритритрол… — запнулся старик. Он не мог выговорить этого слова.
— Тринитротолуолом, — строго повторил папа. — Если уже разучились говорить, ушли бы лучше на пенсию.
Начальник ничего не ответил. Он поспешил за нами. В вагоне опять поднялся крик. Парень клялся и божился, что в мотоциклетном бачке не бензин, а вода. Старичок отвернул пробку и понюхал. За ним было сунулся я, но мама оттащила меня за воротник и понюхала сама.
— Бензин! — сказала она.
Парень разозлился, отлил из бачка в кружку жидкость и отхлебнул немного. Мама тоже сделала здоровый глоток.
— Ну как? — спросил парень. — Бензин? Мама взяла меня за руку, и мы начали уходить
от мотоцикла.
— Буксы еще проверьте, мадам! — крикнул ей кто-то вслед.
Студенты засмеялись.
— Гы-гы-гы! — передразнил папа. — Остряки-самоучки.
Лялька сорвалась с места и выпрыгнула из вагона. Она побежала на самый край платформы. Мы едва нашли ее. Она стояла, прислонившись к железному столбу, и у нее был такой вид, словно она заболела.
— Ну что ты разнюнилась? — спросила мама. — Чего ты стоишь на самом солнцепеке с непокрытой головой?
— Ах, мама, — сказала Лялька, — зачем вы это сделали? Теперь мне совестно в вагон зайти.
— Совестно? Глупенькая, — сказал папа. — Если бы мы не отвоевали места посередке, его бы захватил другой. Так в жизни всегда бывает.
— Уж лучше ты, чем другой, — сказала мама. Лялька покачала головой.
— Чудачка, — сказал папа. — Надо быть самостоятельной, напористой. Иначе в жизненной сутолоке тебя затолкают.
— Я не хочу толкаться, — сказала Лялька.
— Ты должна понять одну вещь, — сказал папа. — Пока на свете существуют боковые места, приходится бороться за места в середине. Вот при коммунизме, наверно, не будет боковых мест и все будут сидеть посередке. Тогда…
— Довольно. Хватит, папа, — сказала Лялька, и мне показалось, что голос у нее стал какой-то самостоятельный. — Будем прощаться!
Мама не стала прощаться. Она начала объяснять Ляльке, на каких станциях ей можно выходить и где нельзя, какие платья надевать в дороге и какие в совхозе, какие продукты есть в первый день, какие во второй никакие на обратном пути.
— Продукты вам придется взять обратно, — сказала Лялька. — Они не нужны мне. С нашим эшелоном едет столовая и вагон-лавка. Есть врач и аптека.
— А не лучше ли их на всякий случай взять? — сказала мама.
— Нет, не лучше, — сказала Лялька.
— Васюков, зачем же я все покупала? — спросила мама.
— Не знаю, — ответила Лялька.
Она обняла папу, маму и меня и, не оглядываясь, пошла к своему вагону.
— Быстро она закруглилась с нами, — сказал папа.
Мы еще постояли немного и потом вышли на вокзальную площадь. У троллейбусной остановки нас нагнали парни из Лялькиного вагона.
— Возврат за ненадобностью, — сказали они и положили перед нами на землю рюкзак и чемодан.
— Это нам назло, — сказал папа. — Самостоятельность свою показывают.
Папа взял силача носильщика, и тот усадил нас в такси. Мама была очень расстроена.
— Вот тебе благодарность за все, — сказала она. — За бессонные ночи, за волнения, за то, что я высунув язык три дня бегала по городу и закупала консервированную колбасу, макароны, крупу, аспирин…
— Стрептомицин, — вспомнил я.
— А тебя не спрашивают! — крикнула мама. — Да, стрептомицин, — и всё понапрасну! Всё впустую! Тебе даже спасибо не сказали.
— Спасибо нам скажут на том свете, — отозвался папа.
Я хотел было сказать, что на этом свете не бывает того света, но побоялся, так как мама может подумать, что я стал слишком самостоятельный. А за это у нас по головке не погладят.