Вечером нам принесли «Вечёрку». Папа, как всегда, стал читать ее вслух. Он читал о том, как один управдом не чинил крышу, и о том, что наступила осень и как осенью хорошо в лесу. Мы узнали, какие птички уже улетели и какие остались и какая погода была в этом лесу семьдесят лет назад.

Мама попросила, чтобы папа прочел что-нибудь про искусство.

Папа прочел:

— «Закончился Международный конкурс пианистов. Первое место на конкурсе занял советский музыкант Владимир Ашкенази, второе место — американец Джон Браунинг, третье — поляк Чайковский».

— Я так и знала, что наш пианист возьмет первое место, — сказав мама.

— Теперь они дадут заключительный концерт, — отозвалась тетя Настя, — и их примет премьер-министр.

Много ты знаешь! — сказал папа. — Их примет королева!

Мама согласилась с папой и добавила:

Я не завистливая. Я не завидую тем, у кого мужья большие начальники. Мне не нужна большая заработная плата и большая квартира. Но я завидую родителям, чьи дети — лауреаты!

— Можешь быть спокойна, — улыбнулся папа, — наш Петя не будет лауреатом!

— Как знать! — заговорила тетя Настя. — Все дело в склонности и способностях. Ты помнишь Евгению Михайловну? Через два года после замужества она родила близнецов. Один близнец оказался старше другого на год…

— Позволь, — рассмеялся папа, — как же так? Близнец и вдруг старше на год?

— Очень просто: один родился без четверти двенадцать тридцать первого декабря тысяча девятьсот двадцать девятого года, второй — на двадцать пять минут позже, уже в тысяча девятьсот тридцатом году. Младший, Гришенька, был хилый, сопливый мальчишка. Вечно он болел, плохо учился и только целыми днями рисовал где попало: в тетрадях, на обоях и даже на тротуаре. Однажды домоуправление выкрасило к Первому мая забор, и Гришенька нарисовал на нем целую картину. Управдом устроил Евгении Михайловне жуткий скандал. Ей пришлось нанять маляров и за свой счет заново покрасить забор. Гришеньке за это сильно досталось.

Папа поерзал на стуле и сказал:

— Нельзя ли покороче? Так можно рассказывать до утра.

— Короче говоря, — продолжала тетя, — школа, где учился Гришенька, послала его рисунки на конкурс, не то в Калькутту, не то в Бомбей, и он полу-. чил третью премию. С тех пор пошло и пошло! Сейчас он уже известный художник, ему дали квартиру на улице Левитана, и Евгения Михайловна всем рассказывает, как она воспитала мастера кисти… Так что все дело в склонности…

Мама посмотрела на меня и сказала:

— Я думаю, что у Пети есть большая склонность к музыке.

— Возможно, но как это проверить? — спросил папа.

— Надо пригласить преподавателя из школы для музыкально одаренных детей, — сказала тетя Настя. — Он послушает Петю и в два счета скажет, стоит ли игра свеч.

— Моя игра ничего не стоит! — сказал я.

— Это он боится, что его заставят учиться музыке, — улыбнулась мама.

— Да-а, у меня и так перегрузка! Даже в газетах об этом пишут!

— Слыхали, какой шибко грамотный! — сказал папа. — Вместо того чтобы готовить уроки, он читает периодическую литературу. Нет, братец, преподавателя мы все-таки пригласим. Весь вопрос в том, сколько такой музыкальный тип возьмет за консультацию.

— Он ничего не возьмет, — ответила тетя Настя. — Он еще тебе приплатит. Знаешь, как они ищут одаренных детей!

— Я уверена, что Петя одаренный, — сказала мама. — У моего покойного папы был абсолютный слух.

Прошло три дня. Я думал, что мама забыла о моей одаренности. Но она не забыла. Она вызвала из музыкальной школы учителя. Он был невысокого роста, худенький, вдвое меньше моего папы. На нем был очень красивый серый костюм и серый бантик вместо галстука. Папа сказал, что по такому бантику можно всегда узнать, артистов. Хозяйственник никогда не наденет бантика, если он не сумасшедший. Артист из музыкальной школы поцеловал маме руку .и поздоровался с нами. Мы немного поговорили, и он сел за пианино: Тут мама начала извиняться, что пианино не в порядке, в него как-то залетела моль и скушала сукно на молоточках. Теперь оно, наверно, издает неправильные звуки. Но учитель сказал, что нам много играть не придется. Он только проверит мой слух. Он ударит по клавишам, а я должен буду повторить ноту. Учитель ударил. Пианино зашипело, как кошка, когда ей наступят на хвост. Тут мама вспомнила, что она забыла вынуть облигации, которые мы заложили туда, когда уезжали летом на дачу. Папа вынул облигации, и пианино заиграло. Учитель начал пробовать мой слух. Он ударил по клавишам, а я тянул следом: «А-аа, а-ааа…» Папа и мама сидели как неживые и смотрели мне в рот.

— М-да, до абсолютного слуха ему далеко, — сказал учитель и попросил меня спеть песенку.

— Какую песенку? — спросил я. — Я совсем не умею петь!

— Ну-ну, не выдумывай! — быстро проговорила мама. — Ты прекрасно поешь!

— Не выкомаривайся, когда тебя просят, — сказал папа.

— Можно, я спою «Аи, джан»? — спросил я.

— Это еще что за «Аи, джан»? — удивился учитель.

— Это то, что всегда поет по радио Канделаки: «Если бочка без вина, рассыхается до дна, аи, джан!»

— Не надо вина и бочки, — сказал учитель. — Спой какую-нибудь детскую песенку.

Я спел. Учитель сказал, что я хороший мальчик, но у меня нет особых музыкальных способностей. Во всяком случае, в музыкальную школу меня не примут.

Вот это здорово! Я не одаренный! Я так обрадовался, что чуть не начал танцевать! Не хватало мне еще быть одарённым! Я знаю одного такого одаренного. Он живет в нашем дворе. Он никогда не играет с нами, не бегает, не прыгает, не ездит на стадион. Ножки у него тонкие, как вязальные спицы моей бабушки. Он такой слабый, что каждый может побороть его одним пальцем. Однажды мы поставили его в ворота кипером, и он сразу пропустил шесть мячей. С тех пор этому одаренному никто руки не подает. И он сам ужасно мучается.

— Другим людям, — говорит он, — везет: они падают с лестницы и ломают себе руки, а я не могу вывихнуть палец, чтобы не играть на рояле.

Теперь вы понимаете, почему я обрадовался? Но радовался я потихоньку. Ведь папа и мама были очень расстроены.

— Этот тип с бантиком явно схалтурил, — сказал папа. — Он слушал Петю краем уха. И в этом нет ничего удивительного. Ему, наверно, надо побывать сегодня еще в тридцати квартирах. Вот он и выполняет норму, слушает и только думает о том, как бы поскорее побежать по другому вызову.

— Определенно он слушал краем уха, — согласилась мама. — Я уверена, что Петя хорошо бы учился в музыкальной школе!

— А кто в этом сомневается? — сказал папа. — Ты думаешь, там учатся одни гении? Как бы не так! Там найдешь таких, из которых палкой не выбьешь ни одной ноты. Важно иметь знакомство. Надо найти туда ход — и все будет в порядке!

И папа начал искать ход. Но не такой ход, где все ходят, а такой, где мало ходят. Папа долго его искал, и я подумал, что он ничего не найдет. Но однажды он пришел и сказал:

— Дело на мази! Завтра меня примет директор музыкальной школы.

— Как это тебе удалось? — обрадовалась мама.

— О, это длинная история! У нашего Карнаухова есть зять, у зятя — племянник, и вот жена этого племянника обучает там детей игре на арфе или на каком-то другом допотопном инструменте. Она все и устроила…

— Да, что бы там ни писали газеты, — задумчиво сказала мама, — а знакомство — великое дело!

На следующий день я не пошел в школу. Мама послала меня в парикмахерскую. Потом она начала меня мыть и скрести, будто я должен был прийти к директору голым. На меня надели вельветовую курточку и какой-то девчоночий бант, и я вовсе стал похож на чучело гороховое.

Директор школы был высокий худой старик, и ходил он прямо, будто к его спине привязали доску. На носу у него качались очки. Даже не очки, а какие-то два стеклышка, а между ними защипка. Очки все время сползали с его носа, и я боялся, что они вот-вот упадут.

Директор посадил папу в кресло, а меня подозвал к пианино. Мне опять пришлось петь. Когда я пере^ стал петь, он сказал папе, что я чудесный парень, но музыканта из меня все-таки не получится. Папа стал просить, чтобы меня взяли в школу, и говорить, что все люди должны помогать друг другу. Папа может помочь директору. Вот в школе идет ремонт, и нет кровельного железа. Папа достанет железо. Директор сказал, что ему не нужно кровельное железо. Тогда папа спросил, что ему нужнр. Тут директор страшно рассердился и начал бегать по комнате, и размахивать своими длинными руками, и кричать, что ему ничего не нужно. Ему только нужно, чтобы папа поскорее вышел из комнаты. Директор так раскричался, что очки у него соскочили с носа, упали на пол и разбились. Я так и знал, что они упадут. Я бросился собирать стеклышки, чтобы отдать их директору, но папа взял меня за руку, и мы вышли из комнаты.

Всю дорогу папа ругался и говорил, что из-за меня у него одни неприятности. Мама выдумывает какие-то глупости про лауреатов, а папа ее слушается. Директор прав! Никогда из меня не получится известного музыканта! Дай бог, чтобы я окончил школу! И на том спасибо!

Когда мы пришли домой, мама сразу увидела, что я опять не одаренный.

Она села на диван и заплакала. Уж очень ей хотелось, чтобы я стал знаменитым артистом.

Теперь, когда папа берет «Вечернюю Москву», он никогда не читает вслух про искусство, про конкурсы и про то, кого из музыкантов принимала королева.