Глава первая

После происшествия у реки жизнь Недвиги снова изменилась. Кутай теперь, как говорится, души в ней не чаял, считая самой преданной женщиной на свете. Надо ли говорить, что его благосклонность сразу отразилась и на положении Недвиги среди других женщин. Хотя вождь не вернул принародно звание жены, все стали считать ее таковой, слушались и без ее согласия ничего не предпринимали.

Все бы ничего, но на сердце кошки скребли. Баян теперь при встрече одаривал ее презрительным взглядом, и Недвига невольно поеживалась, чувствуя свою вину. Правда, она себя старалась уговорить, что Баян получил по заслугам. Кто его заставлял приставать к ней и искать любые пути, чтобы удовлетворить свою похоть? Недвига понимала, что плеть больно ударила по мужскому самолюбию, но она-то отстаивала себя, как могла.

О происшествии на речке вскоре в стане узнали, и многие неодобрительно отнеслись к ее поступку, считая, что она встала между отцом и сыном. Негоже женщине, тем более рабыне, так себя вести. Но в семье Кутая все женщины ее поддержали. Особенно сильно возмущалась Рута:

– Каков нахал, а? Думает, раз рабыня, значит, можно все, что хочешь, с нею делать? А рабыня и пожаловаться не смей!

Но сплетни и разговоры, они тем и хороши, что быстро забываются, и вскоре жизнь в стане пошла своим чередом. Весна в самом разгаре, земля подсохла, и настала пора отправляться на очередной разбой. К тому же оружие давно подготовлено, и застоявшиеся печенежские кони рвались в поход.

И снова Кутай взял с собой Недвигу. Но сборы в поход неожиданно были омрачены резким приступом боли у вождя. Недвига и раньше подозревала, что со здоровьем у Кутая не все в порядке, теперь же ее опасения подтвердились. В этот раз мужчина не стал скрывать своего плохого самочувствия и даже открылся старшему сыну, впервые после ссоры у реки вызвав его к себе в вежу:

– Давно уже меня мучают боли в животе, но сейчас особо нестерпимо болит.

Баян выслушал отца с сочувствием и предложил отменить предприятие, но Кутай, подумав, не согласился.

– Если я из-за болезни откажусь вести людей, то какой же я после этого вождь?! Я долго скрывал боль, может, и в этот раз судьба будет милостива ко мне и я стойко перенесу поход. Ты знаешь, умереть не в бою недостойно мужчины.

На другой день отряд печенегов отправился в поход, пополнять израсходованные за зиму запасы. Ехали долго, старательно объезжая небольшие деревеньки, не прельщавшие ненасытных разбойников, желавших пограбить более богатые селения.

Печенеги удивительно хорошо разбираются в местности, никогда не плутают, всегда находят обратную дорогу к стану. Недвига очень удивлялась этому. Для нее вся степь казалась одинаковой: пожухлая трава, невысокие холмы, неширокие реки, балки, овраги.

Кругом одно и то же, не будь провожатых, Недвига потерялась бы, но, когда отряд выехал к Пселу, сердце болезненно сжалось, она узнала северянский край.

Недвига уже издалека увидела разоренную весь. Здесь так никто и не поселился за два прошедших лета. Сожженные дома окружала густая поросль молодых деревьев, высокая трава, дикая конопля. Никто не решился поселиться на пепелище. Поля же вокруг были ухожены и засеяны. Что ж, жизнь продолжалась, и легче занять пустующую обработанную землю, чем расчищать от леса новую.

Кутай посмотрел на опечаленную Недвигу:

– Узнала родные места?

– Да, – она кивнула и не стала объяснять, что родилась не здесь.

Вождь, видя помрачневшее лицо женщины, ничего больше не сказал, понимая ее состояние. Иногда он все же бывал человеком.

Отряд печенегов, перейдя реку вброд, не задержался у разоренного пепелища и направился вверх по реке. Недвига с ужасом поняла, что вскоре они достигнут веси, где жила Белава. Недвига не сомневалась, что ее дети живы и падчерица их приютила. Теперь же оставалось только молить богов, чтобы печенеги проехали мимо селения. Недвига не сомневалась, что Дар обязательно ввяжется в бой и погибнет, а Ярина с Белавой живыми в руки насильникам не дадутся.

Белавиной веси достигли, когда на землю уже опустились сумерки, но они не скрыли большого богатого села, огороженного со всех сторон тыном, с открытыми настежь воротами. Почему ворота на ночь оказались распахнутыми, нетрудно было догадаться: чуть сбоку от веси у леса бесновалась толпа перед полыхающей избушкой.

– Праздник, что ли, какой справляют? – вслух предположил Кутай.

Недвига, вскрикнув от ужаса, хлестнула плеткой коня и помчалась прямо на толпу. Люди, завидев печенегов, стали разбегаться. Часть из них подалась в лес, зная, что степняк в эти дебри не полезет. Многие мужчины бросились к своим домам спасать добро и скотину, но напрасно: степняки диким натиском подавляли любое сопротивление.

Недвига же соскочила с коня у входа в горящую лачугу и бросилась внутрь, совершенно не думая об опасности, движимая лишь одним желанием – спасти своих детей. Сквозь густой дым пожарища она заметила на лавке лежавшую без чувств Белаву, подскочила к ней, схватила под мышки, потащила к выходу. Все происходило в считаные мгновения, и все же Недвига успела оглядеться, понять, что Ярины и Дара здесь нет, и сообразить, что вот-вот рухнет крыша и навряд ли она успеет с такой ношей выскочить из избы.

На счастье, рядом оказался Баян. Он схватил Белаву в охапку и побежал к выходу. Недвига за ним. Едва они выскочили на воздух, крыша с глухим треском рухнула, обдав их горячим пеплом.

Баян опустил Белаву на землю, разорвал на ней ворот рубахи, приложил ухо к ее груди.

– Жива, – удовлетворенно произнес он. – Кто она тебе?

– Да никто, можно сказать. Дочь покойного мужа.

– Да? – разочаровался мужчина. – Зачем же ты ради нее жизнью рисковала?

Недвига пожала плечами: все произошло так стремительно, что некогда было о чем-либо думать. Баян оглядел лежащую перед ним женщину.

– А она брюхата. Ладно, что хоть такая добыча мне досталась.

– Как ты оказался здесь? – Сердечко Недвиги так и запрыгало: неужто Баян о ней беспокоился?

Мужчина недовольно сморщился.

– Отец послал следом за тобой. Ты ведь как оглашенная сюда полетела, он и опомниться не успел, а ты уж прямо у горящей избы очутилась. Из-за тебя я столько добра и пленных потерял!

Он с тоской обратил свой взор на весь, из которой уже выезжали степняки, нагруженные добром. Сзади шли с десяток жителей. Многие успели скрыться в лесу, остальные погибли, защищая свои дома. Удача в этот раз явно обошла печенегов.

– А что же Кутай сам за мной не поехал, раз так беспокоился?

– Так плохо ему стало. Он чуть с лошади не свалился от боли. Посерел весь. Только и успел мне крикнуть, чтобы за тобой следил.

Баян удрученно махнул рукой, взвалил Белаву на круп своего коня и повел его к оставленным у реки повозкам, куда стекался остальной отряд.

Печенеги были недовольны. Казавшееся издалека богатым, поселение предстало перед ними безлюдным и обнищавшим. Даже птицы, не то что скотины не нашли разбойники в хлевах при довольно добротных домах. В закромах тоже было пусто: ни зернышка, ни крупицы. И ужасающее безлюдье. Немногочисленное население, скрывшееся в лесу, было взрослым. Детей же в веси никто не нашел.

Увидев Недвигу, понуро бредущую рядом с конем, одна из печенежек, охранявших повозки, заспешила к ней.

– Недвига, тебя вождь требует.

Кутай лежал перед повозкой и тихо постанывал.

– Что с тобой? – Недвига удивленно оглядела его: на лбу испарина, глаза от боли чуть ли не на лоб вылезли, лицо перекошенное.

– Чрево выворачивает, – пожаловался вождь и вдруг побледнел, сморщился, наклонил голову и изверг содержимое желудка на траву.

Кутая погрузили в повозку, бесчувственную Белаву – в другую, и отряд двинулся в обратный путь. Продолжать грабительский поход не имело смысла, так как один из сельчан сказал, что в округе после голодной зимы случился страшный мор, который и унес половину населения. К тому же больной вождь связывал руки. Чувствовалось, что он уже не жилец на этом свете, поэтому стремились как можно быстрее довезти его до стана.

 

Глава вторая

Белава очнулась от сильной тряски. С трудом открыв глаза, она увидела перед собой небо, висевшее над головой так низко, что его можно было достать рукой. Неправдоподобно ярко мерцали звезды, золотилась луна.

Белава на миг зажмурила глаза и открыла их вновь, но видение не исчезло, продолжая сказочно манить и притягивать взор. Женщина огляделась вокруг. Она лежала и покачивалась и вроде бы куда-то двигалась вместе с луной и звездами. И под ней было столько мягких шкур, что она просто утопала в них, будто в лохани с приятной теплой водой.

Белава протянула руку вверх, коснулась пальцами луны, с удивлением ощутив ее мягкость. Искусный мастер выткал ночное небо на шерстяной материи. Сбоку в небольшую прореху пробивался робкий свет, именно он придавал луне и звездам блеск и мерцание.

Странно, а где Ярина и Дар? Белава наморщила лоб, и вдруг воспоминание как вспышка молнии озарило замутненную голову. Ее сожгли. Неужели она попала в сад мертвых?

Белаву снова встряхнуло, да так, что резкая боль пронзила спину и отозвалась в голове. Женщина ощупала голову, потом ноги и живот. Все цело, все на месте! Она себя чувствует и ощущает. Она жива!

Качнуло еще.

– Где я? – простонала Белава.

Как будто в ответ рядом заржала лошадь, раздался окрик на непонятном каркающем языке. Движение прекратилось. Полог повозки откинулся, пропуская лучи заходящего солнца. Внутрь вползла женщина. Ее длинные черные косы спускались на шкуры, путались под коленками, мешали передвижению.

– Уже очнулась? – услышала Белава и не поверила ушам своим.

Черты лица вошедшей скрывались в полумраке, – но этот голос! Разве Белава когда-нибудь забудет его? Мягкий, ласкающий слух, способный убаюкать любого, даже самого грозного, человека. Сколько раз Белава противостояла этому чарующему голосу, не поддавалась его вкрадчивости!

– Ты ли это, Недвига? – воскликнула она.

– Я, Белава, – вошедшая наслаждалась произведенным впечатлением. – Можешь меня потрогать, если не веришь.

Женщина повернулась так, что свет из открытого полога упал на ее лицо. Белава покачала головой, действительно изумляясь тому, что видит мачеху живой и невредимой. Следующий вопрос, произнесенный суровым голосом, полностью убедил ее, что перед ней не видение.

– Где мои дети, Белава?

Хмурый взгляд мачехи, строго поджатые губы, напряжение в ожидании ответа не оставляли никаких сомнений в яви происходящего.

– Не знаю, – Белава с болью припомнила недавние события. – Они, кажется, успели убежать в лес. Я виновата перед тобой, Недвига. Я не смогла уберечь их. Но поверь, я не обижала их, и все было хорошо до этого дня.

Белава, торопясь и волнуясь, поведала мачехе трагическую историю, случившуюся с ними. Недвига, выслушав рассказ до конца, немного посидела молча, потом произнесла:

– Что же, будем надеяться, что с моими детьми ничего плохого не произошло.

– Но скажи, как я попала сюда? Как осталась жива? Где мы?

– Мы у печенегов. Я после расскажу тебе все, а пока мне надо идти. Лежи тихо, не вставай. Ты очень слаба.

Недвига легко спрыгнула с повозки. Полог остался не задернутым, открывая вид неухоженной невозделанной земли. Весеннее солнце еще щадило пестреющие цветы и зеленеющие травы, но уже чувствовалось, что летом оно уничтожит эту красоту, оставив в живых лишь самые стойкие растения – полынь да ковыль.

Среди крытых войлоком повозок суетились женщины: разжигали костры, подвешивали над ними котлы с водой, добытой из ручья, протекающего неподалеку от стоянки.

Мужчины-воины распрягали, обтирали и поили лошадей.

Охотники принесли убитого серого тарпана, с черной гривой и таким же хвостом. Степнячки принялись ловко разделывать его, тут же резать и бросать в котлы куски мяса.

Недвига тоже хлопотала у огня, изредка помешивая булькающее варево, от которого разносился вкусный запах. Чем дольше Белава смотрела на мачеху, тем больше поражалась тому, как хорошо она вписывалась в общую картину: степь, костры, котлы, лошади, повозки, вооруженные воины и женщины рядом с ними.

Недвига среди кочевников почти ничем не выделялась – вот только разве особой красотой. Несмотря на годы, она оставалась такой же стройной и хрупкой, как в девичестве. Ее волосы по-прежнему были черны и блестящи, и глаза прикрывались темными густыми ресницами. Небольшой алый рот чувственно выделялся на смуглой коже лица без единой морщинки. Поистине Недвига обладала редкой совершенной красотой, с правильными и удачно сочетающимися чертами лица.

Думая о Недвиге, Белава заметила, что та отлично пристроилась. Ну, разве ж эта баба где-нибудь пропадет? И полон для нее не плен – везде она свободна!

Впрочем, в жизни Белавы за то время, что они не виделись, много чего произошло, поэтому и боль, и неприязнь к мачехе давно перекипели и испарились. Теперь Белава смотрела на нее равнодушно, понимая, что переживать надо за свою собственную, пока еще неясную, судьбу.

Степь погрузилась в темноту, только костры освещали небольшое пространство вокруг себя. Недвига наложила в миски мясо из котла и понесла в одну из повозок.

Воины потянулись к котлам, достали ножи, принялись вытаскивать ими из горячего варева куски мяса, остужали их и отправляли в рот, смачно жуя и причмокивая. Степнячки сидели чуть поодаль, терпеливо дожидаясь своей очереди.

У Белавы заурчало в чреве, засосало под ложечкой. Она отвела глаза от мужчин и неожиданно увидела открытые повозки, не замеченные раньше. На повозках скученно сидели пленные и тоже старались не смотреть в ту сторону, где ели воины. Сердце Белавы болезненно сжалось.

Воины поели и освободили места своим женщинам. Вернулась Недвига, наполнила мясом еще две миски и двинулась к Белаве, которая приподнялась и села поудобнее, сообразив, что одна из мисок предназначена ей.

Поели молча, старательно прожевывая каждый кусочек. После еды Недвига села на краю повозки и устремила взор на пылающие в ночи костры. Воины готовились ко сну. Степнячки кормили пленных.

– Не мучь меня, Недвига, – взмолилась Белава. – Расскажи, как погиб мой отец? Как я попала к печенегам? Как ты жила эти две зимы?

Недвига, не оборачиваясь к падчерице, печально вздохнула.

– Вот и думаю, как начать… Все тогда быстро произошло. Всадники ворвались в нашу весь неожиданно. Отец твой защищался, но где ему одному сладить… Я хотела убежать, упала, ударилась головой. Очнулась уже на крупе лошади…

– Поэтому тебя Дар среди пленных не увидел, – перебила Белава. – А мы думали: ты погибла под рухнувшей избой.

– Я долго болела, – Недвига будто не слышала реплики падчерицы. – Всех пленных продали. Печенеги рабов почти не оставляют себе – содержать их под силу только зажиточным. А я прижилась как-то. Мой хозяин – вождь рода, а я считаюсь его любимой женщиной…

– Так ты снова замуж вышла, что ли?

– Сама не знаю, – Недвига пожала плечами, – раба я или жена. Перепуталось все…

Недвига рассказывала, а Белава слушала, не перебивая и невольно удивляясь, как судьба бывает порой благосклонна к людям, даруя им встречу и неожиданное спасение.

Закончив рассказ, Недвига посмотрела на Белаву, сочувственно вздохнула:

– Баян вынес тебя из горящей избы, поэтому теперь ты принадлежишь ему. Наверное, он продаст тебя в Саркеле, когда ты поправишься.

– Что же мне делать? – растерялась Белава.

– Ничего. Что ты можешь сделать с таким бременем? – Недвига посмотрела на ее выпирающий живот. – Не думай об этом. Расскажи лучше про своего избранника. Как же ты решилась променять свою свободную вдовью жизнь на семейную неволю?

– Это Веселин, – улыбнулась Белава, – младший сын моего покойного мужа. Да ты его должна помнить: он приезжал вместе с отцом и братьями на сговор.

Недвига задумалась, но годы стерли из памяти многие лица.

– Нет, не помню. Больше пяти лет прошло с тех пор, где тут всех упомнить. Ну, и куда делся твой Веселин?

– В последний раз я его видела осенью. Он в Киев уехал. Обещал избу поставить и нас забрать в это лето. Он и не знает, что дитя должно родиться. Скажи, Недвига, что за рок преследует меня? Впервые изведала настоящую любовь, и все рухнуло в одночасье.

– Ты одна такая? – горько усмехнулась Недвига. – А думала ты когда-нибудь, мне каково? Я ведь родины своей не знаю, к какому роду-племени принадлежу, не ведаю. Полжизни в рабстве – и ничего! Выжила. Тебе сейчас не о себе печалиться надобно, а о дитя. Ведь ты его в неволе рожать будешь!

– Но что я могу сделать? – воскликнула Белава. – В моей ли власти судьбу изменить?

– Не знаю. Да и откуда мне знать, я не ведунья, – усмехнулась мачеха. – А вот ты неужто ничего не предвидела? Неужто не могла свою жизнь по-другому построить?

– Я знахарка, а не провидица. Чувствовала, конечно, что счастье не будет век длиться, но чтобы вот так все закончилось, не ведала…

Стоянка погрузилась во тьму. Печенеги, расставив дозор, разбрелись спать.

– Ну, поболтали – и будет. – Недвига спрыгнула с повозки. – Пойду хозяина своего навещу. Нельзя его без присмотра надолго оставлять.

Она ушла. Белава откинулась на спину, погладила живот. Спасибо Макоши за то, что не дала плоду погибнуть, сохранила единственную память о Веселине.

Белава проснулась от тряски. Повозка снова двигалась. Белава проползла на коленях к выходу. С трудом откинув полог, увидела Недвигу, лихо правившую лошадью. Солнце нещадно палило с небес. Мачеха обливалась потом, вытирая его со лба тыльной стороной ладони. Услышав позади шевеление, обернулась.

– Проснулась? Я не хотела утром будить тебя: ты так крепко спала. Мясо там, возьми, поешь. До вечера есть не будем.

Вчерашнее вареное мясо покрылось темной корочкой. Белава нехотя запихала его в рот, но кусок не лез в горло без воды.

– Кувшин с питьем шкурами накрыт, – не оборачиваясь, произнесла Недвига.

Она погоняла свою холеную кобылку легко и неторопливо. Спереди, сзади и по бокам так же не спеша ехали другие повозки. Изредка проносились мимо воины на низкорослых, но быстроногих конях, обдавая женщин горячим ветром, поднимая клубы серой пыли.

Один раз к Недвигиной повозке подъехал воин лет тридцати, обвешанный дорогим добротным оружием: саблей, ножами, топориком. Он пронзительно холодно посмотрел на женщин и, ничего не сказав, умчался вперед.

– Вот он, Баян, – сообщила Недвига.

Белава не успела толком разглядеть хозяина, но все же отметила, что он не показался ей свирепым человеком.

– Баян – это сказатель былин?

Недвига рассмеялась:

– Нет, таким достоинством он не обладает. «Баян» – значит «богатый».

Вокруг царило унылое однообразие, и не за что глазу зацепиться. Белава загрустила. Вспомнила родную весь, прохладный темный лес, душистые поляны и луга, воды Псела омывающие.

– Вообще-то в степи много благодатных мест, – снова угадала ее мысли Недвига. – Здесь пастбища пригодны для подножного корма и зимой, и летом. А особенно хорошо в Подонье, возле Саркела. Там и луга, и поля, и пашни. Там такие вкусные яблоки и ягоды растут, что тебе и не снились. И красота земная не хуже, чем у вас в северянских весях. Только теснят печенегов угры и хазары – для безбедного житья всем почему-то земель не хватает.

Несколько дней они тряслись по степи, останавливаясь на ночлег около ручьев, речек и озер.

Печенежские кони, быстрые и выносливые, статные и крепкие, легко переносили переход. Белаву, привыкшую не замечать рабочих лошадок у себя на родине, удивляла непомерная любовь к ним воинов-степняков. За конями ухаживали, их холили и берегли как великое сокровище. Чем больше сбруя сверкала и переливалась всевозможными украшениями, тем убедительнее считалась любовь хозяина.

Печенежский отряд мирно продвигался на полудень, и ничто, кроме оружия, не напоминало о воинственности и жестокости степняков.

Наконец изматывающий силы переход завершился. Вдалеке показались странные круглые домики – вежи, сбившиеся в кучу посреди бескрайних просторов. Рядом с ними паслись стада скота и табуны лошадей.

Едва отряд приблизился к стану, из войлочных веж высыпал народ. Прибывших встречали радостными улыбками и приветствовали веселыми криками. Босоногие полураздетые ребятишки от избытка чувств чуть ли не бросались под ноги коням, но никто не останавливал их и не ругал.

Отряд спешился. Печенеги разбрелись по своим вежам. Местные простоволосые и босые рабы боязливо приближались к повозкам с пленными, с надеждой выискивали знакомых и, не находя их, огорченно отходили.

Вновь прибывшие пленные выглядели больными, хилыми, изможденными и безжизненными после длительного путешествия под знойным солнцем. Лица их покраснели. Кожа облезла и шелушилась. Всю дорогу пленные скученно сидели в тесноте, связанные одной веревкой. Их развязывали только утром и вечером, чтобы справить нужду, пройтись, разминая затекшие ноги, и поесть. Такие послабления давались не из чувства сострадания, просто преждевременная смерть пленников не входила в планы кочевников, жаждущих получить немалую прибыль.

Белава в который уже раз вознесла благодарность Роду и Макоши за то, что они пожалели ее и облегчили дорогу. Хворь Кутая помешала ему загрузить повозку награбленным добром, поэтому она перенесла изнурительный путь не со всеми вместе, а отдельно.

По прибытии в стан про Белаву будто забыли. Недвига куда-то сразу исчезла. Не показывался и хозяин Баян. Белава слезла с повозки, присела возле нее в тенек, с удовольствием вытянула ноги.

Стан, встретив отряд с добычей, вернулся к обыденной жизни. Мужчины, как обычно, занялись лошадьми. Некоторые осматривали оружие, устраняя неисправности. Возле них вертелась счастливая ребятня, наконец-то дождавшаяся возвращения воинов из похода. Женщины возились у костров, готовили еду, мыли утварь, шили, штопали, стирали. Тяжелую работу выполняли в основном немногочисленные рабы, безропотно подчиняясь любому распоряжению хозяев. Впрочем, печенеги попусту их не задевали и ненужным трудом не обременяли.

Недвига все не появлялась. Белава загрустила, не зная, куда себя деть от безделья и неопределенности.

Неожиданно в стане поднялся переполох. Степняки поспешно побросали свои дела, тревожно переговариваясь, двинулись к одной из веж. Белава тоже поднялась и, влекомая любопытством, прошла следом за всеми.

Близко подойдя к плотной толпе, окружившей вход в вежу, Белава прислушалась к каркающим голосам. Рядом с ней остановилась светловолосая молодая женщина. Она внимательно посмотрела на Белаву и вдруг спросила на славянском языке, но с отличным от северянского выговором:

– Ты новенькая рабыня?

– Нет, – удивилась Белава, – я из плененных.

Она была не прочь поболтать с незнакомкой, но та, услышав ответ, равнодушно отвернулась.

– А что случилось? – не отставала Белава, игнорируя пренебрежительное отношение.

– Вождь умирает, – не оборачиваясь, пояснила женщина. – В его веже сейчас собрались все старейшины, жена и дети: слушают последнюю его волю…

Полог откинулся, в проеме вежи появился Баян, посмотрел на толпу соплеменников мрачным взором. Люди заволновались. Баян поднял руку, призывая к спокойствию. Все замерли в напряженном молчании. Мужчина что-то выкрикнул на тарабарском языке и скрылся в веже, опустив за собой полог. Печенеги немного постояли, возбужденно переговариваясь, и потихоньку стали расходиться.

– Что он сказал? – спросила Белава.

– Вождь умер, – ответила славянка и пошла прочь, шепча про себя неразборчивые слова.

Белава вернулась к повозке. Вскоре подошла Недвига.

– Ох, чуяло мое сердце недоброе, – запричитала она с ходу, устало приваливаясь рядом с падчерицей к колесу повозки. – Хозяин велел мне идти с ним в царство мертвых.

– Как? – похолодела Белава, успевшая за время дороги привязаться к мачехе как к подруге.

– Да кто ж знает, может, обычай у них такой, хотя при мне ни одной жены покойники за собой не тащили. Но Кутай так захотел, изверг, душегуб. Пожелал на том свете при женщинах своих быть. Воля умирающего – закон. Не выполнить нельзя. Обидится, будет роду вредить.

Белава слышала, что раньше такой обычай был и у северян. Но в последнее время женское население стало сокращаться. Женщины умирали от родов, их угоняли в полон то болгары, то мадьяры, то хазары и прочие бесчисленные степные племена, нередко появлявшиеся на северянской окраине. Нет женщин – нет детей. Постепенно обычай сжигать жен у простых людей сошел на нет. Иногда какая-нибудь старуха желала отправиться за своим стариком в мир иной, оставляя на земле тяжелую жизнь и невзгоды. Бывало, и молодая жена предавала себя огню, не представляя будущего без любимого человека. Но все это делалось добровольно, никто насильно умирать не заставлял.

– Но ты же не жена, – еле выдавила из себя Белава: ком жалости перехватил горло.

– Тем хуже, – мачеха безнадежно махнула рукой, – кто рабыню будет слушать? Кто с нами считается?

Недвига потерянно опустила руки на колени, склонила голову. Она понимала всю безнадежность своего положения. Расставаться с жизнью было страшно, тем более что не совсем была уверена, существует ли вечная жизнь по ту сторону белого света. Но даже если она попадет в сад мертвых, жить там с плешивым стариком, которого еле терпела при жизни, казалось ей карой, несправедливо посланной богами.

Подошла славянка, с которой Белава разговаривала давеча.

– Недвига, ступай в вежу вождя, – произнесла она, жалостливо глядя на уныло сидящих женщин, – старшая жена зовет тебя погребальные одежды шить.

– Иду, Рута. – Недвига покорно поднялась и побрела к центру стана.

– Я ведь тоже была любимой рабыней вождя, – сообщила вдруг славянка, глядя вслед удалявшейся женщине. – Я и детей ему рожала, только они умирали сразу, поэтому он не назвал меня своей женой. Как я теперь благодарна богам, что Недвига заняла мое место. Когда она появилась, вождь прогнал меня из своей вежи, и мне пришлось заняться черной работой. Я ужасно злилась на Недвигу. Вот как бы знать заранее судьбу свою?

Рута не скрывала радости по поводу счастливого избежания смерти и желала поделиться ею с другими. Но Белава, переживая за мачеху, вовсе не была расположена к беседе и угрюмо молчала. Заметив это, молодая женщина стушевалась и оставила ее одну.

Солнце клонилось к закату. Обитатели стана потянулись к веже вождя. Белава, просидевшая весь день в неведении, тоже пошла туда, гонимая желанием хоть что-то узнать о Недвиге.

Ждать пришлось долго. Для Белавы ожидание было тем тягостнее, что она не знала, чего все ждут. Люди стояли молча. Сухой ветер скользил между ними, обдувая суровые темные лица.

На степь уже опустилось серое покрывало сумерек, когда из вежи воины вынесли носилки с телом вождя, облаченным в роскошные цветные одежды. На лысой голове – меховая шапочка. На боку сверкали сабля и скрамасакс. Вождь не был старым, на вид – не более пятидесяти лет. Смерть разгладила черты его лица, распрямила морщины, но не убрала следы невыносимой боли, мучившей его последние дни.

Следом за носилками вышли жена покойного и Недвига – обе одеты в легкие одеяния, мягкими складками спадавшие с головы до пят. Различные украшения бренчали в ушах, на шее, руках и на одежде женщин, даже на щиколотках висели маленькие колокольчики, издававшие мелодичный звон при ходьбе.

Носилки положили на землю. Вокруг них тут же расселись близкие покойного.

Жена вождя заревела в голос, оплакивая мужа. Лицо ее кривилось от плача, она захлебывалась слезами.

Недвига же сидела с отрешенным видом, не шевелясь, и за все время церемонии не пролила ни слезинки. Белаву, знающую деятельный нрав мачехи, поражал ее взгляд, полный пугающей пустоты.

Вновь рядом с Белавой появилась Рута, зашептала:

– По-моему, женщин чем-то опоили. Видишь, они ничего не соображают?

Белава согласно кивнула в ответ, а Рута продолжила, наклоняясь к самому уху благодарной слушательницы:

– Смотри на Баяна. Он хоть и сидит спокойно, и старается выглядеть невозмутимым, а сам небось радуется, что Недвига скоро умрет.

– Почему?

– О, у них давняя вражда. Баян не раз к Недвиге приставал. Она не выдержала, да и пожаловалась вождю. Что тут было! Вождь так разгневался, что сына потом долго на дух не переносил.

– Да неужели он тешится мыслью о мести в эти прискорбные часы, ведь и мать его тоже должна умереть? – засомневалась Белава.

– Да нет, это не его мать. Кажется, его мать давно умерла…

Славянка не договорила: сбоку раздался жуткий вопль. Белава испуганно вздрогнула. На середину круга прямо перед телом покойного выпрыгнул косматый старец. В руках он крепко сжимал бубен, туго обтянутый кожей. Деревянным набалдашником, изображающим оскаленную пасть волка с красным языком и белыми зубами, шаман застучал по бубну, издавая нечастые глухие удары, затянул скрипучим старческим голосом песню, сопровождая ее пляской на костлявых немощных ногах.

Несколько мужчин кинулись разжигать костры. По мере возгорания огня шаман все более входил в раж. Неистово отплясывая, он подбрасывал в пламя горсти семян, доставая их из кожаного мешка, подвешенного к поясу.

По стоянке поплыл пряный сладковатый запах, обволакивая все вокруг. Молодые женщины стали разносить какое-то питье в чашах. Суровые лица людей менялись на глазах, появлялись улыбки, кое-где уже раздавались смешки. Захихикала и Рута рядом, затем она вдруг куда-то незаметно исчезла. Весь народ пришел в движение, и вслед за шаманом многие пустились в дикий пляс.

Голова Белавы закружилась, перед глазами замелькали разноцветные круги. Ноги ослабли, сделались непослушными и еле держали тело, враз потяжелевшее. Мысли терялись и путались. Страшась упасть и быть затоптанной, Белава постаралась скорее покинуть возбужденную толпу.

Она поспешила к своей повозке, ставшей чем-то вроде укромного убежища, но дурманный запах просачивался и туда, навевая тяжелое забытье.

 

Глава третья

Резкий запах ударил в нос Недвиги. Она очнулась и с удивлением обнаружила на своем лице отвратительно вонявшую мокрую тряпку. Недвига брезгливо поморщилась и сбросила ее с лица. Приподнялась, огляделась. Тусклый свет дымного сальника позволил узнать вежу покойного вождя. Недвига старалась припомнить, как снова оказалась здесь, хотя совсем недавно вышла отсюда за носилками.

Она вспомнила, как сидела вместе со старшей женой и шила погребальные одежды. Потом явился шаман, велел женщинам выпить какую-то мутную жидкость. Старая женщина, давно смирившись со своей участью, выпила безропотно.

Недвига решила не сдаваться. Кутай никогда не вызывал у ней доброго чувства, и если она терпела его при жизни, то только потому, что не хотела вносить в нее осложнения. Теперь другое дело, и она вовсе не желает отправляться с ним в царство мертвых. Он и при жизни-то надоел ей дальше некуда.

Недвига закричала, замахала руками, выбила чашу из рук шамана. Зеленая неприятная жижа разлилась по ее подолу, пропитала его насквозь, прилипла к коленям. Но грозный старец подступил к Недвиге с другой чашей. Она заметалась по веже, не подпуская его к себе.

На зов шамана вбежали Баян и воины. Рабыню поймали, заломили руки за спину. Баян запрокинул ее голову, больно схватил за подбородок цепкими пальцами, насильно разжал зубы. Шаман тут же влил ей в рот неприятную жидкость. Недвига захлебнулась и долго откашливалась, выплевывая ее на войлочный коврик под ногами, но часть все же проникла в нутро.

«Все бесполезно, бессмысленно», – промелькнуло в сознании женщины, и она опустилась на войлок, покорно ожидая смерти.

Но неожиданно в теле появилась блаженная легкость. Мысли смешались, голова отяжелела, но глаза видели, руки-ноги двигались. Недвига впала в полузабытье, не отличая сна от яви.

Появились девушки, принялись облачать несчастных смертниц в дорогие наряды, только что сшитые ими самими. Потом пришли мужчины, подняли носилки с покойным, понесли из вежи. Одурманенных женщин заставили идти следом.

Выйдя на воздух и усевшись около носилок, Недвига услышала голос, настойчиво бубнящий в ухо: «Плачь! Плачь!» Рядом уже заливалась слезами жена вождя, а она не могла выдавить из себя ни звука и окончательно впала в забытье, когда шаман забесновался возле костров.

Недвига еще понапрягала память, но, как ни силилась, вспомнить больше ничего не смогла. Видимо, кто-то принес ее сюда и привел в чувство с помощью тряпки, пропитанной каким-то специальным веществом.

А где старшая жена? Неужели она уже похоронена? Значит, скоро наступит и ее черед! Но зачем тогда приводить ее в сознание? Может, она должна сама пройти к могиле и добровольно возлечь рядом с мертвецом? А что? Шаман еще и не на такое изуверство способен.

Полог вежи распахнулся. Недвига застыла в немом ужасе – вот настал смертный час! Луна мерцала в спину вошедшего, сальник давал мало света, но Недвига сразу узнала Баяна. Его безупречную фигуру она узнала бы среди тысячи мужчин. Сердце затравленно сжалось в груди.

Неосознанно женщина отползла в глубь вежи, как бы ища там спасения, но Баян неумолимо надвигался, громадной своей мощью заслоняя свет. Она хотела закричать, но то ли от страха, то ли от шаманского дурмана изо рта вырвался лишь протяжный хрип. Упершись спиной в стену из шершавого войлока, Недвига замерла, наблюдая за приближением мужчины, ступающего неслышной походкой зверя-охотника.

Подойдя к женщине вплотную, Баян лишь на миг остановился, вперив в нее тяжелый взгляд из-под насупленных бровей, и тут же навалился на нее. У Недвиги наконец-то прорезался голос. Она вскрикнула, но вопль снова застрял в горле, – навалившаяся тяжесть не давала спокойно дышать, не то что кричать в полную силу. Рабыня беспомощно взмахнула руками, чтобы сбросить с себя мужчину, но он плотнее придавил ее к войлоку, покрывавшему земляной пол. Рука его заерзала по бедру, поднимая подол.

Недвига растерялась. Она-то думала, что Баян потащит ее к могиле, а ему, оказывается, нужны плотские утехи. Страх улетучился. Она усмехнулась, вспомнив, как Кутай разъяренно огрел своего сына плетью, когда она пожаловалась на его непристойные домогательства. Теперь Баян решил отыграться? Конечно, такого оскорбления он простить рабыне не мог.

А теперь настал миг расплаты. Баян решил напоследок урвать то, чего не мог добиться при жизни Кутая. Но странное дело, Недвига хоть и поразилась такой жестокости, сопротивляться не хотела.

Разве сама она не жаждала побывать в объятиях молодого мужчины? Если бы не страх перед гневом хозяина, разве она соблюдала бы мнимую призрачную женскую честь? Теперь близость мужчины оголила тщательно скрываемые чувства, и зов плоти рвался получить наслаждение, и женщина не могла ему противостоять.

Недвига подняла руки, обняла мужчину за шею, жарко прижала к своей мягкой груди. Баян, ожидавший яростного сопротивления, поразился ее податливости. Он ходил на поклон к шаману, просил у него средство, с помощью которого можно привести рабыню в чувство, для того чтобы насладиться ее поражением, ее страхами и мольбами. На худой конец, пусть бы она кусалась и отбивалась, а он чисто по-мужски покорил бы ее, – но своей непредсказуемостью она сбивала с толку, лишала его ярости и жажды мести.

Баян заглянул Недвиге в лицо и увидел на нем явное вожделение. Глаза ее томно прикрылись, на губах играла ободряющая улыбка. Да смеется она над ним, что ли? Месть получалась бессмысленной, но водоворот желания уже захватил мужчину, и он не смог удержаться, прикоснулся к оголенному животу. Женщина страстно взвилась под его руками, сама поспешно стянула с себя шаровары, пока Баян трясущимися руками снимал с себя одежду.

Недвига обхватила мужчину за плечи, втянула в себя, неистово целуя его лицо. В этот миг она позабыла о страшном будущем, испытывая жгучее волнующее наслаждение от близости здорового молодого тела. Оба взмокли от пота, от напряжения. Руки-ноги переплелись. Баян в безумном восторге издавал звуки, похожие на рычание зверя, и, когда достиг высшей точки удовлетворения, судорожно задергался в объятиях женщины.

Они лежали, тяжело дыша, медленно приходя в себя от потрясения, постигшего обоих одновременно. Такой слаженности плоти и души Недвига не испытывала, даже будучи замужем за северянином, которого считала любимым и любящим мужем.

Похожие мысли бродили и в голове Баяна.

– Теперь я знаю, почему отец ударил меня, – прошептал он. – Я сам кого угодно убил бы за тебя.

Пылкие слова отозвались сладкой музыкой в сердце женщины, но она промолчала. Не было смысла уверять Баяна в том, что сама впервые наслаждалась всепоглощающей страстью, граничащей с безумием. Она не понимала, что явилось причиной ее безумства на краю гибели. Близкая ли смерть усилила жажду познания нечеловеческого вожделения или неудовлетворенная женская плоть – теперь трудно сказать. Но Недвига и не хотела копаться в себе, а тем более что-то объяснять воину, привыкшему к беспрекословному подчинению женщин-рабынь.

Баян, не дождавшись ответа, встал, оделся, тщательно поправил на себе оружие, затем поднял валявшиеся шаровары и небрежно бросил их на голые ноги женщины. Пребывая в блаженном состоянии, Недвига натянула их, поднялась и опустила задравшийся подол, несколько раз проведя по нему ладонью, чтобы разгладить образованные после любовной утехи складки. Вдруг сообразила, что на ее одежде нет украшений, нет их и на ногах-руках. Она подняла глаза на Баяна:

– Где мои каменья?

– Зачем они тебе? – бесстрастно спросил он.

Недвига незаметно нащупала пояс штанов и успокоилась: хорошо хоть крестик и перстень на месте, – но и другие украшения тоже жалко.

– Их подарил мне Кутай.

– Они больше не понадобятся тебе. Ты рабыня, и все твои каменья перешли мне в наследство как старшему в семье. Я имею право отобрать их у тебя. Ну, хватит болтать. Нам пора идти.

Он схватил ее за руку и потащил к выходу.

Вот последний миг ее жизни!

Вырвав свою руку, Недвига упала на колени.

– Убей меня сейчас, Баян! – взмолилась она. – Я не хочу, чтобы все видели, как я умираю.

– Встань и замолчи, рабыня!

Баян снова схватил ее руку, дернул, поднимая с колен. Женские мольбы никогда не трогали сердце, закаленное в жестоких битвах.

Над степью царила ночь. На небе мерцали звезды, обдавая Недвигу холодным неприветливым светом. На площадке, где так шумно было вечером, медленно дотлевали костры. Вокруг них вповалку лежали мужчины и женщины, белея в темноте обнаженными телами. Ночное бдение около умершего закончилось всеобщей оргией.

В ногах вождя спали его жена и дети. Недалеко от них прикорнул шаман, крепко прижав к груди бубен.

– Зачем ты вывел меня?! – гневно воскликнула Недвига, обернувшись к Баяну, но он тут же зажал ладонью ее рот.

Она притихла, внезапно уразумев, что затеяно что-то необычное. Мужчина убрал ладонь с ее рта и, стараясь не шуметь, крадучись, повел ее за стоянку.

В степи наготове ждал оседланный конь. Баян вскочил в низкое седло и протянул руку женщине, помогая взобраться позади себя. Едва она успела сесть, воин хлестнул коня плетью, пустив его во весь опор.

Ветер засвистел в ушах от бешеной скачки. Недвига обхватила мужчину руками и прижалась к его широкой спине, подумав при этом, что от него веет силой и защитой. Его спина, словно надежная крепость, за которой чувствуешь себя в безопасности.

К рассвету Баян и Недвига добрались до молодой крепости Саркел, стоящей на берегу полноводного Дона. Грозные и неприступные высокие зубчатые стены и башни из обожженного кирпича и белой извести поражали высотой, массивностью и мощностью и еще издали внушали путнику почтение и страх. Построенная при помощи византийских мастеров, крепость защищала одну из важных переправ через Дон при сухопутной дороге, ведущей в столицу Хазарии Итиль.

Вокруг крепости располагались многочисленные поселения, – им было хорошо под защитой грозного соседа. Около жилищ зеленели ухоженные огороды, сады и поля. Крепость охранял широкий ров, который соединялся с заболоченной низиной у Дона. За рвом поднимался высокий вал, переходящий в еще один огромный ров, окружающий стены крепости. Через оборонительные сооружения к воротам вела подъездная дорога.

Ни одного человека не встретили Баян и Недвига за время пути – предутренний сон самый крепкий. Проехав по дороге, ведущей к главной башне в северо-западной стене, они прибыли к закрытым воротам.

Баян лихо соскочил с коня, постучал в мощные дубовые двери. Где-то наверху послышалось недовольное ворчание, и снова все смолкло. Баян, разозлившись, изо всех сил пнул ворота ногой. В окне башни появился заспанный охранник, увидев ранних путников, что-то пробурчал.

Баян достал из-за пояса полотняный мешочек, высыпал себе на ладонь несколько монет, показал их бдительному стражу. Тот скрылся. Вскоре открылась массивная дверь в воротах. Баян переговорил о чем-то со стражем, и тот пропустил путников в крепость, спрятав полученные монетки за пазуху.

– Откуда ты знаешь хазарский язык? – удивилась Недвига.

– Выучить его не стоило труда, – усмехнулся Баян, – ведь я часто бываю в Саркеле. К тому же он напоминает печенежский.

Недвига невольно сжалась. Единственное дело Баяна в крепости – это продажа рабов на рынке. Местная речь необходима ему как воздух.

Через широкий, вымощенный кирпичом проход в башне путники въехали в спящий город. По бокам улицы тянулись жилища: от жалких ветхих построек до больших усадеб; в восточной части крепости стояли печенежские войлочные вежи. Хазарский каган часто нанимал отряды кочевников охранять крепость. Степняки были известны особой свирепостью и охотно шли на службу за звонкую монету.

Не доезжая до рынка, Баян спешился перед высоким забором, обмазанным желтой глиной. Пока его спутница слезала с коня, он постучал в низенькую дубовую дверь с небольшим смотровым окошком на уровне глаз. К косяку двери была прикреплена продолговатая мезуза.

За дверью послышались неторопливые шаги, открылось окошко, и пара глаз внимательно осмотрела ранних гостей, после чего дверь распахнулась настежь. Прибывших встретил высокий мужчина богатырского телосложения. Его длинные темные волосы едва прикрывались на затылке маленькой еврейской шапочкой – кипой. Глаза смотрели открыто, но настороженно. Весь его облик свидетельствовал о недюжинной силе, вызывая невольное уважение.

Мужчина хорошо знал Баяна. Он поприветствовал его, беспрепятственно пропустил ранних гостей, а сам куда-то исчез.

Недвига вступила в дивный сад, открывшийся ее изумленному взору по другую сторону невзрачного забора. Благоухание цветов наполняло воздух. Небольшой водоем сверкал под первыми утренними лучами солнца. Вокруг него располагались отполированные деревянные скамейки. Дорожки, покрытые гладкими камешками, вели через сад на открытую террасу, окружавшую дом, который полностью утопал во вьющейся зелени. Все это напомнило Недвиге об отроческих годах, которые она провела на берегу моря.

– Чей это дом? – спросила она Баяна, стоявшего с отсутствующим видом, будто его, выросшего в голой степи, вся эта красота не волновала.

– Мытника.

– Это тот мужчина, что встретил нас?

– Нет, нас встретил Заккай, управляющий мытника. – Баян замолчал: на террасе показался маленький жирный человек в кипе, неизвестно как державшейся на его лысой голове.

Коротышка проворно спустился в сад. Небрежно запахнутый халат открывал при ходьбе толстые босые ноги в кожаных шлепанцах.

Гости и хозяин сели на скамейку у водоема. Между Баяном и мытником завязался разговор на языке, действительно напоминавшем печенежскую речь, но, сколько Недвига ни вслушивалась, стараясь вникнуть в смысл разговора, не поняла ни слова и оставила попытки узнать, о чем они говорили. Впрочем, она вовсе не скучала, наблюдая за необычными рыбками, плавающими в водоеме, и ползающими улитками, чистящими зеленоватые камни, выступавшие из воды.

Недвига не замечала быстрых взглядов мужчин, изредка бросаемых на нее, иначе поняла бы, что является единственной темой разговора. Все же она насторожилась, когда хозяин резко поднялся и, запахнув разошедшиеся полы халата, проследовал в дом, – и с беспокойством посмотрела на Баяна, казавшегося чем-то недовольным.

Он же, заметив взгляд, ласково обнял ее за плечи, притянул к себе. Горячие губы обхватили ее рот. Женщина притихла, обмякла, прижалась к его твердой груди, ощущая на спине блуждающие теплые руки. Но едва Недвига со страстью отдалась во власть жаркого поцелуя, на террасе появились мытник и Заккай. Баян тут же оттолкнул ее от себя и поднялся со скамьи.

Приняв от мытника мешочек с позванивающими монетами, Баян засунул его за кожаный пояс и стремительно вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.

«Да он продал меня!» – догадалась Недвига. Слезы бессилия навернулись на глаза. Она ведь уверовала в бескорыстную защиту, забыв о коварстве печенегов. Она поверила в добрые помыслы мужчины! А он с удовольствием получил ранее недоступное и избавился от нее, извлекши при этом немалую для себя выгоду.

Из-за горечи и жгучей обиды Недвига уже запамятовала, что совсем недавно благодаря Баяну избежала смерти. Она готова была рвать и метать и яростно топать ногами, но сдержалась, боясь навлечь на себя гнев нового хозяина.

 

Глава четвертая

Стан кочевников пришел в движение ближе к вечеру. Мужчины и женщины, очнувшиеся после ночи безумств, хмуро посматривали друг на друга, в полусонном и от этого в дурном настроении принимаясь за обычные ежедневные дела.

Белава очнулась от шума, настойчиво проникающего снаружи. Она понимала, что надо вылезти из повозки и узнать о Недвиге, но не торопилась, оттягивая момент ужасной вести. За время плена она успела привязаться к мачехе и даже иногда удивлялась, почему раньше не любила ее. А сейчас даже представить себе не могла, что Недвиги уже, может быть, нет в живых.

Вдруг полог отдернулся. В повозку заглянул незнакомый печенег. Взгляд его недобрых глаз смутил женщину. Она отшатнулась в самый дальний угол и замерла, сжавшись. Печенег хмуро осмотрел повозку, лениво переворошил шкуры, толстым слоем лежавшие на досках, и, что-то проворчав, ушел.

Белаву охватили стыд и отчаянье. Может, Недвига нуждается в ней, в ее сочувствии, а она трусливо спряталась в своем убежище, которое ей, кстати, тоже предоставила мачеха.

Женщина спустилась с повозки и не узнала стана. Всюду сновали злые воины; женщины пугливо озирались и прятали глаза; дети плакали; рабыни сгрудились в кучи, посматривая в страхе на хозяев.

– Сбежала Недвига, – раздался позади голос Руты.

Белава вздрогнула от неожиданности.

– Как? – прошептала, обернувшись.

Славянка держала в руках подойник, отправляясь на вечернюю дойку.

– Да кто ее знает? Похоже, без нечистой силы тут не обошлось. А иначе как бы она сквозь охрану прошла?

Белава молчала, ошарашенная новостью, и не заметила, как женщина удалилась. Переполох в стане улегся быстро. Пересмотрели вежи, повозки и кусты. Не найдя беглянки, снарядили погоню, которая тоже вернулась ни с чем. Ночь прошла довольно тихо, если не считать за беспокойство постоянные проверки стражей, заглядывавших в повозки с рабами и пленными.

За ночь Белаву потревожили раз пять. Впрочем, она все равно ворочалась без сна, впервые всерьез задумавшись о своем положении. Пока неволя не принесла ей ощутимого неудобства – разлука с близкими и Веселином не в счет. Надо сказать, раньше о рабстве у Белавы были совсем иные представления. Думалось, что рабов постоянно избивают, держат в цепях, морят голодом и заставляют непосильно трудиться. Здесь же Белаву кормили и поили. Никто ее не трогал, не заставлял работать, никто не бил и никто не издевался над ней. Баян вообще ее не замечал, занятый какими-то своими делами.

Бегство Недвиги и радовало Белаву – все же удалось ей избежать смерти, – и огорчало, потому что та бросила ее одну среди чужих людей. Но был ли у мачехи другой выход? Даже если бы она взяла ее с собой, сколько Белава смогла бы пройти с таким животом? Она – лишняя обуза и сама понимала это. Но попрощаться Недвига все же могла?!

С мачехи мысли Белавы переметнулись на дитя. Как же она будет рожать его? Дома помогла бы Ярина – она уже не раз принимала роды и кое-что умела. А кто поможет здесь? Судя по сетованию рабыни-славянки, печенеги не очень-то заботятся о роженицах и новорожденных, если они здесь мрут как мухи. Неужели Недвига спасла ее только на время, лишь отсрочив неминуемую гибель?

«Такие думы ни к чему хорошему не приведут», – решила Белава и отбросила мрачные мысли прочь, полностью сосредоточившись на благоприятных мыслях о ребенке. Если бы все было так плохо, откуда бы вокруг крутилось столько ребятни?

С утра воины потянулись к центру стана. Покойный вождь, пролежав накануне весь день на солнцепеке, издавал тошнотворный запах, но печенеги, казалось, не замечали этого, расположившись рядом с телом, вокруг шести древних стариков и шамана. Женщин на совет не допускали. Они хлопотали у костров, старательно делая вид, что им нет до мужей никакого дела.

Воины для начала решили избрать нового вождя. Разгорелся спор, который чуть не дошел до кровопролития: все кричали, грозно потрясали оружием, рвались в драку. Потасовку кое-как удалось предотвратить старейшинам, поубавившим воинственный пыл разгоряченных сородичей мудрым словом: достойнее Баяна в стане печенега не найти.

Баян ловок, силен и смел. Он достиг немалых успехов в военном деле: равных ему нет ни в бою, ни в состязаниях на выносливость, ни в гонках на лошадях, ни в стрельбе из лука. Баян здоров и полон жизни. У него трезвый ум и огромный опыт набегов, засад и прочих разбойничьих премудростей.

К тому же его можно женить на дочери вождя соседнего племени и объединить силы для изгнания угров с Подонья – то, о чем мечтали все последние вожди рода.

Началось голосование. Большинством криков Баян был избран вождем. Если кто и был против, то благоразумно помалкивал, оставшись в меньшинстве.

Так Баян, и без того наживший на грабежах и продаже рабов немалое состояние, получил в наследство от отца скот, табун лошадей, рабов и титул вождя.

После совета настало время погребения покойного. Мужчины и женщины, дети и рабы направились в степь, где была вырыта могила. Проследовала за всеми и Белава.

Люди остановились возле широкой, но не очень глубокой ямы. Все сосредоточенно молчали, терпеливо дожидаясь начала обряда. Солнце в вышине нещадно палило. Не ощущалось даже призрачного дуновения ветерка. Белава почувствовала, что теряет силы: живот давил вниз, ноги подкашивались. Она обливалась потом и проклинала себя за излишнюю женскую любознательность, заставившую ее прийти сюда.

Неожиданно, когда напряжение сделалось почти невыносимым, со стороны стана ударили в бубен. Послышался надрывный женский плач. Показалась печальная процессия. Белава вмиг позабыла о себе и своих болях.

Впереди, еле передвигая старческие ноги, брели старейшины и шаман. Воины несли носилки с телом вождя. За ними женщины вели под руки старшую жену и молодую рабыню, принадлежавшую ей. Несколько нарядных девушек, следуя друг за другом цепочкой, несли узелки с одеждой и различную утварь. За ними шли плакальщицы, воя и заламывая руки. Позади них плелись взрослые дети и маленькие внуки Кутая, в скорби размазывая слезы по лицу. Замыкал шествие воин, ведущий в поводу боевого коня вождя.

Толпа расступилась, пропуская процессию. Воины опустили носилки в могилу. Четверо здоровых мужчин связали коня и одним сильным толчком повалили его наземь, одновременно растягивая его ноги в разные стороны. Конь силился подняться, но мужчины, напрягая руки, крепко сдерживали его порыв веревками. Шеи их налились бурой кровью, глаза выкатились от напряжения.

Подошел Баян, точным взмахом руки полоснул длинным ножом по горлу животного. В глазах коня мелькнула мука. На людей брызнула темная теплая кровь, но никто не пошевелился, не загородился от брызг.

Конь задергал ногами, пытаясь встать. Во взоре застыл немой укор: он старался преданно служить, стойко перенося трудные переходы, жестокие битвы и преследования, не раз спасая хозяина от смерти. И за это ему уготован чудовищный конец?!

Опытные воины неимоверным усилием сдерживали напор коня, дрыгающего всеми конечностями: агонизирующее животное может вырваться и затоптать людей, стоящих вокруг. Но вот из горла его вылетел утробный последний выдох: он зародился где-то в животе, прошел через горло и выплеснулся наружу – дух коня покинул тело. Живот опал, голова откинулась на землю.

Воины ослабили веревку, утерлись рукавами рубах: пот потоком струился по лицам. Конь больше не шевелился – сдох. Его подняли и положили рядом с хозяином, который любил, холил и берег его при жизни и то же самое будет делать в царстве мертвых.

Все это время над степью висел, ни на миг не умолкая, плач – плакальщицы добросовестно исполняли свои обязанности.

Старшая жена стояла спокойно, опустив руки вдоль тела, направив взор в землю. Происходящее вокруг не волновало ее. Рабыня же блуждала полубезумным взглядом по лицам суровых воинов. В ней еще теплилась надежда на спасение, но неподвижные лица окружавших ее людей предрекали чудовищную смерть.

Старшая жена позволила мужчинам поднять себя и положить в могилу около мужа. Подошел шаман, протянул ей чашу с ядом. Женщина приподнялась, трясущимися руками приняла чашу, выпила содержимое до дна. Чаша выпала из ее безвольных рук, голова откинулась. Шаман, кряхтя, наклонился, дотянулся до неподвижных глаз женщины, закрыл веки, выпрямился. Посмотрел на рабыню.

Девушка попятилась, но спиной наткнулась на воина, который тут же обхватил ее сзади, не давая возможности вырваться. Шаман приблизился, ловко накинул ей на шею веревочную петлю, стянул. Рабыня закричала, но крик сразу превратился в хрипение. Лицо побагровело, глаза неимоверно расширились, зрачки закатились.

Мертвую рабыню посадили в ногах госпожи, привалив спиной к земляной стене. Век ей не закрыли, и она смотрела на хозяйку стеклянным взором белых глаз.

Около покойного оставалось еще свободное место, предназначенное для его любимой рабыни. Печенеги оживились, заговорили разом, поглядывая на пустующее место.

Старейшины, шаман и Баян отошли в сторону на совещание. Шаман начал что-то доказывать, а старейшины согласно закивали головами. Баян повернулся к сгрудившимся вместе рабыням. Взгляд его уперся прямо в Белаву. Она похолодела. Уж не собираются ли степняки заменить Недвигу ее падчерицей?

Первым неосознанным движением Белавы было бежать без оглядки. Она рванула, но сзади ее сдержала плотная толпа рабынь. Кровь застыла в жилах, когда Белава увидела направлявшихся к ней воинов. Она в ужасе закричала и удивленно тут же замерла, услышав, как крик ее подхватился многоголосым хором, далеко разнесшимся по степи, – верещали все рабыни. Они, нещадно толкая друг друга, бросились врассыпную, падали и увлекали за собой наземь других.

Но воины быстро нашли среди беспорядочно мечущихся женщин ту, которая была нужна: Руту, бывшую любимую рабыню вождя, – и паника пошла на убыль. Все с сочувствием и явным облегчением смотрели на неистово вопящую молодую женщину. Двое здоровых мужчин еле сдерживали ее. Она брыкалась, царапалась и кусалась, отбиваясь от цепких рук, но ее неумолимо волокли к могиле.

К Руте подошел шаман, протянул чашу с ядом. Женщина замотала головой; из глаз брызнули слезы, потекли по щекам. Старец в гневе свел брови. Один из воинов со всего размаха ударил беловолосую красавицу по лицу. Она сразу перестала плакать, стиснула зубы и плотно сомкнула рот. Воин принялся разжимать ее зубы, расцарапывая в кровь подбородок. Рабыня мучительно застонала, закрыла глаза, не выдержав боли, чуть приоткрыла рот. Расторопный шаман тут же влил в него яд. Женщина поперхнулась, хотела выплюнуть отраву, но предусмотрительный воин зажал ее рот широкой ладонью.

Славянка дернулась, затрепетала и обмякла, безжизненно повиснув на руках воина. Он легко поднял ее и бережно опустил рядом с покойным вождем.

Шаман подхватил бубен, застучал по нему. Под звуки бубна и дикого надрывного плача женщин девушки положили в могилу утварь и узлы, после чего мужчины принялись заваливать ее землей.

Белава, с трудом уже державшаяся на ногах, побрела к стану, раздумывая о насильственной смерти двух рабынь. Немного стоила жизнь в этом мире, а жизнь женщины не стоила ничего. Даже защитить себя она не в состоянии – все равно подавят силой и оружием.

Дойдя до повозки, Белава кое-как влезла в нее, прилегла на мягкие шкуры и стала смотреть на занявшийся над степью большой костер, на скачущие в пляске фигуры людей вокруг него. От доносившихся диких криков вскоре нестерпимо заболела голова. От ярких всполохов пламени перед глазами поплыли радужные круги. Белава заткнула уши ладонями, спряталась лицом в шкуры и постаралась забыться.

Печенежские безумства продолжались несколько дней подряд, но сколько точно, Белава не знала, потому что давно потеряла счет времени. Наутро после погребения Баян вспомнил о ней и связал с остальными пленными, чтобы не сбежала.

Дни тянулись однообразно: просыпаясь от дурманного сна к вечеру, степнячки и рабыни разжигали костры, варили еду, кормили мужчин и пленных, ели сами, а к ночи начинались шумные веселые пляски, длившиеся до утра. Каждый раз, просыпаясь среди ночи, Белава видела одно и то же: пламя костра, снопы искр, взметавшиеся в звездное небо, беснующихся людей, отчетливо выделявшихся на свету среди кромешной тьмы.

Белава чувствовала себя все хуже и хуже. Болела голова, ныла поясница, живот давил вниз. Тело, слабое и вялое, не слушалось. В довершение всего Белаву связали с двумя сельчанками из мужниной веси, и те, считая, что это она каким-то колдовским способом призвала печенегов на селение себе во спасение, с ней не разговаривали. Но плен уравнивал всех, да и болезненное состояние беременной женщины не позволяло открыто издеваться над нею, поэтому сельчанки лишь изредка испепеляли ее злобными взглядами.

Наконец в один из вечеров, покормив пленных и дав им прогуляться, печенеги не отправились к могиле вождя, а разбрелись по своим вежам. В эту ночь Белава, впервые после побега Недвиги, уснула спокойно. Но безмятежный сон длился недолго: еще до рассвета пленных растолкали, пинками и окриками подняли, посадили в повозки и куда-то повезли.

Солнце взошло полностью, когда Белава заметила зубчатые стены крепости, с квадратными башнями по углам и вдоль каждой из четырех стен. Повозки с пленными и сопровождающий их отряд на конях въехали в башенные ворота. Колеса запрыгали по кирпичной дороге. При каждом толчке женщины валились друг на друга, давили на Белаву, и она еле сдерживала напор, предохраняя свой живот выставленными вперед руками.

Озабоченная тем, как бы ее не раздавили, Белава совсем не смотрела по сторонам и успокоилась, только когда повозка свернула с дороги и колеса зашуршали по накатанной земле мимо многочисленных рядов с лавками и навесами. Замелькали лица торговцев – представителей разных племен и народностей, с множеством оттенков кожи и волос, в чудных одеждах. Рынок в Саркеле считался одним из крупнейших в Хазарии. Сюда стекались торговцы с товарами из многих стран.

Повозка остановилась на невольничьей площади. Печенеги выставили своих рабов лицом к проходу, по которому уже прохаживались первые посетители.

Ряды пленных быстро стали редеть. Утренняя прохлада сменилась полуденной жарой. Мимо Белавы нескончаемой чередой двигались люди, внимательно всматривались в нее, но сама она никого не замечала. Нестерпимый зной давил тяжким бременем. Липкий пот стекал по лбу, попадал в глаза, обжигая их, в нос, рот, струился по шее вниз, в ложбинку между грудями, скользил по спине, увлажняя рубаху, катился по ногам. Падкие на пахучую влагу мухи мельтешили у лица, кусали руки и, забираясь под подол, ноги.

Белаве казалось, что последние живительные соки уходят из нее. Если бы она знала здешнюю речь, то давно завыла бы и просила первого же покупателя купить ее. К несчастью, из-за беременности она не входила в число прибыльного товара. Перекупщики опасались, что она не выдержит изнурительного пути на невольничьей ладье.

Баян заметно начал нервничать. Белава увидела его недобрый взгляд, невольно сжалась и вдруг почувствовала невыносимую боль внизу живота.

Женщина побледнела и медленно осела на землю, от боли и зноя теряя сознание. Баян бросился к ней, затряс за плечи, мучительно соображая, что надо делать в таких случаях, но ничего путного в голову не приходило – с таким вывертом он столкнулся впервые. И немудрено: степнячки здоровые и выносливые женщины. Кочевая жизнь приучает их к невзгодам с раннего детства. Беременная печенежка может лихо скакать на коне, уверенная, что будущий ребенок привыкнет к седлу еще в утробе матери.

Вскоре Белава пришла в себя. Баяна рядом не было. Вокруг собрались люди, с любопытством ее разглядывая. Рабыни смотрели с сочувствием, но не спешили оказать помощь. Белава попыталась подняться на ноги, но новая тупая боль охватила живот. Женщина вновь опрокинулась на спину, беспомощно глядя на толпу, окружившую ее. Она с ужасом поняла, что, если даже умрет сейчас, никто из них и пальцем не пошевельнет, чтобы облегчить ее страдания.

Но толпа расступилась, и появился Баян в сопровождении пузатого коротышки и огромного детины. Показывая на Белаву, печенежский вождь стал что-то с жаром доказывать коротышке, но тот с сомнением покачивал головой. Детина стоял позади них со скучающим видом, не вмешиваясь в спор.

Наконец толстяк достал мешочек, отсчитал несколько монет, вручил их Баяну, который удрученно махнул рукой, соглашаясь на малую плату. Не везти же роженицу обратно, вдруг помрет по дороге? Вообще ни с чем останешься.

Богатырь встрепенулся, как бы сбрасывая с себя сон, подошел к Белаве, легко поднял ее с земли и понес с рынка следом за коротышкой. Она поняла, что ее купили, но ей было уже все равно. В голове билось одно желание: умереть, чтобы больше никогда не чувствовать этой боли.

 

Глава пятая

В доме мытника Недвига впервые в жизни наслаждалась покоем. Купив, хозяин, казалось, забыл о ней. Занимая на рынке почетную и ответственную должность, он с утра до вечера пропадал на торгу, взимая с купцов мыто за торговлю, распределяя места и зорко следя за порядком.

Жена хозяина – полная маленькая иудейка – постоянно болела и редко выходила из дома, проводя время в обществе старой рабыни-няни. Детьми за двадцать лет совместной жизни они так и не разжились.

С такими равнодушными хозяевами рабы и слуги могли бы разболтаться вконец, не будь бдительного Заккая, следившего за порядком в усадьбе. Его слушались и боялись. Его плеть, чаще свернутая и всунутая в сапог, иногда все же прохаживалась по непокорным спинам, но не это пугало слуг. Все знали, что в любое время могут оказаться на невольничьем рынке, и старались всеми силами не допустить потери благодатной и спокойной жизни в мытниковской усадьбе.

Недвиге никакой работы не поручали: берегли для продажи, выжидая момент, когда печенеги забудут про нее. Она целыми днями слонялась по двору и саду, от безделья не зная, куда себя деть. Старалась поддерживать дружеские отношения с другими рабами и потихоньку училась калякать по-хазарски, но большую часть времени проводила одна, много думая и вспоминая, подолгу просиживая возле водоема, наслаждаясь безмятежной тишиной, царящей в этом уютном уголке света.

Сегодня был такой же бездеятельный день. Беспощадное солнце прогнало всех со двора. Тенистые деревья не спасали от полуденного зноя. Недвига прошла в летнюю постройку для рабынь, где было сумрачно и довольно прохладно. Подстилка на полу и мягкие подушки, разбросанные на ней, манили прилечь отдохнуть, и женщина не устояла.

Разбудили ее еле слышные стоны и причитания. Недвига приподнялась, прислушалась. Кособокая постройка, в которой она спала, была разделена на две части с разными входами. Обычно вторая половина пустовала, но сейчас из-за толстой стены доносился успокаивающий говор. Гремели лохани.

Рядом проснулась повариха Буда – болгарка. С ней Недвига подружилась больше, чем с другими слугами. Буда охотнее других общалась с нею и учила ее хазарскому языку.

– Уже ночь? – удивленно прошептала Недвига.

Повариха не ответила, поворачиваясь на другой бок.

– А что за шум? – не унималась Недвига.

Буда чуть привстала, прислушалась.

– Ах, это… хозяин купил новую рабыню, а та рожать собралась, – равнодушно произнесла она, зевнула, снова укладываясь спать.

– Что за рабыня? – легкое волнение охватило Недвигу. – Как зовут?

– Не знаю. Дай поспать, Недвига, – недовольно пробурчала повариха, – ты-то выспалась, а мне рано вставать.

Недвига вышла во двор. Ночной воздух был свеж и приятен. Крепость мирно спала. Издалека доносилось постукивание колотушки сторожа, вселявшее в жителей спокойствие.

Недвига прошла к двери, ведущей в другую часть постройки, прислушалась, ясно различив стоны, говор, плач ребенка. Недвига толкнула дверь, заглянула внутрь. На нее тут же налетела повивальная бабка, единственная на всю городскую и сельскую округу. Она же занималась знахарством, ведовством и другими такими же непонятными для простых людей делами.

– Сюда нельзя, – бабка грозно замахала руками.

Недвига невольно попятилась. Дверь с треском захлопнулась.

Утром Недвига вновь вернулась к запретной двери, приоткрыла ее. На полу, на тюфяке полулежала Белава, держа на руках ребенка, закутанного в тряпье. Грозная старуха исчезла.

– Я так и знала, что это ты мне всю ночь спать не давала, – Недвига смело переступила порог.

– А я думала, что больше никогда не увижу тебя, – изумилась Белава.

– Бывают на свете чудеса. Я вот нисколько не удивилась нашей встрече. Кто у тебя: дочь, сын?

– Людмила, – улыбнулась Белава, укладывая ребенка рядом с собой на тюфяк, но тут же нахмурилась. – Как ты оказалась здесь? Бросила меня у степняков, а сама сбежала! Совесть у тебя есть? Хоть бы попрощалась…

– Думаешь, я тебя нарочно бросила? – в свою очередь возмутилась Недвига. – Да я вообще о спасении и не мечтала даже. А сюда меня привез Баян и продал мытнику.

– Баян?! Не может этого быть!

– Почему не может? – кисло усмехнулась мачеха. – Может, еще как может. В могиле я кому доход принесу? А тут он на мне подзаработал…

– Да ведь вместо тебя другую рабыню на смерть отправили. Красавицу молодую. Уж она, наверное, подороже тебя стоит!

– Ну да? – поразилась Недвига. – А кого?

– Руту. Она так жутко кричала и сопротивлялась. Я думала, боги не вынесут, земля разверзнется и поглотит мучителей.

– Бедная Рута, – на глаза Недвиги навернулись слезы. – Мы были с нею подругами, хотя иногда и поругивались, но так, не зло, чисто по-женски. Она была прекрасной женщиной. Жаль, что судьба ее оказалась такой несчастливой…

– Да при чем тут судьба?! – в сердцах воскликнула Белава.

Благополучно разрешившись от бремени и избавившись от напряжения последних дней, она поспешила выговорить всю боль, что накипела за время плена:

– Мы всецело во власти мужчин! Сначала я подчинялась отцу, потом – мужу, потом – печенегу, а теперь должна слушаться какого-то там хазарского мытника! Мужчины решают, жить нам или не жить! Как это все… отвратительно! Мы будто в крепости сидим, на волю не пускают. Да есть ли на свете женщина, не закрепощенная мужчиной?!

Белава перевела дыхание и собралась поносить мужчин и дальше, но в это время малютка задрыгала ножками и запищала.

– Не горячись, Белава. – Недвига проворно подхватила ребенка на руки и принялась укачивать его. – Я прекрасно понимаю, каково тебе, но ведь так и с ума сойти можно. Ты все принимаешь близко к сердцу. Не забывай, ты – рабыня. Рассуждать рабам нельзя. Только слушать и подчиняться. Вернее, ты, конечно, можешь думать, все, что хочешь, но не высказывай мысли вслух. Не всякий хозяин потерпит твои разглагольствования. А про вольную жизнь забудь. Сейчас у тебя одна забота: дитя вырастить.

– Да я об этом только и думаю! Знаешь ли ты, каково рожать рабов? Мучительно сознавать, что моя девочка с момента своего рождения принадлежит не мне, матери, а чужому человеку.

– Ты переволновалась, Белава, – тихо произнесла Недвига. – У тебя может подняться жар, начнется послеродовая лихорадка. Лучше поспи.

Белава действительно почувствовала усталость. Разговор отнял у нее последние силы. Она прикрыла глаза, задремала.

Недвига присела на краешек тюфяка. Крохотное тельце невесомо лежало на ее руках. Девочка перестала плакать и спокойно посапывала, а Недвига ощущала блаженную умиротворенность, будто это был ее ребенок и лишь она одна ответственна за его жизнь. Как давно она не держала в руках детей! Какое это счастье прижимать к себе маленькое теплое тельце, вдыхать его молочный аромат.

Недвига вздохнула и принялась укачивать девочку, напевая какую-то полузабытую песенку.

Лето в Саркеле стояло невыносимо жаркое. От раскаленного добела солнца и духоты не было спасения ни на улице, ни в помещениях, ни в тени деревьев. Лишь близость Дона давала плодовым и фруктовым садам зеленеть и зреть, защищала от сухих степных ветров, помогала горожанам сносно переносить жару.

В усадьбе мытника движение наблюдалось только рано утром и перед заходом солнца. В остальное время рабы редко вылезали из своих клетей. Заккай, если не был занят на рынке, тормошил их, заставлял работать, но они все равно пребывали в полусонном состоянии, изнывая от духоты, и дело свое выполняли вполсилы.

Белава и Недвига полностью отдали себя во власть растущей малышке. Впрочем, в усадьбе все привязались к светловолосому пухленькому ребенку, на удивление спокойному и некрикливому. Ребенок внес некоторое разнообразие в размеренную жизнь слуг. Даже Заккай иногда подходил к малышке и любовался ею. А повариха Буда часто подсовывала Белаве особо лакомые кусочки мяса, заставляла ее пить молоко, есть сметану и яйца.

Только три человека, казалось, не заметили появления маленького существа: мытник, его жена и ее старая рабыня-няня, – но их равнодушие вовсе не трогало счастливую маму и ее мачеху.

Все вроде хорошо было у них. Жизнь размеренная: никто не трогает, не обижает. Девочка растет здоровенькая. Кормят вовремя, спать дают вволю. Рабы не злые. Сплетничают, конечно, друг про друга, но все без злого умысла, без наговоров. Омрачало женщин только одно: обе знали, что живут здесь временно. Но все же они надеялись, что мытник не станет их продавать, а оставит в усадьбе, где спокойная жизнь казалась тихим раем.

Дальнейшая судьба очень беспокоила Недвигу, и она решила разузнать о планах мытника у Буды, которая больше всех знала об усадьбе и его обитателях.

Первые же слова поварихи лишили женщин всякой надежды:

– Хозяин давно бы продал вас, да покупателя найти не может.

– Что же мешает ему? – усмехнулась Недвига.

– Вас нельзя выставить на рынке, – охотно поделилась Буда чужими опасениями. – Белава, сама знаешь, после родов еще не оправилась, слаба, еле на ногах держится. А тебя, Недвига, вообще опасно в крепости показывать: печенеги так и снуют везде.

– А может, мытник у себя оставить нас хочет?

– Еще чего?! – хмыкнула Буда. – Заккай и так ругается. Рабов полна усадьба, а две женщины без дела – лишние рты.

– Ну, так мы и работать умеем.

– Мытник в рабах не нуждается. А на вас, холеных, можно хорошо заработать, поэтому он Заккаю велел вас работой не обременять.

Мысль о возможном скором расставании опечалила женщин. Белава изумлялась тому, что могла когда-то не любить Недвигу, доброту и отзывчивость которой мог не заметить только слепой. Она помогала Белаве преодолеть тоску, не зачахнуть, да, наконец, просто выжить в неволе.

Недвига переживала, думая о том, что падчерице придется разрываться между хозяйскими делами и заботой о ребенке. Неизвестно еще, какой хозяин попадется. Бывают и такие изверги, что детей с матерями разлучают. Уж Недвига за время рабства всякого насмотрелась, знает об этом не понаслышке.

Но как бы ни хотели оттянуть женщины расставание, время неумолимо двигалось вперед, и вскоре появился первый покупатель – худенький мужичонка с гладкой седой бороденкой, в белой одежде и чалме.

Покупатель довольно бойко лопотал на хазарском языке и оказался придирчивым и вредным. Он много лет поставлял женщин в гарем великому и богатому вельможе. Вельможа с годами становился разборчивее и капризнее, а поставщик наложниц – старее и мудрее, привозя рабынь из всех известных ему концов света. Он очень дорожил возложенными на него обязанностями, страшась промашки в столь тонком деле. Любой недочет мог стоить ему доходного ремесла и обречь на нищую старость.

Мужчина долго ходил вокруг двух рабынь. Белава сначала держала на руках ребенка, глядя прямо в глаза покупателя, решительным своим видом внушая ему, что без дитя не сдвинется с места. Но Заккай отобрал дитя, и, оставшись без него, Белава сникла, будто лишилась уверенности и опоры.

Покупатель переходил от одной рабыни к другой, попеременно заглядывая им в рот, осматривая их уши, волосы, пальцы на руках и ногах, щупая плечи, груди, живот.

Белава старалась сдержать рыдания, но дрожь в теле выдавала ее состояние. Осмотр казался ей унизительным. Мужчина мял груди, бедра и ягодицы, и даже сквозь плотное полотно рубахи она ощущала шершавость ладоней, ползающих по ее телу. После родов тело Белавы не потеряло прежней формы, и только полные налитые груди выдавали в ней кормящую мать. Прикосновение к ним грубых рук отзывалось нестерпимой болью.

Недвига внешне сохраняла спокойствие, давно научившись, когда надо, не проявлять своих чувств. И на том спасибо, что догола раздеться не заставили, хотя и так ей было омерзительно и неприятно.

Наконец поставщик наложниц обернулся к наблюдавшему за ним хозяину.

– Женщины привлекательны. Тела их еще молоды и упруги. Приобрести таких наложниц было бы заманчиво, но возраст старшей настораживает. Красота вскоре поблекнет, и мой господин быстро пресытится ею. Покупать же наложницу на одну ночь – бросать монеты на ветер.

– А вторая?

– Беловолосая – кормящая мать. Боюсь, в гареме ребенку не место. Я не живодер, чтобы разлучать их.

– Я ведь не говорил тебе, что продаю именно для гарема, – обиделся мытник. – Они – простые рабыни и будут делать все, что прикажут, работать там, где надо.

– Покупать слуг не входит в мои обязанности. Если ты так незаслуженно дешево их ценишь, к чему такая скрытность? Выставь их на рынке или продай в женский притон. Я слышал, там нуждаются в любых девицах.

Покупатель откланялся и удалился.

Заккай, вернув Белаве ребенка, подтолкнул рабынь к двери.

Недвига давно уже хотела поговорить с хозяином о Белаве. Сейчас ей показалось, что такая возможность представилась. Она уже неплохо знала хазарский язык и могла сносно общаться на нем.

– Господин, не продавай Белаву. Она знаменитая целительница, лечит многие болезни. Полон уравнял ее с другими рабынями, но мастерство свое она не потеряла. Тебе, господин, Белава не помешает в доме. Она могла бы лечить слуг и соседей, принося немалый доход, больший, чем ты выручишь за ее продажу.

Никому не смогла бы объяснить Недвига, что заставляло ее беспокоиться о падчерице, всегда казавшейся ей неким неземным существом, далеким от повседневной жизни, ушедшим в себя и в свои травы. Даже сейчас, после ухода покупателя, вздохнув свободно, Белава торопилась покинуть хозяйские комнаты, чтобы в тишине и покое насладиться общением с дочерью, вовсе не думая о том, что завтра придет другой человек, купит ее и эта мирная жизнь может быть нарушена. А если хозяин надумает продать их в женский притон? Да Белава, возможно, и не подозревает о существовании таких злачных мест.

Недвига не задумывалась о том, что ее это тоже касается, что ей тоже придется несладко, почему-то подсознательно чувствуя, что может прижиться где угодно, в любом месте. Ощущая свое старшинство и опытность, она взяла ответственность заботиться о непрактичной падчерице, так и не сумевшей усвоить, что рабыня не имеет права на личную жизнь.

Недвига никогда не желала падчерице зла, что бы та о ней раньше ни думала, и даже отстаивала ее девичью свободу перед упрямым мужем-северянином, уговаривая его не выдавать дочь замуж за старика. Но муж был непреклонен, оправдывая свои действия тем, что вторая дочь на выданье, а женихи от их дома шарахаются как от чумного. Разумеется, он по северянским обычаям был прав: женщине в любом случае лучше быть замужем, пусть и за стариком, чем оставаться в старых девах.

Мытник выслушал, не перебивая. Он не все понял из страстной речи с неправильным подбором хазарских слов, но суть уловил и с нескрываемым интересом воззрился на Белаву, по-новому оценивая ее.

Белава же вообще плохо понимала происходящее, но чувствовала, что речь идет о ней. Недвига заставляла ее учить хазарский язык, и она уже знала несколько слов, позволяющих примитивно общаться с другими рабами, но до совершенства ей было далеко.

– Ты правда умеешь лечить людей? – услышала она вопрос мытника, заданный по-славянски.

Рабыни открыли от изумления рот. Заккай усмехнулся: его хозяин не раз удивлял людей знанием многих языков. Крепость Саркел была построена как надежный оплот против грозных соседей: угров и славян. В последнее время появились еще и печенеги, упорно теснившие угров на Доне и хазар на Итиле.

Мытник освоил языки всех ближайших народов. Ему, занимавшему ответственный пост на рынке, языки были необходимы для общения с торговцами. Но Заккай никогда не догадался бы, что мытнику просто нравилось учиться, познавать неизведанное, с таким же упорством он изучал религиозные книги, с удовольствием слушал торговцев, рассказывающих о странах, где они бывали, и занимался подсчетом доходов, идущих в казну или остающихся у него на руках. Мытник никогда не останавливался на достигнутом, добывая свои знания с героизмом первопроходца.

Белава, быстро оправившись от удивления, гордо выпрямилась и с достоинством ответила:

– Да, господин, я знаю многие травы и умею применять их для лечения недугов и хворей.

Мытник в упор смотрел на светловолосую славянку маленькими черными глазками, утонувшими в жирных складках щек. На первый взгляд она ничем особым не выделялась. Раньше он ее не замечал, как не замечал всех других рабов, потому что видел в них низших существ, ходящих на двух ногах и призванных служить ему. Мытник не задумывался, что каждый раб когда-то, возможно, был свободным и что он может чувствовать, радоваться и печалиться, переживать и мучиться так же, как и он сам.

Теперь, наблюдая за Белавой, он вдруг заметил в ней что-то особенное, свойственное только людям. Совсем недавно она чуть ли не падала в обморок от рук покупателя, а тут, гляди-ка, твердо отвечает на вопрос, бесстрашно глядит ему в глаза.

Но больше всего мытника смутило какое-то небывалое притяжение, ею излучаемое. Перед ним стоял не просто человек, а женщина – прекрасная, необычная и соблазнительная. А ведь его никогда не волновали рабыни. Даже моясь в бане, он не обращал внимания на прелести банщиц-невольниц, усердно растирающих его жирное тело. Самая красивая из банщиц воспринималась мытником как мочалка с руками, не более.

Мытник, рожденный в хазарской семье, принявшей иудаизм, неуклонно следовал религиозным предписаниям. Он относился к женщинам как к матерям и источникам деторождения. Его жена детей не имела, но он ни разу не усомнился в ее святости. Иудаизм разрешал развод, но мытник даже не помышлял о нем, уважая древний род жены, возможно, берущий начало еще с Моисеева исхода из Египта. Ее родные были теми первыми мудрецами, которые пришли по зову Обадия объяснять хазарскому народу Священное Писание – Тору.

Впервые за сорок лет праведной жизни многовековые устои пошатнулись в душе мужчины. Он не мог отвести взгляда от женских глаз, втягивающих его в темный омут зрачков. Тревожное предчувствие обволакивало его, как холодная мрачная вода, сковывая движение и мысли. Здравый рассудок требовал продать знахарку – за нее можно выручить большие деньги, – но душа противилась.

– Хорошо, я подумаю, что делать с тобою. – Мытник с ужасом понял, что полностью запутался в своих ощущениях, желаниях и помыслах и разговаривает с Белавой как с равной себе.

Он еще больше смутился и поспешил отправить рабынь в их клети.

Заккай с недоумением наблюдал за хозяином. Он привык видеть его деловым и расчетливым, а тут какая-то рабыня выбила его из колеи.

Но Заккай понимал мытника. Лично он, с тех пор как принес Белаву с рынка, покоя не знал. Она возбуждала страсть, которую Заккай еле сдерживал. А явный интерес хозяина лишь подтверждал, что Белава необычная женщина. И это еще больше подогревало его интерес к ней.

 

Глава шестая

На следующий день после разговора с мытником Недвига была продана перекупщику рабов и вместе с другими невольниками, верховой охраной и верблюдами, груженными товаром, отправилась в путешествие под знойными палящими лучами солнца.

Изнуряющая жара не давала передвигаться днем, поэтому, едва солнце переваливало к высшей своей отметке, караван останавливался в любом месте, будь то постоялый двор или просто небольшой ручеек, дыхание которого благотворно действовало на пыльную степь, напоминающую пустыню.

Путь продолжали вечером до самого захода солнца, на привал укладывались в полной темени, а утром, едва серел восток, вставали и двигались дальше.

Недвига шла в паре с молоденькой женщиной. В пути волей-неволей они подружились и легко переносили переход, скрашивая трудности разговором или песнями.

Через несколько дней вышли к большой реке.

– Итиль! – восторженно воскликнули всадники, с упоением вдыхая свежий воздух.

Дальнейший путь продолжался по берегу, и идти было намного легче, поскольку близость воды приглушала жар от палящих лучей солнца. К тому же вечером невольникам разрешалось пойти к реке и смыть с себя дневную пыль, поднятую ногами коней и верблюдов и осевшую на разгоряченные потные лица.

Наконец перед взорами уставших людей показался город Итиль, расположенный на обоих берегах реки. На западном берегу находился собственно Итиль, на восточном – Хамлих. Между ними, посередине реки, на острове, стоял огромный прекрасный царский дворец из редкого в Хазарии красного обожженного кирпича. Сам город был полностью окружен стеной из кирпича-сырца.

Итиль очень отличался от своего восточного брата Хамлиха богатством построек, поскольку в нем жили приближенные царя и сановники. Купцы, ремесленники и прочее население обитало в Хамлихе.

И внутри городов, и за могучей стеной находилось множество юрт и глиняных построек. Люди бежали в столицу из разных мест, в надежде, что могущественная держава спасет их от любого разорения. И на это были основания: не раз Хазария выходила победительницей в войнах, в том числе и с Арабским халифатом. Ей подчинялись многие земли от Днестра до Аральского моря и от Кавказского хребта до Вятки. С хазарским каганом искали дружбы византийские императоры, поскольку им был нужен союзник в борьбе против арабов.

Разные народы и племена собрала Хазария под свое покровительство. В городе можно было встретить и христианские храмы, и мечети, и синагоги. Сами хазары, язычники, кочевавшие когда-то по степям, остепенились и стали приобщаться к достижениям стран Запада и Востока, охотно разрешая своим подчиненным народам исповедовать любую религию. Предпочтение же отдавалось иудаизму, к которому хазар приобщила многочисленная богатейшая еврейская община, бежавшая из Армении.

Перекупщик пригнал своих рабов в Хамлих. Семья его жила в небольшом домике из двух комнат. В одной обитали мужчины, в другой – женщины. Рабы и стража жили в ветхих постройках во дворе, рядом с верблюдами и другой живностью.

По приезде купец сразу стал сортировать свой товар, деля невольников на группы: красивых женщин и мальчиков – для гаремов и для работы в богатых домах; отдельно мужчин; остальных женщин – попроще и постарше – в третью кучу. Недвига, сама того не ожидая, оказалась в первой группе.

Вечером невольников сытно накормили, принесли воды, велели помыться. Такой чести удостоилась только группа, в которую попала Недвига. «Значит, завтра нас поведут на рынок», – догадались рабы. Все уже устали от неизвестности, и хотелось скорее узнать свою судьбу, пусть рабскую, но с хорошим хозяином.

Действительно, рано утром их привели на рынок. Купец был хорошо осведомлен. Именно в этот день, раз в месяц, царский служащий приходил покупать невольников для работы во дворце.

Служащий, не изменяя заведенному порядку, вскоре появился в сопровождении охраны.

Потом Недвига не раз думала: как могло так случиться, что именно ее выбрал царский сановник среди более привлекательных и молодых женщин? Неужели перстень Тенгизы и вправду имеет какую-то магическую силу? Вот ведь нежданно-негаданно, а привел в то место, где должен обитать его законный владелец, которому он был предназначен. Или это судьба вмешалась, подталкивая Недвигу навстречу родной племяннице?

Сановник посадил купленных рабов в лодки, переправил их к царскому дворцу. Здесь их встретила толстая тетка по имени Жоха, критически всех осмотрела и осталась довольна покупкой. Недвигу сразу определили в уборщицы и провели в грязную ветхую душную лачугу, где обитали такие же, как она, женщины, убиравшие многочисленные комнаты дворца.

Привычная к любому труду, Недвига быстро освоилась на новом месте, и, если бы не надсмотрщица Жоха, жизнь была бы вполне сносной. Жоха придиралась к рабам по любому поводу, носила в руках плеть и лупила ею за малейшее нарушение. Поскольку рабыни боялись ее и старались делать все так, как надо, она выдумывала новые приказы и ограничения на ходу, ругая женщин непотребными словами.

Недвига впервые видела женщину, которой доставляло удовольствие издеваться над подневольными людьми, видимо отыгрывая на них свою неудавшуюся личную жизнь. Ходили слухи, что когда-то давно ее изнасиловали наемники-мусульмане из Хорезма, и с тех пор она не ходит без плети, отпугивая ею всех мужчин. Правда это или нет, Недвига не знала, но, глядя на эту толстую безобразную женщину, трудно было поверить в то, что на нее мог позариться хоть один воин.

Но Жоха была лишь половиной несчастья. Рабыни мучились от голода, потому что кормили их один раз в день, и пищи не хватало. Так получилось, что в тот самый день, когда Недвига очутилась во дворце, одна из рабынь стащила из поварни птичью ножку, и это заметила одна из посудомоек.

Весть о воровстве сразу же дошла до Жохи, и та, в назидание новым рабам, вечером устроила расправу над бедняжкой. Ее выставили посреди двора, раздели догола, вскипятили тут же на костре воду и облили кипятком. Бедная женщина захлебнулась в диком крике, затем упала без сознания. Потом вновь прибывшие рабы узнали, что такие наказания случаются очень часто, и Жоха всегда придумывает новую пытку.

Увиденное произвело на Недвигу неизгладимое впечатление, надолго поселив в душе страх, и она старалась выполнять свою каждодневную работу очень тщательно и добросовестно.

Но из-за постоянного недоедания работать с каждым новым днем становилось все труднее и труднее. Иногда Недвига думала, что готова сама пойти в поварню и отхватить там кусок пожирнее, и пусть с нею делают потом все, что хотят, – и лишь неимоверным усилием воли заставляла себя отказаться от этой затеи. Если бы она не знала, что чувство голода со временем станет постоянным и к нему можно будет привыкнуть, то навряд ли терпела бы.

Недвига постоянно помнила, что где-то здесь, во дворце, живет дочь Тенгизы, и первое время даже пыталась расспрашивать о ней рабынь. Но бедные женщины ничем не могли помочь, а к Жохе Недвига подойти страшилась.

Помог случай. Как-то, убирая в одной из комнат дворца при открытом пологе, Недвига заметила проходящую мимо женщину, показавшуюся ей смутно знакомой. Уж не ее ли она видела рядом с Тенгизой в тот злополучный поход, когда убили вождя?

Недвига выскочила из комнаты, забыв о своих обязанностях, и бросилась догонять женщину, удалявшуюся по коридору.

– Постой! – крикнула она, не думая о том, что привлечет к себе внимание людей, которым очень не понравится ее поведение.

Но, к счастью, вокруг никого не было, а женщина услышала и обернулась. Ну, конечно, это была именно та старуха. Она нахмурилась, наблюдая за приближающейся рабыней.

– Чего тебе? – спросила неласково, когда Недвига подошла.

– Ты знала Тенгизу? – выпалила та.

Женщина смутилась.

– Ну, знала, – ответила, поколебавшись, – а ты кто?

– Я видела тебя год назад весной, ты разговаривала с Тенгизой. Я узнала тебя.

– Ну, разговаривала, и что?

– Тенгиза умерла.

– Знаю.

– Откуда? – удивилась Недвига.

Неподдельное изумление рабыни почему-то смягчило сердце старухи.

– У хазар везде есть соглядатаи и доносчики, даже в чужих племенах, – ответила она, почувствовав, что Недвига не представляет никакой угрозы, но следующий вопрос вновь ее насторожил.

– Тенгиза говорила, что у нее осталась дочь, здесь, в Итиле. Где она?

– А тебе-то что? Что ты все вынюхиваешь?

Недвига смутилась: действительно, ее вопросы могли казаться подозрительными, она об этом не подумала.

– Я сестра Тенгизы, – Недвига немного помолчала и добавила: – Родная.

– А-а… – старуха оглядела рабыню. – Похожи. Как я сразу не догадалась? Ну и чего ты хочешь?

– Увидеть племянницу. Мне надо кое-что ей передать.

– Давай, я передам, – женщина с готовностью протянула ладонь.

Недвига отшатнулась.

– Я ее сама хочу увидеть, – твердо сказала она.

– Хорошо, – легко согласилась старуха, повернулась и пошла своей дорогой, а рабыня постояла мгновение, но, вспомнив о неприбранной комнате, побежала назад.

После встречи со старухой прошло больше недели, а никаких вестей не было, и Недвига стала сомневаться, что они когда-нибудь появятся, раскаиваясь, что ничего больше не узнала о племяннице.

Но девушка явилась сама, встала у порога, подслеповато вглядываясь в сумрак лачуги, спросила:

– Кто здесь сестра Тенгизы?

Недвига сперва даже опешила, не поверив, но тут же обрадованно воскликнула:

– Я. – Вскочила, бросилась к девушке.

Та чуть отшатнулась, брезгливо поморщившись, но сказала приветливо:

– Я ее дочь Занифа. Пойдем выйдем, здесь очень душно.

На улице, разглядев Недвигу, девушка мило улыбнулась:

– Тетушка сегодня сказала мне, что здесь живет сестра моей матери. Я очень обрадовалась и сразу пришла.

– Я давно видела ее, больше недели. Я думала, она обманула и не сказала тебе обо мне.

– Мы с отцом были в отъезде. Он любит иногда осматривать свои владения и берет меня с собой.

Девушка выглядела лет на пятнадцать, не больше. Стройная, маленькая, с пухленькими щечками и красивыми темными глазами – копия Тенгизы, только моложе. При улыбке на щеках ее появлялись ямочки, придавая ей вид детской невинности и доброты.

Сначала разговор не клеился, обе смущались, не зная, о чем говорить.

– Так эта старуха – твоя тетка? – наконец спросила Недвига.

– Да, с отцовой стороны.

– Она что, сестра кагана? – удивилась Недвига.

Действительно, было как-то странно, что знатная женщина разгуливает по степи, передавая поручения тайным соглядатаям, таким, как Тенгиза.

– Да, – кивнула Занифа, – у меня, кроме них, никого больше нет. Вот теперь еще ты появилась.

Постепенно они разговорились и вскоре даже почувствовали друг к другу симпатию.

– Тенгиза передала тебе вот это, – Недвига подняла платье, достала спрятанный в штанах мешочек, вынула из него перстень.

Занифа повертела его перед глазами, вздохнула:

– Отец часто вспоминает мою мать. – Надела кольцо на палец, снова улыбнулась: – Тебе нельзя здесь больше жить, в этой грязной вонючей лачуге. Я поговорю с отцом, может быть, он что-нибудь придумает. А теперь мне пора.

Занифа ушла, но на другой день спозаранку заявилась Жоха и велела Недвиге следовать за ней. Всю дорогу она угрюмо молчала, будто против ее воли из-под ее власти ускользает рабыня.

Надсмотрщица привела рабыню в покои Занифы.

– Я очень рада, тетя, что отец прислушался к моей просьбе и разрешил перевести тебя ко мне в услужение.

Недвига сделала вид, что обрадовалась, а сама подумала, что родной тетке дочери каган мог бы и свободу подарить. Но Занифа, казалось, была очень довольна таким решением.

– Он узнал этот перстень, – продолжала щебетать она, – так обрадовался. Он очень памятный. Камень этот из изумрудных копей самой царицы Клеопатры. В его семье перстень переходил из поколения в поколение, и то, что он подарил его моей матери, говорит о его великой любви к ней.

Недвига улыбнулась и опять невольно подумала, что здесь творится что-то странное: любит женщину, но оставляет ее в рабынях и даже отправляет в чужое племя. Разве так бывает?

– Когда он узнал, что она погибла, очень расстроился. Ты ведь до самого конца с нею была. Расскажи о ней.

Недвига стала рассказывать, стараясь представить Тенгизу в розовом цвете, и ей это удалось. Занифа слушала очень внимательно, но часто перебивала, спрашивала детали.

Разговор прервали, когда рабыни внесли подносы с едой.

– Отныне ты будешь есть со мной, – улыбнулась Занифа. – Ты можешь распорядиться подать тебе любое блюдо, какое захочешь. Все тотчас будет исполнено.

Впервые за весь месяц Недвига сытно поела. Хорошо бы сейчас поспать, но Занифа вдруг сказала:

– Тебя хочет видеть отец. Сейчас принесут воду, ты вымоешься и переоденешься.

Рабыни внесли корыто, Недвига покорно разделась, влезла в теплую воду, почувствовав блаженство. Сколько же она не мылась? Целую вечность!

Молоденькая рабыня добросовестно намыливала и натирала Недвигу до тех пор, пока кожа той не покраснела и не стала скрипеть под пальцами. Особенно женщина была рада, когда отмыли ее волосы, и они вновь заструились по плечам ласковым густым шелком.

Недвига вылезла из корыта, вытерлась мягкой тканью. Рабыня протянула ей голубое полупрозрачное одеяние с блестками.

– Платье принадлежало моей матери, – сказала Занифа.

– Нет, я не могу надеть его, – запротестовала Недвига.

– Ну не пойдешь же ты к кагану на прием в грязном рабском одеянии, – огорчилась племянница. – А у меня больше ничего нет. Мое платье вряд ли тебе подойдет.

Недвига сокрушенно вздохнула и согласилась.

– Какая ты красивая! – восхитилась Занифа, когда женщина при помощи рабыни облачилась в новое одеяние.

– Твоя мама была красивее.

– Мне бы хоть капельку вашей красоты, – взгрустнула девушка.

– Ты еще прекраснее будешь, – улыбнулась Недвига и подумала, что племяннице пора замуж. О чем думает каган, держа ее взаперти?

Рабыня проводила Недвигу в большую залу. В глубине ее сидел мужчина лет пятидесяти, небольшого роста, склонный к ожирению, в богатом, расшитом серебром одеянии. Возле ног его расположились два подростка, они поглаживали стопы и колени кагана.

– Тенгиза! – воскликнул мужчина при виде вошедшей женщины и вскочил с кресла.

– Меня зовут Недвига, господин, – смутилась она.

– Ах да, – каган снова сел. – Ты ее сестра. Но вы так похожи! Удивительно!

– Наряд придает нам схожесть, – улыбнулась Недвига. – Я бы не надела его, но ничего больше не было, а мое платье вовсе не подходит для встречи с тобой.

Каган кивал, задумчиво рассматривая женщину. Недвига заметила, что при этом подростки насторожились и стали поглядывать на нее враждебно.

– Я очень рад, что мои сомнения развеялись, – произнес каган задумчиво, – и теперь я вижу, что Занифа была права: ты и вправду сестра Тенгизы. Расскажи мне, как так получилось, что вы встретились с нею?

Недвига немного помялась, потом вкратце рассказала о своей жизни, подробнее остановившись на времени, когда они жили с Тенгизой у печенегов. Каган, как и Занифа, слушал внимательно, но, в отличие от нее, не перебивал. Недвига ничего не рассказывала племяннице о пытках, перенесенных сестрой. Здесь же она, немного поколебавшись, решила поведать все. Но при первых же словах о мучениях Тенгизы глаза кагана увлажнились и он воскликнул:

– Хватит, ничего больше не хочу слушать! Бедная моя малышка. Как она страдала. Сколько вынесла.

Недвига хотела упрекнуть кагана в том, что он знал, на что посылал любимую, давая ей тайное поручение, но вовремя попридержала язык.

Мужчина наконец успокоился.

– Можешь идти к себе, – сказал он ей и погладил по голове одного из мальчиков. Тот сразу заулыбался и приложился к руке кагана губами.

Недвига поспешно удалилась, втайне надеясь, что встреча эта первая и последняя. Каган показался ей безвольным человеком, а мальчишки, окружавшие его, были какими-то неприятными. Они больше напоминали капризных девочек, чем будущих мужчин.

Занифа уже укладывалась спать и встретила Недвигу в большой кровати под роскошным пологом.

– Тебе понравился мой отец? – спросила она с нетерпением. – О чем вы разговаривали?

– Каган показался мне неплохим человеком, – уклончиво ответила Недвига, но девушка не заметила ее осторожности.

– Он замечательный! – восторженно воскликнула она. – Я люблю его больше всех на свете.

Недвига прилегла на твердом топчане, прикрыла глаза, но вдруг явился слуга и сообщил, что каган снова хочет видеть ее в своей опочивальне.

Недвига смутилась, а Занифа неожиданно обрадовалась:

– Ты взволновала его. Может, с тобой он обретет счастье?

– Разве у кагана жизнь не полная чаша? – изумилась Недвига. – Ему не хватает только счастья?

– Не смейся. После моей матери он не мог видеть ни одну женщину.

«Поэтому его окружают мальчики», – усмехнулась Недвига, но уже ничего не сказала: у богатых свои причуды.

Комната, в которой спал каган, в отличие от залы была маленькой. Никакой мебели, кроме огромной кровати, но такой ветхой, что Недвиге стало стыдно за правителя, спавшего на дырявых покрывалах. Полуобнаженный мужчина уже лежал в постели.

– О, Недвига, – простонал он, приподнимаясь на кровати и протягивая к ней руки, – иди скорее ко мне, ублажи меня, как Тенгиза когда-то.

Недвига и сама уже жаждала соединения, истосковавшись за долгие месяцы по мужской ласке. Последняя утеха была с Баяном, но она давно стала сомневаться: а было ли то на самом деле или только привиделось? А женское тело требовало своего, жаждало любви.

Недвига быстро разделась и прыгнула в постель, поморщившись тут же от протяжного скрипа, изданного кроватью.

Мужчина потянулся к Недвиге губами и руками. Ласки его были желанны, чувствовалось, что он владеет искусством любви. Но в разгар утехи Недвига с удивлением обнаружила, что детородное орудие мужчины остается вялым и безвольным.

– Я не возбуждаю господина? – невольно оскорбилась она.

– Не обижайся, Недвига. Я привык к мальчикам, – вздохнул каган. – Думал, что женщина, похожая на мою Тенгизу, вновь вернет меня к нормальной любви, но этого не случилось. Жаль.

Он встал и голый проследовал к стене, где в небольшой нише стоял кувшин с вином. Отхлебнул из него, принес кувшин Недвиге.

– Хочешь?

Женщина покачала головой, раздавленная своей похотью. Заболел низ живота. Раззадоренная лаской, женская плоть требовала удовлетворения. Злость овладела Недвигой, и она не выдержала:

– Зачем же ты отправил Тенгизу к печенегам, если так любил ее?

– А что мне было делать? – удивился каган. – Я не распоряжаюсь своей жизнью. Хорошо еще, что она родила девочку, был бы мальчик, их убили бы.

– За что?!

– Кагану нельзя иметь наследников. После Тенгизы я специально стал приобщать себя к мальчикам, чтобы больше ни одна женщина не пострадала по моей вине. Глупо, конечно. Потом я понял, что отравил себе жизнь, лишив себя женской ласки, но такова, видно, моя судьба. Никуда не деться. Ну да что теперь плакаться? Скоро я умру, и мучениям моим придет конец. Только дочь жалко. Кто позаботится о ней без меня?

– Разве господин болен? – удивилась Недвига, глядя на пышущего здоровьем кагана.

– Я здоров, как бык, и полон сил. Но я сам назначил срок моей кончины, и скоро он наступит.

Недвига ничего не поняла, но расспрашивать не стала, понимая, что разговоры о скорой смерти лишь подавляют мужчину. Она снова потянулась к нему, желая все же разбудить в нем хоть каплю вожделения, но, ничего не добившись, вскоре уснула.

Очнулась от болезненного тычка в бок.

– Вставай, разлеглась тут.

Перед ней стояли два вчерашних подростка, недовольно разглядывая ее.

– Не понимаю, чего господин нашел в этой уродине? – сокрушенно произнес один из них.

– Женщины все такие противные, – поддержал его другой.

Недвига хотела успокоить мальчишек, разъяснив, что так за всю ночь и не смогла добиться от их хозяина желаемого, но тут появился он сам и свирепо накинулся на них:

– Чего вы тут столпились. А ну брысь! Ишь, чего удумали, господина обсуждать! Вмиг воинам на потеху отправлю, будете еще лезть не в свои дела!

Подростков как ветром сдуло. Недвига встала, оделась.

– Не торопись, Недвига, покушай со мной.

Слуга принес на деревянном подносе еду, поставил прямо на постель.

Каган и Недвига сели с двух сторон от подноса, принялись есть. Разнообразия не было: медовые лепешки, сок, вино, яблоки. Да, скуден завтрак кагана.

Разговор не получился. Ели в полном молчании. Закончив трапезу, каган вдруг сказал:

– Занифа – вот о ком болит мое сердце. Каково ей будет после моей смерти?

– Ее надо выдать замуж за хорошего человека.

Мужчина криво улыбнулся.

– Думаешь, это так просто? Я не властен распоряжаться царскими рабами.

– Как? – изумилась Недвига. – Занифа – рабыня?!

– А ты что думала? Дочь рабыни разве может быть свободной?

– Но ты ведь мог бы и мать, и дочь освободить от рабства.

– Еще раз говорю, я не распоряжаюсь рабами, но если ты думаешь, что я такой черствый, ошибаешься. Я не раз обращался к беку с просьбой об освобождении моей любимой, но он сказал, что рабыни больше нужны Хазарии, чем свободные женщины.

– Ничего не понимаю. Разве ты не правитель этой страны? А если Занифа принадлежит какому-то беку, то разве выкупить ее ты не мог?

– Я беднее нищего. И правитель я только для бедных. На самом деле всем распоряжается царь, мы его называем беком. Каганов тоже выбирает бек из беднейшего рода. Это делается для того, чтобы мы больно-то не роптали. Мы сами назначаем себе годы правления, и когда истекает срок, нас убивают.

Недвига слушала с ужасом и никак не могла взять в толк, что же за порядки творятся здесь, в Хазарии? А ведь северяне, да и печенеги, считали каганов чуть ли не богами, признавая их власть над многими народами.

– А если случается голод или болезнь, то люди обвиняют нас, и тогда каганов убивают досрочно, – печально продолжал повествовать мужчина. – Мое правление оказалось наиболее счастливым. Хазария процветала, с покоренных земель шла дань, и народ был мною доволен, поэтому я продержался так долго. К тому же я безоговорочно поддержал иудеев и их религию – и это тоже вписали мне в заслугу. Да, я прожил нормальную жизнь и не боюсь уходить из нее, но вот мое дитя… Занифа совсем ребенок. О ней душа моя печалится день и ночь. Она пропадет без меня…

Недвига только грустно вздохнула в ответ: что могла сделать она, простая рабыня?

 

Глава седьмая

Дни протекали с нудным однообразием. Каган и его семья жили в затворниках, имея в прислугах ограниченное число людей. Постоянно его навещали только бек и два высших сановника, делающие ежемесячный отчет о жизни государства. Раз в четыре месяца каган появлялся перед народом – и это был сложный ритуал, с множеством раз и навсегда заученных движений.

Каган представал в богатом облачении на балконе дворца, но мало кто его мог по-настоящему разглядеть, потому что все падали ниц, едва раздавался звук трубы, извещающий о его приближении.

Недвига не понимала всего этого действа. Кагану воздавались чуть ли не божеские почести, а богатством, собранным с покоренных земель, распоряжался бек. Народ считал, что каган обладает божественной силой, может помочь во всех бедах и решить все вопросы, а жалобы их стекались к беку, который обладал властью судить и миловать.

Недвига не понимала, к чему все это притворство? Почему обманывают народ, почему каган не обладает настоящей властью и сидит в своей зале как кукла. Да ведь жизнь его хуже, чем рабская, неужели он не понимает?

Еще Недвига думала о том, а знает ли Занифа о своем положении. Если нет, то как ей раскрыть глаза, если да, то как утешить? Ей было жалко девочку, поскольку срок смерти кагана неумолимо приближался. О нем знали все во дворце. Еще два месяц назад Недвига пришла в шумный, дышащий жизнью дворец, а теперь большую часть дня здесь стояла тишина, и лишь вечером и ночью начиналось какое-то шебуршание, движение, шепот и другие непонятные звуки, плотным кольцом обступавшие покои кагана и его семьи.

Однажды Занифа взяла Недвигу за руку и повела по узким коридорам дворца, то и дело оглядываясь и прикладывая палец к губам: «Тихо». Они подошли к покоям кагана с другой стороны. Вошли в мрачную темную комнату.

Занифа оттянула тяжелый полог, и в небольшую щелку в стене Недвига увидела залу. Каган сидел в своем кресле, а перед ним, заложив руки за спину, вышагивал молодой красивый мужчина: стройный, подтянутый, поджарый, в расшитой золотом одежде. Они разговаривали очень тихо – ничего не разобрать.

– Это бек Вениамин, – прошептала Занифа.

Недвига с удивлением посмотрела на девушку. Слова ее прозвучали как-то странно, с придыханием, с теплотой и лаской.

– Ты часто ходишь сюда? – напрямик спросила женщина.

Занифа зарделась, стыдливо опустила глаза, затем все же произнесла:

– Он красив, правда?

– Да, – не стала лукавить Недвига, чувствуя, как в сердце закрадывается жалость к бедному дитя.

Девушка еще постояла, глядя на мужчину, затем задвинула полог и молча пошла из комнаты. Недвига двинулась следом. Она понимала, что Занифа открыла ей самую страшную свою тайну: она влюблена, и влюблена в человека, который скоро отдаст приказ о смерти ее отца.

В своей комнате Занифа дала волю слезам, и сердце Недвиги чуть не разорвалось, когда она поняла, что та все знает и очень страдает от этого.

– Ах, Недвига, – плакала девушка, – я ведь такая же рабыня, как и ты. Что мне делать? Скоро мой отец умрет. Разве это справедливо?! Ведь он полон сил и здоровья и совсем еще не старый. А я? Что будет со мной?

– Занифа, успокойся, – женщина сама еле сдерживала слезы. – У кагана ведь есть родня. Почему бы ему не обратиться к ним?

– Из всей родни только его сестра меня признает. Род их хоть и бедный, а очень себя уважающий. Я у них превращусь в простую рабыню. Не удивлюсь, если меня заставят полы мыть и помои выносить…

Девушка еще больше залилась слезами. Да, тяжело привыкать к переменам в жизни, тем более если с детства была окружена заботой и жила в холе и неге.

– Незавидное твое положение, – Недвига сочувственно вздохнула. – А может, обратиться к беку с просьбой о твоем освобождении.?

– Нет, ничего из этой затеи не выйдет, – Занифа сникла. – Отец обращался к нему с просьбой дать моей матери свободу, но над ним только посмеялись.

– Постой, ничего не понимаю, – Недвига качнула головой. – Ведь Тенгиза давно здесь не живет. Сколько же беку лет? На вид ему не дашь и двадцати пяти.

– Он очень рано принял власть после смерти своего отца Обадия.

– Ну, так он тогда совсем маленьким был, сколько с тех пор воды утекло. Надо к нему снова обратиться.

– Отец и потом к нему обращался. Бек ничего не хочет слушать. Отец даже выкупить меня не может – наш род такой бедный. Он хотел обратить меня в иудаизм, потому что иудеи не держат рабов-соплеменников, но и в этом ему отказали, заявив, что я рождена язычницей, а евреи – Богом избранный народ.

– А как же отец твой стал иудеем?

– Отец мне рассказывал, что когда бек Обадия совершил переворот, то всех желающих присоединиться к нему обращали в новую веру без разбора. Тогда еще Хазарией правили сильные каганы, которых все слушались. Но весь их древнейший род был истреблен. И тогда кагана выбрали из бедного семейства. Им оказался мой отец – ему было тогда десять лет, и он был безвольным, ничего не понимающим мальчиком, которому внушили все, что хотели, чтобы отнять у него настоящую власть. Его прельстили почетом и уважением, и он на все согласился, ведь много лет из-за бедности его род в Хазарии был самым захудалым, и никто с ним не считался. По новому порядку, который установил бек Обадия, каганы не могли править более сорока лет. В этом году исполнилось сорок лет правления моего отца. Скоро придет день его смерти.

– Что за дурные законы в этой Хазарии? – снова в который раз удивилась Недвига. – Нельзя разве оставить ему жизнь и выбрать другого кагана?

– Не знаю, – девушка пожала плечами.

– А где тетушка твоя, что-то я ее давно не вижу? – перевела разговор Недвига, которой не хотелось продолжать бесполезный разговор о рабстве и предстоящей смерти кагана.

– А тетушка у бека на службе, он ей всякие дела поручает. Она постоянно в разъездах. Вот и сейчас куда-то уехала.

«Понятно, – подумала Недвига, – снова с какой-нибудь бывшей рабыней встречается в степи».

– Я так переживаю за нее, – взгрустнула девушка. – У нее очень больное сердце, но отказать беку она не может, ведь ей платят жалованье. Не с голоду же помирать…

Прошла еще неделя, более тяжелая, худшая, чем предыдущие. Каждый день неумолимо приближал их к развязке. Днем Занифа старалась побольше быть с отцом, и Недвига просиживала с ними в большой неуютной зале с утра до вечера.

Каган много рассказывал о Хазарии, о ее войнах с Арабским халифатом, о гражданской войне, после которой так резко поменялась власть. Однажды Недвигу вдруг осенило:

– А чего мы сидим и ждем неизбежного? Нельзя разве сбежать из дворца?

Каган посмотрел на рабыню с усмешкой:

– Ты умеешь плавать? Тогда попробуй. Только и до реки не дойдешь, здесь везде стража. Но даже если случится чудо и мы выберемся с этого острова, куда мы подадимся? Кто нас ждет? Семья моя не примет меня, на это глупо надеяться. Там уже готовят моего преемника. Они никого не будут защищать…

Слова кагана были резонны, и все же Недвига жалела, что слишком поздно судьба подарила ей встречу с племянницей. Хотя бы полгода в запасе – она свела бы дружбу с нужными людьми, стражей и рабами и помогла бы чем-нибудь кагану.

Неужели во всем мире не нашлось бы места для них троих? Они вполне могли бы сойти за семью и поселиться в каком-нибудь отдаленном уголке, где о них никто и слыхом не слыхивал. Но все эти мечты были всего лишь несбыточными желаниями, далекими от действительности, довлеющей над судьбами людей.

Никто из них не знал, когда наступит страшный день смерти, и, конечно, он пришел неожиданно.

Как-то утром, как всегда, Занифа и Недвига отправились навестить отца, но двери в его покои оказались плотно закрыты. Из-за стены раздавались голоса и заунывное пение. Лицо девушки побледнело. Мгновение она стояла не шевелясь, затем заколотила в дверь.

За стеной голоса замолкли. Дверь открылась, и стали выходить роскошно разодетые вельможи, впереди всех шел бек. Увидев Занифу, приостановился, сзади него замерли в ожидании остальные.

– Ты кто? – Вениамин прищурил глаза.

– Дочь кагана, – вызывающе ответила девушка, гордо вздернув подбородок.

Бек к вызову остался равнодушным. Еще раз скользнув взглядом по женщинам, он пошел дальше. За ним устремились вельможи. Каждый, проходя мимо женщин, прятал глаза, и сердце Недвиги затопил страх.

Женщины робко вошли в залу. Каган сидел в своем кресле угрюмый, вокруг толпился народ: сановники попроще, воины, охрана. Испуганные мальчики тоже были здесь. Все подходили к креслу, падали ниц, вставали и молча отходили. Церемония прощания обещала быть долгой.

Увидев дочь, каган привстал, протянул к ней руки. Со слезами девушка бросилась в его объятия. Недвига тоже подошла, как положено, упала ниц, потом поднялась и встала рядом. Никто ее не прогонял. Она простояла до конца церемонии, до тех пор, пока последний сановник не попрощался с каганом.

– Выйдете все, – приказал каган. – Я хочу поговорить с дочерью.

Зала быстро очистилась. Недвига вышла тоже. У входа она заметила двух дюжих воинов, настороженно оглядывавших всех посетителей.

Прошло немного времени, и вышла, понуро опустив голову, Занифа. Она молча направилась в свои покои. Недвига двинулась следом, мельком заметив, что воины плотно прикрыли дверь в залу.

Кагана похоронили, предав его тело земле. Занифа бурно оплакивала смерть отца: рвала на себе одежды, посыпала голову пеплом. Потом Недвига узнала, что так положено делать при иудейском обряде.

На другое утро после похорон у дверей в покои Занифы появилась стража.

– Что вы тут делаете? – удивилась она.

Воины молчали, как каменные изваяния. Было видно, что из них не вытянешь и слова. Затем новая неожиданность: исчезли две рабыни, которых Занифа знала с детства. Вместо них появились новые, целых пять, молодые расторопные прислужницы.

Занифа после завтрака, как всегда, собралась прогуляться. Едва она вышла из покоев и направилась к выходу, сзади возникли два воина и двинулись следом. В слезах девушка вернулась обратно – прогулка была испорчена.

– Я что, на положении пленницы? – вопросила она неизвестно кого: рабыни молчали, воины – тоже, а Недвига ответа не знала.

Хазария после смерти кагана находилась в глубоком трауре неделю. Занифа не снимала черных одежд и старалась меньше выходить из покоев, тем более что ей и не хотелось разгуливать по дворцу в сопровождении охраны.

Через неделю появилась тетушка. Она молча вошла к Занифе, и та с рыданиями бросилась в ее объятия.

– Успокойся, успокойся, моя девочка, – старуха смахивала с глаз слезы. – Я так страдаю оттого, что не смогла с ним попрощаться. Ведь я же сама вынянчила его. Теперь наш род должен отдать второго юношу. Разве это справедливо?!

– Когда будет церемония посвящения в каганы? – спросила Занифа.

– Завтра. Но рабам туда нельзя.

– А почему меня караулит стража?

– Не знаю, так распорядился бек. Но он вовсе не запрещает тебе ходить по дворцу и делать все, что хочешь. Внуши себе, что ты не видишь охраны, вот и все.

Вечером тетушка ушла.

– Я хочу тоже присутствовать на церемонии посвящения, – сказала Занифа, укладываясь спать. – Интересно, как она проходит.

– Не думаю, что это приятное зрелище, – с сомнением произнесла Недвига.

– Почему?

Недвига промолчала, потому что не знала ответа, просто чувствовала, что эта церемония не принесет Занифе успокоения.

– Да и не пропустят тебя туда, – напомнила она племяннице.

– Ты забыла? Я знаю потайной ход. Когда-то мама провела меня по всем закоулкам дворца, она их знала наизусть, как свои пять пальцев. Многие из них остались в моей памяти, хотя, к сожалению, не все.

– Но ведь за тобой стража по пятам ходит.

– Да, обмануть их задача нелегкая. Но я что-нибудь придумаю. Ночь длинная…

Утром Занифе действительно пришла в голову мысль:

– Может, стража караулит только меня? Недвига, попробуй ты выйти и прогуляться во двор. Только накройся покрывалом, чтобы лица не видно было.

Недвига накинула покрывало и вышла из покоев. Никто из стражи даже бровью не повел при ее появлении. Она спокойно вышла на улицу, встретила там надсмотрщицу, которую вовсе не желала видеть. Та посмотрела с подозрением.

– Чего это ты разгуливаешь без госпожи? – спросила она настороженно.

– Ищу ее тетушку, – сказала Недвига первое, что пришло в голову, и постаралась быстрее покинуть двор.

– Хорошо, – обрадовалась Занифа, едва Недвига вернулась, – у нас с тобой почти одинаковые фигуры, ты такая же маленькая и тонкая, как я. Нас легко спутать.

Недвига неодобрительно покачала головой:

– Может, не стоит этого делать? Зачем тебе знать, как проходит церемония посвящения в каганы?

– Когда-то так посвящали моего отца. Я хочу больше знать о его жизни. Мне это необходимо…

Женщина вздохнула и не стала больше спорить.

Едва поднялся шум на улице, затрубили трубы, Занифа схватила покрывало Недвиги, накинула на себя.

– Ну, я пошла. А ты ложись на мою постель и не высовывайся из-за полога.

Недвига послушно спряталась за пологом кровати.

Девушки не было долго. Недвига уже начала беспокоиться. Рабыня принесла ужин, но к постели не подошла, передвигалась бесшумно, стараясь не разбудить госпожу.

На город уже опустилась ночь, когда наконец Занифа появилась: мертвенно-бледная, дрожащая.

– Что с тобой? – испугалась Недвига.

– Со мной ничего. О, Недвига, я видела такую страшную картину. Зачем они так издевались над бедным юношей? Это была не церемония, а пытка. Кагана посадили в кресло, в котором столько лет просидел мой отец. О, если бы я знала, какие страдания он перенес на нем! Бек накинул парню на шею шелковую петлю и стал душить, требуя, чтобы он назвал число меньше сорока. Когда он выкрикнул: «Пятнадцать», – бек сказал: «Вот столько ты и будешь править». Я ненавижу бека. Как я могла когда-то думать о нем хорошо? Ведь это настоящий живодер!

– Но твоего отца посвящал в каганы Обадия, – справедливости ради заметила Недвига.

– Ты оправдываешь этого убийцу?! – негодуя, воскликнула девушка.

– Нет, конечно, нет, – поспешила заверить женщина, не зная, как успокоить ее.

Занифа, казалось, была не в себе, увиденное так взбудоражило ее, что она долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок и всхлипывала. Не спала всю ночь и Недвига, чувствуя, что надвигается что-то тревожное, мрачное, страшное.

Утром пришла тетушка.

– Радуйся, Занифа. Твоя судьба определилась. Бек сказал, что ты будешь его наложницей.

– Что?! – Занифа подпрыгнула на кровати, услышав такое. – Никогда!

– Опомнись, моя девочка. Это большая честь для тебя. Не забывай, что ты рабыня. Он же хочет возвысить тебя. Говорят, ты ему очень понравилась.

– Я его терпеть не могу!

– Занифа, нам, женщинам, со многим приходится мириться в этой жизни. Неужели будет лучше, если он тебя отправит прислуживать какому-нибудь вельможе?

– Да, лучше! – воскликнула Занифа. – Я тогда не потеряю гордость. Пусть меня считают рабыней, но я себя уважаю. Я не смогу стать наложницей убийцы моего отца!

– Ну что ты такое говоришь, – тетушка испуганно оглянулась на закрытую дверь, – здесь столько чужих ушей. Твоего отца убили воины, а вовсе не бек.

– Зато он отдал приказ.

– Таков порядок.

– Почему его все слушаются? Почему его все боятся? Ведь раньше каган имел власть, и беки прислуживали ему.

– Тише, тише! – Глаза старухи буквально выкатились от страха. – За такие речи можешь и головы лишиться.

– А я не боюсь! – крикнула Занифа, намеренно обратившись в сторону двери.

Тетушка схватилась за сердце и побледнела.

– Занифа, прекрати, – вступила в разговор Недвига, – ты так тетю в могилу сведешь.

Девушка смутилась, подбежала к старухе.

– Прости, прости меня. Я сама не знаю, что говорю. – Она обняла женщину, подвела ее к креслу, усадила.

– Ах, Занифа, Занифа, да разве ж я не понимаю, как ты права, как ты негодуешь, – пришла в себя тетка. – Но что же делать? Я вот свободная женщина, а и то пикнуть не смею, выполняю все, что прикажут. И ты смирись. Бог даст, жизнь твоя наладится. Деток нарожаешь беку, так он тебя в почет возведет, может, и свободу даст.

– Иудейкой меня сделает, да? – презрительно скривила губы девушка.

Старуха иронии не заметила:

– Почему бы и нет? Ведь только дети от иудейки имеют почет и славу. Ты ласковой будь с беком, ничему не противься. Скажу тебе по секрету – с мужчиной быть очень приятно. Скажи, Недвига, я ведь права?

Недвига кивнула.

– Да мне он противен, противен! – снова взвизгнула Занифа.

– Это пройдет, девочка моя, – терпеливо начала увещевать старуха. – Многим девушкам не нравится первая ночь с мужчиной, но ты вида не показывай, делай все так, будто тебе очень приятно, притворись, пусть думает, что ты от него без ума. Бек такой же, как и все, а всем мужчинам нравится, когда женщины их ублажают. Они любят свою власть над нами показывать, а ты гонор свой спрячь да делай вид, что любишь его. Поверь, легче тебе жить будет.

Занифа слушала, покорно кивала. Недвига, глядя на нее, успокоилась: может, и вправду поняла девушка, что деваться ей некуда? Старуха права, ох как права. Вот ведь Недвиге сколько пришлось терпеть, оттого и жива покуда. А мало ли рабынь изводят себя, неизбежному противятся, не понимая, что жизнь их ничего не стоит. Сама о себе не побеспокоишься, никто тебя не пожалеет.

Занифа больше с тетушками не препиралась, а тем более не говорила о том, что задумала, понимая, что они ее не поймут и посчитают ее действия бессмысленными. Но Занифа чувствовала, что не может иначе – за отца надо отомстить.

Весь день Занифа бродила по коридорам дворца, вспоминала детство, мать, отца, смотрела в окна на Итиль, любовалась небом, солнцем. Свою комнату она исходила вдоль и поперек, задумчиво глядя на привычные с детства предметы. Чувствовала, что больше никогда их не увидит. То, что задумано, не прощается.

Несколько раз она спрашивала себя: «Готова ли я действительно принести себя в жертву за отмщение? Ведь если все удастся, наказание будет суровым. Готова ли я на смерть?» Думала и отвечала сама себе: «Да, готова! Если не я, то кто? Как еще остановить злодея?»

Из потайного местечка в нише стены Занифа достала маленькую коробочку, вынула оттуда твердый комочек яда.

Занифа попыталась вспомнить, о чем шептала ей мама, когда показывала этот тайник с ядом. Вроде она говорила, что с помощью него можно устранять неугодных людей.

«Ах, мама, если бы ты знала, для кого я берегла его все эти годы», – с горечью подумала девушка, открывая перстень Тенгизы. Засунув в него яд, Занифа захлопнула камушек, будто дверь закрыла в собственную жизнь. Она убьет бека, она отомстит за отца, за мать – и пусть будет, что судьбой предначертано. Теперь ей уже все равно – она решилась.

Вечером рабыни принесли воду, вымыли Занифу. Одна из рабынь держала в руках приготовленный полупрозрачный наряд. Его прислал бек. Занифа смотрела на наряд с отвращением. С чьего плеча он снял его? Какая наложница оказалась в немилости?

Вымывшись, Занифа велела рабыням удалиться.

– Но, госпожа, мы должны одеть тебя, – запротестовала было одна из них.

Занифа гневно свела брови, и девушки поспешно покинули покои. Они не знали, что дочь кагана никогда ни на кого не кричала, никого не ругала и с детства была сама добродетель, не умея долго сердиться на людей. И гнев ее сейчас был показной и никому не причинил бы вреда.

Занифа оделась сама, старательно поправила складки наряда. Затем позвала Недвигу.

Женщина вошла робко. Она с утра всем нутром чувствовала неладное в поведении племянницы, но та держалась вроде бы как всегда, и настораживало лишь то, что она не хотела говорить о предстоящей ночи.

Занифа бросилась в объятия тетки, уткнула лицо в ее шею.

– Ну, ну, Занифа, – Недвига сама чуть не плакала, понимая состояние девушки, – ничего не бойся. Все мы когда-то через это прошли. Куда деваться? Я верю, что все будет хорошо… Может, ты даже полюбишь его…

– Никогда! – воскликнула Занифа, потом вдруг стала совсем спокойна, будто и вправду смирилась. – Прощай, Недвига.

Хотела добавить что-то еще, но не смогла и вихрем вылетела из комнаты, боясь разоблачения.

Недвига постояла в растерянности. Подозрения роились в голове, но она и представить себе не могла, что надумала племянница. Она вышла следом, но коридор был уже пуст, и даже стража покинула свой пост.

Занифа шла, ведомая рабынями, в сопровождении стражи, стараясь не думать о деле, не гадать заранее, как все произойдет. Ведь она совсем не знала, что будет делать мужчина, и надеялась, что на месте разберется.

Бек, обнаженный по пояс, стоял у окна, когда Занифа вошла. Рабыни и стража остались по ту сторону двери.

– Вот и любовь моя пришла, – пропел бек, широко улыбаясь, показывая ровные белые зубы.

Невольно Занифа зарделась от приятных слов и тут же позабыла, зачем пришла. Мужчина подошел, взял ее руку в свою шершавую ладонь, погладил. Ласка была нежной, успокаивающей. Занифа подумала, что совсем недавно мечтала о ней, когда подсматривала за беком в потайную щелку. Дальше поглаживания фантазия ее не простиралась, а реальность оказалась намного лучше.

Вениамин наклонился, легко коснулся ее губ своими, обнял одной рукой за талию, другой за шею.

– Ты вся дрожишь, – удивился он мгновение спустя. – Ты боишься, Занифа?

– Да, – девушка покраснела.

Бек ухмыльнулся.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– И ты не знаешь, что происходит между мужчиной и женщиной? – удивился бек.

– Мне никто об этом не рассказывал.

Тема была щекотливой, будоражила нервы, Занифа туго соображала, чувствуя лишь горячую мужскую близость.

– Ничего, мы это исправим, – улыбнулся Вениамин, снова притягивая девушку к себе.

Он чувствовал ее трепет, но приписывал это совсем другому чувству и, может, был чуточку прав, поскольку Занифа действительно на время потеряла голову и отдалась истоме и блаженству, исходящим от мужчины. Но лишь на время…

Бек тихо, но настойчиво продвигал Занифу к кровати, и она не заметила, как оказалась в ней.

Мужчина осторожно стал снимать с нее наряд, и девушка вспомнила о ноже, спрятанном в его складках. Медлить долее нельзя, ее намерение в любой миг может раскрыться!

«А может, не надо этого делать?» – мелькнула мысль, но додумать ее до конца девушка не удосужилась, схватила нож и ударила бека, старательно метя в сердце.

Нож скользнул по груди, расцарапав ее. Занифа зажмурилась от страха и отвращения, когда кровь брызнула ей в лицо.

– Дрянь! Собака! – выругался бек.

Занифа ойкнула и, ощутив нож по-прежнему в руке, ударила им еще раз, не разбирая куда, и тут же отдернула руку. Нож остался в человеческой плоти.

Мужчина уткнулся лицом в покрывало, которое быстро пропиталось кровью.

Занифа отползла на другой конец огромной кровати. Несколько мгновений она с ужасом смотрела на содеянное. В душе не было ничего, кроме страха: ни радости от свершившейся мести, ни удовлетворения.

Затем она вспомнила о перстне, раскрыла его, достала комочек и засунула его в рот. Неприятное вещество быстро растворилось на языке. Занифа легла, ожидая смерти.

Недвига не понимала, что происходит. Она чувствовала тревогу, знала, что она вызвана беспокойством за племянницу, но не понимала – почему. Ну что из того, что девушка впервые ушла к мужчине? Не съест же он ее.

Недвига прилегла, но спать не могла и, когда во дворце раздался такой шум, будто по коридорам бегало и мычало стадо быков, вдруг поняла: с Занифой случилось что-то ужасное.

Она вскочила, подбежала к окну. Во дворе метались факелы. Недвига бросилась к двери, распахнула ее и столкнулась лицом к лицу с тетушкой. Та, пыхтя, ввалилась в комнату.

– Что случилось? – воскликнула Недвига.

Старая женщина схватилась за сердце и медленно осела на пол, хватая ртом воздух.

Недвига перепугалась:

– Что с тобой?

– Занифа, девочка моя, – только и смогла прошептать женщина, валясь набок.

Недвига подскочила, схватила ее за плечи.

– Что? Что? – И отпустила: женщина была мертва.

 

Глава восьмая

Белава долго не могла привыкнуть к отсутствию Недвиги. Разумеется, она скучала и по Ярине, и по Дару, часто вспоминала Веселина, но их образы с каждым днем становились все более далекими, расплывчатыми, а к мачехе в неволе она прикипела всей душой и остро переживала разлуку, нуждаясь в добром совете и дружеской поддержке.

Покупатели больше не появлялись. То ли мытник не мог найти их, то ли не хотел продавать ее, Белава не знала, да и старалась поменьше думать об этом, понимая, что изменить что-либо не в ее власти. Мытника она изредка встречала во дворе, когда гуляла с ребенком. Он проходил молча мимо, но Белава чувствовала, что относится он к ней не так равнодушно, как к другим рабам, и невольно ежилась, ощущая неясную тревогу.

Однажды Белава только что закончила кормить ребенка и еще не успела запахнуть ворот рубахи, как без стука явился Заккай и обалдело уставился на ее оголенную грудь. Женщина поспешно положила девочку в люльку, заботливо смастеренную одним из рабов, и выпрямилась, смущенно прикрывая тело.

– Тебя зовет госпожа, – опомнился Заккай.

– Зачем? – удивилась Белава.

Буда в последнее время добросовестно учила ее хазарскому языку и отмечала ее большие успехи. Белава без труда понимала, о чем идет речь, и уже произносила самые необходимые слова.

– Я сказал ей, что ты умеешь лечить людей, – ответил Заккай и повел Белаву к парадной террасе и далее, по лестнице, на второй этаж, к покоям хозяйки.

Толкнув плечом одну из дверей, Заккай пропустил вперед женщину, вошел следом и встал у порога.

В роскошной комнате с сиденьями вдоль стен, с ковриками на гладком чистом полу, на огромном ложе с откинутым тяжелым бархатным пологом с золотыми кистями понизу полулежала маленькая полная женщина лет сорока пяти. Ее смуглое лицо уродовали складки жира, свисавшие со щек и подбородка. Темные волосы потускнели, перемешались с седыми прядями и неухоженно спадали на плечи и белую грудь.

Рядом с ложем располагался низкий столик, заваленный восточными сладостями. Подле него стояла высокая женщина с грубым, сморщенным от старости лицом. Ее седая голова и костлявая тонкая шея, казалось, еле держались на плечах с безобразно выпирающими ключицами. Голова ее постоянно клонилась набок. Глаза смотрели на вошедших с неприкрытым недоверием.

– Тетя, я привел знахарку, – сообщил Заккай, обращаясь к лежащей женщине.

Та сладко потянулась, зевнула и неопределенно махнула пухлой ладошкой. Но Заккай понял этот немой жест и удалился, закрыв за собой дверь – неплотно, как заметила Белава.

Хозяйка приподнялась, спустила с ложа ноги без единой волосинки, похожие на поросячьи, сунула их в мягкие блестящие тапочки и наконец задумчиво посмотрела на Белаву, оценивая ее.

– Заккай сказал мне, что у нас появилась рабыня-знахарка. Ты правда разбираешься в болезнях?

– Да, – Белава невольно усмехнулась про себя: совсем недавно этот же вопрос задавал ей хозяин.

– Как это интересно, – оживилась женщина и махнула рукой на сиденье возле ложа, рядом со столиком со сладостями. – Подойди ко мне, сядь. Я люблю беседовать про колдунов. Я думала, что они все такие страшные, безобразные, беззубые, седые или черноволосые. А ты молодая и светленькая. Ничуть на них не походишь.

– Я ведаю только травы, госпожа, колдовать не умею.

После того как Недвига рассказала о ее способностях хозяину, отношение в усадьбе к ней резко переменилось. Рабы ее стали побаиваться. Помня о недавних трагических событиях своей жизни, Белава старалась никому не доверять и пугалась, когда ее сравнивали с черными силами.

– А избавить меня от недуга ты можешь? С каждым днем мне становится все хуже и хуже. Я чувствую, что медленно умираю. – Хозяйка принялась перечислять все свои недомогания, долго, нудно, выматывая Белаву постоянными вздохами, охами и слезными жалобами.

Рабыня-няня молча слушала излияния своей госпожи, буравя Белаву холодным взглядом потерявших цвет глаз. Зловещее выражение ее лица пугало. Белава чувствовала старухину недоброжелательность и не понимала, чем она вызвана.

Поток сетований наконец иссяк. Хозяйка устало откинулась на ложе. Белава давно поняла, что лечить у этой дебелой женщины, проводящей годы в праздности, почти нечего, но под леденящим кровь взором няни, ради собственного спокойствия, задала несколько наводящих и уточняющих вопросов и пришла к окончательному выводу, что хозяйка не знает, куда себя деть от безделья. Возможно, отсутствие детей способствовало лени и плохому самочувствию, но выяснить причину бесплодия ведунья не могла, поскольку знала, что оно неизлечимо. А вот помочь восстановить силы, взбодрить человека она умела.

– Тебе, госпожа, надо приготовить питье, но у меня нет нужных трав.

– Сегодня же я поговорю с мужем, и он разрешит тебе выходить за стены крепости собирать травы, – снисходительно заверила хозяйка.

Белава в благодарность чуть не бросилась на колени, но вовремя сдержалась, вспомнив, что она хоть и рабыня, а представляет ценность, которая дает ей право гордиться собой и чувствовать себя человеком.

Белава и не чаяла получить столько свободы, сколько дал ей мытник. Он разрешил собирать травы за пределами крепости, готовить отвары в поварне, лечить слуг и даже соседей.

Свойства некоторых растений этого края знахарка не ведала, но к осени собрала все же необходимый сбор для лечения основных простудных недугов. Дни ее проносились быстрее ветра. Боль от разлуки с близкими утихала, на смену ей пришли заботы о травах, людях, хозяйке. Не забывала она уделять внимание и дочери.

По настоянию мытника за крепость Белаву сопровождал Заккай. Они почти не разговаривали. Белава собирала травы, сортировала их, складывала в лукошки. Заккай терпеливо ждал, сидя на берегу, или, если она удалялась от Дона, следовал за ней на расстоянии. Никогда он не торопил ее, не ругал за излишнюю медлительность, за частый отдых под сенью деревьев.

Белава вскоре перестала обращать на своего стража внимание, привыкнув к его живой молчаливой тени. Будто оставаясь одна, она шептала нужные заклинания при поисках трав, разговаривала сама с собой и пела.

В один из жарких душных дней она присела рядом с мужчиной. С Дона веял ветерок, остужая ее разгоряченное под солнцем лицо, высушивая пропитанную потом рубаху.

Белава утомилась, прилегла, с удовольствием вытянув ноги и подложив под голову загорелую руку. Задремала, наверное, но, почувствовав скользящее по голой ноге прикосновение, встрепенулась, открыла глаза и увидела склонившегося над нею Заккая. Он поглаживал ее бедро ладонью и спокойно смотрел на нее, словно в его движениях не было ничего предосудительного.

Белава подумала, что надо воспротивиться его нахальству, но до того разомлела и разнежилась, что снова прикрыла глаза, позволив мужчине продолжать свои нехитрые ласки. Не получив надлежащего отпора, Заккай резко задрал ее рубаху, навалился сверху и тут же овладел ею: быстро, обыденно, как будто занимались они этим каждый день.

Потом Белава укоряла себя, ругала, проклинала свою ненасытную плоть и понимала, что напрасно: она чувствовала себя женщиной, хотела ею быть и желала, чтобы мужчины воспринимали ее именно так. Поэтому в следующий поход за крепость, через неделю, все повторилось, да так и повелось.

Более всего Белава переживала из-за Веселина. Думы о нем были мучительными. Несомненно, она понимала, что цепляться за прошлое глупо, но никак не могла отделаться от мысли о предательстве. Любовь к Веселину была первой, взаимной, чувственной. Белава старалась вытеснить любимого из сердца всеми способами, освободиться от вины перед ним и не страдать, но затмить его образ сумела бы лишь новая страстная любовь.

Но всепоглощающей страсти к Заккаю Белава почему-то не испытывала. Может, потому, что любились они только за крепостью, в тиши лугов, на берегу благодатного Дона, а в доме мытника Заккай не изменял себе, оставаясь с нею холодным и суровым, как и с другими рабами. Она же по-женски ждала нежности или других, хотя бы незначительных, знаков внимания.

Поведение Заккая вообще было непонятным. Сначала Белава наивно полагала, что он стесняется их отношений, но хранит ей верность. Случай открыл ей глаза. Как-то душной ночью, кое-как успокоив плачущее дитя, Белава вышла освежиться и услышала шорох. Прошла на звук, влекомая каким-то неясным любопытством, но наткнулась на белеющие в темноте переплетенные ноги и спряталась, не зная, кому они принадлежат, но почему-то уверенная, что должна выяснить это.

И выяснила. Потом долго ворочалась без сна, переживала и терзалась и в то же время радовалась, хвалила себя за то, что ей хватило ума, услышав жаркий шепот Буды и приглушенный голос Заккая, не выдать себя и скрыться, прежде чем они ее заметили.

Белава долго не решалась вызвать Заккая на откровенность, но его поведение все больше возмущало ее, и однажды, насладившись очередной утехой, она все же начала разговор:

– Не пойму я, Заккай, что происходит между нами?

– А что? – лениво отозвался расслабленный мужчина.

– Ну как же? Вот мы любимся здесь с тобой, а в усадьбе ты будто чужой мне. Разве это хорошо?

– А чего нам кричать об этом? Когда все скрыто, спокойнее.

Белава обиделась.

– А может, ты не хочешь, чтобы про нас прознала Буда? Не пора ли тебе определиться, с кем из нас спать?

– Кто это тебе сказал о Буде? – прищурился мужчина и рывком поднялся с земли, недобро возвысившись над оробевшей вдруг женщиной.

– Да про вас все знают, – слукавила она, не желая признаваться, что подглядывала за ними.

– Послушай, Белава, не хотел я тебя обижать, но ты сама напросилась. Я никому не позволю помыкать мною. Рабынь я силой не беру, сами отдаетесь добровольно. В любое время ты вольна отказаться от наших встреч, но не мечтай привязать меня к себе. И не забывай – я свободный человек, и ты мне неровня. Не смей требовать больше, чем заслуживаешь.

– А если у меня будет ребенок? – возмутилась Белава.

– Разве в усадьбе мало мужчин-рабов? Всегда можно найти тебе мужа, а ребенку – отца.

На такую откровенную циничность Белава ответа не нашла. Проглотив обиду, она приняла к сведению все, что услышала, и никогда больше не возвращалась к унижающему ее разговору.

Женщина твердила себе, что не позволит отныне Заккаю пользоваться ею, но всякий раз, едва он касался ее, теряла самообладание и желала плотской любви с таким жгучим вожделением, что забывала обо всем, не чувствуя ни угрызений совести, ни стыда, ни гордости. А после быстрого совокупления они поправляли на себе одежды и шли в крепость, точно не было сейчас между ними близости, будто не горели тела обжигающим огнем страсти. Белава вновь переживала свое моральное падение, но понимала, что не хочет прерывать эти отношения – ни к чему не обязывающие, дающие ей простое женское удовольствие.

Летние месяцы пронеслись незаметно. Неожиданно за теплыми днями прокралась в Саркел осень, принесла с собой ветры и промозглый холод. Мелкий нудный дождик моросил несколько дней подряд, навевая скуку, превращая жизнь в унылую серость.

Белава оттянула ворот рубахи, оголила одну грудь, приложила к ней дочь. Девочка зачмокала, сжимая розовыми деснами коричневый сосок. Белава закрыла глаза, ощущая, как теплое блаженство заливает ее полузамерзшее тело.

В углу стояла небольшая печка, старая, но дающая кое-какое тепло, и, пока ее клетушка не промерзнет насквозь, Белава покидать ее не торопилась.

С наступлением холодов все рабы перебрались в одну отапливаемую избу и без дела не высовывались на улицу. В избе для рабов царили шум, духота и теснота. Рабы спали вповалку на полу и часто ругались между собой, если кто-нибудь не соблюдал очередность в уборке или растопке печи. И ссорились просто потому, что в переполненном замкнутом помещении трудно сохранять благодушное настроение. Бурные склоки нередко переходили в потасовки, и тогда невозмутимый Заккай усмирял всех плетью, не разбирая правых и виноватых. Под горячую руку доставалось даже поварихе Буде, хотя она уже открыто считала себя его любимой женщиной.

Белава и представить себе не могла, как станет жить с ребенком вместе с рабами, среди гвалта и в тесноте. Да и Заккай стал чаще посещать ее ночами. А будет ли он благосклонен к ней там? Неизвестно.

Девочка насытилась и откинулась от соска, блаженно улыбаясь. Белава положила ее в колыбель, накрыла теплым мехом, поправила на себе рубаху, завязала ворот. Убедившись, что ребенок задремал, вышла из клети и направилась в хозяйский дом.

Войдя в него, Белава заспешила к лестнице, но столкнулась в узком проходе с мытником, вздрогнула от неожиданности, отпрянула назад. Она часто приходила к госпоже, но его здесь еще ни разу не встречала.

– Что ты тут делаешь? – спросил мытник, удивившись: доступ в хозяйские покои был разрешен только избранным рабам.

– Иду к госпоже.

– Зачем?

– Я каждый день ношу ей целебное питье.

– Разве моя жена больна? – пронзительные глаза мытника посмотрели на рабыню с неприкрытым любопытством.

– Смертельной болезни у госпожи нет, но она мучается из-за отсутствия детей, поэтому появились незначительные недомогания.

– Почему же у нее нет детей?

Мытник знал, что внятного ответа не услышит, – на все воля Бога, – но напоминание о детях разбередило незаживавшую душевную рану, поэтому вопрос вырвался непроизвольно. К его удивлению, Белава ответила, движимая обидой за весь женский род, – мужчины всегда во всем винят только их.

– Для того чтобы появились дети, нужны двое: мужчина и женщина. Несправедливо думать, что бесплодие – болезнь женская. Здоров ли ты, мой господин?

Сначала мытник растерялся, никак не ожидая от рабыни прямых, граничащих с наглостью, слов. Затем побагровел от гнева.

– Да как ты смеешь?!

Уже поднялась рука ударить женщину, но врожденное благоразумие взяло верх. Она всего лишь рабыня. Надо было давным-давно продать ее – и дело с концом. Завтра же он выставит ее на рынке, обнажив все ее женские прелести, и с удовольствием посмотрит, как быстро слетит с нее спесь под взглядами покупателей.

– Ступай, – произнес мытник сердито, хотел пройти мимо, но заметил мокрое молочное пятно на груди женщины.

Горячая волна возбуждения накатила на него. Мучительно захотелось разорвать ворот рубахи, впиться в сосок, вспомнить вкус грудного молока. Неимоверным усилием воли мытник оторвал взгляд от манящего холмика и посторонился, пропуская женщину к лестнице.

Белава поднялась наверх, но у покоев госпожи остановилась перевести дух. Она далеко не наивная девочка. Мужское желание не приводит ее в недоумение. Сердце тревожно заныло: неужели стойкий хозяин воспылал к ней вожделением?

Едва мытник и рабыня разошлись, из скрытой ниши вышел Заккай и задумчиво побрел во двор. В разговоре, тайным свидетелем которого он оказался, ничего вроде двусмысленного или предосудительного не было, но что-то все равно настораживало. Хозяин вел себя неуверенно, и в воздухе витало какое-то напряжение.

Заккай вздохнул. Белава всю душу ему уже вымотала, но он терпел, не поддаваясь ее чарам. Он даже старался реже посещать ее, чтобы заглушить в себе страсть, но это ему удавалось с трудом. А все потому, что боялся: женщина возьмет над ним верх и погубит его, как когда-то мать погубила его отца, влюбив в себя, и тем самым обрекла своих детей на жалкое существование.

Заккай родился на восточной окраине Итиля, где в ветхих лачугах и землянках ютились бедняки. Пока был жив дед – отец матери, – жизнь была вполне сносной. Отец Заккая и дед рыбачили на старой лодке, а мать продавала рыбу на столичном базаре.

Именно на базаре мать Заккая когда-то познакомилась с его отцом, молодым евреем, пленившимся красотой юной хазарки. Любовь расцвела белой вишней, принеся скороспелый плод, но богатые родители парня не захотели признать невестку-язычницу и потребовали, чтобы сын отказался от нее. Поскольку жизнь с любимой женщиной казалась намного привлекательней, чем мрачные стены богатого дома, сын без сожаления покинул родных, услышав вдогонку отцовское проклятие.

Заккай и его старшая сестра никогда не жили в довольстве и достатке, носили залатанную одежду с родительских плеч, а из еды в изобилии видели только рыбу. Но раннее детство запомнилось Заккаю как самое лучшее время его жизни, потому что были живы родители.

Однажды отец и дед отправились в море, а назад вернулся лишь отец, да и то вплавь. Дед исчез в морской пучине вместе с лодкой. Отцу чудом удалось спастись.

В семье наступили тяжелые дни. Сбережений на новую лодку не было. Найти другую работу отец не смог.

Мать стала ходить по людям, перебиваясь редкими заработками, которых едва хватало на пропитание. Старшую сестру в тринадцать лет пришлось отдать третьей женой немолодому хазарину.

Как-то утром мать заболела и не встала с постели, а через неделю ее похоронили. Отец запил. Бывало, он целыми неделями не замечал сына. Мальчик голодал. Иногда его подкармливала сестра, воровато принося еду, утаенную от зоркого глаза злой свекрови.

Через полгода после смерти матери отца нашли мертвым на берегу Итиля. Напившись в очередной раз, он свернул себе шею.

Сестра послала весточку о смерти отца богатому деду-еврею, но ответа не получила. Ей пришлось взять брата в дом мужа. Унижений и обид в чужом доме Заккай натерпелся сполна и запомнил их навсегда. Они и сейчас, спустя годы, дают о себе знать по ночам, когда он просыпается в холодном поту, чувствуя, как неистово стучит сердце от тяжелого сна.

Однажды у дома сестры остановились ухоженные лошади. Из повозки вышла дородная молодая женщина. Ее тут же окружила любопытная детвора, с восхищением разглядывая богатый наряд. Незнакомка, брезгливо оглядевшись по сторонам, спросила:

– Здесь живет сын еврея и хазарки, дочери рыбака?

Заккай вышел вперед. Женщина, всем на удивление, расплакалась, увидев его, обняла, расцеловала в обе щеки.

Из дома выскочила сестра, испачканная сажей. Она дохаживала последний месяц беременности, но в семье мужа ее не щадили, заставляя выполнять наравне с другими женами и тяжелую работу. Она как раз чистила котлы, когда ей сообщили, что ее брата увозит чужая богатая женщина.

На вопрос сестры незнакомка поведала, что приходится родной сестрой их отцу. Она любила брата, но отец настолько был сердит на сына, что и слышать ничего не хотел о внуках-язычниках, оставшихся сиротами. Она же перечить отцу не смела, пока ее не выдали замуж за мытника. Прежде чем отправиться к мужу в Саркел, она, без ведома отца, заехала за племянником, решив забрать его к себе.

Заккай и по сей день благодарен тетке, вызволившей его из нищеты. В доме мытника он легко и быстро прижился. Принял иудаизм, получил новое имя, обучился военному делу. Едва он возмужал, его поставили управителем в усадьбе.

Его сестра родила четверых сынов и двух дочерей, пережила мужа, двух его жен и свекровь, и сейчас вполне благополучно жила с младшим братом покойного мужа.

Во всех своих ранних бедах Заккай обвинял мать. Это она, грешная язычница, соблазнила отца, и он не устоял, поддался ее любовным чарам, не думая о будущем детей. Да еврейская женщина разве позволила бы себе переспать с мужчиной до брака? Разумеется, нет! Их целомудренность известна всему миру. Только язычницы не знают ни стыда, ни совести и не заботятся о девичьей чести.

Белава красива и, как всякая язычница, умеет привораживать, давая мужчине наслаждение, после которого он на других женщин и глядеть не хочет. Но решись сейчас Заккай жениться на ней, какой у них брак получился бы? Он – бедный еврей. Она – безродная рабыня. Что ждет их в будущем? Нищета. А их детям каково будет? Ведь только дети евреек считаются полноправными иудеями.

Нет, Заккай уже пережил и безродность, и нищету, и голод. Остаток жизни он хотел бы провести без потрясений.

Белаве снился Веселин. И во сне, как наяву, она ощущала тепло его рук. Сердце наполнялось щемящим счастьем от поцелуев и объятий. Невесомое тело парило в облаках блаженства.

В мучительно сладкий сон ворвался скрип двери. В замутненное сознание прокрался страх, опутывая его тугими сетями, мешая дышать и прогоняя сон. Белава проснулась и взвизгнула от испуга: над ней кто-то склонился.

– Тихо! Перебудишь всех! – раздался недовольный голос мытника, и в тот же миг тяжелая туша навалилась на нее.

Кислый запах пота ударил в нос. Белава с отвращением отвернулась. Но мужчина не заметил ее неприязни, в нетерпении разорвал на ней рубаху, захватил толстыми губами сосок груди, жадно втянул его в рот и принялся сосредоточенно сосать, причмокивая и постанывая от удовольствия. Изредка он покусывал сосок, причиняя боль, и женщина стискивала зубы, чтобы не стонать.

Мытник насытился, освободил от нижнего белья свою напрягшуюся твердую плоть, захрипел и со всего маха вошел в сухое женское лоно. Белава дернулась, вскрикнула от боли. Крупные слезы не удержались в глазах, покатились по щекам.

Жирная туша мужчины прыгала и крякала на безвольной обмякшей женщине, обильно поливая ее липким потом. Наконец, удовлетворенный, мытник скатился с нее, прилег рядом.

– Холодно тут у тебя, – поежился он.

«Зачем я так долго тянула и не перебралась в общую избу?» Белава попыталась поправить разорванные куски рубахи, чтобы этими жалкими лохмотьями прикрыть себя, но тщетно.

– Ничего, – продолжил мытник, – утром велю поменять печь и утеплить стены и крышу.

Белава осталась безучастной к его словам. Он приподнялся на локте, сердито спросил:

– Ну, чего ты молчишь?

Женщина посмотрела на него. В ее глазах мытник увидел немой упрек и почувствовал угрызения совести. Вернее, он давно сам себе был противен, считая, что попал под греховные женские чары, но сдерживать себя долее не имел сил. Женщина заколдовала его – это ясно. Он постоянно думал о ней. Сегодня подошел предел, после которого наступает полное безразличие к тому, как его поступок оценят другие. Мытник принял окончательное решение.

– Ты же сама спрашивала, здоров ли я? А как это узнать, не проверив? Вот ты и должна мне помочь: у тебя ведь есть дочь.

Сама напросилась, и винить некого. Белава проглотила ком в горле, вытерла ладонью мокрые глаза.

Мытник склонился над нею, сжал ладонями мягкие груди, залюбовался совершенным, распростертым перед ним телом. И эта изумительная красота принадлежит ему! Белава полностью в его власти. Впервые мытник осознал, что означает безраздельно владеть человеком. Он имеет право поступать с этой женщиной так, как ему заблагорассудится. Никто не посмеет осуждать его, а тем более воспрепятствовать наслаждаться ею.

– Ты прекрасна. Ты и мертвого возбудишь своим телом. Смотри, я готов любить тебя снова…

– О, нет…

Слабый стон услышан не был. Мытник навалился на женское тело, сдавливая груди и живот. Белава смирилась, мучительно преодолевая отвращение. Она попыталась представить вместо хозяина ласкового Веселина или хотя бы сурового Заккая, но перед глазами, как живой, стоял постылый старый покойный муж, про которого она давно и думать забыла. Он глумливо тряс седой бородой, насмехаясь и злорадствуя.

Еще до рассвета мытник покинул Белаву, в изнеможении распластавшуюся на пропахших потом, мокрых шкурах. После его ухода она немного полежала, думая о своей безысходной рабской доле. Вот о чем говорила Недвига, предостерегая ее.

Заплакал ребенок. Белава нехотя поднялась, скинула с себя разорванную рубаху, достала дочь из колыбели, прижала к груди.

Она скорее почувствовала, чем услышала, что в клети кто-то есть. Подняв глаза, Белава увидела Заккая, брезгливо кривящего губы. Оба, замерев, смотрели друг на друга. В тишине раздавалось лишь чмоканье дочери, сосущей грудь.

Наконец ребенок насытился. Белава положила его в колыбель и гордо выпрямилась, с вызовом вперив свой взгляд в глаза Заккая. Она уже поняла, что он видел, как от нее уходил мытник. А может, приходил ночью и застал их вдвоем. Но как он узнал об этом, не имело никакого значения. Главное, она теперь не сможет больше быть с ним, потому что чувствовала, что хозяин будет ходить к ней постоянно.

И Заккай понял ее немой взгляд. Подошел к ней и наотмашь ударил по лицу. Белава отшатнулась, но не вскрикнула, не застонала.

– Ведьма! – с ненавистью прошептал он и вышел, со всей силы хлопнув дверью.

 

Глава девятая

Недвига убралась в комнате, которая совсем недавно принадлежала Занифе, и постаралась быстрее уйти из нее. Теперь в этой части дворца жил новый каган со своей семьей: старой матерью и тремя сестрами. В комнате Занифы как раз поселили мать, и Жоха, как нарочно, посылала именно Недвигу убираться здесь.

Недвига плохо помнит подробности той злополучной ночи. Волнение, страх, тревога – все, что испытывала она тогда, бегая по коридорам дворца, выискивая хоть кого-нибудь, чтобы сообщить о смерти старой женщины и проведать что-нибудь о Занифе.

Потом она узнала, что племянница ранила бека. Известие это чуть саму Недвигу не лишило жизни. Она порывалась проникнуть в царскую часть дворца, но безуспешно.

А утром Недвигу отправили к дворовым рабыням, и она вновь стала одной из уборщиц. Участь Занифы долго была неизвестна, пока не поползли среди рабов слухи, что в поварне работает дочь покойного кагана.

Недвига и верить в это не хотела, но однажды, придя в поварню на ужин, увидела хрупкую фигурку, склонившуюся над огромным прокопченным котлом, и сердце екнуло. Занифа старательно мыла в котле посуду, не поднимая от работы глаз.

Сердце Недвиги затопила жалость. Бедная девочка, как она справляется? Хуже, чем работа в поварне, для рабыни не придумаешь. Вечный пар, жар, копоть быстро подрывают здоровье женщин. К тому же рабынь в поварне кормят так же, как и остальных, а быть вечно голодной рядом с едой не назовешь сладкой жизнью.

Впервые Недвига позабыла о еде, лежащей перед ней на столе, и неотрывно смотрела на Занифу. Та почувствовала, напряглась, медленно повернулась. Увидев Недвигу, печально улыбнулась, подошла, села рядом.

Недвига молча протянула ей лепешку. Занифа благодарно кивнула и с жадностью впилась в лепешку крепкими белыми зубами. Только проглотив ее, сказала:

– Вот и я теперь знаю, что такое настоящее рабство.

Недвига еле сдержала слезы.

– Ты жива, я рада. Я эти дни любой слух ловила, хотела узнать о тебе, но никто ничего не знал. Тетушка твоя померла…

– Да, знаю, – девушка поникла.

– Как ты решилась на такое, Занифа? Ведь тебя могли убить!

– А я сама хотела умереть, выпила яд, который мне мама когда-то в тайник положила. Но почему-то осталась жива, только болела долго, рвало меня, все нутро наизнанку вывернуло. Наверное, мама что-то перепутала, не то мне оставила.

– Или яд за эти годы свое действие потерял. В любом случае я рада, что ты жива.

– Не знаю, зачем мне жить? – пожала плечами девушка, и в ее словах действительно чувствовалась тоска безысходная. – Не могу больше терпеть.

– Нет, Занифа, – огорчилась Недвига, – нельзя так говорить о жизни. Все пройдет, поверь мне. Хоть и говорят разные боги, что жизнь по ту сторону света есть, а мало в это верится. Жить сейчас надо. И принимать ее такой, какая она есть. Не бежать, не прятаться, понимаешь? Гордо принимать.

– Тебе нравится рабская жизнь? – презрительно осведомилась Занифа.

Недвига стушевалась, но лишь на миг.

– Я не всегда рабой была, да и не в любой неволе так плохо, как здесь. Но ведь не одни мы с тобой такие, рабов – тьма, не сосчитать. Раз так мир устроен – одни властвуют, другие подчиняются, – то не нам с тобой его изменять. А судьба ведь переменчива. Сегодня тебе плохо, а завтра придет другой день и, может, подарит тебе счастье. Только руки опускать не надо…

Они не заметили, как все рабы поели и начали вставать из-за стола.

– Ой, посуду не вымыла, – опомнилась Занифа, – меня же старшая накажет, ужина не даст. Прощай, Недвига.

Она метнулась к котлу, затравленно оглядываясь по сторонам. Недвига посмотрела на свою тарелку. Она была пуста. Занифа машинально уплела весь Недвигин ужин.

Но женщина не обращала внимания на урчание в животе и не жалела о еде. Теперь она успокоилась: девочка жива, – и пусть будет, что будет.

Но не так все просто в жизни, как хотела внушить Недвига племяннице. Занифу невзлюбила Жоха. Скорее всего, просто за то, что дочь кагана хоть и родилась рабыней, а нежилась когда-то во дворце, в то время как Жоха была дочерью посудомойки и родилась на той же самой кухне, где теперь трудилась Занифа. Да, теперь Жоха здесь властвует, и пусть дочь кагана поймет, что жизнь ее сладкая закончилась, пусть хлебнет горечи, как нахлебалась ее в свое время она сама.

Жоха, очевидно, всегда не любила Занифу, но теперь, когда та оказалась в ее власти, почувствовала удовлетворение и всячески изводила бедную девушку.

Долгое время Недвига ничего не подозревала, поскольку случая увидеться снова не предоставлялось. Но как-то раз она столкнулась с племянницей во дворе и едва узнала осунувшееся лицо и согнутую фигурку в грязном рваном платье. Занифа несла тяжелые ведра с водой, направляясь в сторону поварни.

– Занифа, девочка моя! – воскликнула потрясенная Недвига. – Ты болела?

Девушка молча покачала головой и даже не остановилась. Недвига пошла рядом.

– Дай, помогу, – предложила она.

– Ой, что ты! Увидит Жоха, убьет, – испугалась девушка. – Она, знаешь, какая злющая?

Девушка остановилась, поставила ведро и подняла рукав платья, оголив руки в кровоподтеках и красных полосах, на которых запеклась кровь.

– И ноги у меня такие же, и спина, – Занифа снова подхватила ведра и засеменила к поварне.

Недвига так и осталась стоять: слова застряли в горле. Да ведь Жоха медленно уничтожает девушку. За что такая несправедливость?

Ночью, несмотря на запрет, Недвига прокралась к лачуге, где спали поварские работники, с опаской оглядываясь по сторонам, приоткрыла дверь и позвала Занифу.

Девушка вышла. Недвига обняла ее, сунула в руку лепешки, которые собирала несколько дней в надежде когда-нибудь отдать их племяннице.

– Ешь.

Занифа с жадностью набросилась на еду. Недвига еле сдерживала слезы жалости, глядя на нее. Насытившись, девушка вытерла рот и вдруг расплакалась.

– Ну, ну, – Недвига не знала, что сказать, – будет…

– Разве ж могла я догадаться, что придется так унижаться? – всхлипывая, говорила девушка и вытирала слезы рукавом рубахи.

Недвига с жалостью смотрела на натруженные, заскорузлые руки племянницы. А когда-то они были белыми, с чистыми розовыми ноготками. На пальце так великолепно красовалось кольцо Тенгизы.

– А где кольцо, которое мать тебе дала? – тут же вспомнила она. – Отняли?

Занифа покачала головой:

– Потеряла.

– Как ты могла?

– Не ругайся, оно закатилось под кровать бека, когда я яд доставала. Наверное, его уже нашли. Я так переживаю… Единственную память о матери не уберегла…

– Ну, ничего, не печалься. Ты жива – и это главное.

Потерянный перстень не давал Недвиге покоя чуть не всю ночь. Хорошо зная, что уборщицы не больно-то утруждают себя уборкой под кроватями, она была уверена, что он все еще там. Постепенно в голову закрадывалась шальная мысль достать его. И девчонке легче будет в неволе, перстень-оберег поможет пережить все невзгоды, согревать будет, как память о матери. Тенгиза так просила передать его Занифе. И он был заговорен, в этом Недвига не сомневалась. Может, действительно неведомые силы мстят Занифе за пропажу?

«Надо пробраться в покои бека, – решилась наконец Недвига, – и чем скорее, тем лучше».

Не откладывая, она на другой же день начала исследования дворца.

Раньше она думала, что сделать задуманное будет сложно, но, проплутав с недельку по темным извилистым коридорам, поняла, что проще этого нет ничего. Стража поставлена была лишь для вида и давно потеряла всякую бдительность, поскольку за многие годы службы ничего серьезного, угрожающего жизни обитателей дворца не происходило.

Уже через несколько дней Недвига держала в уме план дворца и знала, где находятся жилые покои бека. О том, что это его покои, она догадалась по поведению стражи. Если всюду ее пропускали беспрепятственно, то здесь остановили и отправили восвояси. Оно и понятно, только бека все боялись во дворце, поэтому и охраняли сурово.

Итак, покои известны, оставалось выяснить одно: как незаметно в них пробраться?

Раза два Недвига подходила к покоям бека, держась на приличном расстоянии, чтобы не вызывать подозрения, и наблюдала.

Недвига очень скоро выяснила, что стража охраняла не покои, а бека. Стоило Вениамину отправиться куда-либо, стража следовала за ним, оставляя покои без присмотра. Да и что может быть ценнее жизни бека? Оставалось узнать, в какое время бек уходит на более длительный срок. Но это как раз было трудно, поскольку определенного распорядка дня у Вениамина не было. В любое время он мог идти на прием в гостевую залу, когда вздумается – на прогулку, когда захочется – на пирушку. Он мог уйти и тут же вернуться.

Постепенно Недвига стала думать, что ее предприятие невыполнимо. Она понимала, что ходит по краю пропасти, опаздывая каждый раз на обед, а иногда оставаясь и без него, что надо отказаться от задуманного и забыть о перстне Тенгизы, но по-прежнему пробиралась к покоям бека в надежде на удачу.

В очередной раз бек вышел из покоев, и Недвига быстро юркнула в одну из пустовавших комнат (их во дворце было множество). Бек проследовал мимо, за ним протопала вооруженная стража.

Недвига с опаской выглянула из укрытия. Вход в покои был свободен. И она решилась – сейчас или никогда. Она даже не подумала, что в самой комнате может кто-то находиться. Будь что будет!

Удача улыбнулась Недвиге. В спальне никого не оказалось. Недвига тут же бросилась под кровать и стала шарить в темноте руками. Как она и предполагала, пыль была в палец толщиной, но перстень нашелся почти сразу. Женщина быстро сунула его в потайной мешочек, пришитый к поясу.

Скорее отсюда! Недвига подскочила к выходу и тут же столкнулась в дверях с беком. Он с удивлением уставился на пыльную незнакомку.

– Кто ты? Что делаешь здесь? Как попала сюда?

Лишь мгновение Недвига смотрела на мужчину, раздосадованная, что не все получилось так гладко, как хотелось бы. А она уже обрадовалась, что все удалось. Оказалось – рано.

Бек смотрел на женщину задумчивым взглядом. Не видела Недвига в лице его ни зла, ни порока, но и добродушия не было. Усталое какое-то лицо, болезненное, но приятное. Глаза спокойные. А может, даже хорошо, что увидела его? Может, способен он на справедливость? Кого, как не его, просить за племянницу?

Недвига упала на колени.

– К милости твоей обращаюсь, господин! – воскликнула страстно, протягивая в мольбе руки.

Бек от неожиданности даже отшатнулся.

– Смилуйся над Занифой. Пропадает девочка. Ну кто по молодости глупостей не делает? Ведь она сиротиночка. Грех обижать!

– Постой, а ты-то кто такая?

– Тетка я ее родная с материнской стороны.

– А почему я тебя не знаю?

– Рабыня я.

– Понятно. А знаешь ты, рабыня, что Занифа меня убить замыслила и теперь страдает по заслугам?

– Прости ее, господин! Коли быть просто рабыней, так еще бы ничего, а то ведь Жоха замучила ее совсем, изводит побоями.

Мужчина молчал, рассматривая женщину. Ему и в голову не пришло, что явилась она сюда вовсе не за тем, чтобы просить за племянницу.

– Что ж, тетка, можно нам с тобою и сторговаться, – решил Вениамин, прошел в комнату, сел на сиденье. – Как зовут тебя?

– Недвига.

– Хорошо, Недвига. Ты, я вижу, женщина умная, если смогла сюда незамеченной войти. Такие люди мне нужны. Согласишься помогать Хазарии, облегчу жизнь племяннице твоей. Нужен мне надежный человек, которого я мог бы отправить в любое место из подвластных мне земель.

– Соглядатаем, что ли? – усмехнулась женщина, вспомнив Тенгизу.

– А ты еще раз подтвердила, что умна, – одобрил бек, – вижу я, столкуемся мы с тобою быстро.

Недвига пребывала в страшном смятении. Вовсе не хотелось подсматривать и выпытывать тайны чужих народов, поскольку любое предательство казалось ей омерзительным делом, и первым желанием было отказаться, но, вспомнив жалкое лицо Занифы, помолчала и сказала твердо:

– Может, и столкуемся, если условия мои примешь.

– Какие же? – прищурился бек.

– Занифе дашь свободу и замуж за хорошего человека выдашь.

– И все? – удивился Вениамин.

– Да.

– Считай, что мы с тобой договорились.

 

Глава десятая

Жизнь Занифы и Недвиги будто вновь повернула вспять. Их поселили в светлых покоях. Молчаливые прислужницы выполняли любое желание. И еды было столько, что казалось невероятным недавнее голодание. Занифа быстро поправлялась. На лицо вернулся девичий румянец. Расторопные рабыни каждый день ухаживали за ее телом и руками, смазывая их маслами и мазями, и вскоре кисти рук девушки вновь стали эластичными и мягкими, зажили порезы и кровоподтеки на теле – молодой организм быстро восстанавливал былую красоту.

Сначала Занифа думала, что бек снова затребует ее к себе в покои, но проходили дни, а он о ней не вспоминал, и она успокоилась. Девушка никогда не спрашивала Недвигу, как ей удалось добыть перстень, который вновь красовался на ее пальце, но чувствовала, что все взаимосвязано – и находка перстня, и возвращение ее во дворец.

К Хазарии подступала осень, желтели листочки на деревьях, беспокоились птицы о скором перелете, но дни стояли жаркие, и не верилось, что в этом краю тоже бывает зима.

Недвига радовалась, глядя на Занифу, которая, казалось, возрождалась вновь. Недвига надеялась, что бек забудет про нее, но надежды оказались тщетными. Вскоре ее вызвали к беку.

– Ну, я вижу, ты совсем освоилась, – такими словами встретил ее Вениамин, – слышал я, Занифа тоже идет на поправку. Пора тебе и обязательство выполнять. Готовлю я подарки для племени буртасов. Недавно между нами установилось перемирие, и буртасы по соглашению должны поставлять нам воинов с лошадьми. Как раз одна такая партия и прибыла в Итиль. Вот я тебя и подарю их старшине.

– Да я вроде стара уже для подарка, – усмехнулась Недвига.

Бек впервые с интересом оглядел ее с ног до головы.

– Не прибедняйся, вовсе ты не старуха, – усмехнулся он. – Но тут дело другое. Видишь ли, старшина сам попросил меня подарить ему женщину не юную, но привлекательную. Я, конечно, сразу о тебе вспомнил, хотя ума не приложу, зачем ему женщина нужна, ведь буртасы не держат рабов. Но на ловца и зверь бежит. На руку наденешь вот этот браслет. Изредка будет приходить от меня странник, он тебя по этому браслету узнает. Будешь ему все сведения передавать и от него задания получать.

Мужчина протянул ей браслет. Недвига взяла, повертела перед глазами. Простенькая железная вещичка, только знаки какие-то начертаны по всему обводу.

Думала ли она когда, что станет соглядатаем? Посмеялась бы сейчас Тенгиза над нею! Впрочем, разве не ради ее дочери она пошла на это? Напоминание о Занифе будто обожгло сердце.

– Я поеду только в том случае, если твердо буду знать, что племянница моя пристроена. Когда ты найдешь ей достойного мужа?

– Да нашел, нашел уже, – сморщился бек. – Я хотел сам об этом тебе сказать, да ты перебила. Но сама понимаешь, свадьба – дело долгое, а буртасы уже на днях уезжают. Так что решай сама, не согласишься, я свои обязательства тоже выполнять не буду.

– Я согласна, – покорно вздохнула Недвига.

На другой день Занифа заговорщицки прошептала Недвиге:

– Бек нашел мне жениха.

– Да? – сделала удивленное лицо женщина.

– Я так счастлива! – радостно засмеялась девушка. – Меня возьмет в жены угорский вождь Леведия. Я видела его издалека – такой молодой, красивый… И хорошо, что я уеду из Хазарии. Здесь мне все напоминает об отце и страшных мучениях, а я хочу это забыть.

Занифа поднялась на цыпочки и закружилась по комнате. Недвига с умилением наблюдала за танцующей павой, затем произнесла:

– Я рада за тебя. Жаль, что я не смогу побывать на вашей свадьбе.

– Почему? – искренне огорчилась Занифа, сразу прекратив беззаботное кружение. – Я думала, ты поедешь со мной. Я хотела попросить бека отпустить тебя на свободу или хотя бы отдать тебя мне в качестве свадебного подарка.

Недвига вздохнула.

– К сожалению, у бека на меня иные виды. Ты уже взрослая девушка, Занифа. Ты же понимаешь, что в этом мире ничего даром не дается. Ты никогда не спрашивала, как я достала тебе материнский перстень…

– Я боялась узнать что-нибудь страшное, – смущенно перебила девушка, на глаза ее навернулись слезы. – Но потом нас поселили в эти комнаты, и я как-то совсем забыла об этом. Я не чуткая, я знаю, прости меня, тетя.

– Что ты, я не в упрек это сказала, – расстроилась Недвига. – Только и за перстень, и за то, что тебя вырвали из лап кровожадной Жохи, и за твое замужество я должна слушаться бека. Скоро меня отправят к каким-то буртасам.

– Не надо мне тогда ничего! – страстно воскликнула Занифа. – Лучше я в поварню вернусь, чем знать, что ты из-за меня пострадала!

Недвига прижала девушку к своей груди.

– Нет, Занифа, нет! Не говори так. Каждому свое. Не волнуйся за меня, я привыкла быть рабыней. Мне теперь кажется, что я и родилась ею. А жить можно везде, в любом месте. Жаль только, что мы с тобой разлучимся, и может, навсегда. Но ты достойна лучшей доли, ты и так настрадалась. Выходи спокойно замуж и деток рожай. Ты будешь жить в моем сердце до самой смерти. Если у тебя будет все благополучно, то и я в спокойствии буду.

– Может, нам удастся изредка посылать друг другу весточки? – предположила Занифа.

– Почему бы и нет? Я на это очень надеюсь.

А через день после разговора с Занифой к кагану с визитом пришел буртасский старшина в сопровождении двух воинов. Как только за Недвигой явился служка, она поняла, что пришло время расставания.

Занифа не выдержала и расплакалась, и Недвига еле-еле сдерживала слезы, но ей хватило сил успокоить племянницу и попрощаться достойно.

Старшине Недвига понравилась, и он сердечно поблагодарил кагана за подарок. Каган в первый раз видел ее, но скрыл это и благосклонно кивнул, сделав важное лицо. Недвига при этом смотрела на него с жалостью. Бедный юноша, ему уготована тяжелая судьба.

Они вышли из дворца. По дороге Недвига украдкой разглядывала своего нового хозяина. Мужчина был одет в простые полотняные штаны и рубаху, но хорошо вооружен: боевой топорик, нож, лук в налучнике – все подвешено к кожаному ремню; за плечами висел берестяной колчан. Хозяин не молод, но силен, строен и обладает приятной внешностью. Ясно, что недостатка в женщинах он не испытывает, получить рабыню может в любом бою. Зачем ему нужна Недвига?

Они пришли на постоялый двор – большой и грязный, до отказа заполненный разноплеменным людом. В воздухе пахло испражнениями животных – лошадей, верблюдов, ослов – и гниющими отбросами пищи, над которыми роились тучи мух. Солнце еще не зашло, жара не спала, а тут уже дымились костры, булькали похлебки в котлах. Отовсюду летели говор, смех и ругань, сливаясь в единый разноязычный гул, давящий на уши.

Недвига вошла во двор, и десятки оценивающих глаз воззрились на нее и провожали, пока она смущенно проходила мимо. А хозяин, не замечая нескромных взглядов, спокойно провел ее в глубь двора, где было немного посвободнее и легче дышалось.

Из единственного строения, кособокой лачуги, вышла, позевывая, неопрятная женщина. Ее маленький рост, черные лоснящиеся от грязи, всклокоченные волосы и бегающие глазки, выглядывавшие из безресничных век, выдавали в ней истинную хазарку.

Узнав воина, женщина перевела глаза на Недвигу, оглядела ее и хрипло произнесла:

– За нее уплачено не было, – и протянула немытую ладонь.

Воин вложил в нее монету. Хазарка, крепко зажав ее, удовлетворенно кивнула и удалилась в лачугу.

– Кто это? – подивилась Недвига.

– Жена хозяина двора. Я заплатил за моих людей и лошадей, но не уверен был, что каган сегодня подарит мне рабыню.

Они подошли к небольшой группе вооруженных мужчин, сидевших тесной группой около забора и лениво наблюдавших за варевом. Оно булькало в котле, подвешенном за дужки над жарко пылающим костром. Мужчины потеснились, освобождая два места, и сразу же заговорили с вновь прибывшими на своем языке.

Усевшись поудобнее подальше от костра, Недвига подумала о том, что опять надо учить чужую речь. Она прислушалась, по привычке выискивая сходные по звучанию слова из тех языков, которые уже знала, и поняла вдруг, что все понимает. Разговор шел о ней. Ее новый хозяин говорил, что поскольку рабыня у него уже есть, то их ничто здесь больше не держит и завтра с утра можно отправляться домой.

Женщина удивленно посмотрела на своего хозяина. Он невольно прервал себя на полуслове и обратился к ней по-хазарски:

– Что случилось?

– Кто вы? – с трудом произнесла Недвига давно забытые слова только что услышанного языка.

На нем разговаривала Тенгиза в беспамятстве. Неужели случилось чудо и она встретила соплеменников? Сбылась ее давняя мечта!

Все мужчины в группе, услышав из уст рабыни родную речь, уставились на нее. Некоторые открыто изумились, завздыхали. Другие молчали, будто постоянно встречали в чужих городах людей, знающих их язык.

– Да сама ты кто такая? – воскликнул хозяин.

– Я не знаю, – Недвига пожала плечами, – я не помню своих родных. Еще в детстве я попала в рабство. Но язык ваш знаком мне так, будто всю жизнь его знала, будто родилась с ним. Может быть, я из вашего племени? Неужели я буртаска?

Недвига с надеждой ждала ответа, но хозяин молчал, хмуря брови. История рабыни не удивляла: и хазары, и печенеги, и булгары нападали на их селения, уводили в полон женщин и детей, но, принимая от кагана рабыню, он даже не думал, что она окажется его соплеменницей и спутает все его планы.

– Похоже, ты действительно принадлежишь к нашему племени, – наконец произнес он и повернулся к одному из мужчин, с интересом, как и все остальные, наблюдавшему за развитием событий. – Почему я не послушался тебя? Надо было и впрямь купить женщину на рынке, а не просить неизвестную рабыню у кагана.

Он сокрушенно покачал головой, осуждая сам себя.

– Ты был прав. Но во мне сыграло тщеславие. Как же, рабыня от самого кагана! Что может быть почетнее, чем его признание?! Что же делать теперь? Может, продать и купить другую? Как ты думаешь?

Недвига озадаченно уставилась на мужчин, не понимая, чем она их не устраивает и почему от нее хотят избавиться, едва приобретя?

– Послушай, Узяп, – после некоторого раздумья ответил мужчина, – тебе решать, как быть с этой женщиной. Но я думаю, что ее надо взять с собой. Она уже не помнит своих родных, раз даже не знает, в каком племени на свет появилась, и те ее давно забыли. Деваться ей все равно некуда.

Узяп терпеливо выслушал совет, задумался. Остальные равнодушно поглядывали на соплеменницу, судьба которой, очевидно, их мало волновала.

– Как зовут тебя? – наконец догадался спросить Узяп.

– Недвига.

– Это не буртасское имя.

Недвига беспомощно уставилась на хозяина: неужели он думает, что она нарочно назвалась буртаской, преследуя какую-то свою корысть?

– Но я не помню своего настоящего имени!

Голос ее дрожал от страха: вдруг не поверит? Но Узяпу и в голову не пришло подозревать женщину в обмане. Про имя он спросил мимоходом, не придавая особого значения его происхождению.

– Послушай, Недвига, я сейчас объясню, зачем ты мне нужна. На наши селения нападают разные разбойничьи племена, требующие подчинения и дани. В одной из таких битв мой дядя спас меня, приняв удар на себя. После этого он ослеп. Но несчастья не оставили его на этом. В то же лето умерла в родах его жена, и ребенок не выжил тоже. Дядя немолод и небогат, поэтому девицы не желают выходить за него замуж. Вот он и мается без женщины. Моя жена присматривает за ним: носит еду, стирает, убирает. Но я не могу одолжить ее ему на ночь…

При этих словах буртасы прыснули со смеха, а Недвига смущенно потупила взор.

– Я обязан ему своей жизнью, – возвысил голос Узяп, неодобрительно посмотрев на своих людей, и те, стушевавшись, перестали улыбаться. – Прибыв сюда, я заметил, что здесь свободно торгуют людьми, и подумал вдруг: а почему бы не приобрести для дяди рабыню? Ведь рабыня обязана подчиняться и слушаться своего хозяина и никуда не уйдет. Правда, буртасы не держат рабов, но я бы пообещал ей свободу за согласие жить с моим дядей. Но на рынке рабыни слишком дороги, ведь буртасы небогатый народ, и, когда каган предложил мне подарки, я сразу подумал: «У него много рабынь, небось не разорится, подарив мне одну, а роду нашему только почет и уважение от этого будет». Эх, знать бы раньше, во что это мне обойдется. Теперь весь наш род возмутится, если я привезу рабыню-соплеменницу. А заставить тебя жить с дядей я не могу: буртаски сами выбирают себе мужей. Неволить их нельзя. И денег у меня сейчас нет, чтобы купить другую рабыню.

Узяп замолчал в раздумье. Недвига замерла. Буртасы тоже приумолкли, ожидая последнего слова старшины. Наконец он посмотрел на притихшую женщину, и губы его сложились в довольную ухмылку:

– Выбирай сама: или ты едешь с нами и получишь свободу, но дашь клятву, что станешь женой моего дяди; или я тебя верну назад кагану и попрошу другую рабыню, а еще лучше, продам на рынке, и у меня появятся деньги для покупки другой женщины.

Недвига долго не думала. Ну, вернется она назад, так бек все равно ее снова отправит куда-нибудь еще, и где надежда, что там ей будет лучше? А тут все-таки свои соплеменники, почти родные люди. Пусть нерадостная с ними встреча получилась, но можно ли от судьбы требовать больше? Она и так благосклонно к ней отнеслась, вручив в руки буртасам, да еще подарив свободу. А цена разве велика? Подумаешь – замужество! Да иная за мужа все на свете отдать готова, а ей он почти задаром достался. И Недвига решилась:

– Хорошо, я буду ухаживать за твоим дядей.

Узяп и не ждал другого ответа, но Недвига вдруг засомневалась:

– Я помню, как тяжело жили мои родные, добывая себе пропитание. Если я выйду замуж за слепого, то как он будет содержать семью?

– Об этом можешь не тревожиться, – успокоил Узяп. – Если будешь помогать соседям, с голоду умереть не дадут. Я тоже вас не оставлю, подсоблю чем смогу. У наших женщин доля несладкая, но у тебя есть еще время отказаться. Подумай до утра.

Недвига знала, что уже не откажется. Работа никогда не пугала ее. К тому же она жива и свободна! Чего еще надо?!

После ужина Недвиге посоветовали поспать. Рано утром в путь. Она прислонилась к забору, прикрыла веки, но после волнующего дня сна не было ни в одном глазу. Недвига вновь переживала последние события и мечтала: может, ей повезет, она встретит своих родных, и случится чудо, они узнают ее.

Буртасы стали укладываться на ночь. Никому не было до нее дела, никого не волновала ее судьба, никто не расспрашивал, где и как она жила. Недвига опечалилась: неужели она из племени равнодушных людей?

Кто-то тихонько коснулся ее плеча. Недвига вздрогнула, открыла глаза. Над нею склонился Узяп, протягивая ей шкуры и покрывало.

– Расскажи о себе, Недвига, – неожиданно попросил он, пристраиваясь рядом на подстилку.

Старшина напоминал ей мужа-северянина – такой же могучий и красивый, внушающий доверие. Недвига закуталась в покрывало, прилегла на шкуры, помолчала и стала рассказывать о нелегкой рабской доле.

Узяп слушал внимательно, кивал головою, поддакивал. И другие мужчины тоже прислушивались, сочувственно вздыхали. Сердце Недвиги наполнилось благодарностью к этим бесхитростным людям, ее соплеменникам. Они жили в постоянной борьбе, отстаивая свою независимость, не желая подпадать под власть племен, окружавших их. Вечная борьба превратила их в суровых людей, но – не равнодушных, нет. Они просто неразговорчивы, потому что знают цену жизни и уважают судьбу, как свою, так и других людей.

Недвиге стало уютно и тепло. Слова постепенно стали путаться, мысли теряться, язык заплетаться. Вскоре и ее, и мужчин сморил сон.

С рассветом караван двинулся в путь. Все были на лошадях. Недвига разместилась в небольшой повозке, заполненной подарками.

Осень уже давала о себе знать утренними холодами. Женщина хоть и поеживалась, плотнее закутываясь в покрывало, но не думала о неудобствах. Все мысли ее были о родных краях. Какие они? Понравится ли ей там? Хотелось надеяться, что это будет ее последнее пристанище в жизни, и именно там она, наконец, обретет покой и, может быть, – счастье.

Недвига посмотрела в мутную от дождя даль, вздохнула: скоро кончится этот изматывающий душу поход?

Едва закапал дождь, караван остановился в пустующей лачуге при дороге переждать его. Прошло уже много дней, а они даже границ Хазарии еще не пересекли – и все из-за непогоды. Осень на дворе, надо бы торопиться, до морозов добраться до земель буртасов, но дождь стопорил движение, как будто силы природы не хотели выпускать их отсюда.

Вскоре в лачуге стало невыносимо душно от набившихся в нее людей. Недвига, несмотря на барабанящий по крыше нудный дождь, вылезла на свежий воздух. Лачуга стояла недалеко от пристани, и как раз в это время к ней причалила большая ладья, вышли два стража, выкатили бочки, чтобы набрать свежей чистой воды. На палубе стояли женщины и воины, укрытые теплыми промасленными водонепроницаемыми шкурами.

Недвига с интересом наблюдала за судном, не замечая холодного дождя. Вдруг ей показалась, что среди женщин мелькнула знакомая фигурка. Нет, не может быть. А вдруг?! Неужели это ладья, на которой плывет Занифа к своему мужу? Неужели судьба дарит еще одну встречу?

Недвига поспешила к пристани. Уже на подходе к ладье она услышала удивленный вскрик:

– Тетя?

С борта свешивалась Занифа. Недвига подбежала к ней.

– Девочка моя, я так рада, что снова вижу тебя!

Но Занифа горестно всхлипнула:

– Ах, тетя, бек обманул нас. Как только ты уехала, я узнала, что женой Леведия станет сестра кагана, я буду ее рабыней, прислужницей в Угорской стране. Вот теперь мы плывем туда.

Недвига чуть не задохнулась от гнева: так бездарно обмануться. А она еще весь путь только и думала о том, что хоть и попала к сородичам, а должна обязательно выполнить свой долг соглядатая, лишь бы Занифа была счастлива.

– Прыгай, Занифа. Мы убежим с тобой.

– Эй, тетка, – окликнул один из стражников, спускаясь по палубе. – А ну проваливай отсюда. Разговаривать с рабами никому не велено.

Наверху позади Занифы появился крупный мужчины и грозно навис над нею.

– Это что такое, – зарычал страж, хватая девушку за распущенные волосы, – а ну на место!

– Иди, женщина, иди, – уже спокойнее посоветовал Недвиге первый воин, спустившись на берег, – если не хочешь плетки отведать.

Недвига взглянула вверх, Занифы там уже не было. Страшась лишний раз потревожить стражников и чтобы их не раздражать, она отошла от ладьи и присела прямо на мокрый песок. Занифа больше не показывалась. Дождь все моросил, и Недвига стала замерзать. Постепенно на землю спускался вечер, окутывая серой пеленой все вокруг. На ладье люди готовились к ночлегу. Видимо, до утра она никуда не отчалит.

Недвига встала и побрела к своей лачуге, думая о том, как быть дальше, как вызволить девочку из неволи. Но ничего путного в голову не приходило.

Недвига вошла в хижину. Буртасы мирно спали, вовсе не беспокоясь о ее отсутствии: куда она денется? Одинокой женщине без мужского сопровождения вообще нельзя на улице показываться, а уж если у нее при этом нет ни кола, ни двора, так вообще – смерть.

Недвига прилегла на солому. Из головы не выходила сегодняшняя встреча. На глаза навернулись слезы. Бедная девочка, как она перенесла известие о перемене своей участи? Господи, ну за что ей все это? А может, попроситься на ладью самой и быть все время с Занифой? Узяп ведь дал ей свободу. Ну и что, что она поклялась быть женой его дяди. Что стоит клятва в этом мире лжи!

Недвига так расстроилась, что в изнеможении прикрыла глаза. Сейчас, ночью, к ладье и близко не подойдешь, вмиг стрела остановит. Придется ждать до рассвета.

Проснулась она рано, сквозь проем узенького оконца в лачугу пробирались первые солнечные лучи. Недвига встала, стараясь не шуметь. Лучше исчезнуть, пока никто не видел, а там поминай как звали.

Недвига вышла из лачуги и с ужасом увидела, что ладья уже отчалила от пристани и, набирая ход, двинулась к середине реки, с каждым взмахом гребцов все более удаляясь от берега.

Недвига побежала к пристани, замахала руками на бегу, закричала:

– Занифа! Занифа!

На палубе зашевелились люди, и к борту подошла хрупкая девушка, замахала в ответ.

– Прощай, – донеслось до Недвиги.

Женщина в слезах бросилась в воду, как будто хотела догнать ладью. Но вот беда, плавать не обучена, и, протаранив водное пространство, остановилась потерянно, когда вода достигла груди. Ладья уплывала, и тоненькая девушка на борту все махала и махала рукой.

– Кому поверила, остолопка, – в сердцах шептала женщина, возвращаясь на берег, даже не чувствуя холода, как не чувствовала только что ледяной воды, стоя в ней по грудь.

Но ее уже не волновало собственное здоровье. Хотелось умереть от бессилия, от человеческой несправедливости, обмана и лжи.

Буртасы вышли из лачуги и с интересом наблюдали за ней.

– Знакомая? – спросил Узяп с участием, когда Недвига еле доплелась до них.

– Племянница…

– Да, тяжела рабская доля.

– Тяжелее некуда, – печально согласилась Недвига и разрыдалась.

– Ну будет тебе, – старшина не знал, как успокоить женщину, – иди в лачугу, переоденься в сухое. Среди подарков кагана платье есть для жены моей. Думаю, не обидится она, когда узнает, что случилось. А, впрочем, мы ей и не скажем, что оно ей предназначалось. Носи сама. Ведь ты теперь невеста моего дяди.

Недвига покорно переоделась, разложила мокрую одежду на повозке, – в дороге высохнет, – все молча. Сели завтракать, но кусок не лез в горло, так и просидела, не евши, у костра, согреваясь, пока буртасы не собрались в путь.

Хорошее настроение покинуло Недвигу. Она старалась заставить себя не думать о будущем, но на душе становилось все муторнее и горше. Сегодня ее уже не радовало, что она окажется в родном краю, где все родные давным-давно забыли о ней, смирились с ее потерей. Намного лучше жить там, где она привыкла – среди степного простора с ковылем и дикими стадами тарпанов и сайгаков. Там живут простые добродушные люди, не умеющие врать и изворачиваться, а если что-то обещают, то выполняют, несмотря ни на что. Покидать эту землю было мучительно. Чем дальше отряд удалялся от степи, тем тоскливее сжималось женское сердце, не желавшее расставаться с этим краем.