Кожоль и опомниться не успел, как его связали по рукам и ногам, после чего его уложили на кровать и оставили в таком положении. Все это было проделано в полном молчании и темноте. Наконец кто-то зажег потайной фонарь и Кожоль смог оглядеться.

Мерцающий свет фонаря осветил неясные тени, снующие по комнате совершенно бесшумно, как будто они ступали босиком.

Опомнившись, Кожоль сообразил, что оставил окно открытым настежь, когда забирался в комнату аббата, и припомнил тени людей, сновавших по улице, принятых ими за лакеев.

Незнакомцы тем временем занимались упаковкой его вещей, которые они передавали потом в окно тем, кто был с другой стороны. Точно таким же образом были переданы и чемоданы Ивона, захваченные им из гостиницы «Страус».

«Однако, — размышлял Пьер, — адская машина, революционные заговоры, ночные нападения — вроде бы многовато для отеля, носящего название «Спокойствие». Особенно, видимо, здесь спокойны ночи, когда комнаты наполняются посторонними, похищающими постояльцев. Я хотел развлечений. Кажется, я их получил сполна!»

Наблюдая за своими чемоданами, отправляющимися через окно, Пьер размышлял:

«Политика тут, видимо, ни при чем. Я имею дело с шайкой ловких воров, которым снисходительность полицейского управления позволяет широко развернуть свое довольно прибыльное дело. Видимо, когда мошенники соберут все мои вещи, они спокойно удерут, оставив меня на кровати и предоставив возможность первому вошедшему распутывать меня».

Но Кожоль ошибался. Закончив операцию с вещами, они развернули какой-то сверток, оказавшийся мешком. Его быстро упрятали в него, подняли и куда-то понесли. Минут через десять носильщики остановились и положили его на что-то деревянное.

«Кажется, это пол, — подумал Кожоль. — Неужели приехали?»

Но движение возобновилось, только теперь он чувствовал сотрясение и слышал цокот копыт.

Телега все катилась и катилась… Прошло уже несколько часов. Пьер вспомнил пленника, которого тащили через пустырь в тот вечер, когда он направлялся в Люксембургский сад.

— А я еще посмеялся тогда над этим несчастным, которого тащили, как картошку! Кажется, сейчас моя очередь. Неужели я попал в руки Точильщика?

Тем не менее он еще находил свое положение забавным.

— Надо полагать, что мне покровительствует какая-то добрая фея, мгновенно исполняющая мои прихоти. Хотел разгула — пожалуйста. Захотел познакомиться с Точильщиком и — тоже без проволочек… Редкое везение! Что бы мне еще такое пожелать? Ну скажем, избавиться от этого проклятого кляпа, который малость душит меня…

Видимо, фея услышала его мысли. Один из людей открыл мешок, освободил голову пленника и вытащил у него изо рта кляп.

— Уф! — произнес Пьер, жадно вдыхая воздух.

— Если вы дадите мне честное слово, что не издадите ни одного звука, не будете звать на помощь и привлекать к себе внимание во время нашего путешествия, то я смогу освободить вас и от веревок, — обратился к нему незнакомец.

— Хорошо, даю слово. Но учтите, я обещаю не звать на помощь, но что касается попытки к бегству…

— Я думаю, что мушкетная пуля быстрее вас.

— Это ваше право, — спокойно ответил Пьер.

— Итак, мы ограничимся повязкой на глазах.

— Разве мы еще не приехали?

— Дай Бог, чтобы завтра к ночи добрались, — ответил, видимо, начальник конвоя.

Вскоре телега остановилась.

…Как только его развязали, Кожоль спрыгнул на землю, чтобы размяться.

Затем он осмотрелся. Телега остановилась посреди двора, застроенного со всех четырех сторон: ворота, через которые они въехали, были заперты наглухо. Но если он не смог сориентироваться по местности, так как из двора ничего не было видно, то хорошо рассмотрел свое нынешнее окружение.

Вокруг телеги стояли здоровенные бородатые парни, оборванные и не спускавшие с него глаз. Все они были вооружены короткими мушкетами.

«Довольно милое общество», — подумал Кожоль.

Бросив еще один взгляд на странный конвой, он обратился к предводителю:

— Скажи-ка, любезный, если впереди еще столь длинный путь, так зачем мы стоим тут?

— Во-первых, надо сменить лошадей, а во-вторых, может быть, вы хотите позавтракать?

— Прекрасная мысль! Честно говоря, у меня давненько ничего, кроме вашего дурацкого кляпа, не было во рту!

Кожоль почувствовал, что он действительно проголодался, а к тому же: он рассчитывал, что поднявшись в комнату, сможет что-нибудь рассмотреть из окна. Однако он просчитался. Потому что, когда он согласился позавтракать, начальник этого странного конвоя громко позвал:

— Эй, Купидон!

«Довольно кокетливое имя», — подумал Пьер.

На этот зов вышел здоровенный детина отвратительного вида. Нос на его лице был срезан вровень со щеками.

— Пошевелись, Купидон! Поставь стол и подай гражданину завтрак!

Урод качнул головой и удалился.

— Этот господин такой приятной наружности… действительно умеет готовить? — поинтересовался Кожоль.

— Можете быть спокойны, таланта к стряпне у него больше, чем носа.

— Отчего же с ним случилось такое несчастье? Может быть, он неудачно сморкнулся?

— Нет. Как-то ему стало дурно и так как у тех, кто хлопотал вокруг него, не оказалось уксуса, они решили отрезать ему нос, чтобы привести его в чувство, — невозмутимо ответил начальник.

— Кажется, это удачный способ, — спокойно ответил Кожоль, — надо будет применить его к дамам.

Через десять минут граф уписывал завтрак, приготовленный тут же во дворе, а бандиты поглощали провизию, которую они достали из своих котомок.

Продолжая завтракать, Пьер не переставал думать о шутке начальника. И, как ни странно, пришел к выводу, что он вряд ли пошутил. Собачий Нос вспомнил о таинственной шайке, обезображивавшей трупы.

— Да, — размышлял он, — этого Купидона, видимо, приняли за мертвого и решили совершить над ним обряд. После чего он пришел в себя, но несколько поздно…

Сделав это открытие, он подумал: «В хороших же я руках, черт побери!»

Он как раз проглотил последний кусок, когда появился начальник с повязкой в руках.

— Сейчас мы едем. Наши условия вам известны.

— Прекрасно, — ответил Пьер, усаживаясь поудобнее. Дно телеги было устлано соломой, чтобы Пьер мог отдохнуть. Начальник завязал ему глаза.

Минут через десять жара, тряска, усталость и сытный обед, а, может, и какое-нибудь зелье, подсыпанное в вино, подействовали на него, и он провалился в глубокий сон.

Проснулся он глубокой ночью от того, что его трясли. Телега стояла.

— Мы почти приехали, — обратился к нему начальник, — на четверть часа на вас накинут мешок, но не больше.

Кожоль вынужден был подчиниться. Еще минут десять проехал он в этой холщовой тюрьме, потом сильные руки подняли его, взвалили на плечи и понесли. Он услышал, как за ними захлопнулась тяжелая дверь.

«Первая дверь, — подумал он, — входная».

Собачий Нос навострил уши, готовый улавливать любые мелочи.

Башмаки конвойных были подбиты железными гвоздями и издавали сухой, ровный звук, из чего Пьер сделал вывод, что они идут по двору, вымощенному плитами.

Один из носильщиков нес ружье за плечами, и дуло заскребло степу с правой стороны. Кожоль учел и это.

Всей левой стороной тела он все время касался какой-то поверхности, видимо, это тоже была стена. Следовательно, его несли по коридору. Сделав еще шагов двадцать, носильщики остановились. Вторая дверь завизжала петлями.

Наконец его положили, он уловил какое-то колебание под собой, понял, что лежит на какой-то площадке и что она движется с помощью блоков, но не смог определить — вверх или вниз.

Носильщики опять подняли его и понесли. Тогда он почувствовал, что его несут по ступеням. Он насчитал их семнадцать. Потом его понесли наверх. Он опять насчитал семнадцать ступенек.

«Однако с ними не соскучишься, — подумал Пьер, — ведь, по всей вероятности, меня принесли на ту же высоту, откуда взяли».

Остановились.

— Поставьте пленника на ноги, — скомандовал начальник.

«Наконец-то меня выпустят из этого футляра», — с удовольствием подумал Кожоль.

Но в это время раздался голос:

— Поворачивай!

Здоровенные руки несколько раз повернули его по своей оси, как волчок, потом его снова подняли и понесли.

Наконец остановка и звук поворачиваемого ключа. Кожоля поставили на ноги.

— Убирайтесь и ждите там, — приказал начальник носильщикам.

Закрыв дверь за ними, он развязал мешок.

— Мы прибыли, — сообщил он.

Ослепленный ярким светом, Пьер несколько минут не мог понять, где он находится.

— Однако, здесь очень мило, — высказал он свое мнение.

Он стоял в изящном будуаре, стены которого были убраны шелком, комната была обставлена по последней моде, а в середине стоял стол, накрытый холодными закусками. Начальник толкнул маленькую, замаскированную обоями дверь, за которой показалась вторая комната, тоже освещенная и не менее роскошно убранная.

— Сюда вы можете пройти после ужина, — сказал он почтительно.

— Действительно, кажется, пора ужинать. А который сейчас час?

— Около полуночи. Впрочем, вы найдете свои часы возле тарелки.

— Ба! — вскричал Пьер, удивленный этой находкой.

— Ваши чемоданы также здесь, вы извините нас за то, что они несколько обтрепались, сами понимаете — телега…

— Ей-Богу! Это похоже на чудо! — вскричал Кожоль, явно обрадованный возвращением вещей. Вещи Ивона тоже были здесь.

— В чем вы видите чудо? — спросил его сопровождающий, притворяясь удивленным.

— Да хотя бы в том, что нашлись мои вещи!

— Неужели вы приняли нас за воров?

Это было сказано таким простодушным тоном, что пленник промолчал. Тот продолжал сетовать:

— Воры! Хозяин был бы очень огорчен, если бы заподозрил, что мы могли внушить о себе подобное мнение одному из его гостей!

Граф подпрыгнул от удивления.

— Ты называешь меня гостем?! — закричал он.

Сопровождающий все еще сохранял обиженный вид.

— Вы так удивлены, что я этого не могу понять. Что страшного в слове «гость»?

— Так я, оказывается, гость? У твоего господина премилая манера перевозить своих гостей!

— Разве вас не кормили, везли…

— В мешке!

— Ночной воздух бывает так свеж, я вынужден был принять поэтому некоторые меры предосторожности…

Кожоль расхохотался.

— Ладно! Допустим, что я гость твоего хозяина. В таком случае, может быть, ты мне расскажешь, кто этот господин, который поручает тебе таким образом разносить приглашения, или вернее, приносить приглашенных!

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Почему?

— Потому что хозяин знакомится сам.

— И когда же он собирается познакомиться?

— Может быть, завтра, а может, через неделю… или года через три… У него плохая память и иногда он вспоминает о своих гостях через довольно продолжительное время.

— Не воображаешь ли ты, что у меня хватит терпения ожидать его желания…

— О, я надеюсь, что у вас хватит терпения для того, чтобы не заставлять нас придумывать различные способы развлечения.

— В самом деле?

— Да, у нас был гость, который здорово разозлился, когда у него не хватило терпения. Пришлось выдергивать у него зуб каждый раз, когда он принимался кричать от недостатка терпения. Когда у него не осталось зубов…

— А он все-таки кричал?

— Да, у него был один из тех скверных характеров, когда непременно хотят, чтобы последнее слово оставалось за ними.

— И что же было дальше, когда у него не осталось зубов?

— Стали дергать ногти. На девятнадцатом он успокоился.

— Ну, любезный, разговор с тобой — одно удовольствие!

— Вы мне льстите, сударь!

— Значит, договорились. Я надеюсь, что ты развеселишь меня, если твой господин будет задерживаться, — сказал Кожоль.

— В общем-то, ваше положение совсем неплохое. Нам приказано исполнять все ваши требования, кроме одного.

— Какого же?

— Вы не должны выходить из комнаты.

— А если я все-таки сделаю это?

— Мне будет очень жаль, потому что мне нравится ваш характер, но я буду вынужден разбить вам голову.

— Итак, я предупрежден.

— Вполне. Но во всем остальном — мы к вашим услугам.

— О, во всем ли?

— Во всем, что не против грезит моей скромности, — подтвердил бандит с видом невинной добродетели.

— Ну разумеется. Итак, я могу требовать всего, чего хочу?

— Попробуйте все-таки определиться в своих желаниях.

— Честное слово, не хочется. Есть ужин, есть постель… остальное на завтра.

Вдруг он спохватился.

— А, кажется, у меня появилось желание!

Он подумал, что уже час ночи и что его тюремщику будет очень затруднительно выполнить данное слово.

— Пожалуйста.

— И вы его исполните?

— Безусловно!

— В таком случае, мне нужен камердинер, чтобы меня раздеть!

— Хорошо, — ответил тот спокойно и направился к двери.

— Но я не хочу одного их тех хвастунов, которыми ты командуешь, мне нужен настоящий лакей.

— Да-да, понимаю… Один из тех старых служителей, которыми знатные дворяне окружали себя в своих замках.

— Верно.

— Ну так мы сделаем еще лучше, я пришлю вам старинного слугу вашей семьи, — сказал бандит, поклонился и вышел.

Посмеиваясь над ним, Пьер сел за стол спиной к двери.

Поднося ко рту очередной кусок, он вдруг услышал:

— Я к вашим услугам, господин Кожоль.

Пьер обернулся и услышал:

— Граф, вы не узнаете вашего старого Лабранша?

При виде жалкого существа, пытавшегося выдать себя за его камердинера, Пьер закричал:

— Ты Лабранш? Ах ты бездельник! Негодяй, приславший тебя, думал, что я не узнаю камердинера своей семьи?!

Вошедший покачал головой и грустно произнес:

— Вы помните меня толстого, напудренного, гладко выбритого. Безусловно, в этом худом старикашке, едва прикрытом лохмотьями, с этой седой бородой вам трудно признать меня. Но таким меня сделали несчастья, свалившиеся на меня после того, как я оставил службу в вашем доме.

— Честно говоря, я не узнаю тебя, однако голос мне кажется знакомым…

— Вы легко сможете убедиться в том, что я тот, за кого себя выдаю.

— Каким образом?

— Расспросите меня о прошлом!

— Действительно!

Подумав с минуту, Кожоль спросил:

— Где ты меня видел последний раз?

— Пять лет тому назад под Пуатье, когда вандейская армия, потерпев поражение, отступала.

— Приведи подробности.

— За неделю до того ваш отец погиб на эшафоте со своим другом Бералеком, взятым так же, как и он, с оружием в руках. Графиня с дочерью, изгнанные из своего дома, верхом следовали за вандейской армией. По вашему совету они остались в Краоне в надежде найти там убежище, а я последовал за ними, чтобы прислуживать им.

— Что сталось с ними после моего ухода?

— Три дня мы скрывались в Краоне. Но потом люди, прятавшие нас, испугались, и нам пришлось бежать в Париж. Там я нашел себе работу в гавани, а ваши мать и сестра были выданы и погибли на эшафоте.

После нескольких минут молчания лакей робко спросил:

— Признаете ли вы, граф, во мне своего прежнего Лабранша?

Пьер мотнул головой и отвечал старику:

— Мы решим этот вопрос завтра при дневном свете.

— При дневном свете? Так вы не знаете, где вы находитесь?

— Нет. А ты знаешь?

— Но здесь не бывает дня. Это погреб.

Дойдя до стены, он приподнял одну из занавесей и открыл голую каменную стену из твердого известняка.

— Ага, — сказал Пьер, обретя прежнюю беспечность, — а я и не заметил, что здесь нет ни одного окна!

Он принялся за ужин. Лабранш стал возле него с салфеткой, готовый служить своему господину.

— Следовательно, я осужден не видеть никакого света, кроме этого?

— Вам еще повезло, я живу в конуре, тут, рядом, куда фонарь приносится только на время еды.

— Да, кстати, я забыл спросить… Чего ради тут держат меня в этом плену?

— Точно так же, как и вас. Я пленник Точильщика.

— Ты уверен, что их главаря зовут Точильщиком?

— Так его все называют. У меня было довольно времени, чтобы узнать его.

— Сколько же ты здесь находишься?

— Я не могу точно сказать, так как в этой ночи нет времени.

— Сейчас июнь тысяча семьсот девяносто восьмого года. Припомни число, когда ты попал к ним в руки, и мы узнаем, как давно ты здесь.

Лабранш помедлил с ответом.

— В таком случае получается, что я уже полгода здесь, — проговорил он с явным замешательством.

В ту минуту, когда он протянул руку, чтобы поменять тарелки, Пьер быстро схватил его за рукав.

— Что это?

— Как что?

— У тебя искалечена рука!

На левой руке лакея не хватало двух пальцев, остались лишь последние суставы.

— Я не помню, чтобы раньше у тебя было такое украшение.

— Этим я обязан Точильщику.

— Ну так расскажи мне об этом.

— О, тут нет ничего сложного. Он решил заставить меня сознаться в одной вещи, к которой я не имею ни малейшего отношения.

— А можно узнать, что от тебя хотели узнать?

— Когда меня вели к вам, то пригрозили убить, если я открою рот.

— В таком случае не говори ничего. Оставим это. Объясни только, каким образом эта таинственная вещь, в которой ты не мог сознаться, оставила тебя без пальцев?

— Я не смог ответить на вопросы Точильщика, а он решил, что я упрям. Мне вложили между пальцев просмоленный фитиль, связали и подожгли…

— И ты вытерпел пытку, не признавшись?

— Но, сударь, если я ничего не знаю?! — возразил Лабранш с бессмысленной улыбкой, за которой Пьер угадал решительность.

— Ну и ну! Но если Точильщик вздумает возобновить свой способ вытягивания тайн, ты скоро будешь неспособен прислуживать мне.

— С тех пор, как меня перевели сюда, меня почти не беспокоят.

— А где мы, по-твоему, находимся?

— По крайней мере, в пятнадцати лье от Парижа, судя по тому, что меня везли сюда целый день на телеге.

— И тебя? — спросил Пьер.

— Сначала меня долго держали в какой-то трущобе в Париже. Постом, дня два-три назад перевезли сюда.

— Но когда тебя перевозили, ты мог видеть, где ты был?

— К сожалению, нет; потому что я находился в мешке с кляпом во рту, исключая несколько минут, когда остановились на каком-то пустыре, чтобы дать мне вздохнуть…

При этих словах молодой человек вздрогнул от изумления.

— Ей-Богу, — закричал он, — теперь я знаю, где слышал твой голос!

Лабранш бросил на него беспокойный взгляд.

— Где же? — спросил он недоверчиво.

— Прежде всего, отвечай откровенно, — проговорил граф насмешливым голосом.

— Я к вашим услугам, сударь!

— Скажи, любезный, ты ведь очень богат?

— Вы изволите шутить, — отвечал старик, делая вид, что не понимает вопроса.

— И даже очень богат…

— Как Лазарь…

— В таком случае, как же ты предлагал своим сторожам сто и даже двести тысяч экю за свою свободу?

Лабранш побледнел.

Он попытался усмехнуться.

— Да, но обещать и сдержать обещание — это вещи разные. Любая ложь простительна, когда речь идет о разбойниках.

Кожоль понял, что лакей не скажет правды, но сделал вид, что не придает этому значения, и продолжал:

— Разбойник, говоришь ты? Так, по-твоему, Точильщик не что иное, как простой атаман банды воров? Ха! Я ожидал большего от этого негодяя!

Он посмотрел на Лабранша и заметил, что лицо его исказилось от ужаса. Глаза, выкатившись, смотрели на кого-то, кто стоял за графом.

Он обернулся.

На пороге стоял высокий бледный человек, в котором Пьер узнал Шарля, возлюбленного Пуссеты.

— Точильщик, — воскликнул лакей, зубы которого выбивали мелкую дробь.

Легко поклонившись графу, Точильщик обернулся к старику Лабраншу.

— Убирайся, — произнес он жестким голосом.

Весь дергаясь, бедняга выскочил за дверь.

Пьер небрежно облокотился о спинку стула и наблюдал за всем с иронической улыбкой.

Шарль сел с другой стороны стола и, посмотрев на графа, спросил:

— Итак, вы узнали меня?

— Еще бы, увидев один раз вашу физиономию, забыть ее невозможно, — смеясь ответил Кожоль. — Вы — Шарль, возлюбленный этой прелестной актрисы, которая незадолго до того оказала мне гостеприимство. Кстати, как она поживает?

— Не будем говорить об этой женщине, — резко возразил Точильщик.

— А напрасно вы лишаете себя истинного удовольствия! Что может быть приятней, чем разговор о тех, кто нас любит?! А она обожает вас, уверяю, что это так!

При этих словах радость осветила лицо Точильщика.

«Э, да ты влюблен», — подумал Кожоль. И он продолжал:

— О, бедняжка без ума от своего Шарля! От этого бледнолицего, который рискует с английской контрабандой. Странная контрабанда, однако… Хорошо бы убедиться, действительно ли эта грациозная актриса не подозревает истины…

Точильщик стиснул кулаки и повторил:

— Я сказал вам — не говорите об этой женщине!

Кожоль, казалось, не заметил угрожающего смысла этих слов и, продолжая улыбаться, возразил:

— О чем же нам говорить в таком случае? Не о сумасбродной ли ревности любовника, которой я обязан возобновлением знакомства?

Точильщик наклонился к графу и проговорил:

— Послушайте меня внимательно. Я немедленно, прямо сейчас, возвращу вам свободу, какими бы тяжелыми ни были для меня последствия, если вы согласитесь лишь на одно мое условие.

— А именно?

— Если вы еще встретитесь с Пуссетой, никогда не говорите с ней обо мне. Я хочу остаться для нее тем, кого она во мне видит.

— Бедная девушка! — невольно вырвалось у Пьера.

— Да, она виновна лишь в том, что полюбила меня. Поэтому я и боюсь увлечь ее за собой. В тот день, когда я исчезну из ее жизни, я хочу, чтобы у нее остались обо мне лишь светлые воспоминания. Я не хочу причинять ей боль…

В голосе его было столько страдания, что Кожоль был искренне тронут.

— Обещаю вам, что никогда не буду смущать покой этой дамы.

И он прибавил:

— Обещаю, что бы ни произошло между нами. Вы меня понимаете?

Не произнеся ни слова, Точильщик наклонил голову. Кожоль между тем продолжал:

— Это обещание не связывает вас ничем. Я понимаю, что задержали вы меня не из-за этого. Так какие условия нашего договора, говорите!

— Пуссета сказала мне, что вы пробрались к ней со стороны Люксембургского сада.

— Это действительно так.

— Что вы тогда бежали от преследования.

— И это правда.

— Вы бежали от гнева дамы, назначившей вам свидание.

— Я действительно это говорил?

— Пуссета сказала мне именно так.

— Допустим. Дальше?

— Она принимала вас в Люксембургском дворце?

Граф удивился.

— Вы хотели сказать «в саду». Пуссета не могла сказать «во дворце». Припомните хорошенько.

— Она точно сказала — «во дворце».

— Ваша возлюбленная перепутала. У меня было свидание в саду, калитку заперли, чтобы не компрометировать даму, мне пришлось бежать. Часовые увидели меня и приняли за вора. Таким образом я попал к вашей приятельнице.

Точильщик выслушал эти объяснения, а потом медленно произнес:

— Назовите мне эту даму, и вы свободны.

— Об этих вещах не спрашивают!

— Назовите даму.

— Это невозможно.

— Это ваше последнее слово?

— Могу вас заверить, что, кроме этой дамы, я никого не знаю во дворце.

Точильщик усмехнулся.

«Дьявол, — подумал Пьер, — он мне не верит».

— Вам не угодно говорить?

— Ваша идея-фикс может расстроить мне нервы.

— О, ваши нервы будут иметь возможность успокоиться, — заявил Точильщик и направился к двери.

— Итак, моя свобода зависит от моей нескромности?

— Вот именно. В тот день, когда вы решитесь заговорить, велите меня позвать.

— Если вам предстоит кругосветное путешествие, то не откладывайте его из-за моего признания, — насмешливо проговорил Кожоль.

Точильщик пожал плечами.

— Если мы хотим, то умеем вытягивать признания из людей.

Едва он успел закончить свою фразу, как Пьер подскочил к нему и прокричал прямо в лицо:

— Рассмотри меня получше, дурень, прежде, чем угрожать! Неужели я похож на человека, которого, можно запугать? Можешь идти за своими фитилями, бездельник!

— На все есть свое время… Если тюрьма не поможет…

— Из любой тюрьмы выходят… Побег выдуман не для олухов, — отвечал Пьер, поворачиваясь спиной к нему и усаживаясь за ужин.

Точильщик постучал в дверь, чтобы ему отворили.

— Ангелочек! — крикнул он.

Вошел начальник носильщиков.

— Когда меня захочет увидеть этот господин, ты мне тотчас же сообщишь, — сказал Точильщик. — Да, — добавил он с улыбкой, — я должен тебя предупредить, что господин объявил мне, что он сможет убежать.

Ангелочек захохотал.

— Вы это серьезно?

— Совершенно серьезно, — ответил Пьер.

Глядя на закрывшуюся дверь, Кожоль прошептал:

— Не тут ли этот надзор за Еленой, о котором говорил аббат?

Поужинав, он улегся в постель, приготовленную в соседнем помещении…

Проснувшись, граф услышал голос Лабранша:

— Завтрак подан.

Со сна он, не мог сообразить, где находится, и, увидя свет канделябров, решил еще немного поспать.

— Но, граф, уже одиннадцать часов утра, — возразил Лабранш.

Пьер вспомнил обо всем, что, случилось накануне.

— Да, совсем забыл, что я на содержании у Точильщика, который решил меня хранить, как редкое вино!

Он быстро оделся.

Когда он уже сидел за столом, Лабранш спросил:

— Можно зайти Ангелочку, он хотел высказать вам свое уважение, если вы согласитесь принять его.

— Почту за величайшую честь, — весело бросил Пьер.

На стук лакея дверь отворилась, и в нее просунул голову Ангелочек.

— Может быть, я стесняю вас? — спросил он.

— Войдите же, мой очаровательный друг, вы из тех людей, на которых невозможно налюбоваться, — засмеялся граф.

— Я в восторге, граф, от вашего обращения, поэтому моя обязанность превращается в удовольствие.

— Какая обязанность?

— Я должен осведомляться, не хотите ли вы видеть Точильщика?

— Как? Я каждый день буду видеть вас за завтраком? Этот час будет для меня самым приятным! Ваш визит вполне заменит мне цветы на столе!

Несмотря на наглость, мошенник не мог угнаться за Пьером в насмешках, а потому сухо произнес:

— Если вам так приятны мои посещения, то я буду у вас и во время обеда.

— Браво, это просто превосходно, но почему бы вам, в таком случае, не появляться у меня каждый час?

— Именно так я и рассчитывал, — отозвался бандит, которого душила ярость.

— Ну вот, слово дано! Мы станем с вами неразлучны. Вы будете мне рассказывать свои приключения, кроткий Ангелочек, а я буду счастлив вдвойне. Во-первых, от ваших рассказов, во-вторых, от звуков вашего голоса.

Ангелочек продолжал:

— Вы не боитесь, сударь, что мое присутствие несколько стеснит вас?

— В чем же? — притворился удивленным Кожоль.

— А как же насчет побега, который вы нам вчера обещали?

— Но, любезный, какая же заслуга в том, чтобы убежать при удобном случае? Нет, я это сделаю у тебя под носом и тебе на смех!

Пьер произнес эти слова так решительно, что веселость тюремщика как рукой сняло, и он побледнел.

— Вы в этом вполне уверены? — спросил он серьезно.

— Вполне уверен.

— Вы знаете, что при первой попытке к бегству я подстрелю вас, как зайца?

— Хочешь пари?

— Бесполезно, оно не будет оплачено.

— Почему?

— Если вы проиграете и я вас подстрелю, то таким образом я убиваю свой выигрыш.

— А в противном случае?

— Если выиграете вы, то Точильщик не будет дорожить моей шкурой и велит повесить меня на первом же суку, а вы потеряете своего должника.

— Зачем же вы мне это рассказываете, бедняжка? Надо пощадить мою чувствительность! Я уверен, что мое пищеварение расстроится от этого горя…

— Какого горя?

— Да ведь я теперь все время буду повторять себе: «Ах, этот милый Ангелочек, он скоро умрет на осине!». Вы, видимо, меня совсем не любите, если внушаете мне такие грустные мысли…

Граф сделал такой огорченный вид, что его тюремщик почувствовал безумный страх.

— Но это же невозможно, чтобы вы убежали!

— Извините, но я так убежден в своем выигрыше, что даже намерен увести с собой Лабранша.

— А вот этому я уж никак не поверю!

— Почему?

— Потому что я сейчас же освобожу вас от его присутствия.

Он тут же крикнул в дверь:

— Эй, уведите эту собаку и привяжите в ее конуре!

Лабранш исчез. Торжествуя, что наконец, удалось показать свою власть, негодяй обратился к пленному:

— Теперь я уверен, что с одной стороны вы не сдержите слова…

Подавив взрыв негодования, Кожоль улыбнулся.

— Это уж совсем нелюбезно с вашей стороны: лишать меня моего камердинера…

— Я вам его заменю, — насмешливо сказал тюремщик.

— Возможно ли! — восторженно вскричал Пьер, лицо которого прямо-таки засветилось от удовольствия.

— Уверяю вас!

— О таком счастье я даже мечтать не смел!

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Будьте уверены, что я не спущу с вас глаз, — рассвирепел негодяй.

И он вышел, преследуемый взрывами хохота молодого человека.

Ангелочек сдержал слово. Каждый час он врывался к заключенному, постоянно кутившему и отказывавшемуся от свидания с Точильщиком.

В конце недели у графа поломались часы, видимо, не без участия Ангелочка. Теперь он не мог следить за сменой дня и ночи.

Пьер составлял планы побега. Конечно, бежать надо, было только через дверь, так как другого пути просто не существовало. Но тут требовалась какая-то хитрость. А он все еще ничего не мог придумать…

Ангелочек торжествовал. Молчание пленного он принимал за сломленную волю.

— Я думаю, — хохотал он, — что еще не посеяна пенька для веревки, на которой меня должны вздернуть!

— Ты будешь повешен, — отвечал граф.

— В таком случае — накануне моего столетия!

Ангелочек был так уверен в своей победе, что решил быть великодушным.

— Честное слово, мне жаль Лабранша. Бедняга чахнет в своей конуре. Я пришлю его вам. Это придаст ему бодрости. Ведь вы же должны забрать его с собой…

Пять минут спустя явился Лабранш.

— Я думал, что граф давно ушел, — сухо сказал он.

— Ищу средство.

— Много же вам на это требуется времени.

— Да ведь я здесь совсем недавно, — удивился молодой человек.

— Вы здесь уже десять месяцев.

Кожоль подпрыгнул от изумления. Он подумал о Бералеке.

— Если он пришел в себя, так считает, что я мертв.

Он представил себе Елену, из-за которой он находился здесь. Подумал о том, что за десять месяцев она могла разыскать Ивона и узнать от него, что на свидании был не он…

— Пусть это стоит мне жизни, но я должен бежать!

— Нам надо бежать, — произнес лакей таким странным голосом, что Кожоль невольно поднял на него глаза.

Это был все тот же старик, но глаза его сверкали жестко и беспощадно.

— О-о! — воскликнул Кожоль. — Они вас опять пытали?

— Да, на этот раз они не трогали тело, но терзали сердце. Да, я хочу бежать, чтобы мстить!

— Так Точильщик на твоем счету?

— О нет, я думаю о другом!

— Так кому же ты хочешь мстить?

— Моей жене!

— Разве ты женат?

При этом вопросе лицо лакея изменилось. Казалось, он раскаивается в своих словах.

— Да, сударь, я женился на скромной работнице.

— Она хорошенькая, госпожа Лабранш? — спросил любопытный Кожоль.

— О, да, хороша. Ей пятьдесят лет.

— Это возраст благоразумия. Что она могла сделать такого, чтобы внушить такую жажду мщения?

— Вы действительно хотите это знать?

— Конечно!

Лабранш немного поколебался, а потом начал свой рассказ.