Облачная пелена изорвалась, сквозь неё на женщину смотрели крупные равнодушные звёзды. Они набухали, расплывались, протягивали острые лучи — и Надани украдкой, точно кто-то мог увидеть, смаргивала слёзы. К ночи она составила десяток планов мести; каждый обдумывала тщательно, усмехалась злорадно и горько, репетировала фразы, жесты, позы.

Край облака, похожего на ночной город, окрасился в белый. Светоносный туман клубился волнами, колебался зыбкими прохладными складками и всё светлел, сгущаясь. Госпожа Одезри коротко вздохнула, поправила громоздкое парадное платье и, шурша на всю крепость, боком протиснулась в коридор.

Ночной холод отрезвил женщину. Месть? Вечерними фантазиями не убьёшь и не ранишь чудовище. «Неуязвимых нет, — тихо повторяла она, пока шла по двору. — Я научусь терпению: однажды непременно настанет мой час».

Каменная плита с гулким вздохом откатилась в сторону. Госпожа Одезри поджала пальцы на ногах, но голову вскинула гордо и остекленевшим взглядом уставилась в темноту настолько яркую, что сине-оранжевые круги вспыхивали перед глазами.

— Чего вы ждёте? — негромко спросил Келеф.

Голос чужого существа показался Надани усталым и неживым.

— Я жду? — повторила она. — А что я должна делать?

— Входите.

— Я ничего не вижу.

Женщина говорила осторожно. Её собеседник пошевелился и раздражённо вздохнул.

— Тогда отчего вы не принесли с собой лампу? — очень быстро спросил он. — Или, вы полагаете, я должен заботиться ещё и о вашем удобстве?

— Мне далеко возвращаться! — возмутилась Надани, отступая на шаг.

Недовольство в голосе чудовища испугало её. Что если с ней говорил вовсе не Келеф, но какой-нибудь оборотень — слишком уж непохоже на уана он себя вёл?

— В доме за моей спиной остались только стены, — тем временем объяснило чужое существо. — Там нет ламп.

Женщина сглотнула, пытаясь ничем не выдать свой страх.

— Спросите у стражников, — равнодушно предложил Сил'ан.

Надани повернулась к оборотню спиной, и пошла назад вдоль стены, привычно считая шаги. Неровный, мечущийся багровый свет от факелов, горевших у ворот, вскоре развеял душный мрак. Госпожа Одезри с болезненным удовольствием прислушалась к треску огня.

— Лампы нет, — ответил на её просьбу сторожевой и кивнул в сторону ворот. — Возьмёте один из этих?

Живое, подвижное и яркое пламя, оказавшееся у Надани в руках — пусть и на конце длинной палки — ободрило женщину. Она бесстрашно ступила на чужую половину крепости, а Сил'ан поплыл впереди, указывая дорогу. Широкий коридор уводил всё дальше и дальше — от жизни в заповедный край, словно мост через реку забвения, а вода медленно текла над ним. Уан обернулся, бесшумный и лёгкий, один из сонма ночных теней, танцующих среди облаков в полнолуние — все они лишь рыбы сокрытой от людей реки.

Надани невольно представила себя искателем истины или древних тайн. Услышав очередное сказание, она отправилась ночью к руинам давно погибшего селения, и в центре его, в разрушенном святилище, уже ничего на самом деле не ожидая после долгих лет напрасных поисков, вдруг увидела духа. Вот он — дитя прошлого — стоит и смотрит на неё, посланницу нового времени, величаво, с достоинством и печалью. Они встретились на краткий миг, для чего — лишь Дэсмэр ведомо. Не для того же, чтобы потные руки с отчаянием стиснули древко, кровь гулко забилась в висках, губы пересохли, а последний глоток воздуха застрял в горле?

Женщина тряхнула головой и выставила факел перед собой, защищаясь от морока. «Если бы он в меня влюбился, — неожиданно подумала она. — Ведь я могла бы полюбить его: за ночи без тревог, за уверенность в наступающем дне и защиту, ради Хина. Мне не пришлось бы принимать решения и терпеть упрёки, довольствоваться обществом Тадонга, вечно оставаться в крепости. Я сыграла бы роль счастливой и послушной жены — право, невелика плата.

В конце концов, что подарило мне искреннее чувство? Одиночество и сына — чужого. Я не просила бы о многом, и не мечтала бы о ласке — нет, не она всего важней. Я могла бы любоваться им, даже не пытаясь прикоснуться, если бы всегда, как я оступлюсь, он подал мне руку, как заплачу — нашёл бы тёплое слово, как вздрогну от страха — укрыл от всех врагов и бед. Вот если бы он полюбил меня!..

Но он не захочет и не сможет».

— У Каогре ведь есть свои сыновья. Зачем ему Хин? — с недоумением вопросила Надани, отдавая чудовищу тонкую папку с письмами.

— Один сын, — поправил Келеф. — Ченьхе. Был убит в пьяной драке.

Женщина ахнула и прижала руки к груди.

— Какой ужас!

Сил'ан смерил её недобрым взглядом. Закатное небо в его глазах разгоралось, похищая свет факела. Надани подобралась и насторожилась, готовая дать отпор.

— Вы его не знали, — только и сказало чёрное существо.

Госпожа Одезри нахмурилась и ответила резко.

— Я в жизни немало повидала! И представляю, как ужасно: вот так из-за немилости судьбы потерять любимого человека. Да ещё подобная гибель! Вы что же запрещаете мне сочувствовать? Или вы рады этой смерти? Стыдитесь!

— Стыдиться я не буду, — Келеф отвернулся. — Если вы закончили переживать за чужого сына, вспомним теперь о вашем. Право, я не намерен длить разговор.

Рот Надани искривился.

— Можно подумать, мне доставляет удовольствие общество столь чуткого и галантного собеседника, а Солнце так и сияет за окном. Да и пришла я, уж конечно, без приглашения.

Существо обернулось медленно, с томной грацией, будто огромная змея.

— И говорим мы, стало быть, о моём ребёнке?

Женщина наморщила лоб, поджала губы, промолчала. Сил'ан величественно проплыл мимо неё, сохраняя нечеловечески прямую осанку напряжённого тела.

— После смерти сына, Каогре-уан вновь женился, — монотонно заговорил он, словно читал мятый лист пергамента, испещрённый мелкими буквами. — Жест отчаяния. Ему свыше восьмидесяти лет, для человека это очень много.

— А сколько лет его жене?

— Девятнадцать. Два года назад у них родилась дочь, тогда правитель, должно быть, и осознал, что, одари его Дэсмэр наследником, тот всё равно не успел бы повзрослеть.

— Два года назад? — ошеломлённо переспросила Надани. — То есть мой мальчик должен жениться на…

— Нет, — раздражённо перебил Келеф. — Каогре-уан не может ждать, пока эта ненужная дочь войдёт в пору. У него есть вторая, сводная сестра ушедшего. Её имя Ценьхе.

Женщина вздохнула с облегчением и деловито поинтересовалась:

— Сколько ей?

— Девятнадцать.

— Д-девятнадцать? Но… как же? Вы не перепутали с новой женой?

Сил'ан не снизошёл до ответа. Госпожа Одезри медленно сжала правую в кулак и загнула три пальца на левой.

— Но ведь она на восемь лет старше Хина!

— Каогре-уан хочет получить клятвенное обещание — для того он и приезжает — но согласен отсрочить союз на три года до дня совершеннолетия вашего сына.

— Но ей же тогда будет… — Надани запнулась.

— Двадцать два, — равнодушно подсказал Келеф.

— Совершенно невозможно! — женщина с негодованием топнула ногой.

Сил'ан усмехнулся.

— В приданное за ней Каогре-уан отдаёт всё своё владение.

Госпожа Одезри замерла, широко раскрыла глаза с покрасневшими веками и уставилась в нарисованное лицо острым взглядом торговки, давно поджидавшей какого-нибудь незадачливого простака.

— И-и, — вздрогнув, она мотнула головой, — это ведь много?

— Всего на треть меньше вашего. Даже теперь.

— Боги, — Надани прижала руки к груди.

— Решайте вы, — папка исчезла из рук Келефа. — Моё дело лишь передать предложение, а после — три года — я готов управлять чем угодно.

Женщина улыбнулась, вначале неуверенно, потом шире.

— Так значит, вы уедете, как только Хин женится? — ещё не веря, уточнила она.

— Да.

— Какое счастье.

— Да, — улыбчиво прищурившись, согласился Сил'ан.

Надани едва ли услышала его, восторг в её глазах напоминал о ребёнке, которому подарили самую желанную игрушку. Размеренный и спокойный мужской голос вернул её с небес на землю:

— Я хочу, чтобы вы присутствовали сегодня при разговоре с Каогре-уаном. Ребёнок ваш, вы и распоряжайтесь его жизнью.

— Уж конечно! — гордо хмыкнула женщина.

— Замечательно, — молвил Келеф гораздо мягче, словно довольный исходом разговора. — Трудно было убедить Каогре-уана вести беседу при вас. Он согласился, но на своих условиях.

— Что если они мне не понравятся? — тотчас насторожилась Надани.

Сил'ан пропустил прядь волос между пальцами.

— Можете поступать, как вздумается. Одёригвать вас я не стану. Возможно, Каогре-уан сочтёт меня слабым глупцом, которым вертит женщина — я переживу. Мне-то скоро возвращаться домой, а вы и ваш сын никуда из Лета не денетесь. Туземцы не любят чужаков, даже тихих — люди вообще не любят тех, кто на них непохож, разве не так? Вот и подумайте, какое отношение вызовет ваше своеволие.

Госпожа Одезри нахмурилась и отвела взгляд.

Рассветное Солнце запуталось в рыжем тумане над далью. Уан Каогре внимательно присмотрелся к крепости, глубоко вдыхая тревожный, сладковатый запах утра.

— Неудавшаяся каменная мозаика, — сказал он первому советнику. — Вот на что это похоже.

Свита осталась во дворе, её окружили любопытные, но недружелюбные воины уана Келефа. Двое из них провели чужого правителя по коридорам, глухим, тёмным и пыльным, остановились у одной из дверей на втором этаже и отворили её, не стуча. Каогре скользнул взглядом по потёртому ковру на полу, пустому раздражающе-жёлтому креслу. На столе, массивном и старом, в беспорядке валялись перья, обереги, свитки и пёстрые камни.

Без лишней торопливости старик перешагнул порог. Дверь стукнула, закрывшись за ним. Женщина, похожая на неприступную крепость в платье, которое не пристало носить безродным чужакам, отвернулась от окна. Она поклонилась так низко, как позволяли ей корсет, металлические пластины на лифе и обручи под юбкой. Уан Каогре, сощурившись, уставился на её немытые волосы — их тёмный рыжий цвет вызывал у него отвращение; затем перевёл взгляд на длинное и бледное лицо, всё в точках — не болезнь ли? Безвкусная вышивка на одежде, дешёвые украшения, а уж рост! «Отец её ребёнка — либо слепец, либо пьяница», — заключил старик.

Хозяин крепости поднялся из кресла. Каогре, наконец, посмотрел на него и замер, ощутив озноб от дурного предчувствия. Сожаление и понимание пришли слишком поздно.

С горькой улыбкой старик наклонил голову:

— Благодарю за гостеприимство, уан Кереф, — хрипло выговорил он. — Ваш переводчик здесь? Так давайте начнём.

Весен и Сил'ан стояли рядом на стене под палящими лучами Солнца. Сторожевой, созерцая из гамака эту добровольную пытку, неодобрительно ворчал. Стражники и воины, сбежавшие от жестокого светила в тень навесов, удивилялись чужому безрассудству.

Зеленоватое полуденное Солнце безмятежно сияло над песками. У горизонта справа колебалось кисейное облако пыли.

— Я его не таким себе представлял, — признался Данастос после долгого молчания.

Яркие глаза Келефа скрылись под ресницами.

— Сколько бы человек ни колотил в запертые двери, ему остаётся только умереть у порога или смириться и уйти прочь, — ответил он тихо.

— Прошлое нельзя ни вернуть, ни изменить, — согласился маг. — Уехать в самое пекло — подумать только. Отчего не подождать до вечера, или он боится сумерек?

— У него дрожали руки.

— Что? — Данастос изумлённо развернулся к Сил'ан.

— Ты слышал, — ровно заметил тот.

Маг усмехнулся, встряхнул волосами и, как и прежде, уставился вдаль. Келеф всё молчал, тогда весен заговорил вновь, доверительным тоном:

— Знаешь, ведь он разбил Каяру-уана, все были наслышаны о Каогре. Даже я. И все считали его величайшей угрозой. Я ожидал встречи с необычным человеком, в некотором роде — больше чем человеком.

— Мало тебе меня? — улыбчиво прищурился уан.

— Какое самомнение, — хмыкнул Данастос, вздохнул и продожил серьёзно. — Всё время, пока мы говорили, я смотрел на него, пытался различить хоть тень величия, избранности — чего-нибудь. Но, право, так и не увидел разницы меж ним и, к примеру, старейшинами наших деревень.

Келеф едва заметно покачал головой:

— Парва-уан говорил: человек не знает себя. И в десять, и в тридцать, и в пятьдесят он думает, что останется всё таким же. Он не предвидит, что может выбиться из сил, а годы успеха приведут его к краху — он почему-то не сделает последнего шага к вершине или, напротив, получит то, что давно ему не нужно.

Данастос хмыкнул и переспросил иронично:

— Парва-уан? Весены и летни чужие. И мне не слишком-то лестно, что ты для себя равняешь их и нас.

— Дан, — Келеф ласково коснулся щеки весена кончиками пальцев, — вы одной крови.

Тот сотворил несогласный жест.

— Кровь здесь ничего не решает, — убеждённо высказался он. — У нас не осталось общего по духу: мы стремимся ввысь, они — хуже зверей. Таков итог сотен лет, и его не отменишь. Они умрут у порога. Я понимаю, в чём ошибался, — добавил он. — Слава — не то, что может превратить человека — тем более летня — в высшее существо.

— Тебе бы с Сэф поговорить, — недовольно откликнулся Сил'ан. — Они любят рассуждать о высших и недостойных, но меня этот вопрос оставляет равнодушным.

— Он тебя злит.

Уан капризно поджал губы:

— Даже если так.

Данастос вытер пот со лба рукавом мантии.

— Пойдём уже, — попросил он. — Я не хочу вонять, как госпожа Одезри. И надо ещё посмотреть, не набрался ли я от неё насекомых.

Дитя Океана и Лун одарило мага задумчивым взглядом из под ресниц:

— Ты иди, разыщи детей и Вазузу. Когда будете готовы уезжать — скажи мне.

Едва весен ушёл, Сил'ан развернул голову назад и с интересом посмотрел во двор. Маг скрылся за углом, ткань одного из навесов колыхнулась, раздвинулась, пропуская стройную фигуру немолодой уже женщины, одетой в белое платье летней. Она быстро огляделась и вздрогнула, встретив взгляд уана. Келеф поманил её рукой, и ведунья торопливо поднялась на стену.

— Вы, наверное, хотите знать, почему я пряталась от мужа? — негромко спросила она, подходя.

— Чтобы поговорить со мною без него. Сказать то, что он не одобрит. Стоит ли?

Вазузу закусила губу, сжала руки.

— Мой повелитель… — летни запнулась и нахмурилась, смело посмотрела Сил'ан в глаза. — Мой повелитель, — повторила она уверенно. — Вне всякого сомнения, вы верите моему мужу больше, чем мне, и скорее прислушаетесь к нему. Я всего лишь женщина, и рискую вызвать ваше неудовольствие, но есть то, чего он — мужчина и маг — никогда вам не скажет.

Келеф молча смотрел на неё. Вазузу чувствовала, как иссякает её решимость. Она обратилась за поддержкой к своей стихии и заговорила, словно в омут бросаясь:

— Вы дурно поступили с юным Одезри, мой повелитель. Знаете ли вы, каково это: быть брошенным, нелюбимым? Мать боится его — она хотела «идеального младенца» вместо живого человеческого существа, в котором от зверя всегда немало. Хин разочаровал её ожидания, в сердце госпожи Одезри их сменили отчуждение и злоба. А для ребёнка это стало шоком — вот почему Хин не испытывает привязанности ни к одному человеку. Вместе с тем одиночество вызывает в нём ужас, ему кажется, что он не принадлежит к этому миру, а всё происходящее вокруг — не более чем сон.

Его окружают холодность и жестокость, и он лишь отвечает на них по-своему, учится выживать. Однако, он не переменится и когда повзрослеет — маски и приёмы, за которыми он прячется от нас сейчас, навсегда останутся частью его натуры. Он ждал вашего возвращения год, понимал и не хотел верить, что вы не вернётесь. Потом пришло отчаяние и, наконец, он подчинился тому, что не в силах был изменить. Покинутый, он делает всё, чтобы привыкнуть к разочарованию и брошенности. Пытаясь сдержать боль, он перестаёт жить — уже ничего не желает, ни к чему не стремится, обращается против собственных потребностей, против себя самого. Он так старается ненавидеть вас, но больше всего он ненавидит себя и уже давно. Единственные мечты, которые у него остались — мечты о смерти.

Во дворе показался Данастос, окружённый двумя весёлыми, нарядными девочками. Маг улыбался, но стоило ему взглянуть на стену, как улыбка сошла с его лица. Он что-то коротко сказал и едва ли не бегом бросился к лестнице.

Вазузу виновато потянула носом и торопливо окончила речь:

— Он привязался к вам, мой повелитель. Прошу вас, не бросайте его снова, поговорите с ним!

Весен, встревоженный и запыхавшийся, остановился рядом с женой.

— Почему бы людям самим не заботиться о своих детях? — холодно и недобро спросил Сил'ан, глядя на ведунью.

Та хотела ответить, но Данастос схватил её за волосы и вынудил опуститься на колени, точно провинившегося ученика.

— Молчи, — мрачно велел он, — достаточно уже.

Затем и сам медленно опустился на одно колено, наклонил голову.

— Мой повелитель, прошу вас о снисхождении.

Келеф долго молчал, наконец, ответил на морите:

— В первый и последний раз.

Маг наклонил голову ниже, поднялся и, грубо схватив жену за руку, потащил за собой.

— Как тебе только в голову могло придти говорить с ним в таком тоне, да ещё о ребёнке-чужаке! — возмущался Данастос по дороге домой, нисколько не стесняясь присутствия девочек. — Вазузу, милая, ты умом повредилась? Солнце голову напекло? Объясни мне!

Женщина только вздыхала и, морщась, вытирала слёзы.

— Жалко тебе этого мальчишку? — не унимался весен. — Так учила бы госпожу Одезри, как воспитывать детей! Что, неужели это не так занимательно?

Летни всхлипнула и отвернулась.

— Глупая, Хину он не мать и не отец. Он даже не человек! — воскликнул маг. — Вазузу, милая, как же ты не понимаешь, что этот мальчишка Келефу и так поперёк горла? Из-за кого, как ты думаешь, он теряет годы среди песков и диких людей? Здешнее Солнце для него губительно, не говоря уж о том, как сокращают его жизнь суета и хлопоты. Он ли не одинок? Что ты, милая, знаешь о Сил'ан? Уж, конечно, не то, что они не привыкли и не могут быть одни. Он здесь сходит с ума, притворяясь тем, кем летни хотят его видеть — человеческим мужчиной. И ещё ты со своим мальчишкой: «Ах, бросил! Ах, предал!» Уан заботится о том, чтобы твой Хин получил не разорённый крошечный кусок земли, который падёт, стоит ветру дунуть, а могучее и обширное, прекрасно укреплённое владение. Разве есть в тексте клятвы хоть строчка с подобным требованием? Я не припоминаю. Подумай! Пять лет трудиться над тем, от чего откажешься ради глупого человека. Может, ему просто вырезать из груди сердце и положить к ногам безмозглого рыжего мальчишки? Ты тогда будешь довольна?!

Женщина вдруг обняла мужа и уткнулась носом ему в грудь. Данастос вздохнул, остановился и погладил её по голове.

— Ладно, хватит, — сказал он, смягчившись. — Добрая, да без ума. Что тут злиться — только слова попусту тратить.

Старшая из двух сестёр вдруг испуганно вскрикнула. Весен, закатив глаза, медленно повернулся к ней.

— У тебя-то что случилось?

— Моя серёжка, — грустно пробормотала девушка. — Я положила её в той комнате, где мы ждали, и забыла взять.

Маг с недовольным видом оглянулся на крепость.

— Что ж, беги, — разрешил он.

Вирра расплылась в улыбке, скинула сандалии, подвернула подол и помчалась по песку босиком.

Хин в одиночестве сидел на заднем дворе и рисовал на земле обломком камня тонких змей с большими головами, крючковатыми когтями и крыльями. Убогие чудища вызывали у него жалость, но хорошо отвлекали от мыслей. Он так увлёкся, что не услышал шагов, не ощутил чужого присутствия и с удивлением уставился на чью-то тень, упавшую на рисунки. Раздосадованный, он резко вскинул голову, да так и застыл с открытым ртом.

— Облачный день, Хин, — неловко сказала юная девушка, взволновання и раскрасневшаяся после бега.

— Вирра? — прошептал мальчишка, глупо моргая.

Та переступила с ноги на ногу.

— Хин, я…

Рыжий упрямец потупился.

— Чего ты вдруг пришла? — резко перебил он.

Девушка не нагрубила в ответ, как делала прежде. Напротив, успокоилась.

— Я пришла попрощаться, — сказала она, застенчиво улыбаясь.

Мальчишка взглянул на неё исподлобья.

— Что ты ещё выдумала? — хмуро осведомился он.

— И ничего не выдумала, — улыбка Вирры стала шире. — Я на самом деле уезжаю учиться в Весну, завтра же ночью. Меня уан Кереф отвезёт, он домой едет. Я стану жрицей, представляешь?

Хин сглотнул и вцепился пальцами в землю.

— Что? Как? — он не узнал собственный голос. — Но…

— Мне пора бежать, — взглянув на Солнце, заторопилась девушка. — Отец ждёт, а я сказала, что за серёжкой.

— Да… но… — мальчишка сгорбился и провёл рукой по лицу.

— Удачи тебе, Хин, — искренне пожелала Вирра, коснулась его плеча и пошла прочь.

Он лежал в пыли, прижимая руки к груди. Ветер пронизывал его насквозь, несмотря на палящее Солнце, а мальчишка слушал, как время мчится мимо и сквозь него, неостановимое и невозвратное, пробивая в теле и душе тысячи тысяч дыр и унося с собой потускневшие обломки. Он хотел рассыпаться песком на потеху ветру — лишь бы уже ничего не знать и не чувствовать. С отчаянной надеждой он полз и полз к краю, желая только одного: провалиться в чёрное небытие.

Всё менялось. Вирра и та вырвалась из пут, её ожидала яркая жизнь, полная новых пейзажей, которые он, Хин, не увидит никогда, удивительных людей, которых никогда не узнает. Весна, сказочный мир, открывал перед ней свои врата. А мальчишка оставался в прошлом, к которому она никогда не пожелает вернуться, и только вспомнит через пару десятков лет с мягкой, чуть грустной улыбкой.

Все уйдут. Хин и сам сбежал бы, если бы знал куда и мог объяснить — зачем; если бы нашёл силы бороться. Он чувствовал, что обречён, так же как тонкая костяная трубочка под ногой матери. Горсть осколков стекла — разноцветных чешуек — прах волшебства.

Мальчишка поднялся, отошёл к стене. Копать обломком камня было трудно, Хин помогал руками и часто отирал грязным рукавом пот, заливавший глаза. Наконец, он ухватил край серого платка и осторожно вытащил его из земли, отряхнул, развязал полусгнившую нить. Чешуйки тускло заблестели. Мальчишка пересыпал их на ладонь и некоторое время молча разглядывал, потом вновь завернул в платок и сунул его в карман.

Хин долго бродил вдоль берега реки — Солнце уже клонилось к закату. Рыбы безмятежно шевелили плавниками и, ничуть не опасаясь человека, выпрыгивали из воды, чтобы поймать аппетитного балопа. Чёрное платье уана мальчишка отыскал почти сразу — аккуратно сложенное, оно было присыпано багровым песком. Юный Одезри заключил, что оно лежит на берегу не менее часа, а значит хозяин скоро вернётся за ним. Но минул час, шёл второй, а Сил'ан не появлялся.

Мальчишка вздохнул и сел на песок. Две рыбы прыгнули и едва не столкнулись, Хин лишь мрачно хмыкнул. Что-то большое и белое показалось в реке, но мельтешащие рыбьи тела тотчас скрыли своего сородича. Хин снова вздохнул и посмотрел в небеса.

— Ты не собираешься уходить? — вдруг раздался голос уана.

Мальчишка поднялся на ноги и удивлённо пришурился. Сил'ан стоял к нему спиной, по пояс в блестящей от Солнца воде. Густые чёрные волосы окутывали его мокрым шёлком, точно плащ.

— Отвернись, — потребовал уан, не дожидаясь ответа.

— Зачем? — удивился Хин.

— Если не сделаешь этого, клянусь Сайеной, я и слова больше тебе не скажу.

— Ну, хорошо, — удивлённо протянул мальчишка, отворачиваясь. — Откуда мне было знать, что это так важно.

Позади него раздался тихий шорох осыпающегося песка и шелест платья.

— Что тебе нужно от меня? — недовольно спросил Келеф.

Мальчишка повернулся было, и тотчас неведомая сила крутанула его обратно.

— Стой как стоишь, — мрачно добавил Сил'ан.

Хин поджал губы, подумал и сказал громко, но отрешённо:

— Я тебя ненавижу.

— А, — Келеф усмехнулся. — И я не достоин более выразительной ненависти?

Рыжий упрямец опустил плечи.

— Я тебя ненавижу! — вдруг крикнул Сил'ан, пронзительно, судорожно, надрывно.

Мальчишка, вздрогнув, резко обернулся, потрясённо раскрыв рот и выкатив глаза.

— Убедительней, не правда ли? — довольно поинтересовался Келеф.

Хин прижал руку к груди и медленно выдохнул, внимательно и настороженно глядя в оранжевые глаза.

— Ты зря стараешься в любом случае, — спокойно сообщил ему уан. — Меня ненавидит вся моя кёкьё… Как тебе объяснить это слово? Пусть будет «семья» или «род». Вот это больно. А ты… Сам подумай, кто ты для меня?

— Причина многих неприятностей? — неуверенно предположил юный Одезри.

Келеф улыбчиво прищурился:

— Не переоценивай себя. Разве ты заключил договор и заставил меня прекословить аадъё? Если бы я знал, чем обернётся ослушание…

— Ты бы повиновался?

Сил'ан приоткрыл губы, его взгляд стал задумчивым. Потом он провёл рукой по волосам, уже высохшим, и усмехнулся:

— Твоё ли дело?

Мальчишка молча склонил голову. Келеф посмотрел на реку, кипящую жизнью.

— По нашему календарю этой ночью замкнётся кольцо лет…

— Когда ты вернёшься? — перебил его Хин, нахохлившись.

Уан скосил на него глаза, помолчал и признался:

— Когда аадъё велят мне убираться.

— А если нет? — всё с тем же отчаянным и упрямым выражением лица возразил мальчишка. — Наверняка они скучают по тебе.

Оранжевые глаза потеплели.

— Детёныш, — задумчиво выговорил Келеф. — Запомни: лес по дереву, а море по рыбине не тоскует.

Он опустился на песок и Хин последовал его примеру. Сил'ан хитро прищурился:

— Загадать тебе загадку?

Мальчишка неуверенно поджал губы.

— Я вряд ли отгадаю.

— А я отгадал в детстве, — похвасталось изящное существо. — Она нетрудная. Слушай: слюну Бога не могут клюнуть птицы.

Хин захлопал глазами.

— Э-э… И всё? И в чём загадка?

Келеф весело рассмеялся.

— Сдаёшься? Так быстро?

Мальчишка не удержал улыбку.

— Пожалуй, да. И каков ответ?

— Солнечный зайчик, — обняв руками хвост — так как люди обнимают колени — шепнуло дитя Океана и Лун.

Хин задумался, а потом со смехом покачал головой. Уан благосклонно наблюдал за ним, и едва юный Одезри вновь помрачнел, заговорил ласково и выразительно:

«Гораздо лучше знать, что ты презренен,

Чем, будучи презренным, слушать лесть.

Последние судьбы отбросы могут

Надеяться и жить без спасенья.

Плачевна перемена для счастливцев.

Несчастным поворот — на радость. Здравствуй,

Бесплотный воздух, что меня объемлешь».

Мальчишка то хмурился, то заглядывал в глаза, настороженный, постоянно ожидающий беды. А когда Келеф умолк, попросил тихо и жалобно:

— Не уезжай, пожалуйста.

Сил'ан опустил ресницы, не отвечая на ищущий взгляд:

— Если я тебе нужен — дождись. (Хин вздохнул.) Я напишу Хахмануху, чтобы они возвращались и привозили с собой инструменты. Тебе придётся заниматься усердно, чтобы наверстать пропущенные годы.

Рыжий упрямец сотворил согласный жест с сосредоточенным и серьёзным видом.

— Хочешь встретить со мной начало нового кольца лет?

Мальчишка робко улыбнулся. Уан довольно хмыкнул и распорядился:

— Тогда отправляйся в крепость за чистой одеждой. Вернёшься сюда, искупаешься, отмоешь грязь, избавишься от запаха, переоденешься, приведёшь в порядок волосы. Хорошо бы ещё обстричь ногти. Да, умоляю тебя, не забудь сменить обувь.

Хин поднялся на ноги, но медлил уходить.

— Что? — поинтересовался Келеф. — Да, грубо, но я рискую задохнуться.

Мальчишка вытащил из кармана ветхую серую тряпицу и с виноватым видом развернул её. Сил'ан посмотрел на чешуйки.

— Ты сломал калейдоскоп, — заключил он. — Спросишь у Синкопы — он видел, как я его делал. Кость можно взять у местных, только… — Уан умолк, внимательно пригляделся к человеку. — Не вынуждай меня гадать, что у тебя на уме. Я не в настроении.

— Ты сделал его сам? — изумлённо молвил Хин.

Келеф тихо рассмеялся.

— Скоро ты повторишь мой подвиг, — безмятежно откликнулся он. — Я не волшебник и не творю чудес — это и не нужно. Они и так повсюду вокруг. Наверное, ты их не замечаешь. Вчера я нашёл во дворе старое колесо с потрескавшейся ступицей. Как по-твоему, есть в нём что-нибудь удивительное?

Они искали подходящее место до темноты, а потом дожидались, пока звёзды заблестят над гладью реки. Наконец, незадолго до восхода Лирии, Сил'ан велел мальчишке спуститься вниз и встать шагах в десяти от края обрыва. Хин с трудом мог различить в густой синеве собственные руки. Он спотыкался и падал, но, сам себе удивляясь, лишь улыбался всё шире.

В ночи зазвучал голос, сильный и нежный, выпевающий сложный, непривычный слуху человека мотив, утончённый и однообразный. По вершине холма вдруг покатилось горящее колесо. Вращающийся огонь устремился к обрыву, сорвался в пропасть. Всё так же кружась, рукотворное солнце полетело над тёмной водой. Миг его падения растянулся для Хина на долгие минуты.

Ярко вспыхнув, словно в последнем, отчаянном крике, огненный дух погас, проглоченный ночной рекой.