Глава 28

Найти дом Мстиславы не составило труда. Первый же встреченный мужичонка с соломинкой в зубах и куцой седой бородой, хмуро оглядел нас прозрачно-голубыми глазами, задумчиво пожевал соломинку и заговорил:

— Померла ведьма сумасшедша. Уж с год как померла, — снова покосился на нас.

У меня сердце в пятки рухнуло, там и затаилось. Я так верила, надеялась, что с годами все обиды прошли, что на пороге смерти женщина поможет мне, избавит от проклятия, хотя бы ради самой себя, чтобы уберечь свою душу от жутких и долгих мучений. Но Мстислава уже мертва.

— Такмо одно не уразумею, зачем молодой ведьме больна да стара понадобилась? — он прищурился.

— Дело у нас к ней было. Из далекого прошлого. Но раз уж зря мы путь проделали, то и здесь задерживаться не стоит, — мягко отбрил Стас любопытного мужичка.

— Так, мабудь, дочка ее подмогнет? Тут она, в материном доме живет. Марьянкой кличут.

— А может и поможет, — ухватилась я и за эту соломинку. Кому, как не дочери знать свою мать. К тому же, в сердце надежда затеплилась, что раз уж дочка есть, значит, и счастье в жизни Мстиславы, вероятно, встретилось, может и злости поубавилось. — А как же нам ее найти?

— Так вот по этой Звонкой до упору пойдете, на Весеннюю выйдете, направо сворачивайте, вот с нее на Ключевую и выйдете. Аккурат к Марькиному дому. Не обшибешься, больно крыльцо красиво, резно. Мужик у Марьки рукастый. Что надо.

— Спасибо! Большое спасибо, — прижала руки к груди, пытаясь выразить всю свою благодарность. Мужик лишь усмехнулся в усы и дальше пошел, на нас оборачиваясь.

Дом дочери Мстиславы мы нашли без проблем. Стоило Весенней улице упереться в Ключевую, как мы оказались перед большим добротным домом из кругляка. Резные ставни, аккуратный палисадник, крыльцо с вырезанными цветами, в которых обереги были очень замысловато скрыты. Красивый домик, ухоженный. Только я его красотой недолго любовалась. Как представила, что сейчас придется хозяйку кричать или в дверь стучать, а потом объяснять, кто я и зачем пришла, так живот в узел скручивало от волнения, а руки покрывались холодным потом. Истуканом замерла и не могла сдвинуться с места. Смотрела на окна, за которыми висели белые занавески, на трубу, из которой вился дым тонкой струйкой, даже не сразу поняла, что наше появление и без действий с нашей стороны не осталось незамеченным. Какая-то мелкая беленькая собачонка, сидящая у крыльца на небольшой цепи, заливалась лаем, оповещая хозяев о гостях.

— Кого там нелегкая принесла? — дверь распахнулась так внезапно, что я вздрогнула и отступила.

На пороге стояла крупная фигуристая женщина — высокая, черноволосая, с живым, цепким взглядом, чуть нахмуренными бровями и чуть поджатыми губами. Плечи накрывала серая пуховая шаль, совсем как у моей бабушки, темно-зеленый сарафан без каких-либо украшений отлично сидел на чуть полноватой фигуре.

— Кто такие? Чего надо? — Перекрикивая собачий лай, спросила она, параллельно топая ногой и шикая на собаку, которая и не думала прекращать лаять.

— Здравствуйте, — крикнула я, косясь на мелкое громкоголосое животное, — меня зовут Милана, я ищу дочку Мстиславы, ведьмы, которая тут когда-то жила.

— Ну я ее дочка, — еще больше нахмурилась женщина, — чего надо? — она посильнее натянула концы шали, передернув плечами. Да, на улице заметно похолодало за последние дни. Но приглашать нас внутрь хозяйка не торопилась.

— Видите ли, — замялась я, пытаясь подобрать нужные слова, но они никак не шли на язык. Мне казалось, что я уже тысячу раз обдумала речь, которую скажу при встрече, но все слова в одно мгновение вылетели из головы.

— Милана — внучка Есении, — взял в свои руки ситуацию Стас, и я в очередной раз порадовалась, что он поехал со мной, — и, насколько нам известно, Есения дружила в молодости с вашей мамой. Судя по вашей реакции, чем закончилась та дружба, вы примерно представляете.

При одном упоминании имени моей бабушки Марьяна дернулась, ее глаза увеличились, а руки сильнее сжали шаль. Она что-то пробормотала себе под нос, но из-за неугомонной собаки, разобрать что-либо я не смогла.

— Заходите. Не стоять же на холоде, раз пришли, — ее голос прозвучал как-то обреченно. А уж когда Стас поддел крючок на калитке, пропустил меня вперед, и собака вовсе словно взбесилась, хозяйка совсем посмурнела, тяжело вздохнула и уже явно смирившись, загнала надрывающую горло собаку в будку, Стасу рассказала, куда привязать лошадь, а мне махнула рукой, чтобы я шла следом.

Дом у Марьяны пах чистотой, печным теплом и чем-то одуряюще аппетитным. Мы со Стасом за весь день только перекусывали в пути, не останавливаясь на привалы. Мой живот, недовольный режимом питания последних дней, возмущенно заурчал, требуя нормальную пищу. А телу стоило окунуться в расслабляющее тепло чужого дома, почувствовать твердую, но устойчивую поверхность лавки, как оно по ощущениям превратилось в рухлядь, которую тронь — развалится. Тело ныло и болело от долгой езды на лошади. Вообще, путь до Марьяны оказался долгим и трудным.

Женщина дождалась Стаса, отвела нас в отдельную крохотную комнатку, где стоял умывальник с тазиком, веники, тряпки аккуратными стопками лежали на нижних полках, прибитых прямо к стене, на верхних полках расположились стопки белых полотенец, одно из них, с ярким васильковым орнаментом, предложили нам. В деревянной мыльнице на столике возле умывальника лежало душистое травяное мыло. После посещения маленькой хозяйственной комнатки, нас вывели в просторную кухню, венцом которой, конечно же, была большая белая печь. Огонь весело трещал и гудел в ее глубинах, отдавая приятное тепло дому. У окна со светлыми занавесками, украшенными обережным орнаментом, стоял большой стол, накрытый чистой скатертью и уже уставленный угощениями. В блюдцах красовались румяными боками булочки и пирожки, в чашки Марьяна уже наливала горячий чай, а две глубокие тарелки еще стояли пустыми и ждали своей очереди.

— Садитесь, — кивнула хозяйка, — вижу, что с дороги устали. Сначала ешьте, а уж потом будем разговоры разговаривать.

Горячая каша с мясом была просто потрясающе вкусной. И если сначала мелькнула подлая мыслишка отказаться от угощений (мало ли что на уме у дочери той, что прокляла мою семью), то когда Марьяна ловко достала из печи чугунок, подняла с него крышку, и нос пощекотал невероятный аромат, я решила все же попробовать. И не смогла остановиться.

Разделавшись с кашей и ухватив ближайший пирожок, я все же не сдержалась и заговорила о том, ради чего пришла:

— Вы знаете об истории моей бабушки и вашей мамы? — осторожно начала я, боясь броситься сразу в омут с головой.

— А кто ж в Ручейках не знает? — горько усмехнулась Марьяна. — Если б мама сама не рассказала, так нашлись бы люди добрые…

Рассказ Марьяны не нес в себе почти ничего нового. Две подруги стали врагами из-за мужчины. Можно ли кого-то из этого несчастного треугольника винить? Так разве виновны люди в том, что не властны над своими чувствами? Вот и Марьяна не винила, да и я не могла ненавидеть. Злилась на Мстиславу за нашу жизнь сложную, за судьбы мамы и бабушки поломанные, но ненависти не испытывала. А выслушав Марьяну, и вовсе испытала даже жалость. Мстислава не только нам жизнь сломала, но и себя, и дочь на мучения обрекла.

— Папку моего она не любила. Уж как у них вышло не знаю, да только не вынес он ее сумасшествия. Ушел, когда мне еще и двух не было. Да и люд простой нам жизни не давал. Разве ж можно пройти мимо Славки сумасшедшей, которая подругу за мужика-то загубила, и не плюнуть? — явно копируя кого-то, проговорила Марьяна. — И мне здорово доставалось. До сих пор некоторые кумушки на меня косятся, будто это я дурные дела замышляю. Хорошо хоть Всеволод не из таких оказался. Он моим спасением и стал. Володюшка долго меня отстаивал да добивался. Только мамино зло и на нас отпечаток оставило. Не дает нам Матушка Природа детишек, словно в наказание. Уж столько лет, — женщина сморгнула слезу и утерлась передничком, — хорошо у Володюшки племянников орава. Забегают, не забывают тетку с дядькой, а нам и отрада. Уже и внуки у Володькиной сестры старшей появились. Крепкие мальчишки, загляденье. Удивительно, как маме забеременеть удалось.

— А почему же вы не переехали? — я была подавлена, услышав откровения Марьяны.

— Так маме Ковен запретил. Как о проклятии известно стало, так сил лишили, переезжать запретили. Тёмная это история. Уж не знаю, правда ли, но мама часто говорила, что не любил Михаил твою бабушку. Приворожила она его, а в следующий момент принималась бормотать, словно сама с собой спор вела, мол, не могла она, Есения, если бы приворожила, то после разбирательства и ее бы сил лишили, пусть ненадолго, но лишили бы. А Ковен ее невиновной признал. Еще и с переселением помог, когда понял, что проклятие в силу вступило, а мама снимать его не возьмется. Не знаю, что из этого правда, а что — ложь. Мама много болтала сама с собой. Говорят, после смерти Михаила и сама чуть душу не потеряла. Душа-то при ней осталась, а вот покоя она навсегда лишилась. Одна только тетка Апраксия от мамы не отвернулась. До самой смерти маму проведывала, не забывала. Только однажды разлад у них случился. Когда Апраксия бабушку твою в дом наш привела. Я тогда еще не заженихалась, оттуда и узнала, что проклятие коснулось не только Есении, но и дочери ее, которая только-только материнство познала. Уж не знаю, поверишь мне, али нет, но я тогда и сама маму умоляла скинуть зло с сердца, забыть об обидах старых, помочь Есении, но мама к тому моменту уже плохая* стала, да и без сил совсем. В общем, прогнала она тогда Есению, а мне сказала, что не может ничего поделать, не по силам ей проклятие снять. Через шесть седмиц уж год будет, как мама дух испустила, — женщина прикрыла глаза, словно этот рассказ у нее последние силы забрал, — уж почти год, как она в собственном темном огне горит, — горьким шепотом проговорила женщина и зажмурилась, совсем как ребенок, который пытается сдержать слезы. А когда она все же распахнула глаза, они уже были сухими. — Так чего вы, ребятки, сюда пришли? Я вам помочь не смогу, как бы ни хотела. Не могу я вашу любовь спасти — только мысленно за вас радеть.

Глоток чая, который я сделала именно на последних словах Марьяны, встал поперек горла. Каким чудом мне удалось его проглотить — останется загадкой. Но кашляла я еще долго. И уж либо от натужного кашля, либо от смущения, но лицо мгновенно запылало, словно факел. Стас легонько похлопал меня по спине, сохраняя невозмутимое выражение лица. Вот выдержка у парня, обзавидуешься! Его бы в наш мир, да за покерный стол… Эти все со своими покер-фейсами удавились бы от зависти, прячась под капюшонами и за темными очками.

— Извините, — хриплым, как у самого Папанова голосом проговорила я, утирая выступившие слезы, — вы нас неправильно поняли. — Прочистила горло и заговорила нормально, — мы не пара, Стас просто вызвался мне помочь, ведь от этого зависит жизнь его брата.

— Не зависит, — лаконично откликнулся Стас. Тихо, но и я, и хозяйка дома услышали.

— И я ему за это безгранично благодарна! — с нажимом продолжила я, игнорируя реплику Стаса. Можно бесконечно спорить о том, есть ли моя вина в болезни Рада или нет, но меня она снедала в любом случае.

— Да? — удивилась Марьяна, перевела взгляд с меня на Стаса и обратно, отвела глаза и виновато улыбнулась, — простите, ребятки, видать, показалось, подумалось.

— Ничего, — вместо меня ответил Стас, сложил руки на столе, переплел пальцы в замок и выпрямился, — и вы напрасно думаете, что не сможете нам помочь. Если вы дадите нам какую-нибудь личную вещь Мстиславы, то заметно облегчите нашу задачу. И, возможно, нам удастся не только избавить Милану и ее семью от проклятия, но и сократить срок мучений вашей матери.

— Правда?

Огонь надежды полыхнул в глазах женщины так ярко, что мне стало не по себе. Не хотелось бы обнадеживать ее, ведь мы были не уверены в успехе нашего похода. Да что там, сейчас, понимая, что эта ниточка оборвалась, я понимала, что не знаю, что делать дальше. Мои порывистые мысли о том, что пойду хоть на край света были искренни, и я бы пошла… Но чем это помогло бы? Мстислава умерла. Снять проклятие некому. Единственный выход — закольцевать эту гадость на маме, но… Она еще такая молодая и тоже достойна счастья. Я так хотела бы, чтобы оно у нее случилось.

— Правда? — кажется, в моем голосе прозвучало даже больше надежды, чем в голосе Марьяны.

Я взглянула на Стаса, боясь увидеть на дне его глаз молчаливое «нет», но взгляд парня горел решимостью и невероятной уверенностью. Только голос прозвучал тихо, с сомнением:

— Это сложно, будет страшно, скорее всего, больно, и есть некоторые, временные, — он выделил это слово особенным тоном и короткой паузой, — последствия и неудобства. И, не буду обманывать, то, что нам предстоит, не всегда получается.

— Что ты знаешь, — придвинулась ближе, схватила его обеими руками за большую горячую ладонь и сжала. — Расскажи, прошу, — заглянула в глаза, готовая услышать все, что угодно, — я не боюсь, поверь, жить, зная, что никогда не сможешь любить, а если полюбишь — кто-то умрет, гораздо страшнее, больнее и привносит в жизнь массу неудобств. Я готова.

— Так у вас найдется личная вещь вашей мамы? — Стас повернулся к притихшей Марьяне, которая наблюдала за нами с надеждой и смирением.

— Да-да, — она закивала головой, — хоть мама и требовала, чтобы я не хранила вещи покойника в своем доме, но я не могла не оставить кое-какие мелочи на память.

— Мы были бы вам безмерно благодарны, если бы вы одолжили что-то из них нам.

Я продолжала держать Стаса за руку, чувствовала нарастающее внутри напряжение, руки начали подрагивать, губу закусила, пытаясь сдержать лавину вопросов, которые вертелись на языке, и сверлила светлую голову парня пристальным взглядом. Когда хозяйка скрылась от нас, Стас все же повернулся ко мне, накрыл мои руки своей и мягко улыбнулся. Тепло так, странно, как никогда еще не улыбался.

— Придется мне довериться, кнопка. Доверить самое главное, — улыбка так же быстро соскользнула с его губ, как и появилась, — жизнь. Сможешь?

После ночей в лесу, битвы с чертями и его помощи и самоотверженности?

— К-конечно, — закивала я.

— Ядвига Петровна рассказала мне об одном способе на крайний случай. Тебе придется ступить за грань.