Сюлянь снова стала полноправным членом семьи Фан. Она мало беспокоила отца – как-никак стала взрослой, понимала теперь гораздо больше, чем раньше, и стала намного заботливей. Однажды утром она попросила Баоцина купить ей одежду посвободнее. Зная особое пристрастие отца к хорошим вещам, она специально подчеркнула, что ей нужен не шелк и не атлас, а самая дешевая и практичная ткань.

Баоцин хотел, чтобы Сюлянь показалась врачу. Поначалу она противилась, уж очень боялась того момента, когда доктор узнает, что она не замужем. Баоцин кое-что понимал в медицине и объяснил ей, что такой осмотр полезен для будущего ребенка. Доктор посторонними вопросами не интересуется, он лишь заботится о здоровье младенца. Отец проявил такое участие, что в конце концов это подействовало, и она отправилась в больницу. Несмотря на жестокие страдания, которые ей пришлось пережить, доктор нашел, что состояние ее здоровья вполне хорошее, нужно только больше двигаться.

Каждый день после обеда Баоцин не уставал твердить, что Сюлянь должна погулять. Она не соглашалась. В Чунцине ее все знали. Ей не хотелось средь бела дня показываться на улице и позориться у всех на виду, Баоцин перестал настаивать, однако все же напоминал ей.

что нужно прислушиваться к советам врача. Поэтому каждый вечер, после представления, отец и дочь гуляли по темным улицам. Именно во время одной из таких прогулок Баоцин обнаружил, что Сюлянь действительно сильно изменилась. Когда они жили в Шанхае, Нанкине и Бэйпине и гуляли вечерами после представления, Сюлянь скакала впереди, тянула его за руку и задавала бесчисленные вопросы. Теперь она шла медленно, все время отставая, будто стыдясь идти по улице рядом с ним. Как ее утешить? Он все передумал, но так и не знал, как поступить.

– Хорошо было бы найти господина Мэна, – сказал он довольно громко. – Он всему умел найти объяснение.

– Мне ни о чем не хочется думать, – безрадостно, с тоскою в голосе сказала Сюлянь. – Я думаю только об одном – чтобы как можно скорее родился ребенок. Лучше всего обо всем забыть.

Баоцину нечего было возразить. Если она не хочет думать, зачем ее заставлять? У него как будто ком застрял в горле. В мрачной темноте он чувствовал, что рядом с ним идет молодая, ни в чем не виновная мать, в утробе которой находится беспомощный ребенок. Не важно, кто его отец, сам ребенок тут ни при чем. Он будет такой же, как мать, добрый и чистый.

– Папа, а ты сможешь любить моего ребенка? – спросила она неожиданно. – Ты сможешь любить его так же, как маленького Сяо Бао – сына Дафэн? Появилась прежняя Сюлянь, которая поставила перед отцом очередной трудный вопрос.

–  Конечно же, – он громко засмеялся. – Всех детей нужно любить.

– Папа, ты должен любить его еще больше, чем Сяо Бао, – сказала она. – Это незаконный ребенок, у него нет отца, ты должен его любить еще больше, чем родной отец.

– Это уж обязательно, – согласился он. Почему она заговорила о том, что ребенок незаконный? Почему нужно особенно любить ее ребенка? Почему он должен любить его больше, чем отец?

Через неделю Сюлянь родила девочку. Пять фунтов весом, красную, сморщенную, похожую на столетнего старичка.

Сюлянь она казалась самой красивой, самой умной и самой здоровой. Теперь мир для нее ограничивался этой спальней и этим малюсеньким младенцем, который спал рядом с ней.

Рожать детей – страдание, но в один прекрасный день все проходит. Сюлянь почувствовала, что обрела новую жизнь. Боль и страдание, эти щипцы, которые мучили ее в течение нескольких часов, смыли позор преступного зачатия. Она искупила вину и теперь была спокойна. Она выполнила великую миссию женщины и дала человечеству ребенка. Сюлянь смотрела на смешное сморщенное личико, крепко прижимая к себе маленькое тельце. Это была ее драгоценность, ее плоть, в жилах ребенка текла ее кровь. В нем не было ничего от Чжан Вэня. К счастью, это была девочка. А будь это парень, пришлось бы беспокоиться, что он сможет превратиться во второго Чжан Вэня. Она была миниатюрной копией матери и могла вырасти в самую красивую девушку в мире. Сюлянь не пришлось испытать настоящей любви, пусть ее испытает дочь. Нужно будет зарабатывать деньги, чтобы отправить ребенка в школу, чтобы дочь не пошла по стопам матери. В своих мечтах она уже видела дочь взрослой школьницей, которая после уроков приходит домой и встречается с матерью. Может, и самой Сюлянь нужно начать учить все сызнова, чтобы потом обучать дочь.

Она приложила ее к груди, брызнула струя молока и облила маленькое красное личико. Она снова дала ребенку грудь. Проголодавшиеся губы стали громко чмокать, втягивая глоток за глотком материнское молоко. Вот он – символ любви: любовь из ее груди вливалась в рот будущего поколения. Она понимала, что отныне жизнь ее до самой смерти будет состоять в том, чтобы отдавать, а не только брать от других, отдавать будущему поколению.

Тетушка пришла помочь Сюлянь с ребенком. Она была немножко пьяна и хотела из вредности сказать какую-нибудь гадость. Эта бессовестная девица родила девочку, не иначе как большая потаскушка родила маленькую, и так звено к звену, конца не видать. Если бы родился сын, хоть и согрешила Сюлянь, а дело было бы стоящим. От девиц одни только хлопоты. Однако весь ее запал исчез, когда она увидела, как ротик ребенка припал к полной груди Сюлянь.

 – Вот это да, дочка. – Тетушку просто охватила зависть. – Родила такую прекрасную дочурку... Да хранит тебя бодисаттва!

Рождение ребенка прибавило забот и Баоцину. Когда родился Сяо Бао, Баоцин помогал Сяо Лю устроил, банкет по случаю исполнения ребенку трех дней и обряда омовения. Когда ребенку исполнился месяц, он тоже пригласил гостей. Таков порядок. Баоцину хотелось, чтобы соседи видели, что он почтенный тесть, живет в достатке, соблюдает приличия, да к тому же является и счастливым дедом. Но как быть с незаконным ребенком, у которого нет отца? Он почесал голову. Пойти посоветоваться с женой – пустой номер. Она наверняка скажет, что нельзя. Он не хотел спрашивать Сюлянь, боясь огорчить ее. Баоцин прикидывал и так, и этак, не зная, как сделать лучше. Три дня прошли, Сюлянь молчала. Теперь даже при всем желании было поздно. Когда вскорости ребенку должен был исполниться полный месяц, Баоцин снова не смог принять решения.

Он внимательно приглядывался к лицу Сюлянь, чтобы увидеть, не рассердилась ли она оттого, что ребенку на третий день не совершили омовение. Но никаких огорчений по этому поводу не заметил. Наоборот, она все это время была возбуждена и радостна. Чтобы было молоко, она много ела, лицо ее округлилось, стало гладким и приобрело прежний вид. Счастье матери сделало ее сияющей и довольной. Сюлянь подвернула волосы в пучок, как у замужних женщин. Все свое время она тратила на заботы о ребенке. Иногда Баоцин слышал, как она пела дочке сказы, которые исполняла раньше, и сердце его радостно стучало. Она поистине была самой славной мамой в Чунцине.

Разное поведение друзей и соперников позволило Баоцину принять окончательное решение относительно гостей. Некоторые актеры приходили поздравить его и вели себя очень искренне. Они считали, что иметь незаконнорожденного ребенка вполне прилично и лишь подтверждает, что его мать – человек с чутким сердцем.

Некоторые консерваторы, люди старого образца, зная, что ребенок незаконный, никогда этой темы не касались, чтобы сохранить Баоцину лицо. За такое отношение к себе он был искренне благодарен. Конечно, он прекрасно понимал, что они для сохранения своего авторитета за его спиной открыто заявляли о том, что вовсе не одобряют незаконнорожденных детей.

Труднее было разобраться с некоторыми давними недоброжелателями, которые стали распространять всевозможные слухи и сплетни, ища всяческого повода, чтобы больнее уколоть его. Они прибегали к его дому и громко говорили:

– Хозяин Фан, поздравляем, поздравляем с прибавлением. Слышали, что у Сюлянь родилась девочка, а что с папой?

Было несколько групп таких людей, что прибегали просто посмеяться над ним. После этого Баоцин решил не отмечать ребенку полный месяц. Зачем приглашать эту свору? Чтобы они еще и насмехались над тобой? Если им невтерпеж и охота поесть, пусть отправятся к себе домой и устраивают собственный банкет.

Решение было принято, но на душе у него скребли кошки. Баоцин считал себя виноватым перед Сюлянь и малышкой. Однако никто из них обид не высказывал.

Когда ребенку исполнился месяц, Сюлянь вновь вышла на подмостки.

Перед выходом на сцену она спросила отца:

– Папа, а что мне надеть?

– Что красиво, то и надень, – сказал он. Она снова стала актрисой его труппы, и он был этому несказанно рад.

– Па... – она собиралась еще что-то сказать, но осеклась.

– Что такое? – спросил Баоцин.

– Странное дело. Я в самом деле не знаю, что на себя надеть. Хотела стать школьницей, а в результате родила незаконного ребенка. Хотела убежать от исполнения сказов, так, наоборот, вернулась. Интересно, верно? – Она не улыбалась, в глазах стояли слезы.

Баоцин сразу и не сообразил, что ответить, и лишь потом произнес:

– Ты просто думай о том, что мне помогаешь.

Сюлянь оделась очень скромно и лишь слегка припудрила лицо. Готовясь к выходу, она сказала про себя: «Надену одежду попроще, чтобы похоронить прошлое».

Горячо поцеловав ребенка, она спустилась в зал. Выйдя на сцену, Сюлянь решила исполнить грустный и трогательный сказ о трагической любви.

Она сильно ударила в барабан. Затем зазвучала тихая, с переливами мелодия. Сюлянь не смотрела в зал, взгляд ее был направлен в самый центр барабана. Ей хотелось излить в сказе всю свою душу. Только так она могла помочь отцу и завоевать право на свое дальнейшее существование.

Сюлянь пела, и голова ее опускалась все ниже и ниже. Сюжет трагедии как бы напоминал ей собственную судьбу, но она не хотела, чтобы слушатели увидели в ее глазах слезы.

Закончив сказ, она подняла голову и спокойно посмотрела в зал, будто спрашивая: «Хорошо, как вы теперь ко мне относитесь?» Она поклонилась, повернулась и медленно ушла за кулисы.

Долго гремели бурные аплодисменты. Зрители были ею просто заворожены. Голос Сюлянь приобрел новые краски, сама она стала еще краше, однако на лице лежала печать глубокой печали. Она была еще совсем молода, но уже успела сполна испробовать горькие плоды жизненных невзгод.

Стремительно пролетели пять месяцев, а у ребенка Сюлянь еще не было имени. Баоцин ежедневно внимательно всматривался в личико внучки, лелея надежду, что она и в самом деле не будет похожа на отца, это было бы ужасно. Как же ее назвать? Можно дать фамилию Чжан, а можно и Фан, однако обе они не подходили, Баоцин ненавидел фамилию Чжан, потому что ее носил отец ребенка. А Фан опять же не настоящая фамилия Сюлянь, она ведь приемная дочь. В результате все называли ребенка просто «дочка Сюлянь».

Тетушка никогда не занималась девочкой. Она считала, что может любить лишь своего внука Сяо Бао. Она уже сделала уступку Баоцину и относилась к Сюлянь вполне сносно. Этого было достаточно.

Баоцин только теперь понял, почему Сюлянь хотела, чтобы он любил ее ребенка вдвойне. Вместе с тем он знал, что, если кто-нибудь в доме заметит, что он пристрастен, может произойти грандиознейший скандал. Ребенок был незаконным и мог воспитываться только как незаконный.

– Я все понимаю, – сказала Сюлянь, когда Баоцин объявил ей, что не может проявить особой заботы о ребенке. – У меня в душе тоже все перепуталось. Иногда я люблю ее до безумия, а иногда злюсь, что не могу выбросить в окошко.

Спустя месяц в поисках работы вернулась Циньчжу. Ее муж промотал все состояние, и теперь они собирались разводиться.

Развод – ей на него наплевать. Она покачала головой, посмеялась, повыпячивала высокую грудь.

– Я люблю исполнять сказы, – шумела она, – потому я и вернулась!

Циньчжу очень завидовала Сюлянь.

– Тебе здорово повезло, золотко, – она стояла на коленях на полу, теребя розовый пальчик на ноге ребенка. – Я вот не могу родить. А у тебя все же есть ребенок. Иметь собственного ребенка во сто крат лучше, чем обладать всеми богатствами мира.

Сюлянь кивнула головой. Она не знала, горевать ей или радоваться. Хотелось и плакать, и смеяться. Она только крепко обняла ребенка и благодарно улыбалась.

Закончилась война сопротивления, длившаяся восемь лет. Япония капитулировала. К этому времени дочь Сюлянь уже научилась ходить. Жители Чунцина всю ночь напролет бурно праздновали окончание войны. Даже профессора университета и государственные служащие, всегда жившие впроголодь, и те приняли участие в празднествах. Отовсюду доносились возгласы «Да здравствует Китай!». Ко всеобщему ликованию присоединились и раненные на войне солдаты, у которых не было ничего, кроме рваной одежды и пустого желудка. Офицеры поверх цивильной одежды нацепили военную форму, натерли до блеска свои награды и гордо вышагивали по улицам. В действительности же некоторые из них даже и близко к фронту не были.

Простые жители города как-то растерялись, не зная, как поступить. Восемь лет войны они жили впроголодь. Теперь победа, а откуда взять денег хотя бы на бокал вина, чтобы отпраздновать такое событие? Лишь на пустое выкрикивание лозунгов не нужно было денег, вот они и драли глотку, примыкая то к одной группе демонстрантов, то к другой.

Баоцин остался дома, ему не хотелось шагать вместе с теми, кто праздновал победу. Он сидел, опустив голову, и вспоминал все» что произошло с ним за эти восемь лет. Потерял самого дорогого брата; любимая дочь была опозорена бандитом, и теперь у нее ребенок; лучший друг оказался в тюрьме. В Поднебесной наступил мир, выпустят ли теперь Мэй Ляна?

Баоцин вздохнул и улыбнулся. Жизнь продолжается. Скоро можно будет жить так же, как и до войны: из Бэйпина в Нанкин, в общем, куда хочется, туда и едешь, где хотят слушать сказы, туда и направляешься. Да, снова в путь. Актер может зарабатывать деньги. Цветут ли цветы или опадают – неважно, ты знай свое дело и пой. Будь то мир или война, продавай свое искусство, будут и заработанные деньги. Актеры, в общем, тоже могут жить в полном достатке.

Дел впереди было очень много. Хотел организовать общество сказителей – не получилось, школы для будущих сказителей нет и в помине. Все же наступит такой день, когда всем этим нужно будет хорошенько заняться.

Спустя несколько дней семья Фан начала собирать вещи. Баоцин отправился покупать билеты на пароход. За одну ночь цены на них резко подскочили, сразу появились спекулянты. При отъезде в Чунцин наблюдалась аналогичная картина. Баоцин потратил целый день на вручение подарков, мольбы, торговлю со спекулянтами и наконец, истратив чуть ли не все наличные деньги, достал несколько палубных мест. Пароход уходил через два дня.

Баоцин помолодел, он вновь ощутил прилив энергии и сил. Жизнь переходила на мирные рельсы. От возбуждения он не мог усидеть на месте, не мог заснуть. В обратный путь по реке он вез примерно столько же вещей, что и сюда, не больше. Самыми ценным! были трехструнка и барабан. Только членов семьи стало больше. Он потерял любимого брата, но появились внук и внучка, да еще Сяо Лю.

С переполненным радостью сердцем он вспомнил своих коллег, которым повезло не так, как ему. Например, семья Тан. Он ходил к ним, спрашивал, готовы ли они отправиться вместе с ним. Вообще-то ходить, может, к ним и не стоило, но они все-таки были коллегами, и оставлять их во временной столице без денег было бы слишком жестоко. Но когда Баоцин стал их звать с собой, Тан Сые покачал головой. Он предпочел остаться. Опиум в Чунцине упал в цене, Циньчжу и без пения могла заработать большие деньги и содержать обоих стариков.