Безудержная страсть овладела Степаном, сломала прежние привычки и привязанности: на другой же день он без спросу отвёз сено на хутор и получил за это десяток тумаков от отца.

– Сукин сын, – не мог успокоиться Василий, – я с тебэ дурь-то выбью…

Петро, Павел не женаты, а ты…

– Забудь ее, сынок, забудь! – поддакивала мужу его мать Варвара. -

Не нужна нам кацапка… Найду тоби красиву казачку.

Но Степан, как только выпадала свободная минутка, скакал на хутор и отирался вокруг знакомого плетня, пока его не просили:

– Уезжай! Не позорь нас… Будешь приставать – голову оторвем…

Степан почернел; на лице синели только глаза да победно торчал нос.

Щёки побледнели и запали.

Он ездил на хутор без толку, но не ездить уже не мог. Обычно останавливался где-нибудь у реки, забирался в заросли вербы и издали наблюдал за заветным двором.

Как-то раз он хотел, как всегда, занять свой наблюдательный пост, как вдруг увидел Аннушку.

Она сидела на упавшей в реку вербе в лёгком ярком сарафане, опустив ноги в воду, и наслаждалась прохладой. Длинные чёрные косы, украшенные ромашками, по красиво изогнутой спине спускались вниз и падали в воду. Степан застыл на месте, боясь дрожью или вздохом выдать своё присутствие. Он был счастлив, потому что он видел её, наблюдал за нею.

Аннушка что-то тихо пела, а когда к её ногам подплывали голодные мальки и, посасывая, пытались ухватить за пальцы, то не выдерживала и, смеясь, отгоняла малышей.

– Кыш, глупыши, я вам не хлеб…

Слушая девушку, Степан счастливо улыбался, но ему хотелось, чтобы она всё же обернулась и увидела его.

– Аннушка, – тихо сказал он, и этот шёпот растворился в воздухе.

– Аннушка, – шептали волны.

– Аннушка, – наклонясь к воде, шептали листья…

Вдруг девушка оглянулась и рассмеялась:

– Ой, казак, ты у нас днюешь и ночуешь…

– Вот женюсь, будешь и ты у менэ и дневать и ночевать, – в тон ей

ответил Степан и покраснел.

Аннушка тоже смутилась, разрумянилась и тихо сказала:

– А я не пойду…

– Украду, без тебэ мени не жить, – качая кудрявой головой, быстро

ответил Степан. – Жди сватив.

– Нельзя нам, Стёпа, – впервые девушка назвала его по имени, – мамка

кидала на карты: вокруг нас одна чернота, слёзы, разлука, не хочу…

– Да разве ж я допущу, – перебил Аннушку казак, – шоб ты горевала,

моя голубка? Кохать, любыть буду. Не вирь картам: брешут оны…

Закат догорал, когда Степан спешился у дома: он боялся опоздать на ужин. Запыхавшись, вошёл в комнату, где на столе в миске уже дымились вареники, в литровых кружках было налито парное молоко; и аппетитный запах носился по хате.

Ели не спеша. Сначала дрожащей рукой вареник захватывал дед Андрей, за ним тянулся к миске Василий, потом Варвара, затем Пётр и Павел; Степан виновато присел на диван, но есть не мог; он всё решал, когда же лучше сказать родным о женитьбе.

– Ешь, сынок, – робко произнесла Варвара, желая хоть как-то помочь

Степану.

– Не можу… – невесело сказал он. – Батько! Дид! Мамо! – чуть не плача

воскликнул Степан – Женить менэ! Жить без неё не можу… Знаю, шо рано,

но пропадаю… Благословите…

– Донюнькалась… – гневно глядя то на жену, то на сына, сдавленно

крикнул Василий, и его синие очи потемнели от злости. Чёрные с проседью

усы топорщились во все стороны.

– Счас благославлю… Счас женю… – швыряя сына на лавку и хватая

лежащий на припичке батог, заорал отец и вдруг стеганул Степана по спине

изо всей силы. Варвара, заплакав, уставилась на мужа, потом, поняв, что он

не видит и не слышит её, бросилась к свёкру:

– Батя! Спасите Степу!

– Сукин сын! Попробуй батька вдарыть, – становясь перед лавкой и

закрывая собой внука, взвизгнул дед Андрей. Его тело искорежила старость,

одна пышная седая шевелюра украшала голову; да пышная белая борода

прикрывала высохшую грудь.

Василий опустил руку и, отдышавшись, горько усмехнулся:

– А як менэ поролы, батя, не помните? А внука жалко?

– Дурак був, – тряся бородою, признался дед Андрей. – А счас поумнив:

внука жалко!

– Не жените – уйду в прыйми, – поднимаясь с лавки, буркнул Степан.

– Вот бык упрямый, – засмеялся дед Андрей. – Весь в нашу породу…

Женим – не плачь! Думаешь женатому мед? Погулял бы… Но припекло -

женись… Благословляю…

Свадьбу Степан помнил смутно.

Линейки, брички, шарабаны неприступной стеной окружили двор. Дед Андрей, плача, встречал гостей, многих из них жених видел впервые. Все что-то говорили, советовали, желали; от имён, лиц, суеты рябило в глазах. Но, несмотря на эту свадебную канитель, Степан был счастлив: ожидание близости с любимой было столь сладостно, что он был готов вынести всё.

Теперь же, вспоминая прошедшую юность, погибшего друга, свою первую любовь, казак ворочался на жестких нарах и не мог уснуть. Он вздремнул только на рассвете в том блиндаже, где недавно спали немецкие солдаты.

Ему снилась Аннушка. В белом подвенечном платье она стояла на берегу Протоки, срывала с головы белые восковые веночки и бросала их в реку. Их мгновенно подхватывало течение, кружило и затягивало в водовороты.

Степан что-то хотел крикнуть жене, силился открыть рот, но у него не получалось: кто-то тряс его за плечо, приговаривая:

– Вставай, казак, пора!

И снова Степан, привстав в стременах и сжав в руке шашку, нёсся вперед. И, как всегда, рвались снаряды, падали люди и кони. Вдруг недалеко взорвалась мина, взрывной волной накрыло коня, и Орлик, дико храпя, понёсся куда-то в сторону. Степан хотел его остановить: ему показалось, что потерял оружие. Он ошалело глянул на правую руку – и в это самое мгновение кровь фонтаном забила из его оторванных вместе с шашкой пальцев, покрывая багряной попоной коня. Слабеющий от боли и потери крови, Степан перехватил плетью кисть руки, чтобы хоть как-то остановить кровотечение, и поехал назад, к санитарному обозу. Вскоре его стащили с Орлика, и фельдшер, принимая раненого, грустно сказал:

– Всё! Отвоевался казак!

***

Мерно поскрипывала телега. Прислонившись к борту шарабана, Степан, как дитя, баюкал израненную руку, равнодушно поглядывая на пестреющую разнотравьем степь. Он думал о родных, об Аннушке. На родину казак вёз букетик васильков для деда Андрея да горсть украинской земли с могилы Фёдора. До дома было ещё далеко.