После дня, полного неясных гипотез, и после телефонного разговора, состоявшего из бесчисленных извинений, подавленный сыщик сидел за ужином с Ильдирим, Бабеттой и Озгюром. В приступе благодушия прокурор приготовила блюдо из барашка, которым ее мать прежде угощала домашних по большим праздникам; вот только, к сожалению, оно получилось не очень вкусным.

Тем не менее Озгюр уплетал его с аппетитом, смачно чавкая; вероятно, дома его не учили хорошим манерам.

Тойеру было скверно, и он изо всех сил старался этого не показывать. Пильц исчез, отношения с ребятами безнадежно испортились, пожар отрезал все подступы к делу, прежнее похмелье едва прошло, как грозило начаться новое.

Он вздрогнул — Озгюр спросил его про какой-то метод расследования. Тойер жадно прихлебывал пиво и старался объяснять как можно понятней.

— Значит, тебя интересует работа полицейского?

Мальчишка восторженно кивнул:

— Я бы хотел стать копом и все такое.

— Тогда тебе придется как минимум закончить школу и получить среднее образование, — с легким презрением вмешалась Ильдирим.

— Обязательно получу, я ведь всегда учусь вместе с Бабси.

Ильдирим передернула плечами.

— Ты всего один раз учил со мной глаголы, — сухо напомнила Бабетта. — Этого мало для среднего образования.

Озгюр громко рыгнул.

— Неважно. Я все равно своего добьюсь.

С самооценкой у него было все в порядке. Да, при взгляде на него, такого довольного собой, не страдающего от робости, создавалось впечатление, что у парня нет никаких проблем. Вероятно, гораздо удобнее жить, когда не знаешь каких-то вещей, — так размышлял Тойер, делая затуманивающие сознание глотки. Озгюр снова рыгнул.

— Знаешь что? — Ильдирим пыталась говорить мягко, но у нее не очень-то получалось. — Я решила, когда была еще в твоем возрасте, что не стану вести себя так, как этого ждут от нас немцы. Мне было важно стать лучше, чем мои самодовольные одноклассники. В этой стране ничто не дается даром.

Мальчишка засмеялся и схватил Бабетту за руку:

— Ну и прикольная у тебя маманя! Чего она добилась? У вас ни тачки, ни нормальной квартиры!

— Скоро у нас будет большая квартира в Старом городе, и даже есть новая машина.

Понадобилось какое-то время, чтобы могучий сыщик сообразил, что Ильдирим имела в виду его, да, верно: бывший ненавистник автомобилей неожиданно приобрел в сумрачные дни ноября «тойоту-карину комби» цвета зеленой травы, с кузовом типа «универсал», не новую, но с небольшим пробегом, вместительную. Зачем — он не знал и сам.

— Можно мне когда-нибудь вместе с вами? — с детской радостью спросил Озгюр.

— Как это — вместе? Сесть за руль хочешь? Нет уж!

— Нет, если вы… ну… скажем, если вы поедете на дело…

Турок уже двоился в глазах Тойера; сыщик замямлил:

— Дело в том, Оскар… Озгюр, что большую часть времени мы сидим за письменным столом. Того, что ты видел по телику, вообще практически не бывает либо крайне редко. Впрочем, я вынужден признать, что за последние годы таких ситуаций стало больше…

Тоска нахлынула на него.

— Я должен к ребятам, — прошептал он, — должен извиниться…

Ильдирим сочла за лучшее не замечать этого всплеска эмоций и перешла в наступление:

— Озгюр, мне не верится, что ты знаешь работу полиции только по телесериалам. А? Отвечай!

Раздвоившийся парень ухмыльнулся.

— О'кей, я один раз стырил ботинки. Меня сцапали. Но ботинки были классные.

Ильдирим поглядела на Бабетту. Конечно, та словно бы и не понимала, какие проблемы в этот момент беспокоили ее приемную мать: что ее малышка самым скверным образом угодит на кривую дорожку. С давних пор все начиналось с секса и кражи ботинок, а потом вело к кровавому концу в смертельной перестрелке с русской мафией. Прокурор потрясла головой, впервые после долгого времени она опять услышала шум в ушах, на этот раз жужжание, словно в голове заработал маленький адский магнитофон.

— Мяса подложить кому-нибудь?

— Оскар, Оскюр, половая связь с Бабеттой пока что недопустима: вы еще не созрели для этого. Ты должен проявить сознательность! И вообще, надо все начинать с петтинга! — выпалил Тойер, ведь он обещал поговорить с парнем, и лучше приступить к разговору сейчас, когда алкоголь снес барьеры неловкости. Ильдирим поморщилась и устало закрыла глаза.

— Эй, про чтой-то он? Какой еще петтинг?

Мальчишка неплохо себя чувствовал. Ушел он лишь тогда, когда Ильдирим недвусмысленным жестом распахнула входную дверь.

Бабетта поскорей шмыгнула в свою спальню и проявила готовность ограничить вопли Эминема собственными четырьмя стенами. Недавно живущее наверху семейство пожаловалось на шум. После многих лет подушечных баталий и громоподобных детских прыжков это стало своего рода сюрпризом.

Они сидели на кухне, Ильдирим только что закончила возиться с посудой. Тойер не помогал ей, а сейчас притащил из кладовки красное вино.

— Мы сделаем так, милый. Я найму парочку уличных киллеров, чтобы они отрезали Озгюру кое-что. Тогда тебе больше не придется говорить на такие сложные темы… Между прочим, я догадываюсь о вашей размолвке в группе, такие вещи надо поскорее улаживать. Знаешь, Тойер, это уже становится оригинальным — твоя потрясающая способность моментально портить отношения с новыми начальниками. Но рано или поздно это перестанет сходить тебе с рук. Ты хочешь продолжить работу над делом. Над закрытым делом. Дом пастора сгорел, а ведь там, пожалуй, можно было бы еще что-нибудь нарыть, во всяком случае, другого варианта не осталось. Сама я ничем не могу тебе помочь, ничем; не могу и не желаю. И я вот что еще тебе скажу — поджигатель во всем признался. Об этом сообщила мангеймская полиция сегодня к вечеру. Он увидел снимок в газете, снимок пасторского дома, а в заметке говорилось, что мы надеемся найти улики, подтверждающие прежнюю версию. Вот малолетний идиот и решил напакостить полицейским.

Тойер потягивал вино. На дальнейшие споры у него не было энергии. Он просто грустил.

— Нассман…

— Пожалуйста, выбрось из головы ту чушь, которую нес Зельтманн. Лучше вспомни, что вы выяснили. От пастора ушла жена — вероятно, просто не выдержала. Все говорит о том, что Нассман был еще тот кобель.

Тойер рассказал про свою встречу с Даном, про ссору с ребятами, про телефонный разговор с Фабри. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое.

Ильдирим вздыхала и время от времени прижимала ладонь к уху. Тон становился все более низким.

— Господи. О чем нам все это говорит? По-моему, ровным счетом ни о чем.

Они допили бутылку и легли в постель. Тойер быстро заснул. Ильдирим прислушивалась к его пьяному дыханию и думала об Озгюре.

Сумрачные январские дни тянулись медленно, словно были не в радость сами себе. Штерн сидел в кабинете и прикидывал, можно ли теперь, после стольких лет безопасной жизни, попросить Хафнера, чтобы он слегка сократил свое немыслимое потребление сигарет. И пришел к выводу, что не получится. Дымящий как паровоз пфаффенгрундский комиссар хмуро листал дело, где речь шла об обычной пятничной драке в одной из пивных, которыми обильно благословлен Гейдельберг. Потом ухмыльнулся и зачитал вслух, хотя его никто не просил:

— «Мы выпили с тем господином по паре кружек пива, после этого сыграли с ним партию в шахматы…» Представляете, что он несет? Да это сплошное вранье!

Штерн беспомощно взглянул на Лейдига.

— Да, парни. — Хафнер засмеялся и неожиданно извлек на свет пластмассовый стаканчик, в каких держат в ванной зубные щетки, и деловито наполнил его красным вином. Штерн с преувеличенной дотошностью отметил, что это вюртембергский «Шпетбургундер», осмотрительно выбранный алкогольный напиток с винтовой пробкой — открывается беззвучно, без подозрительного хлопка. Очевидно, Хафнер пронес его на службу в портфеле. — Тот прохвост утверждает, что они выпили столько пива и после этого еще могли играть в шахматы. Пытается запудрить нам мозги и скрыть то, что он хотел врезать итальяшке с самого начала.

— Может, он имел в виду маленькие кружки по четверть пинты? — предположил Лейдиг.

— Тогда он никогда и ни за что не сказал бы «по паре», не имел бы права… — Хафнер оглядел коллег с неподдельной озабоченностью. — По-моему, вы сегодня не в форме.

— Ну, зато ты у нас молоток, — улыбнулся Штерн.

— Нам Тойера не хватает, верно? — тихо спросил Лейдиг.

— Ясное дело, конечно, — мрачно ответил Хафнер. — Но он нас сильно оскорбил. Правда, меня это не колышет, но вообще, если упрек, оскорбление так надуманны…

Разговор оборвался.

— Сегодня я услышал, что вы играете в бадминтон. Это верно? — Штерн изо всех сил изображал равнодушие.

Лейдиг пристыженно кивнул:

— Уже пару недель, забавно, верно?

— Присоединяйся к нам! — бодро воскликнул Хафнер. — Мы играем после работы.

Штерн подумал об ужине, который его Габи грозилась приготовить в тот вечер. Это будет какое-нибудь блюдо из тофу, для которого она вымачивает безвкусную массу несколько дней в буром соусе.

— Я могу поделиться с тобой подходящей одеждой, обувь там найдем, — предложил Лейдиг, переходя к практической стороне вопроса. — Смешно, но я не могу избавиться от старой привычки: моя мать всегда давала мне с собой запасной комплект белья — на случай, если я испачкаюсь.

— Я только не понимаю, почему ты всегда их использовал, эти запасные шмотки. — Хафнер громко захохотал.

Штерн поднял трубку и на миг задумался, стоит ли говорить Габи правду. Ведь всегда можно сослаться на служебную необходимость. Но потом все-таки принял решение в пользу правды — и уныло вздохнул. С потомством у них ничего не получалось, многое другое тоже не ладилось. Он привык считать себя виноватым, и ему чаще и чаще хотелось все бросить.

Спортивный центр был в Нусслохе; непрестанно обсуждая служебные проблемы, они поехали туда на машине Лейдига — Штерн никогда не бывал там прежде.

— Одно лишь паршиво, — неожиданно заявил Хафнер, — впервые так получилось, что мы не с Тойером… не вместе, так сказать. Правда, на этот раз я не верю… да, не верю в него… — Эта грустная фраза побудила его достать из кармана фляжку и сделать пару добрых глотков. Однако, вероятно при мысли о предстоящей физической активности, он не стал утешаться слишком рьяно.

— У меня на душе то же самое, — согласился Лейдиг. — Но я считаю, что нам стоило бы ему позвонить. Не так ли?

Штерн дохнул на стекло и коряво нарисовал сердце.

— Да, — сказал он. — Но тут есть свои сложности. Ведь я тоже, как и он, сомневаюсь, что дело закрыто правильно. И если я скажу ему об этом, придется ему помогать. Нужно ли мне это? Не уверен.

— Ах, наплюй ты сейчас на все, — изрек угрюмый Хафнер. — Рабочий день закончен. Между прочим, Лейдиг, ездишь ты супер. Тебе пошло на пользу, что ты упек свою мамашку в дом престарелых.

— Бац, бааац, ха-ха, получай! Вот тебе! Гляди-ка, вытащил!.. А-а-а! Держи! Сейчас я тебе покажу! Бац-бац! Йесс, сэр! Что за дерьмо! Зашибись! Ах ты! У-у-у!

Такую подачу не смог взять даже опытный Томас Хафнер. Он почти прыгнул на сетку, и она угрожающе зашаталась. Потом с ненавистью улыбнулся противнику:

— Ты силен в подачах, тут с тобой никто не сравнится. Но я все-таки научусь отражать этот удар. Когда-нибудь научусь.

Еще по дороге Штерн узнал, что поначалу Хафнер хотел играть в сквош, но потом уступил желанию своего коллеги и согласился на менее агрессивный бадминтон лишь для того, чтобы вести поединок в агрессивнейшей форме, — и при этом почти всегда проигрывал.

— Какой у нас счет? — ласково поинтересовался Лейдиг.

— По тринадцати, — солгал его противник. Штерн ведь вел про себя счет, разница была в одно очко не в пользу Хафнера.

Обманутый сонно стоял на краю площадки, держа в левой руке волан. Казалось, все было готово к очередной беспощадной подаче, но вместо этого он кротко осведомился:

— Чья очередь?

— Твоя, елки-палки!

Правая рука образованного молодого комиссара взметнулась кверху, словно Лейдиг готовился ударить мухобойкой по назойливому насекомому. (По сути, его ракетка представляла собой смесь сковороды с хлопушкой, тогда как Хафнер перешел на титановую ракетку и экспериментировал с различными натяжками. Об этом он сообщил с большим оптимизмом, когда переодевался, и добавил, что уж теперь-то победа наверняка будет за ним.)

Волан со свистом полетел прямо в лицо Хафнера. Тот отчаянно попытался увернуться и подставить ракетку. Но не успел. Никто другой на его месте тоже не успел бы, но разве это утешало?

— В ауте! — закричал он, поворачиваясь. Волан лежал на желтой линии.

— Решающая подача, — сказал Лейдиг и мощно ударил. Волан, однако, полетел так, будто внезапно утомился — медленно, виляя в воздухе. Хафнер рванулся вперед и влепил его в сетку.

Через несколько партий, когда даже дебютировавший Штерн разгромил Хафнера со счетом 15:4, все трое, вымывшись под душем, чинно сидели в современном холле спортивного комплекса, попивая кто пиво, а кто вино с грейпфрутовым соком. Этим напитком Лейдиг пытался угостить Хафнера, но тот отказался под предлогом, что плохо его переносит.

— Моя проблема в физической кондиции, — заявил упавший духом аутсайдер. — Стиль жизни тут ни при чем… — Штерн хотел что-то возразить, но передумал, а Хафнер продолжал: — Тут нечто принципиальное, генетика, одна лишь генетика. В моей семье все мужики быстро стареют.

Чья-то тень упала на стол. Перед ними стоял Тойер.

Вероятно, на улице шел дождь, так как могучий сыщик забыл закрыть свой зонт.

— Молодые люди, — тихо проговорил он, — значит, разминаетесь? Так-так.

— Сыграйте и вы в следующий раз с нами, — словно оправдываясь, забормотал Штерн. Он чувствовал себя как школьник, застигнутый на чем-то нехорошем, и злился.

— Все то время, что я не появлялся на службе, я постоянно был в разъездах, в поиске. Подчеркиваю: в поиске. — Тойер обошел вокруг стола, всматриваясь в лица своих «ребят». Бармены с любопытством поглядывали на странную компанию. — Узнал кое-что. Вот Пильц куда-то пропал. Потом расскажу обо всем подробней, если этому «потом» будет суждено наступить.

Поджигатель — звать его, между прочим, Адмир, он босниец, — так вот, поджигатель якобы узнал про пасторский дом из газетного сообщения. Я отыскал его дружков… по жизни и по спорту… побеседовал даже с его прежним учителем немецкого. Нашел его в Мангейме, в Линденхофе. Он, то есть учитель, снимает жилье у одной тетеньки. Фамилия его Леман, эдакий книжный червяк-самоучка. Фамилия квартирной хозяйки — Кефер, почему — непонятно. В принципе я мог бы выяснить и это, но не считаю нужным при моей должности и моем опыте. Для выполнения таких задач у меня имеются молодые, преданные — я подчеркиваю: преданные сотрудники…

— Опыт и у меня имеется, — упрямо буркнул Хафнер и обеими руками оперся о крышку стола.

— Да что ты говоришь, неужели? — заорал Тойер. — Интересно узнать, в чем? — Он жестко схватил озадаченного коллегу за пояс джинсов. — В этом месте? — Последовал подзатыльник. — Или в этом?

К ним подскочил официант. Не поворачивая головы, Тойер отмахнулся от него мокрым зонтом.

— Тот учитель немецкого сообщил мне — почти без нажима с моей стороны, — что босниец практически неграмотный. Вот что я вам сообщу, мои молодые коллеги-бараны. Так что возникает логичный вопрос: что он делал в Гейдельберге? Почему признался в том, чего не совершал?

Официант потянул Тойера за пальто. Последовала немедленная реакция — гаупткомиссар ловко отбросил его прочь.

— Сотрудника из Мангейма, снявшего признательные показания с Адмира, зовут Петер Плац. Повторяю — Петер Плац! Ну, звучит, господа? Если для вас это звучит, звенит, тилиликает — крибле крабле бумc, — то это отнюдь не означает, что к вам пришла в гости родная бабушка, ведь бедная старушка не в силах одолеть подъем на высокую лестницу, да и вообще внуки навещают бабушек, а не наоборот. Смею напомнить про договор между поколениями — уважение к зрелому возрасту… Так этот сигнальный звоночек — знак прозрения, хоть и запоздалого, вот это что, мои любезные и замечательные парни, какими я вас всегда считал и считаю до сих пор. Итак, я повторяю: Петер Плац. Звучит?

Никто, кроме самого Тойера, не знал полицейского с таким именем.

— Тогда вы в самом деле еще слишком молоды. Такие молодые и уже такие тупые. Ай-ай-ай!

Тут нарисовался второй официант и стал заламывать назад руку гаупткомиссара. Хафнер важно кивнул — он принял решение. Потом встал и швырнул ретивого кельнера в бассейн с золотыми рыбками, голубевший слева от столика.

— Я мог бы сообщить вам массу фактов, объяснить все, чего вы пока не понимаете, и не в последнюю очередь просветить вас насчет Петера Плаца, которого мы… — тут все шестеро сотрудников спорткомплекса сомкнули осадное кольцо вокруг группы Тойера, — в былые времена называли не иначе как Петер Бац. Однако, — могучий сыщик снова затрубил во всю свою мощную глотку, — для этого требуется доверие. Короче говоря: кто не со мной, тот против меня!

— Отлично, — заявил здоровяк из команды хозяев, — я против вас.

И вот они снова были вместе, несмотря на ощутимые остатки льда. После множества обоюдных проклятий, тумаков и рывков — ведь надо же было вызволить временно утраченное пальто Тойера — они расстались с хозяевами заведения. А когда с трудом втиснулись в авто Лейдига, то сошлись на том, что это была никакая не драка. В салоне стало тесно из-за пухлых спортивных сумок, убрать которые в багажник не позволила крайняя спешка.

В общем, получилась не драка, но все-таки нечто близкое к ней.

— В конце концов, нас ведь только четверо, — не без гордости напомнил Лейдиг.

— С каких это пор вы стали носить пальто? — с интересом спросил Штерн. — Ведь прежде вы никогда не расставались с вашей кожаной курткой.

Тойер пробурчал что-то глупое и тут же забыл что.

Во время поездки велись возбужденные дебаты о том, грозит ли городу гололед. Хафнер многократно вызывался сесть за руль, аргументируя это тем, что он «регулярно проходит специальный тренинг» в автомобильном клубе АДАК, а напоминание о трех пинтах пива пропускал мимо ушей.

Потом возникла тема хоккея на льду, далее просто хоккея, чья родина Индия, ведь факиры творят там такие штуки…

Так они болтали, не помирившиеся окончательно, но и не разбежавшиеся в разные стороны. Ночь была — черней не бывает, колючие звезды строго взирали с высоты, но полицейские их просто не замечали.

Ближе к полуночи они впервые оказались в квартире Хафнера. Тот, впав после потасовки в эйфорическое состояние, настоял на том, чтобы наконец-то показать всем свою «конурку».

Он обитал на нижнем этаже старого доходного дома в гейдельбергском рабочем квартале. По его словам, они никому не помешают, так как дом был населен «глухими как пни» пенсионерами.

Тойеру пришлось приложить лед к небольшой шишке на лбу. Во время этой процедуры его чрезвычайно впечатлил хозяйский санузел. Явно потратив немало сил, их коллега ухитрился покрасить все в черный цвет. Все — кафель на стенах, пол, раковина, подводка к ней, даже ванна — было покрыто каким-то жидким пластиком. Хафнер не без гордости объяснил, что так и только так «ни один человек не заметит пятен и брызг». Другие помещения тоже поражали своим необычным видом. Спальня вмещала замечательно пышную двуспальную кровать, которую пьющий хозяин декорировал розовым покрывалом, а также россыпью мягких игрушек, в том числе и довольно новых на вид. Кроме ложа, там стоял узкий одностворчатый шкаф, способный вместить довольно скромный ассортимент одежды. Возле кровати примостился старый торшер, на табурете валялся журнальчик с комиксами. Грязное белье — груда набралась приличная — Хафнер копил прямо на полу. Для этого он начертил мелом круг на темно-синем линолеуме. В коридоре, под надзором лихого, вероятно антикварного, из пятидесятых годов, жестяного человечка — рекламы сигарет «НВ» (где-то Хафнер его спер?) с потолка свисал крюк для мясных туш — вешалка.

Кухня была убогая и запущенная, с липкими поверхностями. Гостиная, где они сейчас обосновались («бабушкина» комната с тяжеловесным послевоенным декором), точно в таком виде досталась Хафнеру от предыдущей жилицы — с вышитой картиной на стене, даже с книгами за желтоватыми стеклами обшарпанной мебельной стенки. Только телевизор был новейший, от лучшей фирмы-производителя. Ах да, явно не принадлежала к изначальному интерьеру еще и керамическая пепельница с парой натуралистических женских грудей.

У гостей было время, чтобы осмотреться, пока трогательно радостный хозяин возился на кухне с угощением — на поднос он выложил маленькие булочки-брецели и поместил стаканчики с прозрачным шнапсом, куда он бросил оливки, свою «изюминку». Но прежде всего он любовно выставил четыре разноцветные пивные кружки. Англосаксонские кружки, гордо протрубил он из кухни, стырил все за один вечер в одном и том же пабе на Шотландском нагорье, «и это при том, что кроме меня там сидели только три бухих индуса, больше никого». Подвиг был совершен еще в 1988 году, но ощущение триумфа не утратило своей свежести до сих пор.

— Я всегда считал, что Томас все-таки хороший парень, — проговорил Штерн, устремив удивленный взгляд на заляпанную гравюру Дюрера, висящую до нелепого низко, — но когда я увидел его ванную…

Явился хозяин:

— Та-а-ак, теперь только бы ничего не расплескать… и у меня много всего, только вот оливки могут закончиться, но если пить просто так, нормально, то тоже супер. Мне приятель один подкидывает, а сам он получает все из Польши через шурина, тот водит грузовик и иногда привозит мне «Ревал» по евро за пачку…

— До того как мы окунемся с головой в нашу следственную работу, — прервал его Лейдиг, явно чем-то озабоченный, — я хочу спросить, на чье имя ты заказывал корт. Ведь мало того, что нам всем запретили появляться в этом спорткомплексе, но ведь могут на нас еще и нажаловаться, особенно тот, которому ты подпалил галстук…

— «Корт»… недоделанный язык этот английский… на имя Шмитта, — засмеялся Хафнер, гордый своей находчивостью и по сему случаю смирившийся с крахом на спортивном поприще. — Я всегда так поступаю, ведь у меня часто возникают проблемы с персоналом.

— Ну, тогда все в порядке. — Штерн потряс головой. — Давайте, шеф, выкладывайте, что там у вас.

Тойер смерил его строгим взглядом:

— Спасибо за позволение.

С чего же, собственно, он начнет?

— В общем… Я ужасно сожалею, что говорил с вами таким тоном. У меня нет слов, как я сожалею. Господин Лейдиг, вы не маменькин сыночек и уже доказали это всем, и не единожды. А вы, господин Штерн… как мог я, дурак старый, сказать такую гадость про вашу семейную жизнь… Ведь это ваша супруга сообщила мне, где вас искать. Если бы не она, я никогда бы вас не нашел. Я уж думал, что потерял вас всех… Она была со мной очень любезна, больше, чем я того заслуживаю… Передайте ей мой искренний привет… — Штерн кивнул. — А ты, Хафнер… — Что ему сказать?

— Я не пьяница, — подсказал необузданный коллега. — Со мной все в порядке. Насрать мне на часы работы, все равно я и впредь буду приходить на службу когда хочу.

— Нет, нет. — Тойер замахал рукой как горе-пчеловод, отгоняющий от себя пчел. Мед, медведи… — Я вообразил, что доплыву с вами до своей пенсии, а для развлечения буду время от времени злить начальство. Ошибался. А ведь пора бы уже соображать, не мальчик. Единственное, что можно смело планировать, так это свои похороны, а потом радоваться тому, что планы осуществились… Просто все дело в том, что сейчас где-то рядом ходит тот, кто сбросил со стены замка девушку. Вероятно, лишь слегка оглушенную. А виноват я, ведь мог же провести по свежим следам нормальное расследование, но не сделал этого, прохлопал — и теперь уже не догонишь. Но все же попытаюсь исправить ситуацию. Если же мне кто-либо и в состоянии помочь, то только вы. Я прошу вас, вы хорошие ребята. Вероятно, в последний раз прошу.

В странной гостиной Томаса Хафнера стало совсем тихо.

Наконец хозяин вскочил и бросился на шею смущенному шефу.

— Я с вами, — сквозь слезы прохрипел молодой комиссар. — Вы мой шеф, навсегда. — Тут он, опустив голову, снова сел на софу из коричневого плюша.

Лейдиг глядел мимо Тойера.

— Она в самом деле обещала повысить меня по службе, и я купился на это. Простите. Мне стыдно, честное слово. У других есть характер, а я, пожалуй, просто образчик симбиоза с медузой. С липкой, сопливой медузой… Когда-то я ездил с матерью на Балтийское побережье…

— Ладно, Симон, все в порядке, — перебил его Штерн. — Все уже позади. В общем, обнимать я вас сейчас не стану, господин Тойер. И извиняться мне перед вами не за что. Повышения по службе мне никто не сулил. Впрочем, хватит, наплевать на все. Понятно, я с вами. А тогда я даже слышать не хотел про это расследование. Точно вам говорю. И дело, по-моему, не в нашей группе, а в… — Штерн вдруг замолк, а его губы безмолвно произнесли слово, которое можно было понять как «Габи».

Тойер ничего этого не видел. Охваченный нахлынувшим на него счастьем, он лишь молча кивнул.

— Я не верил в вас, — пробурчал Хафнер. — Потому что моим версиям тоже никто не верит. Но я был не прав и понял это только что, во время конфликта в спорткомплексе. Все-таки мне с вами не тягаться, ранг не тот, это точно. Какие-то вещи замечаешь лишь в бою.

— Иногда, Томас, — проговорил Лейдиг тоном, близким к мечтательному, — иногда ты бываешь просто… потрясающим…

— Гулять так гулять! — радостно воскликнул осчастливленный коллега и тут же стремглав рванул в строну кухни. Он появился снова в считанные доли секунды, хотя это физически невозможно и не поддается никакому научному объяснению, держа в руках запотевшие бутылки с помпезными этикетками — крымское шампанское — и четыре мутноватых бокала.

— Только вчера купил этот нектар русских шлюх! — ликовал он. — Для особых поводов — а разве сейчас не особый повод? Ведь мы опять даем прикурить благородным дамам и господам! Я повторяю…

— Ох, Хафнер, скажешь тоже! — простонал Штерн. — Ладно уж, валяй, откупоривай свои огнетушители.

Из невидимой глазу стереоустановки гремели жесткие ритмы «Блэк Саббат», лились реки спиртного. Тойер, перекрывая своим ревом музыку, вываливал, как из рога изобилия, пеструю сыщицкую информацию: про Фабри, Дана, наконец, про два последних дня — они ушли у него на сбор всех разрешений. Завтра утром, в среду, он сможет посетить поджигателя Адмира в тюрьме. Поедет для этого в Герцогенрид.

— Нечего сказать, славно вы «отдохнули»! Как же вам удалось провернуть столько дел за такое короткое время? — Лейдиг покачал головой и пролил шампанское на окаменевший от грязи ковер.

— Когда тебе под шестьдесят, ты знаешь многих людей, которые были когда-то гейдельбержцами, — вздохнул Тойер. (Слава богу, музыка замолкла.) — Признаться, Ильдирим тоже немного помогла мне. Нынешний директор заведения когда-то был ее преподавателем… — Хафнер сделал недвусмысленный жест, который все игнорировали. — К тому же это ведь не допрос, а посещение… Во всяком случае, во время этих хлопот я и услышал про Петера Плаца.

— Пидера Баца, — важно кивнул Хафнер и опрокинул в глотку последнюю порцию шнапса — от нее только что в ужасе отказался Лейдиг.

— Абсолютно точно… Еще тот гад. Вы все были эмбрионами, а он считался тут перспективным сотрудником. Давным-давно. Мы с Фабри были хорошими полицейскими. Ну, в первую очередь Фабри, конечно, а Плац был плохим, но перспективным. Получалось это приблизительно так. В конце семидесятых в Нойенгейме орудовал маньяк…

— Я тоже его помню, — пьяно пробормотал Штерн, — я боялся его. После наступления темноты меня никуда не выпускали из дома…

— А меня всегда выпускали на улицу. Вот впускать часто не хотели, — уныло пробурчал Хафнер.

Тойер прял дальше свою нить.

— Так вот… мерзавец чудовищный. Нападал на кого попало — и на мальчишек, и на девчонок. Сначала просто хватал и отпускал, потом стал срывать одежду, хватать за гениталии. Причем всегда набрасывался со спины, сзади. Мы с Фабри поняли, что вскоре дело дойдет и до насилия — ждать недолго. А потом и до убийств, такие типы на полпути не останавливаются. Мы обозначили на карте города все места нападений, чтобы выявить радиус действия… Тут Плац арестовал какого-то городского бродягу, уже отсидевшего срок за изнасилование несовершеннолетней. И тот признался во всем. У Плаца был напарник, тоже мутный такой, так вот позже тот подтвердил, что Плац в ходе допросов сам подсказывал ответы. Да, рукоприкладствовал. Еще он славился невероятной выносливостью. Когда допрос уже из-за своей продолжительности становился пыткой… Его это не колыхало… Тогда у полиции было много прав… Так вот, в конце концов меня осенило, что преступник всегда отправлялся из одной и той же точки — с трамвайной остановки на Мёнххофплац. А бродягу, которого уже признали преступником, там никогда и не видели, не говоря уж о том, что он вообще не ездил на трамвае. Фабри предположил, что человек, всегда нападающий сзади…

— Пидер поганый, — гаркнул Хафнер. Казалось, он решил испробовать это слово во всевозможных вариантах. И запил бокалом шампанского.

— Возможно, имеет на лице какие-либо дефекты. После этого мы взяли под наблюдение трамвайные маршруты на Хандшусгейм, кстати, уже и в те времена частично за счет собственного свободного времени. Я вообще-то воскресный коп. — Тойер представил, как в своей воскресной стране сажает злодея за решетку. — Однажды мне бросился в глаза некий тип с чудовищной заячьей губой, устрашающего вида. Я двинулся за ним, незаметно, я ловко это умел, и застукал его, когда он пытался затащить в кусты какую-то девчонку. — Тойер отхлебнул из бокала. — Вот после этого и выяснилось, что Плац решил таким же образом целый ряд своих дел. Некоторые пришлось пересматривать, но большого шума не было. Он быстренько перевелся, и это, конечно, помогло. Недавно я услыхал, что у него был крупный провал, и после довольно высоких должностей во Фрейбурге он переведен с понижением в Мангейм, где и коротает последние годы до пенсии. Так что вот. Не исключаю, что он стал осмотрительней в получении признаний. Хотя, может, и нет. Мне еще предстоит это выяснить.

— А что стало с тем бродягой? — заплетающимся языком спросил Лейдиг.

— Через год тот жестоко изнасиловал девчонку, убил, расчленил и скормил куски своей собаке.

Даже Хафнер замер, держа в руке бокал.

— Да, — сказал Тойер и обвел взглядом присутствующих. — Вот так постепенно и становишься тем, кто сидит перед вами. Таким вот… запутавшимся. Между прочим, тот, с заячьей губой, умер через две недели после задержания; у него была мозговая опухоль, неоперабельная. Так что он все равно не мог бы натворить много. Или все-таки мог? Не знаю, за две недели морковку не вырастишь, но вот целый мир разрушить можно. Я еще раз повторяю — если вы не захотите мне помогать, я не обижусь. Но сам в любом случае попробую разобраться в этом деле.

— Я с вами, — слабым голосом сказал Штерн, — на сто процентов. Только давайте обсудим все детали завтра, ладно? Мне плохо.

— Завтра я приду к вам, — кивнул Тойер, — ведь это не запрещается. Только перед этим я побываю у нашего дорогого боснийца Адмира.

— Томас, ты вызовешь мне такси?

— Какое такси? Я сам отвезу тебя домой, — пообещал сияющий Хафнер.

— Не выдумывай! — урезонил его Лейдиг, поглаживая желудок. — Можно, я оставлю здесь до утра свою машину?

— А моя осталась в Нусслохе, — простонал Тойер. — Значит, все опять усложняется…

— Что, вечера не хватило? Кусок ночи отхватили? — пошутил таксист.

— Отчего же не отхватить, ведь иначе она никогда не кончится, — виртуозно парировал Тойер. Желудок вел себя пристойно, но вот голову словно вычерпали изнутри круглой ложкой, какой раздают порции мороженого.

— Перегар почти не ощущается, — успокоил его водитель, — но видок у вас еще тот, сильно помятый.

— Зато вы настоящий красавец, — вздохнул больной сыщик.

Разговор был окончен, дело не завершено, не хватало информации, многому приходилось учиться. Например, в то же утро Тойер узнал, что такси до Нусслоха стоит 30 евро.