1

Полная тьма.

И тишина.

На площадку ниспадает тусклый свет.

В круге света стоит Алан Стрэнг, худощавый юноша семнадцати лет, в свитере и джинсах. Перед ним — конь Самородок. Поза Алана — олицетворение нежности: его голова покоится на плече животного, руки тянутся вверх, лаская голову лошади. Самородок, млея от наслаждения, прижимается к Алану шеей.

В темноте на авансцене вспыхивает огонек сигареты. На левой скамейке курит Мартин Дайзерт, мужчина сорока пяти лет.

ДАЙЗЕРТ. Он обнимается с одним удивительным созданием по кличке Самородок. Животное тычется своим потным лбом в его щеку; и так они стоят в темноте час, два — словно милующиеся влюбленные. Я придерживаюсь мысли, что среди всех чудес мира самое невероятное — это Лошадь! Нет, парень, лошадь, уверяю тебя, и ничего тут не поделаешь. Посмотрите только, как огромная голова целует юношу своим обезображенным уздечкой ртом. Я чувствую, что это существо находится во власти какого-то смутного желания, абсолютно не относящегося к инстинкту набивать брюхо или совокупляться. Что же это за желание такое? Может, перестать быть лошадью? Вырваться из связывающих его генетических уз вида? Можно ли представить, что при определенном стечении обстоятельств животное в силах сконцентрировать все свои страдания, унылые, нескончаемые — в судорогу, встряску посреди размеренного движения жизни — вылепить из них себе одно единственное Горе? Но какое может быть Горе у лошади?

(Алан уводит Самородка со сцены, и они исчезают в тоннеле анатомического театра. Копыта коня нежно цокают по доскам.

Дайзерт поднимается на площадку и обращается к трибунам, стоя вполоборота к зрителям.)

Видите ли, я выдохся. Послушайте, могу я задать вам несколько вопросов как перегруженный работой психиатр провинциальной клиники? Дело в том, что я напялил на себя лошадиную голову. Именно так я это чувствую. Но меня еще связывает с миром людей старый язык, старые видовые особенности, хотя я ощущаю явственно, что ноги мои оставляют на земле следы нового существа. Мне не дано этого увидеть, потому что моя образованная светлая голова — самостоятельная личность с извращенной точкой зрения. Я не могу мчаться галопом, потому что мне не позволяют удила, а мои собственные силы — моя лошадиная сила, если вам нравится, — очень малы. И еще одно я знаю наверняка: я не умею думать головой лошади. Так что пока мне приходится возиться лишь с головами детей, которые предположительно более сложны в обращении, чем лошадиные, но, невзирая на это, находятся в области моих первостепенных забот… Кстати, это не относится к тому парню. Старые сомнения медленно накапливались, вырастая в огромную кучу посреди наших однообразных полей. И только чрезвычайность этого случая вернула им актуальность. Теперь я точно это знаю. Чрезвычайность, вот в чем штука! Все то же самое: те же самые доводы, те же самые животрепещущие сомнения, но кроме них — какое-то неопределенное беспокойство, какое-то невыносимое… Прошу прощения. Я больше не буду отвлекаться. Позвольте мне приступить к главной теме. Итак, по порядку. Все началось в один из понедельников прошлого месяца с визитом Эстер.

 

2

(Свет ярче.

Дайзерт сидит на скамейке. На площадку поднимается Медсестра.)

МЕДСЕСТРА. Доктор, вас желает видеть Миссис Соломон.

ДАЙЗЕРТ. Приведите ее, пожалуйста.

(Медсестра уходит и направляется туда, где сидит Эстер.)

Однажды я нагрубил Эстер. Она привела его ко мне. Конечно, это нелепость. Какая, к черту, последняя соломинка? Какой последний шанс? Хотя, если не он, то был бы другой пациент, за ним еще и еще. И так до бесконечности.

(На площадку поднимается Эстер, женщина лет сорока пяти.)

ЭСТЕР. Привет, Мартин.

(Дайзерт встает и целует ее в щеку.)

ДАЙЗЕРТ. Мадам Судья! Добро пожаловать в палату пыток!

ЭСТЕР. Как мило с вашей стороны, что вы приняли меня немедленно.

ДАЙЗЕРТ. Вы вносите желанное разнообразие в мою жизнь. Садитесь на диван.

ЭСТЕР. Много новеньких?

ДАЙЗЕРТ. Нет. Только пятнадцатилетний шизофреник, да девочка восьми лет, избитая своим отцом до кататонии. Как обычно, правда… вы со своим заявлением.

ЭСТЕР. Мартин, это самое большое потрясение, которое я когда-либо испытывала.

ДАЙЗЕРТ. Именно так вы сказали по телефону.

ЭСТЕР. Потому что именно это я и хотела сказать. Присяжные намерены отправить мальчика в тюрьму. Пожизненно, если прокурор справится. Это дало мне возможность после двух часов крепкой перепалки требовать его обследования у вас.

ДАЙЗЕРТ. У меня?

ЭСТЕР. Да, в вашей клинике.

ДАЙЗЕРТ. А теперь послушайте меня, Эстер. Прежде чем вы скажете еще что-нибудь в этом роде, хочу предупредить, что в данный момент не могу принимать пациентов. Я кое-как управляюсь с теми, что есть.

ЭСТЕР. Вы должны.

ДАЙЗЕРТ. Почему?

ЭСТЕР. Потому что большинство людей питает отвращение к высшей мере наказания. Включая врачей.

ДАЙЗЕРТ. Могу я напомнить вам, что арендую это помещение совместно с двумя другими высококомпетентными психиатрами?

ЭСТЕР. Беннет и Торогуд? Они будут возмущены не менее остальной публики.

ДАЙЗЕРТ. Абсолютно бездоказательное утверждение.

ЭСТЕР. О, они будут хладнокровно неумолимы. И под влиянием своего возмущения начнут прикидываться непреклонными чопорными англичанами. Такими же, как присяжные.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, ну и а я-то кто? Полинезиец?

ЭСТЕР. Вы отлично знаете, что я имел в виду. (Пауза.) Прошу вас, Мартин. Это необходимо. Вы — единственный шанс этого мальчика.

ДАЙЗЕРТ. Почему? Что он натворил? Подсунул какой-нибудь маленькой девочке средство, повышающее сексуальную активность? Какое преступление могло ввергнуть ваших присяжных в двухчасовые конвульсии?

ЭСТЕР. Он железным гвоздем выколол глаза у шести лошадей.

(Долгая пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Выколол глаза?

ЭСТЕР. Да.

ДАЙЗЕРТ. У всех разом или через какое-то время?

ЭСТЕР. Всё в одну ночь.

ДАЙЗЕРТ. Где?

ЭСТЕР. В конюшне клуба верховой езды неподалеку от Уинчестера. Он работал там по выходным.

ДАЙЗЕРТ. Сколько ему?

ЭСТЕР. Семнадцать.

ДАЙЗЕРТ. Что он говорил в суде?

ЭСТЕР. Ничего. Он только пел.

ДАЙЗЕРТ. Пел?

ЭСТЕР. Когда его спрашивали о чем-нибудь. (Пауза.) Пожалуйста, возьмите его, Мартин. Это будет последнее одолжение, о котором я вас попрошу.

ДАЙЗЕРТ. Нет, этому не бывать.

ЭСТЕР. Нет, этому не бывать — ведь он такой отвратительный. Но я знаю одно — вы нужны ему. Потому что в радиусе сотни миль от вашей конторы нет никого, кто мог бы с ним управиться. И, возможно даже, нет никого, кто мог бы понять, что с ним. А также…

ДАЙЗЕРТ. Что?

ЭСТЕР. С ним творится что-то экстраординарное.

ДАЙЗЕРТ. О чем вы?

ЭСТЕР. О припадках.

ДАЙЗЕРТ. Теперь вы добрались до припадков.

ЭСТЕР. Они просто поразительны. Вы увидите.

ДАЙЗЕРТ. Когда он будет здесь?

ЭСТЕР. Завтра утром. Хорошо, что нашлось место в Невилской тюрьме. Я знаю, это грубое нарушение закона, Мартин, но, честное слово, я понятия не имела, что еще можно сделать.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Сможете подойти ко мне в пятницу?

ЭСТЕР. Храни вас Бог!

ДАЙЗЕРТ. Если придете после работы, я, может быть, даже предложу вам выпить. В 6.30 вас устроит?

ЭСТЕР. Вы душка. Вы просто душка.

ДАЙЗЕРТ. На том стоим.

ЭСТЕР. До свидания.

ДАЙЗЕРТ. Кстати, как его зовут?

ЭСТЕР. Алан Стрэнг.

(Она покидает площадку и возвращается на свое место.)

ДАЙЗЕРТ (аудитории анатомического театра). Что я ожидал от него? Очень немногого, уверяю вас. Еще одно маленькое безумное лицо. Еще один маленький уродец. Нормальный ненормальный. Есть одно важное преимущество в работе настройщика: никогда не остаетесь без клиентов.

(В тоннель анатомического театра входит Медсестра, ведя Алана. Она поднимается на площадку.)

МЕДСЕСТРА. Алан Стрэнг, доктор.

(Входит юноша.)

ДАЙЗЕРТ. Привет. Меня зовут Мартин Дайзерт. Очень рад с тобой познакомиться.

(Он подает ему руку. Алан не отвечает.)

Сестра, вы свободны, спасибо.

 

3

(Медсестра сходит с площадки и возвращается на свое место.

Дайзерт садится и открывает регистрационный журнал.)

ДАЙЗЕРТ. Итак: путешествие было приятным? Надеюсь, они догадались тебя покормить? Не очень большая разница между пищей Британской Железнодорожной компании и здешней.

(Алан стоит, разглядывая доктора.)

Не хочешь присесть?

(Пауза. Алан не реагирует. Дайзерт смотрит в свой журнал.)

Это твое полное имя? Алан Стрэнг?

(Молчание.)

И тебе семнадцать? Правильно? Семнадцать?.. Да?

АЛАН (тихо поет).

ДАЙЗЕРТ(невозмутимо). Послушай-ка. Ты всю неделю работаешь в магазине электротоваров. Ты живешь с родителями, и твой отец печатник. Что он печатает?

АЛАН (поет громче).

ДАЙЗЕРТ. То есть, я хотел спросить, он печатает рекламные проспекты и календари? Или что-то подобное?

(Юноша угрожающе приближается к нему.)

АЛАН (поет).

ДАЙЗЕРТ. Если хочешь и дальше петь, то сядь. Ты не думаешь, что так будет удобнее?

(Пауза.)

АЛАН (поет).

ДАЙЗЕРТ (с видом знатока). Вот это хорошая песня. Мне она больше понравилась, чем две другие. Нельзя ли ее снова послушать?

(Алан садится на дальнюю скамейку.)

АЛАН (поет).

ДАЙЗЕРТ (улыбаясь). Знаешь, я был несправедлив. Теперь я думаю, что эта песня лучше других. У нее такой заковыристый мотив. Повтори-ка ее еще разок.

(Молчание. Юноша свирепо смотрит на доктора.)

На первое время я положу тебя в одноместную палату. У меня всего одна свободная. Там жить куда приятнее, чем в тюрьме. Не будешь ли любезен заглянуть ко мне завтра?.. (Встает.) Кстати, кто из родителей запрещал тебе смотреть телевизор? Мать или отец? Или оба? (Зовет.) Сестра!

(Алан, не отрываясь, смотрит на него. Входит Медсестра.)

МЕДСЕСТРА. Да, доктор.

ДАЙЗЕРТ. Отведите Стрэнга в номер третий, ладно? Он побудет там некоторое время.

МЕДСЕСТРА. Хорошо, доктор.

ДАЙЗЕРТ (Алану). Тебе понравится эта комната. Она чудесная.

(Юноша сидит, глядя на Дайзерта. Дайзерт возвращается на скамейку.)

МЕДСЕСТРА. Проходите, молодой человек. Сюда… Я сказала, сюда, пожалуйста.

(Алан неохотно встает и идет за ней; проходя мимо Дайзерта, бросает на него испуганный взгляд, и следует за Медсестрой к левой кулисе. Дайзерт, как зачарованный, смотрит на юношу.)

 

4

(Медсестра и пациент обходят вокруг площадки и оказываются на авансцене возле скамейки, где в начале пьесы сидел доктор. Теперь эта скамейка служит Алану кроватью.)

МЕДСЕСТРА. Ну что? Разве здесь не замечательно? Лучше быть у нас, знаешь ли, чем в тюрьме. В той сырости, затхлости…

АЛАН (поет). Давай поедем туда, куда стремится сердце — в Тексако!

МЕДСЕСТРА (рассматривая его). Надеюсь, ты не сделаешь себе ничего плохого. Если будешь вести себя хорошо, тебе у нас понравится.

АЛАН. Иди в жопу.

МЕДСЕСТРА (натянуто). Вот звонок. Туалет — вниз по лестнице.

(Она покидает его и возвращается на свое место.

Алан ложится.)

 

5

(Дайзерт стоит в центре площадки и обращается к аудитории анатомического театра.)

ДАЙЗЕРТ. Вот так ночь. Сегодня я видел удивительный сон. Будто бы я главный жрец в Гомеровской Греции. На мне огромная золотая маска, знаменитая бородатая маска, такая же, как маска Агамемнона, основателя Микен. Я стою у массивного круглого камня и держу в руке острый кинжал. По-видимому, я исполнитель на каком-то чрезвычайно важном жертвоприношении, от которого зависит судьба урожая или военной экспедиции. Сегодня на заклание ведут целое стадо детей, около пяти сотен мальчиков и девочек. Я вижу их длинную вереницу, протянувшуюся через всю равнину Аргоса. Я знаю, что это именно Аргос, потому что у меня под ногами красная земля. С обеих сторон от меня стоят два жреца-помощника, маски на них морщинистые и пучеглазые, поскольку такими же были другие основатели Микен. Они чудовищно громадные, эти ассистенты, и абсолютно не знают усталости. Как только к ним подходит очередной ребенок, они хватают его и бросают на камень. И тут же, со сноровкой хирурга, которая меня самого приводит в изумление, я элегантным ударом кинжала вспарываю ему брюшко, словно портниха, режущая ткань. Легкими молниеносными движениями я вырезаю у него кишки и коротким взмахом руки бросаю их, горячие и дымящиеся, на пол. Мои ассистенты внимательно изучают еще живые внутренности, как будто читают иероглифы. Эти кровавые письмена понятны только мне, потому что я — главный жрец. Потому что мне достался уникальный талант резателя. И никто не догадывается о том, что я давно уже чувствую страшную тошноту. И с каждой жертвой мне становится хуже. Мое лицо под маской бледнеет. Конечно, я изо всех сил стараюсь выглядеть профессионально. Искусно режу и вспарываю, пытаясь не потерять перед всеми свой высокий авторитет. Может быть, оттого, что я знаю — если кто-нибудь из этих двух ассистентов хотя бы мельком заметит мое утомление, и у них возникнет мысль, что для подобной однообразной и вонючей работы сгодится исполнитель с любым социальным статусом — я буду следующим, кого разрежут на камне. И, естественно, в ту же минуту проклятая маска соскальзывает с меня. Оба жреца поворачиваются и смотрят на нее. Маска сползает все ниже и ниже, и они видят липкий смердящий пот, бегущий по моему лицу; их золотые лупоглазые маски наполняются мерзостью, они вырывают кинжал у меня из рук… и я просыпаюсь.

 

6

(На площадку выходит Эстер. Свет становится ярче.)

ЭСТЕР. Это самое неубедительное оправдание, которое я когда-либо слышала.

ДАЙЗЕРТ. Вы думаете?

ЭСТЕР. Пожалуйста, не иронизируйте. Вы же великолепно работаете с детьми. Вы должны об этом помнить.

ДАЙЗЕРТ. Да, но как это относится к детям?

ЭСТЕР. Непосредственно.

ДАЙЗЕРТ. Спасибо, я уже чувствую себя виноватым.

ЭСТЕР. Хотелось бы верить.

ДАЙЗЕРТ. Не понимаю, зачем вам это знать. Существует как бы профессиональный климакс. С каждым он рано или поздно случается. Кроме вас, разумеется.

ЭСТЕР. О, конечно. Уж я-то и днем и ночью чувствую себя судьей.

ДАЙЗЕРТ. Нет, вы лжете — ибо тогда вы ощущали бы себя недостойной своего ремесла. Я же ощущаю, что ремесло недостойно меня.

ЭСТЕР. Вы серьезно?

ДАЙЗЕРТ. Все более и более. Следующие десять лет мне бы хотелось побродить по Греции… Так или иначе, все эти вздорные мечты — по вашей вине.

ЭСТЕР. По моей?

ДАЙЗЕРТ. Потому что этот ваш парень пробудил их во мне. Знаете ли вы, что у каждой жертвы, зарезанной на камне, было лицо Алана Стрэнга?

ЭСТЕР. Лицо Стрэнга?

ДАЙЗЕРТ. У него самый странный взгляд, который я когда-либо на себе испытывал.

ЭСТЕР. Да.

ДАЙЗЕРТ. Это именно обвиняющий взгляд. Жестоко обвиняющий. Но в чем?.. Тот, кто его успокаивает, сам начинает трепетать. Особенно в моем теперешнем положении. Он неожиданно перестал петь. И сейчас меня беспокоят его высказывания.

ЭСТЕР (удивленно). Он опять с вами разговаривал?

ДАЙЗЕРТ. О, да. Это нашло на него после двух дней коммерческой рекламы, и с тех пор он огрызается. По любому поводу. Подозреваю, что это как-то связано с его ночными кошмарами.

(На площадку выходит Медсестра с перекинутым через руку одеялом, в той же руке она держит тетрадь для записей.)

ЭСТЕР. У него кошмары?

ДАЙЗЕРТ. Жуткие.

МЕДСЕСТРА. Мы дали ему два успокоительных, доктор. В прошлую ночь все снова повторилось.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре). Что он делал? Кричал?

МЕДСЕСТРА (заглядывая в тетрадь). Истошно визжал, доктор.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре). Визжал?

МЕДСЕСТРА. Я отчетливо различила одно слово.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре). Вы имеете в виду какое-то особенное слово?

МЕДСЕСТРА. Выкрикивал снова и снова… (заглядывает в тетрадь)… звук, похожий на «Эк!»

ДАЙЗЕРТ. Эк?

МЕДСЕСТРА. Да, доктор. Эк… «Эк! — кричит, — Эк!»

ЭСТЕР. Какая жуть.

МЕДСЕСТРА. Когда я будила его, он вдруг вцепился в меня, будто хотел сломать мне руку.

(Она подходит к кровати Алана. Тот садится. Она укутывает его в одеяло и возвращается на свое место.)

ДАЙЗЕРТ. А потом он ворвался сюда — внезапно — без стука, без ничего. К счастью, у меня в тот момент не было пациентов.

АЛАН (резко встает). Папа?

ЭСТЕР. Что?

ДАЙЗЕРТ. Это ответ на вопрос, который я задал ему два дня назад. Отчего он и рассердился во время пения своих коммерческих арий.

ЭСТЕР. Что еще за папа?

АЛАН. Который ненавидит телик.

(Он ложится на авансцене так, будто смотрит телевизор.)

ЭСТЕР. Вы хотите сказать, что отец запрещал ему смотреть телевизор?

ДАЙЗЕРТ. Да.

АЛАН. Это опасный наркотик.

ЭСТЕР. О, в самом деле?!

(На авансцену выходит Фрэнк, мужчина пятидесяти лет.)

ФРЭНК (Алану). Да, он не похож на него, но по сути это одно и то же. Абсолютно смертельная отрава. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

(Дора следует за ним. Дора — женщина средних лет.)

ДОРА. Дорогой, по-моему, это уже крайность.

ФРЭНК. Когда ты долгое время сидишь перед этой вещью, то начинаешь глупеть, как большинство населения. (Алану.) Эта вещь — обман. Кажется, что тебе что-то дают, но в действительности у тебя что-то отнимают. Отнимают твой ум и твою сосредоточенность, каждую минуту, что ты смотришь телевизор, ты навсегда теряешь из своей жизни. Это настоящий обман, ты не находишь?

(Усаживается на пол. Алан пожимает плечами.)

Я не хочу говорить гадких слов, старик, но эта вещь никогда не заменит тебе чтения. Что ты сказал? Тебе что-то не нравится?

АЛАН. Все нормально.

ФРЭНК. Я знаю, ты думаешь, это не мое собачье дело, но ведь ты хорошо понимаешь… Хотя это очень скверно, когда ты так думаешь. Ты сын печатника, но ты никогда не читаешь книги! Если бы весь мир был таким, как ты, я бы остался без работы! Если ты понимаешь, что я имею в виду.

ДОРА. Опять одно и то же. Времена меняются, Фрэнк.

ФРЭНК (убежденно). Они меняются, если позволяешь им меняться, Дора. Пожалуйста, завтра же утром верни в магазин эту штуку.

АЛАН (кричит). Нет!

ДОРА. Фрэнк! Не надо!

ФРЭНК. Очень жаль, Дора, но я больше не потерплю эту вещь в своем доме. Говорю тебе, я не хочу, чтобы все началось сначала.

ДОРА. Но, дорогой, в наши дни все смотрят телевизор!

ФРЭНК. Да, и что же они там видят? Жестокое насилие! Грубые шутки! Каждые пять минут какой-нибудь улыбающийся идиот продает товар, которой вам не нужен, какой-нибудь болтик нашей экономической системы… (Алану.) Мне очень жаль, старик.

(Он покидает авансцену, возвращаясь на свое место.)

ЭСТЕР. Он что, коммунист?

ДАЙЗЕРТ. Я бы сказал, социалист старой закваски. Ярый борец за самоусовершенствование.

ЭСТЕР. У меня такое ощущение, что они оба старше, чем вы предполагаете.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, я учту.

ДОРА (глядя на Фрэнка). Правда, дорогой, ты бросаешься в крайности.

(Она покидает авансцену и садится рядом с мужем.)

ЭСТЕР. Она, если не ошибаюсь, бывшая школьная учительница?

ДАЙЗЕРТ. Да. И парень страшно этим гордится. Мы выяснили это сегодня после обеда.

АЛАН (воинственно вскочив). Она знает больше, чем вы.

(Эстер садится возле Дайзерта. Юноша прохаживается вокруг площадки, обращаясь к Дайзерту, но не глядя на него. Доктор отвечает в точно такой же манере.)

ДАЙЗЕРТ (Алану). В самом деле?

АЛАН. И, готов поспорить, я тоже. Готов поспорить, что я лучше знаю историю, чем вы.

ДАЙЗЕРТ. Ну, а я готов поспорить, что нет.

АЛАН. Ладно, тогда кто был Покорителем Шотландии?

ДАЙЗЕРТ. Не знаю — кто?

АЛАН. Король Эдвард Первый. Кто никогда не улыбался?

ДАЙЗЕРТ. Не знаю; кто?

АЛАН. Вы ничего не знаете? Это же Генрих Первый. Я знаю всех королей.

ДАЙЗЕРТ. И кто тебе больше нравится?

АЛАН. Джон.

ДАЙЗЕРТ. Почему?

АЛАН. Потому что он выколол глаза этому жестокому маленькому… (Пауза. Чувствует, что сказал что-то не то.) Ну, ничего не случилось. Его остановили. Там тюремщик оказался милосердным!

ЭСТЕР. О, Боже.

АЛАН. Его остановили!

ДАЙЗЕРТ. А потом последовало что-то совсем странное.

АЛАН. Кто сказал: «Религия — это опиум для народа!»?

ЭСТЕР. Господи Боже!

(Алан хихикает.)

ДАЙЗЕРТ. Странно было то, что он сказал это с какой-то злобной усмешкой. Фраза была произнесена с плохо скрываемым волнением.

ЭСТЕР. И что вы ответили?

ДАЙЗЕРТ. Я дал ему правильный ответ. (Алану.) Карл Маркс.

АЛАН. Нет.

ДАЙЗЕРТ(Алану). Тогда кто?

АЛАН. Не ваше собачье дело.

ДАЙЗЕРТ. Возможно, это его отец. Он вполне мог сказать подобную вещь, чтобы позлить жену.

ЭСТЕР. Вы считаете, она набожна?

ДАЙЗЕРТ. Может быть. Я попытался это уточнить, но безуспешно.

АЛАН. Не ваше собачье дело!

(Алан возвращается к своей кровати, которая почти не освещена, и ложится.)

ДАЙЗЕРТ. Так или иначе, в воскресенье я выясню, в чем тут загвоздка.

ЭСТЕР. Каким образом?

ДАЙЗЕРТ (встает). Мне хочется посмотреть их дом. Поэтому я пригласил себя к ним в гости.

ЭСТЕР. Неужели?

ДАЙЗЕРТ. Если там проблема с религией, то это выяснится только в священный день отдохновения! Я дам вам знать.

(Он целует ее в щеку, и они вместе покидают площадку. Эстер возвращается на свое место. Дайзерт обходит вокруг площадки и на авансцене встречает Дору, которая стоит там, поджидая его.)

 

7

ДАЙЗЕРТ (пожимая ей руку). Миссис Стрэнг.

ДОРА. Мистер Стрэнг все еще в типографии. Я уже начинаю волноваться. Он должен вернуться с минуты на минуту.

ДАЙЗЕРТ. Он что, в воскресенье работает?

ДОРА. О, да. Он не придает большого значения воскресеньям.

ДАЙЗЕРТ. Может быть, мы с вами могли бы поговорить, пока его нет?

ДОРА. Конечно. Не хотите ли пройти в гостиную? (Ведет его на площадку. Она очень нервничает.) Пожалуйста.

(Предлагает ему сесть. Стоит, скрестив руки на груди.)

ДАЙЗЕРТ. Миссис Стрэнг, у вас нет никаких мыслей — почему это все случилось с вашим сыном?

ДОРА. Не могу вообразить, доктор! Это просто невероятно!.. Алан всегда был таким воспитанным тихим мальчиком. Он любил животных. Особенно лошадей.

ДАЙЗЕРТ. Особенно?

ДОРА. Да. У него в спальне даже висела фотография лошади. Прекрасная белая лошадь, выглядывающая в ворота. Это ему отец дал. Несколько лет назад. Вырезка из календаря, отпечатанного в его типографии; и он ни разу не отклеил эту картинку. А еще, когда ему было лет семь или восемь, я часто читала ему одну книжку, много раз подряд, все о коне.

ДАЙЗЕРТ. Правда?

ДОРА. Да. Его звали Принц, и никто не мог оседлать его.

(Алан кричит со своей кровати, не глядя на мать.)

АЛАН (возбужденно, младенческим голосом). Почему нет? Почему нет?.. Скажи это! Его голосом!

ДОРА. Ему нравилась мысль о том, что животные умеют говорить.

ДАЙЗЕРТ. Неужели?

АЛАН. Скажи! Скажи!.. Скажи, как будто это он говорит!

ДОРА («благородным голосом»). «Потому что я предан моему Хозяину!»

(Алан хихикает.)

«Мое имя Принц, и я Принц среди коней! Оседлать меня может только мой юный Хозяин! Больше никто — я стряхну их на землю!»

(Алан смеется громче.)

А еще я помню, что рассказывала ему занимательную историю об упавшем с коня. Известно ли вам, что когда христианская кавалерия впервые появилась в Новом Свете, индейцы думали, что конь и всадник — это одно существо?

ДАЙЗЕРТ. Правда?

АЛАН (садится, изумленно). Одно существо?

ДОРА. А еще они думали, что, наверное, это существо — бог.

АЛАН. Бог!

ДОРА. И только когда один всадник упал с лошади, они, наконец, узнали правду.

ДАЙЗЕРТ. Это удивительно. Никогда раньше не слышал… Больше ничего не можете припомнить? Что-нибудь подобное. Что вы еще рассказывали о лошадях?

ДОРА. Ну, конечно, я читала ему Библию. «Он рёк среди рева…» Знаете? Книга Деяний. Такой поэтический пассаж. (Цитирует.) «Не ты ли дал коню силу?»

АЛАН (отвечая). «Не ты ли вложил в его горло рев преисподней?»

ДОРА (Алану). «Огненное дыхание его ужасно!»

АЛАН. «Когда он во гневе, содрогается Земля!»

ДОРА. «Он рёк среди рева…» (Дайзерту.) Не правда ли, великолепно?

ДАЙЗЕРТ. Более чем.

АЛАН. Хэй! Хэй!

ДОРА. И, разумеется, кроме того мы смотрели по телевизору множество разных ужасных вестернов. Он просто не мог от них оторваться.

ДАЙЗЕРТ. Но вы, само собой, сохраняли к этому лояльность, не так ли? Насколько я понял, этого не одобрял Мистер Стрэнг.

ДОРА (заговорщически). Он не одобрял… Обычно после обеда я давала ему возможность через заднюю дверь ускользнуть к приятелю.

ДАЙЗЕРТ (улыбаясь). Вы хотите сказать, что скрывали это от отца?

ДОРА. Чего не видят глаза, то не может огорчить сердце, не так ли? К тому же вестерны совершенно безвредны, ведь правда?

(Фрэнк встает и поднимается на площадку. Алан ложится на спину на своей скамейке. Фрэнку.)

О, здравствуй, дорогой. Это доктор Дайзерт.

ФРЭНК (пожав ему руку). Как поживаете?

ДАЙЗЕРТ. А вы?

ДОРА. Я вот тут рассказывала доктору о том, как Алан обожал лошадей.

ФРЭНК (осторожно). Мы только предполагали, что он их обожал.

ДОРА. Дорогой, ты же знаешь, он их просто боготворил. Вспомни, как ему нравилась та фотография, которую ты ему дал.

ФРЭНК (изумленно). О чем ты?

ДОРА. Ни о чем, дорогой. Просто как только он увидел ее, так сразу начал к тебе приставать, чтобы ты ему ее подарил. Разве ты не помнишь? (Дайзерту.) Мы всегда были «лошадиной» семьей. По крайней мере, все родственники по моей линии были заядлыми «лошадниками». Дедушка обычно каждое утро ездил верхом в низине за Брайтоном. И всегда надевал котелок и галифе! В них он выглядел бесподобно. «Тренинг по эквитации»,  так он называл свои прогулки.

(Фрэнк подходит к дальней скамейке и устало садится.)

АЛАН (пытаясь выговорить слово). Эквитация…

ДОРА. Помню, я рассказывала ему, что это слово произошло от «equus», так по-латыни называется лошадь. Алан был просто околдован этим словом. Наверное, потому что ни в одном другом не видел сразу двух букв «у» подряд.

АЛАН (смакуя). Эквус!

ДОРА. Я всегда мечтала, чтобы мальчик ездил верхом. В этом для него было бы столько удовольствия.

ДАЙЗЕРТ. И он, конечно, часто ездил на лошади?

ДОРА. Нет.

ДАЙЗЕРТ. Никогда?

ДОРА. Его это не интересовало. Могу сказать со всей определенностью.

ДАЙЗЕРТ. И даже в конюшне не заинтересовало? То есть, я хочу сказать, ведь он мог войти во вкус в процессе работы.

ДОРА. Все правильно, но факт остается фактом. Он этого не хотел, правда, дорогой?

ФРЭНК (сухо). Мне кажется, он был и так по уши счастлив, убирая граблями навоз.

ДАЙЗЕРТ. Он вам никогда не объяснял, почему?

ДОРА. Нет. Должна признаться, мы оба думали, что такое поведение более чем странно, но он никогда с нами этого не обсуждал. Мне кажется, мальчик просто тянулся на свежий воздух после целой недели работы в этом жутком магазине. Кухонные электроприборы! Подходящая ли это обстановка для чувствительного ребенка, доктор?..

ФРЭНК. Дорогая, ты предложила доктору чашку чая?

ДОРА. О, дорогой, нет, не предложила!.. А вам, должно быть, смертельно хочется чаю.

ДАЙЗЕРТ. Это было бы замечательно.

ДОРА. Конечно, это было бы… Извините меня…

(Она уходит, но задерживается у края площадки, подслушивая за дверью. Алан вытягивается на своей скамейке и засыпает. Фрэнк встает.)

ФРЭНК. Моя жена напичкана романтическими идеями. Если вы понимаете, что я имею в виду.

ДАЙЗЕРТ. О ее семье?

ФРЭНК. Она думает, что вышла замуж за человека более низкого интеллектуального уровня. Да, пожалуй, так и есть. Я не понимаю всех этих ее штучек.

ДАЙЗЕРТ. Мистер Стрэнг, я просто потрясен тем, что Алан не ездил верхом.

ФРЭНК. Да, в этом он весь. Алан всегда был странным парнем, и я этим гордился. Можете вы представить себя убивающим выходные в конюшне, вычищая стойла? При всем при том, что у него есть все возможности в будущем получить Дальнейшее Образование.

ДАЙЗЕРТ. При всем при том, что он был исключительным невеждой?

ФРЭНК. А что я мог поделать? Он никогда не пытался взяться за ум. И его мать потворствовала ему. Она даже не позаботилась о том, чтобы он мог правильно написать свое имя, и после этого она еще называется школьным учителем. Она говорит, лишь бы он был счастлив…

(Дора в сильном волнении заламывает руки. Фрэнк садится.)

ДАЙЗЕРТ. Могли бы вы сказать, что она была ближе ему, чем вы?

ФРЭНК. Они были неразлучны, как воры-сообщники. Нельзя сказать, что я всегда это одобрял, особенно, когда слышал, как она, запершись с ним в комнате, час за часом нашептывает ему истории из Библии.

ДАЙЗЕРТ. Ваша жена набожна?

ФРЭНК. Можно даже сказать, чересчур. Вы подумаете, это, мол, ее дело. Но когда религия, пилюля за пилюлей, день и ночь сыплется в горло мальчика… Согласитесь, ведь он не только ее, но еще и мой сын. Она не понимает этого. Конечно, великолепно, когда люди набожны. Но они почему-то думают, что их чувства куда важнее, чем то, что испытывают при этом неверующие.

ДАЙЗЕРТ. А вы, как я понимаю, неверующий?

ФРЭНК. Я атеист, и не намерен менять свой образ мыслей. Если вас интересует мое мнение, то это Библия виновата во всем, что случилось.

ДАЙЗЕРТ. Почему?

ФРЭНК. Ну, посудите сами. Мальчик тратит вечер за вечером, поглощая это чтиво, где невинный человек подвергается умерщвлению, где колючки тернового венка впиваются ему в голову, где гвозди вколачиваются ему в ладони, где копье застревает у него между ребер. Не правда ли, хорошая идейная основа в жизни? Я не шучу. Мальчик был абсолютно заворожен всем этим. Он постоянно разглядывал религиозные картинки. Я имею в виду откровенные садомазохистские иллюстрации. Если вы понимаете, что я хочу сказать. Один или два раза я это прекращал?.. (Пауза.) Проклятая религия — это единственная проблема в нашем доме, но, к сожалению, непреодолимая: я не намерен менять свой образ мыслей.

(Не в силах больше стоять в стороне, Дора снова выходит на площадку.)

ДОРА (извиняясь). Вы должны простить моего мужа, доктор. Эта тема — его конек, не правда ли, дорогой? Ты должен признать это.

ФРЭНК. Называй, как тебе нравится. Я считаю, что все проблемы в мире — от извращенного секса.

ДОРА. Но какое это имеет отношение к Алану?

ФРЭНК. Непосредственное!.. (убежденно) Непосредственное, Дора!

ДОРА. Я не понимаю. О чем ты говоришь?

(Он отворачивается от нее.)

ДАЙЗЕРТ (успокаивающе). Мистер Стрэнг, каким образом Алан получал информацию из области секса?

ФРЭНК (сухо). Я не знаю.

ДАЙЗЕРТ. Вы не инструктировали его?

ФРЭНК. Не очень подробно. Нет.

ДАЙЗЕРТ. А вы, Миссис Стрэнг?

ДОРА. Ну, я немного говорила ему, да. Разумеется. Я была учителем, доктор, и знаю, что случается, если этого вовремя не сделать. Они черпают знания из журналов и непристойных книжек.

ДАЙЗЕРТ. Не могли бы вы вспомнить, что конкретно вы говорили ему? Прошу прощения, если вас это смущает.

ДОРА. Я говорила, что это биологический факт. Но кроме того я всегда добавляла, что верю — секс не только физиологическая потребность, но еще и духовная. Что любовь придет к нему по воле Божьей. Что его задача — готовить себя к более важным делам в жизни. И потом, если удача улыбнется ему, он сможет прийти к знанию, которое выше, чем просто любовь… Я даже… не понимаю… Алан!..

(Ее душат рыдания. Фрэнк встает и подходит к ней.)

ФРЭНК (смущенно). Перестань. Перестань, Дора. Ну, хватит!

ДОРА (с внезапным отчаянным безразличием). Все в порядке — смех! Смех да и только!

ФРЭНК (доброжелательно). Нет, не только смех, Дора.

(Она свирепо смотрит на него. Он кладет руки ей на плечи.)

Сегодня никто не расположен шутить, не так ли, доктор?

(Нежно обняв жену, он уводит ее с площадки, и они занимают свои места на скамейке. Свет немного тускнеет.)

 

8

(В воздухе повисает непонятный шум. Алан начинает ворочаться в своей постели. У него ночной кошмар. Находясь во власти жутких видений, юноша изгибается в причудливых позах, будто стремясь притянуть к себе какой-то невидимый объект. Когда крики усиливаются, Дайзерт покидает площадку.)

АЛАН. Эк!.. Эк!.. Эк!..

(Крики «Эк!» издают все актеры. Как только Дайзерт вплотную подходит к кровати Алана, тот буквально взрывается ужасным воплем —)

Эк!

(— и просыпается. Шум затихает. Алан и доктор смотрят друг на друга. Не выдержав первым, Дайзерт быстро уходит со сцены, а затем снова возвращается на площадку.)

 

9

(Свет становится ярче.

Дайзерт садится на левую скамейку и открывает журнал. Алан встает с кровати, сбрасывает одеяло и выходит на площадку. Одаривает Дайзерта свирепым взглядом.)

ДАЙЗЕРТ. Привет. Как тебе нравится сегодняшнее утро?

(Алан, не отрываясь, смотрит на него.)

Проходи, садись.

(Алан пересекает площадку и садится на скамейку напротив Дайзерта.)

Прости, что разбудил тебя ночью. Я собирал кое-какие бумаги, и думал, что оставил у тебя пачку. Ты часто видишь сны?

АЛАН. А вы?

ДАЙЗЕРТ. Это моя обязанность — задавать вопросы. А твоя — отвечать на них.

АЛАН. Отвечать кому?

ДАЙЗЕРТ. Отвечать мне. Ты часто видишь сны?

АЛАН. А вы?

ДАЙЗЕРТ. Послушай, Алан…

АЛАН. Я отвечу, если вы ответите. По очереди.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Ладно, хорошо. Только мы будем говорить правду.

АЛАН (передразнивая). Ладно, хорошо.

ДАЙЗЕРТ. Итак. Ты часто видишь сны?

АЛАН. Да. А вы?

ДАЙЗЕРТ. Да. Бывают у тебя какие-нибудь особенные сны?

АЛАН. Нет. А у вас?

ДАЙЗЕРТ. Да. О чем был твой сон сегодня ночью?

АЛАН. Не могу вспомнить. А о чем ваш?

ДАЙЗЕРТ. Мы договорились — только правду.

АЛАН. Это правда. Так о чем же ваш? Особенный сон?

ДАЙЗЕРТ. Я режу детей.

(Алан улыбается.)

Моя очередь!

АЛАН. Что?

ДАЙЗЕРТ. Каким было твое первое воспоминание о лошади?

АЛАН. Что вы имеете в виду?

ДАЙЗЕРТ. Когда это впервые вошло в твою жизнь? В какой ситуации?

АЛАН. Не могу вспомнить.

ДАЙЗЕРТ. Ты уверен?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. У тебя что-нибудь осталось в памяти о том дне, когда ты впервые увидел лошадь?

АЛАН. Я уже сказал вам. Теперь моя очередь. Вы женаты?

ДАЙЗЕРТ (сдерживаясь). Да, женат.

АЛАН. Она тоже врач?

ДАЙЗЕРТ. Моя очередь.

АЛАН. О'кей, спрашивайте.

ДАЙЗЕРТ. Что такое Эк?

(Пауза.)

Ты всю ночь кричал это во сне. Мне кажется, хоть об этом-то ты можешь рассказать.

АЛАН (поет).

ДАЙЗЕРТ. Продолжай. Я знаю, ты можешь спеть еще лучше.

АЛАН (поет громче).

ДАЙЗЕРТ. Отлично. До завтра.

АЛАН. Что вы хотите этим сказать?

ДАЙЗЕРТ. На сегодня достаточно.

АЛАН. Но прошло только десять минут.

ДАЙЗЕРТ. И не самых лучших.

(Берет журнал и начинает его листать.

Алан не уходит.)

Ты меня не расслышал? Я сказал, до завтра.

АЛАН. Это незаконно!

ДАЙЗЕРТ. Да ну?

АЛАН (грубо). Правительство платит вам двадцать колов в час, чтобы вы смотрели за мной. Я знаю. Я подслушал внизу.

ДАЙЗЕРТ. Ну так возвращайся и послушай еще.

АЛАН. Это незаконно!

(Он резко встает, сжимая кулаки во внезапном припадке ярости.)

Вы… Вы… Вы гнида!.. Дохлая гнида! Говнючая гнида!..

ДАЙЗЕРТ. Мне позвать медсестру?

АЛАН. Если только она дотронется до меня своими вонючими руками, я ей так врежу…

ДАЙЗЕРТ. Будь уверен, она врежет тебе посильней. Сейчас же убирайся.

(Он листает свой журнал. Алан стоит, где стоял, бессмысленно сжимая кулаки. Отворачивается.

Пауза.

Тихое гудение Хора.)

АЛАН (еле слышно). На пляже…

 

10

(Он делает несколько шагов, сходя с площадки, и начинает бродить вокруг нее. Сильный свет озаряет его.)

ДАЙЗЕРТ. Что?

АЛАН. Там я увидел коня. Четкого.

(Лениво он роет ногой песок и бросает в море камешки.)

ДАЙЗЕРТ. Сколько тебя было лет?

АЛАН. Что я, помню теперь, что ли?.. Шесть.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, продолжай. Что ты там делал?

АЛАН. Рылся в песочке.

(Он бросается на землю и принимается сгребать руками песок.)

ДАЙЗЕРТ. Песочный замок?

АЛАН. Допустим. Теперь все?

ДАЙЗЕРТ (угрожающе). И?

АЛАН. Вдруг я услышал шум. Нараставший за моей спиной.

(В рапиде из тоннеля выходит Молодой Всадник. Он держит жокейский стек, которым подгоняет своего невидимого коня к правой стороне площадки. Гул усиливается.)

ДАЙЗЕРТ. Что за шум?

АЛАН. Копыта. Шлепанье?

ДАЙЗЕРТ. Шлепанье?

АЛАН. Волны накатывались на берег. И он перепрыгивал через них.

ДАЙЗЕРТ. Кто перепрыгивал?

АЛАН. Тот парень. Наверно, студент университета. Он сидел на огромном коне и управлял им. По-моему, он не замечал меня. Я позвал: «Эй!»

(Всадник начинает двигаться в нормальном темпе, жестом пришпоривает коня и, обойдя вокруг площадки, стремительно несется к Алану.)

И в ту же минуту он примчался ко мне.

ВСАДНИК (сдерживая лошадь). Стой!.. Да стой же ты на месте! Стой!.. Извини! Я не заметил тебя!.. Я тебя напугал?

АЛАН. Нет!

ВСАДНИК (смотрит на него сверху вниз). Какой огромный замок!

АЛАН. Как его зовут?

ВСАДНИК. Троян. Можешь погладить, если хочешь. Он не будет против.

(Алан нерешительно встает и хлопает по невидимому плечу. Весело.) Эй, если ты еще сильней вытянешь руку, то совсем ее оторвешь. Хочешь прокатиться? (Алан кивает, глаза его широко раскрыты.) Прекрасно. Только ты подойди с этой стороны. На лошадь всегда нужно забираться слева. Я подсажу тебя. О'кей? (Алан подходит к нему с другой стороны.) Вот так, ну-ка. Ничего не бойся. Хоп! (Алан ставит ногу на бедро Всадника, и тот сажает его себе на плечи. Гул становится торжественным. Затем прекращается.)

Все в порядке?

(Алан кивает.)

Отлично. А сейчас единственное, что от тебя требуется — это крепко держаться за его гриву.

(Он подает ему поводья, и Алан хватается за них.)

Держись крепче. И плотнее прижмись коленками. Все в порядке? Уселся?.. Тогда вперед, Троян! Пошел!

(Всадник медленно продвигается вглубь сцены, обходя вокруг площадки; Алан крепко сжимает ноги на его шее.)

ДАЙЗЕРТ. Тебе понравилось? Это было здорово?

(Алан едет в молчании.)

Ты можешь вспомнить?

ВСАДНИК. Хочешь, поедем быстрее?

АЛАН. Да!

ВСАДНИК. О'кей. Тогда скажи волшебные слова: «Вперед, Троян — умчи меня прочь!..» Скажи это, скажи!

АЛАН. Умчи меня прочь!

(Всадник с Аланом на плечах начинает бегать вокруг площадки.)

ДАЙЗЕРТ. Ты ехал быстро?

АЛАН. Да!

ДАЙЗЕРТ. Тебе было страшно?

АЛАН. Нет!

ВСАДНИК. Вперед, Троян! Умчи нас прочь! Держись! Вперед!..

(Он бежит быстрее. Алан смеется. Затем, когда они достигают правой стороны авансцены, Фрэнк и Дора в страшной тревоге поднимаются со своих мест.)

ДОРА. АЛАН!

ФРЭНК. Алан!

ДОРА. Алан, остановись!

(Фрэнк бежит за ними. Дора следом.)

ФРЭНК. Эй, вы! Вы!..

ВСАДНИК. Стой, мальчик!.. Стой!

(Он кружит перед родителями, сдерживая коня. Весь эпизод проходит в стремительном темпе.)

ФРЭНК. Вы соображаете, что вы делаете?

ВСАДНИК (иронично). «Соображаете»?

ФРЭНК. Что мой сын делает там, наверху?

ВСАДНИК. Катается на водных лыжах!

(К ним бесшумно подходит Дора.)

ДОРА. С ним все в порядке, Фрэнк?.. Он ничего себе не повредил?

ФРЭНК. Не кажется ли вам, что вы должны были попросить разрешения перед тем, как позволить себе совершить подобную глупость?

ВСАДНИК. Какую глупость?

АЛАН. Это так чудесно, папа!

ДОРА. Алан, спускайся вниз!

ВСАДНИК. Мальчик совершенно вне опасности. Пожалуйста, не устраивайте истерик!

ФРЭНК. Я попросил бы вас не умничать, молодой человек! Спускайся вниз, Алан. Ты слышал, что тебе сказала мать?

АЛАН. Нет.

ФРЭНК. Спускайся сейчас же. Сию секунду.

АЛАН. Нет… НЕТ!

ФРЭНК (в ярости). Я сказал — сию секунду!

(Фрэнк стягивает Алана с плеч Всадника. Мальчик кричит и падает на землю.)

ВСАДНИК. Держите его!

ДОРА. Фрэнк!

(Она бежит к сыну и падает на колени. Всадник несется в другую сторону.)

ВСАДНИК. Вы сумасшедший? Вы хотите напугать лошадь?

ДОРА. Он расшиб коленку. Фрэнк, мальчик ранен!

АЛАН. Нет, мама! Нет!

ФРЭНК. Как ваше имя?

ВСАДНИК. Джесси Джеймс.

ДОРА. Фрэнк, он истекает кровью!

ФРЭНК. Я намерен заявить в полицию, что вы подвергаете опасности жизнь детей.

ВСАДНИК. Скатертью дорога!

ДОРА. Остановись, дорогой!

АЛАН. Перестаньте!..

ФРЭНК. Известно ли вам, что вы представляете угрозу обществу? Да как вы смеете брать маленьких детей и сажать их на опасных животных?

ВСАДНИК. Опасных?

ФРЭНК. Конечно, опасных. Взгляните на его глаза. Они вращаются от бешенства.

ВСАДНИК. Совсем как ваши!

ФРЭНК. По моему мнению, это опасное животное. По моему особому мнению, вы оба представляете угрозу безопасности на этом пляже.

ВСАДНИК. А по моему особому мнению, вы закоренелый кретин.

ДОРА. Фрэнк, пойдем отсюда!

ФРЭНК. Что ты сказал?

ДОРА. Это неважно, Фрэнк, правда!

ФРЭНК. Что ты сказал?

ВСАДНИК. Отъебись!.. Извини, парнишка! Вперед, Троян!

(Он мчится прямо на них, затем резко сворачивает и скачет к правой стороне площадки, и дальше — в тоннель, за пределы видимости. Родители визжат, забрызганные смесью воды и песка. Фрэнк гонится за ним к левой стороне площадки. Жена следует за мужем.)

АЛАН. Шлеп! Шлеп! Шлеп! Мы все были мокрые! А папа — вообще хоть выжимай!

ФРЭНК (кричит вслед Всаднику). Хулиган! Низкий хулиган!

АЛАН. Мне хотелось смеяться?

ФРЭНК. Аристократические подонки! Все эти люди, они катаются верхом! Потому что хотят растоптать обычных граждан!

ДОРА. Не будь абсурден, Фрэнк.

ФРЭНК. Да, они делают это именно поэтому. Именно поэтому, черт побери, они это делают!

ДОРА (весело). Взгляни-ка на себя. Ты весь мокрый!

ФРЭНК. Не мокрее тебя. У тебя все волосы в песке!

(Она смеется. Он кричит.) Хулиган! Гадкий хулиган!

(Она смеется еще громче. Он пытается стряхнуть песок с ее волос.)

Почему ты смеешься? Это не смешно. Это вовсе не смешно, Дора!

(Все еще смеясь, она отходит вправо. Алан приближается к краю площадки, не покидая, однако, авансцены.)

Как раз-таки это и не смешно!..

(Фрэнк, затаив обиду, возвращается на свое место.

Внезапная тишина.)

АЛАН. Это все, что я помню.

ДАЙЗЕРТ. Что ж, не так уж мало. Спасибо… Знаешь, я никогда в жизни не садился на коня.

АЛАН (не глядя на него). И я.

ДАЙЗЕРТ. Ты хочешь сказать, после того случая?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Но как же? Ты ведь работал в конюшне?

АЛАН. Ну и что?

ДАЙЗЕРТ. Что, никогда?

АЛАН. Нет.

ДАЙЗЕРТ. Как ты это объяснишь?

АЛАН. Просто не возникало желания.

ДАЙЗЕРТ. Это никак не связано с тем падением с лошади тогда, несколько лет назад?

АЛАН (сухо). У меня просто не возникало желания, вот и все.

ДАЙЗЕРТ. Ты часто вспоминаешь эту историю?

АЛАН. Полагаю, да.

ДАЙЗЕРТ. Почему, как думаешь?

АЛАН. Потому что это забавно.

ДАЙЗЕРТ. И все?

АЛАН. А что еще? Моя очередь… Я открыл вам тайну. Теперь вы откройте свою.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо. У меня есть пациенты, которые стыдятся говорить мне некоторые вещи глаза в глаза. Угадаешь, что я придумал для решения этой проблемы?

АЛАН. Что?

ДАЙЗЕРТ. Я даю им вот это маленькое чудо техники. (Он достает из кармана небольшой диктофон.) Они уходят в другую комнату, а потом передают мне пленку через Медсестру. А прослушиваю я один, без них.

АЛАН. Это глупо.

ДАЙЗЕРТ. Тебе нужно только нажать на кнопку и говорить вот сюда. Проще не придумаешь. Кстати, на сегодня твое время истекло. Увидимся завтра.

АЛАН. Может быть.

ДАЙЗЕРТ. Может быть?

АЛАН. Если возникнет желание.

(Он собирается уйти. Но вдруг поворачивается к Дайзерту и берет у него диктофон.)

Это глупо.

(Он покидает площадку и возвращается к своей кровати.)

 

11

ДОРА (зовет). Доктор!

(Дора возвращается на свое место, а потом вновь идет на площадку. Она одета в пальто и нервно сжимает в руках хозяйственную сумку.)

ДАЙЗЕРТ. В тот же самый вечер появилась его мать.

ДОРА. Здравствуйте, доктор.

ДАЙЗЕРТ. Миссис Стрэнг!

ДОРА. Я была в магазине здесь неподалеку и подумала, что могу заглянуть на минутку.

ДАЙЗЕРТ. Вы хотите повидать Алана?

ДОРА (чувствуя себя неуютно). Нет, нет… Только не сейчас. По правде говоря, мне больше хотелось увидеться с вами.

ДАЙЗЕРТ. Да?

ДОРА. Видите ли, я вспомнила один конфликт с Мистером Стрэнгом и подумала, что вам будет интересно узнать. Мы обсуждали это, и оно, может быть, окажется важным, хотя это…

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, проходите, садитесь.

ДОРА. Я только на минуту. Я и так опаздываю. Нужно приготовить обед Мистеру Стрэнгу…

ДАЙЗЕРТ. Ах. (Поощрительно.) Так что вы хотели мне рассказать?

(Она садится на дальнюю скамейку.)

ДОРА. Ну вот… Вы помните ту фотографию, о которой я тогда говорила? Ту, которую Мистер Стрэнг несколько лет назад подарил Алану, чтобы тот украсил свою спальню?

ДАЙЗЕРТ. Да. Конь, выглядывающий в ворота, если не ошибаюсь?

ДОРА. Совершенно верно. До нее у него была картинка совсем другого рода.

ДАЙЗЕРТ. Какого рода?

ДОРА. То была репродукция с изображением Господа Нашего, когда его ведут на Голгофу. Алан обнаружил ее в магазине художественной литературы и совершенно влюбился. Он настоял на ее покупке в счет своих карманных денег и повесил над кроватью, в полутора футах от себя, чтобы она всегда оказывалась последней, что он мог увидеть, засыпая. Муж, конечно, отнесся к этому с недовольством.

ДАЙЗЕРТ. Потому что картинка была религиозного содержания?

ДОРА. По правде говоря, должна признать, что это была маленькая крайность с моей стороны. Христос был закован в цепи, и воины жестоко избивали его. Безусловно, сама бы я не стала делать такой выбор, но не посчитала возможным вмешиваться в жизнь ребенка, и не возражала.

ДАЙЗЕРТ. Но Мистер Стрэнг возражал?

ДОРА. До поры до времени — нет, но однажды, когда у нас возникла очередная размолвка на почве религии, он пошел прямо наверх, в комнату мальчика, сорвал со стены картинку и бросил в мусорное ведро. С Аланом случилась настоящая истерика. Целыми днями он кричал и плакал — хотя вообще-то он тихий мальчик, вы же знаете.

ДАЙЗЕРТ. Но когда отец дал ему фотографию лошади, он успокоился?

ДОРА. Определенно, казалось, что так. По крайней мере, он повесил ее на то же самое место, и мы больше не слышали подобных ужасных рыданий.

ДАЙЗЕРТ. Благодарю вас, Миссис Стрэнг. Это очень интересно… Скажите, как давно это случилось? Вы не могли бы вспомнить?

ДОРА. Кажется, лет пять назад, доктор. Алану вот-вот должно было исполниться двенадцать. Кстати, как он?

ДАЙЗЕРТ. Держится молодцом.

(Она встает.)

ДОРА. Пожалуйста, передайте, что я его люблю.

ДАЙЗЕРТ. Вы же знаете, что можете увидеть его в любое время, когда захотите.

ДОРА. Возможно, я зайду как-нибудь днем, без Мистера Стрэнга. Он и Алан, как вы уже могли заметить, не слишком ладят сейчас.

ДАЙЗЕРТ. Как вам будет угодно, Миссис Стрэнг… Да, и еще…

ДОРА. Да?

ДАЙЗЕРТ. Не могли бы вы описать эту фотографию более детально? Я полагаю, она до сих пор в его спальне?

ДОРА. О, да. Это и вправду необыкновенная картинка. Когда вы смотрите на того коня, вам кажется, что это какое-то неземное животное, что это конь Архангела. Вот поэтому она так привлекательна.

ДАЙЗЕРТ. Но отчего? Отчего вам так кажется?

ДОРА. Ну, это труднообъяснимо. Это исходит из его глаз.

ДАЙЗЕРТ. Глядящих прямо на вас?

ДОРА. Да, совершенно верно…

(Неуютная пауза.)

Я как-нибудь на днях зайду повидать его, доктор. До свиданья.

(Она уходит и занимает место рядом с мужем.)

ДАЙЗЕРТ (аудитории анатомического театра). И после этого на какую-то долю секунды я вдруг ощутил непонятную тревогу. Что это было? Фантом огромной лошадиной головы, пронесшийся над моим столом?.. Но чем бы ни была вызвала эта тревога, с визитом владельца конюшни она усилилась еще больше.

 

12

(На площадку выходит Дэлтон, грузный мужчина пятидесяти лет.)

ДЭЛТОН. Доктор Дайзерт?

ДАЙЗЕРТ. Мистер Дэлтон! Очень хорошо, что вы пришли.

ДЭЛТОН. Ну и дела. По моему мнению, парню самое место в тюрьме. А не в больнице. Незачем на него тратить деньги налогоплательщиков.

ДАЙЗЕРТ. Садитесь, пожалуйста.

(Дэлтон садится.)

Это, должно быть, нелегкое испытание для вас?

ДЭЛТОН. Нелегкое? Я вообще сомневаюсь, что когда-нибудь от него оправлюсь. У меня и у Джилл натуральное нервное расстройство.

ДАЙЗЕРТ. Джилл?

ДЭЛТОН. Девушка, которая работала у меня. Конечно, она чувствует большую долю ответственности за случившееся. Поскольку именно она привела его в конюшни.

ДАЙЗЕРТ. Так, значит, эта девушка привела его в конюшни?

ДЭЛТОН. Джилл Мэйсон. Где-то он ее повстречал и попросил устроить его на работу. А она посоветовала повидаться со мной. Знал бы — Господу бы молился, чтоб она никогда с ним не встречалась.

ДАЙЗЕРТ. Когда вы впервые его увидели, не показался ли он вам странным?

ДЭЛТОН. Нет, он был дьявольски хорош. Он битый час возился с лошадьми, причесывая их и убирая навоз. Причем безо всяких понуканий с моей стороны. Я подумал, что он просто находка.

ДАЙЗЕРТ. И при этом, на протяжении всего того времени, что Алан работал у вас, он ни разу не ездил верхом.

ДЭЛТОН. Да, это так.

ДАЙЗЕРТ. Не казалось ли вам это странным?

ДЭЛТОН. Очень… Если он в самом деле не ездил.

ДАЙЗЕРТ. Что вы имеете в виду?

(Дэлтон порывисто встает.)

ДЭЛТОН. Потому что весь год меня не покидало чувство, что лошадей — голову даю на отсечение — куда-то забирали по ночам.

ДАЙЗЕРТ. По ночам?

ДЭЛТОН. Я стал замечать странные вещи. Иной раз поутру та или другая лошадь была очень потной, хотя и не казалась усталой. Да и стойло ее не было грязным, как если бы она находилась там всю ночь. Я никогда не уделял этому особого внимания. И лишь тогда стал уделять, когда сообразил, что нанял психа; так что теперь я бы очень удивился, если б узнал, что он втайне от нас не катался по ночам на лошадях.

ДАЙЗЕРТ. А если бы это не беспокоило вас, вы могли бы заметить еще что-нибудь странное?

ДЭЛТОН. Больше ничего. В остальном он был просто отменным работником. Ничем себя не компрометировал.

ДАЙЗЕРТ. Конюшни запирались на ночь?

ДЭЛТОН. Да.

ДАЙЗЕРТ. А кто-нибудь спал в смежных помещениях?

ДЭЛТОН. Я и мой сын.

ДАЙЗЕРТ. Два человека?

ДЭЛТОН. Прошу прощения, доктор. Это, возможно, всего лишь мои фантазии. Сказать по правде, случившееся так меня потрясло, что я теперь и сам могу соврать и поверить во что угодно. Если вам от меня больше ничего не нужно, я пойду.

ДАЙЗЕРТ. Послушайте: даже если вы правы, почему кому-то могло прийти в голову делать такие странные вещи? Почему какой-то парень предпочитал ездить верхом в одиночестве по ночам, когда тем же самым он мог с успехом вместе со всеми заниматься днем?

ДЭЛТОН. Это вы меня спрашиваете? Ведь сумасшедший-то он, разве не так?

(Дэлтон покидает площадку и садится на свое место. Дайзерт провожает его взглядом.)

АЛАН. Это было сексуально.

ДАЙЗЕРТ. Его запись была готова тем же вечером.

 

13

(Алан сидит на кровати с диктофоном в руках. К нему стремительно подходит Медсестра, забирает диктофон, подает Дайзерту и возвращается на свое место.)

АЛАН. Ведь это именно то, что вы хотите знать, да? Все верно, все так и было. Я говорю о пляже. О том времени, когда я был ребенком. То, что я рассказал вам о… (Пауза. Он переживает глубокий моральный дискомфорт. Дайзерт сидит на левой скамейке, слушая его. В руках у него журнал. Алан спрыгивает с кровати и становится прямо за его спиной.)

Я несся верхом на коне. Ощущая ногами пот, выступавший на его шее. Парень крепко держал меня и позволял поворачивать туда, куда мне хотелось. Представляете, вся эта сила двигалась, подчиняясь вашей воле… Его бока были горячие и пахли… Внезапно отец скинул меня на землю. Я готов был треснуть его…

(Пауза.)

И еще. Когда я впервые увидел этого коня, то сразу же обратил внимание на его губы. Его рот был огромен. И там была уздечка. Парень дергал за нее, и на землю капала пена. Я спросил: «Это больно?» А он сказал… конь сказал… сказал…

(Он замолкает, словно одержимый болью. Дайзерт делает запись в журнале. Безнадежно.)

Потом было всегда одно и то же. Каждый раз, когда я слышал стук копыт, я срывался с места и бежал смотреть. Из какого бы глухого деревенского закоулка ни доносился этот звук. Я не мог оторвать взгляда. Все смотрел на их шкуру. На изгиб их шеи и пот, сверкавший в складках кожи… (Пауза.) Даже не могу вспомнить, когда это началось. Мама читала мне о Принце, которого никто не мог оседлать, кроме одного юноши. Или о белом коне из Откровения… «И вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный… Очи у него как пламень огненный… Имя его неведомо никому, кроме Его Самого».  Слова, словно вожжи, стремена, ремни… «и дан был ему венец; и вышел он победоносным и чтобы победить!» …Уже одни только слова давали почувствовать… Годами я скрывал это ото всех. Мама бы не поняла. Она любила «верховую езду». Котелок и галифе! «Мой дедушка одевался в стиле коня». Что это значит? Ведь конь не одет. Это самое обнаженное существо, которое только можно отыскать! Более, чем собака или кошка, или кто-нибудь еще. Даже самая задрипанная старая кляча имеет свою жизнь! И котелки с галифе — это грязно!.. Поганые жокеи! Вырядятся во всю эту дрянь, чтобы тем самым осквернить их прекрасный аллюр!.. Никто не понимает!.. Кроме ковбоев. Они понимают. Я хочу быть ковбоем. Они свободны. Они мчатся, раскачиваясь в седле, а вокруг мили и мили свежей травы… Готов поспорить, все ковбои — сироты!.. Готов поспорить, это так!

МЕДСЕСТРА. Доктор, вас хочет видеть Мистер Стрэнг.

ДАЙЗЕРТ (удивленно). Мистер Стрэнг? Пригласите его, пожалуйста.

АЛАН. Никто не скажет ковбоям: «Если вы понимаете, что я имею в виду». Просто не посмеет. Или снова и снова этот «Господь». (Передразнивая мать.) «Господь видит тебя, Алан. Глаза Господа повсюду…»

(Внезапно прекращает паясничать.)

Я больше не могу!.. Я ненавижу это!.. Можете свистнуть Медсестру. Я закончил!

(Рассерженный, он возвращается на свою кровать и набрасывает на себя одеяло. Дайзерт выключает магнитофон.)

 

14

(На площадку выходит Фрэнк Стрэнг, держа в руках шляпу. Он смущен и нервозен.)

ДАЙЗЕРТ (радушно). Здравствуйте, мистер Стрэнг.

ФРЭНК. Я просто проходил мимо. Надеюсь, еще не очень поздно.

ДАЙЗЕРТ. О, конечно, нет. Я в восторге, что вы пришли.

ФРЭНК. Моя жена не знает, что я здесь. Был бы очень признателен, если б вы не посвящали ее… если вы понимаете, что я имею в виду.

ДАЙЗЕРТ. Все, что происходит в этой комнате, конфиденциально, мистер Стрэнг.

ФРЭНК. Надеюсь, что так… Надеюсь, что так…

ДАЙЗЕРТ (вежливо). Вы имеете что-нибудь сообщить мне?

ФРЭНК. Да, факт остается фактом, имею.

ДАЙЗЕРТ. Ваша жена рассказывала мне о фотографии.

ФРЭНК. Я знаю, что все было по-другому! Это о том же, но это не так… Я хотел вам рассказать о другом происшествии, но не смог при Доре. Это выше моих сил. Но вам я могу показать, к чему приводит вся эта религиозная дребедень, которой она пичкала его за моей спиной.

ДАЙЗЕРТ. К чему же она приводит?

ФРЭНК. К ужасным вещам.

ДАЙЗЕРТ. А именно?

ФРЭНК. К тому, чему я был свидетелем.

ДАЙЗЕРТ. Где?

ФРЭНК. Дома.

ДАЙЗЕРТ. Продолжайте.

ФРЭНК. Было уже поздно. Мне понадобилось зачем-то сходить наверх. Мальчик давно был в постели, или так мне думалось.

ДАЙЗЕРТ. Продолжайте.

ФРЭНК. Когда я преодолел лестничный марш, то увидел, что дверь его спальни слегка приоткрыта. Я уверен, он не догадывался об этом. Из комнаты доносились звуки песнопений.

ДАЙЗЕРТ. Песнопений?

ФРЭНК. Что-то из Библии. Один из стихов, которые мать всегда читала ему.

ДАЙЗЕРТ. О чем же был стих?

ФРЭНК. Рождения. Такой-то и такой-то родил, ну, вы знаете, кого. Родословная.

ДАЙЗЕРТ. А вы не могли бы вспомнить, как примерно звучал стих Алана?

ФРЭНК. Ну, что-то вроде… Я стоял в абсолютном изумлении. Первое слово, которое я услышал, было…

АЛАН (быстро встает на ноги и поет). Принц!

ДАЙЗЕРТ. Принц?

ФРЭНК. Принц родил Курбета. Чепуха, какая-то.

(Алан медленно движется к центру авансцены.)

АЛАН. А Курбет родил Курбетуса! А Курбетус родил Бокуса!

ФРЭНК. Я заглянул в его комнату и увидел, что он в одной пижаме стоит, озаренный луной, напротив той большой фотографии.

ДАЙЗЕРТ. Фотография лошади с огромными глазами?

ФРЭНК. Совершенно верно.

АЛАН. Бокус родил Скачкуса. А Скачкус родил Храбруса Великого, который жил три века подряд!

ФРЭНК. Я, разумеется, не могу ручаться за точность имен, но в остальном все было так, как я говорю. Затем он неожиданно встал на колени.

ДАЙЗЕРТ. Перед фотографией?

ФРЭНК. Да. Примерно на один фут правее кровати.

АЛАН (опускаясь на колени). А Бёдрус родил Шейуса. А Шейус родил Пятнуса, Короля Плевков. А Пятнус учредил дзынь-делень.

(Алан падает ниц.)

ДАЙЗЕРТ. Что?

ФРЭНК. Я уверен, что он произнес именно это слово. Я бы никогда его не забыл. Дзынь-делень.

(Алан вскидывает голову и тянется руками вверх в экстазе славословия.)

АЛАН. И сказал он: «Се Эквус — сын мой единородный, даю его вам!»

ДАЙЗЕРТ. Эквус?

ФРЭНК. Да. У меня нет сомнений. Он повторил это слово несколько раз. «Эквус, сын мой единородный».

АЛАН (торжественно). Эк… вус!

ДАЙЗЕРТ (внезапно понимая; почти про себя). Эк… Эк…

ФРЭНК (смущенно). А потом…

ДАЙЗЕРТ. Да, что?

ФРЭНК. Он достал из кармана кусок веревки. Сделал из нее петлю. И вложил себе в рот.

(Алан затягивает невидимую петлю.)

А потом поднял с пола вешалку для пальто и… и…

ДАЙЗЕРТ. Начал бить себя?

(Алан жестами бьет себя, постепенно увеличивая скорость и силу ударов. Пауза.)

ФРЭНК. Теперь вы понимаете, почему я не мог рассказать его матери… Религия. Религия — та кнопка, которая запустила эту машину!

ДАЙЗЕРТ. И что вы предприняли?

ФРЭНК. Ничего. Я закашлял и вернулся вниз.

(Юноша спохватывается: вытаскивает изо рта веревку и забирается обратно в постель.)

ДАЙЗЕРТ. А потом, позже вы с ним не говорили об этом? Как-нибудь не намекали?

ФРЭНК (безнадежно). Я не смею говорить о таких вещах, доктор. Это не в моих правилах.

ДАЙЗЕРТ (доброжелательно). Понимаю вас.

ФРЭНК. Но я подумал, что вам просто обязан рассказать… Затем и пришел.

ДАЙЗЕРТ (горячо благодаря). Да. Я очень признателен вам. Спасибо.

(Пауза.)

ФРЭНК. Вот, и потом…

ДАЙЗЕРТ. Да? Еще что-то случилось?

ФРЭНК (еще более смущенно). Одна важная деталь. Один нюанс.

ДАЙЗЕРТ. Что такое?

ФРЭНК. В ту ночь, когда он сделал это, эту ужасную вещь в конюшне…

ДАЙЗЕРТ. Да?

ФРЭНК. В ту самую ночь он был с девушкой.

ДАЙЗЕРТ. Откуда вам известно?

ФРЭНК. Просто знаю, и все.

ДАЙЗЕРТ (озадаченно). Он вам рассказал?

ФРЭНК. Больше я ничего не могу добавить.

ДАЙЗЕРТ. Я не вполне понимаю.

ФРЭНК. Ведь все, что я здесь сказал — конфиденциально, как вы говорите?

ДАЙЗЕРТ. Абсолютно.

ФРЭНК. Тогда спросите его. Спросите его о девушке, с которой он был в ту ночь, когда сделал это… (резко) До свиданья, доктор.

(Он уходит. Дайзерт смотрит ему вслед. Фрэнк занимает свое место.)

 

15

(Алан встает и поднимается на площадку.)

ДАЙЗЕРТ. Алан! Проходи. Садись. (Заинтересованно.) Что ты делал прошлым вечером?

АЛАН. Смотрел телик.

ДАЙЗЕРТ. Что-нибудь хорошее?

АЛАН. Так себе.

ДАЙЗЕРТ. Спасибо за пленку. Это было потрясающе.

АЛАН. Больше я этого делать не буду.

ДАЙЗЕРТ. Правда, в одном месте я не совсем понял. Ты начал рассказывать что-то о том коне на пляже, который заговорил с тобой.

АЛАН. Глупости. Лошади не говорят.

ДАЙЗЕРТ. Так я и поверил.

АЛАН. Я не знаю, о чем вы говорите.

ДАЙЗЕРТ. Ладно, не бери в голову. Расскажи-ка лучше, кто тебе предложил устроиться в конюшни?

(Пауза.)

АЛАН. Да так, встретил кой-кого.

ДАЙЗЕРТ. Где?

АЛАН. У Брайсона.

ДАЙЗЕРТ. В том магазине, где ты работал?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Магазин, отличное место. Чья это была идея?

АЛАН. Отца.

ДАЙЗЕРТ. Мне думалось, он хотел, чтобы ты работал с ним.

АЛАН. Я не имел склонности. Оказался не в состоянии овладеть профессией печатника. Если вы понимаете, что я имею в виду.

ДАЙЗЕРТ (улыбаясь). Понимаю… А что об этом думала мама?

АЛАН. Магазин, так магазин. Почему бы и нет?

ДАЙЗЕРТ. А ты?

АЛАН. Мне там нравилось.

ДАЙЗЕРТ. Правда?

АЛАН (саркастически). А что плохого? Каждая минута вашей жизни проходит в веселой компании электрических приборов. Это забавно.

(Медсестра, Дэлтон, актеры-лошади обращаются к нему как Покупатели, сидя там, где сидели. Их интонации агрессивны и требовательны. Непрерывное утробное бормотание, выкрики названий фирм и имен торговцев.)

ПОКУПАТЕЛЬ. Филко!

АЛАН (Дайзерту). Куча достоинств, и лишь один недостаток — можно свихнуться.

ПОКУПАТЕЛЬ. Я хочу купить блюдо под горячее. Говорю вам, Филко — самое лучшее!

АЛАН. Я тоже так думаю, мадам.

ПОКУПАТЕЛЬ. У вас есть женские бритвы Ремингтон?

АЛАН. Не уверен, мадам.

ПОКУПАТЕЛЬ. А столовая посуда Робекс?

ПОКУПАТЕЛЬ. А Кройдекс?

ПОКУПАТЕЛЬ. А Волекс?

ПОКУПАТЕЛЬ. А автоматические зубные щетки Пифко?

АЛАН. Сейчас найду, сэр.

ПОКУПАТЕЛЬ. Филиколепно!

ПОКУПАТЕЛЬ. Фоскхитительно!

ПОКУПАТЕЛЬ. Я хочу радио-транзистор Филко!

ПОКУПАТЕЛЬ. Это не Ремингтон! Я просила Ремингтон!

АЛАН. Сожалею.

ПОКУПАТЕЛЬ. Вы не агент Хувера?

АЛАН. Сожалею.

ПОКУПАТЕЛЬ. Я хотел термос Пифко!

(На площадку выходит Джилл, девушка лет двадцати, среднего достатка, хорошенькая. Одета в свитер и джинсы. Бормотание прекращается.)

ДЖИЛЛ. Здравствуйте.

АЛАН. Здравствуйте.

ДЖИЛЛ. У вас есть лезвия для механической бритвы?

АЛАН. Для какой бритвы?

ДЖИЛЛ. Ну, чтобы лошадей стричь.

(Пауза. Он смотрит на нее, разинув рот.)

Эй, в чем дело?

АЛАН. А я вас видел. Вы работаете в конюшнях Дэлтона.

(На протяжении последующего диалога он жестами выкладывает на прилавок целую кучу разных коробок.)

ДЖИЛЛ. И я вас видела. Вы тот парень, который постоянно бродит вокруг конюшни во время ланча, ведь так?

АЛАН. Я?

ДЖИЛЛ. Вы там почти каждый день.

АЛАН. Это не я.

ДЖИЛЛ (улыбаясь). Ну, конечно же, это вы. Совсем недавно мистер Дэлтон заметил: «Что это за парень, который вечно отирается у ворот?» Вы ищете работу или как?

АЛАН (с жаром). А она найдется?

ДЖИЛЛ. Не знаю.

АЛАН. Но я могу только по выходным.

ДЖИЛЛ. Это как раз когда большинство людей катается верхом. Нам всегда могут потребоваться лишние руки. Главным образом, для того, чтобы выгребать навоз.

АЛАН. Я не возражаю.

ДЖИЛЛ. Вы умеете ездить верхом?

АЛАН. Нет… Нет… Я не хочу.

(Она насмешливо смотрит на него.)

Пожалуйста.

ДЖИЛЛ. Приходите в субботу. Я познакомлю вас с мистером Дэлтоном.

(Она покидает площадку.)

ДАЙЗЕРТ. Когда это случилось? Около года назад?

АЛАН. Наверно.

ДАЙЗЕРТ. И она познакомила тебя?

АЛАН. Да.

(Он проворно устанавливает скамейки параллельно друг другу, в виде трех стойл в конюшне.)

 

16

(На площадку ниспадает сильный свет.

Ликующий гул Хора.

Слышится топот копыт. Трое актеров-лошадей резко встают со своих мест. Они одновременно отцепляют от стремянок, стоящих в глубине сцены, кожаные маски, абсолютно синхронно надевают их и направляются на площадку. Подковы цокают по доскам. То одна, то другая маска вздрагивает в такт шагам. Вообще, во всех сценах с лошадьми актеры спорадически встряхивают головами, покачивая масками, сияющими в ярком свете прожекторов слабым стальным блеском.

На мгновение кажется, что они сойдутся в одной точке, там, где в центре конюшни стоит юноша, но тут мизансцена резко меняется, актеры поворачиваются спиной к Алану, будто их в стойлах сдерживают уздечки. Юноша погружается в жаркий мир животных. Зачарованный, он непроизвольно склоняется в реверансе, таком глубоком, что его колени почти касаются земли. Неожиданно одобрительный возглас Дэлтона, вошедшего в конюшню следом за Джилл, возвращает Алана в реальность. Юноша в смущении поднимается с пола.)

ДЭЛТОН. Сначала надо овладеть практикой нашего ремесла. Запомни это и не забывай. Я хочу, чтобы здесь всегда было сухо и чисто, а животные выглядели опрятно. После того, как уберешь навоз, Джилл преподаст тебе кое-какие уроки в науке ухода за лошадьми. А точнее, в той области этой науки, которую мы называем «чисткой лошади».

ДЖИЛЛ. По-моему, Кавалерист подцепил камень.

ДЭЛТОН. Да? Давай поглядим.

(Он подходит к коню, стоящему у левой скамейки и балансирующему на одной ноге. Дэлтон осматривает копыто.)

Ты права. (Алану.) Видишь? Вот тут как бы буква V. Это то, что мы называем «жабой». Что-то вроде амортизатора. Потом сам разберешься. Когда там застревает камень, нужно некоторое время, чтобы все зажило. Вот, ты хотел взглянуть на это. Камень вытаскивается с помощью одного инструмента, который мы называем подковочисткой.

(Он достает из кармана невидимую пику.)

Запомни, как с нею обращаться. Она очень острая. Это делается вот так.

(Быстро удаляет камень.)

Понял?

(Алан восторженно кивает.)

Скоро сам справишься. Джилл присмотрит за тобой. То, чего она не знает о конюшнях, не стоит того, чтобы об этом знать.

ДЖИЛЛ (благодарно). О да, вы правы!

ДЭЛТОН (отдавая Алану пику). Осторожнее с этим. Главное правило: чего не знаешь — спроси. Никогда не притворяйся, что знаешь, если не знаешь. (Улыбаясь.) А вообще-то, по правде говоря, главное правило — это хорошо провести время. Точно?

АЛАН. Да, сэр.

ДЭЛТОН. Отлично, пацан. Увидимся позже.

(Он ободряюще кивает ему и покидает площадку. Алан трепетно кладет подковочистку на левый поручень площадки.)

ДЖИЛЛ. Ну вот. А теперь давай чистить лошадей. Начнем с того красавца. Он так выглядит, словно очень в этом нуждается.

(Она приближается к Самородку, который стоит справа. Хлопает его по плечу. Алан садится и наблюдает за ней.)

Это Самородок. Мой любимчик. Кроткий, как ребенок, правда? Но когда нужно, бегает быстрее всех.

(На протяжении следующего эпизода она жестами берет с правой скамейки разные предметы и манипулирует ими.)

Вот это жесткая щетка, с нее мы и начнем. Затем работаешь гребешком. Это очень важно. А тут пользуешься скребницей. Чистить нужно всегда в одном направлении: от ушей книзу. Не бойся делать это твердо. Чем тверже, тем больше это нравится лошади. Продавливай прямо до самой кожи; вот так.

(Юноша, онемев от восторга, наблюдает за ней, за тем, как она чистит невидимое тело Самородка, как соскабливает с шерсти грязь невидимой скребницей. Лошадиная маска шевелится от удовольствия.)

Вниз к хвосту и прямо до самой кожи. Видишь, как это ему нравится? Кто тебе еще преподаст такой великолепный урок массажа?.. Попробуй.

(Она отдает ему щетку. Крайне медленно он встает и подходит к Самородку. Излишне напряженно и дико смущаясь, он неловко копирует ее движения.)

Расслабь руку. Легче. И никогда не спеши. Вниз к хвосту, и прямо до самой кожи… Вот так. И снова. Вниз к хвосту, продавливай до самой кожи… Очень хорошо. Продолжай еще минут пятнадцать, а потом переходи к старому Кавалеристу. Ладно?

(Алан кивает.)

Скоро все получится. Это я тебе говорю. Работа сама прекрасно научит тебя. Увидимся позже.

(Она покидает площадку и возвращается на место. Алан остается наедине с лошадьми. Все они стучат копытами. Он снова подходит к Самородку и дотрагивается до плеча животного. Маска резко поворачивается в его сторону. Юноша замирает, затем медленно проводит рукой по линии шеи и спины. Маска успокаивается, не отрываясь, смотрит куда-то вперед. Алан закрывает глаза ладонью. Нюхает воздух.

Дайзерт поднимается со скамейки и начинает бродить вдоль задней стороны площадки.)

ДАЙЗЕРТ. Что тут хорошего? Трогать их…

(Алан издает невнятный стон.)

АЛАН. Мммм.

ДАЙЗЕРТ. Должно быть удивительно — до самого вечера быть с ними… Гладить их… Чистить их до глянцевого блеска… Скажи мне…

(Тишина. Алан начинает чистить Самородка.)

Что ты можешь сказать об этой девушке? Она тебе нравилась?

АЛАН (сухо). Так себе.

ДАЙЗЕРТ. Только и всего?

(Алан меняет позицию, перемещаясь вокруг крупа Самородка так, чтобы оказаться спиной к зрительному залу. Чистит энергичней. Дайзерт выходит на авансцену, в обход площадки, и, наконец, возвращается туда, где был в начале предыдущей сцены.)

Она относилась к тебе дружелюбно?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Или неприветливо?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Так как же все-таки?

АЛАН. Что?

ДАЙЗЕРТ. Как она к тебе относилась?

(Алан чистит сосредоточенней.)

Ты гулял с ней? Ну же, скажи мне. Ты назначал ей свидание?

АЛАН. Что?

ДАЙЗЕРТ (садится). Скажи мне, если да.

(Юноша взрывается одним из своих припадков безумной ярости.)

АЛАН (вопит). Скажи мне!

(Все маски беспокойно переминаются с ноги на ногу.)

ДАЙЗЕРТ. Что?

АЛАН. Скажи мне, скажи же, скажи мне, скажи мне!

(Алан вылетает с площадки и мчится к Дайзерту. Юноша в бешенстве. В течение последующего монолога, лошади одна за другой незаметно при первом удобном случае покидают площадку.)

День и ночь сидит тут! Любопытная Варвара! Да, да, вы! Безносая Любопытная Варвара! Такой же, как отец, день и ночь, снова и снова! Скажи мне, скажи мне, скажи мне!.. Ответь это. Ответьте. Без остановки…

(Он обходит вокруг площадки и вновь поднимается на нее.)

 

17

(Яркий свет.)

ДАЙЗЕРТ. Прости меня.

(Алан в одно мгновение начинает вести себя так, как раньше. Юноша быстро ставит скамейки на прежнее место.)

АЛАН. Все в порядке. Только теперь моя очередь. Теперь вы скажите мне! Ответьте мне!

ДАЙЗЕРТ. Сегодня мы не играем в эту игру.

АЛАН. А я говорю, играем.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо. Что бы ты хотел узнать?

АЛАН. Вы ходите на свидания?

ДАЙЗЕРТ. Я уже говорил тебе. Я женат.

(Алан приближается к нему. Крайне враждебно.)

АЛАН. Я знаю. Ее зовут Маргарет. Она дантист! Видите? Я все выяснил! Что вы с ней делаете? Вы щиплете ее за руку, когда она подсаживается к вам в кресло?

(Юноша усаживается рядом с ним.)

ДАЙЗЕРТ. Это не очень смешно.

АЛАН. А девочек вы к себе водите, когда ее нет?

ДАЙЗЕРТ. Нет.

АЛАН. Тогда как? Вы трахаете ее?

ДАЙЗЕРТ. На сегодня хватит.

(Он встает и направляется к выходу.)

АЛАН. Да ладно вам, скажите мне! Скажите мне, скажите мне!

ДАЙЗЕРТ. Я сказал, на сегодня хватит.

(Алан тоже встает и обходит вокруг него.)

АЛАН. Готов поспорить, что нет. Готов поспорить, что вы даже никогда до нее не дотрагивались. Ну, давайте, признавайтесь. И у вас нет детей, не правда ли? Это потому, что вы не трахаетесь?

ДАЙЗЕРТ (резко). Пошел в свою комнату. Пошел: шагом марш.

(Пауза. Алан отступает, затем нагло берет со скамейки пачку сигарет Дайзерта и извлекает одну.)

Отдай сигареты.

(Юноша берет сигарету в рот. Взорвавшись.)

Алан, отдай их мне!

(Алан неохотно запихивает сигарету обратно в пачку, подает ее Дайзерту.)

Сейчас же убирайся!

(Алан удирает с площадки на свою кровать. Дайзерт, лишенный присутствия духа, обращается к аудитории анатомического театра.)

Самородок! Настоящий самородок! Парень смывается занять оборону. А что остается мне?.. Злобный маленький ублюдок, он давно знал именно те вопросы, которые надо попытаться задать. Он скрупулезно облазил всю клинику, наводя справки о моей жене. Злобный и, разумеется, понимающий. С тех пор, как я позволил себе этот ляпсус с жертвоприношением детей, он стал осведомлен обо мне в абсолютно специфической области. Конечно, в том нет ничего необычного. Прогрессирующие невропаты могут быть ошеломительны в этой игре. Они непоколебимо стремятся в зону вашей максимальной уязвимости… Куда, как мне кажется, нет лучшего пути, чем любое упоминание Маргарет.

(Он садится. На площадку выходит Эстер. Свет становится жарче.)

 

18

ЭСТЕР. Сейчас же прекратите это.

ДАЙЗЕРТ. Я вас смущаю?

ЭСТЕР. Подозреваю, что скорее всего, сами себя.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Моя жена не понимает меня, Ваша Честь.

ЭСТЕР. А вы понимаете ее?

ДАЙЗЕРТ. Нет. И, очевидно, никогда не понимал.

ЭСТЕР. Очень жаль. Мне никогда не нравилось делать предположения, но, кажется, вы с нею просто несовместимы.

(Она садится напротив Дайзерта.)

ДАЙЗЕРТ. Мы несовместимы. Постепенно это сработало. В отношении нас обоих. Мы, она-то уж точно, постоянно работали друг против друга. Ясноликая, рыжеволосая, непреодолимая суета, месяцами державшая меня взвинченным. Признайтесь, что если вы помешались на Службе Здравоохранения Шотландии, то не найдете для себя более привлекательной штучки, чем шотландская леди-дантист.

ЭСТЕР. Ну, знаете, если кто и злобен, так это вы!

ДАЙЗЕРТ. Вовсе нет. Я просто отвечал взаимностью. Вот вам пример антисептики. В те годы я был точь-в-точь, как она. Мы восхитительно подходили друг другу. Так и представляю нашу семейную фотографию: мистер и миссис Мак-Суета. Мы суетились, ухаживая, суетились, венчаясь, суетились, разочаровываясь друг в друге. Суетливо мы заперлись друг от друга в наших частных конторах. И теперь — пропади все пропадом.

ЭСТЕР. У вас, кажется, нет детей?

ДАЙЗЕРТ. Нет. Мы не стремились их заводить. Вместо этого она сидит возле нашего кирпичного камина, покрытого глазурью, и что-то вяжет для сиротского приюта. А я сижу напротив, переворачивая страницы книги об искусстве Древней Греции. Случайно, я иногда вынюхиваю слабый след своего былого энтузиазма на ее тропинке. И показываю ей репродукцию со священными акробатами Крита, перепрыгивающими через рога бегущих буйволов, а она говорит: «О, Мартин, что за абсурдное занятие! Горные лыжи — вот самый лучший вид спорта!» Или, как только я расскажу ей какую-нибудь историю из «Илиады», вдруг, невзначай заметит: «Знаешь, тут ведь еще как посмотреть. Агамемнон и ему подобные — конечно, круто, но вот уж у кого действительно смешные прозвища, так это у подонков из Горболса».  (Он встает.) Вы поворачиваетесь к ней. В ответ она затворяется в себе. В своей скорлупе. Ручное домашнее чудовище, Маргарет Дайзерт — скорлупа в скорлупе.

ЭСТЕР. Это жестоко, Мартин.

ДАЙЗЕРТ. Согласен. Но знаете ли вы, что значит для двух людей жить в одном доме так, как если бы они жили в разных частях света? Мысленно она всегда в какой-нибудь плаксивой кирке,  унаследованной от родителей. А я — в каком-нибудь дорическом храме, где облака проносятся среди колоннад, где орлы рождаются специально для того, чтобы пророчить вдали от небес. Она находит в этом лишь негативное. И единственными воспоминаниями о Средиземноморье, обо всей той огромной интуитивистской культуре, навсегда останутся для нее две бутылки кьянти, самодельные фонарики и две коробочки для специй в виде фарфоровых осликов, помеченных «соль» и «перец».

(Пауза. Более доверительно.)

Я мечтаю, чтобы в моей жизни появилась личность, которой бы я мог поведать самое сокровенное. Спокойная, абсолютно чуждая суете личность, которую бы я мог взять в мою Грецию и, встав лицом к храму определенности и потопу духовности, сказать: «Взгляни! Жизнь постигается через тысячу маленьких богов. А не через одного старого мертвого бога с именем, похожим на Зевс, — нет, но через живых Духов Мест и Предметов! И не только в Греции, но и в современной Англии! Духи конкретных деревьев, конкретных изгибов кирпичной стены, конкретных магазинчиков с чипсами и — если вам нравится — шиферных крыш и даже хмурых людских взглядов, неуклюжих походок…» Я сказал бы тогда: «Божеств столько, сколько вы можете себе представить, хотя мне кажется, что их несоизмеримо больше…» Если бы я имел сына, то, держу пари, он был бы таким же, как его мать. Абсолютным безбожником. Хотите выпить?

ЭСТЕР. Нет, спасибо. В самом деле, мне пора идти. Как обычно…

ДАЙЗЕРТ. Правда?

ЭСТЕР. Правда. Перед тем, как лечь спать, нужно перелопатить целый Эверест бумаг.

ДАЙЗЕРТ. Вы никогда не меняете планов, да?

ЭСТЕР. А вы?

ДАЙЗЕРТ. Этот парень со своим пронзительным взглядом. Он пытается спастись от меня.

ЭСТЕР. Мне тоже так кажется.

ДАЙЗЕРТ. Но вот что я пытаюсь с ним сделать?

ЭСТЕР. Вернуть его, разве не так?

ДАЙЗЕРТ. Куда?

ЭСТЕР. В нормальную жизнь.

ДАЙЗЕРТ. Нормальную?

ЭСТЕР. Да, это до сих пор что-то значит.

ДАЙЗЕРТ. Неужели?

ЭСТЕР. Конечно.

ДАЙЗЕРТ. Вы хотите сказать, что нормальный юноша имеет одну голову, а нормальная голова — два уха?

ЭСТЕР. Вы знаете, что я хочу сказать.

ДАЙЗЕРТ. Что? Что еще?

ЭСТЕР (мягко). О, прекратите.

ДАЙЗЕРТ. Нет, что? Скажите мне.

ЭСТЕР (вставая, улыбаясь). Я не пользуюсь такими приемами, Мартин. Вы просто бесчестный человек!.. (Пауза.) Вы знаете, что я подразумеваю под нормальной радостью в детских глазах, даже если я не могу это как следует определить. Не так ли?

ДАЙЗЕРТ. Да.

ЭСТЕР. Тогда мы будем работать над этим, ладно? Оба.

ДАЙЗЕРТ. Как трогательно… Я буду держать вас в курсе.

ЭСТЕР. Вы меня отпускаете?

ДАЙЗЕРТ. Вы же сказали, что вам пора идти.

ЭСТЕР. Да, пора… (Она целует его в щеку.) Спасибо вам за то, что вы делаете. Каждую секунду вы роетесь в гнилом тряпье. Мне очень жаль… Мне кажется, то немногое, что можно тут поделать, — просто придерживаться устоявшегося порядка.

ДАЙЗЕРТ. В чем?

ЭСТЕР. О! В общении с детьми, пока они не повзрослели. Вот в чем.

(Он рассматривает ее.)

ДАЙЗЕРТ. Вы по-настоящему совершенно восхитительны.

ЭСТЕР. На том стоим. Спокойной ночи.

(Она покидает его.)

ДАЙЗЕРТ (про себя или к аудитории анатомического театра). Нормальный!.. Нормальный!

 

19

(Алан встает и выходит на площадку. Он подавлен.)

ДАЙЗЕРТ. Добрый день.

АЛАН. Добрый.

ДАЙЗЕРТ. Я очень сожалею о нашей вчерашней ссоре.

АЛАН. Это было глупо.

ДАЙЗЕРТ. Было.

АЛАН. Я имею в виду то, что я сказал.

ДАЙЗЕРТ. Как тебе спалось?

(Алан пожимает плечами.)

Ты себя нехорошо чувствуешь, да?

АЛАН. Все в порядке.

ДАЙЗЕРТ. Хочешь, сыграем в одну игру? Ты сразу почувствуешь себя лучше.

АЛАН. Что за игра?

ДАЙЗЕРТ. Она называется «Закрой Глаза!». Ты на чем-нибудь фиксируешь взгляд, скажем, на том маленьком пятне вон там на стене, а я стучу вот этой ручкой по столу. Тук! — и ты закрываешь глаза. Тук! — и открываешь. И так далее. Закрываешь, открываешь, закрываешь, открываешь, пока я не скажу «стоп!»

АЛАН. И как же, интересно, от этого улучшится мое самочувствие?

ДАЙЗЕРТ. Ну, ты расслабишься. И тебе почудится, будто ты говоришь со мной во сне.

АЛАН. Это глупо.

ДАЙЗЕРТ. Не хочешь — не надо.

АЛАН. Я не сказал, что не хочу.

ДАЙЗЕРТ. Ну?

АЛАН. Я не понимаю.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо. Садись и смотри на пятно. Положи руки на колени и растопырь пальцы.

(Он разворачивает левую скамейку, и Алан садится на ее край.)

Чувствуй себя свободно, удобно, расслабься… Ты смотришь на пятно?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Отлично. Теперь попытайся, насколько это возможно, избавиться от всех мыслей.

АЛАН. Это нетрудно.

ДАЙЗЕРТ. Шшшшш. Не разговаривай… Стукну раз — закрывай глаза. Стукну два — открывай. Ты готов?

(Алан кивает. Дайзерт стучит ручкой по деревянному поручню. Алан закрывает и открывает глаза. Постукивание раздается через равные промежутки времени. После четвертого удара стук трансформируется в громкие металлические звуки, записанные на магнитную ленту. Дайзерт обращается к аудитории анатомического театра. Свет тускнеет.)

Нормально — это радость в глазах ребенка. Да, все правильно. Нормально — это мертвый взгляд у миллиона взрослых. То и другое милует и карает, подобно Богу. Ординарность, ставшая прекрасной и Посредственность, ставшая смертоносной. Хищному Богу Здоровья совершенно необходима Нормальность. И я Жрец этого Бога. Мои инструменты очень изящны. Мое сострадание неподдельно. В этой комнате я действительно помогаю детям. Я заговариваю страхи и облегчаю страдания, но кроме того — по ту сторону предмета — именем своего Бога, именем обеих его ипостасей, я ворую у них маленькие кусочки индивидуальности. Чем лучше кусок — тем более чудесному и редкому Богу он предназначен. И на протяжении… Я больше чем уверен, что ритуал жертвоприношения Зевсу продолжался не дольше шестидесяти секунд. Но жертвоприношения Нормальности могут взиматься дольше шестидесяти месяцев.

(Металлический грохот пропадает. Дайзерт стучит карандашом. Свет становится таким же, как до монолога. Алану.) Твои веки тяжелеют. Ты хочешь спать, ведь правда? Ты хочешь долгого глубокого сна. Так получи же его. Твоя голова тяжела. Очень тяжела. Твои плечи тяжелы. Спать.

(Стук прекращается. Глаза Алана остаются закрытыми, а его голова опущена на грудь.)

Ты слышишь меня?

АЛАН. Ммммм.

ДАЙЗЕРТ. Ты можешь нормально разговаривать. Скажи «да», если можешь.

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Хороший мальчик. Теперь подними голову и открой глаза.

(Юноша подчиняется.)

А сейчас, Алан, ты ответишь на все вопросы, которые я тебе задам. Понимаешь меня?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. А когда ты проснешься, то будешь помнить все, что сказал мне. Хорошо?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Умница. Теперь я хочу, чтобы ты мысленно вернулся в свое детство. Туда, на тот пляж, о котором ты мне рассказывал. Накатывают волны, а ты строишь замки из песка. Над тобой склонился тот огромный прекрасный конь. Из его рта капает пена. Ты видишь это?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Ты спрашиваешь его: «Тебе от уздечки больно?»

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Ты спросил его вслух?

АЛАН. Нет.

ДАЙЗЕРТ. И что тебе ответил конь?

АЛАН. «Да».

ДАЙЗЕРТ. Что ты сказал потом?

АЛАН. «Я избавлю тебя от этого».

ДАЙЗЕРТ. А он?

АЛАН. «От этого не избавишься. Они наложили на меня цепи».

ДАЙЗЕРТ. Как на Иисуса?

АЛАН. Да!

ДАЙЗЕРТ. Только его имя не Иисус, так?

АЛАН. Нет.

ДАЙЗЕРТ. А как же?

АЛАН. Никто не знает, кроме него и меня.

ДАЙЗЕРТ. Ты можешь сказать мне, Алан. Его имя.

АЛАН. Эквус.

ДАЙЗЕРТ. Живет ли он в каждой лошади или только в одной?

АЛАН. Во всех.

ДАЙЗЕРТ. Хороший мальчик. Теперь ты покидаешь пляж. Ты дома. Тебе двенадцать лет. Ты прямо перед фотографией в футе от своей кровати. Ты смотришь на Эквуса. Тебе хочется опуститься на колени?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ (поощрительно). Ну, так давай.

(Алан опускается на колени.)

А теперь скажи мне. Почему Эквус в цепях?

АЛАН. За грехи мира.

ДАЙЗЕРТ. Что он сказал тебе?

АЛАН. «Я вижу тебя. Я спасу тебя».

ДАЙЗЕРТ. Как?

АЛАН. «Умчу тебя прочь. Двое станут одним».

ДАЙЗЕРТ. Конь и всадник станут одним зверем?

АЛАН. Одним существом!

ДАЙЗЕРТ. Продолжай.

АЛАН. «И мой дзынь-делень будет в твоей руке».

ДАЙЗЕРТ. Дзынь-делень? Это что? Уздечка?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо. Можешь подняться. Давай же.

(Алан встает.)

Теперь подумай о конюшне. Что такое конюшня? Его храм? Его Святая Святых?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Храм, в котором ты мыл его? Где ты стерег его и чистил множеством щеток?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. И там же он разговаривал с тобой, так? Он смотрел на тебя своими кроткими глазами и беседовал с тобой?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Что он сказал? «Оседлай меня. Садись на меня и скачи на мне без оглядки всю ночь»?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. И ты повиновался?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Как же ты научился? Наблюдая за другими?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Это, должно быть, трудно? Ты ошибался?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Но он показал тебе, правда? Эквус направил тебя на путь истинный?

АЛАН. Нет!

ДАЙЗЕРТ. Нет?

АЛАН. Он мне ничего не показывал! Он подлый содомит! Взлететь или Упасть! Ему все равно! Это Закон Безразличия.

ДАЙЗЕРТ. Закон Безразличия?

АЛАН. Всем было безразлично, родился он или нет, и теперь это его закон.

ДАЙЗЕРТ. Но ты научился? Ты приручил его?

АЛАН. Я сделал это!

ДАЙЗЕРТ. А потом тайно ездил верхом?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. Как часто?

АЛАН. Каждые три недели. Чаще — люди бы заметили.

ДАЙЗЕРТ. На одном и том же коне?

АЛАН. Нет.

ДАЙЗЕРТ. Как ты попадал в конюшню?

АЛАН. Украл ключ. Сделал копию у Брайсона.

ДАЙЗЕРТ. Ловкий мальчик.

(Алан улыбается.)

Потом ты ускользал из дому?

АЛАН. В полночь! С последним ударом часов!

ДАЙЗЕРТ. Как далеко находится конюшня?

АЛАН. В двух милях.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Давай, сделай это! Иди туда!.. Сейчас!..

(Он встает и толкает скамейку.)

Теперь ты там, прямо перед воротами конюшни.

(Алан поворачивается лицом к трибунам.)

В твоей руке ключ. Пойди и открой их.

 

20

(Алан движется в глубь сцены, жестами открывает дверь.

На площадку ниспадает мягкий свет.

Гул Хора. Шум божества Эквус.

Входят «лошади», поднимают свои маски высоко над головой и одновременно надевают их. Лошади становятся вокруг площадки, Самородок — в глубине тоннеля.)

ДАЙЗЕРТ. Тише! Тише! Дэлтон, может быть, еще не спит. Шшшшш… Тихо… Вот так. Теперь входи.

(Алан крадучись сходит с площадки через открытый центральный проход, не покидая, однако, деревянного круга, залитого теперь ярким светом. Дайзерт смотрит на него. Лошади топают, их маски поворачиваются в его сторону.)

Сейчас ты внутри. Все лошади разглядывают тебя. А ты видишь их?

АЛАН (возбужденно). Да!

ДАЙЗЕРТ. За которой из них ты пришел?

АЛАН. За Самородком.

(Алан протягивает руки и жестами выводит Самородка на авансцену — направо, мимо остальных лошадей.)

ДАЙЗЕРТ. Какой масти твой Самородок?

АЛАН. Гнедой.

(Конь ступает очень осторожно. Алан останавливает его возле угла площадки.)

ДАЙЗЕРТ. Что ты теперь делаешь?

АЛАН. Надеваю на него сандалии.

ДАЙЗЕРТ. Сандалии?

АЛАН. Сандалии величия!.. Из мешковины.

(Он достает невидимые сандалии и благоговейно целует их.)

Обвязываю их вокруг его копыт.

(Он дотрагивается до левой ноги Самородка. Конь поднимает ногу, и юноша жестами привязывает сандалии.)

ДАЙЗЕРТ. Что, все четыре ноги?

АЛАН. Да.

ДАЙЗЕРТ. А потом?

АЛАН. Дзынь-делень.

(Он жестами достает уздечку и мундштук.)

Ему не нравится, что его беспокоят в такой поздний час, но ради меня он подчиняется. Он наклоняется ко мне. Он вытягивает шею.

(Самородок наклоняет голову. Сначала Алан, как бы исполняя ритуал, кладет мундштук себе в рот, а затем перекладывает Самородку. Потом застегивает пряжки на уздечке. После чего невидимыми вожжами ведет коня через всю площадку, по ее левой стороне. Самородок послушно следует за ним.)

АЛАН. Застегиваю пряжку и вывожу коня наружу.

ДАЙЗЕРТ. Без седла?

АЛАН. Без.

ДАЙЗЕРТ. Продолжай.

АЛАН. Идем вниз по тропинке. Он спокоен и молчалив. Из-за мундштука. Тихие, нежные ноги. Наконец, выходим в поле. Там его одолевает беспокойство.

(Конь испуганно пятится. Маска колышется.)

ДАЙЗЕРТ. Почему?

АЛАН. Не хочет идти.

ДАЙЗЕРТ. Но почему не хочет?

АЛАН. Это места Хэй Хэй.

ДАЙЗЕРТ. Что?

АЛАН. Хэй Хэй.

ДАЙЗЕРТ. Заставь его идти дальше.

АЛАН (свирепо шепчет). Пошел!.. Пошел!..

(Он тащит коня в центр площадки. Дайзерт выходит на авансцену.)

 

21

(Самородок останавливается, оглядывается, изучая поле. Шум божества Эквус постепенно затихает. Юноша смотрит на него.)

ДАЙЗЕРТ. Это большое поле?

АЛАН. Огромное!

ДАЙЗЕРТ. Какое оно?

АЛАН. Все укутано туманом. Крапива жалит ноги.

(Жестами снимает ботинки и подпрыгивает, как ужаленный.)

Ай!

ДАЙЗЕРТ (возвращаясь к своей скамейке). Ты снимаешь обувь?

АЛАН. Всё.

ДАЙЗЕРТ. Всю одежду?

АЛАН. Да.

(Жестами Алан полностью раздевается. Закончив, очевидно, совершенно обнаженный, он простирает руки в стороны, показывая себя своему Богу и склоняя голову перед Самородком.)

ДАЙЗЕРТ. Где ты оставляешь вещи?

АЛАН. В дупле одного дерева у ворот. Там их никому не найти.

(Он идет вглубь сцены и засовывает под скамейку невидимую одежду. Дайзерт сидит на левой скамейке на авансцене.)

ДАЙЗЕРТ. Как ты теперь себя чувствуешь?

АЛАН (превозмогая боль). Жжет.

ДАЙЗЕРТ. Жжет?

АЛАН. Туман!

ДАЙЗЕРТ. Продолжай. Что дальше?

АЛАН. Человечий Мундштук.

(Он протягивает руку и достает из-под скамейки невидимую палку.)

ДАЙЗЕРТ. Человечий Мундштук?

АЛАН. Палка для моего рта.

ДАЙЗЕРТ. Для твоего рта?

АЛАН. Чтобы закусить ее.

ДАЙЗЕРТ. Зачем? Для чего?

АЛАН. Чтобы зубы не повылетали на большой скорости.

ДАЙЗЕРТ. Это всегда одна и та же палка?

АЛАН. Конечно. Священная палка. Держу ее в дупле. В Арке Человечьего Мундштука.

ДАЙЗЕРТ. А что потом?.. Что ты делаешь потом?

(Пауза. Алан подходит к Самородку.)

АЛАН. Трогаю его!

ДАЙЗЕРТ. Где?

АЛАН (блаженно). Где только можно. Везде. Живот. Ребра. Его ребра из слоновой кости. Огромной ценности!.. Его бока холодны. Его ноздри открыты мне навстречу. Его глаза блестят. Они могут видеть в полном мраке… Глаза!..

(Внезапно он в истерике бросается к дальнему углу площадки.)

ДАЙЗЕРТ. Продолжай!.. Дальше?

(Пауза.)

АЛАН. Даю сахар.

ДАЙЗЕРТ. Кусок сахара?

(Алан возвращается к Самородку.)

АЛАН. Его Последний Ужин.

ДАЙЗЕРТ. Последний перед чем?

АЛАН. Хэй Хэй.

(Он становится перед конем на колени. Ладони подняты вверх и сведены вместе.)

ДАЙЗЕРТ. Ты что-нибудь говоришь, когда даешь ему сахар?

АЛАН (предлагая). Возьми мои грехи. Съешь их ради меня… Он всегда ест.

(Самородок наклоняет маску к ладоням Алана, затем отступает на шаг, чтобы поесть.)

И тогда он готов.

ДАЙЗЕРТ. Теперь ты можешь вскочить на него?

АЛАН. Да!

ДАЙЗЕРТ. Тогда сделай это. Оседлай его.

(Алан ложится на площадку. Берется за кончик металлического столба, вделанного в доски, церемонным шепотом повторяя имя своего Бога.)

АЛАН. Эквус!.. Эквус!.. Эквус!..

(Алан устанавливает столб вертикально. Актер-Самородок хватается за него. По его примеру все остальные «лошади», надев перчатки, цепляются за поручни площадки. Юноша встает и отходит спиной к заднему поручню, к его левой стороне.)

Возьми меня!

(Он разбегается и запрыгивает на спину Самородка. Кричит.)

А!

ДАЙЗЕРТ. Что такое?

АЛАН. Больно!

ДАЙЗЕРТ. Больно?

АЛАН. В его шкуре спрятаны кинжалы! Тысяча маленьких кинжалов впивается в мои ноги.

(Самородок проявляет беспокойство.)

Стой, Эквус. Никто не сказал «Вперед!». Вот так. Умница, Эквус, Раб Божий, Верный и Истинный. Обнаженный, он ласкает себя моими руками. И во рту у него дзинь-дзынь-делень.

(Конь бьет копытом.)

Прекрати!.. Ему очень сильно хочется бежать.

ДАЙЗЕРТ. Ну, так пусть бежит. Забудь обо всем на свете. Умчись прочь, Алан… Сейчас же!.. Теперь ты наедине с Эквусом.

(Алан весь напрягается.)

АЛАН (ритуально). Эквус — сын Бокуса — сына Шейуса — Вперед!

(Гул хора. «Лошади», стоящие вокруг площадки, начинают очень медленно, мягкими толчками поворачивать ее, упираясь в деревянные поручни. Алан и его «конь» тоже начинают поворачиваться. Вся соль в том, что площадка и «статуя» одновременно кружатся в разных направлениях. Во время скачки скорость увеличивается, а свет ослабевает до тех пор, пока не погаснут все прожектора, кроме одного, освещающего коня и всадника, и отбрасывающего редкие отблески на другие маски, стоящие вокруг.)

И вот мы движемся. Король всадников и Эквус, могущественнейший конь. Только я могу ехать на нем. Он разрешает мне поворачивать в ту или другую сторону. Я ощущаю всем своим телом, как его шея вздымается во тьме. Эквус, Раб Божий!.. Слушай меня, Король приказывает тебе. Сегодня, в эту ночь, мы атакуем сразу всех.

ДАЙЗЕРТ. Кого это — всех?

АЛАН. Моих врагов и Его.

ДАЙЗЕРТ. Кто же твои враги?

АЛАН. Орды Хувера. Орды Филко. Орды Пифко. Дом Ремингтонов и все их племя!

ДАЙЗЕРТ. А кто Его враги?

АЛАН. Орды Галифе. Орды Котелков и Спортзалов. Все те, кто из тщеславия красуется на нем. Из тщеславия втыкает розочки в его голову! Вперед, Эквус. Давай покажем им!.. Вперед, рысью.

(Скорость вращения увеличивается.)

Спокой-но! Спокой-но! Спокой-но! Спокой-но! Ковбои смотрят! Ну-ка, посшибай им шляпы. Они-то знают, кто мы такие. Они восхищаются нами! Отвешивают нам поклоны! Вперед! Покажи им галоп!.. ГАЛОП!

(Он бьет Самородка.)

(Гул божества Эквус становится громче. Кричит.)

(Он бешено скачет на коне.)

Единым Существом! Единым Существом! Единым Существом! Единым Существом!

(Он подпрыгивает на спине лошади и громко кричит.)

Хэй-Хэй!.. Хэй-Хэй!.. Хэй-Хэй!

(Крик перерастает в страшный рев.)

Хэй-хэй! Хэй-хэй! Хэй-хэй! Хэй-хэй! Хэй!.. Хэй!.. ХЭЭЭЭЭЙ!

(Он извивается, как пламя.

Тишина.

Вращающаяся площадка постепенно останавливается, принимая то же положение, в котором находилась перед началом Действия.

Юноша медленно сползает с коня на землю.

Алан целует копыто Самородка.

Затем он резко вскидывает голову и кричит.)

АМИНЬ!

(Самородок сердито храпит.)

ЗАТЕМНЕНИЕ