Вскоре я убедился, что и на кочегара бывает проруха. В тот день я опять дежурил на шестом горне, на втором его этаже. Зарядив топки дровами, я зажёг их и, как положено, побежал в цеховую конторку к телефону, чтобы позвонить в заводскую пожарную часть. Я очень торопился, так как одна из четырёх топок горела хуже других, и я боялся, что она заглохнет пока я отсутствую.

 — Шестой горн горит! — гаркнул я в телефонную трубку дежурному пожарному и, бегом возвратясь к горну, стал пихать в топку сухие щепки. Вскоре послышался какой-то непонятный шум. Он шёл оттуда, где к наружной стене цеха примыкала железная пожарная лестница. И вот дверь, ведущая на площадочку этой лестницы, распахнулась — и появился пожарник, а за ним и второй.

 — Где горит?! — крикнули они в один голос.

 — Нигде, — ответил я. — Топки горят, а больше ничего.

Оба уставились на меня, как на ненормального. Потом стали мне пояснять, что сказать «горн зажжён» — это одно дело, а сказать «горн горит» — дело совсем иное. Конечно, сам по себе горн — кирпичный, но рядом с ним на третьем этаже, где топок нет, — деревянные стеллажи для сушки изделий, да и в нижних этажах хватает горючего материала. В прошлом году был случай...

Я понял, что влип в дурацкую историю. А чуть позже выяснилось, что дежурному пожарному, которому я сообщил, что «горн горит», голос мой показался очень взволнованным, и он сразу же вызвал на подмогу заводским пожарным городскую пожарную часть. Вскоре пожарные машины подкатили к воротам «Пролетария»...

После этого происшествия старший инженер-теплотехник сделал мне строгий (но устный) выговор. Он сказал, что с меня надо бы взять здоровенный штраф с вычетом из зарплаты, — ведь именно из-за меня произошла вся эта катавасия. Но так как мой трудовой стаж ещё очень мал, то на первый раз мне это прощается.

Да, в тот день жизнь преподала мне обидный, но полезный урок словесности. Он был полезен мне и как кочегару, и как будущему литератору. Я понял, что от одного слова порой зависит очень многое. Случай этот, разумеется, стал известен всему заводу, а уж о нашем цехе и говорить нечего. На следующий день я дежурил у дровяного горна. Его всегда обслуживали два кочегара, и едва я принял смену, как мой напарник, старый кочегар Васильич, скомандовал: «А ну, Поджигатель войны, подбросим-ка по десять полешек!» Другие кочегары тоже с неделю надо мной подшучивали. Подшучивали добродушно, без желания обидеть; им хотелось, чтобы и мне смешно было.